Страница:
Эти проекты, из которых североамериканцы не делают никакой тайны, но которыми, наоборот, они громко хвастают, вполне известны мексиканцам, которые ненавидят своих соседей и пускают в ход все зависящие от них средства, чтобы создавать им затруднения и ставить препоны их постоянным набегам.
К числу таких собственников Новой Мексики, решившихся на великие жертвы, чтобы остановить или, по крайней мере, оттянуть грозное нашествие североамериканцев, принадлежал также один самый богатый и пожалуй, самый умный и самый влиятельный землевладелец в стране.
Этим землевладельцем был дон Мигель Акамариктцин Сарате.
Что бы там ни говорили, но индейское население в Мексике в два раза превышает по численности белое население и имеет огромное влияние.
Дон Мигель Сарате происходил по прямой линии от Акамариктцина, первого мексиканского тлатоани16, имя которого как драгоценное наследство сохранялось в его семье. Владея колоссальным состоянием, дон Мигель жил в своих огромных владениях, точно король в своем государстве, любимый и уважаемый индейцами, которых он действительно защищал каждый раз, как к тому представлялся случай, и которые питали к нему уважение, доходившее почти до обожания, потому что они видели в нем потомка одного из своих знаменитейших тлатоани и своего защитника.
В Новой Мексике индейское население сильно увеличилось в последние полстолетия. Некоторые писатели находят, что в настоящее время оно даже многочисленнее, чем было, до завоевания, что, впрочем, вполне допустимо, если принять во внимание апатию испанцев и то нерадение, которое они проявили в борьбе с индейцами.
Но индейцев как будто и не коснулось постоянное движение прогресса и цивилизации; они и до сих пор еще сохраняют в неприкосновенности главные черты своих старинных нравов. Они живут отдельными племенами, управляемыми своими касиками, в рассеянных по всей стране деревушках или ранчо; они и до сих пор, как и во времена ацтеков, говорят на своих наречиях, в которые вошло всего несколько испанских слов.
Единственная видимая перемена, происшедшая в них, это их переход в католичество; но переход этот более чем сомнительный, потому что они сохраняют с величайшей тщательностью все предания своей прежней религии и втайне исполняют все ее обряды и все ее суеверные обычаи.
Эти индейцы, в особенности же, живущие в Новой Мексике, хотя их и зовут Indios fideles17, постоянно готовы при первом же удобном случае вступить в союз со своими родичами из пустыни; а во время набегов команчей или апачей весьма редко бывает, чтобы верные индейцы не служили им разведчиками или шпионами.
Предки дона Мигеля Сарате, несколько лет спустя после завоевания Мексики гениальным авантюристом Кортесом, удалились в Новую Мексику, которую они с тех пор уже и не покидали.
Дон Мигель следовал политике своей семьи и старался крепить узы дружбы и добрососедства, которые с незапамятных времен связывали его с индейцами, как верными, так и неверными.
Эта политика принесла свои плоды. Ежегодно в сентябре месяце, который команчи называют Мексиканской луной, — до такой степени они привыкли к своим периодическим набегам на бледнолицых, — когда отряды краснокожих переходили границы и начинали жечь фермы и избивать жителей, не разбирая ни пола, ни возраста, одни только владения дона Мигеля Сарате оставались неприкосновенными, и краснокожие не только не причиняли ему никакого вреда, но если иногда, без намерения, какое-нибудь из его полей вытаптывалось лошадьми или грабители сжигали и вырывали некоторые из его деревьев, то убыток сейчас же возмещался, и хозяин не имел никакого повода жаловаться на них.
Такое отношение индейцев не могло, конечно, не вызвать зависти к дону Мигелю со стороны населения, периодически разоряемого Indios bravos18. На него не раз поступали жалобы и доносы мексиканскому правительству; но, несмотря на все могущество его врагов и на страшное желание их погубить его, богатого асиендадо никогда не беспокоили, во-первых, потому, что Новая Мексика слишком далеко от столицы и жителям ее нечего было бояться властей, а во-вторых, еще и потому, что дон Мигель был слишком богат и, благодаря этому, ему нетрудно было заставить молчать даже самых опасных из своих врагов.
Дон Мигель Сарате, наружность которого мы описали в предыдущей главе, был женат; но через три года его жена умерла, и он остался с двумя детьми, сыном и дочерью, которым было в то время, когда начинается наш рассказ, одному двадцать четыре года, а другой семнадцать.
Донна Клара — так звали дочь дона Мигеля — была самым очаровательным созданием, какое только можно себе вообразить; у нее была одна из тех головок мурильевских мадонн, большие черные глаза которых, окаймленные длинными шелковистыми ресницами, открытый лоб и мечтательный рот, по-видимому, обещают божественные радости; цвет ее лица, слегка потемневший под горячими лучами солнца, имел тот золотистый оттенок, который так идет женщинам этих тропических стран; роста она была маленького, но очень грациозна и прекрасно сложена.
Кроткая, наивная и невежественная как настоящая креолка, эта прелестная девушка была идолом своего отца, который видел в ней портрет своей любимой жены.
Индейцы следили за ней глазами, когда она проходила иногда, задумавшись, ощипывая цветок, мимо их жалких хакалей19 и едва сгибая растения, на которые ставила свою маленькую ножку; в своем сердце они сравнивали эту хрупкую молодую девушку с девой первой любви, этим чудным
Дон Пабло Сарате, сын асиендадо, был молодым человеком высокого роста, могучего сложения с резкими и характерными чертами лица; держал он себя несколько свысока, хотя на самом деле сердце его было переполнено кротостью и добротой.
Одаренный недюжинной силой и ловкостью, дон Пабло славился по всей стране своим умением укрощать самых строптивых лошадей и меткостью стрельбы на охоте. Отважный охотник и смелый лесной бродяга, молодой человек, когда чувствовал под собой хорошую лошадь и держал карабин в руке, не знал врага, будь то животное или человек, который мог бы загородить ему дорогу.
Уважение, которое индейцы питали к отцу, они переносили и на сына, в котором они видели воплощение Уицилопочтли20, ужасного бога войны ацтеков; этому богу в день освящения его теокали21 было принесено в жертву шестьдесят две тысячи людей
Итак, в ту эпоху, когда начинается этот рассказ, отец и сын Сарате были настоящими королями Новой Мексики.
Но благоденствие, которым они наслаждались, было внезапно нарушено одним из тех совершенно неожиданных событий, которые, хотя сами по себе не имеют серьезного значения, тем не менее имеют иногда очень серьезные последствия, потому что их нельзя ни предвидеть, ни предупредить.
Дон Мигель Сарате владел в окрестностях дель-Пасо обширными поместьями, в состав которых входили асиенды, громадные луга и леса.
Однажды дон Мигель возвращался с обычного объезда своих асиенд; было уже поздно, и он погонял лошадь, стараясь достигнуть до наступления ночи брода через реку, как вдруг не более чем в трех или четырех милях от того места, к которому он направлялся, в ту минуту, как он собирался вступить в густой лес хлопчатника, который ему надо было проехать, прежде чем достигнуть брода, внимание его было привлечено криками и свиным хрюканьем, доносившимися из леса.
Асиендадо остановился, не понимая, что значат все эти крики, и, нагнув голову, стал всматриваться в лесную чащу. Но сколько он ни напрягал зрение, ему ничего не удалось рассмотреть сквозь густую сеть лиан и кустарников, загораживающих ему обзор.
Между тем шум все рос и крики усиливались, слышались проклятья и гневные восклицания.
Лошадь мексиканца поводила ушами, храпела и топталась на одном месте, не желая идти вперед.
Однако надо было на что-нибудь решаться. Дону Мигелю пришло в голову, что там, может быть, напали хищные звери на какого-нибудь человека, и он, недолго думая, пришпорил лошадь и заставил ее идти вперед.
Но не успел он проехать и нескольких шагов, как остановился и с удивлением стал наблюдать странное зрелище, представившееся его глазам.
ГЛАВА IV. Пекари22
ГЛАВА V. Рана
К числу таких собственников Новой Мексики, решившихся на великие жертвы, чтобы остановить или, по крайней мере, оттянуть грозное нашествие североамериканцев, принадлежал также один самый богатый и пожалуй, самый умный и самый влиятельный землевладелец в стране.
Этим землевладельцем был дон Мигель Акамариктцин Сарате.
Что бы там ни говорили, но индейское население в Мексике в два раза превышает по численности белое население и имеет огромное влияние.
Дон Мигель Сарате происходил по прямой линии от Акамариктцина, первого мексиканского тлатоани16, имя которого как драгоценное наследство сохранялось в его семье. Владея колоссальным состоянием, дон Мигель жил в своих огромных владениях, точно король в своем государстве, любимый и уважаемый индейцами, которых он действительно защищал каждый раз, как к тому представлялся случай, и которые питали к нему уважение, доходившее почти до обожания, потому что они видели в нем потомка одного из своих знаменитейших тлатоани и своего защитника.
В Новой Мексике индейское население сильно увеличилось в последние полстолетия. Некоторые писатели находят, что в настоящее время оно даже многочисленнее, чем было, до завоевания, что, впрочем, вполне допустимо, если принять во внимание апатию испанцев и то нерадение, которое они проявили в борьбе с индейцами.
Но индейцев как будто и не коснулось постоянное движение прогресса и цивилизации; они и до сих пор еще сохраняют в неприкосновенности главные черты своих старинных нравов. Они живут отдельными племенами, управляемыми своими касиками, в рассеянных по всей стране деревушках или ранчо; они и до сих пор, как и во времена ацтеков, говорят на своих наречиях, в которые вошло всего несколько испанских слов.
Единственная видимая перемена, происшедшая в них, это их переход в католичество; но переход этот более чем сомнительный, потому что они сохраняют с величайшей тщательностью все предания своей прежней религии и втайне исполняют все ее обряды и все ее суеверные обычаи.
Эти индейцы, в особенности же, живущие в Новой Мексике, хотя их и зовут Indios fideles17, постоянно готовы при первом же удобном случае вступить в союз со своими родичами из пустыни; а во время набегов команчей или апачей весьма редко бывает, чтобы верные индейцы не служили им разведчиками или шпионами.
Предки дона Мигеля Сарате, несколько лет спустя после завоевания Мексики гениальным авантюристом Кортесом, удалились в Новую Мексику, которую они с тех пор уже и не покидали.
Дон Мигель следовал политике своей семьи и старался крепить узы дружбы и добрососедства, которые с незапамятных времен связывали его с индейцами, как верными, так и неверными.
Эта политика принесла свои плоды. Ежегодно в сентябре месяце, который команчи называют Мексиканской луной, — до такой степени они привыкли к своим периодическим набегам на бледнолицых, — когда отряды краснокожих переходили границы и начинали жечь фермы и избивать жителей, не разбирая ни пола, ни возраста, одни только владения дона Мигеля Сарате оставались неприкосновенными, и краснокожие не только не причиняли ему никакого вреда, но если иногда, без намерения, какое-нибудь из его полей вытаптывалось лошадьми или грабители сжигали и вырывали некоторые из его деревьев, то убыток сейчас же возмещался, и хозяин не имел никакого повода жаловаться на них.
Такое отношение индейцев не могло, конечно, не вызвать зависти к дону Мигелю со стороны населения, периодически разоряемого Indios bravos18. На него не раз поступали жалобы и доносы мексиканскому правительству; но, несмотря на все могущество его врагов и на страшное желание их погубить его, богатого асиендадо никогда не беспокоили, во-первых, потому, что Новая Мексика слишком далеко от столицы и жителям ее нечего было бояться властей, а во-вторых, еще и потому, что дон Мигель был слишком богат и, благодаря этому, ему нетрудно было заставить молчать даже самых опасных из своих врагов.
Дон Мигель Сарате, наружность которого мы описали в предыдущей главе, был женат; но через три года его жена умерла, и он остался с двумя детьми, сыном и дочерью, которым было в то время, когда начинается наш рассказ, одному двадцать четыре года, а другой семнадцать.
Донна Клара — так звали дочь дона Мигеля — была самым очаровательным созданием, какое только можно себе вообразить; у нее была одна из тех головок мурильевских мадонн, большие черные глаза которых, окаймленные длинными шелковистыми ресницами, открытый лоб и мечтательный рот, по-видимому, обещают божественные радости; цвет ее лица, слегка потемневший под горячими лучами солнца, имел тот золотистый оттенок, который так идет женщинам этих тропических стран; роста она была маленького, но очень грациозна и прекрасно сложена.
Кроткая, наивная и невежественная как настоящая креолка, эта прелестная девушка была идолом своего отца, который видел в ней портрет своей любимой жены.
Индейцы следили за ней глазами, когда она проходила иногда, задумавшись, ощипывая цветок, мимо их жалких хакалей19 и едва сгибая растения, на которые ставила свою маленькую ножку; в своем сердце они сравнивали эту хрупкую молодую девушку с девой первой любви, этим чудным
Дон Пабло Сарате, сын асиендадо, был молодым человеком высокого роста, могучего сложения с резкими и характерными чертами лица; держал он себя несколько свысока, хотя на самом деле сердце его было переполнено кротостью и добротой.
Одаренный недюжинной силой и ловкостью, дон Пабло славился по всей стране своим умением укрощать самых строптивых лошадей и меткостью стрельбы на охоте. Отважный охотник и смелый лесной бродяга, молодой человек, когда чувствовал под собой хорошую лошадь и держал карабин в руке, не знал врага, будь то животное или человек, который мог бы загородить ему дорогу.
Уважение, которое индейцы питали к отцу, они переносили и на сына, в котором они видели воплощение Уицилопочтли20, ужасного бога войны ацтеков; этому богу в день освящения его теокали21 было принесено в жертву шестьдесят две тысячи людей
Итак, в ту эпоху, когда начинается этот рассказ, отец и сын Сарате были настоящими королями Новой Мексики.
Но благоденствие, которым они наслаждались, было внезапно нарушено одним из тех совершенно неожиданных событий, которые, хотя сами по себе не имеют серьезного значения, тем не менее имеют иногда очень серьезные последствия, потому что их нельзя ни предвидеть, ни предупредить.
Дон Мигель Сарате владел в окрестностях дель-Пасо обширными поместьями, в состав которых входили асиенды, громадные луга и леса.
Однажды дон Мигель возвращался с обычного объезда своих асиенд; было уже поздно, и он погонял лошадь, стараясь достигнуть до наступления ночи брода через реку, как вдруг не более чем в трех или четырех милях от того места, к которому он направлялся, в ту минуту, как он собирался вступить в густой лес хлопчатника, который ему надо было проехать, прежде чем достигнуть брода, внимание его было привлечено криками и свиным хрюканьем, доносившимися из леса.
Асиендадо остановился, не понимая, что значат все эти крики, и, нагнув голову, стал всматриваться в лесную чащу. Но сколько он ни напрягал зрение, ему ничего не удалось рассмотреть сквозь густую сеть лиан и кустарников, загораживающих ему обзор.
Между тем шум все рос и крики усиливались, слышались проклятья и гневные восклицания.
Лошадь мексиканца поводила ушами, храпела и топталась на одном месте, не желая идти вперед.
Однако надо было на что-нибудь решаться. Дону Мигелю пришло в голову, что там, может быть, напали хищные звери на какого-нибудь человека, и он, недолго думая, пришпорил лошадь и заставил ее идти вперед.
Но не успел он проехать и нескольких шагов, как остановился и с удивлением стал наблюдать странное зрелище, представившееся его глазам.
ГЛАВА IV. Пекари22
Среди прогалины лежала мертвая лошадь, над которой яростно работали шесть или восемь штук пекари, тогда как с десяток остальных пекари клыками рвали кору с громадного дерева, на самых верхних ветвях которого сидел человек.
Прежде чем продолжать рассказ, мы объясним читателю, что это за животные пекари, о которых он, по всей вероятности, знает очень мало.
Пекари занимают промежуточное положение между домашними и дикими свиньями.
Несмотря на то, что это животное имеет обыкновенно не больше семидесяти сантиметров в вышину и около метра в длину от конца рыла до зачатка хвоста, тем не менее это, бесспорно, одно из самых опасных и страшных животных Северной Америки.
Челюсть пекари усажена клыками, очень похожими на клыки кабана, но прямыми и острыми, длина которых колеблется между восьмью и пятнадцатью сантиметрами.
Формой своего туловища это животное похоже на свинью, но редкая щетина на его шероховатой коже окрашена таким образом, что часть, ближайшая к коже, белая, а концы имеют шоколадный оттенок. Когда животное приходит в ярость, щетина его становится дыбом, подобно иглам ежа.
Движения пекари так же живы и быстры, как движения белки; они живут стадами в пятнадцать, тридцать, иногда даже в шестьдесят штук.
Голова, шея и плечи этих животных обладают такой силой, что когда они нападают, то никакое другое животное не в состоянии противостоять им.
Как на особенность пекари, нужно еще указать на следующее: когда животное приходит в гнев, оно выделяет из особых желез жидкость, обладающую запахом мускуса.
Пекари питаются желудями, корнями, ягодами, семенами, сахарным тростником и всевозможными пресмыкающимися, — так, между прочим, доказано уже, что они пожирают самых ядовитых змей безо всякого вреда для себя.
Заслуживает также внимания и способ, каким пекари устраивают свои берлоги, которые всегда помещаются среди густого и непроходимого тростника, растущего в болотистых местах, вблизи вековых деревьев, обожженных молнией, но все еще увитых лианами и диким виноградом.
Стволы этих деревьев, имеющие иногда по двенадцати метров в окружности, по большей части пусты в середине и представляют собой удобное убежище для пекари, которые набиваются в них каждый вечер штук по двадцати — двадцати пяти; они влезают, пятясь задом, один за другим в дупло таким образом, что у последнего конец морды приходится как раз на отверстие и он, так сказать, остается на страже и охраняет спокойствие своих товарищей.
Пекари безгранично свирепы; они не знают опасности или, по крайней мере, совершенно ее презирают; они нападают постоянно стаями и сражаются с необыкновенной яростью, пока не погибнет последний враг, кем бы он ни был.
Вот почему как человек, так и животные одинаково избегают встречи с этими ужасными животными; даже ягуар, несмотря на свою силу и свирепость, и тот становится их добычей, если только, на свое несчастье, вздумает напасть на них.
Вот каким образом поступают пекари, вступая в борьбу с этим страшным хищником.
Если ягуар ранит пекари, то последние собираются вместе и преследуют его до тех пор, пока им не удастся его окружить.
Окруженный со всех сторон врагами, ягуар ищет спасения на дереве; но это нисколько не обескураживает пекари, которые вовсе и не думают отказываться от обуревающей их жажды мщения. Они располагаются под деревом, хрюканьем созывают новых союзников и терпеливо ждут, пока доведенный до крайности голодом и жаждой ягуар, наконец, спустится со своей воздушной крепости.
Происходит это обыкновенно дня через два или же, самое большее, через три. Хищник наконец решается покинуть дерево, прыгает в самую середину своих врагов, которые ждут его с твердой решимостью и храбро на него нападают; завязывается ужасная битва, и ягуар, усеяв землю трупами врагов, наконец и сам погибает, а пекари клыками разрывают его на части.
Теперь нам, кажется, станет вполне понятно, насколько было опасно положение человека, забравшегося на вершину дерева.
Враги его, по-видимому, твердо решили не покидать занятой ими позиции; они неутомимо вертелись вокруг дерева, с которого сдирали кору ударами клыков, а потом, видя бесполезность этой атаки, спокойно улеглись возле трупа лошади, которую они уже принесли в жертву своему гневу.
Дон Мигель с состраданием смотрел на беднягу, положение которого с минуты на минуту становилось все более и более критическим.
Тщетно ломал он себе голову, как помочь несчастному осажденному, гибель которого была неизбежна.
Напасть на пекари было бы чрезвычайно опасно, так как пекари напали бы и на него и тогда ему уже нельзя было оказать никакой помощи несчастному пленнику.
А между тем время шло. Что тут делать? Каким образом, не принося себя в жертву, спасти человека, подвергающегося такой большой опасности?
Мексиканец думал очень долго. Уехать и не оказать помощи этому человеку, которому грозила верная смерть, — это казалось невозможным дону Мигелю.
Мысль эта, уже много раз приходившая ему в голову, казалась ему такой чудовищной, что он сейчас же отказывался от нее.
Наконец он решился, во что бы то ни стало, спасти неизвестного ему человека, так как по законам пустыни каждый, наверное, в глубине своего сердца считал бы его убийцей, если бы он не помог этому человеку избавиться от грозившей ему опасности.
Положение незнакомца было тем более критическим, что, спеша укрыться от нападений своих врагов, он выронил ружье, которое лежало теперь под деревом, а следовательно, и не имел возможности сам уничтожить пекари или заставить их удалиться.
Несмотря на отлично развитое обоняние, пекари не почуяли приближение дона Мигеля, который, по счастливой случайности, проник в лес не с подветренной стороны.
Мексиканец, вздохнув, слез с лошади, погладил ее и затем с обычной быстротой снял с нее сбрую.
Благородное животное, принимая эти ласки, терлось головой и смотрело на своего хозяина большими умными глазами.
Дон Мигель снова вздохнул, и по его загорелым щекам заструились слезы. Конь был его верным товарищем, почти другом, и он решился с ним расстаться; но дон Мигель делал это для того, чтобы спасти жизнь человеку, и потому постарался заглушить в своем сердце волновавшие его чувства.
Он накинул аркан на шею лошади и, несмотря на ее упорное сопротивление, заставил ее продвинуться вперед до входа на прогалину, где были пекари.
Хрупкая завеса из лиан и листьев одна только скрывала теперь лошадь от их глаз.
Дойдя до этого места, дон Мигель остановился и снова пережил тяжелую минуту раздумья, а затем, схватив кусок предварительно зажженного трута и продолжая в то же время ласкать бедное животное, всунул трут в ухо лошади.
Лошадь заржала от боли и как безумная ринулась на прогалину, тщетно стараясь освободиться от трута, догоравшего в ее ухе и причинявшего ей ужасные страдания.
Дон Мигель отпрыгнул в сторону и с тревогой стал следить за результатами этой попытки, сделанной им для спасения незнакомца.
При виде лошади пекари все сразу поднялись и, образуя одну компактную группу, ринулись в погоню за лошадью, по-видимому, совсем позабыв о сидевшем на дереве человеке.
Лошадь под влиянием боли и страха, при виде свирепых врагов, летела с быстротой стрелы, преследуемая по пятам пекари.
Человек был спасен!
Но какой ценой!
Дон Мигель заглушил в себе последний вздох сожаления и бросился на прогалину.
Незнакомец уже спустился с дерева, но испытанное им волнение было так сильно, что он не мог стоять и сидел на земле почти без чувств, прислонясь спиной к стволу.
— Скорей, скорей! — крикнул ему дон Мигель. — Уходите скорей! Нам нельзя терять ни одной минуты, пекари могут спохватиться и вернуться назад каждую минуту.
— Это правда, — глухим голосом прошептал незнакомец, с испуганным видом оглядываясь кругом. — Идем, идем!.. Скорей… скорей!..
Он сделал над собой усилие, взял карабин и приподнялся.
Дон Мигель только теперь разглядел человека, которому он спас жизнь, и при этом не мог подавить в себе невольного чувства отвращения и недоверия, пробудившегося в нем при ближайшем изучении внешности незнакомца.
Асиендадо, благодаря жизни на границе, очень часто приходилось иметь дело с охотниками и трапперами, далеко не всегда отличавшимися симпатичной наружностью, но до сих пор ему ни разу не приходилось сталкиваться с такой отталкивающей личностью.
Но асиендадо, конечно, не высказал своих ощущений вслух и пригласил незнакомца следовать за собой.
Последний не заставил повторять себе приглашение два раза: он тоже желал как можно скорее покинуть место, где был так недалек от смерти.
Мексиканец как местный житель отлично знал все окрестности и, благодаря этому, двое мужчин через какой-нибудь час подходили уже к берегу Рио-дель-Норте, как раз напротив самого поселения.
Они шли так быстро и были так сильно заняты каждый своими мыслями, что за всю дорогу не обменялись ни одним словом.
Спешили они так потому, что боялись нового нападения пекари, но, к счастью, ничего подобного не случилось, и они благополучно достигли берега.
Дон Мигель нес в руках снятую им конскую сбрую, которую, подойдя к берегу, бросил на землю, а затем стал осматриваться кругом в надежде отыскать кого-нибудь, кто помог бы ему переправиться через реку.
Надежда его не замедлила оправдаться: как раз в ту минуту, когда они подходили к броду, какой-то погонщик собирался перегонять на ту сторону реки свою вереницу мулов и со свойственным всем мексиканцам великодушием предложил доставить их обоих в Пасо.
Пешеходы поблагодарили погонщика за любезность, сели каждый на мула и через полчаса были уже в деревне, а следовательно, и в полной безопасности.
Дон Мигель дал погонщику несколько реалов23 в награду за оказанную услугу, а затем снова взял в руки сбрую своей лошади и хотел было уже удалиться, но его удержал незнакомец и грубым голосом с сильным английским акцентом сказал ему:
— Мы должны здесь расстаться, кабальеро, но, прежде чем проститься с вами, позвольте мне выразить вам мою глубокую благодарность за ваш благородный и великодушный поступок — вы спасли мне жизнь, рискуя своей собственной.
— Сеньор, — отвечал мексиканец, — я исполнил только свой долг и больше ничего: в пустыне все люди — братья и обязаны защищать один другого; поэтому не благодарите меня, прошу вас, за то, что не стоит никакой благодарности… всякий другой на моем месте сделал бы то же самое.
— Очень возможно, — продолжал незнакомец: — но, все-таки, будьте так добры сказать мне ваше имя, чтобы я знал, кому обязан жизнью.
— Это совершенно бесполезно, — возразил дон Мигель, улыбаясь, — но, если я не ошибаюсь, вы иностранец и поэтому позвольте мне дать вам совет.
— Какой, сеньор?
— Я вам советую никогда больше не нападать на пекари; это ужасные враги, с которыми положительно нельзя бороться в одиночку… одинокий человек, нападая на них, совершает непростительное безумие, и почти всегда жестоко платится за это.
— Можете быть спокойны, сеньор: урок, который я получил сегодня, не пропадет даром, и я больше уже не полезу в осиное гнездо… теперь я знаю, как дорого приходится платить за это… Но скажите же мне, еще раз прошу вас, имя человека, которому я обязан жизнью.
— Раз вы этого так настойчиво требуете, сеньор, я готов исполнить ваше желание: я дон Мигель Сарате.
Незнакомец бросил на своего собеседника странный взгляд, выражавший сильное удивление.
— А! — произнес он слегка изменившимся голосом. — Благодарю вас, дон Мигель Сарате: я хотя и не видел вас до сих пор, но уже слыхал о вас!
— Весьма возможно, — отвечал асиендадо, — меня почти все знают в этой стране, где семейство мое живет уже многие годы.
— А я, сеньор, тот самый, кого индейцы называют Ouitchasta joute24, а бледнолицые охотники, мои собратья, — Красным Кедром.
С этими словами незнакомец поднес руку к шляпе, что должно было означать поклон, вскинул ружье на плечо, повернулся кругом и удалился большими шагами.
Дон Мигель с минуту следил за ним глазами, а потом, задумчиво опустив голову, направился к дому, в котором он жил в Пасо.
Асиендадо даже и не подозревал, что пожертвовал своей любимой лошадью для того, чтобы спасти жизнь самому непримиримейшему из своих врагов.
Прежде чем продолжать рассказ, мы объясним читателю, что это за животные пекари, о которых он, по всей вероятности, знает очень мало.
Пекари занимают промежуточное положение между домашними и дикими свиньями.
Несмотря на то, что это животное имеет обыкновенно не больше семидесяти сантиметров в вышину и около метра в длину от конца рыла до зачатка хвоста, тем не менее это, бесспорно, одно из самых опасных и страшных животных Северной Америки.
Челюсть пекари усажена клыками, очень похожими на клыки кабана, но прямыми и острыми, длина которых колеблется между восьмью и пятнадцатью сантиметрами.
Формой своего туловища это животное похоже на свинью, но редкая щетина на его шероховатой коже окрашена таким образом, что часть, ближайшая к коже, белая, а концы имеют шоколадный оттенок. Когда животное приходит в ярость, щетина его становится дыбом, подобно иглам ежа.
Движения пекари так же живы и быстры, как движения белки; они живут стадами в пятнадцать, тридцать, иногда даже в шестьдесят штук.
Голова, шея и плечи этих животных обладают такой силой, что когда они нападают, то никакое другое животное не в состоянии противостоять им.
Как на особенность пекари, нужно еще указать на следующее: когда животное приходит в гнев, оно выделяет из особых желез жидкость, обладающую запахом мускуса.
Пекари питаются желудями, корнями, ягодами, семенами, сахарным тростником и всевозможными пресмыкающимися, — так, между прочим, доказано уже, что они пожирают самых ядовитых змей безо всякого вреда для себя.
Заслуживает также внимания и способ, каким пекари устраивают свои берлоги, которые всегда помещаются среди густого и непроходимого тростника, растущего в болотистых местах, вблизи вековых деревьев, обожженных молнией, но все еще увитых лианами и диким виноградом.
Стволы этих деревьев, имеющие иногда по двенадцати метров в окружности, по большей части пусты в середине и представляют собой удобное убежище для пекари, которые набиваются в них каждый вечер штук по двадцати — двадцати пяти; они влезают, пятясь задом, один за другим в дупло таким образом, что у последнего конец морды приходится как раз на отверстие и он, так сказать, остается на страже и охраняет спокойствие своих товарищей.
Пекари безгранично свирепы; они не знают опасности или, по крайней мере, совершенно ее презирают; они нападают постоянно стаями и сражаются с необыкновенной яростью, пока не погибнет последний враг, кем бы он ни был.
Вот почему как человек, так и животные одинаково избегают встречи с этими ужасными животными; даже ягуар, несмотря на свою силу и свирепость, и тот становится их добычей, если только, на свое несчастье, вздумает напасть на них.
Вот каким образом поступают пекари, вступая в борьбу с этим страшным хищником.
Если ягуар ранит пекари, то последние собираются вместе и преследуют его до тех пор, пока им не удастся его окружить.
Окруженный со всех сторон врагами, ягуар ищет спасения на дереве; но это нисколько не обескураживает пекари, которые вовсе и не думают отказываться от обуревающей их жажды мщения. Они располагаются под деревом, хрюканьем созывают новых союзников и терпеливо ждут, пока доведенный до крайности голодом и жаждой ягуар, наконец, спустится со своей воздушной крепости.
Происходит это обыкновенно дня через два или же, самое большее, через три. Хищник наконец решается покинуть дерево, прыгает в самую середину своих врагов, которые ждут его с твердой решимостью и храбро на него нападают; завязывается ужасная битва, и ягуар, усеяв землю трупами врагов, наконец и сам погибает, а пекари клыками разрывают его на части.
Теперь нам, кажется, станет вполне понятно, насколько было опасно положение человека, забравшегося на вершину дерева.
Враги его, по-видимому, твердо решили не покидать занятой ими позиции; они неутомимо вертелись вокруг дерева, с которого сдирали кору ударами клыков, а потом, видя бесполезность этой атаки, спокойно улеглись возле трупа лошади, которую они уже принесли в жертву своему гневу.
Дон Мигель с состраданием смотрел на беднягу, положение которого с минуты на минуту становилось все более и более критическим.
Тщетно ломал он себе голову, как помочь несчастному осажденному, гибель которого была неизбежна.
Напасть на пекари было бы чрезвычайно опасно, так как пекари напали бы и на него и тогда ему уже нельзя было оказать никакой помощи несчастному пленнику.
А между тем время шло. Что тут делать? Каким образом, не принося себя в жертву, спасти человека, подвергающегося такой большой опасности?
Мексиканец думал очень долго. Уехать и не оказать помощи этому человеку, которому грозила верная смерть, — это казалось невозможным дону Мигелю.
Мысль эта, уже много раз приходившая ему в голову, казалась ему такой чудовищной, что он сейчас же отказывался от нее.
Наконец он решился, во что бы то ни стало, спасти неизвестного ему человека, так как по законам пустыни каждый, наверное, в глубине своего сердца считал бы его убийцей, если бы он не помог этому человеку избавиться от грозившей ему опасности.
Положение незнакомца было тем более критическим, что, спеша укрыться от нападений своих врагов, он выронил ружье, которое лежало теперь под деревом, а следовательно, и не имел возможности сам уничтожить пекари или заставить их удалиться.
Несмотря на отлично развитое обоняние, пекари не почуяли приближение дона Мигеля, который, по счастливой случайности, проник в лес не с подветренной стороны.
Мексиканец, вздохнув, слез с лошади, погладил ее и затем с обычной быстротой снял с нее сбрую.
Благородное животное, принимая эти ласки, терлось головой и смотрело на своего хозяина большими умными глазами.
Дон Мигель снова вздохнул, и по его загорелым щекам заструились слезы. Конь был его верным товарищем, почти другом, и он решился с ним расстаться; но дон Мигель делал это для того, чтобы спасти жизнь человеку, и потому постарался заглушить в своем сердце волновавшие его чувства.
Он накинул аркан на шею лошади и, несмотря на ее упорное сопротивление, заставил ее продвинуться вперед до входа на прогалину, где были пекари.
Хрупкая завеса из лиан и листьев одна только скрывала теперь лошадь от их глаз.
Дойдя до этого места, дон Мигель остановился и снова пережил тяжелую минуту раздумья, а затем, схватив кусок предварительно зажженного трута и продолжая в то же время ласкать бедное животное, всунул трут в ухо лошади.
Лошадь заржала от боли и как безумная ринулась на прогалину, тщетно стараясь освободиться от трута, догоравшего в ее ухе и причинявшего ей ужасные страдания.
Дон Мигель отпрыгнул в сторону и с тревогой стал следить за результатами этой попытки, сделанной им для спасения незнакомца.
При виде лошади пекари все сразу поднялись и, образуя одну компактную группу, ринулись в погоню за лошадью, по-видимому, совсем позабыв о сидевшем на дереве человеке.
Лошадь под влиянием боли и страха, при виде свирепых врагов, летела с быстротой стрелы, преследуемая по пятам пекари.
Человек был спасен!
Но какой ценой!
Дон Мигель заглушил в себе последний вздох сожаления и бросился на прогалину.
Незнакомец уже спустился с дерева, но испытанное им волнение было так сильно, что он не мог стоять и сидел на земле почти без чувств, прислонясь спиной к стволу.
— Скорей, скорей! — крикнул ему дон Мигель. — Уходите скорей! Нам нельзя терять ни одной минуты, пекари могут спохватиться и вернуться назад каждую минуту.
— Это правда, — глухим голосом прошептал незнакомец, с испуганным видом оглядываясь кругом. — Идем, идем!.. Скорей… скорей!..
Он сделал над собой усилие, взял карабин и приподнялся.
Дон Мигель только теперь разглядел человека, которому он спас жизнь, и при этом не мог подавить в себе невольного чувства отвращения и недоверия, пробудившегося в нем при ближайшем изучении внешности незнакомца.
Асиендадо, благодаря жизни на границе, очень часто приходилось иметь дело с охотниками и трапперами, далеко не всегда отличавшимися симпатичной наружностью, но до сих пор ему ни разу не приходилось сталкиваться с такой отталкивающей личностью.
Но асиендадо, конечно, не высказал своих ощущений вслух и пригласил незнакомца следовать за собой.
Последний не заставил повторять себе приглашение два раза: он тоже желал как можно скорее покинуть место, где был так недалек от смерти.
Мексиканец как местный житель отлично знал все окрестности и, благодаря этому, двое мужчин через какой-нибудь час подходили уже к берегу Рио-дель-Норте, как раз напротив самого поселения.
Они шли так быстро и были так сильно заняты каждый своими мыслями, что за всю дорогу не обменялись ни одним словом.
Спешили они так потому, что боялись нового нападения пекари, но, к счастью, ничего подобного не случилось, и они благополучно достигли берега.
Дон Мигель нес в руках снятую им конскую сбрую, которую, подойдя к берегу, бросил на землю, а затем стал осматриваться кругом в надежде отыскать кого-нибудь, кто помог бы ему переправиться через реку.
Надежда его не замедлила оправдаться: как раз в ту минуту, когда они подходили к броду, какой-то погонщик собирался перегонять на ту сторону реки свою вереницу мулов и со свойственным всем мексиканцам великодушием предложил доставить их обоих в Пасо.
Пешеходы поблагодарили погонщика за любезность, сели каждый на мула и через полчаса были уже в деревне, а следовательно, и в полной безопасности.
Дон Мигель дал погонщику несколько реалов23 в награду за оказанную услугу, а затем снова взял в руки сбрую своей лошади и хотел было уже удалиться, но его удержал незнакомец и грубым голосом с сильным английским акцентом сказал ему:
— Мы должны здесь расстаться, кабальеро, но, прежде чем проститься с вами, позвольте мне выразить вам мою глубокую благодарность за ваш благородный и великодушный поступок — вы спасли мне жизнь, рискуя своей собственной.
— Сеньор, — отвечал мексиканец, — я исполнил только свой долг и больше ничего: в пустыне все люди — братья и обязаны защищать один другого; поэтому не благодарите меня, прошу вас, за то, что не стоит никакой благодарности… всякий другой на моем месте сделал бы то же самое.
— Очень возможно, — продолжал незнакомец: — но, все-таки, будьте так добры сказать мне ваше имя, чтобы я знал, кому обязан жизнью.
— Это совершенно бесполезно, — возразил дон Мигель, улыбаясь, — но, если я не ошибаюсь, вы иностранец и поэтому позвольте мне дать вам совет.
— Какой, сеньор?
— Я вам советую никогда больше не нападать на пекари; это ужасные враги, с которыми положительно нельзя бороться в одиночку… одинокий человек, нападая на них, совершает непростительное безумие, и почти всегда жестоко платится за это.
— Можете быть спокойны, сеньор: урок, который я получил сегодня, не пропадет даром, и я больше уже не полезу в осиное гнездо… теперь я знаю, как дорого приходится платить за это… Но скажите же мне, еще раз прошу вас, имя человека, которому я обязан жизнью.
— Раз вы этого так настойчиво требуете, сеньор, я готов исполнить ваше желание: я дон Мигель Сарате.
Незнакомец бросил на своего собеседника странный взгляд, выражавший сильное удивление.
— А! — произнес он слегка изменившимся голосом. — Благодарю вас, дон Мигель Сарате: я хотя и не видел вас до сих пор, но уже слыхал о вас!
— Весьма возможно, — отвечал асиендадо, — меня почти все знают в этой стране, где семейство мое живет уже многие годы.
— А я, сеньор, тот самый, кого индейцы называют Ouitchasta joute24, а бледнолицые охотники, мои собратья, — Красным Кедром.
С этими словами незнакомец поднес руку к шляпе, что должно было означать поклон, вскинул ружье на плечо, повернулся кругом и удалился большими шагами.
Дон Мигель с минуту следил за ним глазами, а потом, задумчиво опустив голову, направился к дому, в котором он жил в Пасо.
Асиендадо даже и не подозревал, что пожертвовал своей любимой лошадью для того, чтобы спасти жизнь самому непримиримейшему из своих врагов.
ГЛАВА V. Рана
На рассвете дон Мигель Сарате, сидя на превосходной лошади, покинул Пасо и направился к асиенде, в которой он жил со своей семьей. Асиенда эта находилась всего в нескольких милях от форта Сан-Элесарио, в очаровательной местности и носила название асиенда де-ла-Нориа.
Усадьба, в которой жил дон Мигель Сарате, находилась в центре обширной дельты, образуемой реками Рио-дель-Норте и Рио-Сан-Педро, или Чертовой рекой.
Усадьба состояла из тех крепких и массивных построек, которые умели строить одни только испанцы, когда были полными и бесконтрольными хозяевами Мексики.
Асиенда образовывала большой параллелограмм, поддерживаемый на известных расстояниях огромными контрфорсами25 из тесаных камней; подобно всем пограничным жилищам, похожим скорее на крепости, чем на дома, в ней наружу выходило всего несколько узких окон с железными решетками, похожими на бойницы.
Жилище это было обнесено толстой стеной, украшенной наверху особенного рода зубцами, называемыми альменами, что доказывало благородное происхождение владельца.
Внутри этой стены, но отдельно от главного дома, находились службы, состоявшие из конюшен, сараев, риг и помещений для пеонов26.
В конце двора, в углу, над крышей асиенды, возвышалась в виде террасы высокая квадратная колокольня часовни.
В этой часовне служил монах по имени брат Амбросио.
В глубине долины, имевшей в длину более пятидесяти миль, виднелись целые леса цветущих кактусов, стволы которых достигали пяти и даже шести футов в диаметре.
У дона Мигеля состояло на службе довольно большое число пеонов, так как он занимался в больших размерах культурой сахарного тростника.
Все, кому приходилось заниматься культурой сахарного тростника, прекрасно знают, что его разводят черенками, которые горизонтально кладут в борозды на полу футовой глубине. Из каждого узла затем выходит стебель, достигающий до трех метров высоты, который и обрезают в конце года, чтобы добыть из него сахар.
Стояло одно из тех чудесных американских утр, когда природа точно справляет праздник.
Centzontle27 своим пением поддерживал установившуюся за ним репутацию; кардиналы с розовым горлом, голубые птицы и попугаи весело щебетали, порхая в зеленой листве; вдали на равнине стадами паслись легкие пугливые антилопы, а иногда на горизонте галопом проносились испуганные манады28 диких лошадей, поднимавшие тучи пыли ударами своих копыт.
Несколько аллигаторов, валявшихся в речном иле, грели на солнце свою чешую, а в вышине над долиной величественно реяли большие орлы Сьерра-Мадре.
Дон Мигель быстро несся иноходью, любимым аллюром мексиканских мустангов, состоящим в том, чтобы заставлять лошадь поднимать передние ноги, в то время как задние почти не отделяются от земли.
Асиендадо употребил всего четыре часа на то, чтобы проехать расстояние от городка до своего дома, куда он приехал часов около девяти утра.
В дверях его встретила дочь, которой пеоны уже успели доложить о его возвращении и которая поспешила выйти к нему навстречу.
Дон Мигель пробыл в отсутствии около двух недель и поэтому он с величайшим удовольствием отдавался ласкам своей дочери.
Поцеловав ее несколько раз и все еще продолжая прижимать ее к своей груди, асиендадо в то же время внимательно рассматривал ее лицо.
— Что случилось с тобой, моя дорогая Клара? — с участием спросил ее отец. — Ты смотришь что-то печально… или ты, может быть, не рада меня видеть? — добавил он, улыбаясь.
— О! Вы не можете этого думать, отец мой, — отвечала девушка, — вы сами прекрасно знаете, как я рада вашему приезду.
— Спасибо, дитя мое; но в таком случае что же значит эта печаль, которую я читаю на твоем лице?
Девушка опустила глаза, но ничего не ответила.
Дон Мигель бросил пытливый взор вокруг себя.
— Где дон Пабло? — спросил он. — Почему он не пришел встретить меня, или, может быть, его нет в асиенде?
— Нет, отец, он здесь.
— Ну, так почему же он не вышел ко мне навстречу?
Усадьба, в которой жил дон Мигель Сарате, находилась в центре обширной дельты, образуемой реками Рио-дель-Норте и Рио-Сан-Педро, или Чертовой рекой.
Усадьба состояла из тех крепких и массивных построек, которые умели строить одни только испанцы, когда были полными и бесконтрольными хозяевами Мексики.
Асиенда образовывала большой параллелограмм, поддерживаемый на известных расстояниях огромными контрфорсами25 из тесаных камней; подобно всем пограничным жилищам, похожим скорее на крепости, чем на дома, в ней наружу выходило всего несколько узких окон с железными решетками, похожими на бойницы.
Жилище это было обнесено толстой стеной, украшенной наверху особенного рода зубцами, называемыми альменами, что доказывало благородное происхождение владельца.
Внутри этой стены, но отдельно от главного дома, находились службы, состоявшие из конюшен, сараев, риг и помещений для пеонов26.
В конце двора, в углу, над крышей асиенды, возвышалась в виде террасы высокая квадратная колокольня часовни.
В этой часовне служил монах по имени брат Амбросио.
В глубине долины, имевшей в длину более пятидесяти миль, виднелись целые леса цветущих кактусов, стволы которых достигали пяти и даже шести футов в диаметре.
У дона Мигеля состояло на службе довольно большое число пеонов, так как он занимался в больших размерах культурой сахарного тростника.
Все, кому приходилось заниматься культурой сахарного тростника, прекрасно знают, что его разводят черенками, которые горизонтально кладут в борозды на полу футовой глубине. Из каждого узла затем выходит стебель, достигающий до трех метров высоты, который и обрезают в конце года, чтобы добыть из него сахар.
Стояло одно из тех чудесных американских утр, когда природа точно справляет праздник.
Centzontle27 своим пением поддерживал установившуюся за ним репутацию; кардиналы с розовым горлом, голубые птицы и попугаи весело щебетали, порхая в зеленой листве; вдали на равнине стадами паслись легкие пугливые антилопы, а иногда на горизонте галопом проносились испуганные манады28 диких лошадей, поднимавшие тучи пыли ударами своих копыт.
Несколько аллигаторов, валявшихся в речном иле, грели на солнце свою чешую, а в вышине над долиной величественно реяли большие орлы Сьерра-Мадре.
Дон Мигель быстро несся иноходью, любимым аллюром мексиканских мустангов, состоящим в том, чтобы заставлять лошадь поднимать передние ноги, в то время как задние почти не отделяются от земли.
Асиендадо употребил всего четыре часа на то, чтобы проехать расстояние от городка до своего дома, куда он приехал часов около девяти утра.
В дверях его встретила дочь, которой пеоны уже успели доложить о его возвращении и которая поспешила выйти к нему навстречу.
Дон Мигель пробыл в отсутствии около двух недель и поэтому он с величайшим удовольствием отдавался ласкам своей дочери.
Поцеловав ее несколько раз и все еще продолжая прижимать ее к своей груди, асиендадо в то же время внимательно рассматривал ее лицо.
— Что случилось с тобой, моя дорогая Клара? — с участием спросил ее отец. — Ты смотришь что-то печально… или ты, может быть, не рада меня видеть? — добавил он, улыбаясь.
— О! Вы не можете этого думать, отец мой, — отвечала девушка, — вы сами прекрасно знаете, как я рада вашему приезду.
— Спасибо, дитя мое; но в таком случае что же значит эта печаль, которую я читаю на твоем лице?
Девушка опустила глаза, но ничего не ответила.
Дон Мигель бросил пытливый взор вокруг себя.
— Где дон Пабло? — спросил он. — Почему он не пришел встретить меня, или, может быть, его нет в асиенде?
— Нет, отец, он здесь.
— Ну, так почему же он не вышел ко мне навстречу?