Страница:
Вошли они в дом, старуха их провела в комнаты и спрашивает:
– О Атешак, где ты был, откуда эти люди, кто их ранил?
– Да разве ты не узнала, матушка? Это на весь мир известный айяр Самак, а двое раненых – Сиях-Гиль и Сам, которых в войске Фагфур-шаха захватили и бросили в темницу к Тер-меше; Самак их вызволил.
Он хотел еще что-то добавить, но у дверей послышался голос, и женщина сказала:
– Подождите-ка тут немного, это мой сын пришел.
Она закрыла их в горнице, спустилась и отперла дверь. А Самак в щелку подглядывал. Видит, вошел юноша, высокий и сильный. Кудри вьются, кафтан туго перепоясан, полы подоткнуты, а в поле несет что-то. Высыпал он свою ношу перед матерью, а там краденое – и одежда, и шапки, и платки. Он говорит:
– Матушка, ничего толкового не добыл, кроме всякой мелочи. Забери это и принеси мне поесть, я сильно проголодался.
Мать вышла, принесла блюдо с лепешками, немного жаркого, солений и сластей и поставила перед ним. Смотрит Самак, юноша руку протянул, за еду принялся и стал проворно с ней управляться. Самак сказал себе: «Видно, это очень ловкий удалец! И на добычу по ночам выходит – словом, наш человек!» Так он за ним наблюдал и дивился, как тот с пищей разделывается. Поел тот, вымыл руки и сказал:
– Эх, матушка, одолело меня одно желание и сердечная тоска. Не знаю, как бы мне достичь того, о чем мечтаю.
– Что же это такое, чего твоя душа желает, дитятко? – спрашивает мать.
– Говорят, матушка, есть такой айяр по имени Самак, приехал он в наши края. Охота мне его разыскать, свидеться с ним и послужить ему на славу: за такого храбреца и жизнь отдать не жалко! Да сколько ни бродил я по городу, сколько ни искал, где он укрывается, так и не удалось узнать. Очень я озадачен: как же мне все-таки его найти?
Когда мать услышала, чего добивается сын, она сказала:
– Ну, голубчик, коли это все, что тебя заботит, не печалься. Дай мне слово и клянись, что все, что ты говорил, – правда, что ты разыскиваешь Самака, дабы ему послужить и подружиться с ним, а не для того, чтобы передать его падишаху, и я открою тебе, где он.
– О матушка, ведь меня зовут Сорхвард и я твое дитя! – воскликнул юноша. – Разве такому, как я, говорят: «Не изменяй»? Разве способен я на измену и предательство? Клянусь господом, подателем благ, что если я встречусь с Самаком, то, покуда жив, буду его верным рабом. А ты, мать, поостерегись даже думать о предательстве с моей стороны. Ведь коли так, значит, ты изменила моему отцу и произвела на свет ублюдка, ведь это от ублюдков нечего ждать, кроме предательства и пагубы. Волей-неволей его натура себя выдаст и подтвердит его незаконное происхождение. Если же я рожден честно, то законнорожденному несвойственны скверна и измена.
Мать очень обрадовалась его словам, облобызала сына, а Самак, их речи слушая, только дивился про себя: «Вот ведь умный парень!» Тут мать сказала:
– Душа моя, поклянись все же, успокой материнское сердце!
Тот промолвил:
– Клянусь господом, подателем благ, что я, Сорхвард, не буду чинить зла Самаку и его друзьям и доброжелателям, не буду злоумышлять против них и другим не позволю. Буду им другом, а если придется – отдам жизнь, но не предам его и его людей.
Когда Сорхвард произнес эту клятву, мать его встала, отворила дверь и крикнула:
– Эй, богатырь!
Вышел Самак, поздоровался, Сорхвард увидел его, вскочил, припал к стопам его, восхвалил его и восславил, а потом сказал:
– Матушка, он был в нашем доме, а ты не давала мне слова сказать?! А как он к нам попал?
Мать ответила:
– О мой храбрый сынок, ты сам его расспроси, он ведь недавно пришел.
Но Самак сказал:
– О благородный человек, сейчас не до разговоров, мы беспокоимся за своих раненых.
– А кто с тобой? – спросил Сорхвард.
– Со мною Атешак, Сабер и Самлад, сыновья Хаммара, а еще богатыри Сиях-Гиль и Сам из войска Хоршид-шаха и Фагфура.
– Они же были в темнице у Термеше! Как ты их вывел? – спросил Сорхвард и тут увидел Атешака. Поздоровался он с ним, приветствиями обменялся, а потом сказал:
– Матушка, согрей воды и приготовь нам целебную мазь.
Мать нагрела воды, приготовила мазь, а Самак рассказал
Сорхварду свои приключения. Затем Самак и его люди вымыли Сиях-Гиля и Сама с ног до головы, натерли им все тело той мазью, Сорхвард еще лекарство от ран принес, намазал их, и уложили раненых в постель.
Сорхвард тотчас достал вина, и они устроили пирушку и просидели за выпивкой, пока мир не сбросил платье мрака, облачился в златотканые одежды и все кругом засияло.
Самак сказал Саберу и Самладу:
– Сходите к шахскому дворцу, поглядите да послушайте, что там говорят.
Те пошли, по сторонам глазеть стали, вдруг видят, к шахскому трону с воплем бежит Термеше.
– О шах, Сиях-Гиля и Сама выкрали! – кричит.
Армен-шах так и подскочил:
– Что ты мелешь?! Тюрьму взломали или подкоп сделали?
– Нет, шах, никакого подкопа, никакого пролома не видно, двери темницы заперты, а негра Джендрая убили. Ума не приложу, как это получилось.
– Так как же их увели?! – спрашивает Армен-шах. – С неба спустились или из-под земли вылезли? Такому никто и не поверит. Уж не духи ли их украли?! Ведь человеку такое не под силу.
– Сам не понимаю, шах, – ответил Термеше, – но только из тюрьмы они исчезли, а негр Джендрай убит.
Подивились все такому чуду, а Мехран-везир сказал:
– О шах, говорил я тебе, чтобы ты их стерег или, того лучше, казнить велел, ведь враг всего лучше убитый. Самак такой человек, что в городе Чин на мейдане, на глазах у всех людей, убил моего сына Кабаза, а потом подскочил, ухватил меня за бороду, хотел горло мне перерезать, да Шир-афкан перехватил его руку. Больше того, он потом Шир-афкана посреди десяти тысяч вооруженных всадников убил и не задумался! Эх, был бы жив Шир-афкан, не дошло бы до того… А ведь это, шах, только малая толика деяний Самака, потому что обо всем рассказывать времени не хватит. Лучше я пойду осмотрю ту темницу.
Отправился Мехран-везир с приближенными шаха, оглядели они все и говорят:
– О шах, никаких следов не видно.
Мехран-везир сказал:
– Тут надо хорошенько поразмыслить, но сдается мне, что Термеше к этому руку приложил. Вели его допросить.
Выяснили это Сабер и Самлад, прибежали к Самаку и рассказали ему.
Самак говорит Сорхварду:
– Пойду-ка я во дворец!
– Ой, не ходи, ведь там Мехран-везир, он тебя узнает – беда приключится, нам этого не снести! – воскликнул тот.
– Не тревожься, богатырь, – ответил Самак, – кто такими делами занимается, все ходы-выходы знает, невредимым останется.
Он кликнул мать Сорхварда и попросил у нее особого зелья. Принесла она, что он спрашивал, Самак сунул руку за пояс, достал какую-то вещицу, растолок ею то зелье, потом бросил его в воду и смочил полученной жидкостью лицо. Цвет кожи у него совсем изменился. Начали все его хвалить и просить:
– О богатырь, научи и нас!
– Времени нет, – отвечал Самак. Он растрепал себе волосы, спустил их на лоб, сгорбился, согнулся, взял в руки палку, вышел из дома и смешался с толпой.
Сорхвард, Сабер и Самлад отправились вслед за ним, чтобы поглядеть да подивиться, как Самак поступать будет. Пришли они во дворец, а там как раз Термеше к Армен-шаху привели. Шах потребовал:
– Говори, негодяй, как это все получилось, а не то велю, тебя казнить!
– О шах, да я ничего знать не знаю! – ответил Термеше. – Я спал дома, а Джендрай в тюрьме был. Его убили. Что я могу сказать? У кого выяснить, как дело'было?
Шах приказал бить его палками. Палачи переглянулись, один говорит: ты его бей, другой отвечает: нет, ты. А про себя каждый думает: дескать, сегодня шах на него прогневался, дадим мы ему нынче палок, а коли завтра шах нами недоволен будет? Непременно отдаст нас в руки Термеше – то -то он нас отделает! Пожалуй, лучше будет его пощадить.
Так они тянули, пока шах не закричал на них: что, мол, вы мешкаете?
Тогда один палач вышел, растянул Термеше на скамье и притворно ударил его разок. А Самак стоял неподалеку и догадался, что тот бьет только для вида. Он сказал:
– О шах, они секут его с послаблением. Прикажи мне, рабу твоему, его похлестать, чтоб он сознался, как было дело.
– Бей, – разрешил Армен-шах.
Самак взял в руки палку, засучил рукава и так ему всыпал, что у Термеше в нескольких местах кожа лопнула, кровь побежала. Термеше принялся вопить, а Самак взял другую палку, покрепче прежней. Когда до пятого удара дошло, Термеше крикнул:
– Пощадите, я все скажу!
Самак подумал: «Это он хочет битья избежать – ведь он ничего не знает». Термеше развязали и приказали:
– Признавайся, как было дело! Термеше сказал:
– Когда я вышел из царского дворца и проходил мимо базара, то два брата-мясника, которые вчера дали мне четыреста золотых динаров, сказали: «Отдай нам Сиях-Гиля и Сама».
Армен-шах спросил:
– А зачем же ты убил негра Джендрая?
– Они сказали: надо следы скрыть. Дескать, если мы его убьем, решат, что это кто-то еще сделал, а на нас никто не подумает. Закололи они Джендрая-негра, а Сиях-Гиля и Сама с
собой увели.
Самак подумал: «Этот урод, ни мужик, ни баба, еще двух добрых людей на муки обрек!» А шах послал сархангов, чтобы те доставили братьев-мясников во дворец. Привели их, они поклонились шаху, а он их спрашивает:
– Сознавайтесь, куда вы девали Сиях-Гиля и Сама?
– А кто такие Сиях-Гиль и Сам? Мы их не знаем, – отвечают братья.
Застонал тут Термеше от боли – Самак его крепко отделал – и сказал:
– Вчера они к тюрьме подошли, дали мне четыреста динаров и забрали Сиях-Гиля и Сама, а Джендрая прикончили, как я уже рассказывал.
И еще много чего он наболтал. Стали братья клясться именем бога, что ни про Сиях-Гиля, ни про Сама, ни про Джендрая и не слыхивали, что с Термеше ни о чем не говорили, а до шахской темницы и до пленников им вовсе дела нет. Мехран-везир сказал:
– Пойдите дом их обыщите.
Отправились сарханги к ним домой, весь дом снизу доверху обшарили, все перевернули – никого! Вернулись они к падишаху, доложили ему. Шах спросил:
– Термеше, а ты наказывал Сама и Сиях-Гиля палками?
– Да, шах, наказывал, так что идти не смогут.
Тут Мехран-везир вмешался:
– Надо Термеше заковать в цепи, а этих двух братьев отдайте мне, я их допрошу.
После этого все разошлись, а братьев-мясников отвели к Мехран-везиру.
Самак повернулся к Саберу и Самладу и сказал:
– Ступайте к отцу, передайте ему мой привет и скажите, чтоб молился за нас. А Дельарам накажите, чтобы присматривала за сыновьями Кануна да чтоб ни в коем случае их не развязывала!
Сабер и Самлад отправились домой, рассказали все отцу, тот подивился на дела Самака, и все они оставались на своих местах, пока не наступила ночь.
А Мехран призвал к себе братьев-мясников, усадил их и начал обо всякой всячине расспрашивать, а они отвечали. Мехран-то за каждым их словом следил, сам беседу ведет, а сам исхитряется то и дело будто ненароком Самака помянуть. Но братья ни словом о нем не обмолвились, и ничего про Сиях-Гиля и Сама от них узнать не удалось. А проговорили они всю ночь до утра.
Явился Мехран-везйр с братьями-мясниками в тронный зал, поклонился шаху и заявил:
– О великий государь, они никак не сознаются, говорят, что им ничего не известно. Шах приказал их казнить. Явились тут сарханги, шахские хаджибы и начальник стражи, накинули братьям на шею веревку и повели их на базарную площадь. А сто тысяч горожан и воинов в волнение пришли, крик в народе поднялся, потому что эти братья были по всей округе известны своим благородством и благочестием и все их очень любили. Как привели их на базар, стон и плач кругом раздался.
Случилось так, что начальник стражи им благоволил, поскольку они ему не раз службу служили – и кошельком, и силушкой, и припасы для его кухни поставляли. Услыхал он всеобщие крик и плач, и стало ему жалко братьев. Он подошел к ним и сказал:
– О благородные мужи, падишах приказал вас казнить, я, конечно, ослушаться не могу, так что пришло время с жизнью проститься. А ведь расставание с жизнью – дело нешуточное, да и какой в том прок? По-моему, куда лучше вам всю правду выложить, тогда я заступлюсь за вас перед падишахом. Может, он вас помилует.
– О князь, – ответили они, – нас весь Мачин знает, и тебе мы тоже хорошо известны, и до сей поры о нас добрая слава была… Клянемся всемогущим творцом, что нам об этом ничего неведомо. Но если бы мы что и знали, то все равно ничего не сказали бы: лучше жизнь отдать, чем другого предать. Ведь нет на свете ничего важнее чести и ничего нет лучше благородства. Пусть же за нами вечно останется имя благородных мужей.
Понравились начальнику стражи такие речи, овладели его сердцем любовь и сострадание, и он сказал шахским слугам:
– Погодите чуток, пока я схожу к Армен-шаху и вернусь.
При этих словах сто тысяч народу, мужчин и женщин, ему хвалу вознесли, а он отправился во дворец.
Господь судил так, что явился начальник стражи во дворец к Армен-шаху, поклонился, восславил шаха и сказал:
– О шах, эти двое юношей – люди честные, весь город нынче плачет-рыдает из-за этих братьев-мясников. Верно, невиновны они, иначе с чего бы людям так о них убиваться? Да и они, кабы был за ними грех, на месте казни покаялись бы. Может быть, Термеше их по злобе оговорил, чтобы погубить и царству нашему вред нанести? Ведь убийство невиновных недостойно. Шах знает, что я о благоденствии государства радею, а там воля ь ша.
Мехран-везир сказал:
– О шах, вели привести Термеше, я его еще поспрошаю. Может, разберемся в этом деле.
Шах приказал доставить в тронный зал Термеше.
– Термеше, – обратился к нему Мехран-везир, – обстоятельства этого дела не проясняются! Шах повелел казнить несчастных братьев-мясников, но мы знаем, да и ты знаешь, что за ними нет вины. Не бери греха на душу, подумай хорошенько: ты и так много зла совершил, не усугубляй же содеянного. Не будь жестокосердым, а то ведь и тебя никто не пожалеет. Может, если ты правду скажешь, господь всевышний тебя помилует. Я это тебе потому говорю, что знаю: ты тут ни при чем, это все дела Самак-айяра.
При этих словах Термеше воскликнул:
– Клянусь всемогущим богом, что братья-мясники невиновны и ничего про это дело не знают!
– Ах ты презренный! – закричал шах. – Да ты не только проворонил двух богатырей, которых тебе доверили стеречь, не только плохо смотрел за моей темницей и допустил, чтобы чести моей урон нанесли, ты еще напрасно оговорил двух достойных юношей! Еще бы немного – и я бы казнил невинных, взял бы на душу грех!
– О шах, сил не хватало от палок боль терпеть, – отвечал Термеше, – я думал этой хитростью себя спасти.
Шах приказал привести тех юношей во дворец. Зашумели кругом: «Помилование! Помилование!» – и в городе начались радость и ликование. Шихне пошел и привел братьев с виселицы во дворец. Шах обласкал их, оказал им милости и одарил, а потом отпустил. Вышли они из шахского дворца, весь городской люд возрадовался.
А Термеше говорит:
– О шах, дело ясное: это все Самак подстроил. Коли дадут мне десять знающих и надежных людей, я с их помощью его изловлю, ведь из города он уйти не мог.
– Ладно, так и сделай, – согласился шах.
Вышел Термеше от шаха, а с ним сарханги пошли. Привели они десятерых почетных горожан, чтобы те помогли Термеше, и они все вместе отправились к тюрьме. Тело негра Джендрая все еще там валялось. Схоронили они его, а Термеше принялся по всей темнице рыскать – нигде не нашел ни щелки, ни дыры никакой. Заглянул он в колодец, говорит:
– Веревку принесите.
Термеше обвязался веревкой и залез в колодец. Опустился на дно, увидел родник и тот проход увидел. Перебрался он через поток и оказался в колодце, который выходил в баню. Тогда он воскликнул:
– О горе, столько времени за шахской тюрьмой смотрю, а невдомек мне, что через этот колодец наружу можно выбраться. Знать, великий человек этот Самак, под счастливой звездой родился, коли сумел эту дорожку разведать! Наверно, она ему издавна известна, или кто-нибудь из старожилов городских ему рассказал – иначе как бы ему удалось за одну ночь ее разыскать?
Поспешил Термеше к шаху и доложил ему обо всем.
– О шах, вели дороги перекрыть, а я пойду по городу искать, ведь они еще здесь, – сказал он.
Шах приказал шихне послать людей к городским воротам, чтобы все выходы охраняли, а Термеше отправился в город ловить Самака, сыновей Кануна и Дельарам.
Самак в это время был в доме Сорхварда вместе с Сиях-Гилем, Самом и Атешаком, а Сорхвард ходил в шахский дворец. Вернулся он и рассказал, что по всем дорогам охрану выставили и все такое.
– Садись, братец, успокойся, – сказал ему Самак. – Коли бог захочет, я все устрою. Постараюсь нынче ночью доставить к тебе связанным этого проклятого Мехран-везира, ведь все зло от него идет.
Сорхвард его похвалил, и они сели вино пить, как вдруг Самака боль в животе одолела. А у него бывали такие боли, что он по неделям в беспамятстве лежал, пока недуг не отпустит. Скрутила его эта хворь, свалился он наземь, катается от боли. И вот лежит Самак в доме Сорхварда, хворает, и Сиях-Гиль с Самом тоже там пребывают.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. О том, как Хоршид-шах с войском Мачина сражался, а тем временем Хаман-везир из Халеба ему на выручку пришел
– О Атешак, где ты был, откуда эти люди, кто их ранил?
– Да разве ты не узнала, матушка? Это на весь мир известный айяр Самак, а двое раненых – Сиях-Гиль и Сам, которых в войске Фагфур-шаха захватили и бросили в темницу к Тер-меше; Самак их вызволил.
Он хотел еще что-то добавить, но у дверей послышался голос, и женщина сказала:
– Подождите-ка тут немного, это мой сын пришел.
Она закрыла их в горнице, спустилась и отперла дверь. А Самак в щелку подглядывал. Видит, вошел юноша, высокий и сильный. Кудри вьются, кафтан туго перепоясан, полы подоткнуты, а в поле несет что-то. Высыпал он свою ношу перед матерью, а там краденое – и одежда, и шапки, и платки. Он говорит:
– Матушка, ничего толкового не добыл, кроме всякой мелочи. Забери это и принеси мне поесть, я сильно проголодался.
Мать вышла, принесла блюдо с лепешками, немного жаркого, солений и сластей и поставила перед ним. Смотрит Самак, юноша руку протянул, за еду принялся и стал проворно с ней управляться. Самак сказал себе: «Видно, это очень ловкий удалец! И на добычу по ночам выходит – словом, наш человек!» Так он за ним наблюдал и дивился, как тот с пищей разделывается. Поел тот, вымыл руки и сказал:
– Эх, матушка, одолело меня одно желание и сердечная тоска. Не знаю, как бы мне достичь того, о чем мечтаю.
– Что же это такое, чего твоя душа желает, дитятко? – спрашивает мать.
– Говорят, матушка, есть такой айяр по имени Самак, приехал он в наши края. Охота мне его разыскать, свидеться с ним и послужить ему на славу: за такого храбреца и жизнь отдать не жалко! Да сколько ни бродил я по городу, сколько ни искал, где он укрывается, так и не удалось узнать. Очень я озадачен: как же мне все-таки его найти?
Когда мать услышала, чего добивается сын, она сказала:
– Ну, голубчик, коли это все, что тебя заботит, не печалься. Дай мне слово и клянись, что все, что ты говорил, – правда, что ты разыскиваешь Самака, дабы ему послужить и подружиться с ним, а не для того, чтобы передать его падишаху, и я открою тебе, где он.
– О матушка, ведь меня зовут Сорхвард и я твое дитя! – воскликнул юноша. – Разве такому, как я, говорят: «Не изменяй»? Разве способен я на измену и предательство? Клянусь господом, подателем благ, что если я встречусь с Самаком, то, покуда жив, буду его верным рабом. А ты, мать, поостерегись даже думать о предательстве с моей стороны. Ведь коли так, значит, ты изменила моему отцу и произвела на свет ублюдка, ведь это от ублюдков нечего ждать, кроме предательства и пагубы. Волей-неволей его натура себя выдаст и подтвердит его незаконное происхождение. Если же я рожден честно, то законнорожденному несвойственны скверна и измена.
Мать очень обрадовалась его словам, облобызала сына, а Самак, их речи слушая, только дивился про себя: «Вот ведь умный парень!» Тут мать сказала:
– Душа моя, поклянись все же, успокой материнское сердце!
Тот промолвил:
– Клянусь господом, подателем благ, что я, Сорхвард, не буду чинить зла Самаку и его друзьям и доброжелателям, не буду злоумышлять против них и другим не позволю. Буду им другом, а если придется – отдам жизнь, но не предам его и его людей.
Когда Сорхвард произнес эту клятву, мать его встала, отворила дверь и крикнула:
– Эй, богатырь!
Вышел Самак, поздоровался, Сорхвард увидел его, вскочил, припал к стопам его, восхвалил его и восславил, а потом сказал:
– Матушка, он был в нашем доме, а ты не давала мне слова сказать?! А как он к нам попал?
Мать ответила:
– О мой храбрый сынок, ты сам его расспроси, он ведь недавно пришел.
Но Самак сказал:
– О благородный человек, сейчас не до разговоров, мы беспокоимся за своих раненых.
– А кто с тобой? – спросил Сорхвард.
– Со мною Атешак, Сабер и Самлад, сыновья Хаммара, а еще богатыри Сиях-Гиль и Сам из войска Хоршид-шаха и Фагфура.
– Они же были в темнице у Термеше! Как ты их вывел? – спросил Сорхвард и тут увидел Атешака. Поздоровался он с ним, приветствиями обменялся, а потом сказал:
– Матушка, согрей воды и приготовь нам целебную мазь.
Мать нагрела воды, приготовила мазь, а Самак рассказал
Сорхварду свои приключения. Затем Самак и его люди вымыли Сиях-Гиля и Сама с ног до головы, натерли им все тело той мазью, Сорхвард еще лекарство от ран принес, намазал их, и уложили раненых в постель.
Сорхвард тотчас достал вина, и они устроили пирушку и просидели за выпивкой, пока мир не сбросил платье мрака, облачился в златотканые одежды и все кругом засияло.
Самак сказал Саберу и Самладу:
– Сходите к шахскому дворцу, поглядите да послушайте, что там говорят.
Те пошли, по сторонам глазеть стали, вдруг видят, к шахскому трону с воплем бежит Термеше.
– О шах, Сиях-Гиля и Сама выкрали! – кричит.
Армен-шах так и подскочил:
– Что ты мелешь?! Тюрьму взломали или подкоп сделали?
– Нет, шах, никакого подкопа, никакого пролома не видно, двери темницы заперты, а негра Джендрая убили. Ума не приложу, как это получилось.
– Так как же их увели?! – спрашивает Армен-шах. – С неба спустились или из-под земли вылезли? Такому никто и не поверит. Уж не духи ли их украли?! Ведь человеку такое не под силу.
– Сам не понимаю, шах, – ответил Термеше, – но только из тюрьмы они исчезли, а негр Джендрай убит.
Подивились все такому чуду, а Мехран-везир сказал:
– О шах, говорил я тебе, чтобы ты их стерег или, того лучше, казнить велел, ведь враг всего лучше убитый. Самак такой человек, что в городе Чин на мейдане, на глазах у всех людей, убил моего сына Кабаза, а потом подскочил, ухватил меня за бороду, хотел горло мне перерезать, да Шир-афкан перехватил его руку. Больше того, он потом Шир-афкана посреди десяти тысяч вооруженных всадников убил и не задумался! Эх, был бы жив Шир-афкан, не дошло бы до того… А ведь это, шах, только малая толика деяний Самака, потому что обо всем рассказывать времени не хватит. Лучше я пойду осмотрю ту темницу.
Отправился Мехран-везир с приближенными шаха, оглядели они все и говорят:
– О шах, никаких следов не видно.
Мехран-везир сказал:
– Тут надо хорошенько поразмыслить, но сдается мне, что Термеше к этому руку приложил. Вели его допросить.
Выяснили это Сабер и Самлад, прибежали к Самаку и рассказали ему.
Самак говорит Сорхварду:
– Пойду-ка я во дворец!
– Ой, не ходи, ведь там Мехран-везир, он тебя узнает – беда приключится, нам этого не снести! – воскликнул тот.
– Не тревожься, богатырь, – ответил Самак, – кто такими делами занимается, все ходы-выходы знает, невредимым останется.
Он кликнул мать Сорхварда и попросил у нее особого зелья. Принесла она, что он спрашивал, Самак сунул руку за пояс, достал какую-то вещицу, растолок ею то зелье, потом бросил его в воду и смочил полученной жидкостью лицо. Цвет кожи у него совсем изменился. Начали все его хвалить и просить:
– О богатырь, научи и нас!
– Времени нет, – отвечал Самак. Он растрепал себе волосы, спустил их на лоб, сгорбился, согнулся, взял в руки палку, вышел из дома и смешался с толпой.
Сорхвард, Сабер и Самлад отправились вслед за ним, чтобы поглядеть да подивиться, как Самак поступать будет. Пришли они во дворец, а там как раз Термеше к Армен-шаху привели. Шах потребовал:
– Говори, негодяй, как это все получилось, а не то велю, тебя казнить!
– О шах, да я ничего знать не знаю! – ответил Термеше. – Я спал дома, а Джендрай в тюрьме был. Его убили. Что я могу сказать? У кого выяснить, как дело'было?
Шах приказал бить его палками. Палачи переглянулись, один говорит: ты его бей, другой отвечает: нет, ты. А про себя каждый думает: дескать, сегодня шах на него прогневался, дадим мы ему нынче палок, а коли завтра шах нами недоволен будет? Непременно отдаст нас в руки Термеше – то -то он нас отделает! Пожалуй, лучше будет его пощадить.
Так они тянули, пока шах не закричал на них: что, мол, вы мешкаете?
Тогда один палач вышел, растянул Термеше на скамье и притворно ударил его разок. А Самак стоял неподалеку и догадался, что тот бьет только для вида. Он сказал:
– О шах, они секут его с послаблением. Прикажи мне, рабу твоему, его похлестать, чтоб он сознался, как было дело.
– Бей, – разрешил Армен-шах.
Самак взял в руки палку, засучил рукава и так ему всыпал, что у Термеше в нескольких местах кожа лопнула, кровь побежала. Термеше принялся вопить, а Самак взял другую палку, покрепче прежней. Когда до пятого удара дошло, Термеше крикнул:
– Пощадите, я все скажу!
Самак подумал: «Это он хочет битья избежать – ведь он ничего не знает». Термеше развязали и приказали:
– Признавайся, как было дело! Термеше сказал:
– Когда я вышел из царского дворца и проходил мимо базара, то два брата-мясника, которые вчера дали мне четыреста золотых динаров, сказали: «Отдай нам Сиях-Гиля и Сама».
Армен-шах спросил:
– А зачем же ты убил негра Джендрая?
– Они сказали: надо следы скрыть. Дескать, если мы его убьем, решат, что это кто-то еще сделал, а на нас никто не подумает. Закололи они Джендрая-негра, а Сиях-Гиля и Сама с
собой увели.
Самак подумал: «Этот урод, ни мужик, ни баба, еще двух добрых людей на муки обрек!» А шах послал сархангов, чтобы те доставили братьев-мясников во дворец. Привели их, они поклонились шаху, а он их спрашивает:
– Сознавайтесь, куда вы девали Сиях-Гиля и Сама?
– А кто такие Сиях-Гиль и Сам? Мы их не знаем, – отвечают братья.
Застонал тут Термеше от боли – Самак его крепко отделал – и сказал:
– Вчера они к тюрьме подошли, дали мне четыреста динаров и забрали Сиях-Гиля и Сама, а Джендрая прикончили, как я уже рассказывал.
И еще много чего он наболтал. Стали братья клясться именем бога, что ни про Сиях-Гиля, ни про Сама, ни про Джендрая и не слыхивали, что с Термеше ни о чем не говорили, а до шахской темницы и до пленников им вовсе дела нет. Мехран-везир сказал:
– Пойдите дом их обыщите.
Отправились сарханги к ним домой, весь дом снизу доверху обшарили, все перевернули – никого! Вернулись они к падишаху, доложили ему. Шах спросил:
– Термеше, а ты наказывал Сама и Сиях-Гиля палками?
– Да, шах, наказывал, так что идти не смогут.
Тут Мехран-везир вмешался:
– Надо Термеше заковать в цепи, а этих двух братьев отдайте мне, я их допрошу.
После этого все разошлись, а братьев-мясников отвели к Мехран-везиру.
Самак повернулся к Саберу и Самладу и сказал:
– Ступайте к отцу, передайте ему мой привет и скажите, чтоб молился за нас. А Дельарам накажите, чтобы присматривала за сыновьями Кануна да чтоб ни в коем случае их не развязывала!
Сабер и Самлад отправились домой, рассказали все отцу, тот подивился на дела Самака, и все они оставались на своих местах, пока не наступила ночь.
А Мехран призвал к себе братьев-мясников, усадил их и начал обо всякой всячине расспрашивать, а они отвечали. Мехран-то за каждым их словом следил, сам беседу ведет, а сам исхитряется то и дело будто ненароком Самака помянуть. Но братья ни словом о нем не обмолвились, и ничего про Сиях-Гиля и Сама от них узнать не удалось. А проговорили они всю ночь до утра.
Явился Мехран-везйр с братьями-мясниками в тронный зал, поклонился шаху и заявил:
– О великий государь, они никак не сознаются, говорят, что им ничего не известно. Шах приказал их казнить. Явились тут сарханги, шахские хаджибы и начальник стражи, накинули братьям на шею веревку и повели их на базарную площадь. А сто тысяч горожан и воинов в волнение пришли, крик в народе поднялся, потому что эти братья были по всей округе известны своим благородством и благочестием и все их очень любили. Как привели их на базар, стон и плач кругом раздался.
Случилось так, что начальник стражи им благоволил, поскольку они ему не раз службу служили – и кошельком, и силушкой, и припасы для его кухни поставляли. Услыхал он всеобщие крик и плач, и стало ему жалко братьев. Он подошел к ним и сказал:
– О благородные мужи, падишах приказал вас казнить, я, конечно, ослушаться не могу, так что пришло время с жизнью проститься. А ведь расставание с жизнью – дело нешуточное, да и какой в том прок? По-моему, куда лучше вам всю правду выложить, тогда я заступлюсь за вас перед падишахом. Может, он вас помилует.
– О князь, – ответили они, – нас весь Мачин знает, и тебе мы тоже хорошо известны, и до сей поры о нас добрая слава была… Клянемся всемогущим творцом, что нам об этом ничего неведомо. Но если бы мы что и знали, то все равно ничего не сказали бы: лучше жизнь отдать, чем другого предать. Ведь нет на свете ничего важнее чести и ничего нет лучше благородства. Пусть же за нами вечно останется имя благородных мужей.
Понравились начальнику стражи такие речи, овладели его сердцем любовь и сострадание, и он сказал шахским слугам:
– Погодите чуток, пока я схожу к Армен-шаху и вернусь.
При этих словах сто тысяч народу, мужчин и женщин, ему хвалу вознесли, а он отправился во дворец.
Господь судил так, что явился начальник стражи во дворец к Армен-шаху, поклонился, восславил шаха и сказал:
– О шах, эти двое юношей – люди честные, весь город нынче плачет-рыдает из-за этих братьев-мясников. Верно, невиновны они, иначе с чего бы людям так о них убиваться? Да и они, кабы был за ними грех, на месте казни покаялись бы. Может быть, Термеше их по злобе оговорил, чтобы погубить и царству нашему вред нанести? Ведь убийство невиновных недостойно. Шах знает, что я о благоденствии государства радею, а там воля ь ша.
Мехран-везир сказал:
– О шах, вели привести Термеше, я его еще поспрошаю. Может, разберемся в этом деле.
Шах приказал доставить в тронный зал Термеше.
– Термеше, – обратился к нему Мехран-везир, – обстоятельства этого дела не проясняются! Шах повелел казнить несчастных братьев-мясников, но мы знаем, да и ты знаешь, что за ними нет вины. Не бери греха на душу, подумай хорошенько: ты и так много зла совершил, не усугубляй же содеянного. Не будь жестокосердым, а то ведь и тебя никто не пожалеет. Может, если ты правду скажешь, господь всевышний тебя помилует. Я это тебе потому говорю, что знаю: ты тут ни при чем, это все дела Самак-айяра.
При этих словах Термеше воскликнул:
– Клянусь всемогущим богом, что братья-мясники невиновны и ничего про это дело не знают!
– Ах ты презренный! – закричал шах. – Да ты не только проворонил двух богатырей, которых тебе доверили стеречь, не только плохо смотрел за моей темницей и допустил, чтобы чести моей урон нанесли, ты еще напрасно оговорил двух достойных юношей! Еще бы немного – и я бы казнил невинных, взял бы на душу грех!
– О шах, сил не хватало от палок боль терпеть, – отвечал Термеше, – я думал этой хитростью себя спасти.
Шах приказал привести тех юношей во дворец. Зашумели кругом: «Помилование! Помилование!» – и в городе начались радость и ликование. Шихне пошел и привел братьев с виселицы во дворец. Шах обласкал их, оказал им милости и одарил, а потом отпустил. Вышли они из шахского дворца, весь городской люд возрадовался.
А Термеше говорит:
– О шах, дело ясное: это все Самак подстроил. Коли дадут мне десять знающих и надежных людей, я с их помощью его изловлю, ведь из города он уйти не мог.
– Ладно, так и сделай, – согласился шах.
Вышел Термеше от шаха, а с ним сарханги пошли. Привели они десятерых почетных горожан, чтобы те помогли Термеше, и они все вместе отправились к тюрьме. Тело негра Джендрая все еще там валялось. Схоронили они его, а Термеше принялся по всей темнице рыскать – нигде не нашел ни щелки, ни дыры никакой. Заглянул он в колодец, говорит:
– Веревку принесите.
Термеше обвязался веревкой и залез в колодец. Опустился на дно, увидел родник и тот проход увидел. Перебрался он через поток и оказался в колодце, который выходил в баню. Тогда он воскликнул:
– О горе, столько времени за шахской тюрьмой смотрю, а невдомек мне, что через этот колодец наружу можно выбраться. Знать, великий человек этот Самак, под счастливой звездой родился, коли сумел эту дорожку разведать! Наверно, она ему издавна известна, или кто-нибудь из старожилов городских ему рассказал – иначе как бы ему удалось за одну ночь ее разыскать?
Поспешил Термеше к шаху и доложил ему обо всем.
– О шах, вели дороги перекрыть, а я пойду по городу искать, ведь они еще здесь, – сказал он.
Шах приказал шихне послать людей к городским воротам, чтобы все выходы охраняли, а Термеше отправился в город ловить Самака, сыновей Кануна и Дельарам.
Самак в это время был в доме Сорхварда вместе с Сиях-Гилем, Самом и Атешаком, а Сорхвард ходил в шахский дворец. Вернулся он и рассказал, что по всем дорогам охрану выставили и все такое.
– Садись, братец, успокойся, – сказал ему Самак. – Коли бог захочет, я все устрою. Постараюсь нынче ночью доставить к тебе связанным этого проклятого Мехран-везира, ведь все зло от него идет.
Сорхвард его похвалил, и они сели вино пить, как вдруг Самака боль в животе одолела. А у него бывали такие боли, что он по неделям в беспамятстве лежал, пока недуг не отпустит. Скрутила его эта хворь, свалился он наземь, катается от боли. И вот лежит Самак в доме Сорхварда, хворает, и Сиях-Гиль с Самом тоже там пребывают.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. О том, как Хоршид-шах с войском Мачина сражался, а тем временем Хаман-везир из Халеба ему на выручку пришел
Вернемся к рассказу о Хоршид-шахе. Составители этой книги поведали, что сошлись в поединке Катран-пахлаван и Фаррох-руз, но ни тот, ни другой не победили. Договорились они, что на следующий день снова выйдут на поле, и вернулись к своим шатрам, дожидаясь часа, когда долгая ночь придет к концу и день потеснит ночные полчища. Властитель небес высунул голову в оконце небосвода, показал свой лик из-за гор и очистил мир от темени и мглы, так что стало видно, где земля, а где воздух. Лишь только солнце засветилось, в обоих лагерях раздался грохот военных барабанов. Войска, бескрайние, как море, пришли в движение, воины облачились в броню и выступили на поле битвы. Смельчаки стали искать боя, а слабодушные изготовились бежать. На поле вышли старшины, выстроили оба войска как положено: левое и правое крыло, передовой край и середина.
Хоршид-шах расположился посреди войска, Фаррох-руз – возле него. По правую руку он поставил Шируйе, сына Шир-афкана, войска левой руки Самур-пахлавану поручил, передний край – Карамуну, а середину Санджар-пахлавану доверили.
Газаль-малек отдал правое крыло в управление Катуру, брату Катрана, а левое – Самрану и Гиль-Савару, который прибыл на помощь, когда захватили Катрана, но сразу по прибытии заболел и пролежал больной все это время. Но в тот день он стоял вместе с Самраном на левом краю войска. А в самой середине был Сейлем.
После того как оба войска построились, из середины полков
Газаль-малека выехал на поле Катран. Проскакал он по полю, грозно крича и выхваляясь, оружием потрясая, выпады совершая, подъехал к передовому отряду Хоршид-шаха и воскликнул:
– О Фаррох-руз, что же ты медлишь? Твой соперник на поле брани. Коли держишь ты свое слово, выходи силами помериться!
Услышал его Фаррох-руз, спешился, подпругу подтянул, ремни затянул, вскочил в седло и выехал на мейдан. С боевым кличем подскакал он к Катрану и закричал на него страшным голосом:
– К чему все это самохвальство и показное рвение?! Что за охота прославлять собственную силу?! Ты полагаешь, что постиг ратное искусство и воинскую доблесть? Так покажи, на что ты способен, похвальбу же оставь!
Схватились они за копья, бросились друг на друга и бились упорно, пока не сломались копья в их руках, но ни один не одержал победы. Отшвырнули они обломки копий, хлопнули в ладоши, вытащили арабские мечи из ножен и подняли над головой щиты. Подобно могучим кузнецам, колотящим по наковальне, разили они мечами друг друга, пока от мечей не остались одни рукоятки, а от щитов – обломки. Но ни один из них не добился победы.
Ослабили они поводья коней, малость передохнули, а потом взялись за свои крылатые, украшенные слоновой костью хорез-мийские луки, вынули из колчанов тополевые стрелы и выехали на поле. Долго стреляли друг в друга, пока луки не сломались и стрелы не вышли, но победа не досталась никому. А солнце уж дошло до вершины небес, и миром завладела жара, а гравий накалился. Вышли с обеих сторон старшины и развели бойцов, так как рвение их цссякло. Тотчас забили отбой, и оба войска повернули вспять и отправились отдыхать. По обе стороны обсуждали доблесть Катрана и Фаррох-руза, пока не наступила ночь. А тогда выставили караулы.
Сочинитель этой истории и рассказчик событий повествует, что, когда Катран, и Катур, и Сейлем, и Мехран-везир выбрались на свободу и их увезли из ущелья Бограи, Хоршид-шах послал письмо шаху Фагфуру, а в том письме написал: «О шах, здесь у нас бог весть что творится, а Мехран-везир, которого ты отправил нам в помощь, предал нас, и все эти невзгоды из-за него. Он по дороге призвал войско Мачина, чтобы они захватили все имущество и уничтожили отряд. Но господь просветил нас на этот счет и помог нам их одолеть и захватить Катура, Сейлема и Мехран-везира. Хоть неприятель успел истребить много народу из числа тех, что ты послал, но и мы еще больше врагов положили и захватили немало добра. Кроме тех, что полегли на поле битвы, мы взяли много пленных и всех их казнили. Когда очередь дошла до Катура и Сейлема, выяснилось все про измену Мехран-везира, обнаружились его письма и записки. Тогда мы отправили пленников в ущелье Бограи, но оттуда их похитили – такова была божья воля. А теперь хорошо бы нам прислать подкрепление – ведь к неприятелю каждый день прибывают новые силы из Мачина. Хоть мы ничего не боимся и не страшимся, но дух войска неустойчив».
Когда письмо дошло до Фагфур-шаха, тот его прочел, смысл уразумел, и деяния Мехран-везира вышли наружу. Фагфур себе сказал: «Чуяло мое сердце, что Мехран-везир непутевые речи ведет, да я это про себя держал, вот и сам с толку сбился! Конечно, весь беспорядок, всю смуту этот негодяй посеял, и пошла вражда между Чином и Мачином. А придумал он все это в тот день, когда сына своего на мейдан выслал против Хоршид-шаха, вот он и устроил все эти козни. Самак-айяр его насквозь видел. Ишь как Мехран добивался, чтобы я Хоршид-шаха казнил! Хорошо хоть тут я его не послушался. Я-то пытался царевича погубить, да господь его спас, от наших рук уберег: я злоумышлял против него, а судьба была ему другом, и бог дал ему шахскую власть. Теперь мне одно остается: самому вместе с войском идти и прощения просить, а потом врагов отразить, так как дела пошли из рук вон плохо».
Вызвал он тотчас писца, объяснил дело и приказал разослать грамоты по всей стране, спешно собрать войско. Поскакали гонцы во все концы, и вот уже идет к Чину пахлаван Кавард из города Тирвард, ведет пять тысяч отборных воинов, а из города Араман с десятью тысячами лихих всадников Азерджуш торопится, а из области Дор с семью тысячами войска Арманман выступает.
Фагфур распахнул казну, все прибывшие войска – а собралось их сорок пять тысяч – ласково принял и одарил, выдал всем снаряжение и вооружение, приготовил несколько вьюков золота и серебра да обоз в триста вьюков со всякой всячиной, а для Хоршид-шаха заказал шатер из красного атласа, на шелковых шнурах, на двадцати четырех колышках с каждой стороны. Назначили они день, когда из города выступать, как вдруг слышат: бьют у городских ворот барабаны военные, литавры и трубы гремят так, что Фагфур задрожал на своем троне, побледнел весь от страха, а весь город в смятение пришел.
Вельможи государства, знать и простой народ, все, кто сидел и кто стоял, с места вскочили: мол, что это означает? А у Фагфура был один слуга по имени Насур, он решил выйти посмотреть, что за шум, выяснить, что случилось. В это время кто-то подошел к трону Фагфура и сказал:
– О шах, народ к воротам побежал, на крыши высыпал, говорят, что подступает к городу огромное войско.
Шах Фагфур велел:
– Насур, узнай, кто это. Свое войско или чужое? Зачем они пришли, откуда прибыли и куда направляются?
Насур вскочил на коня и с пятьюдесятью всадниками выехал из города. Проехали около фарсанга, видят пригорок, они на него поднялись, посмотрели, и открылось их взорам войско великое. Идут полки, барабаны бьют, наполняя мир грохотом, а сердце – трепетом.
Смотрит Насур, а во главе войска едет величавый старец, белая борода до пояса достает, сидит он на бардаинском муле [29], доспехи на нем египетские, на голове чалма из тончайшего египетского полотна, стремена позолоченные, а над ним изукрашенный самоцветами балдахин со значком держат, и так он шествует. Насур обождал, в сторонке притаился, а войско остановилось, начали вьюки снимать, ставить шатры, палатки и кибитки всех сортов, возводить полевые укрепления, сараи, склады и поварни. Вечер наступил, а войско все подходило, разгружалось и располагалось. Словно саранча, стекались воины, и не было им конца. Поглядел Насур – седла у них покроя незнакомого, не такого, как в Чине, или Мачине, или в ближних краях. Так и простоял он там в изумлении до самой ночи, а войско все прибывало.
Вернулся Насур, вошел к Фагфуру, поклонился и доложил:
– Такое войско пришло, что и не счесть, а снаряжение и сбруя у них на наши не похожи. – И он описал то, что видел.
Хоршид-шах расположился посреди войска, Фаррох-руз – возле него. По правую руку он поставил Шируйе, сына Шир-афкана, войска левой руки Самур-пахлавану поручил, передний край – Карамуну, а середину Санджар-пахлавану доверили.
Газаль-малек отдал правое крыло в управление Катуру, брату Катрана, а левое – Самрану и Гиль-Савару, который прибыл на помощь, когда захватили Катрана, но сразу по прибытии заболел и пролежал больной все это время. Но в тот день он стоял вместе с Самраном на левом краю войска. А в самой середине был Сейлем.
После того как оба войска построились, из середины полков
Газаль-малека выехал на поле Катран. Проскакал он по полю, грозно крича и выхваляясь, оружием потрясая, выпады совершая, подъехал к передовому отряду Хоршид-шаха и воскликнул:
– О Фаррох-руз, что же ты медлишь? Твой соперник на поле брани. Коли держишь ты свое слово, выходи силами помериться!
Услышал его Фаррох-руз, спешился, подпругу подтянул, ремни затянул, вскочил в седло и выехал на мейдан. С боевым кличем подскакал он к Катрану и закричал на него страшным голосом:
– К чему все это самохвальство и показное рвение?! Что за охота прославлять собственную силу?! Ты полагаешь, что постиг ратное искусство и воинскую доблесть? Так покажи, на что ты способен, похвальбу же оставь!
Схватились они за копья, бросились друг на друга и бились упорно, пока не сломались копья в их руках, но ни один не одержал победы. Отшвырнули они обломки копий, хлопнули в ладоши, вытащили арабские мечи из ножен и подняли над головой щиты. Подобно могучим кузнецам, колотящим по наковальне, разили они мечами друг друга, пока от мечей не остались одни рукоятки, а от щитов – обломки. Но ни один из них не добился победы.
Ослабили они поводья коней, малость передохнули, а потом взялись за свои крылатые, украшенные слоновой костью хорез-мийские луки, вынули из колчанов тополевые стрелы и выехали на поле. Долго стреляли друг в друга, пока луки не сломались и стрелы не вышли, но победа не досталась никому. А солнце уж дошло до вершины небес, и миром завладела жара, а гравий накалился. Вышли с обеих сторон старшины и развели бойцов, так как рвение их цссякло. Тотчас забили отбой, и оба войска повернули вспять и отправились отдыхать. По обе стороны обсуждали доблесть Катрана и Фаррох-руза, пока не наступила ночь. А тогда выставили караулы.
Сочинитель этой истории и рассказчик событий повествует, что, когда Катран, и Катур, и Сейлем, и Мехран-везир выбрались на свободу и их увезли из ущелья Бограи, Хоршид-шах послал письмо шаху Фагфуру, а в том письме написал: «О шах, здесь у нас бог весть что творится, а Мехран-везир, которого ты отправил нам в помощь, предал нас, и все эти невзгоды из-за него. Он по дороге призвал войско Мачина, чтобы они захватили все имущество и уничтожили отряд. Но господь просветил нас на этот счет и помог нам их одолеть и захватить Катура, Сейлема и Мехран-везира. Хоть неприятель успел истребить много народу из числа тех, что ты послал, но и мы еще больше врагов положили и захватили немало добра. Кроме тех, что полегли на поле битвы, мы взяли много пленных и всех их казнили. Когда очередь дошла до Катура и Сейлема, выяснилось все про измену Мехран-везира, обнаружились его письма и записки. Тогда мы отправили пленников в ущелье Бограи, но оттуда их похитили – такова была божья воля. А теперь хорошо бы нам прислать подкрепление – ведь к неприятелю каждый день прибывают новые силы из Мачина. Хоть мы ничего не боимся и не страшимся, но дух войска неустойчив».
Когда письмо дошло до Фагфур-шаха, тот его прочел, смысл уразумел, и деяния Мехран-везира вышли наружу. Фагфур себе сказал: «Чуяло мое сердце, что Мехран-везир непутевые речи ведет, да я это про себя держал, вот и сам с толку сбился! Конечно, весь беспорядок, всю смуту этот негодяй посеял, и пошла вражда между Чином и Мачином. А придумал он все это в тот день, когда сына своего на мейдан выслал против Хоршид-шаха, вот он и устроил все эти козни. Самак-айяр его насквозь видел. Ишь как Мехран добивался, чтобы я Хоршид-шаха казнил! Хорошо хоть тут я его не послушался. Я-то пытался царевича погубить, да господь его спас, от наших рук уберег: я злоумышлял против него, а судьба была ему другом, и бог дал ему шахскую власть. Теперь мне одно остается: самому вместе с войском идти и прощения просить, а потом врагов отразить, так как дела пошли из рук вон плохо».
Вызвал он тотчас писца, объяснил дело и приказал разослать грамоты по всей стране, спешно собрать войско. Поскакали гонцы во все концы, и вот уже идет к Чину пахлаван Кавард из города Тирвард, ведет пять тысяч отборных воинов, а из города Араман с десятью тысячами лихих всадников Азерджуш торопится, а из области Дор с семью тысячами войска Арманман выступает.
Фагфур распахнул казну, все прибывшие войска – а собралось их сорок пять тысяч – ласково принял и одарил, выдал всем снаряжение и вооружение, приготовил несколько вьюков золота и серебра да обоз в триста вьюков со всякой всячиной, а для Хоршид-шаха заказал шатер из красного атласа, на шелковых шнурах, на двадцати четырех колышках с каждой стороны. Назначили они день, когда из города выступать, как вдруг слышат: бьют у городских ворот барабаны военные, литавры и трубы гремят так, что Фагфур задрожал на своем троне, побледнел весь от страха, а весь город в смятение пришел.
Вельможи государства, знать и простой народ, все, кто сидел и кто стоял, с места вскочили: мол, что это означает? А у Фагфура был один слуга по имени Насур, он решил выйти посмотреть, что за шум, выяснить, что случилось. В это время кто-то подошел к трону Фагфура и сказал:
– О шах, народ к воротам побежал, на крыши высыпал, говорят, что подступает к городу огромное войско.
Шах Фагфур велел:
– Насур, узнай, кто это. Свое войско или чужое? Зачем они пришли, откуда прибыли и куда направляются?
Насур вскочил на коня и с пятьюдесятью всадниками выехал из города. Проехали около фарсанга, видят пригорок, они на него поднялись, посмотрели, и открылось их взорам войско великое. Идут полки, барабаны бьют, наполняя мир грохотом, а сердце – трепетом.
Смотрит Насур, а во главе войска едет величавый старец, белая борода до пояса достает, сидит он на бардаинском муле [29], доспехи на нем египетские, на голове чалма из тончайшего египетского полотна, стремена позолоченные, а над ним изукрашенный самоцветами балдахин со значком держат, и так он шествует. Насур обождал, в сторонке притаился, а войско остановилось, начали вьюки снимать, ставить шатры, палатки и кибитки всех сортов, возводить полевые укрепления, сараи, склады и поварни. Вечер наступил, а войско все подходило, разгружалось и располагалось. Словно саранча, стекались воины, и не было им конца. Поглядел Насур – седла у них покроя незнакомого, не такого, как в Чине, или Мачине, или в ближних краях. Так и простоял он там в изумлении до самой ночи, а войско все прибывало.
Вернулся Насур, вошел к Фагфуру, поклонился и доложил:
– Такое войско пришло, что и не счесть, а снаряжение и сбруя у них на наши не похожи. – И он описал то, что видел.