Страница:
– Брат, спустишься на землю – ступай в квартал торговцев соломой, в дом молодцов-удальцов, иди прямо к Шогалю и Самаку и расскажи им, что видел. А если нужно что сказать – передай через Рухафзай. – И еще добавил: – Приготовьтесь, чтобы завтра нам вывести отсюда этих людей. А больше ничего не могу сказать, так как время позднее.
Потом он спустил Фаррох-руза на землю, сам слез с крыши, вернулся к дочери шаха, лег и уснул.
Обратимся к рассказу о Фаррох-рузе и товарищах его. Когда Хоршид-шах вывел Фаррох-руза из подземелья и спустил его на веревке с крыши, тот отправился на поиски, пока не пришел к дому удальцов, как ему и наказывали. Подошел он ко входу, смотрит, дверь открыта, а изнутри слышны палочные удары. «Что бы это могло быть в такое время?» – подумал он. Вошел в дом, видит, сидят все удальцы, а к колоде женщина привязана. Присмотрелся хорошенько – да это колдунья-кормилица! Тут и его приметили. Он обрадовался, стал приветствовать удальцов. Шогаль кинул на него взгляд, встал и прижал к груди – узнал в нем брата Хоршид-шаха. Начал его расспрашивать, каково в темнице было. Тут и все айяры взялись Фаррох-руза обнимать и привечать, повеселели все. А кормилица, хоть ее били-колотили, еще спрашивает: «Кто такой пришел?» Поглядела, видит – Фаррох-руз. И до того злобная эта негодяйка была, подняла она голову и говорит:
– О ничтожный, как это ты здесь оказался, что это значит? Разве Камкук умер или дворец рухнул?
– Ах ты подлая колдунья, злодейка ты, – отвечает Фаррох-руз, – а ты считала – я по невежеству сюда прибыл, на шахскую дочь позарился? Чтобы ты меня схватила, связала да в темнице держала? Думала, я, как другие, тебе поддамся? Да я твою темницу разрушил, наружу вышел, чтобы оглядеться. А завтра ночью и других к тебе приведу!
– Эх, жаль, что мои усилия зазря пропали, – говорит кормилица. – Я и не знала, какой богатырь мне попался – ишь, от оков освободился, из моей тюрьмы удалился!
Пока они так препирались, Шогаль встал, опять обнял Фаррох-руза и поцеловал его, усадил подле себя, почет ему оказал. Фаррох-руз пересказал им все, что слышал от Хоршид-шаха. Шогаль и Самак-айяр взяли его под руки и повели в дом Рухафзай. Поглядела Рухафзай – отличить Фаррох-руза от Хоршид-шаха не может! Потом рассказал он ей о Хоршид-шахе, и решили они, когда настанет ночь, подойти к крыше дворца девушки и вывести тех заключенных царевичей. Так и сказали Рухафзай:
– Передай Хоршид-шаху, что нынче ночью придем.
После этого они возвратились в дом айяров. Рухафзай прямо к кормилице подошла, стала ее донимать:
– Эх, красотка, что же ты натворила, зачем столько царевичей в темницу засадила? Ну, теперь за все расплата пришла! Точно знаю, живой тебе от нас не уйти.
Так она с ней говорила, мучила ее по-всякому.
А теперь вернемся к рассказу о Хоршид-шахе. Шахская дочь в своей комнате спит, благородный царевич ее сторожит, одним видом ее наслаждается. Хоть он ее и любил, но даже не поцеловал ни разу – ведь это было бы недостойно. Взял он тамбур, начал утренние песни петь, нежно и негромко напевал газели, пока шахская дочь в неге не пробудилась. Приказала она слугам новый пир готовить, а тем временем Рухафзай подоспела, поклонилась, на свое место села. Тут и кушанья принесли, поели они и стали пить вино.
А во внутренних покоях дворца, перед дверью на половину кормилицы, проснулся Камкук. Время было позднее, и он подумал: «Беда, что получилось бы, кабы кормилица пришла да меня в такую пору увидела – вот разозлилась бы! Ну, хорошо, что не заявилась. С чего это я так напился? Дельафруз ушла, а я и не слыхал даже».
Вскочил он и, как было положено, отправился кормить узников, спустился в подземелье. Но от страха перед кормилицей – как бы она не заругала его, что поздно принес им еду, да еще и с похмелья и не проспавшись, он и не заметил, что там стало на одного человека меньше. Поставил он перед ними пищу, вернулся наверх, запер опять дверь и сел рядом за занавеской.
Рухафзай же, когда шахская дочь вышла по нужде, передала Хоршид-шаху все, что надо было, сказала, что Шогаль-силач и Самак подойдут к дворцовой стене, и вручила ему новый запас сонного порошка. Тут девушка вернулась, села на свое место, и стали они пить вино, пока не наступил вечер. Тогда Рухафзай поднялась, поклонилась и взяла Дельафруз за руку. А девушка ей говорит:
– Рухафзай, долго ты еще будешь ломаться? За сколько ты эту девчонку купила? Заплачу я тебе ее цену и за науку твою плату отдам. Ты меня благодарить должна, что я в тот день приняла ее от тебя в качестве подарка на Ноуруз, а ты каждый час ее за руку хватаешь да прочь тащишь! Ты, видно, обучала ее пению для себя, а не для меня, коли не даешь мне спокойно ее послушать! Перестань. Хочешь вино пить – оставайся, а нет – уходи.
Рухафзай поклонилась и сказала:
– О царевна, виновата! Остаться я не останусь, у меня от вина голова болит. Все, что я знаю, Дельафруз тоже известно, а остальное – от бога.
Поклонилась она другой раз и вышла. Шахская дочь еще некоторое время за пиром сидела, а невольницы тем временем захмелели, разбрелись кто куда, и место собрания опустело. Стал царевич вино разливать. Налил полный кубок, бросил туда зелья и подал шахской дочери. Она и так-то хмельна была, а уж этот кубок выпила – с ног свалилась, обо всем позабыла.
А тот чернокожий слуга из-за двери поглядывал. Как увидел, что царевна заснула, бросил камешек и попал в бок Хоршид-шаху. Тот понял, что это чернокожий его вызывает. Встал он, вышел к нему и говорит:
– О почтенный, это все из-за того, что шахская дочь поздно уснула.
Слуга поклонился и сказал:
– Да ладно, я сам видел.
Взял он Дельафруз за руку и повел к себе в каморку. А сам уже все приготовил – и вино, и сласти, и фрукты – и свечи зажег. Сели они за стол, а Дельафруз говорит:
– Я сегодня уже много выпила, мне не наливай, я лучше петь буду. А то я выпью да захмелею, так тут останусь, а девушка встанет, увидит, что меня нет, – плохо нам обоим придется.
– Ладно, – согласился слуга.
Тогда царевич предложил:
– Давай я виночерпием буду!
Подбежал к графину с вином и высыпал туда все зелье. А потом наполнил кубок и подал Камкуку. Тот сказал:
– Дельафруз, ты пой лучше свои песни, а вина я и сам выпью. Мне виночерпий без надобности.
Дельафруз часок попела, потом встала и говорит:
– Пойду я, нельзя, чтобы девушка проснулась и мне -досталось!
А слуга думает: «Верно, она хочет платы за пение, ведь у музыкантов так уж заведено: когда хотят деньги получить, говорят, что уходить пора, чтобы гости дали им денег». Вот он и воскликнул:
– Садись, Дельафруз, выбрось это из головы!
Он принес кошелек с золотом, положил перед ней, да еще и извинился. Но царевич в ответ ему:
– Что это такое? Да разве я из-за денег тебе служу?
С этими словами он уселся и распевал до тех пор, пока слуга от того вина не впал в беспамятство, свалился замертво.
«Пойду-ка я на крышу, погляжу, пришел кто-нибудь или нет», – решил царевич. Поднялся наверх, посмотрел, видит, внизу, под стеной, Шогаль-силач и Самак стоят, а с ними еще пятьдесят молодцов. Царевич бросил вниз веревку, Шогаль-силач и Самак поднялись, а остальным велели снаружи сторожить. Повел их царевич в каморку слуги, чтобы ключ у него из кармана взять. Самак-айяр говорит:
– О царевич, этого слугу надобно убить!
Взял его за горло, сдавил разок, чтобы неповадно было с Дельафруз-певицей пировать, винцо попивать. Камкук и без того полумертвый был, а тут и дышать перестал.
Потом устремились они к своей цели, открыли дверь, вошли осторожно. Когда царевич, Шогаль-силач и Самак спустились в подземелье, увидели восемь прекрасных юношей. На руках у них – кандалы, на ногах – колодки, а сверх того еще и руки у них цепью к ножным колодкам прикованы.
Самак-айяр подошел к ним и сказал:
– О благородные царевичи, знайте, что перед вами – Хоршид-шах, который ради цели своей, ради вас принял женское обличье. Мог ли кто-нибудь о таком помыслить? Никто в мире подобного не совершал, а он рисковал жизнью, вверг себя в такое положение, но зато разбил эти оковы, выкрал отсюда кормилицу и выведет вас из узилища, только бы достигнуть своей цели. Хотите выбраться отсюда – мы вас выведем, а нет – мы удалимся.
– Как не хотеть! – закричали тут все. – Да мы и вчера с радостью ушли бы.
– Вы все должны дать клятву, – сказал Самак-айяр, – Клянитесь, что, когда выйдете отсюда, не будете покушаться на Махпари, предоставите ее Хоршид-шаху. Если хотите получить свободу, не соперничайте с ним, не выступайте против него, не доносите на него. Не держите на него в сердце злобы, поступайте ему во благо, будьте друзьями его друзьям, врагами его врагам.
Все ответили: «Повинуемся!» – и поклялись. Тогда он снял с них оковы, и все они через крышу выбрались на волю.
Царевич хотел последовать за ними той же дорогой, но Самак сказал:
– Нет, мы должны выйти через дверь, всем по веревке спускаться трудно, неизвестно, что получится.
Они направились к двери, видят, там привратник и несколько слуг. Срубили им всем головы, открыли дверь и благополучно вышли. Хоршид-шах отправился вместе с ними в дом молодцов.
Там сидел Фаррох-руз. Когда он их всех увидел, сказал кормилице:
– У, скверная, старая колдунья! Погляди-ка, все твои узники на свободе.
Тут и они увидели кормилицу в таком жалком положении – то-то обрадовались! А нянька при виде их настолько разозлилась, что даже вымолвить ничего не могла. И каждый из узников к ней подходил, давал ей тычка и ругал всяко.
А потом они уселись, стали друг другу про себя рассказывать, как они попали в то место. За тем и ночь прошла.
Когда наступил светлый день, шахская дочь проснулась, а Дельафруз что-то не слышно и не видно. Кликнула она служанок, Лала-Салеха и спрашивает:
– Где Дельафруз?
– О царица, – отвечают те, – мы ее вчера с тобою оставили.
«Может, в отхожее место пошла?» – подумала шахская Дочь.
Встала она, отправилась искать. «Наверно, она в покои кормилицы забрела, – говорит себе, – а негр ее запер, да и заснул сам». Заглянула она в нянькины покои, видит неф валяется мертвый, а дверь в подземелье открыта. Закричала царевна от изумления, выбежала оттуда и поспешила к шаху – рассказать ему, что случилось. Слышит, поднялся шум, крики: в шахском дворце привратников убили! Растерялась тут девушка. «Что же это творится? А тут еще Дельафруз куда-то девалась! Может, похитили ее, за меня приняли?» Так она раздумывала, пока к отцу шла. Шах был на женской половине.
Услышала она голоса, смутилась, хотела прочь уйти, но тут шах ее увидел, очень удивился и сказал:
– А где же кормилица? Почему ты одна пришла? Что случилось?
– А то и случилось, – отвечает дочь, – что кормилицы уж два или три дня нету, а темница ее взломана и узников след простыл.
Шах глаза вытаращил:
– Значит, дочка, у кормилицы темница была? Может, тех царевичей, что тебя сватать приезжали, она туда сажала?
– Ну, об этом мне ничего не известно, – ответила девушка.
– Тогда я пошел в присутствие, – решил шах и отправился в тронный зал. Сел он на тахт, а Мехран-везир уж его дожидается. Поздоровался с ним шах и выложил все: и про то, что у кормилицы темницу взломали, и как пленников увели, и как сторожа и еще несколько человек убили.
– О шах, получается, что у кормилицы своя темница была, – говорит Мехран-везир. – Видно, она там царевичей держала? Оно и лучше, что их украли, по крайней мере от погибели спаслись. А где же сама кормилица?
– Дочь говорит, что уже дня два-три она не появляется.
– Тут без Шогаля и его подручных не обошлось, они это проделали. Надо послать за ним человека, – рассудил Мехран-везир.
Хаджиб отправился к дому айяров. У дверей стояли Джеб-айяр и Шарвин. Хаджиб сказал:
– Доложите военачальнику, что его шах Фагфур требует.
Шогаль сразу понял, в чем дело, зачем его зовут. Самак-айяр при нем был и еще несколько человек. Когда прибыли они в тронный зал, Шогаль поклон отдал перед тахтом, и его усадили на табурет, чтобы видно было. Фагфур сидел разгневанный. Мехран-везир сказал:
– О исфахсалар Шогаль, в шахском дворце большие события. Не сомневаюсь, что тебе о них известно – ведь такие дела помимо воли исфахсалара не происходят. Вчера взломали темницу кормилицы и увели оттуда узников, а несколько человек во дворце убили. Как это могло случиться? Я знаю, что без твоих подчиненных здесь не обошлось, это ваших рук дело! Отрицать тут нечего, а оскорблять шаха Фагфура не полагается. Вот и выходит, что вы поступили дурно. Уж как шах тебя уважает, все грехи тебе прощает – достойно ли тебе так поступать?! Ты должен объяснить, чего ради такое натворил.
Услышал Шогаль речи Мехрана, голову повесил и ничего ему не ответил: растерялся, не знал, что сказать. А Самак-айяр был человек сметливый, на язык скорый, справедливый и добродетельный. Как увидел он, что Шогаль голову опустил и ни словечка не говорит, поклонился шаху Фагфуру и сказал:
– Долгих лет государю! Знай и ведай, что в мире нет ничего лучше правды, везде следует правду говорить – перед людьми знатными и простыми, мудрыми и невежественными, а особливо перед шахом. А уж мы, коли слово молвим, никак не можем от правды уклониться, ведь наша слава пошла от благородства и честности, мы и есть самые благородные мужи. Пускай нас кличут айярами, но ведь айяр непременно должен благородным мужем быть, тем, кто совершает много добрых дел, терпит беды, жертвует жизнью ради людей. А веду я к тому, чтобы шах мира понял, что мой учитель, отец мой Шогаль, верно, робеет в присутствии шаха, потому и молчит. Я же скажу, что Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха, однажды пришел в дом молодцов, вверил себя нашему покровительству. Поскольку мы слышали его имя и видели, как его унесла кормилица, вопросили: «Как ты мог прийти?» Тут он рассказал, что случилось с Фаррох-рузом. И тогда, шах, мы из долга великодушия приняли его и устроили его дела и всей душой старались, чтобы он добился своего.
– А каким образом вам удалось взломать темницу кормилицы, так что я и не знал? – спросил шах.
– О шах, я уже сказал, что самое лучшее – говорить правду, – отвечал Самак-айяр. – Правда вершит все дела и спасает от бед.
И он опять повел рассказ о том, как что устроили, и о том, как провели во дворец Хоршид-шаха в женском обличье и как тот стал петь для девушки, – все, как мы описывали. А потом сказал:
– Вот что совершил Хоршид-шах. А сейчас Хоршид-шах и Фаррох-руз и двадцать один царевич [19], которые томились в оковах кормилицы, – все они в доме удальцов, и сама ведьма-кормилица тоже там. Если шах прикажет, мы всех их доставим сюда. Все было так, как я докладывал шаху, нам скрывать нечего.
– А кормилица связана? – спрашивает Фагфур.
– Крепко связана.
Обсудил шах с Мехран-везиром и богатырями своими эту историю, подивились они. А потом Фагфур повелел:
– Пойдите приведите их.
Шогаль и Самак отправились к себе и рассказали, что случилось, Хоршид-шаху. Тот говорит:
– Эх, Самак, не стоило торопиться и выкладывать все, ну, Да теперь не воротишь.
– Нет, стоило! – возразил Самак.
Потом двинулись Хоршид-шах, Фаррох-руз и те царевичи в шахский дворец, а с ними шестьдесят айяров и связанная кормилица. Услыхали жители города шум и гам, который они подняли по дороге, пошли по городу толки. Сто тысяч человек, женщин, мужчин и детей, на улицу высыпали, следом за ними побежали, счастливые и довольные, осыпая кормилицу проклятиями.
Когда айяры доехали до базара, шум и волнение среди народа усилились. Самак сказал себе: «Веду я эту ведьму, а ведь она не шах, не богатырь, даже не жена шаха, чтобы ее к нему провожать. Куда лучше прикончить ее, чтобы мир успокоился, ведь негоже, если она хитростью сбежит и причинит нам вред».
Подумал так, вытащил нож и ударил кормилицу в грудь, так что кончик ножа с другой стороны вышел. Ноги у кормилицы подкосились, и рассталась она с жизнью. Не успела она еще богу душу отдать, как ее на куски разорвали, по всему кварталу разбросали. Дошла до шаха весть, что Самак убил кормилицу, тот и обрадовался.
– Эта колдунья меня притесняла, – говорит.
И вот сидит шах на своем тахте, Мехран-везир – по правую руку от него, а знать и вельможи – каждый на своем месте, и тут входит Шогаль рука об руку с Хоршид-шахом и поклон всем отдает. Посмотрел Фагфур на Хоршид-шаха, видит, над ним священный фарр сияет, а рядом с ним – Фаррох-руз. Подивился он на них и сказал:
– Где только мои глаза были, что я ничего не приметил?!
Потом он велел всем прочим, стоявшим опустив голову, чтобы садились. Тотчас и столы накрыли, как положено по царскому обычаю.
Прошел о том слух по всему шахскому дворцу. Лала-Салех пришел к Махпари и сказал:
– О царевна, привели Хоршид-шаха, а кормилицу убили. Махпари так и подскочила.
– Как это? – спрашивает.
– Это все Хоршид-шах сотворил, царевна, – ответил Лала-Салех, – темницу кормилицы взломал и узников выпустил.
– Да как он сам-то из темницы вышел, чтобы все это проделать?
– А его там и не было, – сказал евнух. – Певица Дельафруз, которую Рухафзай тебе на Ноуруз подарила, вот кто такой Хоршид-шах.
Как услышала это Махпари, вскрикнула, а сама думает: «Он поступил благородно, ведь я оставалась с ним наедине, а он ко мне и не притронулся». И запало ей в душу желание: «Коли это мужчина был, то-то я могла бы с ним позабавиться!» А потом желание в любовь превратилось. Корень любовного свидания пустил росток в сердце Махпари, так что про Рухафзай, которая это подстроила, она и думать забыла.
– А где же объявился Хоршид-шах? – спросила царевна. Лала-Салех сказал:
– Он сейчас в шахском тронном зале сидит. Коли хочешь, давай пойдем посмотрим – Дельафруз это или нет.
Девушка вскочила, так как любовь к Хоршид-шаху, завладевшая ею, каждый миг выпускала у нее в сердце новый побег. Пошла она, а там было оконце, прямо в тронный зал выходило, она у оконца села и стала смотреть. Да только Дельафруз не увидела и Хоршид-шаха не узнала. Они кушать изволили. А как поели, устроили пир, стали кравчий вино разносить, а музыканты начали песни петь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. О том, как Хоршид-шах победил всех на ристалище, и о коварстве Мехран-везира, который замыслил погубить царевича и айяров
Потом он спустил Фаррох-руза на землю, сам слез с крыши, вернулся к дочери шаха, лег и уснул.
Обратимся к рассказу о Фаррох-рузе и товарищах его. Когда Хоршид-шах вывел Фаррох-руза из подземелья и спустил его на веревке с крыши, тот отправился на поиски, пока не пришел к дому удальцов, как ему и наказывали. Подошел он ко входу, смотрит, дверь открыта, а изнутри слышны палочные удары. «Что бы это могло быть в такое время?» – подумал он. Вошел в дом, видит, сидят все удальцы, а к колоде женщина привязана. Присмотрелся хорошенько – да это колдунья-кормилица! Тут и его приметили. Он обрадовался, стал приветствовать удальцов. Шогаль кинул на него взгляд, встал и прижал к груди – узнал в нем брата Хоршид-шаха. Начал его расспрашивать, каково в темнице было. Тут и все айяры взялись Фаррох-руза обнимать и привечать, повеселели все. А кормилица, хоть ее били-колотили, еще спрашивает: «Кто такой пришел?» Поглядела, видит – Фаррох-руз. И до того злобная эта негодяйка была, подняла она голову и говорит:
– О ничтожный, как это ты здесь оказался, что это значит? Разве Камкук умер или дворец рухнул?
– Ах ты подлая колдунья, злодейка ты, – отвечает Фаррох-руз, – а ты считала – я по невежеству сюда прибыл, на шахскую дочь позарился? Чтобы ты меня схватила, связала да в темнице держала? Думала, я, как другие, тебе поддамся? Да я твою темницу разрушил, наружу вышел, чтобы оглядеться. А завтра ночью и других к тебе приведу!
– Эх, жаль, что мои усилия зазря пропали, – говорит кормилица. – Я и не знала, какой богатырь мне попался – ишь, от оков освободился, из моей тюрьмы удалился!
Пока они так препирались, Шогаль встал, опять обнял Фаррох-руза и поцеловал его, усадил подле себя, почет ему оказал. Фаррох-руз пересказал им все, что слышал от Хоршид-шаха. Шогаль и Самак-айяр взяли его под руки и повели в дом Рухафзай. Поглядела Рухафзай – отличить Фаррох-руза от Хоршид-шаха не может! Потом рассказал он ей о Хоршид-шахе, и решили они, когда настанет ночь, подойти к крыше дворца девушки и вывести тех заключенных царевичей. Так и сказали Рухафзай:
– Передай Хоршид-шаху, что нынче ночью придем.
После этого они возвратились в дом айяров. Рухафзай прямо к кормилице подошла, стала ее донимать:
– Эх, красотка, что же ты натворила, зачем столько царевичей в темницу засадила? Ну, теперь за все расплата пришла! Точно знаю, живой тебе от нас не уйти.
Так она с ней говорила, мучила ее по-всякому.
А теперь вернемся к рассказу о Хоршид-шахе. Шахская дочь в своей комнате спит, благородный царевич ее сторожит, одним видом ее наслаждается. Хоть он ее и любил, но даже не поцеловал ни разу – ведь это было бы недостойно. Взял он тамбур, начал утренние песни петь, нежно и негромко напевал газели, пока шахская дочь в неге не пробудилась. Приказала она слугам новый пир готовить, а тем временем Рухафзай подоспела, поклонилась, на свое место села. Тут и кушанья принесли, поели они и стали пить вино.
А во внутренних покоях дворца, перед дверью на половину кормилицы, проснулся Камкук. Время было позднее, и он подумал: «Беда, что получилось бы, кабы кормилица пришла да меня в такую пору увидела – вот разозлилась бы! Ну, хорошо, что не заявилась. С чего это я так напился? Дельафруз ушла, а я и не слыхал даже».
Вскочил он и, как было положено, отправился кормить узников, спустился в подземелье. Но от страха перед кормилицей – как бы она не заругала его, что поздно принес им еду, да еще и с похмелья и не проспавшись, он и не заметил, что там стало на одного человека меньше. Поставил он перед ними пищу, вернулся наверх, запер опять дверь и сел рядом за занавеской.
Рухафзай же, когда шахская дочь вышла по нужде, передала Хоршид-шаху все, что надо было, сказала, что Шогаль-силач и Самак подойдут к дворцовой стене, и вручила ему новый запас сонного порошка. Тут девушка вернулась, села на свое место, и стали они пить вино, пока не наступил вечер. Тогда Рухафзай поднялась, поклонилась и взяла Дельафруз за руку. А девушка ей говорит:
– Рухафзай, долго ты еще будешь ломаться? За сколько ты эту девчонку купила? Заплачу я тебе ее цену и за науку твою плату отдам. Ты меня благодарить должна, что я в тот день приняла ее от тебя в качестве подарка на Ноуруз, а ты каждый час ее за руку хватаешь да прочь тащишь! Ты, видно, обучала ее пению для себя, а не для меня, коли не даешь мне спокойно ее послушать! Перестань. Хочешь вино пить – оставайся, а нет – уходи.
Рухафзай поклонилась и сказала:
– О царевна, виновата! Остаться я не останусь, у меня от вина голова болит. Все, что я знаю, Дельафруз тоже известно, а остальное – от бога.
Поклонилась она другой раз и вышла. Шахская дочь еще некоторое время за пиром сидела, а невольницы тем временем захмелели, разбрелись кто куда, и место собрания опустело. Стал царевич вино разливать. Налил полный кубок, бросил туда зелья и подал шахской дочери. Она и так-то хмельна была, а уж этот кубок выпила – с ног свалилась, обо всем позабыла.
А тот чернокожий слуга из-за двери поглядывал. Как увидел, что царевна заснула, бросил камешек и попал в бок Хоршид-шаху. Тот понял, что это чернокожий его вызывает. Встал он, вышел к нему и говорит:
– О почтенный, это все из-за того, что шахская дочь поздно уснула.
Слуга поклонился и сказал:
– Да ладно, я сам видел.
Взял он Дельафруз за руку и повел к себе в каморку. А сам уже все приготовил – и вино, и сласти, и фрукты – и свечи зажег. Сели они за стол, а Дельафруз говорит:
– Я сегодня уже много выпила, мне не наливай, я лучше петь буду. А то я выпью да захмелею, так тут останусь, а девушка встанет, увидит, что меня нет, – плохо нам обоим придется.
– Ладно, – согласился слуга.
Тогда царевич предложил:
– Давай я виночерпием буду!
Подбежал к графину с вином и высыпал туда все зелье. А потом наполнил кубок и подал Камкуку. Тот сказал:
– Дельафруз, ты пой лучше свои песни, а вина я и сам выпью. Мне виночерпий без надобности.
Дельафруз часок попела, потом встала и говорит:
– Пойду я, нельзя, чтобы девушка проснулась и мне -досталось!
А слуга думает: «Верно, она хочет платы за пение, ведь у музыкантов так уж заведено: когда хотят деньги получить, говорят, что уходить пора, чтобы гости дали им денег». Вот он и воскликнул:
– Садись, Дельафруз, выбрось это из головы!
Он принес кошелек с золотом, положил перед ней, да еще и извинился. Но царевич в ответ ему:
– Что это такое? Да разве я из-за денег тебе служу?
С этими словами он уселся и распевал до тех пор, пока слуга от того вина не впал в беспамятство, свалился замертво.
«Пойду-ка я на крышу, погляжу, пришел кто-нибудь или нет», – решил царевич. Поднялся наверх, посмотрел, видит, внизу, под стеной, Шогаль-силач и Самак стоят, а с ними еще пятьдесят молодцов. Царевич бросил вниз веревку, Шогаль-силач и Самак поднялись, а остальным велели снаружи сторожить. Повел их царевич в каморку слуги, чтобы ключ у него из кармана взять. Самак-айяр говорит:
– О царевич, этого слугу надобно убить!
Взял его за горло, сдавил разок, чтобы неповадно было с Дельафруз-певицей пировать, винцо попивать. Камкук и без того полумертвый был, а тут и дышать перестал.
Потом устремились они к своей цели, открыли дверь, вошли осторожно. Когда царевич, Шогаль-силач и Самак спустились в подземелье, увидели восемь прекрасных юношей. На руках у них – кандалы, на ногах – колодки, а сверх того еще и руки у них цепью к ножным колодкам прикованы.
Самак-айяр подошел к ним и сказал:
– О благородные царевичи, знайте, что перед вами – Хоршид-шах, который ради цели своей, ради вас принял женское обличье. Мог ли кто-нибудь о таком помыслить? Никто в мире подобного не совершал, а он рисковал жизнью, вверг себя в такое положение, но зато разбил эти оковы, выкрал отсюда кормилицу и выведет вас из узилища, только бы достигнуть своей цели. Хотите выбраться отсюда – мы вас выведем, а нет – мы удалимся.
– Как не хотеть! – закричали тут все. – Да мы и вчера с радостью ушли бы.
– Вы все должны дать клятву, – сказал Самак-айяр, – Клянитесь, что, когда выйдете отсюда, не будете покушаться на Махпари, предоставите ее Хоршид-шаху. Если хотите получить свободу, не соперничайте с ним, не выступайте против него, не доносите на него. Не держите на него в сердце злобы, поступайте ему во благо, будьте друзьями его друзьям, врагами его врагам.
Все ответили: «Повинуемся!» – и поклялись. Тогда он снял с них оковы, и все они через крышу выбрались на волю.
Царевич хотел последовать за ними той же дорогой, но Самак сказал:
– Нет, мы должны выйти через дверь, всем по веревке спускаться трудно, неизвестно, что получится.
Они направились к двери, видят, там привратник и несколько слуг. Срубили им всем головы, открыли дверь и благополучно вышли. Хоршид-шах отправился вместе с ними в дом молодцов.
Там сидел Фаррох-руз. Когда он их всех увидел, сказал кормилице:
– У, скверная, старая колдунья! Погляди-ка, все твои узники на свободе.
Тут и они увидели кормилицу в таком жалком положении – то-то обрадовались! А нянька при виде их настолько разозлилась, что даже вымолвить ничего не могла. И каждый из узников к ней подходил, давал ей тычка и ругал всяко.
А потом они уселись, стали друг другу про себя рассказывать, как они попали в то место. За тем и ночь прошла.
Когда наступил светлый день, шахская дочь проснулась, а Дельафруз что-то не слышно и не видно. Кликнула она служанок, Лала-Салеха и спрашивает:
– Где Дельафруз?
– О царица, – отвечают те, – мы ее вчера с тобою оставили.
«Может, в отхожее место пошла?» – подумала шахская Дочь.
Встала она, отправилась искать. «Наверно, она в покои кормилицы забрела, – говорит себе, – а негр ее запер, да и заснул сам». Заглянула она в нянькины покои, видит неф валяется мертвый, а дверь в подземелье открыта. Закричала царевна от изумления, выбежала оттуда и поспешила к шаху – рассказать ему, что случилось. Слышит, поднялся шум, крики: в шахском дворце привратников убили! Растерялась тут девушка. «Что же это творится? А тут еще Дельафруз куда-то девалась! Может, похитили ее, за меня приняли?» Так она раздумывала, пока к отцу шла. Шах был на женской половине.
Услышала она голоса, смутилась, хотела прочь уйти, но тут шах ее увидел, очень удивился и сказал:
– А где же кормилица? Почему ты одна пришла? Что случилось?
– А то и случилось, – отвечает дочь, – что кормилицы уж два или три дня нету, а темница ее взломана и узников след простыл.
Шах глаза вытаращил:
– Значит, дочка, у кормилицы темница была? Может, тех царевичей, что тебя сватать приезжали, она туда сажала?
– Ну, об этом мне ничего не известно, – ответила девушка.
– Тогда я пошел в присутствие, – решил шах и отправился в тронный зал. Сел он на тахт, а Мехран-везир уж его дожидается. Поздоровался с ним шах и выложил все: и про то, что у кормилицы темницу взломали, и как пленников увели, и как сторожа и еще несколько человек убили.
– О шах, получается, что у кормилицы своя темница была, – говорит Мехран-везир. – Видно, она там царевичей держала? Оно и лучше, что их украли, по крайней мере от погибели спаслись. А где же сама кормилица?
– Дочь говорит, что уже дня два-три она не появляется.
– Тут без Шогаля и его подручных не обошлось, они это проделали. Надо послать за ним человека, – рассудил Мехран-везир.
Хаджиб отправился к дому айяров. У дверей стояли Джеб-айяр и Шарвин. Хаджиб сказал:
– Доложите военачальнику, что его шах Фагфур требует.
Шогаль сразу понял, в чем дело, зачем его зовут. Самак-айяр при нем был и еще несколько человек. Когда прибыли они в тронный зал, Шогаль поклон отдал перед тахтом, и его усадили на табурет, чтобы видно было. Фагфур сидел разгневанный. Мехран-везир сказал:
– О исфахсалар Шогаль, в шахском дворце большие события. Не сомневаюсь, что тебе о них известно – ведь такие дела помимо воли исфахсалара не происходят. Вчера взломали темницу кормилицы и увели оттуда узников, а несколько человек во дворце убили. Как это могло случиться? Я знаю, что без твоих подчиненных здесь не обошлось, это ваших рук дело! Отрицать тут нечего, а оскорблять шаха Фагфура не полагается. Вот и выходит, что вы поступили дурно. Уж как шах тебя уважает, все грехи тебе прощает – достойно ли тебе так поступать?! Ты должен объяснить, чего ради такое натворил.
Услышал Шогаль речи Мехрана, голову повесил и ничего ему не ответил: растерялся, не знал, что сказать. А Самак-айяр был человек сметливый, на язык скорый, справедливый и добродетельный. Как увидел он, что Шогаль голову опустил и ни словечка не говорит, поклонился шаху Фагфуру и сказал:
– Долгих лет государю! Знай и ведай, что в мире нет ничего лучше правды, везде следует правду говорить – перед людьми знатными и простыми, мудрыми и невежественными, а особливо перед шахом. А уж мы, коли слово молвим, никак не можем от правды уклониться, ведь наша слава пошла от благородства и честности, мы и есть самые благородные мужи. Пускай нас кличут айярами, но ведь айяр непременно должен благородным мужем быть, тем, кто совершает много добрых дел, терпит беды, жертвует жизнью ради людей. А веду я к тому, чтобы шах мира понял, что мой учитель, отец мой Шогаль, верно, робеет в присутствии шаха, потому и молчит. Я же скажу, что Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха, однажды пришел в дом молодцов, вверил себя нашему покровительству. Поскольку мы слышали его имя и видели, как его унесла кормилица, вопросили: «Как ты мог прийти?» Тут он рассказал, что случилось с Фаррох-рузом. И тогда, шах, мы из долга великодушия приняли его и устроили его дела и всей душой старались, чтобы он добился своего.
– А каким образом вам удалось взломать темницу кормилицы, так что я и не знал? – спросил шах.
– О шах, я уже сказал, что самое лучшее – говорить правду, – отвечал Самак-айяр. – Правда вершит все дела и спасает от бед.
И он опять повел рассказ о том, как что устроили, и о том, как провели во дворец Хоршид-шаха в женском обличье и как тот стал петь для девушки, – все, как мы описывали. А потом сказал:
– Вот что совершил Хоршид-шах. А сейчас Хоршид-шах и Фаррох-руз и двадцать один царевич [19], которые томились в оковах кормилицы, – все они в доме удальцов, и сама ведьма-кормилица тоже там. Если шах прикажет, мы всех их доставим сюда. Все было так, как я докладывал шаху, нам скрывать нечего.
– А кормилица связана? – спрашивает Фагфур.
– Крепко связана.
Обсудил шах с Мехран-везиром и богатырями своими эту историю, подивились они. А потом Фагфур повелел:
– Пойдите приведите их.
Шогаль и Самак отправились к себе и рассказали, что случилось, Хоршид-шаху. Тот говорит:
– Эх, Самак, не стоило торопиться и выкладывать все, ну, Да теперь не воротишь.
– Нет, стоило! – возразил Самак.
Потом двинулись Хоршид-шах, Фаррох-руз и те царевичи в шахский дворец, а с ними шестьдесят айяров и связанная кормилица. Услыхали жители города шум и гам, который они подняли по дороге, пошли по городу толки. Сто тысяч человек, женщин, мужчин и детей, на улицу высыпали, следом за ними побежали, счастливые и довольные, осыпая кормилицу проклятиями.
Когда айяры доехали до базара, шум и волнение среди народа усилились. Самак сказал себе: «Веду я эту ведьму, а ведь она не шах, не богатырь, даже не жена шаха, чтобы ее к нему провожать. Куда лучше прикончить ее, чтобы мир успокоился, ведь негоже, если она хитростью сбежит и причинит нам вред».
Подумал так, вытащил нож и ударил кормилицу в грудь, так что кончик ножа с другой стороны вышел. Ноги у кормилицы подкосились, и рассталась она с жизнью. Не успела она еще богу душу отдать, как ее на куски разорвали, по всему кварталу разбросали. Дошла до шаха весть, что Самак убил кормилицу, тот и обрадовался.
– Эта колдунья меня притесняла, – говорит.
И вот сидит шах на своем тахте, Мехран-везир – по правую руку от него, а знать и вельможи – каждый на своем месте, и тут входит Шогаль рука об руку с Хоршид-шахом и поклон всем отдает. Посмотрел Фагфур на Хоршид-шаха, видит, над ним священный фарр сияет, а рядом с ним – Фаррох-руз. Подивился он на них и сказал:
– Где только мои глаза были, что я ничего не приметил?!
Потом он велел всем прочим, стоявшим опустив голову, чтобы садились. Тотчас и столы накрыли, как положено по царскому обычаю.
Прошел о том слух по всему шахскому дворцу. Лала-Салех пришел к Махпари и сказал:
– О царевна, привели Хоршид-шаха, а кормилицу убили. Махпари так и подскочила.
– Как это? – спрашивает.
– Это все Хоршид-шах сотворил, царевна, – ответил Лала-Салех, – темницу кормилицы взломал и узников выпустил.
– Да как он сам-то из темницы вышел, чтобы все это проделать?
– А его там и не было, – сказал евнух. – Певица Дельафруз, которую Рухафзай тебе на Ноуруз подарила, вот кто такой Хоршид-шах.
Как услышала это Махпари, вскрикнула, а сама думает: «Он поступил благородно, ведь я оставалась с ним наедине, а он ко мне и не притронулся». И запало ей в душу желание: «Коли это мужчина был, то-то я могла бы с ним позабавиться!» А потом желание в любовь превратилось. Корень любовного свидания пустил росток в сердце Махпари, так что про Рухафзай, которая это подстроила, она и думать забыла.
– А где же объявился Хоршид-шах? – спросила царевна. Лала-Салех сказал:
– Он сейчас в шахском тронном зале сидит. Коли хочешь, давай пойдем посмотрим – Дельафруз это или нет.
Девушка вскочила, так как любовь к Хоршид-шаху, завладевшая ею, каждый миг выпускала у нее в сердце новый побег. Пошла она, а там было оконце, прямо в тронный зал выходило, она у оконца села и стала смотреть. Да только Дельафруз не увидела и Хоршид-шаха не узнала. Они кушать изволили. А как поели, устроили пир, стали кравчий вино разносить, а музыканты начали песни петь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. О том, как Хоршид-шах победил всех на ристалище, и о коварстве Мехран-везира, который замыслил погубить царевича и айяров
Всевышний господь распорядился так, что был у Мехран-везира сын по имени Кабаз, прекрасный богатырь, который влюбился в Махпари, но не выказывал своей любви из страха перед кормилицей. Когда стало известно, что кормилицу убили, и все собрались в тронном зале, он пришел к отцу и сказал:
– О великий, ты ведь знаешь, что я уже давно люблю шахскую дочь и хочу на ней жениться, но ничего не говорил из страха перед кормилицей. Теперь кормилицы не стало, все это совершил Хоршид-шах, конечно, он станет царским зятем. Не давай чужеземцу увезти царскую дочь! Придумай что-нибудь, вырви девушку из их рук и устрой, чтобы нам доблестью отнять ее.
– Не тревожься, сынок, – ответил Мехран-везир, – я постараюсь.
Шах Фагфур пил вино, а дочь его через оконце на них смотрела. Лала-Салех стал около нее и спросил:
– Ну что, царевна, узнаешь Хоршид-шаха?
– Если он запоет, узнаю.
А тут как раз Фагфур и говорит:
– О Хоршид-шах, слыхал я, что ты искусный музыкант, при помощи своих песен проник к моей дочери. Хвала Аллаху, ты поступил смело. Ну а теперь не стесняйся, ублажи и нас немного пением!
– Повинуюсь, – ответил Хоршид-шах. Взял он у шахских музыкантов руд, обнял его, протер лады, настроил струны и запел.
Услышала девушка его голос и говорит:
– Лала, вот она Дельафруз! Правильно ее назвали: такое пение озаряет сердца людей.
А любовь в сердце девушки все росла. Пленилась она красотой Хоршид-шаха, так что не могла глаз от него отвести.
Хоршид-шах песни пел, а Фагфур с Мехран-везиром и вельможами государства, которые там присутствовали, всячески свое восхищение выражали. Царевич допел песню, и тут Мехран-везир спросил:
– О шах, как ты намерен поступить со своей дочерью? Ведь все государи – твои враги, только ради дочки твоей с тобой ладят. Если они до сих пор не покушались на твое царство и не требовали вернуть своих сыновей, так это от страха перед кормилицей. А как узнают, что она убита, а их дети живы, все пойдут на тебя войной. Подумай, что будешь делать.
Пригорюнился было шах, но потом поднял голову и сказал:
– Хоршид-шах храбрость проявил, кормилицу захватил, темницу открыл, благородство явил – ведь он мог, когда моя дочь пребывала в опьянении, желание свое удовлетворить и скрыться. Как я могу после этого поступить с ним? К тому же красотою, родовитостью и знатностью, а также отвагой, познаниями и ученостью он превосходит всех.
– Да, так оно и есть, – согласился Мехран-везир. – Но тебе надо какой-нибудь предлог придумать, чтобы никто придраться не смог. Если ты без всякого повода отдашь Хоршид-шаху дочь, шахской власти твоей урон будет. А коли все цари выступят против тебя и приведут сюда свое войско, может статься, что и народ против тебя возмутится. Вот что нужно сделать: пусть все царевичи выйдут на городскую площадь и сразятся друг с другом. Тому, кто возьмет верх, ты отдашь девушку, чтобы всему миру рот заткнуть, чтобы никто о тебе худого слова не сказал и царство за тобою осталось.
– На том и порешим. Поступай так, как тебе подсказывает благоразумие, – согласился шах. И Мехран-везир объявил:
– О царевичи, те, что претерпели все оковы и темницы ради девушки! Кто всех одолеет – тому и девушка достанется.
Тут поднялся Самак:
– О великий государь! Девушка принадлежит Хоршид-шаху. Он ее добился мужеством и ловкостью. Никому на нее зариться не должно. К чему же Мехран эти речи ведет – кому-де владеть девушкой да кому ее отдадут?!
Мехран-везир ответил:
– Верно, благородный муж, поистине право на стороне Хоршид-шаха. Но не волнуйся понапрасну: хоть дело сделал Хоршид-шах, здесь собралось много народу, и, чтобы удовлетворить всех, надо поступить именно так.
– А они уже удовлетворены, – возразил Самак, – ведь это Хоршид-шах освободил их из тюрьмы. Да и гордской люд как на это посмотрит?
– Наилучший выход в том, – настаивал Мехран-везир, – чтобы устроить состязание на мейдане. Кто в борьбе победит, тому и девушка достанется.
В тронном зале гомон поднялся, все были довольны и рады, говорили: «Так и надо поступить».
Особенно обрадовался Кабаз, сын везира. Он воскликнул:
– Да против меня пусть хоть слон выйдет – всенепременно его схвачу, вдребезги размолочу!
На том и разошлись все кто куда. Женихи пошли готовиться к завтрашнему испытанию на мейдане, а девушка с сердцем полным любви и волнением в душе вернулась во дворец, ожидая, что принесет грядущий день.
Айяры и все прочие уже оставили дворец, ушли, а шах Фагфур все еще душою был с Хоршид-шахом, мечтал, чтобы тот его зятем стал. Всю ночь он об этом думал, пока не наступил день. Отправился шах Фагфур на мейдан, а с ним государственные вельможи и сто тысяч горожан – на потеху посмотреть.
Шахская дочь позвала Лала-Салеха и послала с ним Хоршид-шаху такое платье, цену которому один бог знает! Да еще вороного коня – ему равных не было среди полутора тысяч лошадей шаха Фагфура. А с конем – седло, и сбрую, и уздечку с золотой насечкой, всю в драгоценностях. Втайне от всех, чтоб ему был успех. А сама тоже поехала на мейдан – у отца спросилась, от людей укрылась.
Как взглянул Хоршид-шах на эту одежду и коня этого, так и к месту прирос от удивления: он подобного и не видывал. Это платье кормилица когда-то добыла для шаха Филана, брата шаха Фагфура, в которого она была влюблена. Справила она для него платье и коня, а он в тот же год и помер. А ей сказал:
– Отдай все это тому, кто будет твоим мужем.
Рассказывали, что отняла она то добро у западных колдунов.
Облачился Хоршид-шах в присланную одежду, сел на коня и
вместе с Фаррох-рузом и Самак-айяром, Шогалем-силачом и всеми шестьюдесятью удальцами отправился на мейдан. Поклонился он шахскому трону, шах его обласкал, а царевичи уж на мейдане дожидаются.
Подошли мы к важному месту в рассказе. Шах Фагфур дал знак, чтобы все, кто желает, выезжали на поле. Те царевичи, что вышли из темницы, поклонились шаху и говорят:
– О великий шах, мы поклялись Хоршид-шаху, что не будем с ним враждовать и тягаться, мы уступаем ему девушку. Нет нам до нее дела!
Везир воскликнул:
– О Хоршид– шах, ты их связал клятвою, как же им с тобой сражаться?
– А я согласен, чтобы они друг друга в битве испытали, – отвечает Хоршид-шах. – Кто из них победит, тот со мной силами померится.
И те выехали на мейдан биться друг с другом. Был среди них один луноликий юноша по имени Бахман, сын шаха Омана. Много он денег истратил и за год до Хоршид-шаха прибыл во дворец шаха, да попал в заточение; вот он-то и выехал на поле первым, вызвал на бой воинов Хоршид-шаха и царевичей. Выступил ему навстречу всадник, сразились они – Бахман ударил его копьем, пронзил так, что конец копья из спины вышел. Один за другим выходили воины на поле, пока двадцать человек душу не отдали. Всех Бахман одолел!
Хотел Хоршид-шах на поле выступить, но Мехран-везир сказал:
– О царевич, он притомился, двадцать человек поразил. Надо и тебе сразиться с людьми, а потом уж вы друг с другом поборетесь.
– О везир, я вижу теперь, что ты в этих делах ничего не смыслишь, – ответил ему Хоршид-шах. – Тебе и невдомек, что воинское состязание – словно писем писание: писец сначала письмо напишет, потом набело перепишет, и, чем больше переписывает, тем изящнее становится почерк и слог. Так и воин на поле – одного победит, значит, и еще одного, и двух, и полсотни одолеть сумеет: с каждым разом он опытнее, ловчее становится, постигает, как удары отражать, точно как при письме! Если же впервые на бой выходит, сердце его полно страха, он не знает, как быть, надобно ему держать в памяти все уловки, которые могут применить против него. Так что первая схватка опасна. Вижу я, что ты в ратном деле не разбираешься, но пусть будет по-твоему. Исполню твое пожелание, мне же лучше.
– О великий, ты ведь знаешь, что я уже давно люблю шахскую дочь и хочу на ней жениться, но ничего не говорил из страха перед кормилицей. Теперь кормилицы не стало, все это совершил Хоршид-шах, конечно, он станет царским зятем. Не давай чужеземцу увезти царскую дочь! Придумай что-нибудь, вырви девушку из их рук и устрой, чтобы нам доблестью отнять ее.
– Не тревожься, сынок, – ответил Мехран-везир, – я постараюсь.
Шах Фагфур пил вино, а дочь его через оконце на них смотрела. Лала-Салех стал около нее и спросил:
– Ну что, царевна, узнаешь Хоршид-шаха?
– Если он запоет, узнаю.
А тут как раз Фагфур и говорит:
– О Хоршид-шах, слыхал я, что ты искусный музыкант, при помощи своих песен проник к моей дочери. Хвала Аллаху, ты поступил смело. Ну а теперь не стесняйся, ублажи и нас немного пением!
– Повинуюсь, – ответил Хоршид-шах. Взял он у шахских музыкантов руд, обнял его, протер лады, настроил струны и запел.
Услышала девушка его голос и говорит:
– Лала, вот она Дельафруз! Правильно ее назвали: такое пение озаряет сердца людей.
А любовь в сердце девушки все росла. Пленилась она красотой Хоршид-шаха, так что не могла глаз от него отвести.
Хоршид-шах песни пел, а Фагфур с Мехран-везиром и вельможами государства, которые там присутствовали, всячески свое восхищение выражали. Царевич допел песню, и тут Мехран-везир спросил:
– О шах, как ты намерен поступить со своей дочерью? Ведь все государи – твои враги, только ради дочки твоей с тобой ладят. Если они до сих пор не покушались на твое царство и не требовали вернуть своих сыновей, так это от страха перед кормилицей. А как узнают, что она убита, а их дети живы, все пойдут на тебя войной. Подумай, что будешь делать.
Пригорюнился было шах, но потом поднял голову и сказал:
– Хоршид-шах храбрость проявил, кормилицу захватил, темницу открыл, благородство явил – ведь он мог, когда моя дочь пребывала в опьянении, желание свое удовлетворить и скрыться. Как я могу после этого поступить с ним? К тому же красотою, родовитостью и знатностью, а также отвагой, познаниями и ученостью он превосходит всех.
– Да, так оно и есть, – согласился Мехран-везир. – Но тебе надо какой-нибудь предлог придумать, чтобы никто придраться не смог. Если ты без всякого повода отдашь Хоршид-шаху дочь, шахской власти твоей урон будет. А коли все цари выступят против тебя и приведут сюда свое войско, может статься, что и народ против тебя возмутится. Вот что нужно сделать: пусть все царевичи выйдут на городскую площадь и сразятся друг с другом. Тому, кто возьмет верх, ты отдашь девушку, чтобы всему миру рот заткнуть, чтобы никто о тебе худого слова не сказал и царство за тобою осталось.
– На том и порешим. Поступай так, как тебе подсказывает благоразумие, – согласился шах. И Мехран-везир объявил:
– О царевичи, те, что претерпели все оковы и темницы ради девушки! Кто всех одолеет – тому и девушка достанется.
Тут поднялся Самак:
– О великий государь! Девушка принадлежит Хоршид-шаху. Он ее добился мужеством и ловкостью. Никому на нее зариться не должно. К чему же Мехран эти речи ведет – кому-де владеть девушкой да кому ее отдадут?!
Мехран-везир ответил:
– Верно, благородный муж, поистине право на стороне Хоршид-шаха. Но не волнуйся понапрасну: хоть дело сделал Хоршид-шах, здесь собралось много народу, и, чтобы удовлетворить всех, надо поступить именно так.
– А они уже удовлетворены, – возразил Самак, – ведь это Хоршид-шах освободил их из тюрьмы. Да и гордской люд как на это посмотрит?
– Наилучший выход в том, – настаивал Мехран-везир, – чтобы устроить состязание на мейдане. Кто в борьбе победит, тому и девушка достанется.
В тронном зале гомон поднялся, все были довольны и рады, говорили: «Так и надо поступить».
Особенно обрадовался Кабаз, сын везира. Он воскликнул:
– Да против меня пусть хоть слон выйдет – всенепременно его схвачу, вдребезги размолочу!
На том и разошлись все кто куда. Женихи пошли готовиться к завтрашнему испытанию на мейдане, а девушка с сердцем полным любви и волнением в душе вернулась во дворец, ожидая, что принесет грядущий день.
Айяры и все прочие уже оставили дворец, ушли, а шах Фагфур все еще душою был с Хоршид-шахом, мечтал, чтобы тот его зятем стал. Всю ночь он об этом думал, пока не наступил день. Отправился шах Фагфур на мейдан, а с ним государственные вельможи и сто тысяч горожан – на потеху посмотреть.
Шахская дочь позвала Лала-Салеха и послала с ним Хоршид-шаху такое платье, цену которому один бог знает! Да еще вороного коня – ему равных не было среди полутора тысяч лошадей шаха Фагфура. А с конем – седло, и сбрую, и уздечку с золотой насечкой, всю в драгоценностях. Втайне от всех, чтоб ему был успех. А сама тоже поехала на мейдан – у отца спросилась, от людей укрылась.
Как взглянул Хоршид-шах на эту одежду и коня этого, так и к месту прирос от удивления: он подобного и не видывал. Это платье кормилица когда-то добыла для шаха Филана, брата шаха Фагфура, в которого она была влюблена. Справила она для него платье и коня, а он в тот же год и помер. А ей сказал:
– Отдай все это тому, кто будет твоим мужем.
Рассказывали, что отняла она то добро у западных колдунов.
Облачился Хоршид-шах в присланную одежду, сел на коня и
вместе с Фаррох-рузом и Самак-айяром, Шогалем-силачом и всеми шестьюдесятью удальцами отправился на мейдан. Поклонился он шахскому трону, шах его обласкал, а царевичи уж на мейдане дожидаются.
Подошли мы к важному месту в рассказе. Шах Фагфур дал знак, чтобы все, кто желает, выезжали на поле. Те царевичи, что вышли из темницы, поклонились шаху и говорят:
– О великий шах, мы поклялись Хоршид-шаху, что не будем с ним враждовать и тягаться, мы уступаем ему девушку. Нет нам до нее дела!
Везир воскликнул:
– О Хоршид– шах, ты их связал клятвою, как же им с тобой сражаться?
– А я согласен, чтобы они друг друга в битве испытали, – отвечает Хоршид-шах. – Кто из них победит, тот со мной силами померится.
И те выехали на мейдан биться друг с другом. Был среди них один луноликий юноша по имени Бахман, сын шаха Омана. Много он денег истратил и за год до Хоршид-шаха прибыл во дворец шаха, да попал в заточение; вот он-то и выехал на поле первым, вызвал на бой воинов Хоршид-шаха и царевичей. Выступил ему навстречу всадник, сразились они – Бахман ударил его копьем, пронзил так, что конец копья из спины вышел. Один за другим выходили воины на поле, пока двадцать человек душу не отдали. Всех Бахман одолел!
Хотел Хоршид-шах на поле выступить, но Мехран-везир сказал:
– О царевич, он притомился, двадцать человек поразил. Надо и тебе сразиться с людьми, а потом уж вы друг с другом поборетесь.
– О везир, я вижу теперь, что ты в этих делах ничего не смыслишь, – ответил ему Хоршид-шах. – Тебе и невдомек, что воинское состязание – словно писем писание: писец сначала письмо напишет, потом набело перепишет, и, чем больше переписывает, тем изящнее становится почерк и слог. Так и воин на поле – одного победит, значит, и еще одного, и двух, и полсотни одолеть сумеет: с каждым разом он опытнее, ловчее становится, постигает, как удары отражать, точно как при письме! Если же впервые на бой выходит, сердце его полно страха, он не знает, как быть, надобно ему держать в памяти все уловки, которые могут применить против него. Так что первая схватка опасна. Вижу я, что ты в ратном деле не разбираешься, но пусть будет по-твоему. Исполню твое пожелание, мне же лучше.