Страница:
– Я вас из дворца выведу, – сказал Лала.
Встали все, Самак приказал, чтобы Сабер взял Тирака, а Самлад – жену шаха, а сам забрал шахскую дочь. Лала-Эмбар пошел вперед и вывел Хоршид-шаха, Махпари и жен братьев-мясников из дворца.
– Оставаться в городе нам неблагоразумно, – сказал Самак, – надо пробираться в лагерь, а городские ворота заперты.
– Тебе виднее, – ответил Лала.
Тут они подошли к дому братьев-мясников, жен их доставили домой, а сами отправились дальше. Дошли до крепостной стены. Самак-айяр взялся за свою веревку и всех спустил по веревке вниз, а Сабера и Самлада назад вернул и наказал им:
– Ступайте в дом братьев-мясников, скажите их женам, чтобы хорошенько стерегли Мехран-везира, пока я назад не приду.
Спустился он сам со стены, забрал Хоршид-шаха и Махпари, и отправились они в путь, а тут наступил ясный день, ночь спрятала свои темные одеяния, день же облачился в золотую парчу. Хоршид-шах вступил в свой лагерь. По всему лагерю молва прокатилась: Хоршид-шах возвратился! Сообщили о том Хаман-везиру. Вместе с Малекдаром и богатырями он пеший вышел навстречу и отдал поклон. Хоршид-шах пошел в присутствие, а Махпари с Махсотун и Махане и Лала-Селахом отправились в женский шатер.
Самак взял аркан, которым был связан Тирак, и тоже вошел в присутствие. Хоршид-шах взошел на трон, а Самак спрашивает:
– О шах, что делать с Тираком? Может, казнить его?
– О брат, да ведь наш Хормоз-Гиль у них в руках, – возразил Хаман-везир.
Хоршид-шах приказал бить в военные барабаны, а сам, радостный и веселый, вместе с богатырями вскочил в седло, чтобы выступить на мейдан.
Когда звуки военных барабанов достигли ушей Армен-шаха, он вместе с богатырями сидел в присутствии.
– Что это значит, почему у них в лагере в барабаны бьют? – удивился Армен-шах. – Они же еще вчера поминки справляли, а сегодня радуются! Может, они хотят за шаха своего сразиться?
И он приказал, чтобы его полки тоже выступали на поле боя. Когда войска обеих сторон сошлись, старшины стали ряды строить.
Первым, кто на мейдан выехал, был сам Хоршид-шах. Сидел он на быстром как ветер коне, облачен был в праздничные доспехи. Некоторое время он по полю гарцевал, красовался, потом Самак-айяр следом за ним показался: ведет за собой Тирака, руки на спине связаны, на шею аркан накинут. К войску Армен-шаха приблизились. Армен-шах, Газаль-малек и богатыри мачинские друг другу говорят: мол, всадник этот очень на Хоршид-шаха походит. А кто же тот пленник?
– Да на Тирака смахивает, – говорят одни.
– Как такое быть может? – говорят другие. Руки-ноги у них ослабели, от изумления они оцепенели, даже дыхание сперло, двинуться никто не может, а Самак тем временем голос подал:
– Эй, мачинское войско, и вы, богатыри-разбойники, все, кто меня знает и кто не знает! Я – Самак-айяр, а этот воин – царевич мира Хоршид-шах, зять шаха Фагфура, владыки Чипа. Вы его выкрали вместе с Махпари, чтобы в крепости Деваз-дах-даре заточить. Да понапрасну трудились: я назад его доставил! Поняли теперь, что я совершил? Хормоз-Гиль у вас в плену – вышлите его нам, тогда вам Тирака отдам. Расспросите его хорошенько, чтобы впредь знать, как дела делать!
Как услышал Армен-шах такие слова, задрожал весь. Велел, чтобы барабаны отбой били: сегодня, мол, сражаться не будем. Оба войска с поля вспять повернули. Хоршид-шах в присутствие пришел и воссел на трон, вельможи государства к нему явились, и принялись они вино пить. А на другой стороне Армен-шах в присутствии сидит опечаленный. Приказал он привести Хормоз-Гиля, одарить его халатом и отослать.
Ввели Хормоз-Гиля к Хоршид-шаху. Он поклонился, шах его приветил и облаакал, о тяготах плена расспросил. Хормоз-Гиль говорит:
– О шах, под твоей счастливой звездой все благополучием оборачивается.
А Самак велел, чтобы Тирака тотчас освободили и отправили к своим. Затем Самак сказал Хоршид-шаху:
– Господь твои дела устроил по справедливости благодаря тому, что я в это время в городе был, а кабы не так, плохо бы тебе пришлось. Будь же осторожен и благоразумен: ведь и кувшин не всякий раз, как по воду ходит, целым возвращается, об этом даже и стихи сложены:
Шогаль-силач сидел подле шахского трона, Самак сказал ему:
– Прощай, учитель, я опять ухожу, иду прямо в пасть дракона. Смотри же, не забывай меня! Ведь я был тебе хорошим учеником. А еще тебя остеречь хочу: не оставляй Хоршид-шаха, доведи его дела до конца, он падишах хороший.
С этими словами он всех обнял, а еще Фаррох-рузу сказал:
– О доблестный муж, гордость всей земли, будь осмотрителен и бдителен: ведь Хоршид-шах нынче женился-остепенился, дни и ночи с Махпари проводить будет. Так уж мужчине на роду написано: пока он без жены – один как перст, а как женится – и о себе и о других думать забыл, а уж коли он молодой падишах, то и подавно. А ведь дела падишахские небрежения не терпят. Конечно, Хаман-везир на весь мир ученостью известен, во все времена мудростью славен, но воинские дела – другого рода.
Сказал он так, со всеми попрощался, повернул к городу и скрылся из глаз.
Тем временем Тирак к Армен-шаху явился, низко поклонился. Шах его приветил, близ себя посадил, обо всем расспросил. Повел Тирак такую речь:
– О шах, когда раб твой в город прибыл, то дожидался в твоем дворце, пока ночь настанет. Вдруг Лала-Эмбар подошел и сказал мне: «Из царицыных покоев прислали за тобой, поговорить желают». Хотя, конечно, в женские покои соваться неприлично и невоспитанно, но ведь не повиноваться личному доверенному слуге тоже нельзя… Поэтому я встал и отправился с ним на женскую половину. Шагу не успел ступить, как меня схватили и связали – Самак и еще двое-трое каких-то.
Потом он рассказал, как соединился Хоршид-шах с Махпари и как увели из дворца жену и дочь шаха.
Армен-шах, как это услышал, возопил, венец с головы сорвал. А Газаль-малек платье на себе разодрал, рыдать начал. А потом за кинжал схватился – себя убить хотел. Шахран-везир руку его перехватил и сказал:
– О царевич, какой прок, коли ты теперь себя убьешь? Ничего это не изменит, бесполезный совсем поступок будет.
Катур, Канун и Кафур тоже там стояли, очень горевали и печалились, сожалели они, что десять дней так трудились, а за час один все прахом пошло. Канун сказал:
– О шах, я о том жалею, что Самака этого не знаю, не видал его ни разу, а то бы уж я как-нибудь исхитрился, схватил его – ведь из-за него все эти беспорядки.
Только он это сказал, как прибыли из города те пятьдесят воинов, которых отправили с Тираком, чтобы сопровождать Хоршид-шаха и Махпари в крепость. Вошли они в присутствие, увидали Тирака, который возле шаха сидел, и говорят:
– А мы-то его в шахском дворце разыскивали! Уж потом нам невольницы сказали, что Тирак исчез, а вместе с ним – жена шаха, шахская дочь, Хоршид-шах, Махпари и Лала-Эмбар. Вот мы и пришли в лагерь, чтобы шаху о том сообщить.
Армен-шах от злости руки кусал, Газаль-малек от гнева клокотал, богатыри скорбели и горевали, а потом кто-то сказал:
– О шах, Мехран-везира тоже украли.
Армен-шах воскликнул:
– Лучше бы Мехрана этого вовсе на свете не было, не видать бы нам его никогда! Ведь все эти волнения из-за него и его затей! Если бы не он, что за дело нам было бы до Махпари? На этой истории с Махпари мы его раскусили: из-за речей его целый мир разорение постигло!
– Этого уж не воротишь, шах, – сказал Шахран-везир. – Надо нам поразмыслить, в этом деле разобраться. Ведь все это волнение и смятение было и есть из-за Махпари. Теперь же, когда они с Хоршид-шахом соединились, своих желаний достигли, домогаться ее невозможно и недостойно. Пока она была девушкой, пока мы надеялись, что замуж она еще не вышла, наши притязания были допустимы. Ведь с женщиной словно с жемчугом: пока она девушка, жемчужина несверленная, она редкостная драгоценность, пылинки воздушные ее не достигают, рука ныряльщика на нее не посягает, растет она во глубине моря господня, а люди ее домогаются – вдруг да и достанется им жемчужина! Но коли попала она в руки ловца жемчуга, завладел ею мужчина, стала она простой бусиной. И будь Махпари хоть черноокой гурией, вышедшей из рая, есть много других, лучше и знатнее ее, и среди них Газаль-малек может выбрать себе невесту. Потому что, раз Махпари замужем, домогаться ее неблагородно, тем более что она жена падишаха. Разве человек разумный станет покушаться на жену падишаха? Добиваться ее не положено, ни один мудрец этого не одобрит. А кроме того, о падишах, мать и сестра Газаль-малека в руках врагов. Следует нам послать к ним людей с большим выкупом, забрать у них Махане и Махсотун. Если шах прикажет, я поеду, постараюсь прельстить их золотом, разрешить это дело. Когда жена и дочь шаха вернутся, тогда поглядим, что дальше делать.
Шах сказал:
– Ты все рассудил правильно, делай, что нужно.
Шахран-везир приказал приготовить сто арабских коней с полной сбруей и снаряжением, сто красивых невольников в золотых кушаках, сто кошелей золота. Собрал он все это, чтобы ехать в лагерь Хоршид-шаха. Тут пришел к нему Канун, поклонился и стал просить его:
– О везир, возьми меня с собой, чтобы я мог увидеть Самака, поглядеть на него и придумать, как с ним справиться.
– Ладно, – согласился Шахран-везир.
Собрались они выступать, как вдруг в тылу войска Армен-шаха послышался грохот военных барабанов. Армен-шах сказал:
– Посмотрите, кто это там.
Вошел человек и сказал:
– О шах, это Аркалык-пахлаван из пустыни Хурджан. Он с тридцатью тысячами воинов к тебе на службу явился, а еще привел двести шестьдесят живых слонов. Таких слонов, как в пустыне Хурджан, нигде не свете нет!
Обрадовался Армен-шах, когда это услышал, приказал войску навстречу выходить. Аркалык-пахлавана привели к шаху. Едва вошел он, поклон отдал, Армен-шаху хвалу вознес. Тот его уважил и приветил, на тахт против себя усадил, о дорожных тяготах расспросил. После того как обо всем переговорили, Шахран-везир в путь пустился, из глаз скрылся. А Аркалык все еще дивился делам и событиям.
Тем временем Шахран-везир прибыл в лагерь Хоршид-шаха. Хормоз-Гиль и Шерван Халаби в передовом отряде стояли. Увидали они Шахрана, узнали, почета ради с коней соскочили, поклонились ему. Спросили, как шах и Газаль-малек поживают. А Шахран-везир про Хоршид-шаха и Фагфура осведомился. Потом он сказал:
– О богатыри, известите шаха, что Шахран-везир на поклон прибыл с поручением от Армен-шаха. Просит его принять, коли будет на то воля шаха.
Хормоз-Гиль с ними остался, а Шерван Халаби пошел в шахский шатер, шаху поклонился и сказал:
– О царевич, Шахран-везир на поклон прибыл, от Армен-шаха поручение у него. Что прикажешь? Привести его?
Хаман-везир сказал:
– О царевич, когда Шахраи придет, окажи ему почет, он человек знатного рода, ученый и знающий.
Хоршид-шах приказал украсить шатер парчой, поставить шахский трон, золотые и серебряные табуреты, устроить места для богатырей. Гулямы в несколько рядов выстроились, сар-ханги и слуги заняли свои места. Тогда Хоршид-шах повелел своим вельможам выйти навстречу Шахран-везиру и с почетом и лаской ввести его в шатер.
Увидел тот царское убранство богатое, стал поклоны шаху бить, а перед троном в землю поклонился. Пока до трона шел, все время кланялся и славил шаха. Хаман-везир встал, взял Шахрзн-везира за руки, возвел на тахт и усадил. Тотчас приказал подавать шербет, испили они, а там и столы накрыли, за еду принялись, откушали, как у падишахов принято.
Когда с этим покончили, пиршественное собрание устроили. Музыканты начали песни играть, кравчие вино подавали, а Хоршид-шах Хаман-везиру знак сделал: дескать, спроси, с чем он приехал. Хаман-везир сказал:
– Шахраи, коли хочешь сказать что – милости просим!
Шахран-везир встал, поклонился и сказал:
– О царевич, Армен-шах шлет тебе привет и говорит: ни между нами, ни между предками нашими никогда не было вражды и войны – до того времени, пока не началась борьба за Махпари. Надо прекратить эту рознь, ведь погибло много людей! А еще Самак-айяр доставил к вам мать и сестру Газаль-малека. Дурно это – умыкать жену и дочь падишаха, держать их средь чужих людей! Ну, что было, то было. Шах прислал тут кое-какую мелочишку – слугам на шербет. Шах прощения просит – он потом еще добавит.
Царевич все это выслушал и сказал:
– Шахран-везир, да разве достойны такие речи столь мудрого человека?! Разве достойны падишаха подобные поручения?! Неужели его советники и наперсники такое ему посоветовали, такое придумали? Ну, коли они ничего не смыслят, то ты-то ведь человек знающий и сведущий. Тебе известно, что ничего хорошего вы не совершили, а вот плохое – все, что могли, то сделали. Вы Махпари из крепости Шахак выкрали, увезли ее в крепость Фалаки – да господь мне ее опять пожаловал вместе со всем, что в крепости было. А еще вы моих богатырей, которых к вам послами отправили, в темницу бросили. А кроме того, послали людей, чтобы они сделали подкоп и похитили меня и Махпари, а потом хотели в крепость Деваз-дах-даре меня сослать. Опять господь меня уберег – Самак был в городе, вывел нас из заточения, а не то не было бы от ваших злых дел никакого спасения! А ты еще говоришь, не подобает чужим на жену и дочь падишаха глядеть. Махпари-то вам тоже не сестра и не жена, вы ей чужие. За своим добром вы не смотрите, а на наше заритесь! А ведь мудрым это не подобает. А главное – богатством нас с толку не собьешь. Забирай дары и верни все Армен-шаху. Да скажи ему, коль он желает, чтобы отдали ему жену и дочь, коли хочет, чтобы мы домой вернулись и ни он нас, ни мы его больше не видели, пусть пришлет пятерых наших, которые у него, тогда и мы женщин отошлем. А не хочет – пусть прикажет своим мастерам по подкопам подземный ход выкопать, их отсюда вытащить, я ведь на них колодки да оковы не надевал, в крепость не отсылал, поместил их вместе с Махпари.
Тем временем в лагере шум поднялся, военные барабаны загремели. Шах велел посмотреть, кто там. Вошел Сам-пахлаван, поклонился и сказал:
– Это Эрмен-пахлаван, родич Фагфура, прибыл на службу шаха, а с ним войско большое, и пришли они из Чина.
Шах приказал встретить войско как положено. А прибыли они вот каким образом. Когда было получено письмо Хаман-везира о том, что они разбили неприятельское войско, но Махпари похитили и что они собираются идти освобождать ее, Фагфур снарядил войско, чтобы послать к Хоршид-шаху. Выступили они и по дороге встретились с Суре Халаби. От него они узнали, что Хоршид-шаха тоже похитили. Двинулись они дальше опечаленные, как вдруг пришла весть, что шах благополучно назад вернулся. Ну, они обрадовались и отправились в лагерь. Послав войско навстречу Эрмен-пахлавану, Хоршид-шах приказал наградить Шахран-везира халатом и отдать ему назад привезенное добро. А все то время, пока он сидел в шахском шатре, Канун у входа в шатер простоял, у стремянных да у слуг разных выспрашивал, как Хоршид-шаха и Махпари выкрали да как назад вернули. Ну, ему всяк свое толковал. Одни говорили, господь так сотворил, привел их сюда вместе с женой и дочерью Армен-шаха. Другие говорили: Лала-Эмбар с Самаком сдружился, вот они и совершили это вдвоем. Канун спрашивает: а который, мол, из вас Самак? Ему говорят: он, мол, человек бедный, безродный, никогда на таких собраниях не присутствует. А кто-то возьми да скажи: Самак в город пошел на дело. И Канун понял, что Самак в городе. Тут Шахран-везир из шатра вышел, халат дареный на нем, на коня сел и со всем тем добром, которое привозил, назад отправился.
А тем временем Эрмен-пахлаван с Азерджушем вошли в шахский шатер с радостью и ликованием: ведь они узнали, что царевич благополучно и в добрый час возвратился к своему местопребыванию. Оба юноши к трону направились, поздоровались, в землю поклонились. Хоршид-шах их обласкал, о Фагфур-шахе расспросил, они рассказали, что Хаман-везир писал к Фагфур-шаху, сообщил, какие вести у царевича. И занялись все в шатре винопитием.
А Шахран-везир, опечаленный, прибыл назад к Армен-шаху. Тот спросил:
– О Шахран, что же ты все добро назад привез?
Шахран передал ему речи Хоршид-шаха, а Армен-шах молвил:
– Правильно они говорят. Мы сами грех совершили, а вину на них перекладываем.
Шахран-везир сказал:
– О шах, теперь дело уж сделано, и ничем его не исправишь, а втихомолку сидеть тоже нечего: к ним новое войско из Чина прибыло, да и к нам помощь пришла. Правильно будет так решить: начнем битву, выйдем на единоборство, а там – кому судьба поможет!
Тут и Газаль-малек говорит:
– Отец, ничего не поделаешь: надо сражаться, за мечи браться, чтобы положение прояснилось.
Шах приказал:
– Соберите войсковых старшин!
Когда те явились, он им объявил:
– Скажите войску, что завтра сражение будет.
По воле божьей войско к бою стало готовиться, а Канун шаху поклонился и сказал:
– О шах, я пойду в город, может, сумею вызнать, где Самак обретается. Ведь в лагере его нет, в городе он. – С этими словами он отправился в путь.
Но вот день подошел к концу, и лучи сияющего солнца, бросив без присмотра дела своего царства, ускользнули. Власть над светлым миром захватила темная ночь, она взошла на царский трон, и светлоликий мир омрачился. Оба войска выставили ночные караулы, и те бдительно несли охрану, пока задержавшаяся ночь не была низложена. Утро величаво ступило на землю, мир избавился от надоевшей ночи, небесное убранство переменилось, и мир земной пришел в благоденствие. Роза с краю неба распустилась, лилия за розой притаилась, там где раньше розовело, алым цветом заблестело, засверкало, засияло, все вокруг прекрасным стало, как сказал о том поэт:
– Кто это? – спросил Хоршид-шах.
– Эрмен-пахлаван, – говорят ему.
Он похвалил Эрмена и сказал:
– Он еще с дороги не отдохнул, а уж вышел на бой за меня!
А Эрмен клич боевой испустил, соперника на битву вызвал, и выехал из войска Армен-шаха Аркалык-пахлаван, погарцевал и направился к нему. Едет шах из пустыни Хурджан по полю, броня на нем точеная, сверху золоченая, шлем каменьями горит, в опояске шелк блестит, все оружие при нем, лук хорезмский за плечом, на пегом коне сидит, копье следом волочит, а конь тот – тоже словно гора! Съехались они, друг друга спросили, кто какого роду-племени будет. Эрмен говорит:
– Это хорошо, что мы оба из новоприбывших, на поле еще не бывали. Теперь показывай свою удаль!
– Правильно говоришь, – согласился Аркалык-пахлаван. И тут схватились они за копья и устремились друг на друга и так рьяно бились, что копья в руках у них расщепились, сам доспех поддаваться стал, но победы никто не одержал. Отбросили они копья, выхватили из ножен мечи. А мечи эти сверкающие, вороненые, огненные и ясноликие, смертоносные, карающие, такие, о которых сказал поэт:
Оба богатыря тотчас вскочили, отряхнулись, выхватили кинжалы острые, что у них за поясом были, и подступили друг к другу, схватились свирепо и жестоко, так что вдруг оба разом друг друга клинком поразили, насквозь пронзили, наземь упали, бездыханны стали.
Когда войска такое увидели, пронесся над ними стон. Со стороны Хоршид-шаха выступил на поле Абре-Сиях – на вороном коне, четырнадцатью видами оружия снаряжен. Подъехал к середине Арменшахова войска и стал на бой вызывать. Тут выехал из войска Аркалык-пахлавана всадник по имени Хур, он Аркалыку племянником приходился. Подскакал к Аб-ре-Сияху и закричал:
– О зловредные негодяи, вы сгубили такого богатыря, как Аркалык, а ведь во всем мире ему равного не было! Да он во сто раз лучше вашего шаха! Слава богу, хоть убийца его в живых не остался. Да я за каждый волосок с головы его по богатырю убью!
С этими словами подступил он к Абре-Сияху. А тот ему в ответ:
– Ах ты подлец безродный, да не тебе имя нашего шаха поминать! У шаха нашего таких, как Аркалык, тысячи в псарях ходят.
Тут он набросился на Хура, шевельнуться ему не дал – так ударил копьем в грудь, что оно наружу из спины вышло. Тот сразу упал и умер. Тогда Абре-Сиях испустил боевой клич, вызывая противника. Другой воин выехал на поле – Абре-Сиях убил и его. Еще один прискакал – сражен был. Так одного за другим поразил он семнадцать человек. Поднялся над войском Армен-шаха вопль.
Газаль-малек раскипятился, подошел к отцу, поклон отдал и сказал:
– Отец, ведь это мое дело! Все эти раздоры и волнения начались из-за меня, из-за меня столько людей в землю полегло, да и сейчас еще погибать продолжает. А все из-за того, что Махпари я домогаюсь! Я хочу выйти на мейдан и вызвать Хор-шид-шаха. Коли будет мне удача, убью его и разгромлю его войско, а коли нет, он меня сразит, зато я избавлюсь от упреков тех, кто не страдает любовью к Махпари. Кроме этих двух, пути нет: либо с жизнью расстаться, либо Хоршид-шаха убить, а не то я на себя руки наложу, потому что не могу больше терпеть сердечную муку и все эти страдания.
Армен-шах удержал его за руку и воскликнул:
– Ох, сынок, да ты незнамо что говоришь! Не навлекай на себя погибель, не совершай поступков, в которых потом раскаешься, да поздно будет! Подожди, пусть войско идет на мейдан и жертвует за тебя жизнью – по мне, пусть лучше все они смерть примут, чем с твоей головы хоть волосок упадет. Для того войско и держат, чтоб оно за падишаха пострадать могло. Им жалованье платят, а они за падишаха жизнь отдать должны.
Много еще в том же духе говорил Армен-шах Газаль-малеку, но тот не соглашался.
– Ах, отец, ты не ведаешь о моих страданиях, а у меня нет больше сил терпеть! – отвечал он и с этими словами повернул коня на мейдан. А конь тот арабских кровей, словно утес могучий, словно ветер и огонь! С боевым кличем погарцевал Газаль-малек по полю, потом подскакал к Абре-Сияху и вскричал:
– О презренный, ты, видно, так возомнил о себе, что решил, будто в мире не осталось больше доблестных мужей! Покажи-ка, какова твоя смелость. Изведай вкус пики настоящего воина!
И тут они схватились за копья и долго ими сражались, а потом отбросили их и взялись за яростные мечи и обрушили их на голову друг другу, так что обоих эта схватка разгорячила. Газаль-малек сгоряча подумал: «Да что мне на этого человека время терять!» Поднялся он в седле во весь рост и рубанул мечом по голове Абре-Сияха. Абре-Сиях щитом заслонился, меч тот щит на две части рассек, шлем достал, расколол его, до темени дошел и до бровей голову пробил. Кровь потекла по лицу Абре-Сияха, мир перед глазами его померк, и от этого удара обратился он в бегство.
Когда Газаль-малек увидел, что Абре-Сиях бежал с поля битвы, он подъехал к середине войска Хоршид-шаха и вскричал:
– О Хоршид-шах, ради чего все эти сражения и волнения?! Мы Махпари добивались, а столько тысяч людей с жизнью расстались! Кабы не Махпари, какое нам с тобой дело друг до друга? Да уж, видно, такая судьба выпала. Уже скоро год, как постигли нас эти невзгоды и заботы, да и мир весь из-за нас в беду попал. Пожалуй на мейдан, чтобы нам друг с другом сразиться, испытать, кому счастье выпадет, а войско от войны избавить.
Хоршид-шах услышал это, соскочил с коня и сказал:
– Принесите мои доспехи, я выйду на мейдан, ответ ему дам, а то он меня еще не знает.
Фаррох-руз поклонился ему и сказал:
– Остерегись, не делай так, не будь таким легкомысленным, как Газаль-малек! Ведь мы, твои слуги, на месте, мы не допустим, чтобы ты вышел на поле. Упаси бог, что-нибудь с тобой случится! Я еще в Халебе дал обет, взялся отвращать всякую беду, которая тебе грозит, жизнь за тебя отдать, если выпадет несчастье какое, принять его на себя. Я пожертвую за тебя жизнью, а ты в награду прославишь мою верность. Шаху известно, что я правду говорю, таково мое предназначение, так меня с младенчества учили, что сто тысяч таких, как я, царевича не стоят.
Встали все, Самак приказал, чтобы Сабер взял Тирака, а Самлад – жену шаха, а сам забрал шахскую дочь. Лала-Эмбар пошел вперед и вывел Хоршид-шаха, Махпари и жен братьев-мясников из дворца.
– Оставаться в городе нам неблагоразумно, – сказал Самак, – надо пробираться в лагерь, а городские ворота заперты.
– Тебе виднее, – ответил Лала.
Тут они подошли к дому братьев-мясников, жен их доставили домой, а сами отправились дальше. Дошли до крепостной стены. Самак-айяр взялся за свою веревку и всех спустил по веревке вниз, а Сабера и Самлада назад вернул и наказал им:
– Ступайте в дом братьев-мясников, скажите их женам, чтобы хорошенько стерегли Мехран-везира, пока я назад не приду.
Спустился он сам со стены, забрал Хоршид-шаха и Махпари, и отправились они в путь, а тут наступил ясный день, ночь спрятала свои темные одеяния, день же облачился в золотую парчу. Хоршид-шах вступил в свой лагерь. По всему лагерю молва прокатилась: Хоршид-шах возвратился! Сообщили о том Хаман-везиру. Вместе с Малекдаром и богатырями он пеший вышел навстречу и отдал поклон. Хоршид-шах пошел в присутствие, а Махпари с Махсотун и Махане и Лала-Селахом отправились в женский шатер.
Самак взял аркан, которым был связан Тирак, и тоже вошел в присутствие. Хоршид-шах взошел на трон, а Самак спрашивает:
– О шах, что делать с Тираком? Может, казнить его?
– О брат, да ведь наш Хормоз-Гиль у них в руках, – возразил Хаман-везир.
Хоршид-шах приказал бить в военные барабаны, а сам, радостный и веселый, вместе с богатырями вскочил в седло, чтобы выступить на мейдан.
Когда звуки военных барабанов достигли ушей Армен-шаха, он вместе с богатырями сидел в присутствии.
– Что это значит, почему у них в лагере в барабаны бьют? – удивился Армен-шах. – Они же еще вчера поминки справляли, а сегодня радуются! Может, они хотят за шаха своего сразиться?
И он приказал, чтобы его полки тоже выступали на поле боя. Когда войска обеих сторон сошлись, старшины стали ряды строить.
Первым, кто на мейдан выехал, был сам Хоршид-шах. Сидел он на быстром как ветер коне, облачен был в праздничные доспехи. Некоторое время он по полю гарцевал, красовался, потом Самак-айяр следом за ним показался: ведет за собой Тирака, руки на спине связаны, на шею аркан накинут. К войску Армен-шаха приблизились. Армен-шах, Газаль-малек и богатыри мачинские друг другу говорят: мол, всадник этот очень на Хоршид-шаха походит. А кто же тот пленник?
– Да на Тирака смахивает, – говорят одни.
– Как такое быть может? – говорят другие. Руки-ноги у них ослабели, от изумления они оцепенели, даже дыхание сперло, двинуться никто не может, а Самак тем временем голос подал:
– Эй, мачинское войско, и вы, богатыри-разбойники, все, кто меня знает и кто не знает! Я – Самак-айяр, а этот воин – царевич мира Хоршид-шах, зять шаха Фагфура, владыки Чипа. Вы его выкрали вместе с Махпари, чтобы в крепости Деваз-дах-даре заточить. Да понапрасну трудились: я назад его доставил! Поняли теперь, что я совершил? Хормоз-Гиль у вас в плену – вышлите его нам, тогда вам Тирака отдам. Расспросите его хорошенько, чтобы впредь знать, как дела делать!
Как услышал Армен-шах такие слова, задрожал весь. Велел, чтобы барабаны отбой били: сегодня, мол, сражаться не будем. Оба войска с поля вспять повернули. Хоршид-шах в присутствие пришел и воссел на трон, вельможи государства к нему явились, и принялись они вино пить. А на другой стороне Армен-шах в присутствии сидит опечаленный. Приказал он привести Хормоз-Гиля, одарить его халатом и отослать.
Ввели Хормоз-Гиля к Хоршид-шаху. Он поклонился, шах его приветил и облаакал, о тяготах плена расспросил. Хормоз-Гиль говорит:
– О шах, под твоей счастливой звездой все благополучием оборачивается.
А Самак велел, чтобы Тирака тотчас освободили и отправили к своим. Затем Самак сказал Хоршид-шаху:
– Господь твои дела устроил по справедливости благодаря тому, что я в это время в городе был, а кабы не так, плохо бы тебе пришлось. Будь же осторожен и благоразумен: ведь и кувшин не всякий раз, как по воду ходит, целым возвращается, об этом даже и стихи сложены:
О шах, в государственных делах нужна осмотрительность и серьезность. А сейчас ты займись делами войска, а я вернусь в город – на поиски Атешака, Сорхвард и Нияла Санджани, а также братьев-мясников, ну и того, кто все это устроил. Коли вернусь – буду тебе служить, а коли нет – будь здоров!
Сотни раз я говорил ей: о красавица моя!
Осторожней будь с кувшином – каменист берег ручья.
Здесь немало дев роняли свой кувшин на бережок;
Прыгнет демон из ручья – будет очередь твоя.
Шогаль-силач сидел подле шахского трона, Самак сказал ему:
– Прощай, учитель, я опять ухожу, иду прямо в пасть дракона. Смотри же, не забывай меня! Ведь я был тебе хорошим учеником. А еще тебя остеречь хочу: не оставляй Хоршид-шаха, доведи его дела до конца, он падишах хороший.
С этими словами он всех обнял, а еще Фаррох-рузу сказал:
– О доблестный муж, гордость всей земли, будь осмотрителен и бдителен: ведь Хоршид-шах нынче женился-остепенился, дни и ночи с Махпари проводить будет. Так уж мужчине на роду написано: пока он без жены – один как перст, а как женится – и о себе и о других думать забыл, а уж коли он молодой падишах, то и подавно. А ведь дела падишахские небрежения не терпят. Конечно, Хаман-везир на весь мир ученостью известен, во все времена мудростью славен, но воинские дела – другого рода.
Сказал он так, со всеми попрощался, повернул к городу и скрылся из глаз.
Тем временем Тирак к Армен-шаху явился, низко поклонился. Шах его приветил, близ себя посадил, обо всем расспросил. Повел Тирак такую речь:
– О шах, когда раб твой в город прибыл, то дожидался в твоем дворце, пока ночь настанет. Вдруг Лала-Эмбар подошел и сказал мне: «Из царицыных покоев прислали за тобой, поговорить желают». Хотя, конечно, в женские покои соваться неприлично и невоспитанно, но ведь не повиноваться личному доверенному слуге тоже нельзя… Поэтому я встал и отправился с ним на женскую половину. Шагу не успел ступить, как меня схватили и связали – Самак и еще двое-трое каких-то.
Потом он рассказал, как соединился Хоршид-шах с Махпари и как увели из дворца жену и дочь шаха.
Армен-шах, как это услышал, возопил, венец с головы сорвал. А Газаль-малек платье на себе разодрал, рыдать начал. А потом за кинжал схватился – себя убить хотел. Шахран-везир руку его перехватил и сказал:
– О царевич, какой прок, коли ты теперь себя убьешь? Ничего это не изменит, бесполезный совсем поступок будет.
Катур, Канун и Кафур тоже там стояли, очень горевали и печалились, сожалели они, что десять дней так трудились, а за час один все прахом пошло. Канун сказал:
– О шах, я о том жалею, что Самака этого не знаю, не видал его ни разу, а то бы уж я как-нибудь исхитрился, схватил его – ведь из-за него все эти беспорядки.
Только он это сказал, как прибыли из города те пятьдесят воинов, которых отправили с Тираком, чтобы сопровождать Хоршид-шаха и Махпари в крепость. Вошли они в присутствие, увидали Тирака, который возле шаха сидел, и говорят:
– А мы-то его в шахском дворце разыскивали! Уж потом нам невольницы сказали, что Тирак исчез, а вместе с ним – жена шаха, шахская дочь, Хоршид-шах, Махпари и Лала-Эмбар. Вот мы и пришли в лагерь, чтобы шаху о том сообщить.
Армен-шах от злости руки кусал, Газаль-малек от гнева клокотал, богатыри скорбели и горевали, а потом кто-то сказал:
– О шах, Мехран-везира тоже украли.
Армен-шах воскликнул:
– Лучше бы Мехрана этого вовсе на свете не было, не видать бы нам его никогда! Ведь все эти волнения из-за него и его затей! Если бы не он, что за дело нам было бы до Махпари? На этой истории с Махпари мы его раскусили: из-за речей его целый мир разорение постигло!
– Этого уж не воротишь, шах, – сказал Шахран-везир. – Надо нам поразмыслить, в этом деле разобраться. Ведь все это волнение и смятение было и есть из-за Махпари. Теперь же, когда они с Хоршид-шахом соединились, своих желаний достигли, домогаться ее невозможно и недостойно. Пока она была девушкой, пока мы надеялись, что замуж она еще не вышла, наши притязания были допустимы. Ведь с женщиной словно с жемчугом: пока она девушка, жемчужина несверленная, она редкостная драгоценность, пылинки воздушные ее не достигают, рука ныряльщика на нее не посягает, растет она во глубине моря господня, а люди ее домогаются – вдруг да и достанется им жемчужина! Но коли попала она в руки ловца жемчуга, завладел ею мужчина, стала она простой бусиной. И будь Махпари хоть черноокой гурией, вышедшей из рая, есть много других, лучше и знатнее ее, и среди них Газаль-малек может выбрать себе невесту. Потому что, раз Махпари замужем, домогаться ее неблагородно, тем более что она жена падишаха. Разве человек разумный станет покушаться на жену падишаха? Добиваться ее не положено, ни один мудрец этого не одобрит. А кроме того, о падишах, мать и сестра Газаль-малека в руках врагов. Следует нам послать к ним людей с большим выкупом, забрать у них Махане и Махсотун. Если шах прикажет, я поеду, постараюсь прельстить их золотом, разрешить это дело. Когда жена и дочь шаха вернутся, тогда поглядим, что дальше делать.
Шах сказал:
– Ты все рассудил правильно, делай, что нужно.
Шахран-везир приказал приготовить сто арабских коней с полной сбруей и снаряжением, сто красивых невольников в золотых кушаках, сто кошелей золота. Собрал он все это, чтобы ехать в лагерь Хоршид-шаха. Тут пришел к нему Канун, поклонился и стал просить его:
– О везир, возьми меня с собой, чтобы я мог увидеть Самака, поглядеть на него и придумать, как с ним справиться.
– Ладно, – согласился Шахран-везир.
Собрались они выступать, как вдруг в тылу войска Армен-шаха послышался грохот военных барабанов. Армен-шах сказал:
– Посмотрите, кто это там.
Вошел человек и сказал:
– О шах, это Аркалык-пахлаван из пустыни Хурджан. Он с тридцатью тысячами воинов к тебе на службу явился, а еще привел двести шестьдесят живых слонов. Таких слонов, как в пустыне Хурджан, нигде не свете нет!
Обрадовался Армен-шах, когда это услышал, приказал войску навстречу выходить. Аркалык-пахлавана привели к шаху. Едва вошел он, поклон отдал, Армен-шаху хвалу вознес. Тот его уважил и приветил, на тахт против себя усадил, о дорожных тяготах расспросил. После того как обо всем переговорили, Шахран-везир в путь пустился, из глаз скрылся. А Аркалык все еще дивился делам и событиям.
Тем временем Шахран-везир прибыл в лагерь Хоршид-шаха. Хормоз-Гиль и Шерван Халаби в передовом отряде стояли. Увидали они Шахрана, узнали, почета ради с коней соскочили, поклонились ему. Спросили, как шах и Газаль-малек поживают. А Шахран-везир про Хоршид-шаха и Фагфура осведомился. Потом он сказал:
– О богатыри, известите шаха, что Шахран-везир на поклон прибыл с поручением от Армен-шаха. Просит его принять, коли будет на то воля шаха.
Хормоз-Гиль с ними остался, а Шерван Халаби пошел в шахский шатер, шаху поклонился и сказал:
– О царевич, Шахран-везир на поклон прибыл, от Армен-шаха поручение у него. Что прикажешь? Привести его?
Хаман-везир сказал:
– О царевич, когда Шахраи придет, окажи ему почет, он человек знатного рода, ученый и знающий.
Хоршид-шах приказал украсить шатер парчой, поставить шахский трон, золотые и серебряные табуреты, устроить места для богатырей. Гулямы в несколько рядов выстроились, сар-ханги и слуги заняли свои места. Тогда Хоршид-шах повелел своим вельможам выйти навстречу Шахран-везиру и с почетом и лаской ввести его в шатер.
Увидел тот царское убранство богатое, стал поклоны шаху бить, а перед троном в землю поклонился. Пока до трона шел, все время кланялся и славил шаха. Хаман-везир встал, взял Шахрзн-везира за руки, возвел на тахт и усадил. Тотчас приказал подавать шербет, испили они, а там и столы накрыли, за еду принялись, откушали, как у падишахов принято.
Когда с этим покончили, пиршественное собрание устроили. Музыканты начали песни играть, кравчие вино подавали, а Хоршид-шах Хаман-везиру знак сделал: дескать, спроси, с чем он приехал. Хаман-везир сказал:
– Шахраи, коли хочешь сказать что – милости просим!
Шахран-везир встал, поклонился и сказал:
– О царевич, Армен-шах шлет тебе привет и говорит: ни между нами, ни между предками нашими никогда не было вражды и войны – до того времени, пока не началась борьба за Махпари. Надо прекратить эту рознь, ведь погибло много людей! А еще Самак-айяр доставил к вам мать и сестру Газаль-малека. Дурно это – умыкать жену и дочь падишаха, держать их средь чужих людей! Ну, что было, то было. Шах прислал тут кое-какую мелочишку – слугам на шербет. Шах прощения просит – он потом еще добавит.
Царевич все это выслушал и сказал:
– Шахран-везир, да разве достойны такие речи столь мудрого человека?! Разве достойны падишаха подобные поручения?! Неужели его советники и наперсники такое ему посоветовали, такое придумали? Ну, коли они ничего не смыслят, то ты-то ведь человек знающий и сведущий. Тебе известно, что ничего хорошего вы не совершили, а вот плохое – все, что могли, то сделали. Вы Махпари из крепости Шахак выкрали, увезли ее в крепость Фалаки – да господь мне ее опять пожаловал вместе со всем, что в крепости было. А еще вы моих богатырей, которых к вам послами отправили, в темницу бросили. А кроме того, послали людей, чтобы они сделали подкоп и похитили меня и Махпари, а потом хотели в крепость Деваз-дах-даре меня сослать. Опять господь меня уберег – Самак был в городе, вывел нас из заточения, а не то не было бы от ваших злых дел никакого спасения! А ты еще говоришь, не подобает чужим на жену и дочь падишаха глядеть. Махпари-то вам тоже не сестра и не жена, вы ей чужие. За своим добром вы не смотрите, а на наше заритесь! А ведь мудрым это не подобает. А главное – богатством нас с толку не собьешь. Забирай дары и верни все Армен-шаху. Да скажи ему, коль он желает, чтобы отдали ему жену и дочь, коли хочет, чтобы мы домой вернулись и ни он нас, ни мы его больше не видели, пусть пришлет пятерых наших, которые у него, тогда и мы женщин отошлем. А не хочет – пусть прикажет своим мастерам по подкопам подземный ход выкопать, их отсюда вытащить, я ведь на них колодки да оковы не надевал, в крепость не отсылал, поместил их вместе с Махпари.
Тем временем в лагере шум поднялся, военные барабаны загремели. Шах велел посмотреть, кто там. Вошел Сам-пахлаван, поклонился и сказал:
– Это Эрмен-пахлаван, родич Фагфура, прибыл на службу шаха, а с ним войско большое, и пришли они из Чина.
Шах приказал встретить войско как положено. А прибыли они вот каким образом. Когда было получено письмо Хаман-везира о том, что они разбили неприятельское войско, но Махпари похитили и что они собираются идти освобождать ее, Фагфур снарядил войско, чтобы послать к Хоршид-шаху. Выступили они и по дороге встретились с Суре Халаби. От него они узнали, что Хоршид-шаха тоже похитили. Двинулись они дальше опечаленные, как вдруг пришла весть, что шах благополучно назад вернулся. Ну, они обрадовались и отправились в лагерь. Послав войско навстречу Эрмен-пахлавану, Хоршид-шах приказал наградить Шахран-везира халатом и отдать ему назад привезенное добро. А все то время, пока он сидел в шахском шатре, Канун у входа в шатер простоял, у стремянных да у слуг разных выспрашивал, как Хоршид-шаха и Махпари выкрали да как назад вернули. Ну, ему всяк свое толковал. Одни говорили, господь так сотворил, привел их сюда вместе с женой и дочерью Армен-шаха. Другие говорили: Лала-Эмбар с Самаком сдружился, вот они и совершили это вдвоем. Канун спрашивает: а который, мол, из вас Самак? Ему говорят: он, мол, человек бедный, безродный, никогда на таких собраниях не присутствует. А кто-то возьми да скажи: Самак в город пошел на дело. И Канун понял, что Самак в городе. Тут Шахран-везир из шатра вышел, халат дареный на нем, на коня сел и со всем тем добром, которое привозил, назад отправился.
А тем временем Эрмен-пахлаван с Азерджушем вошли в шахский шатер с радостью и ликованием: ведь они узнали, что царевич благополучно и в добрый час возвратился к своему местопребыванию. Оба юноши к трону направились, поздоровались, в землю поклонились. Хоршид-шах их обласкал, о Фагфур-шахе расспросил, они рассказали, что Хаман-везир писал к Фагфур-шаху, сообщил, какие вести у царевича. И занялись все в шатре винопитием.
А Шахран-везир, опечаленный, прибыл назад к Армен-шаху. Тот спросил:
– О Шахран, что же ты все добро назад привез?
Шахран передал ему речи Хоршид-шаха, а Армен-шах молвил:
– Правильно они говорят. Мы сами грех совершили, а вину на них перекладываем.
Шахран-везир сказал:
– О шах, теперь дело уж сделано, и ничем его не исправишь, а втихомолку сидеть тоже нечего: к ним новое войско из Чина прибыло, да и к нам помощь пришла. Правильно будет так решить: начнем битву, выйдем на единоборство, а там – кому судьба поможет!
Тут и Газаль-малек говорит:
– Отец, ничего не поделаешь: надо сражаться, за мечи браться, чтобы положение прояснилось.
Шах приказал:
– Соберите войсковых старшин!
Когда те явились, он им объявил:
– Скажите войску, что завтра сражение будет.
По воле божьей войско к бою стало готовиться, а Канун шаху поклонился и сказал:
– О шах, я пойду в город, может, сумею вызнать, где Самак обретается. Ведь в лагере его нет, в городе он. – С этими словами он отправился в путь.
Но вот день подошел к концу, и лучи сияющего солнца, бросив без присмотра дела своего царства, ускользнули. Власть над светлым миром захватила темная ночь, она взошла на царский трон, и светлоликий мир омрачился. Оба войска выставили ночные караулы, и те бдительно несли охрану, пока задержавшаяся ночь не была низложена. Утро величаво ступило на землю, мир избавился от надоевшей ночи, небесное убранство переменилось, и мир земной пришел в благоденствие. Роза с краю неба распустилась, лилия за розой притаилась, там где раньше розовело, алым цветом заблестело, засверкало, засияло, все вокруг прекрасным стало, как сказал о том поэт:
И вот в такой день со стороны Армен-шаха вдруг послышался гром военных барабанов, войско выступило на мейдан. Барабаны войны дошли до слуха Хоршид-шаха, он приказал, чтобы войско направилось на поле боя. Над войском Хоршид-шаха взлетел голос карнаев и труб, грохот литавр и барабанов, храбрые воины оделись в железные доспехи, слабодушные стали придумывать, как бы сбежать. Лица у воинов раскраснелись, словно гранатовый цвет. Старшины выстроили оба войска, обозначили правое и левое крыло, середину и головной отряд, как вдруг из войска Хоршид-шаха выскочил всадник, погнал лошадь по мейдану, гарцуя и красуясь.
Утро полог распахнуло,
Неба синь там проглянула,
А восток пришел в восторг -
Брызнул алый винный ток!
– Кто это? – спросил Хоршид-шах.
– Эрмен-пахлаван, – говорят ему.
Он похвалил Эрмена и сказал:
– Он еще с дороги не отдохнул, а уж вышел на бой за меня!
А Эрмен клич боевой испустил, соперника на битву вызвал, и выехал из войска Армен-шаха Аркалык-пахлаван, погарцевал и направился к нему. Едет шах из пустыни Хурджан по полю, броня на нем точеная, сверху золоченая, шлем каменьями горит, в опояске шелк блестит, все оружие при нем, лук хорезмский за плечом, на пегом коне сидит, копье следом волочит, а конь тот – тоже словно гора! Съехались они, друг друга спросили, кто какого роду-племени будет. Эрмен говорит:
– Это хорошо, что мы оба из новоприбывших, на поле еще не бывали. Теперь показывай свою удаль!
– Правильно говоришь, – согласился Аркалык-пахлаван. И тут схватились они за копья и устремились друг на друга и так рьяно бились, что копья в руках у них расщепились, сам доспех поддаваться стал, но победы никто не одержал. Отбросили они копья, выхватили из ножен мечи. А мечи эти сверкающие, вороненые, огненные и ясноликие, смертоносные, карающие, такие, о которых сказал поэт:
Так они бились, так рубились мечами этими, щиты вверх подымали, друг друга ударами осыпали, что мечи ломались, а щиты на куски разлетались, но победить ни одному не удалось. Отпустили они поводья, разъехались подальше, взялись за свои изукрашенные слоновой костью крылатые луки, достали из колчанов тополевые стрелы, а потом натянули поводья, подняли булавы тяжелые, поднатужились, поднапружились, друг на друга бросились. И такие мощные были те булавь^ с такою силою они сшиблись, что лошади на ногах не устояли, наземь повалились.
Слава битвы властелину -
Огнецветному мечу,
Что подобен ярким блеском
Солнца светлому лучу.
В этом свете мне открылось
Все, что различить хочу!
Оба богатыря тотчас вскочили, отряхнулись, выхватили кинжалы острые, что у них за поясом были, и подступили друг к другу, схватились свирепо и жестоко, так что вдруг оба разом друг друга клинком поразили, насквозь пронзили, наземь упали, бездыханны стали.
Когда войска такое увидели, пронесся над ними стон. Со стороны Хоршид-шаха выступил на поле Абре-Сиях – на вороном коне, четырнадцатью видами оружия снаряжен. Подъехал к середине Арменшахова войска и стал на бой вызывать. Тут выехал из войска Аркалык-пахлавана всадник по имени Хур, он Аркалыку племянником приходился. Подскакал к Аб-ре-Сияху и закричал:
– О зловредные негодяи, вы сгубили такого богатыря, как Аркалык, а ведь во всем мире ему равного не было! Да он во сто раз лучше вашего шаха! Слава богу, хоть убийца его в живых не остался. Да я за каждый волосок с головы его по богатырю убью!
С этими словами подступил он к Абре-Сияху. А тот ему в ответ:
– Ах ты подлец безродный, да не тебе имя нашего шаха поминать! У шаха нашего таких, как Аркалык, тысячи в псарях ходят.
Тут он набросился на Хура, шевельнуться ему не дал – так ударил копьем в грудь, что оно наружу из спины вышло. Тот сразу упал и умер. Тогда Абре-Сиях испустил боевой клич, вызывая противника. Другой воин выехал на поле – Абре-Сиях убил и его. Еще один прискакал – сражен был. Так одного за другим поразил он семнадцать человек. Поднялся над войском Армен-шаха вопль.
Газаль-малек раскипятился, подошел к отцу, поклон отдал и сказал:
– Отец, ведь это мое дело! Все эти раздоры и волнения начались из-за меня, из-за меня столько людей в землю полегло, да и сейчас еще погибать продолжает. А все из-за того, что Махпари я домогаюсь! Я хочу выйти на мейдан и вызвать Хор-шид-шаха. Коли будет мне удача, убью его и разгромлю его войско, а коли нет, он меня сразит, зато я избавлюсь от упреков тех, кто не страдает любовью к Махпари. Кроме этих двух, пути нет: либо с жизнью расстаться, либо Хоршид-шаха убить, а не то я на себя руки наложу, потому что не могу больше терпеть сердечную муку и все эти страдания.
Армен-шах удержал его за руку и воскликнул:
– Ох, сынок, да ты незнамо что говоришь! Не навлекай на себя погибель, не совершай поступков, в которых потом раскаешься, да поздно будет! Подожди, пусть войско идет на мейдан и жертвует за тебя жизнью – по мне, пусть лучше все они смерть примут, чем с твоей головы хоть волосок упадет. Для того войско и держат, чтоб оно за падишаха пострадать могло. Им жалованье платят, а они за падишаха жизнь отдать должны.
Много еще в том же духе говорил Армен-шах Газаль-малеку, но тот не соглашался.
– Ах, отец, ты не ведаешь о моих страданиях, а у меня нет больше сил терпеть! – отвечал он и с этими словами повернул коня на мейдан. А конь тот арабских кровей, словно утес могучий, словно ветер и огонь! С боевым кличем погарцевал Газаль-малек по полю, потом подскакал к Абре-Сияху и вскричал:
– О презренный, ты, видно, так возомнил о себе, что решил, будто в мире не осталось больше доблестных мужей! Покажи-ка, какова твоя смелость. Изведай вкус пики настоящего воина!
И тут они схватились за копья и долго ими сражались, а потом отбросили их и взялись за яростные мечи и обрушили их на голову друг другу, так что обоих эта схватка разгорячила. Газаль-малек сгоряча подумал: «Да что мне на этого человека время терять!» Поднялся он в седле во весь рост и рубанул мечом по голове Абре-Сияха. Абре-Сиях щитом заслонился, меч тот щит на две части рассек, шлем достал, расколол его, до темени дошел и до бровей голову пробил. Кровь потекла по лицу Абре-Сияха, мир перед глазами его померк, и от этого удара обратился он в бегство.
Когда Газаль-малек увидел, что Абре-Сиях бежал с поля битвы, он подъехал к середине войска Хоршид-шаха и вскричал:
– О Хоршид-шах, ради чего все эти сражения и волнения?! Мы Махпари добивались, а столько тысяч людей с жизнью расстались! Кабы не Махпари, какое нам с тобой дело друг до друга? Да уж, видно, такая судьба выпала. Уже скоро год, как постигли нас эти невзгоды и заботы, да и мир весь из-за нас в беду попал. Пожалуй на мейдан, чтобы нам друг с другом сразиться, испытать, кому счастье выпадет, а войско от войны избавить.
Хоршид-шах услышал это, соскочил с коня и сказал:
– Принесите мои доспехи, я выйду на мейдан, ответ ему дам, а то он меня еще не знает.
Фаррох-руз поклонился ему и сказал:
– Остерегись, не делай так, не будь таким легкомысленным, как Газаль-малек! Ведь мы, твои слуги, на месте, мы не допустим, чтобы ты вышел на поле. Упаси бог, что-нибудь с тобой случится! Я еще в Халебе дал обет, взялся отвращать всякую беду, которая тебе грозит, жизнь за тебя отдать, если выпадет несчастье какое, принять его на себя. Я пожертвую за тебя жизнью, а ты в награду прославишь мою верность. Шаху известно, что я правду говорю, таково мое предназначение, так меня с младенчества учили, что сто тысяч таких, как я, царевича не стоят.