Страница:
Марзбан-шах, услышав эти слова везира, расцеловал сына и объявил:
– Душа моя, радуйся: отец устроит твои дела. Раз ты того желаешь, я отправлю тебя сватать твою возлюбленную, пусть будет по-твоему.
Хоршид-шах вознес хвалу отцу и довольный вернулся к себе. А Марзбан-шах, когда осчастливленный сын вышел, тотчас приказал открыть двери сокровищницы и собрать великое множество драгоценностей, золота, серебра, мускуса, амбры, камфары, платья из румийского и багдадского атласа – всего харваров двадцать, а сверх того палатки, и шатры, и обоз, и арсенал, и кухню, и умывальню, и все прочее, что необходимо. Потом кликнул тех двух богатырей, Альяна и Альяра, и сказал:
– Выпало вам ехать в страну Чин с моим сыном – он ведь совсем дитя, не все еще разумеет, не все умеет, так что вам и судить и рядить – вместе поедете.
Богатыри поклонились и сказали:
– Мы слуги шаха, что он прикажет, то и сделаем.
Отобрал Марзбан-шах в провожатые сыну тысячу всадников – из тех, у кого жены да дети, чтоб прониклись сочувствием к Хоршид-шаху. А Хоршид-шах пошел с матерью и сестрой попрощаться. Заплакали те, зарыдали. Гольнар говорит:
– Сынок, тебе наскучило с матерью жить, а я-то на тебя еще не нагляделась. Считай эту разлуку последней – чует мое сердце, не видать тебе больше матери.
Зарыдала она при этих словах, как только может рыдать человек, а сестра царевича со слезами на землю пала, стеная и причитая. Фаррох-руз тут же стоял, плакал и рыдал, приговаривал:
– Матушка, коли ты страдаешь от разлуки с Хоршид-шахом, знай, что я и вовсе не могу жить без брата. Позволь мне с ним ехать, нет мне без него жизни.
Гольнар заплакала еще сильней и сказала:
– Ну он-то, я понимаю, из-за любви родной дом бросает, а тебе что за дело? Оставайся с матерью, чтобы на глазах был!
– У меня без него сердце не на месте, матушка, – ответил Фаррох-руз. – Если добром не отпустишь – сбегу из дома или учиню над собой что-нибудь.
Плачет мать, заливается, что двое таких сыновей от нее уезжают. Сердце подсказывает, что никогда она больше их не увидит. Попрощались Хоршид-шах и Фаррох-руз, обняли мать и стали собираться в путь.
Когда пробили барабаны отбытия, Марзбан-шах с Хаман-везиром, с приближенными и дружиной отправились проводить царевича. Проехали один переход, царевич спешился, поцеловал стремя отца и сказал:
– О государь-отец, возвращайся, ведь передо мной еще долгий путь, а шаху нельзя больше себя утруждать. Поезжай назад и поминай меня в молитвах, а я, коли господь пожелает, скоро ворочусь тебе служить.
А отец ему наказал:
– Смотри, сын мой, если возвратишься благополучно, а меня уже не застанешь в живых, соблюдай отцовские законы и обычаи, управляй государством по правде и по справедливости, правь царством ревностно и разумно.
Тут они еще раз простились и так зарыдали при этом, что вся дружина прослезилась, а потом Марзбан-шах вернулся в город.
Путешествуют Хоршид-шах и Фаррох-руз с богатырями Альяном и Альяром, с тысячью всадников, день и ночь едут, покрывают переход за переходом без воды и без травы, проезжают одно место за другим – проводник их ведет. И вот в скором времени достигли они края пустыни, а через нее сорок дней пути без водопоя и без привала. Пришел проводник к Хоршид-шаху, тут же и богатыри были. Он сказал:
– О царевич, да будет тебе известно, что впереди сорокадневный переход по пустыне. Надо нам заготовить дорожные припасы, воду и корм для животных, иначе нам пустыни не одолеть.
А царевич во всем советовался с богатырями. Он стал их спрашивать, как, мол, тут быть, наказывать стал, чтобы устроили все как положено, а Альян и Альяр ему в ответ:
– У нас скота с собой много. С пищей и водой никаких затруднений не будет, еще навьючим запас корма для скота на пятьдесят дней – и перейдем пустыню эту. С таким делом мы легко справимся – и потруднее бывали.
С этими словами они припасли сколько надо хлеба, воды и корма и двинулись в путь. И открылась перед ними пустыня такая, точно никогда не ступала по ней нога человека: безводная и бесплодная, степь голая, пески жаркие, сыпучие, обиталище дивов и гулей ужасных. Устрашенные, пробирались они через эту пустыню, пока не проехали полдороги.
Налетел тут демон зависти, вцепился в Альяна и Альяра – и дурные свойства их натуры закипели, злые и запретные деяния наружу вырвались. Начали они говорить друг другу: «Чего ради мы слушаемся мальчишку? Учиним с ним ссору, заберем себе все богатства и станем сами господами да царями. Только вот с Фаррох-рузом что делать?» Согласились на том, что надо обоих убрать, что дружина, мол, за нас, а кто против нас, тех перебьем. Даже и то обговорили, каким способом погубить братьев, и решили их отравить.
А господь всевышний судил так, что был у Альяна и Альяра мальчик-раб по имени Темерташ, очень красивый и разумный. Когда Хоршид-шах садился вино пить, этот мальчонка исполнял службу виночерпия. И задумали Альян и Альяр возложить погибель царевича и Фаррох-руза на Темерташа. Они позвали его к себе и говорят:
– Хотим тебе дело одно поручить. Ежели справишься – отпустим тебя на волю, забудешь ты про горе-нужду, сам богатырем станешь.
Темерташ поклонился, сказал:
– Я ваш раб, исполню все, что прикажете.
– Вот что нужно сделать. Истолки это зелье и спрячь. Когда примется царевич бражничать, всыпь порошок в вино и подбавь в чашу царевича и Фаррох-руза, чтобы они выпили и померли, а все богатство нам досталось, а уж мы тебе долю выделим и себя не забудем.
Тут дали они этому невольнику мискаль смертельного яда, который Альян постоянно носил при себе, таким образом по причине своего злонравия сбились с пути, решились на злодейство и вознамерились покуситься на жизнь обоих царевичей.
Когда Темерташ услышал это, понял их вероломство, увидел то зелье, которое они ему дали, и услыхал их посулы, он пообещал им жизнь тех двух юношей, а сам огорчился и опечалился. Говорит про себя: «Жалко ведь, коли двое таких молодцов погибнут от руки негодяев». Поразмыслил он, как делу помочь, подумал и сказал себе: «Ты, парень, совсем ума-разума лишился, ежели за такое дело берешься! Неужто непонятно: если ты тех убьешь, эти два богатыря тебя в живых не оставят, прикончат вскорости, в сем мире ты ничего не достигнешь, а на Страшном суде тебя ввергнут в ад. Пойди-ка ты да и расскажи все царевичам!»
Пораскинул он мозгами, видит, нет другого выхода, кроме как пойти и открыть все Хоршид-шаху, чтобы тот остерегался богатырей. Как решил, так сразу и сделал: вошел один к Хоршид-шаху, рассказал ему, что богатыри замыслили, и отдал то зелье.
Царевич встал, обнял его, снял со своей руки браслет, драгоценными каменьями украшенный, отдал ему и сказал:
– О благородный юноша, ради сочувствия, которое ты проявил ко мне и моему брату, высыпь это,зелье им в пищу! Ведь они тебе ничего не дадут взамен того, что тебе совершить назначили, убьют и тебя тоже, а я тебя сделаю богатырем в дружине своей, пожалую тебе все, что им принадлежало, произведу тебя в казначеи, сделаю своим надимом и наперсником. Клянусь прочностью отцовского трона и жизнью Фаррох-руза, что исполню все обещанное, и даже более того.
Темерташ поклонился, вышел и дождался, пока ночь кончилась и стало светло. Остановились они на привал, царевич захотел вина выпить – он ведь всю ночь успокоиться не мог, говорил себе: «Если бы этот мальчик не выказал приязни ко мне и не открыл мне этой тайны, как бы я узнал, что кто-то питает ко мне такую злобу? Пришлось бы нам с братом погибнуть». Возблагодарил он бога. Только приступил к винопитию, появились оба богатыря со свитой. Темерташ стал разливать вино. Богатыри-то возмечтали, что они царевича убьют, а царевич их опередил, упрочил свое положение. Пребывал он в безопасности, но не в беспечности, все поглядывал, когда вино свое действие окажет. Оба богатыря начали невольнику знаки делать, а царевич тотчас заметил. Виночерпий потихоньку бросил яд в чашу и вошел в круг пирующих. Приблизился к Альяну, подал чашу, тот ее осушил. Он сразу чашу у него взял, яд туда бросил и передал Альяру. И этот выпил. Потом стал юноша другим наливать. Не успела чаша дойти до царевича, как оба богатыря упали мертвыми. Темерташ поклонился и сказал:
– О царевич, пусть все твои враги так вот падут с позором. Их надо обезглавить, ведь они тебе враги, а врагам надо головы рубить.
Тут царевич восхвалил Темерташа, а потом рассказал дружине, что случилось. Поднялись все и прокляли тех предателей. А царевич приказал, чтобы обоим отсекли головы. Приближенные же его сказали:
– О царевич, кто плохо поступает – по заслугам получает. Никакой обиды они от тебя не видели, сами впали во грех, а господь-то все знает!
Царевич поблагодарил всех, а Темерташу подарил красивое платье и пожаловал ему достояние Альяна и Альяра. Сделал он юношу своим личным надимом и казначеем назначил, поверенным своих тайн, положил ему особое довольствие. Пустились они снова в путь, миновали пустыню и достигли мест обитаемых.
А по ту сторону пустыни был город, который назывался Тур-Замин. Три дня они там отдыхали от дорожных тягот, а на четвертый день вновь отправились в путь, пока однажды рано поутру не открылись перед ними город и страна Чин. Вот уж они к городским воротам подъехали. Шах дал приказ опустить наружную дверь. Тогда принялись они палатки одну к другой ставить, а в городе волнение началось: жители высыпали на крепостную стену, наблюдают за пришельцами. Потом послали шаху Фагфуру доложить: мол, здесь военный отряд спешился числом в тысячу всадников, воины все отлично вооружены, богато снаряжены.
Всеми делами у Фагфура заправлял Мехран-везир, человек, умудренный опытом, много испытавший, жизнь повидавший; он как раз в это время сидел у шаха.
– О везир, кто бы это мог быть и зачем они прибыли? – спросил шах. – Пошли кого-нибудь разузнать, кто они и чего хотят.
А у того шаха был один хаджиб, умелый, и опытный, и красноречивый, а в своем ремесле и вовсе несравненный. Подозвал его Мехран-везир и говорит:
– Пойди-ка погляди, чья это дружина, откуда они прибыли, друзья это или враги, свои или чужие, надолго пожаловали или нет? И поскорее сообщи нам, чтобы мы наготове были.
Масгуль-хаджиб поклон отдал, булавой пристукнул, вышел из шахских покоев, оседлал резвого коня, выехал за ворота и поскакал в лагерь царевича.
ГЛАВА ПЯТАЯ. О том, как посватался Хоршид-шах к Махпари и что из этого получилось, как встретился царевич с Шогалем и Самаком
– Душа моя, радуйся: отец устроит твои дела. Раз ты того желаешь, я отправлю тебя сватать твою возлюбленную, пусть будет по-твоему.
Хоршид-шах вознес хвалу отцу и довольный вернулся к себе. А Марзбан-шах, когда осчастливленный сын вышел, тотчас приказал открыть двери сокровищницы и собрать великое множество драгоценностей, золота, серебра, мускуса, амбры, камфары, платья из румийского и багдадского атласа – всего харваров двадцать, а сверх того палатки, и шатры, и обоз, и арсенал, и кухню, и умывальню, и все прочее, что необходимо. Потом кликнул тех двух богатырей, Альяна и Альяра, и сказал:
– Выпало вам ехать в страну Чин с моим сыном – он ведь совсем дитя, не все еще разумеет, не все умеет, так что вам и судить и рядить – вместе поедете.
Богатыри поклонились и сказали:
– Мы слуги шаха, что он прикажет, то и сделаем.
Отобрал Марзбан-шах в провожатые сыну тысячу всадников – из тех, у кого жены да дети, чтоб прониклись сочувствием к Хоршид-шаху. А Хоршид-шах пошел с матерью и сестрой попрощаться. Заплакали те, зарыдали. Гольнар говорит:
– Сынок, тебе наскучило с матерью жить, а я-то на тебя еще не нагляделась. Считай эту разлуку последней – чует мое сердце, не видать тебе больше матери.
Зарыдала она при этих словах, как только может рыдать человек, а сестра царевича со слезами на землю пала, стеная и причитая. Фаррох-руз тут же стоял, плакал и рыдал, приговаривал:
– Матушка, коли ты страдаешь от разлуки с Хоршид-шахом, знай, что я и вовсе не могу жить без брата. Позволь мне с ним ехать, нет мне без него жизни.
Гольнар заплакала еще сильней и сказала:
– Ну он-то, я понимаю, из-за любви родной дом бросает, а тебе что за дело? Оставайся с матерью, чтобы на глазах был!
– У меня без него сердце не на месте, матушка, – ответил Фаррох-руз. – Если добром не отпустишь – сбегу из дома или учиню над собой что-нибудь.
Плачет мать, заливается, что двое таких сыновей от нее уезжают. Сердце подсказывает, что никогда она больше их не увидит. Попрощались Хоршид-шах и Фаррох-руз, обняли мать и стали собираться в путь.
Когда пробили барабаны отбытия, Марзбан-шах с Хаман-везиром, с приближенными и дружиной отправились проводить царевича. Проехали один переход, царевич спешился, поцеловал стремя отца и сказал:
– О государь-отец, возвращайся, ведь передо мной еще долгий путь, а шаху нельзя больше себя утруждать. Поезжай назад и поминай меня в молитвах, а я, коли господь пожелает, скоро ворочусь тебе служить.
А отец ему наказал:
– Смотри, сын мой, если возвратишься благополучно, а меня уже не застанешь в живых, соблюдай отцовские законы и обычаи, управляй государством по правде и по справедливости, правь царством ревностно и разумно.
Тут они еще раз простились и так зарыдали при этом, что вся дружина прослезилась, а потом Марзбан-шах вернулся в город.
Путешествуют Хоршид-шах и Фаррох-руз с богатырями Альяном и Альяром, с тысячью всадников, день и ночь едут, покрывают переход за переходом без воды и без травы, проезжают одно место за другим – проводник их ведет. И вот в скором времени достигли они края пустыни, а через нее сорок дней пути без водопоя и без привала. Пришел проводник к Хоршид-шаху, тут же и богатыри были. Он сказал:
– О царевич, да будет тебе известно, что впереди сорокадневный переход по пустыне. Надо нам заготовить дорожные припасы, воду и корм для животных, иначе нам пустыни не одолеть.
А царевич во всем советовался с богатырями. Он стал их спрашивать, как, мол, тут быть, наказывать стал, чтобы устроили все как положено, а Альян и Альяр ему в ответ:
– У нас скота с собой много. С пищей и водой никаких затруднений не будет, еще навьючим запас корма для скота на пятьдесят дней – и перейдем пустыню эту. С таким делом мы легко справимся – и потруднее бывали.
С этими словами они припасли сколько надо хлеба, воды и корма и двинулись в путь. И открылась перед ними пустыня такая, точно никогда не ступала по ней нога человека: безводная и бесплодная, степь голая, пески жаркие, сыпучие, обиталище дивов и гулей ужасных. Устрашенные, пробирались они через эту пустыню, пока не проехали полдороги.
Налетел тут демон зависти, вцепился в Альяна и Альяра – и дурные свойства их натуры закипели, злые и запретные деяния наружу вырвались. Начали они говорить друг другу: «Чего ради мы слушаемся мальчишку? Учиним с ним ссору, заберем себе все богатства и станем сами господами да царями. Только вот с Фаррох-рузом что делать?» Согласились на том, что надо обоих убрать, что дружина, мол, за нас, а кто против нас, тех перебьем. Даже и то обговорили, каким способом погубить братьев, и решили их отравить.
А господь всевышний судил так, что был у Альяна и Альяра мальчик-раб по имени Темерташ, очень красивый и разумный. Когда Хоршид-шах садился вино пить, этот мальчонка исполнял службу виночерпия. И задумали Альян и Альяр возложить погибель царевича и Фаррох-руза на Темерташа. Они позвали его к себе и говорят:
– Хотим тебе дело одно поручить. Ежели справишься – отпустим тебя на волю, забудешь ты про горе-нужду, сам богатырем станешь.
Темерташ поклонился, сказал:
– Я ваш раб, исполню все, что прикажете.
– Вот что нужно сделать. Истолки это зелье и спрячь. Когда примется царевич бражничать, всыпь порошок в вино и подбавь в чашу царевича и Фаррох-руза, чтобы они выпили и померли, а все богатство нам досталось, а уж мы тебе долю выделим и себя не забудем.
Тут дали они этому невольнику мискаль смертельного яда, который Альян постоянно носил при себе, таким образом по причине своего злонравия сбились с пути, решились на злодейство и вознамерились покуситься на жизнь обоих царевичей.
Когда Темерташ услышал это, понял их вероломство, увидел то зелье, которое они ему дали, и услыхал их посулы, он пообещал им жизнь тех двух юношей, а сам огорчился и опечалился. Говорит про себя: «Жалко ведь, коли двое таких молодцов погибнут от руки негодяев». Поразмыслил он, как делу помочь, подумал и сказал себе: «Ты, парень, совсем ума-разума лишился, ежели за такое дело берешься! Неужто непонятно: если ты тех убьешь, эти два богатыря тебя в живых не оставят, прикончат вскорости, в сем мире ты ничего не достигнешь, а на Страшном суде тебя ввергнут в ад. Пойди-ка ты да и расскажи все царевичам!»
Пораскинул он мозгами, видит, нет другого выхода, кроме как пойти и открыть все Хоршид-шаху, чтобы тот остерегался богатырей. Как решил, так сразу и сделал: вошел один к Хоршид-шаху, рассказал ему, что богатыри замыслили, и отдал то зелье.
Царевич встал, обнял его, снял со своей руки браслет, драгоценными каменьями украшенный, отдал ему и сказал:
– О благородный юноша, ради сочувствия, которое ты проявил ко мне и моему брату, высыпь это,зелье им в пищу! Ведь они тебе ничего не дадут взамен того, что тебе совершить назначили, убьют и тебя тоже, а я тебя сделаю богатырем в дружине своей, пожалую тебе все, что им принадлежало, произведу тебя в казначеи, сделаю своим надимом и наперсником. Клянусь прочностью отцовского трона и жизнью Фаррох-руза, что исполню все обещанное, и даже более того.
Темерташ поклонился, вышел и дождался, пока ночь кончилась и стало светло. Остановились они на привал, царевич захотел вина выпить – он ведь всю ночь успокоиться не мог, говорил себе: «Если бы этот мальчик не выказал приязни ко мне и не открыл мне этой тайны, как бы я узнал, что кто-то питает ко мне такую злобу? Пришлось бы нам с братом погибнуть». Возблагодарил он бога. Только приступил к винопитию, появились оба богатыря со свитой. Темерташ стал разливать вино. Богатыри-то возмечтали, что они царевича убьют, а царевич их опередил, упрочил свое положение. Пребывал он в безопасности, но не в беспечности, все поглядывал, когда вино свое действие окажет. Оба богатыря начали невольнику знаки делать, а царевич тотчас заметил. Виночерпий потихоньку бросил яд в чашу и вошел в круг пирующих. Приблизился к Альяну, подал чашу, тот ее осушил. Он сразу чашу у него взял, яд туда бросил и передал Альяру. И этот выпил. Потом стал юноша другим наливать. Не успела чаша дойти до царевича, как оба богатыря упали мертвыми. Темерташ поклонился и сказал:
– О царевич, пусть все твои враги так вот падут с позором. Их надо обезглавить, ведь они тебе враги, а врагам надо головы рубить.
Тут царевич восхвалил Темерташа, а потом рассказал дружине, что случилось. Поднялись все и прокляли тех предателей. А царевич приказал, чтобы обоим отсекли головы. Приближенные же его сказали:
– О царевич, кто плохо поступает – по заслугам получает. Никакой обиды они от тебя не видели, сами впали во грех, а господь-то все знает!
Царевич поблагодарил всех, а Темерташу подарил красивое платье и пожаловал ему достояние Альяна и Альяра. Сделал он юношу своим личным надимом и казначеем назначил, поверенным своих тайн, положил ему особое довольствие. Пустились они снова в путь, миновали пустыню и достигли мест обитаемых.
А по ту сторону пустыни был город, который назывался Тур-Замин. Три дня они там отдыхали от дорожных тягот, а на четвертый день вновь отправились в путь, пока однажды рано поутру не открылись перед ними город и страна Чин. Вот уж они к городским воротам подъехали. Шах дал приказ опустить наружную дверь. Тогда принялись они палатки одну к другой ставить, а в городе волнение началось: жители высыпали на крепостную стену, наблюдают за пришельцами. Потом послали шаху Фагфуру доложить: мол, здесь военный отряд спешился числом в тысячу всадников, воины все отлично вооружены, богато снаряжены.
Всеми делами у Фагфура заправлял Мехран-везир, человек, умудренный опытом, много испытавший, жизнь повидавший; он как раз в это время сидел у шаха.
– О везир, кто бы это мог быть и зачем они прибыли? – спросил шах. – Пошли кого-нибудь разузнать, кто они и чего хотят.
А у того шаха был один хаджиб, умелый, и опытный, и красноречивый, а в своем ремесле и вовсе несравненный. Подозвал его Мехран-везир и говорит:
– Пойди-ка погляди, чья это дружина, откуда они прибыли, друзья это или враги, свои или чужие, надолго пожаловали или нет? И поскорее сообщи нам, чтобы мы наготове были.
Масгуль-хаджиб поклон отдал, булавой пристукнул, вышел из шахских покоев, оседлал резвого коня, выехал за ворота и поскакал в лагерь царевича.
ГЛАВА ПЯТАЯ. О том, как посватался Хоршид-шах к Махпари и что из этого получилось, как встретился царевич с Шогалем и Самаком
А сочинитель сей истории рассказывает вот что.
Когда царевич спешился у ворот города Чин, Фаррох-руз, его брат, сказал ему с глазу на глаз:
– О великий царевич, братец мой ненаглядный! Хочу я тебе словечко молвить – так мне благоразумие велит, душа так просит. Коли ты не против, коли сочтешь слова мои правдивыми и полезными, тогда скажу.
– О великий и мудрый, о мой старший брат, – говорит ему в ответ царевич, – я тебе не стану противоречить, из воли твоей не выйду, ты меня старше, ты меня лучше, а уж наставления твои самые верные. Так о чем речь?
– О царевич, знай и ведай, что дело, которое ты затеял, трудное и рискованное, а жизнь дорога, нельзя ее каждый шаг опасности подвергать. Ведь все, что ни делается, совершают ради жизни, а коли жизни лишиться, какой прок от тех деяний? Поразмыслил твой брат хорошенько и решил: надобно всегда жизнь оберегать, только так и поступать. Мы с тобою очень похожи – и ликом, и оком, и волосом, и голосом, и всею статью. Никто нас различить не может, разве что слуги наши старые, но и те по платью судят, да порой ошибаются. Сама судьба велела этим воспользоваться, переодеться мне в твою одежду, сесть на твое место под именем Хоршид-шаха, а тебе преобразиться в Фаррох-руза. Да так, чтобы никто не знал об этом. Ведь когда нас приведут во дворец, явится нянька царевны и начнет свои загадки задавать. Я не смогу ответить. Нянька меня заберет, но ты-то будешь на свободе, авось что-нибудь сумеешь придумать. Если я жив останусь, ты меня вызволишь, а если убьют меня, воздашь за мою кровь и постараешься достичь своей цели. Я готов пожертвовать жизнью ради тебя.
Хоршид-шах вознес за него молитву богу, а потом сказал:
– О брат, это мое дело. Ведь влюблен я! Из-за этой любви я родной дом оставил, тебя вместе с собой невзгодам и лишениям подверг. И жертвовать собой надо тоже мне. А тебе надлежит, если со мной что случится, сообщить отцу и матери, так что будь готов отомстить за меня.
– Не я ли тебя, брат, с самого начала спрашивал – говорить мне или нет? – упрекнул Фаррох-руз. – Не ты ли молвил «говори»? Так что теперь не возражай. Надо сделать так, как я сказал, это будет благоразумно.
Выслушал его Хоршид-шах, тотчас одел Фаррох-руза в свое платье, тот вошел в царский шатер, сел на тахт, а Хоршид-шах стал почтительно возле него, и никто из свиты ничего не заметил. В это время и прибыл тот Масгуль-хаджиб. Стража, стоявшая у входа в шатер, доложила, что, мол, от богдыхана хаджиб прибыл, дожидается, какой приказ будет. Царевич приказал впустить его.
Фаррох-руз на тахте сидит, Хоршид-шах перед ним стоит, слуги и прислужники в ряд выстроились, тут и вошел Масгуль-хаджиб. Видит, Фаррох-руз сидит на тахте. Поглядел на него хаджиб, поклонился ему земным поклоном, приветствовал его как положено. Потом речь повел:
– О прекрасный юноша, царь мира Фагфур изволит спрашивать, какого вы, дай вам бог счастья, роду-племени, откуда прибыли, зачем пожаловали, по какой причине в нашу сторону завернули. Ответь нам, чтобы мы поступали в соответствии с вашими намерениями.
Когда хаджиб кончил говорить. Фаррох-руз головой кивнул и сказал:
– О почтенный хаджиб, передай мой привет шаху и скажи ему, что я – Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха, падишаха Халеба и всей Сирии. Стало нам известно, что у шаха есть дочь, прекрасная, как звезда. Я прибыл в эту страну, чтобы посвататься к ней, ради этого приехал к шаху на поклон. Никаких других дел у меня здесь нет, я одного хочу – породниться с шахом. Коли соизволит он принять меня – поклонюсь ему в землю, почет окажу, коли нет – возвращусь домой, вот и все. Поезжай и передай это шаху.
Выслушал Масгуль-хаджиб эти слова, отдал поклон, вернулся во дворец к Фагфуру-богдыхану и сказал:
– Великий государь, сын Марзбан-шаха из Халеба приехал свататься.
Выслушал это Фагфур и опечалился. Обратился он к Мех-ран-везиру:
– Что за напасть такая: из-за этой девчонки все цари со мной рассорились! Уж лучше бы у меня совсем не было дочери, одни неприятности с нею.
Мехран-везир говорит:
– О шах, с тех пор как мир стоит, были у царей дочери и один царский род с другим то браки заключал, то раздоры затевал. А твои беды не из-за дочери, а из-за кормилицы-колдуньи, и все это по воле судьбы. Ничего не поделаешь, с этой ведьмой никто не справится: надо, чтобы истинный бог себя оказал. Прикажи украсить город, дружине вели навстречу гостю выступить – ведь он царский сын, ему подобает с провожатыми в город войти.
– Делать нечего, – согласился Фагфур. – Ну, пускай люди знают, что это ты их благодетель.
Приказал шах жителям, чтобы город украсили и горожане праздничное платье надели. Жители занялись этими хлопотами. А Фагфур велел, чтобы Мехран-везир с вельможами и дружиной из тысячи всадников, с хаджибами снарядились и выступили к лагерю Хоршид-шаха. Известили Хоршид-шаха, что из города народ идет – встречу ему устраивают. Царевич на тахте облачился в шахские одежды, повязал царский пояс, возложил на голову драгоценный венец. Хоршид-шах стал почтительно возле тахта, а Темерташа на стражу поставили. Выстроились в ряд слуги, вошел в шатер Мехран-везир с вельможами. Поглядел он на прекрасный лик Фаррох-руза, восхвалил его и благословил. Потом подал знак, и стали царевичу представлять весь народ. Тут принесли розовой воды, испили они и пожелали стол накрыть, чтобы Масгуль-хаджиб всем заправлял и услужал им, но тот сказал:
– О царевич, мы ведь не в гости пришли! Нас послал повелитель мира Фагфур, мол, пусть царевич изволит прибыть во дворец – мы его ждем-дожидаемся. А уж в шахском дворце пируйте, как вашей душе угодно.
Фаррох-руз приказал принести почетное платье для Мехран-везира и знатных хаджибов, одарил всех, а сам нарядился в царские одежды, сел на коня и направился к городу, а Хоршид-шах – за ним. Всю дорогу до города их нисаром осыпали. Подъехали они к городским воротам – Мехран-везир, за ним Фаррох-руз, ворота отворили, и открылся город, весь разукрашенный, на башнях певицы сидят, песни распевают. Двинулись царевичи к шахскому замку. Смотрят по сторонам, видят, палаты понаставлены высокие да величавые, лавки кругом богатые, дорога египетскими циновками устлана, невольники в ряд выстроены. Тут подошли хаджибы в златоверхих шапках, взяли Фаррох-руза под руки, помогли с коня сойти, привратники золотые запоры отомкнули, прислужники занавес дверной подняли. Фаррох-руз миновал первый занавес, оказался перед вторым. Подождал, пока его открыли, двинулся к третьему, прошли его, очутились перед четвертым, перешли за пятый, шестой увидали, тут занавес вверх взвился.
Посмотрел Фаррох-руз, а перед ним тронный зал, словно для Джамшида [13] построен: четыреста шагов в длину, четыреста в ширину, из четырехцветных кирпичей сложен, мрамором и изразцами бирюзовыми облицован, а посреди – бассейн с фонтаном. В бассейне рыбки из золота и серебра, внутри полые, плавают, а напротив тахт стоит из тикового дерева и слоновой кости, черного дерева и сандала. Сидит на тахте шах Фагфур, опершись на четыре подушки, с короной на челе, а по правую руку от него – золотые и серебряные табуреты. Луноликие невольники в атласных одеждах, в шапочках, шелком шитых, в два ряда стоят, а чавуши [14] и чтецы Корана, хлопая хлыстом по голенищам и восславляя бога, подходят к тахту, возносят хвалу шаху Фагфуру и рассаживаются на подушках вокруг тех табуретов.
Фаррох-руз сел на золотой табурет. Шах Фагфур оглядел его красоту и стать, видит, перед ним молодой витязь, складный да ладный. А везир с богатырями за ними наблюдали. Везир сделал знак, чтобы прохладительные напитки подавали. Принесли напитки, разлили по золотым и серебряным чашам. Дворецкий со всех кубков пробу снял, тогда поднесли питье гостям и хозяевам, и они выпили. Потом вышли стольники, накрыли стол – откушали все. Шах Фагфур сидел со своими везирами и надимами, приказывал им ухаживать за Фаррох-рузом, похваливать его. Тут подбежали слуги с тазами да кувшинами, чтобы гости руки помыли, все, что нужно для пира, приготовили, подали золотые и серебряные подносы со сластями, расставили изящные золотые графины. Сладкоголосые музыканты завели песни, да так, что их напевы до небес долетали. Виночерпии подливали вино гостям, пока те не напились изрядно.
Тогда шах Фагфур начал разговор с Фаррох-рузом.
– О царевич, – говорит, – да будет благословен твой приезд в эту страну, а зачем ты все-таки к нам пожаловал?
– О великий шах, – Фаррох-руз ему отвечает, – на поклон к тебе прибыл в надежде склонить тебя, чтобы отдал за меня свою дочь, чтобы Марзбан-шах и шах Фагфур зажили одной семьей.
Как услышал Фагфур эти слова, голову повесил. Долго он так сидел, потом поднял взор и сказал:
– О царевич, если бы у меня вместо одной дочери сто тысяч было, я бы их всех за тебя отдал. Такой зять любому по душе! Да не хочу я тебя в это дело втягивать. Знай, что твоего предложения я не принимаю – ради твоей же пользы. Ежели тебе царство надобно, то клянусь богом-создателем, что я его тебе отдам, не в том суть. А что до моей дочери – берегись, кабы люди не проведали, что к чему. Полагаю, ты слыхал, повсюду молва прошла о том, сколь бессилен я перед ведьмой-нянькой. До сего дня двадцать один царевич приезжал свататься, но из-за нее никому не удалось добиться успеха, и они отказались от своего намерения. Я такие речи веду ради твоего блага, ради отца твоего – понимаю я, каково ему сейчас в разлуке с таким сыном. Никогда я не говорил ничего подобного никому из женихов моей дочери. А то, что сказал, для твоей же пользы. Если желаешь, погоди, пока колдунья-кормилица помрет, – я тебе тотчас дочку предоставлю.
Фаррох-руз ему ответил:
– За добрый совет тебе спасибо, только не могу я себе такой слабости разрешить, чтобы сидеть и ждать, пока-то нянька помрет.
На каждое слово Фаррох-руза Фагфур находил ответ, так что беседа их затянулась. А у Фагфура был преданный слуга, смотритель его личных покоев по имени Лала-Салех, то есть евнух Салех.
Фагфур сказал ему:
– Лала, пойди-ка в комнату моей дочери Махпари и скажи ей, что к нам прибыл жених из Халеба. Зовут его Хоршид-шах, он просит отдать Махпари за него.
Лала-Салех отправился к девушке, вошел, поклонился и сказал:
– О царевна, великий шах говорит, что Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха из Халеба, приехал свататься, просит отдать тебя за него.
Та кормилица сидела возле девушки. Услышала она эту весть, взяла девушку за руку, нарядила и разубрала ее, словно сто тысяч кумиров царских, а Лала-Салех тем временем пошел вперед и объявил:
– Девушка идет.
Шах приказал, чтобы зал от посторонних освободили, так что остались там шах с Мехран-везиром и Фаррох-руз с Хоршид-шахом. Хоршид-шах и говорит себе: «Погляжу-ка, та ли это девушка, имя которой на перстне написано». Подумал он так, приготовил взоры свои, а тут как раз и появились слуги, а за ними невольницы, а за ними нянька, а за нею девушка шла.
Посмотрел Хоршид-шах, видит луноликую красавицу, которая облаком выплыла из внутренних покоев, стройная, как кипарис. Будто райская гурия выступала она, и взоры всех были прикованы к ней, а уж о Хоршид-шахе и говорить нечего, он глаз от нее отвести не мог. И только Фаррох-руз по обычаю опустил голову и продолжал беседовать с шахом. Но тут эта кормилица, некрасивая и нечестивая, злонравная и злоречивая, да еще и зловредная, вмешалась в разговор:
– Который жених-то?
– Я жених, – говорит Фаррох-руз.
– Условия знаешь? – спрашивает кормилица. – Видал необъезженного коня и чернокожего раба? Известно тебе про испытание вопросом?
– Если бы неизвестно было, я бы сюда не заявился, – ответил Фаррох-руз.
На следующий день шах приказал приготовить все на мей-дане. Шах вышел из дворца, стал под балдахином, Хоршид-шах, одетый в царские одежды, тоже явился вместо Фаррох-руза (а Фаррох-руз на его место встал). Подлая нянька приказала привести коня – пегой масти, упрямого, как стадо слонов, – того вывели на середину мейдана, а Хоршид-шах вышел вперед да как крикнет! Конь голову к царевичу повернул, а он подскочил, ударил его кулаком промеж ноздрей и за уши ухватил, так что тот сразу ослабел, задрожал весь. Хоршид-шах набросил на него седло, вскочил ему на спину и проскакал круг по мейдану, выделывая разные удивительные штуки. Зрители возликовали, а Хоршид-шах, не слезая с коня, подъехал к Фагфуру и приветствовал его.
Фагфур-шах его похвалил, наградил почетным платьем, и Хоршид-шах отправился к себе, скоротал эту ночь в обществе Фаррох-руза.
На другой день, когда поднялось озаряющее мир солнце, снова украсили городскую площадь, цари прибыли туда, и каждый занял свое место. На мейдан вышел чернокожий раб в кожаных шароварах, огромный, как гора, и остановился на самой середине площади. А с другой стороны ступил на площадь Хоршид-шах, стройный, словно кипарис. И все люди подивились его красоте, стали его жалеть и проклинать няньку. Когда Хоршид-шах поравнялся с черным рабом, он испустил боевой клич и бросился на него, и тот тоже кинулся на царевича, словно див какой-нибудь.
Схватились они, царевич поднатужился, ухватил негра за ноги обеими руками, оторвал от земли, поднял над головой и так припечатал, что сломал ему шею, спину и поясницу.
Тут все закричали, царевич Хоршид-шах подбежал и поцеловал шаху руку, а Фагфур в ответ расцеловал его и надел на него богатый халат. А посрамленная кормилица взяла девушку за руку и ушла к себе.
Люди восхвалили царевича и разошлись по домам, пока не прошла ночь и не наступил новый день. Фагфур-шах приказал, чтобы тронный зал украсили и убрали, сел на золотой престол и послал за Хоршид-шахом. Тот облачился в платье Фаррох-руза, а Фаррох-руз нарядился в царские одежды, отправился к шаху Фагфуру и сел на свое место. Нянька-негодяйка и девушка тоже пришли. Потом нянька со злобой и гневом обратилась к Фаррох-рузу и сказала:
– Ну-ка отвечай, кто такой говорящий кипарис и каковы его приметы.
Фагфур и Мехран-везир подивились речам няньки, а Фаррох-руз сказал:
– Эй, кормилица, это не вопрос, а плутовство. Если бы ты настоящий вопрос задала, я бы тебе сразу ответил, а чтобы козни-плутни твои разгадать, три дня срока нужно, тогда я тебе, десять ответов предоставлю.
– Вовсе это не козни, что за козни такие?! – говорит нянька, а сама ногой в подножие трона уперлась, подхватила Фаррох-руза и утащила к себе, а девушка за нею следом пошла.
Тут все завопили, зашумели, шах тоже опечалился, а Хоршид-шах, огорченный и растерянный, вернулся к себе, сел с друзьями брата оплакивать.
Когда царевич спешился у ворот города Чин, Фаррох-руз, его брат, сказал ему с глазу на глаз:
– О великий царевич, братец мой ненаглядный! Хочу я тебе словечко молвить – так мне благоразумие велит, душа так просит. Коли ты не против, коли сочтешь слова мои правдивыми и полезными, тогда скажу.
– О великий и мудрый, о мой старший брат, – говорит ему в ответ царевич, – я тебе не стану противоречить, из воли твоей не выйду, ты меня старше, ты меня лучше, а уж наставления твои самые верные. Так о чем речь?
– О царевич, знай и ведай, что дело, которое ты затеял, трудное и рискованное, а жизнь дорога, нельзя ее каждый шаг опасности подвергать. Ведь все, что ни делается, совершают ради жизни, а коли жизни лишиться, какой прок от тех деяний? Поразмыслил твой брат хорошенько и решил: надобно всегда жизнь оберегать, только так и поступать. Мы с тобою очень похожи – и ликом, и оком, и волосом, и голосом, и всею статью. Никто нас различить не может, разве что слуги наши старые, но и те по платью судят, да порой ошибаются. Сама судьба велела этим воспользоваться, переодеться мне в твою одежду, сесть на твое место под именем Хоршид-шаха, а тебе преобразиться в Фаррох-руза. Да так, чтобы никто не знал об этом. Ведь когда нас приведут во дворец, явится нянька царевны и начнет свои загадки задавать. Я не смогу ответить. Нянька меня заберет, но ты-то будешь на свободе, авось что-нибудь сумеешь придумать. Если я жив останусь, ты меня вызволишь, а если убьют меня, воздашь за мою кровь и постараешься достичь своей цели. Я готов пожертвовать жизнью ради тебя.
Хоршид-шах вознес за него молитву богу, а потом сказал:
– О брат, это мое дело. Ведь влюблен я! Из-за этой любви я родной дом оставил, тебя вместе с собой невзгодам и лишениям подверг. И жертвовать собой надо тоже мне. А тебе надлежит, если со мной что случится, сообщить отцу и матери, так что будь готов отомстить за меня.
– Не я ли тебя, брат, с самого начала спрашивал – говорить мне или нет? – упрекнул Фаррох-руз. – Не ты ли молвил «говори»? Так что теперь не возражай. Надо сделать так, как я сказал, это будет благоразумно.
Выслушал его Хоршид-шах, тотчас одел Фаррох-руза в свое платье, тот вошел в царский шатер, сел на тахт, а Хоршид-шах стал почтительно возле него, и никто из свиты ничего не заметил. В это время и прибыл тот Масгуль-хаджиб. Стража, стоявшая у входа в шатер, доложила, что, мол, от богдыхана хаджиб прибыл, дожидается, какой приказ будет. Царевич приказал впустить его.
Фаррох-руз на тахте сидит, Хоршид-шах перед ним стоит, слуги и прислужники в ряд выстроились, тут и вошел Масгуль-хаджиб. Видит, Фаррох-руз сидит на тахте. Поглядел на него хаджиб, поклонился ему земным поклоном, приветствовал его как положено. Потом речь повел:
– О прекрасный юноша, царь мира Фагфур изволит спрашивать, какого вы, дай вам бог счастья, роду-племени, откуда прибыли, зачем пожаловали, по какой причине в нашу сторону завернули. Ответь нам, чтобы мы поступали в соответствии с вашими намерениями.
Когда хаджиб кончил говорить. Фаррох-руз головой кивнул и сказал:
– О почтенный хаджиб, передай мой привет шаху и скажи ему, что я – Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха, падишаха Халеба и всей Сирии. Стало нам известно, что у шаха есть дочь, прекрасная, как звезда. Я прибыл в эту страну, чтобы посвататься к ней, ради этого приехал к шаху на поклон. Никаких других дел у меня здесь нет, я одного хочу – породниться с шахом. Коли соизволит он принять меня – поклонюсь ему в землю, почет окажу, коли нет – возвращусь домой, вот и все. Поезжай и передай это шаху.
Выслушал Масгуль-хаджиб эти слова, отдал поклон, вернулся во дворец к Фагфуру-богдыхану и сказал:
– Великий государь, сын Марзбан-шаха из Халеба приехал свататься.
Выслушал это Фагфур и опечалился. Обратился он к Мех-ран-везиру:
– Что за напасть такая: из-за этой девчонки все цари со мной рассорились! Уж лучше бы у меня совсем не было дочери, одни неприятности с нею.
Мехран-везир говорит:
– О шах, с тех пор как мир стоит, были у царей дочери и один царский род с другим то браки заключал, то раздоры затевал. А твои беды не из-за дочери, а из-за кормилицы-колдуньи, и все это по воле судьбы. Ничего не поделаешь, с этой ведьмой никто не справится: надо, чтобы истинный бог себя оказал. Прикажи украсить город, дружине вели навстречу гостю выступить – ведь он царский сын, ему подобает с провожатыми в город войти.
– Делать нечего, – согласился Фагфур. – Ну, пускай люди знают, что это ты их благодетель.
Приказал шах жителям, чтобы город украсили и горожане праздничное платье надели. Жители занялись этими хлопотами. А Фагфур велел, чтобы Мехран-везир с вельможами и дружиной из тысячи всадников, с хаджибами снарядились и выступили к лагерю Хоршид-шаха. Известили Хоршид-шаха, что из города народ идет – встречу ему устраивают. Царевич на тахте облачился в шахские одежды, повязал царский пояс, возложил на голову драгоценный венец. Хоршид-шах стал почтительно возле тахта, а Темерташа на стражу поставили. Выстроились в ряд слуги, вошел в шатер Мехран-везир с вельможами. Поглядел он на прекрасный лик Фаррох-руза, восхвалил его и благословил. Потом подал знак, и стали царевичу представлять весь народ. Тут принесли розовой воды, испили они и пожелали стол накрыть, чтобы Масгуль-хаджиб всем заправлял и услужал им, но тот сказал:
– О царевич, мы ведь не в гости пришли! Нас послал повелитель мира Фагфур, мол, пусть царевич изволит прибыть во дворец – мы его ждем-дожидаемся. А уж в шахском дворце пируйте, как вашей душе угодно.
Фаррох-руз приказал принести почетное платье для Мехран-везира и знатных хаджибов, одарил всех, а сам нарядился в царские одежды, сел на коня и направился к городу, а Хоршид-шах – за ним. Всю дорогу до города их нисаром осыпали. Подъехали они к городским воротам – Мехран-везир, за ним Фаррох-руз, ворота отворили, и открылся город, весь разукрашенный, на башнях певицы сидят, песни распевают. Двинулись царевичи к шахскому замку. Смотрят по сторонам, видят, палаты понаставлены высокие да величавые, лавки кругом богатые, дорога египетскими циновками устлана, невольники в ряд выстроены. Тут подошли хаджибы в златоверхих шапках, взяли Фаррох-руза под руки, помогли с коня сойти, привратники золотые запоры отомкнули, прислужники занавес дверной подняли. Фаррох-руз миновал первый занавес, оказался перед вторым. Подождал, пока его открыли, двинулся к третьему, прошли его, очутились перед четвертым, перешли за пятый, шестой увидали, тут занавес вверх взвился.
Посмотрел Фаррох-руз, а перед ним тронный зал, словно для Джамшида [13] построен: четыреста шагов в длину, четыреста в ширину, из четырехцветных кирпичей сложен, мрамором и изразцами бирюзовыми облицован, а посреди – бассейн с фонтаном. В бассейне рыбки из золота и серебра, внутри полые, плавают, а напротив тахт стоит из тикового дерева и слоновой кости, черного дерева и сандала. Сидит на тахте шах Фагфур, опершись на четыре подушки, с короной на челе, а по правую руку от него – золотые и серебряные табуреты. Луноликие невольники в атласных одеждах, в шапочках, шелком шитых, в два ряда стоят, а чавуши [14] и чтецы Корана, хлопая хлыстом по голенищам и восславляя бога, подходят к тахту, возносят хвалу шаху Фагфуру и рассаживаются на подушках вокруг тех табуретов.
Фаррох-руз сел на золотой табурет. Шах Фагфур оглядел его красоту и стать, видит, перед ним молодой витязь, складный да ладный. А везир с богатырями за ними наблюдали. Везир сделал знак, чтобы прохладительные напитки подавали. Принесли напитки, разлили по золотым и серебряным чашам. Дворецкий со всех кубков пробу снял, тогда поднесли питье гостям и хозяевам, и они выпили. Потом вышли стольники, накрыли стол – откушали все. Шах Фагфур сидел со своими везирами и надимами, приказывал им ухаживать за Фаррох-рузом, похваливать его. Тут подбежали слуги с тазами да кувшинами, чтобы гости руки помыли, все, что нужно для пира, приготовили, подали золотые и серебряные подносы со сластями, расставили изящные золотые графины. Сладкоголосые музыканты завели песни, да так, что их напевы до небес долетали. Виночерпии подливали вино гостям, пока те не напились изрядно.
Тогда шах Фагфур начал разговор с Фаррох-рузом.
– О царевич, – говорит, – да будет благословен твой приезд в эту страну, а зачем ты все-таки к нам пожаловал?
– О великий шах, – Фаррох-руз ему отвечает, – на поклон к тебе прибыл в надежде склонить тебя, чтобы отдал за меня свою дочь, чтобы Марзбан-шах и шах Фагфур зажили одной семьей.
Как услышал Фагфур эти слова, голову повесил. Долго он так сидел, потом поднял взор и сказал:
– О царевич, если бы у меня вместо одной дочери сто тысяч было, я бы их всех за тебя отдал. Такой зять любому по душе! Да не хочу я тебя в это дело втягивать. Знай, что твоего предложения я не принимаю – ради твоей же пользы. Ежели тебе царство надобно, то клянусь богом-создателем, что я его тебе отдам, не в том суть. А что до моей дочери – берегись, кабы люди не проведали, что к чему. Полагаю, ты слыхал, повсюду молва прошла о том, сколь бессилен я перед ведьмой-нянькой. До сего дня двадцать один царевич приезжал свататься, но из-за нее никому не удалось добиться успеха, и они отказались от своего намерения. Я такие речи веду ради твоего блага, ради отца твоего – понимаю я, каково ему сейчас в разлуке с таким сыном. Никогда я не говорил ничего подобного никому из женихов моей дочери. А то, что сказал, для твоей же пользы. Если желаешь, погоди, пока колдунья-кормилица помрет, – я тебе тотчас дочку предоставлю.
Фаррох-руз ему ответил:
– За добрый совет тебе спасибо, только не могу я себе такой слабости разрешить, чтобы сидеть и ждать, пока-то нянька помрет.
На каждое слово Фаррох-руза Фагфур находил ответ, так что беседа их затянулась. А у Фагфура был преданный слуга, смотритель его личных покоев по имени Лала-Салех, то есть евнух Салех.
Фагфур сказал ему:
– Лала, пойди-ка в комнату моей дочери Махпари и скажи ей, что к нам прибыл жених из Халеба. Зовут его Хоршид-шах, он просит отдать Махпари за него.
Лала-Салех отправился к девушке, вошел, поклонился и сказал:
– О царевна, великий шах говорит, что Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха из Халеба, приехал свататься, просит отдать тебя за него.
Та кормилица сидела возле девушки. Услышала она эту весть, взяла девушку за руку, нарядила и разубрала ее, словно сто тысяч кумиров царских, а Лала-Салех тем временем пошел вперед и объявил:
– Девушка идет.
Шах приказал, чтобы зал от посторонних освободили, так что остались там шах с Мехран-везиром и Фаррох-руз с Хоршид-шахом. Хоршид-шах и говорит себе: «Погляжу-ка, та ли это девушка, имя которой на перстне написано». Подумал он так, приготовил взоры свои, а тут как раз и появились слуги, а за ними невольницы, а за ними нянька, а за нею девушка шла.
Посмотрел Хоршид-шах, видит луноликую красавицу, которая облаком выплыла из внутренних покоев, стройная, как кипарис. Будто райская гурия выступала она, и взоры всех были прикованы к ней, а уж о Хоршид-шахе и говорить нечего, он глаз от нее отвести не мог. И только Фаррох-руз по обычаю опустил голову и продолжал беседовать с шахом. Но тут эта кормилица, некрасивая и нечестивая, злонравная и злоречивая, да еще и зловредная, вмешалась в разговор:
– Который жених-то?
– Я жених, – говорит Фаррох-руз.
– Условия знаешь? – спрашивает кормилица. – Видал необъезженного коня и чернокожего раба? Известно тебе про испытание вопросом?
– Если бы неизвестно было, я бы сюда не заявился, – ответил Фаррох-руз.
На следующий день шах приказал приготовить все на мей-дане. Шах вышел из дворца, стал под балдахином, Хоршид-шах, одетый в царские одежды, тоже явился вместо Фаррох-руза (а Фаррох-руз на его место встал). Подлая нянька приказала привести коня – пегой масти, упрямого, как стадо слонов, – того вывели на середину мейдана, а Хоршид-шах вышел вперед да как крикнет! Конь голову к царевичу повернул, а он подскочил, ударил его кулаком промеж ноздрей и за уши ухватил, так что тот сразу ослабел, задрожал весь. Хоршид-шах набросил на него седло, вскочил ему на спину и проскакал круг по мейдану, выделывая разные удивительные штуки. Зрители возликовали, а Хоршид-шах, не слезая с коня, подъехал к Фагфуру и приветствовал его.
Фагфур-шах его похвалил, наградил почетным платьем, и Хоршид-шах отправился к себе, скоротал эту ночь в обществе Фаррох-руза.
На другой день, когда поднялось озаряющее мир солнце, снова украсили городскую площадь, цари прибыли туда, и каждый занял свое место. На мейдан вышел чернокожий раб в кожаных шароварах, огромный, как гора, и остановился на самой середине площади. А с другой стороны ступил на площадь Хоршид-шах, стройный, словно кипарис. И все люди подивились его красоте, стали его жалеть и проклинать няньку. Когда Хоршид-шах поравнялся с черным рабом, он испустил боевой клич и бросился на него, и тот тоже кинулся на царевича, словно див какой-нибудь.
Схватились они, царевич поднатужился, ухватил негра за ноги обеими руками, оторвал от земли, поднял над головой и так припечатал, что сломал ему шею, спину и поясницу.
Тут все закричали, царевич Хоршид-шах подбежал и поцеловал шаху руку, а Фагфур в ответ расцеловал его и надел на него богатый халат. А посрамленная кормилица взяла девушку за руку и ушла к себе.
Люди восхвалили царевича и разошлись по домам, пока не прошла ночь и не наступил новый день. Фагфур-шах приказал, чтобы тронный зал украсили и убрали, сел на золотой престол и послал за Хоршид-шахом. Тот облачился в платье Фаррох-руза, а Фаррох-руз нарядился в царские одежды, отправился к шаху Фагфуру и сел на свое место. Нянька-негодяйка и девушка тоже пришли. Потом нянька со злобой и гневом обратилась к Фаррох-рузу и сказала:
– Ну-ка отвечай, кто такой говорящий кипарис и каковы его приметы.
Фагфур и Мехран-везир подивились речам няньки, а Фаррох-руз сказал:
– Эй, кормилица, это не вопрос, а плутовство. Если бы ты настоящий вопрос задала, я бы тебе сразу ответил, а чтобы козни-плутни твои разгадать, три дня срока нужно, тогда я тебе, десять ответов предоставлю.
– Вовсе это не козни, что за козни такие?! – говорит нянька, а сама ногой в подножие трона уперлась, подхватила Фаррох-руза и утащила к себе, а девушка за нею следом пошла.
Тут все завопили, зашумели, шах тоже опечалился, а Хоршид-шах, огорченный и растерянный, вернулся к себе, сел с друзьями брата оплакивать.