Темный лагерь был наполнен лязгом оружия, возней и утробными вскриками. Даже кострища на месте бывшей деревни язычников почти погасли и ничего не освещали своими красноватыми отблесками.
«Слава Богу, что я спал! – подумал фон Мюльхейм, наскоро совершая крестное знамение и перехватывая меч поудобнее. – Если бы я выскочил в темноту со свету, то еще долго был бы слеп, как филин днем!»
Обогнув шатер, рыцарь с трудом различил первого нападающего: коренастую литую фигуру с чем-то вроде короткой дубинки в руках. Враг стоял вполоборота и не мог видеть широкого замаха…
«Получи! – Призрачно сверкнувший в темноте клинок опустился на основание шеи. – С почином!»
Но поздравлял себя рыцарь рано: меч из доброй вестфальской стали, вместо того чтобы снести вражью голову с плеч, стеклянисто хрустнул, и половинка его с жалобным звоном унеслась куда-то в темноту, оставив хозяина лишь с коротким – дюймов пятнадцать длиной – обломком в руках.
Более того, сноп искр на мгновение осветил неуязвимого противника.
Показалось рыцарю, или он действительно рубил не живого человека, а одну из тех статуй, которые стояли плечом к плечу под дубом, он додумывал уже в лесу, несясь куда глаза глядят прочь от страшного видения и не обращая внимания на мокрые колючие ветки, больно хлещущие по лицу. Вильгельм не боялся никого на белом свете, но порождения ночи лежат уже за гранью таких понятий, как смелость и трусость…
* * *
Он пришел в себя лишь на вторые сутки, наткнувшись на одного из дружинников Гуго, хнычущего, как пятилетний мальчишка, под мокрым кустом боярышника и нянчащего перебитую руку, висящую плетью. Вид вчерашнего головореза, не боящегося ни черта, ни дьявола, но, как и он, спасовавшего перед атакой ночной нежити, превратил растерянного беглеца в обычного фон Мюльхейма.
Еще день ушел на то, чтобы собрать по лесам остатки отряда. Чтобы привести деморализованных вояк в чувство, пришлось повесить на осине одного, самого никудышного. Того самого, первого, способного вспомнить когда-нибудь, каким увидел своего повелителя. К тому же негоден он был никуда вдали от лекарей и сведущих в знахарстве монахов… Существовала опасность, что кнехты взбунтуются окончательно, но привычная экзекуция, как ни странно, вернула бойцам прежний настрой. Как ни крути, а отец-командир был рядом, суровый, но справедливый…
Вид разгромленного лагеря обрадовал Вильгельма.
Как бы то ни было, а сорвиголова Гуго уцелел! Вон он, в полном боевом облачении – даже меч в опущенной руке – сидит посреди рухнувших палаток над телами павших. Действительно, фон Гройбинден в огне не горит и в воде не тонет! Золото, а не боец!
– Дружище! – окликнул приятеля фон Мюльхейм, направляя к нему своего коня. – Как ты? Присматриваешь место для своего будущего замка?
Но рыцарь был непривычно тих и неподвижен…
И лишь когда с него сняли шлем, все увидели смертельно бледное, восковое лицо, хранящее печать умиротворения и покоя…
[30] во всей красе. Где-то далеко, скрытые за домами, медленно пробили двенадцать раз часы на здании ратуши, и над площадью снова повисла гнетущая тишина.
– Пойдем домой? – Вера почувствовала, что к сотрясающей ее хрупкое тело дрожи ночной холод не имеет никакого отношения.
– Сейчас, – Евгений поплотнее прижал ее к своему сильному горячему телу. – Еще минутку…
– А что ты… – начала было девушка, но осеклась на полуслове.
Где-то на площади родился странный звук. Как будто камень скрежетнул по камню…
* * *
Закутанная в кокон из толстого шерстяного пледа под самое горло, Вера охватила обеими ладонями кружку с обжигающим чаем, но не чувствовала тепла. Ужас по-прежнему стискивал ее в своих ледяных объятиях. Женя выглядел чуть лучше, но и он никак не мог отойти от пережитого и все время вскакивал с кресла, делал два-три бесцельных круга по комнате, чтобы снова, на какие-то минуты, усесться на прежнее место.
Они не очень хорошо помнили, как оказались в мирной, хорошо знакомой квартире, безопасном островке в бескрайнем море ужаса, и каким образом сумели пробраться в комнату, не разбудив при этом хозяйку.
Когда состояние стало невыносимым, Евгений махнул на все рукой, расстегнул сумку, засунутую за шкаф, и вынул оттуда непочатую бутылку армянского коньяка.
«Сухой закон» давным-давно канул в прошлое, но молодой ученый хорошо знал на собственном опыте, что многие вопросы, особенно в провинции, решаются гораздо легче, если расплачиваться «жидкой» валютой. Поэтому в командировки, сам почти непьющий, он не выезжал без «золотого запаса». Одна бутылка уже покинула сумку, когда он пытался найти следы фон Виллендорфа, но своей очереди дожидались еще две. И вот пришла пора второй.
Князев плеснул себе в стакан на два пальца янтарной жидкости и, подумав, щедро разбавил тем же сильнодействующим средством Верин чай. Казалось, трясущаяся в ознобе журналистка не обратила на это никакого внимания.
Но «лекарство» все же оказало свое воздействие.
Не прошло и минуты, как Женя почувствовал теплую волну, прокатившуюся по телу, приятно зашумевшую в голове, отогревшую душу. Заметно оживилась и хлебнувшая «микстуры» девушка. По крайней мере, дрожь постепенно стихла, а сама она начала реагировать на внешние раздражители.
– Жень, погаси верхний свет, – попросила она слабым голоском выздоравливающего после тяжелой болезни ребенка. – Глаза режет…
«Похоже, кризис миновал, – подумал Евгений, щелкая „верхним“ выключателем и зажигая настольную лампу. – Слава Богу, слава Богу…»
– Какой ужас, – прикрыла глаза Вероника, сделав новый лилипутский глоточек из кружки. – Я думала, что умру на месте… А ты испугался?
– Конечно, – честно признался молодой ученый, оценивающе глядя на бутылку, но так и не решился налить себе еще порцию. – А ты разве не почувствовала?
– Я ничего не помню… – Девушка, поставив недопитый чай на стол, снова по самые глаза ушла в свой кокон.
Оба замолчали, вспоминая, как вслед за тяжелым скрежетом из ничего на них надвинулась громадина, излучающая неистовую злую силу, как брызнули искры, высеченные из булыжной мостовой почти неразличимым в темноте копытом…
– Я хочу уехать отсюда… – раздался из-под колючего верблюжьего пледа едва слышный голос. – Домой, в Москву, к маме… Женя, увези меня отсюда… Мне страшно…
«Я не могу», – чуть было не сказал Евгений вслух, но вовремя спохватился, что это прозвучит эгоистично.
Но он в самом деле не мог расстаться с ней, своими руками разорвать связь, крепнущую между ними. Не представлял себе, что это возможно.
– Хорошо, – кашлянув, сказал он вслух, неожиданно для себя. – Завтра я схожу на вокзал и куплю билет до Москвы.
За тот благодарный взгляд, которым его одарила девушка, он готов был сделать это прямо сейчас. И пусть под дверью его ждут все оживающие статуи проклятого Виллендорфа вместе…
* * *
Немного согревшись, девушка ушла к себе, а Евгений просидел в кресле без сна всю ночь. Ему постоянно чудились странные шорохи, скрипы вокруг, но, стоило зажечь свет, все мгновенно затихало. Или вообще все это существовало лишь в его воображении… Провалился в сон он лишь после того, как первые отблески рассвета робко позолотили шторы на окне…
А еще через пару часов его разбудил легкий стук в дверь.
На пороге стояла Вера, посвежевшая и похорошевшая после сна. В этой молодой женщине не было ничего от вчерашней испуганной девочки.
– Знаешь, Женя, – сказала она, опустив глаза. – Не надо мне никакого билета… Нужно остаться и распутать весь клубок до конца…
* * *
Распутывать взялись с того кончика нити, который был ближе всего.
Со старого замка.
Вообще-то никакой это уже был не замок. Как говорилось в том самом путеводителе, ксерокопия которого оказалась у парочки даже в двух экземплярах (по иронии судьбы, у Веры была такая же, даже более четкая и с теми страницами, которые в Женином варианте отсутствовали), бароны фон Гройбиндены, владевшие замком на протяжении почти шестисот пятидесяти лет, не были чужды духу времени и моде. Например, стены с бойницами и мощными башнями, устаревшие и ставшие бесполезными с изобретением артиллерии, были снесены еще в середине XVII века. Сама же цитадель несколько раз перестраивалась и обрастала флигелями и пристройками, пока твердыня крестоносцев, мрачная и аскетичная, окончательно не превратилась в нечто легкомысленное, барочно-ампирное. Последний владелец взялся было в очередной раз перестраивать свою резиденцию, намереваясь придать ей модный в то время английский колорит, но успел лишь наполовину разрушить последнее, что еще связывало ее со Средневековьем, – толстенную цилиндрическую башню-донжон, с которой и началось строительство в конце XIII века. Составитель путеводителя еще горько сокрушался о великолепной коллекции старинного оружия, которой был славен в свое время замок Гройбинден, проданной наследниками разорившегося «англомана» и распыленной по всей Германии.
– Да-а… – Евгений почесал затылок перед запертой, как обычно, дверью. – От памятника архитектуры тут, конечно, осталось мало… Разве что внутри.
– Имение было выкуплено Виллендорфом, и здесь же он завершил свои дни, – напомнила девушка. – В замковом парке должен быть его склеп…
– Значит, будем стучать…
Стучать пришлось долго.
Наконец дверь отворилась, и на пороге возник мрачный коротко стриженный верзила в серо-голубом милицейском камуфляже с надписью «охрана» на груди. Челюсти его работали, как валки крупорушки.
– Слепые, что ли? – буркнул «секьюрити», смахивая с массивного подбородка крошки. – Не видите, что закрыто?
– Видим, – больше всего Князев не любил общаться с такими вот индивидуумами, вероятно, и подвигнувшими незабвенного Дарвина на его революционное учение. – А когда откроется?
– Когда будет нужно, тогда и откроется.
Дверь снова захлопнулась.
– Вот тебе и памятник архитектуры… Что будем делать?
Замковый парк скорее походил на скверик. Видимо, когда владелец замка созрел для его создания, город придвинулся настолько близко, что места практически не оставалось. Сейчас асфальт подступал практически к самой решетке, старинной, но настолько аляповато выкрашенной ядовито-зеленой краской, да еще в энное количество слоев, что все очарование старины терялось. Казалось, что кованые, переплетенные узорчатыми гирляндами копья ограды сделаны не из чугуна, а из дешевого пластика.
– Полезем? – Искусствовед задумчиво изучал острые наконечники, расположенные на двухметровой высоте. Когда-то они, наверное, сияли позолотой, но теперь составляли с зеленым основанием одно целое.
– Зачем? – Вера за рукав подтащила спутника к самой решетке и показала пальцем внутрь.
Посреди уютной полянки, окруженной разросшимися до безобразия кустами и прикрытой сверху раскидистыми липами и дубами, виднелась незамысловатая скамеечка: два вкопанных в землю чурбачка с прибитой сверху доской. Вполне обычный для нашей страны атрибут таких вот укромных уголочков: приют для влюбленных, место спевки под гитару дворовой пацанвы или «кафе под открытым небом» для публики посерьезней.
– Где-то лазейка должна быть. Не перелазят же сюда алкаши через этакие бастионы!..
«Калитка» отыскалась буквально в нескольких шагах – один из прутьев был аккуратно вырезан ножовкой в незапамятные времена.
«Парк» встретил исследователей тишиной и какой-то первозданной заброшенностью.
Нет, в отличие от большинства парков, виденных молодыми людьми в своей жизни, – всяких там «ЦПКиО», на которые так щедро было советское время, – никто здесь ничего специально не разрушал. Не испещряли всякие нецензурные высказывания и формулы из трех знаков кору вековых деревьев, не пятнали землю неряшливые следы кострищ, не громоздились повсюду горы мусора… Казалось, что даже пьяницы, распивавшие свое пойло на скамейке, отличались определенной интеллигентностью и тактом, унося пустую тару и даже окурки с собой, а единственным напоминанием о влюбленных оказался глубоко врезанный в потемневшую доску крик души: «Витя Аня =». То ли силы оставили неведомого резчика на самом интересном месте, то ли спугнул кто, но итог так и продолжал зиять пустым местом, навевая грустные чувства…
Но слишком уж буйно росла здесь трава, чересчур кустились деревья, местами давшие поросль там, где ее вообще не должно быть. Даже ребенку было видно, что пройдет еще несколько десятков лет, и этот зеленый уголок вообще нельзя будет отличить от обычного участка леса. Разве что тот не огораживают решетками…
И уж совсем не удивляли три виллендорфовские статуи, по колено утонувшие в высокой траве и напоминавшие гвардейцев на страже. Суровые и надменные, будто взаправдашние часовые, трое серых мужчин охраняли заросшее кустами сирени приземистое здание с запертой на огромный висячий замок дверью. Явный военный с эполетами на плечах старомодного длиннополого сюртука, гражданский в костюме по моде середины позапрошлого века и какой-то бородатый викинг в шлеме, опирающийся на боевой топор.
Женя извлек было из чехла фотоаппарат, чтобы запечатлеть скульптуры, отсутствующие в его коллекции, но девушка тронула его за плечо.
Над дверью рядом с гербом фон Гройбинденов выделялся чуть более светлым кирпичом еще один щит: роза с длинным шипастым стеблем на фоне перекрещенных молотка и зубила. Дворянский герб, пожалованный скульптору германским императором.
Замок выглядел ничуть не заржавевшим, а дверь была не то обшита досками, не то изготовлена из дерева целиком…
* * *
– Вот и провалилось наше расследование.
Молодые люди сидели за столом, меланхолично разглядывая список, составленный утром. Ни один из его пунктов не был выполнен.
– Знаешь, Женя, – Вера старалась выглядеть бодрой, чтобы поддержать совсем впавшего в уныние Евгения. – В конце концов, свет клином не сошелся на этом замке. Нужно ехать в Калининград, ворошить областной архив, искать информацию.
– А если не поможет? Там ведь, наверное, то же самое.
– Если не поможет – в Москву, в Питер… В Берлин, наконец! – не сдавалась журналистка. – А что? Шенгенская виза у меня открыта, Маркелов раздобудет какие-нибудь рекомендации…
Слова ее прервал грохот посуды за несколькими стенами, кажется, в кухне.
– С Татьяной Михайловной плохо! – округлила глаза девушка. – Бежим…
Сталкиваясь плечами, они протиснулись в узкую кухонную дверь и сразу же увидели хозяйку, сидящую прямо на полу, посреди фарфоровых осколков, и прижимающую к груди телефонную трубку.
– Что с вами?..
– Вам плохо?..
– Ничего, деточки, – подняла на вбежавших молодых людей полные слез глаза пожилая женщина, и оба ужаснулись, увидев, что из молодящейся домохозяйки «за пятьдесят» та внезапно превратилась в восьмидесятилетнюю старуху. – Со мной ничего…
Ее сообща подняли с пола и усадили на стул, Вера захлопотала, заметая остатки чайного сервиза к мойке, а Евгений налил стакан воды и принялся рыться в аптечке, висящей на стене, в поисках сердечного средства.
– Да не хлопочите вы, – прорыдала Татьяна Михайловна, по-прежнему прижимающая к груди трубку. – Со мной все в порядке…
– С родными что-то? С дочерью?
– Сережа погиб, Прохоров… Только что Петрович позвонил…
Сергей Алексеевич не смог прийти в условленное место на углу Краснофлотской и Чичерина по очень простой и уважительной причине: он был найден в своем деревянном «архиве» мертвым. И смерть наступила всего через несколько часов после встречи…
Западная Украина, бункер «Вольфшанце», 1943 г.
– Подавляющее большинство представленных мне проектов – полный бред, – невысокий сутуловатый брюнет в горчичного цвета полувоенном костюме мерил просторный кабинет шагами из конца в конец. – Чем там занимаются ваши ученые умы, бригаденфюрер?[31] Они что, считают, что можно тратить народные рейхсмарки направо и налево? Ресурсы Рейха небезграничны, так же как и мое терпение. Представьте мне хотя бы один проект, результатов которого нужно будет ждать не десять лет, а всего лишь шесть месяцев, в крайнем случае – год! Мы должны остановить большевистские орды на пороге Европы!..
Гюнтер Бернике, личный представитель фюрера в «Анненербе», отлично знал, что того не стоит перебивать в такие минуты, когда, как выражался сам Гитлер, на него нисходило «озарение свыше». Он и сам отлично понимал, что большинство проектов с чистым сердцем можно назвать «прожектами» – здравого смысла в них было не больше, чем в детских считалочках или бульварных романах. Чего стоило, например, исследование о полой Земле или та же технология создания демонического воинства.
Бернике принадлежал к немногочисленному кругу трезво мыслящих людей, выкристаллизовавшемуся из числа высших чиновников Рейха к середине войны, которая оказалась на поверку не такой уж победоносной. Нет, фрондерство этого кружка не простиралось до того, чтобы подвергнуть сомнению гений фюрера, но его члены реально оценивали ресурсы начавшей давать сбои машины Третьего рейха и не могли допустить растрачивания сил на всякие беспочвенные фантазии. Например, лично Бернике выделял три программы, могущие изменить ход войны и свести все усилия врага к нулю: ракеты, способные поразить цель в самых удаленных уголках земного шара, самолеты с реактивным двигателем, недосягаемые для противовоздушной обороны противника, и, главное, создание урановой бомбы. По всем трем направлениям были достигнуты значительные успехи, и распылять силы и средства, когда успех так близок, просто глупо! Конкуренты, наоборот, подсовывали фюреру всякие сумасшедшие идеи вроде малопонятных «вихревых пушек» или суперсолдат, послушных приказу командира, словно марионетки. И самое главное – они таки добивались успеха, действуя через приближенных к Гитлеру бонз.
Чего далеко ходить! Полгода назад рейхсмаршал Геринг умудрился пропихнуть изобретение какого-то безвестного очкарика, разом опустошившее казну на миллионы марок. Бернике же опять пришлось бессильно скрипеть зубами, считая, сколько денег этот «прожект» оттянул от реального «оружия возмездия» и насколько отодвинул его воплощение в жизнь.
Сегодняшнюю белиберду Гюнтер специально отбирал, руководствуясь одним-единственным принципом: дискредитировать ученых фантазеров настолько, чтобы фюрер наконец понял всю вредность их идей и более не обращал внимания на всякие безумные затеи. И, кажется, был близок к успеху. Следует лишь немного поддержать самые «избранные» из проектов и вытерпеть гнев, который неминуемо обрушится на его голову…
«Цель оправдывает средства,[32] – процитировал про себя очень уважаемого им человека бригаденфюрер, мысленно улыбнувшись, в то время как лицо его хранило выражение почтительного внимания. – А моя цель оправдает любые средства…»
– Если позволите, мой фюрер, – вставил он слово, когда Гитлер слегка выдохся и перестал сыпать «божественными откровениями». – То вот этот проект, к примеру, мне кажется вполне реалистичным…