Майору Фридриху фон Зульце сообщили, что в одном из двориков близ городского магистрата обнаружен труп русского солдата, вероятно, забытый впопыхах отступающими.
Немецкий офицер стоял над юношей в защитной гимнастерке и темно-синих широких штанах с красными лампасами, заправленными в начищенные до блеска сапоги. Он разглядывал молодое скуластое лицо, залитое мертвенной бледностью настолько, что казалось вылепленным из воска.
Ни на теле, ни на одежде не обнаружили никаких повреждений, хотя труп был полностью обескровлен. Но самым удивительным казалось удивительное спокойствие, запечатлевшееся на лице молодого русского. Ни страха, ни застывшей гримасы яростной схватки… Майор фон Зульце на своем веку повидал немало смертей, но такую видел впервые. Конечно, следовало бы начать расследование, но, как говорят французы, a la guerre, come a la guerre…[20]
– Предайте земле этого солдата, как подобает павшему в бою, – распорядился он, поворачиваясь, чтобы уйти. – А оружие и документы его передайте в штаб корпуса, чтобы безутешные родители когда-нибудь, когда закончится эта война, могли узнать о судьбе своего сына.
Война, которую позже окрестят Первой мировой, только начиналась, и противники, еще не успевшие озлобиться до остервенения, пока были способны на рыцарские поступки. Пока…
[21]».
Территория завода раскинулась на удивление широко для предприятия подобного профиля. Можно подумать, неведомые строители надеялись, что интерес к специфической продукции будет поистине безграничен. А что? Как знать: может быть, после торжества коммунизма, когда памятники вождю украсили бы площади Парижа, Нью-Йорка и Сиднея, а также других, менее значимых населенных пунктов Земли, планировалось распространить «единственно верное учение» на другие планеты Солнечной системы?..
Увы: несмотря на то что прогулка вокруг забора, сооруженного из стандартных бетонных плит с однообразным геометрическим узором, длилась уже более получаса, никаких брешей, пригодных для того, чтобы протиснуть внутрь стройное девичье тело, пышными формами не отличавшееся, не предвиделось. А о том, чтобы взобраться без посторонней помощи на без малого трехметровую высоту да еще преодолеть устрашающего вида колючую спираль, вьющуюся по краю и сверкающую прямо-таки бритвенными лезвиями шипов, и думать было страшно.
«Что они, – в отчаянии думала девушка, выглядывая хотя бы деревце, растущее возле забора, – осаду держать внутри собирались? Или тогда уже до цвет-мета охотников хватало?»
Помощь пришла внезапно и оттуда, откуда Вера ее и не ждала…
– Извините, мадам, – раздался хорошо поставленный баритон из-за чуть приспущенного затемненного стекла роскошного автомобиля, неслышно притормозившего прямо за Вериной спиной. – Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?..
* * *
«Легко сказать – на заводе! – думал Евгений, придирчиво изучая гребень ограды на предмет бреши в колючем заграждении, весьма напоминающем знаменитую „спираль Бруно“,[22] только старую и ржавую. – А как проникнуть на территорию-то?»
Молодой ученый и не подозревал, что на противоположной стороне – правда, в другом направлении – заводскую ограду огибает его соседка, незаконченный портрет которой как-то невзначай перекочевал в его записную книжку, лежащую в нагрудном кармане. И надо же такому случиться – как раз напротив сердца! Просто мистика какая-то… Но все обвинения в том, что девушка ему определенно нравится, Женя отверг бы сразу и не раздумывая.
Начал свой марш Князев несколько раньше Веры, поэтому быстрее и миновал «лицевую», так сказать, бетонную сторону ограды, углубившись в жиденькую рощицу, окаймлявшую старый, оставшийся еще от немцев, кирпичный забор.
Вот тут-то и шевельнулась в его сердце надежда.
Неизвестно: то ли неведомые фортификаторы, примерно укрепившие обращенные к городу рубежи родного предприятия, считали, что с тылу к «Красному литейщику» никто не подберется (почти повсеместный просчет всех на свете специалистов подобного профиля), то ли понадеялись на основательность прежних хозяев… А может быть, просто руки не дошли, но и ограда с этой стороны была пониже, и колючка поверху отнюдь не сверкала игольной остроты шипами, как на «фасаде»… Да что там не сверкала! Местами, насквозь проржавев, она напоминала неряшливые рыжие шнурки со множеством узлов или вообще отсутствовала. А если учесть выщербленные, поросшие мхом кирпичи, выглядевшие даже не на шестьдесят лет, а на все двести…
Евгений остановился перед узкой вертикальной трещиной, рассекавшей старинную кладку от земли до самого верха, и нерешительно тронул пальцем трухлявый кирпич, едва держащийся в гнезде по-прежнему каменно-твердого раствора (не на яичных ли белках замешивали?). Тот словно этого и ждал всю свою долгую жизнь – осыпался в траву бурой крошкой, освободив аккуратную выемку в полуметре от земли. Будто нарочно под носок кроссовки…
Честно говоря, Женя не лазал по заборам с детских лет… Да и в том нежном возрасте подобное времяпровождение он не жаловал, предпочитая подростковым экстремальным забавам чтение толстых книг, баталии между собственноручно вылепленными пластилиновыми армиями и перекладывание из кляссера в кляссер пестрых почтовых марок. Но ростом и силой Бог его все-таки не обидел.
Воровато оглянувшись, Князев поставил ногу на импровизированную ступеньку и слегка нажал, ожидая, что хилый кирпич не выдержит и от восхождения можно будет с легким сердцем отказаться. Но кладка, только что проявившая непростительную слабость, в целом держалась на совесть, и новоявленный альпинист, вздохнув, перенес на нее вес всего тела. А рука уже сама собой нашарила очень удобный выступ…
Оказавшись на гребне стены, молодой ученый оценил высоту препятствия и аккуратно спрыгнул в заваленный всяческим мусором (слава Всевышнему – не металлоломом) закуток за каким-то приземистым кирпичным зданием, выглядевшим заметно свежее забора…
* * *
– Да-да, этот вопиющий факт имел место…
Неведомый доброхот оказался не кем иным, как главным инженером «Красного литейщика», то есть лицом, обладающим всего лишь чуть-чуть или, как выражалась младшая сестренка Веры, «на децл» меньшими полномочиями, чем «сам» директор. Поэтому и пропустил ее со всемогущим провожатым на вожделенную «территорию» вахтер без малейшего писка, даже нацепил на свою постную физиономию подобострастную улыбочку, долженствующую означать предельное радушие. Девушка же мстительно сделала вид, что не обратила на подхалима внимания.
Теперь же парочка удобно расположилась в комфортабельном кабинете и попивала хороший кофе, оперативно сваренный длинноногой секретаршей. Последняя попала в «предбанник» главного инженера, похоже, прямо с подиума, а сквозь дежурную улыбку, которой она одарила «гостью», сквозила неприкрытая ревность. Видимо, в хорошенькой головке никак не могла уместиться сложная мысль о том, что могут существовать молодые женщины с иными, чем «древнейшая», профессиями. На фоне заводского убожества, мимоходом отмеченного Верой по пути в «белый дом», обиталище главного инженера блистало просто бесстыдной роскошью.
– Этот… Как вы его назвали? – Господин Лажечников пытливо взглянул на безмятежную журналистку и после некоторой заминки вывернулся с честью: – Этот хам ввалился на предприятие с целой толпой озверевших мордо… Пардон, телохранителей. Самым незаконным образом нарушил гражданские права вахтера…
– Пожалуй, его права нарушишь… – пробормотала Вера, но хозяин кабинета не расслышал.
– Увы, в тот день была смена Ивана Савельевича… Ветерану предприятия недавно стукнуло семьдесят, и подобный стресс легко мог закончиться для него трагически! Слава Богу – обошлось…
– И что было дальше? – добрая девушка почувствовала мгновенное сочувствие к «церберу», на которого только что обижалась: все же тот тоже далеко не юноша, и неизвестно, чем бы обернулось вторжение для него.
– Ну что было… Я, извините, в тот момент на предприятии отсутствовал… – развел руками рыхлый лысеющий блондин. – Дела, понимаете… Но картину акта вандализма могу вам описать достаточно подробно…
Описание уже известного читателю «истребления Ильичей» в устах Олега Сергеевича заняло довольно много времени, да и рассказчик из него получился аховый: все время сбивался на канцеляризмы, присущие более милицейским протоколам, чем разговорному жанру, повторялся… Одним словом, к финалу Вера, несмотря на всю важность информации «из первых рук», заметно заскучала, и это не укрылось от инженера.
– Вот таким образом, – закончил он, скомкав конец. – И укатили восвояси. А нам потом пришлось отписываться и для милиции, и для прочих инстанций…
– А потом что было? – Девушке почему-то неприятно было общаться с господином Лажечниковым, но ради дела можно было потерпеть. Нужно было потерпеть.
– А вы разве не знаете? – изумился главный инженер. – Да поубивали их всех! Разборка была в городе… Я думал, что вы слышали уже. Еще и у нас проблемы были после этого, – всплеснул он руками. – Одного не то завалило у нас на складе, не то свои пришибли…
– Да? Расскажите-ка… – насторожилась девушка.
Но из Олега Сергеевича больше ничего выжать не удалось, поскольку, как оказалось, он вернулся в город лишь к шапочному разбору и знал вообще крайне мало. Или хотел показать, что знает мало… Словом, беседа перетекла в ту фазу, когда мужчина ощущает у себя за спиной стремительно растущий павлиний хвост и верит в свою неотразимость. Увы, совместное распитие «мартини», извлеченного из скрытого в стене бара, не говоря уже о последующем переходе на «ты», в планы Веры не входило. Тем более в подобной компании. НАСТОЛЬКО терпеть выходки главного инженера она не собиралась…
А минут через десять она уже покидала инженерский «будуар», унося в сумочке подписанный пропуск. Провожал ее торжествующий взор «секретутки», окончательно уверовавшей в свою всеобъемлющую неотразимость в начальственных глазах.
Но прямой маршрут к проходной журналисткой был отвергнут без серьезного рассмотрения. Еще чего – уходить с завода не солоно хлебавши, с таким трудом туда попав!
И уж совсем она не догадывалась, что, едва дверь кабинета захлопнулась у нее за спиной, вмиг подобравшийся господин Лажечников схватился за мобильник…
Тейфелькирхен, Восточная Пруссия, 1926 год.
Аксель Розенберг сошел с подножки поезда, перекинул через сгиб руки свой щегольский белый плащ, сдвинул на затылок широкополую, по американской моде, шляпу и закурил «гавану», окутавшись ароматным облаком табачного дымка.
Сигары стоили баснословно дорого, и Аксель вряд ли мог позволить себе такое мотовство, если бы не требовалось пустить пыль в глаза. Все же преуспевающие свежеиспеченные американцы не каждый день заглядывают в немецкое захолустье!
Все тот же старый вокзал Тейфелькирхена, столетние липы рядом, пролетки, терпеливо поджидающие седоков. Неужели старый Фриц Майгель все еще жив? Да нет! Конечно же, это его сын принял из рук старика кнут и вожжи.
«Где же, черт его побери, этот Отто? Неужели весь маскарад насмарку?»
Эх, если бы на самом деле он был таким преуспевающим, каким хотел казаться…
Как страшный сон вспоминались яблочные сады в Вермонте, кукурузные плантации в Алабаме, нью-йоркские доки, детройтские заводы… И все это, и массу чего еще пришлось пройти вслед за эфемерной мечтой. Считать «квотеры» и «даймы»[23] вместо сотен и тысяч долларов, снившихся в душном трюме «Кайзера Фридриха», везшего его вместе с сотнями других грезивших золотым дождем искателей счастья из Гамбурга в Нью-Йорк без малого полтора десятка лет назад. Быть в глазах истинных американцев (чуть раньше его самого покинувших Дублин, Белфаст или даже Неаполь) «грязной немецкой свиньей», терпеть зуботычины и подножки, мучительно избавляться от тяжелого акцента…
И кто бы мог подумать, что удача улыбнется ему в тот самый момент, когда он разуверится во всем на свете?..
– Вы случайно не герр Розенберг? – раздалось совсем рядом.
Аксель удивленно оглянулся, смаргивая слезы, выступившие на глазах от чересчур крепкого курева. Или от ностальгии?..
Неужели этот бюргер – тот самый Отто Лемке, весельчак и балагур, неутомимый выпивоха и бабник, с которым, да еще с Гансом-неудачником, так весело было проводить время в кабачках или единственном на всю округу борделе старой фрау Шлоссер? Где же его рыжие кудри? Где белозубая улыбка?
– Что, не узнаешь меня, Аксель? – грустно улыбнулся худой мужчина с седыми висками, снимая шляпу с изрядно полысевшей головы. – И не мудрено-Сколько лет мы с тобой не виделись? Десять? Двенадцать?
– Тринадцать, Отто, целых тринадцать. Чертову дюжину. Старый Виллендорф выгнал меня перед самой своей кончиной.
– Ага! Когда ты обчистил его на три тысячи марок.
– На пять, Отто. Ты все забыл.
– На пять? Тогда ты должен быть благодарен старому хозяину, что он не отправил тебя за решетку, а всего лишь выставил за дверь. А то все веселье просидел бы на нарах с грабителями и убийцами.
– Ты думаешь, что я не благодарен? Еще как благодарен. Тех марок как раз хватило мне, чтобы добраться до Гамбурга и купить билет на пароход до Америки… Ну и там на первое время… Зато видишь, какой я теперь?
Розенберг повернулся перед старым приятелем, словно манекенщик на подиуме, давая тому шанс оценить твидовый костюм, лаковые туфли, трость с набалдашником из слоновой кости…
– И в окопах мне гнить не пришлось, между прочим, как некоторым. Где ногу оставил, приятель?
– Да недалеко отсюда, – ничуть не обиделся Лемке, притопнув деревяшкой, которая заменяла ему ампутированную ниже колена ногу. – Под этим чертовым Петербургом, уже в восемнадцатом. Русские здорово задали нам тогда жару. Ничего. Главное, все остальное цело. Ганс-то, говорят, сложил голову где-то в Бельгии.
– Недаром его прозвали Неудачником, – погрустнел Аксель. – А что, Отто, папаша Зейбель все еще содержит свою пивнушку на углу Линденштрассе и Остенвег или разорился?
– Как же, разорится он, старый прощелыга… Только сам теперь за стойкой не стоит. Всем сынок его заправляет.
– Толстый Михель?
– Он самый. И цены у него знаешь какие?
– Да я же с ним пел в церковном хоре! А ну, пойдем…
* * *
– И как ты жил все эти годы?..
Старые друзья продолжили беседу в пивной «Шварценриттер»[24] – владелец ее был рад приветить «богатого американца», в которого обратился приятель его детства. По крайней мере, пиво оказалось свежим, да и шнапс не слишком отдавал сивухой. Что в последнее время само по себе было редкостью.
– Да-а-а, жил… – неопределенно махнул рукой Розенберг, не слишком горя желанием посвящать Отто в перипетии своей жизни на чужбине. – Не о том сейчас речь.
Он надолго припал к кружке с хитом сезона, «мекленбургским светлым», и вытер плотную пену с усиков «а-ля чикагский гангстер».
– А что, Отто, не все шедевры нашего покойного патрона пустили еще на щебенку?
– Что же им сделается? – пожал плечами Лемке, разливая из графина мутно-зеленого стекла в рюмки остаток шнапса и требовательным жестом подзывая официанта, чтобы обновил. – Стояли, стоят и будут стоять, Бог даст – до конца света достоят. Вон один, кстати, – он ткнул пальцем в окно на крылатое чудище, видневшееся в нише дома на противоположной стороне улицы. – Помнишь, как герр Штауберг этого болвана крылатого у патрона выпрашивал, чтобы особняк свой украсить? И отвалил сколько… Можно было такого же из золота отлить.
– Ну, насчет золота ты загнул…
– Может, и загнул, – согласился Отто, всегда отличавшийся покладистым характером. – Но уж из серебра – точно. И за что такие деньжищи?
Он снова наполнил опустевшие рюмки, буркнул: «Прозит» и опрокинул дерущее глотку пойло в рот.
– Ну и отравой поит твой дружок честных немцев… Хотя бывало и хуже. Ты, небось, к другому привык?
– Американское ничуть не лучше, Отто. Сивуха сивухой. Разве что из кукурузы.
– Надо же, а я и не знал… Утру нос этому вралю Лотару Гессу, который твердит, что это хваленое виски на вкус совсем как ангельская слеза.
– А кто их пробовал, эти ангельские слезы? Может, так и есть?
Уже изрядно хмельной Лемке расхохотался немудреной шутке приятеля и долго вытирал увлажнившиеся от смеха глаза.
– Ну и скажешь ты, Аксель… Все такой же шутник.
– А сейчас сколько просят за виллендорфовские статуи? – вернулся Розенберг к интересной для него теме. – Дороже, небось, чем раньше?
– Да ты что? – вылупил на него глазки собутыльник. – Кому сейчас нужно это барахло? На щебенку, конечно, не дробят, но… Да и кто продавать будет?
– А разве у фон Виллендорфа не осталось наследников?
– Наверное, остались, – безразлично пожал плечами Лемке, налегая на сосиски с тушеной капустой, от которых Аксель как-то отвык за океаном. – Только имение его заколоченное стоит. Говорят, что наследница… Какая-то внучатая племянница, что ли… В общем, где-то в Рейхе живет наследница. В Дрездене или Бадене. Здоровье у нее слабое для нашего климата. А ты что, купить хочешь?
– Я – нет. На что они мне сдались? Но вот есть люди…
Розенберг наклонил свою голову к голове Отто и что-то зашептал ему на ухо…
* * *
– Вот что значит – в Америке побывать!..
Отто и Аксель, компаньоны-соучредители компании «Виллендорф и K°», курили у распахнутого окна и с удовлетворением следили за кипевшими внизу работами. Десяток рабочих отделывал кровлю приземистого кирпичного здания литейного цеха, еще полтора десятка сгружали рельсы с грузовичка, кто-то месил строительный раствор, кто-то… Площадка напоминала разбуженный первыми весенними лучами муравейник.
Совместных капиталов обоих новоявленных бизнесменов хватило лишь на аренду пустыря за городом. Когда-то, еще в конце прошлого века, крепкий и полный сил скульптор, побывав на Первых Олимпийских играх в Афинах, загорелся идеей основания стадиона, но быстро охладел к этой затее, как и ко многим другим своим «завиральным» начинаниям. Во время войны «Виллендорфово Поле» было реквизировано для военных целей, и все четыре года там день-деньской маршировали, упражнялись в стрельбе и штыковом бое учебные роты военного училища, переведенного сюда из-под Золингена. Но война миновала, и игрушечному Рейхсверу оно больше не понадобилось… Так что уступили истоптанный солдатскими каблуками пустырь за сущие гроши. Магистрат даже рад был, что появится наконец в Тейфелькирхене своя промышленность, меньше будет слоняться по улицам безработных бездельников, а в пустую городскую казну потекут денежки.
Но больше всего бургомистра Мюллера радовало не это, а пухлый пакет с рейхсмарками, врученный ему после приватной беседы «американцем».
Боже упаси! Какая еще взятка? Скромное пожертвование на городские нужды, только и всего! И за сущие же пустяки – за использование в качестве моделей кое-чего из городского имущества. Многочисленных, никому не нужных статуй, торчавших на каждом углу и превращенных местными голубями в некий гибрид гостиниц и общественных туалетов. Что сделается с истуканами, простоявшими без толку чуть ли не сто лет, если с них аккуратно снимут слепки и изготовят по ним такие же, но из новомодного искусственного камня. Должно же мастерство самого уважаемого горожанина хоть когда-нибудь принести прибыль его родине?
Стоило ли говорить, что доброго герра Мюллера посвящать во все тонкости своей задумки компаньоны не стали.
Конечно же, они собирались отливать статуи по образу и подобию виллендорфовских, чтобы те радовали глаз жителей не только Тейфелькирхена, но и прочих городов Германии, а там, как знать, и других стран. Кто же в недавно оправившейся от мировой бойни Европы откажется украсить площадь или парк точной копией творения некогда знаменитого художника? Да еще за очень привлекательную сумму… Но то, что одной из копий очередного «образца», предварительно искусно состаренной и надлежащим образом обработанной, предстоит занять его место, бургомистру было знать совсем не обязательно. К чему нервировать пожилого человека?