Он намеренно выудил из стопки папок ту, на корешке которой значилось «Der Steinsoldat».[33] Добивать – так очевидным бредом!
– Каменный солдат? Что за чушь? – презрительно фыркнуло первое лицо Тысячелетнего рейха, принимая из рук Гюнтера картонные корочки с несколькими листами внутри. – Мои солдаты и так изваяны из камня и стали! О них, как о мощный волнорез, разобьются любые орды восточных варваров! В огонь! Все в огонь! Все эти бредовые измышления – в огонь!
Бригаденфюрер Бернике уже торжествовал победу, когда фюрер внезапно близоруко вгляделся в отпечатанный на машинке текст.
– Тейфелькирхен? Что за черт? Да, вот еще одно упоминание… А это что?..
Мгновение спустя Гитлер уже пробегал глазами текст, глотая страницу за страницей, то и дело отчеркивая ногтем строчку, приковавшую его внимание. Гюнтер понял, что затея трещит по швам: дернуло же его включить в кучу псевдонаучной ереси именно эту папку! Да еще самому обратить на нее внимание. Но кто же мог знать?
– Тут через абзац упоминается имя Юргена фон Виллендорфа, бригаденфюрер, – дочитав, поднял Гитлер на окаменевшего от роковой ошибки офицера глаза с нездоровой желтизной по белкам. – А это имя свято для меня… Когда-то очень давно… – Фюрер оборвал сам себя и закончил: – Этот проект я передаю под ваш личный контроль, Бернике. Передавайте остальные дела своим подчиненным и немедленно беритесь за воплощение в жизнь именно этой идеи. Любые силы и средства будут в вашем распоряжении. Я повторяю: немедленно!
– Яволь! – щелкнул каблуками Гюнтер.
«Он либо гений, – пронеслась в голове крамольная мысль, – либо сумасшедший. Но скорее всего – и то и другое вместе…»
Тейфелькирхен, Восточная Пруссия, 1943 год.
– Что это за строения? – штурмбанфюрер Вальдберг ткнул пальцем в расстеленный на столе план города.
– Так, ничего особенного… – бургомистр Стефан Мюллер не знал, чем услужить неожиданно свалившимся ему на голову «гостям» в черных мундирах. – Два незадачливых местных предпринимателя еще в двадцатые собирались здесь построить литейный заводик… Ну, вы, наверное, слышали, что в нашем городе жил знаменитый скульптор Юрген фон Виллендорф… Они собирались копировать его работы и торговать копиями…
– Собирались или построили? Мы, осматривая город, видели дымок над трубой. Да и не производит этот заводик впечатления неработающего.
– Ну… Не пропадать же работе даром? Все равно они не успели полностью выплатить деньги за аренду земли…
– Короче говоря, вы перепродали предприятие другим? Или используете сами?
Мюллер счел за благо промолчать.
– А вам знаком закон о незаконном предпринимательстве, господин Мюллер?
– Но мы же не для себя! Исключительно на нужды города… У меня есть бумаги!
Высокий широкоплечий эсэсовец несколько брезгливым взглядом смерил обильно потеющего толстяка.
– Успокойтесь, Мюллер. Мы здесь не для того, чтобы проверять вашу финансовую отчетность. Для этого существуют другие. Познакомьте-ка нас лучше со своим хозяйством поближе…
Париж, музей Рюбо, 1943 год.
– Господа! Это варварство!
Франсуа Рюбо, невысокий лысоватый очкарик пятидесяти пяти лет от роду, панически боялся одетых в черное здоровяков, внезапно наводнивших его кабинет, но речь сейчас шла о чем-то не укладывающемся у него в сознании.
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться коменданту города!
– Жалуйтесь, если угодно, – высокий офицер с серебряными зигзагами в петлицах добродушно улыбнулся и выложил на стол перед онемевшим директором музея листок бумаги с лиловой печатью. – Только он в курсе. И вообще, какое же это варварство? Мы просто забираем то, что принадлежит Тысячелетнему рейху по праву. Не трогаем же мы ваших Майоля или Родена? Чужого нам не нужно.
– Но «Валькирия» фон Виллендорфа находится в нашем музее на совершенно законных основаниях! – снова обрел дар речи Рюбо. – В свое время она была передана правительству Французской Республики президентом Германии в качестве дружеского дара!
– Мы не признаем продажных правителей Веймарской Республики, раздававших налево и направо сокровища, принадлежащие великому немецкому народу. Большинство из них уже получило по заслугам. Ты желаешь присоединиться к ним, лягушатник? – потерял терпение, которое, видимо, не относилось к числу его добродетелей, гестаповец. – А ну, живо веди нас к этой валькирии! И заруби себе на носу, что Гюнтер Штрассман не знает слова «нет».
– А кто это – Гюнтер Штрассман?
– Я, идиот! – Немец схватил щуплого француза за плечо и выдернул из-за стола. – Вперед!..
«Валькирия» оказалась огромной – почти в два человеческих роста высотой дамой в вычурном платье и с короной германских императоров на голове. Надменное каменное лицо с тяжеловатым подбородком взирало на копошащихся внизу карликов с брезгливым выражением домохозяйки, заглянувшей ночью на кухню и увидевшей разбегающихся во все стороны тараканов. Казалось, что могучая ступня в античной сандалии сейчас высунется из-под ниспадающего одеяния и примется топтать людей, а копье – разить наиболее вертких…
– Какая здоровая! – ахнул кто-то из «черных». – На милку мою, Гретхен, похожа!
– Как прижмет тебя такая «милка» – не обрадуешься! – с хохотом ответил ему другой.
– А тащить-то ее как? – перебил товарищей третий.
– Разговорчики! – оборвал разговорившихся подчиненных Штрассман. – Придется привлечь ваших сотрудников, – развел он руками, обращаясь к грустному мсье Рюбо и снова становясь вежливым и интеллигентным. – Одни мы, как видите, не управимся.
– Увы, – мстительно улыбнулся очкарик, не простивший гестаповцу «лягушатника» и чересчур вольного обращения. – Музей пуст. Только я да еще несколько человек. Грузчиков сейчас днем с огнем не сыскать. Война…
– Тогда соберите всех «нескольких человек», – сверкнул зубами гауптштурмфюрер.[34] – Придется им часок поработать грузчиками, если нет профессиональных.
– Но большинство из них – пожилые больные люди! – попытался протестовать мсье Рюбо.
– Думаю, что концлагерь не добавит им ни молодости, ни здоровья. Траубе, Аппельберг – помогите господину директору…
Полтора часа спустя два десятка человек разного возраста, пола и конституции, мешая друг другу, волокли обмотанную мешковиной свергнутую воительницу к поджидавшему снаружи грузовому автомобилю. Среди «грузчиков», обливаясь потом, трудился и мсье Рюбо.
Еще вчера он гордился своим личным нейтралитетом и способностью ладить с оккупантами, убеждал знакомых, что среди них тоже встречаются порядочные и даже интеллигентные люди. Сейчас же он как никогда сочувствовал бойцам Сопротивления, стремящимся изгнать «проклятых бошей» из благословенной Франции…
Швеция, местечко Бранте Клев, 1943 год.
До осенней штормовой поры еще далеко, но и летняя Балтика, особенно здесь, на севере, далеко не сахар. Но сегодня – почти настоящее лето. Из-за несущихся рваных темно-серых облаков даже проглядывало солнышко, по-северному ласковое, не обжигающее, а греющее.
Казалось, что все это байки, что вокруг мирной Швеции не полыхает война и не корчится в смертельной агонии сошедший с ума остальной мир. Но стоило внимательно присмотреться, и на горизонте можно было различить дымки крадущихся вдоль шведского побережья конвоев, приметить пролетающий самолетик, нестрашный отсюда, словно неторопливый шмель… А на днях всплыла и несколько часов качалась на волне всего лишь в какой-то миле от берега серо-пятнистая хищная субмарина, пока пришлепавший из Истада сторожевик Королевских ВМС не поинтересовался, какого черта один из боевых кораблей «Кригсмарине»[35] забыл в нейтральных водах…
Миккель Тювесон и Калле Синтор сидели на камнях, предусмотрительно подложив под седалища заботливо связанные супругами коврики, и курили трубочки, вполглаза наблюдая за пасущимися в вересковых зарослях двумя десятками овечек. На животинок можно было вообще махнуть рукой: кто в деревне Льюнга не знает, что вон те – с красной тряпочкой, завязанной на пучке кудрявой шерсти, – Синторовы, а с зеленой – Тювесонов? Но вот уже второй день по самому краю утеса, по заброшенной каменоломне, лазает какой-то чужак. А чужак есть чужак – один Господь знает, что у него на уме.
– И все-таки я считаю, что это не цыган, – проговорил Миккель, продолжая неторопливый разговор, и надолго замолчал, попыхивая ароматным дымком.
Из пятидесятиметровой пропасти, разверзшейся под обрывом, доносилось глухое ворчание волн, разбивавшихся об отвесную скалу даже тогда, когда море было спокойным, крики чаек и редкое постукивание металла о камень.
– Может быть, и не цыган… Но не швед точно. Может быть, датчанин?
– По мне, так эти южане ничем не лучше цыган…
Еще пару минут над камнями висело молчание.
– И чего он там стучит?
– Делать нечего – вот и стучит…
Из глубокого распадка, пропахавшего гладкий округлый лоб утеса, появилась чья-то голова в тирольской шляпе. «Цыган-датчанин» с молотком на длинном черенке-трости приближался к аборигенам.
– Добрый день, уважаемые.
Незнакомец был высок ростом, сухопар, одет по нездешней моде. Да и не по погоде.
Оба шведа неодобрительно разглядывали его легкомысленную курточку, короткие штаны, оставляющие открытыми поросшие рыжеватой шерстью коленки, высокие гольфы. Тут и малыши так не одеваются, не то что взрослые степенные люди. Одно слово – иностранец.
Только добротные, подкованные железом ботинки из грубой кожи и оценили Миккель и Калле. Таким и камни не страшны, и щебнистые осыпи… Хорошая обувка, ничего не скажешь.
– И тебе добрый, если не шутишь, – степенно ответил Тювесон за обоих.
– Не подскажете, господа, почему камень здесь такой, – продемонстрировал пришелец крупный осколок, сверкающий на изломе.
– Почему? – задумался Миккель. – Камень как камень. Везде такой, – он широко обвел рукой окрестности.
– Драконья кровь это, – серьезно сообщил иностранцу Калле, слывший в деревне записным шутником.
– Как? – опешил тот. – В самом деле?
– Точно, – поддержал друга Тювесон: почему не разыграть бродягу, поведав ему старинную легенду – авось и поверит, убогий.
Не торопясь оба шведа по очереди поведали недотепе, как богатырь Сигурд тысячу лет назад на этом самом месте, по наущению карлика Регина, убил дракона Фафнира, съел его сердце и искупался в крови, чтобы стать неуязвимым…
– А кровь пропитала землю, и то, чего она коснулась, стало таким вот камнем, – закончил Синтор непривычно долгий для него рассказ.
– Все вокруг? – усомнился «голоногий».
– Дракон был огромен…
Бродяга уже давно скрылся из виду, а старики все еще качали головами.
– Думаю, что это все-таки цыган, Миккель…
А штурмбанфюрер[36] Людвиг Хайдеггер аккуратно убрал новый образец к остальным и записал в толстой тетради: «Несомненно, что материал, используемый Юргеном фон Виллендорфом в своих скульптурах, добывался именно в каменоломне Бранте Клев. Однако запасы пригодного для ваяния камня истощились уже к 1903 году, что и привело к ее закрытию. Камень весьма распространен в окрестностях, но все образцы, кроме брантеклевского, имеют явные отличия, как по микроструктуре, так и по наличию примесей. Детальные анализы в полевых условиях провести невозможно, но с уверенностью можно сказать, что…»
[37]
– Ваша фамилия Князев? – вздрогнул Женя от раздавшегося над ухом хрипловатого баска.
– Да, а что? – вышел он из ступора, окинув взглядом спрашивающего, на первый взгляд – абсолютная копия вчерашнего замкового охранника. Разве что не в милицейском камуфляже, а в недешевом темном костюме, шитом на заказ, и темных же рубашке и галстуке. Человек в черном.
Как можно не заметить приближения такого мордоворота? Одно из двух: либо он перемещается абсолютно неслышно, как японский ниндзя, либо Евгений банально задумался. «Заснул с открытыми глазами», как смеялись одноклассники, обожавшие шутить над Женей в таких ситуациях, – бумажки с обидными надписями на спину вешать или тетрадку вверх ногами переворачивать. Да и впоследствии случались с ним такие казусы…
– Вас просят в машину.
– Что значит просят? – опешил Евгений, в мозгу которого билось трусливое: «Началось… Неужели прямо перед зданием милиции?..» – Кто просит? В какую машину?
– Пройдемте, – буркнул «черный», отодвигаясь в сторону и делая приглашающий жест рукой. – Там узнаете.
Вдвоем они подошли к роскошной темно-синей, почти что черной иномарке с тонированными стеклами, выделявшейся среди тоже недешевых автомобилей, припаркованных на милицейской стоянке, как черный лебедь среди разномастных уток.
«Ни за что не сяду».
– Вас подвезти? – раздался из полутемного нутра машины хорошо поставленный мужской голос. – В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгоняет, а вы даже без зонта.
Действительно, Князев только сейчас обратил внимание на накрапывающий, мелкий, как пудра, дождик.
– Спасибо, – Евгений отвернулся с независимым видом. – Мне недалеко.
– И все равно садитесь, – широкая дверь авто распахнулась, преграждая ему дорогу. – Мне кажется, что вы не откажитесь прокатиться именно со мной.
– А чем же это вы так знамениты? – начал раздражаться Князев: «Подумаешь, какой-нибудь местный нувориш…»
– Да ничем, собственно… – сник, судя по изменившемуся тону, невидимый обитатель авто. – Разве что фамилия у меня многим здесь известная. Мельник. Не слыхали часом?..
«Сам Мельник? Похоже, в ход пошла тяжелая артиллерия…»
Не отдавая себе отчета в том, что делает, повинуясь гипнозу незнакомца, Женя нырнул в теплое уютное нутро автомобиля, тут же мягко тронувшегося с места, едва он захлопнул дверь…
* * *
Знаменитый Мельник, по слухам, повелевавший Краснобалтском чуть ли не с пятидесятых годов, выглядел неожиданно моложаво и совсем не так, как представлял себе Евгений чиновников его разряда. Чисто по прессе и телевидению, конечно, поскольку за свою жизнь лично еще ни с одним не встречался.
Лысоватый мужичок лет пятидесяти, на вид примерно такого типа, представителей которого можно встретить возле недорогих пивных или за доминошным столом, где-нибудь в тенистом дворике. Словом, почти такой же маргинальный индивидуум, как и тот, которого только что провел мимо задумавшегося Князева сумрачный старшина с фонарем под глазом. Разве что вместо кургузого пиджачка и «треников» градоначальник был одет в очень приличный серый с искрой костюм и белую рубашку при столь любимом всеми выходцами из советской номенклатуры красном галстуке.
– У меня пятно на рубашке? – осведомился, сверкнув безупречными зубами, мэр. – Или ус отклеился?
Сообразив, что пялиться так открыто на незнакомого человека более чем бестактно, искусствовед покраснел.
– Что вы хотели? – спросил он нарочито грубо, чтобы скрыть неловкость. – Это что: похищение?
– Боже упаси! – всплеснул розовыми ладошками «народный избранник». – Это у вас шутки такие в Ленинграде… пардон, в Санкт-Петербурге?
– А откуда вы знаете, что я из Питера?
– Я обязан такое знать, молодой человек. Это входит в число моих прерогатив. К тому же городок наш маленький, все всех знают… Кстати, передавайте привет Татьяне Михайловне. Вам у нее не тесновато?
– Почему?
– Как же? Три человека в одной квартире… Могу предоставить вам другое жилище.
– Камеру?
– Вам никогда не говорили, что у вас своеобразный юмор, Евгений Григорьевич?
– Но ведь единственная гостиница…
– Да, это печально. Но город располагает и другими помещениями. Мы не из бедных, знаете ли.
Мягкий говорок Мельника с легким, едва уловимым акцентом обволакивал, гипнотизировал…
«Чего ему от меня нужно? – с трудом боролся с дремотой Женя. – Тоже будет запугивать?»
– Скажите прямо, – потребовал он, усилием воли стряхивая сон. – Что вам от меня нужно? Вы тоже хотите, чтобы я уехал? Как этот…
– Кто?
– Не важно. Хотите или нет?
– Побойтесь Бога! – Степан Ильич даже отшатнулся. – Вы нелогичны. Стал бы я предлагать вам служебное жилье, если бы хотел выставить из города!
– Тогда что?
Градоначальник промолчал, глядя в окно, за которым как раз неторопливо проплывал так испугавший Женю и Веру памятник фон Мюльхейму.
– Я не буду вас спрашивать, молодой человек, – печально промолвил он, – видели ли вы, сколько в городе монументальной скульптуры, доставшейся в наследство от прошлого… Вы приехали сюда именно из-за нее. И конечно же, вы в курсе, что многие из статуй находятся в плачевном состоянии…
– Я не реставратор.
– Неправда. В том числе и реставратор, – мягко возразил Мельник. – Но в первую очередь вы скульптор.