Андрей ЕРПЫЛЕВ
В КОГТЯХ НЕВЕДОМОГО ВЕКА
К читателям
Эта книга ни в коем случае не является историческим трактатом и вообще не имеет ничего общего ни с реальной историей, ни с новым взглядом на нее, получившим известность с недавнего времени. Так что не торопитесь затачивать перья в поисках несообразностей и нестыковок с реальными событиями. Считайте все нижеприведенное лишь шуткой. Абсолютно все имена, фамилии, титулы и клички являются плодом фантазии автора, а все совпадения – чистой случайностью.
При написании книги не пострадало ни одного человека или животного, кроме родственников автора, которым он изредка зачитывал выдержки из своего опуса.
* * *
Жил-был Анри Четвертый,
Он славный был король,
Любил вино до черта,
Но трезв бывал порой…
Александр Гладков. Песенка из кинофильма «Гусарская баллада»
… Шевалье д'Арталетт соскочил с коня, нетерпеливо бросил повод слуге и взбежал по крутой лестнице. Миновав анфиладу комнат, он пал на одно колено перед графиней де Лезивье и облобызал ее изящную ручку, затянутую в тонкую перчатку. Дама, порозовев слегка, игриво шлепнула сложенным веером по плечу пылкого кавалера:
– Зачем вы здесь, Жорж? Нас могут увидеть вместе…
– Не волнуйтесь, графиня, я был закутан в плащ и надвинул на глаза шляпу, – возразил шевалье д'Арталетт, продолжая жадно лобзать ручку графини, которую она не торопилась отнять. – К тому же я никого не встретил по пути. Могу ли я…
– Как вы нетерпеливы, шевалье! – Голос графини стал низким и завибрировал от сдерживаемой страсти. – Неужели вы…
– Я проскакал двадцать лье, не слезая с коня, мадам…
– Вы же устали, Жорж! – всполошилась красавица. – Клодетта! Клодетта! Срочно готовь ванну господину шевалье!
У вбежавшей на зов хозяйки горничной (весьма смазливенькой, между прочим) глаза по размеру и форме напоминали серебряные экю[1].
– Госпожа! – затараторила она, едва отворив дверь в будуар графини. – Вернулся граф со своими людьми! Он разъярен, словно тысяча чертей, и готов растерзать вашего гостя на сто тысяч кусков.
Графиня де Лезивье побледнела, как полотно, почти лишилась чувств и упала бы на пушистый ковер, если бы шевалье не подхватил ее на руки.
– Жорж, кто-то предал нас! – прошептала графиня на ухо своему любимому. – Я знаю, кто мог это сделать! Это Гастон – секретарь графа!
– Каналья! – взревел д'Арталетт, с неохотой опуская даму в кресло, чтобы схватиться за эфес шпаги. – Я убью его!
– Не время, шевалье! – томно простонала графиня, любуясь пылким кавалером. – Бегите, сударь, бегите… Клодетта проводит вас к потайной двери.
– Но когда же мы увидимся снова, Генриетта?
– Я сообщу вам, шевалье. Ждите моего письма…
В этот момент створки двери распахнулись от мощного удара снаружи, и в будуар графини ворвался ее муж граф де Лезивье де Монфреди де Шарлеруа дю Рестоне с обнаженной шпагой в руках. За спиной разъяренного сеньора толпился десяток вооруженных до зубов головорезов, в которых только очень искушенный взгляд признал бы ловчих, псарей, садовников, поваров и лакеев. Наличествовал здесь и письмоводитель графа, не утруждающего себя маранием бумаги по причине полной неграмотности, бледный мечтательный юноша, носивший очки в круглой металлической оправе и тайком писавший сонеты в честь многочисленных, ведомых только ему, возлюбленных. Сегодня его было не узнать: сверкающие лютой ненавистью глаза, аркебуза в правой руке, мясницкий тесак в левой, повязанная красным платком голова… Завершал картину кривой нож, зажатый в зубах.
– Ты здесь, мерзавец? – взревел муж-рогоносец при виде своего удачливого соперника. – Мой верный Гастон был прав! Я заколю тебя как борова, разорву словно лягушку и растопчу словно мокрицу!..
– Лучше забодайте меня! – холодно улыбнулся шевалье, тоже обнажая клинок. – У вас это лучше получится, месье, поверьте мне.
– Защищайтесь же, негодяй! – До графа наконец дошел смысл шутки, и он ринулся на обидчика, потрясая шпагой и кинжалом.
Клинки со звоном скрестились, и графиня упала в обморок. Вернее, упала бы, если бы не сидела в кресле, а так она лишь безвольно откинула голову и уронила на подлокотник обмякшую руку с зажатым в ней веером. Впрочем, в натуральности обморока можно было усомниться, так как из-под опущенных ресниц все-таки поблескивал любопытный глаз…
– Я буду убивать тебя медленно, – пыхтел тучный граф, тесня своего молодого и более стройного противника, который до поры отступал, умело экономя силы. – Чтобы не упустить и крупицы удовольствия…
– А я, в свою очередь, сударь, – огрызался шевалье, – постараюсь этого удовольствия вам не доставить…
Шевалье, прижавшись спиной к стене, теперь умудрялся, сдерживая основного нападающего, отмахиваться и от второстепенных, больше желающих продемонстрировать хозяину свое рвение, чем действительно отличиться и быть им щедро награжденным… посмертно. Не в меру рьяный Гастон уже корчился у портьеры, зажимая проколотое предплечье руки, которой не скоро придется сжимать перо.
Видя, что граф выдыхается, шевалье шаг за шагом отвоевывал у него пространство для маневра, готовясь к решительной атаке.
– Проснитесь, д'Арталетт! – раздался голос графини.
Странное дело: голос этот вдруг потерял свою мелодичность, стал грубым и сиплым…
– Проснись, Арталетов!..
1
… учитывая при этом необходимость коренной переориентации работы сотрудников МВД, в основу которой положить защиту прав и свобод человека и гражданина, безусловное восстановление этих прав в случае нарушения, открытость и доступность всех звеньев, тесное взаимодействие с населением, увеличение численности личного состава милиции, который непосредственно с ним работает…
Из концепции реформирования правоохранительных органов
– Проснись, Арталетов, мать твою!..
Георгий ошарашенно огляделся вокруг, не в силах сразу уразуметь, куда вдруг подевались роскошный будуар восхитительной графини де Лезивье вместе с ней самой, обманутый муж, пышущий справедливым гневом и окруженный толпой головорезов, а главное – шпага, только что сияющей молнией метавшаяся в умелой руке, заставляя отступать противника…
– Заснул, что ли?
Перед прилавком, поигрывая увесистым «демократизатором», возвышался сержант Нечипоренко.
– Здравствуйте, товарищ Нечипоренко! – заискивающе улыбнулся, презирая себя в эту минуту за лакейский тон, Арталетов. – Чего изволите?
Милиционер довольно хмыкнул и прицепил так и не понадобившуюся резиновую дубинку к поясу.
– Непорядок, Арталетов, – заявил он безапелляционно. – Нарушение закона присутствует, понимаешь!
– Помилуйте, товарищ сержант! – Жора даже вскочил со своего раскладного стульчика. – Никаких законов я не нарушаю!..
– Ты мне эти свои интеллигентские штучки брось, понимаешь! – Сержант насупил белесые брови и возвысил голос: – Нарушил – отвечай!
Продавцы у соседних прилавков пялились на Арталетова, неприкрыто ухмыляясь: интеллигентного и малопьющего Жору здесь уважали мало, открыто недолюбливали и теперь были откровенно рады ожидающим его неприятностям.
– В постановлении городской думы от мая сего года, гражданин Арталетов, ясно сказано: «Запретить всяческую торговлю порнопродукцией…»
– Где же вы здесь видите порнографию? – патетически вскричал Георгий, ленинским жестом указывая на прилавок, который аккуратными рядами покрывали книги в ярких обложках.
Никакой порнографии или даже «клубнички», балансирующей на зыбкой грани между дозволенной властями эротикой и недозволенным «этим самым», среди своего товара Арталетов не примечал и был в этом плане совершенно спокоен. Первоначальный испуг, пережиток прошлых лет, никому не нужным рудиментом гнездящийся в подкорке любого из бывших «совков», особенно приобщенных к интеллигентскому племени, уже прошел, и Жора деловито прикидывал, сколько придется «отстегнуть» настырному сержанту, ни с того ни с сего взявшемуся качать права. «Полтинника, думаю, хватит! – решил он, зспоминая, в каком кармане пуховика лежат у него заранее заготовленные для подобного случая пятьдесят рублей. – Невелика птица, да и повода особого нет…»
После того как «приказал долго жить» родной «почтовый ящик», до того десять с лишним лет «лежавший на боку» и без особенной надежды, главное, энтузиазма боровшийся за существование в условиях «рыночной конкуренции», Георгий Хадимирович Арталетов, помаявшись без толку несколько лет на бирже труда и сменив немереное количество мест – от коммерческого директора одной успешной на вид фирмы, на поверку оказавшейся обычной «однодневкой», до кочегара районной котельной, второй уже год и в дождь, и в снег, в летний зной, и в январскую стужу, – стоял (вернее, сидел) за прилавком с разложенными на нем книгами.
Увы, тот, кто наивно посчитает, будто экс-инженер (и еще множество разных «экс») стал частным предпринимателем, горько разочаруется. Жора, как и еще множество «столоначальников» разбросанных по всей Москве «точек», работал на известного в книжных кругах столицы дельца Гайка Мктрчана, начинавшего свою карьеру еще во времена книжного голода баснословных семидесятых.
Зараза Гайк, хотя и не выгонял приносящего мизерную выручку «интеллигента», платил мало, да и товар выставлял на его прилавке самый завалящий (по собственному мнению) – художественные альбомы, словари, энциклопедии, справочники… Ни тебе детективов, строчимых в последние годы дамами-писательницами с плодовитостью крольчих-рекордсменок и пользующихся устойчивым спросом, ни фантастики, ни оккультизма, ни той же эротики. Однако Жора не роптал: хоть зарплата и была мизерной, зато он имел возможность «задаром» читать, читать, читать…
Он быстро втянулся в специфическую «лотошную» жизнь, набив, особенно по первости, немало шишек, научился «контачить» с милицией и рэкетом, уяснил, кому нужно платить сразу, кого можно помурыжить, а кого – и гнать взашей, как обсчитывать рассеянного покупателя или «впаривать» типографский брак (хотя и первое, и второе все равно получалось плохо)…
– Где же вы здесь видите порнографию? – повторил Арталетов, уже нащупав в нагрудном кармане нужную «синенькую», но решив еще побарахтаться для приличия: полтинник-то, без вариантов, придется из своих «отстегнуть», не из выручки!
– А вот! – Кургузый, похожий на сосиску палец, покрытый редкими рыжими волосками, ткнул в сияющую целлофанированной обложкой роскошно изданную монографию какого-то Топоркова-Задунайского «Обнаженная натура в изобразительном искусстве XV-XX столетий» с репродукцией роскошных телес рубенсовской Данаи. – Порнуха в чистом виде!
– Да разве же это порнография? – попытался воззвать к дремучему интеллекту сержанта Нечипоренко Жора. – Это же Рубенс! Высокое искусство!..
– Знаем мы это искусство! – отрезал Нечипоренко, осторожно сковыривая с розовой упитанной ляжки Данаи невидимую соринку. – Баба есть?
– Есть, – вынужден был признать очевидное Арталетов. – Но…
– Баба голая?
– Не голая, а обнаженная…
– Не играет значения, голая или обнаженная, понимаешь. Или, культурно выражаясь, не имеет роли. Голая натура, причем в вызывающем виде… Чистая порнография. Придется штраф заплатить, гражданин… Как там тебя? Э-э… Арталетов.
– Пожалуйста. – Вздохнув, Георгий протянул милиционеру смятую купюру.
Пятидесятку Нечипоренко брать, однако, не спешил.
– Знаешь, Арталетов, – сообщил он, внезапно подобрев. – Человек ты небогатый, поэтому штраф я с тебя, на первый раз, брать не буду…
– Спасибо, товарищ сержант! – заторопился Жора, пряча бумажку в карман. – Большое спасибо!
– Обойдемся устным внушением… – подтвердил Нечипоренко.
– Огромное спасибо! – от всего сердца поблагодарил Арталетов, перебив блюстителя закона.
– … Но безобразие это придется изъять, – закончил блюститель, плотоядно ухмыляясь.
«Четыреста восемьдесят пять рублей! – ахнул про себя Георгий, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. – Да я и третьей части сегодня не наторговал!»
День действительно выдался неудачный; покупателей было мало, да и те, которые изредка появлялись, брели мимо, направляясь к более привлекательным лоткам, окинув выставленный у Арталетова товар брезгливо-равнодушным взглядом. До обеда удалось продать только атлас мира в мягкой обложке какому-то школьнику, ему же русско-английский карманный словарь (не иначе третьеклассник собрался в кругосветное путешествие) да «Справочник садовода-астролога» небогато одетой старушке, торговавшейся при этом так, словно речь шла по меньшей мере о покупке «мерседеса», и расплатившейся горстью грязноватой мелочи, самым крупным номиналом среди которой был одинокий пятидесятикопеечник. После обеда дела пошли еще хуже, и Жора с болью в сердце наблюдал, как мусолят не очень чистыми пальцами обложки и страницы, ничего не покупая, хмурые прохожие: Гайк постоянно пенял продавцу за «потерю товарного вида», запрещая тем не менее оборачивать книги пленкой, дабы не отпугивать клиента, который (и книгочей здесь не исключение) всегда и все любит попробовать на ощупь.
И вот теперь этот мент-козлина…
– Может быть, все-таки штраф, товарищ милиционер? – попытался еще побарахтаться Георгий, судорожно стараясь выудить полтинник из нагрудного кармана, хотя спрятал его в боковой. – Или что-нибудь другое возьмите, а?..
– А что, есть еще? – заинтересовался эротоман в погонах. – Засвети-ка!
С монографией Задунайского, будь он трижды проклят, пришлось скрепя сердце расстаться.
– Ты мне еще пакетик дай, Арталетов, – заявил по-дружески Нечипоренко, любовно оглаживая обложку толстенного фолианта. – А то снежок сегодня пролетает, не попортилась бы книженция часом…
– Два рубля… – пискнул было Жора, но, заметив грозно сдвинутые брови представителя власти, безропотно упаковал его халявное приобретение в черный хрустящий пакет с ручками.
– И чтобы не повторялось мне!.. – пригрозил напоследок милиционер, удаляясь в направлении другого лотка.
Арталетов в душе позавидовал Боре Соловейчику, восседавшему по соседству и «ишачившему» на Колю-маленького из Люберец. Во-первых, обирать представителя такого солидного человека сержант наверняка поостережется, а во-вторых – самой дорогой из книжек на его прилавке была «Популярная макроэкономика» в подарочном иллюстрированном издании, которая вряд ли могла заинтересовать Нечипоренко, а «мягких» Донцову с Поляковой по тридцатнику, разваливающихся на составные страницы после первого же открытия, не жалко…
Нахохлившийся под действительно усилившимся снежком Жора попытался снова уйти в свой богатый внутренний мир, но выходило это плохо. Вместо сцены сражения за руку и сердце томной прелестницы со злобным графом и его прихвостнями из закоулков непредсказуемого подсознания все время выплывала самодовольная, цвета свежесваренной свеклы, ряшка Нечипоренко, причем в руках доблестного д'Арталетта, нарушая историческую достоверность, оказывался то многоствольный пулемет с бесконечной лентой, одолженный, видимо, у Терминатора-Шварценеггера, то какая-то первобытная дубина, утыканная динозавровыми зубами…
И только дело наконец пошло на лад в сладких грезах, где шевалье, после серии головокружительных фехтовальных финтов и выпадов, уже готовился словно жука пригвоздить проклятого ревнивца к разукрашенной золочеными гербами стене, как до отвращения бодрый басок снова вытянул Арталетова в грешную действительность.
– Чего почитать посоветуешь, командир? – Жизнерадостный крепыш в черной кожанке и крохотной фетровой кепочке, притулившейся на стриженной ежиком макушке, смахивал зажатой в литом кулаке перчаткой рыхлый снежок, нападавший за время «отсутствия» продавца на кусок полиэтилена, прикрывавший разложенную литературу. Что-то неуловимо знакомое почудилось Георгию в хищновато-веселом прищуре серых глаз, по-борцовски расплющенных ушах и массивной квадратной челюсти. А может быть, наоборот, проступило сквозь них…
«Чего ему нужно? – со знакомым страхом маленького человечка перед всемогущей криминальной машиной подумал Жора, прикидывая в уме, кем может быть этот “качок”. – “Оброк” Нефедовские неделю назад собирали… Может, залетный? Попробуй отмажься от такого полтинником…»
– Да нет у меня тут ничего интересного… – с опаской ответил он, зорко следя за реакцией «покупателя». – Для вас… – уточнил он, еще раз окинув его оценивающим взглядом.
– А я что, читать, по-твоему, не умею? – ухмыльнулся «качок», по-голливудски сверкнув идеальным рядом неестественно белых, явно искусственных, зубов. – Или вот это, например, мне не интересно? «Ор-фо-з-пи-чес-кий словарь», – прочел он по складам.
– Почему же?.. – осторожно начал Арталетов, незаметно отодвигаясь вместе со стулом настолько, насколько позволял поребрик занесенного снегом тротуара, и прислушиваясь, что же подскажет ему верная интуиция. Верная интуиция недвусмысленно утверждала, что после подобного вступления обычно следует мастерский удар в глаз, как говорится, в качестве «превентивной меры». Отсвечивать пару недель «фингалом» постепенно эволюционирующей цветовой гаммы, распугивая впечатлительных покупателей, продавцу никак не улыбалось, и он постарался увеличить дистанцию. – Очень может быть, что…
– Что может быть? – выцепив из стопки разноцветных томов особенно толстый, крепыш раскрыл его наугад и зашевелил губами, разбирая набранную петитом премудрость: – Что не умею читать?
«“В. В. Переверзев. Реликтовые представители ихтиофауны Обского бассейна”, – машинально прочел Георгий на массивном переплете, постепенно впадая в панику. – Врежет такой “инкунабулой”[2] по маковке – фонарем не отделаешься! Верный Склиф! И Нечипоренко, гад, куда-то испарился!»
Действительно, отиравшийся вечно неподалеку мент сгинул в неизвестном направлении. Добычу, наверное, изучать… Представить хапугу в роли защитника удавалось с трудом, но все же лучше знакомое зло, чем незнакомое. Власть все-таки…
«Качок» тем временем с треском захлопнул том и теперь покачивал его на ладони, как бы примериваясь…
«Все, – пронеслось в голове Жоры. – И не пожил я совсем…»
Перед мысленным взором зажмурившегося в ожидании удара Арталетова в одно мгновение пронеслась вся его небогатая событиями и совсем не отмеченная свершениями тридцатипятилетняя жизнь: детский сад, школа, институт, постылая работа, не менее постылое «безработье», пожилая мама-учительница, забытые друзья-приятели, редкие девушки, так и не ставшие невестами, не то что женами… Пресная и серая жизнь вдруг показалась такой заманчивой и чудесной…
– Забирайте все! – провизжал кто-то неузнаваемый совсем рядом, и лишь через некоторое время Георгий с изумлением узнал в этом вопле насмерть перепуганной мелкой зверушки собственный голос. – И книги, и деньги… Все, все!..
Трясущимися руками, путаясь в неподатливых на морозце «молниях», он принялся вываливать из многочисленных карманов на полиэтилен смятые купюры, разнокалиберную мелочь…
Только опустошив карманы, он, выжатый как лимон, затравленно поднял глаза на крепыша и поразился: мужик беззвучно хохотал, приседая и хлопая себя по обтянутым черной дорогой «джинсой» коленям и запрокидывая голову так, что непонятно было, каким чудом держится на ней кепочка…
Отсмеявшись и вытирая перчаткой набежавшую слезу, «качок» весело глянул на опешившую «жертву»:
– Не узнал, что ли, Арталетт? Богатым, видно, буду…
Георгий вгляделся и тихо ахнул:
– Серый! Ты?..
2
И стою я утром ранним
Над зеленою волной,
У меня есть три желанья,
Нету рыбки золотой.
Алла Пугачева
Распаренные, благостные после сауны, друзья сидели в одних простынях за обильно сервированным столом, развалясь в роскошных креслах, судя по всему если и не из гарнитура знаменитого мастера Гамбса, то уж определенно его ровесниках.
Вообще, обстановка загородного дома Сережки Дорофеева, пардон, Сергея Валентиновича, о котором он запросто отозвался как о «даче», сразила непривычного к подобным излишествам Арталетова сразу и наповал. Вся их с мамой малогабаритная хрущевская «полуторка», включая часть лестничной клетки с лифтом, могла свободно поместиться в комнате, названной Серым «предбанником», далеко не самой, кстати, обширной в этом скромном «дачном домике».
– Ну и как ты дошел до жизни такой? – Сережка чокнулся с Жорой изящной стопкой, наполненной до краев благородным «Абсолютом», литровая бутыль которого уже опустела больше чем на две трети, и, молодецки осушив, задумался, прищелкивая пальцами над столом в поисках достойной закуски. Удостоился «высочайшего» внимания на этот раз крохотный бутербродик с севрюжьей икоркой.
Проглотив кристальную влагу, ледяной рыбкой скользнувшую в непривычный к таким изыскам желудок и взорвавшуюся там жарким фейерверком, Георгий пожал плечами и зажевал ароматную водку ломтиком какого-то восхитительного, тающего на языке копченого мяса.
– Да так как-то… – промямлил он, бесцельно водя вилкой (серебряной, между прочим, да еще с чьим-то вычурным вензелем, глубоко врезанным в массивную рукоятку) по белоснежной скатерти. – То одно, то другое… Я ведь, знаешь, после института-то…
Незаметно для себя Жорка поведал школьному другу все незамысловатые перипетии своей безрадостной жизни, в мазохистском угаре, свойственном российскому интеллигенту, не пропустив ни одной из ступеней своего падения до нынешнего, незавидного, положения. Серега слушал не перебивая, сочувственно кивал иногда, поддакивал да подливал время от времени водку в пустевшие, как по волшебству, стопки.
Когда скорбная исповедь подошла к концу, на столе, рядом с опустевшей, высилась уже вторая, изрядно початая, бутылка, а речь старых друзей приобрела плавный, вычурно-замысловатый стиль.
– Да-а-а… – протянул Дорофеев, сосредоточенно пытаясь пырнуть вилкой в бок верткий маринованный масленок, одиноко вертящийся под штыковыми ударами нетвердой руки посреди обширного блюда, потешаясь, видно, в душе над атакующим его человеком. – Не повезло, я бы сказал, тебе в жизни, Арталетт, не повезло…
– А сам-то ты как? – Жорка попытался усилием воли свести свои упрямо разъезжающиеся в стороны глаза, чтобы взглянуть в лицо друга. – Где работаешь? Женат? Холост? Дети есть?.. Ты же, помнится, с Наташкой…
– Да я тоже так как-то… – Ухватив наконец грибок, опешивший от такого коварства, рукой и отправив его в рот, Серега неопределенно покрутил испачканной рассолом ладонью в воздухе. – Всего помаленьку…
– Новый русский! – ахнул Арталетов.
Конечно, и тачка у него крутая черная, блестящая, и домище такой, и еда-питье… А может, он бандит?
– Еще скажи олигарх! – улыбнулся Серега, но улыбка у него вышла какая-то кривая, недостаточно убедительная. – Не дорос я до «нового русского», Жора, ох, не дорос…
Пьяно «мотыляясь» в кресле, но твердо, будто дуэльный пистолет, держа бутылку, он набулькал ювелирно точные дозы в обе стопки и, приподняв свою, звякнул ею о Жоркину.
– У меня, Жорик, все хотя и не так запущено, как у тебя, но тоже – не фонтан… Выпьем! Бизнес, дорогой мой Жорка, вещь такая… – Он помолчал, подыскивая слова, но махнул рукой. – Вещь увлекательная, особенно поначалу… Ну, как компьютерная игра! Стрелялка там или аркада… Или ты, или тебя… А потом… Приедается все, понимаешь?.. Все это… – Он широко обвел рукой комнату и, завершая жест, рубанул ребром ладони по столу так, что, жалобно зазвенев, подскочила вся посуда, а бутылка повалилась на бок. – Тихо-тихо-тихо… – принялся успокаивать он сам себя.
– Так брось ты его, Серый, этот бизнес! – Жора тоже едва-едва удерживался в вертикальном положении. – Давай…
– Ага! – грустно усмехнулся хозяин, поднимая упавшую бутылку и встряхивая, чтобы оценить визуально, сколько осталось. – С тобой рядом на Новоарбатском встанем…
– Да ты не понял… – смутился Арталетов.
– Нет, уж лучше вы к нам, – невесело пошутил, не слушая его, друг. – А что, это мысль!..
Как и все нетрезвые люди, он легко загорелся новой идеей и в развевающейся простыне принялся расхаживать по комнате, сильно напоминая при этом привидение.
– В Краснопресненский филиал… Нет, ты же не юрист… В Бутово, на завод! Да, точно, управляющим! Опять не то – не твой профиль… А сюда?..
Георгий, понимая краем сознания, что любые планы в таком состоянии строятся даже не на песке, а в вакууме, попытался его урезонить, а не сумев, решил, по школьной привычке, «сменить пластинку».
– А помнишь, Серый, как мы в восьмом классе над Кроликом подшутили?…
В двести семнадцатой школе, где с первого класса учились оба неразлучных друга, Кроликом дразнили учителя физики Лесневского Павла Трофимовича, человека крайне близорукого и носившего мощные очки, что вкупе со вздернутой верхней губой, высоко обнажающей крупные зубы, делало его действительно ужасно похожим на Кролика из мультфильма про Винни-Пуха. Комическая внешность и кроткий нрав обрекали педагога быть вечным объектом множества шуток и розыгрышей, зачастую довольно злых и совсем не смешных… Та шутка, о которой сейчас вспомнил Арталетов, к разряду очень обидных не относилась, как, впрочем, не отличалась и особенным остроумием, но сбить Сергея с «карьерной» колеи смогла успешно…