обнаружили после обеда. Два сильных удара ногой -- и в заборе образуется дыра.
Оба приятеля бросаются в темноту ночи.
Внезапно из-за облака показывается полная луна, ярко освещая все вокруг.
Беглецы едва успели отбежать от забора около двухсот метров. Вслед им гремят
выстрелы. Похоже, мальчишка очнулся и поднял тревогу. Петер и Тео несутся
дальше. Отчаяние придает им силы. За спиной они слышат шум мотора. Оба, как
по команде, бегут к полю, бросаются ничком на землю.
Они видят, как к полю приближается грузовик с включенными фарами. На
грузовике -- русские солдаты с ружьями наизготовку. Однако вместо того, чтобы
спрыгнуть с грузовика и прочесать местность, солдаты остаются в кузове.
Грузовик медленно проезжает мимо лежащих в темноте беглецов.
Наконец шум мотора затихает вдали. Оба поднимаются и осторожно идут дальше.
Сгорбившись, с трудом переводя дыхание, они уходят -- подальше от опасного
места. И все время останавливаются, прислушиваясь -- нет ли за ними погони.
Между тем небо опять затянуло. Компаса у беглецов больше нет, поэтому
ориентироваться им тяжело. Они определяют направление по звездам, изредка
показывающимся в просветах между облаками. Оба идут на запад.
От лагеря в Макеевке они уже далеко -- преследования оттуда друзья больше не
боятся, но все же идут, не останавливаясь, всю ночь. К утру голод вновь дает о
себе знать.
"Нам опять нужно просить милостыню", - настаивает Хенн.
"Я боюсь", - колеблется Шмиц. Он устал, голоден и почти потерял надежду.
"В любом случае нам нужно разделиться", - убеждает товарища Хенн. -- "Может,
было бы вообще лучше, если бы днем мы шли поодиночке, а вечером
встречались в определенном месте".
Шмиц молчит.
"Знаешь, я кое-что придумал", - пытается подбодрить товарища Хенн. -- "Ты,
например, говоришь -- у тебя какое-нибудь задание, а свою машину ты оставил
недалеко от въезда в деревню. В таких забытых Богом местах слово "машина"
имеет особый вес. Вдруг русские женщины подумают -- ты и впрямь какая-нибудь
шишка".
Шмиц смеется. Похоже, от шутки товарища ему полегчало. Теперь оба действуют
поодиночке. Каждый пытается выпросить какую-нибудь еду. Иногда им везет --
они получают миску каши. Однако часто, войдя в дом, беглецы замечают --
никакой еды здесь нет, а хозяйка со слезами на глазах отвечает на просьбу --
"нема хлеба!"
Оба невольно вспоминают, как их кормили в лагере -- только шестьсот грамм
хлеба да миска пустого супа. А что у этих людей? Неужели у них еще меньше, чем
получали пленные?
Каждый вечер друзья высчитывают, сколько километров они уже прошли. Как
мало, как ужасно мало по сравнению с тем путем, который еще предстоит пройти!
Мысли об этом приводят их в отчаяние. С каждым днем Шмиц становится все
более нетерпеливым. Здравый смысл начинает изменять этому прежде
хладнокровному, рассудительному человеку. "Не приведет ли это к срыву?" -
опасается Хенн. Его опасения оказываются ненапрасными.
На пятый день после побега из лагеря для перемещенных лиц погода резко
меняется. С утра по небу ползут тяжелые черные тучи. Солнца как будто и не
было. Мрачно и холодно.
"При такой погоде бессмысленно идти дальше", - говорит Хенн.
Однако Петер Шмиц, сжав губы, упрямо продолжает шагать.
Ветер усиливается. Проходит немного времени, и начинается дождь. Посреди
поля, через которое идут друзья, Хенн замечает примитивное укрытие -- навес на
четырех деревянных подпорках. Укрытие невелико -- около четырех квадратных
метров, метра полтора в высоту. Согнувшись, беглецы забираются под навес.
Дождь усиливается.
Друзья надеются, что дождь скоро прекратится. Но небо обложило тучами, льет
как из ведра. За сплошной стеной дождя почти ничего не видно. Холодно и сыро.
Не в силах пошевелиться, продрогшие беглецы, съежившись, сидят под низким
навесом.
"Проклятый дождь!" - дрожа от холода и сырости, бормочет Шмиц.
Хенн молчит.
Бесконечно долго тянется время. Друзья уже потеряли ему счет -- может, прошел
час, а может, больше. "Надо идти дальше!" - выдавливает из себя Шмиц.
Хенн думает -- это очередная шутка его товарища.
"Я хочу домой", - уже нетерпеливо продолжает Шмиц. -- "Я всерьез говорю -- мы
должны идти дальше! Немедленно!"
"Я тоже хочу домой", - медленно произносит Хенн, - "но хочу идти домой сухим".
"Не говори глупостей!" - раздражается Шмиц.
Теперь уже Хенн теряет терпение: "Ты м впрямь не в своем уме! Как же мы
пойдем дальше под таким дождем? Мы же потеряем направление! А наши
стеганки впитают в себя столько влаги, что мы под их тяжестью вовсе двинуться
не сможем. Да еще в нашей никудышней обуви! По этой грязи нам и шагу не
ступить!"
Петер Шмиц не отвечает. Остановившимися, полубезумными глазами он
вглядывается в дождь. Так проходит некоторое время.
"Нет, это меня с ума сведет!" - вдруг вырывается у Шмица. -- "Я пойду! А ты
можешь оставаться здесь, пока не сдохнешь".
Хенн тяжело вздыхает. "Ладно", - наконец говорит он. - "Ты старший. Я поступлю,
как ты считаешь правильным".
Несколько секунд друзья смотрят друг на друга. Затем Шмиц торопливо выходит
из-под навеса -- в этот нескончаемый дождь, в эту непролазную грязь.
Хенн двигается следом. Он с трудом шагает по размытой дождем земле, ставшей
скользкой, как натертый паркет. Вдобавок на обуви остаются комья налипшей
грязи. Беглецы поминутно останавливаются, чтобы счистить грязь. Их стеганая
одежда постепенно пропитывается влагой, становится тяжелой, как свинец.
Петер Шмиц беспомощно, с отчаянием вглядывается в дождь, в темноту -- а вдруг
они идут по кругу, возвращаются назад? Неужели нет никакого выхода? Только
чудо может теперь спасти их.
И чудо происходит. Внезапно из темноты перед беглецами возникает стог сена.
Отклонись друзья несколько метров в сторону, они прошли бы мимо! Какое
счастье, что они наткнулись на этот стог!
Без этого чуда -- небольшого стога сена -- они, наверное, не пережили бы эту
ночь. Никогда до э того отчаяние не охватывало их с такой силой. Они бы просто
не выдержали.
Но теперь самообладание и трезвость мыслей снова возвращаются к беглецам.
Они разгребают руками сено, обессилено, не снимая промокших стеганок,
зарываются в стог. Через минуту оба спят глубоким сном.
Как хочется есть! Чувство голода становится почти невыносимым.
"Надо снова просить милостыню. Но осторожнее. Гораздо осторожнее, чем
раньше", - рассуждает Шмиц.
"Ты прав", - соглашается с товарищем Хенн. -- "Но лучше всего нам снова
разойтись и просить поодиночке".
Друзья расходятся. "До вечера!"
Больше они не увидятся. Но оба пока не знают этого. Друзья договариваются
встретиться вечером в овраге за маленькой деревушкой.
Вечером Хенн первым приходит в условленное место. Просить милостыню было
небезопасно: он несколько раз прятался от проезжавших мимо грузовиков с
русскими солдатами и офицерами.
Хенн терпеливо ждет товарища. Снова и снова выглядывает он из своего укрытия,
смотрит, - не идет ли Шмиц. Но тот не появляется. Проходит время. Хенн
становится все беспокойнее.
Через пару часов Хенном овладевает тревожное чувство: с Петером что-то
стряслось. Неужели его опять задержали русские?
Внезапно он замечает, что с противоположной стороны к нему приближаются
двое. Наверное, они видели, как Хенн спрятался в овраге, как он выглядывает
оттуда. Тео понимает -- дальше ждать бессмысленно. Осторожно, стараясь не
попасться в поле зрения русских, он выходит из своего укрытия. И продолжает
путь уже один.
В этот день темнота наступает как-то особенно быстро. Хенн снова идет всю ночь,
не останавливаясь: ночью меньше вероятность, что его обнаружат.
Вновь и вновь он мысленно задает себе одни и те же вопросы. И не может
ответить ни на один из них. Что с Петером? Его снова задержали? Может, он
ранен? Его мучают? Не выдаст ли он меня? И стоит ли одному идти дальше?
В последнее время оба ходили поодиночке , но когда вечером встречались, могли
обменяться опытом, дать друг другу несколько полезных советов. Теперь он
должен рассчитывать только на себя. Хенн не знает, далеко ли еще до румынской
границы. Он не знает, где может достать еду, не знает, найдет ли безопасное
место для ночлега.
Только бы не сбиться с пути, идти в правильном направлении! В эту ночь Хенн
может ориентироваться по звездам -- в ночном небе легко отыскать Полярную
звезду и Большую медведицу. Время от времени он сверяет путь, всматриваясь в
небо. Но чем дальше он идет, тем больше овладевают им ощущение
одиночества и тоски. Под этим высоким ночным небом, на этой бескрайней
украинской равнине он кажется себе таким маленьким и беспомощным!
Хенн шагает автоматически, с трудом передвигая ноги. И наконец чувствует -- он
не в состоянии идти дальше. Напрасно высматривает он хоть какой-нибудь
стожок, где можно переночевать. Ничего! Только степь, бескрайняя степь вокруг.
Ему остается лишь одно -- просто лечь на землю. Прямо здесь, посреди степи.
Укрыться Хенну нечем. Но тут он вспоминает, как вместе с другими пленными
ехал в товарном вагоне сюда, на Украину. Тогда он убедился в том, что не
следует ложиться в верхней одежде -- это не спасает от холода. Лучше всего эту
одежду снять и ею укрыться. Тогда можно согреться за счет тепла, выделяемого
собственным телом. Так Хенн и поступает. Он снимает стеганку и расстилает ее
по земле. Затем ложится на один край стеганки, высоко, почти к подбородку
подтягивает колени и укрывается другим краем стеганки.
И действительно -- холода Хенн не чувствует, ему тепло. Но лежать скрючившись
ужасно неудобно -- болят ноги, болит спина, болит шея. Он не может уснуть. Не
выдержав, он вытягивает ноги. Ноги тут же становятся ледяными, и он снова
подтягивает их.
Однако усталость оказывается сильнее боли и холода. Хенн засыпает.
Когда он, проснувшись, открывает глаза, уже светает. На западной стороне неба
еще видны неяркие звезды. Хенн хочет встать, но с ужасом чувствует, что не
может подняться. Закоченевшие, согнутые в непривычном положении ноги не
подчиняются ему. Каждый мускул, каждый сустав пронизывает резкая боль.
Какое-то время он массирует лодыжки, икры, колени. Боль медленно, постепенно
стихает. Хенн с трудом вытягивает, распрямляет ноги - раз, другой, третий.
Наконец ему удается встать. Но стоять трудно -- ноги как деревянные.
Собравшись с силами, Хенн заставляет себя идти: раннее утро -- самое
безопасное время. Первые шаги мучительны. Он едва переставляет ноги. Но у
него есть цель: он хочет домой. Ради этого он одолеет все трудности, все
невзгоды. И он идет дальше.
Целый день Хен шагает, шагает, шагает. Один. Курс -- на запад. У него нет денег,
чтобы купить еду. Он не знает языка этой страны -- только несколько слов,
выученных в лагере.
Из осторожности он избегает встреч с мужчинами и просит хлеб тогда, когда
видит, что в деревенских избах -- только женщины.
В один из последних апрельских дней Хенн приходит в маленькую деревушку. Он
стучится в первую избу. В избе, как он и предполагал -- только старуха. Как
обычно, на своем ломаном русском языке он просит хлеба. В ответ на его просьбу
старая женщина отрицательно качает головой -- хлеба нет! Ну что ж, ему это не
впервые. Но когда он уже готов выйти из избы, происходит неожиданное.
Откуда-то из угла его окликает по-немецки мужской голос:
"Эй, фриц, куда бежишь?"
Хенн застывает на месте. Фриц! Так русские называют всех немцев.
Он осторожно оборачивается и в полутьме избы замечает молодого мужчину.
Хенн готов ко всему. Его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки.
Заметив это, мужчина говорит: "Не бойся, я тебя не выдам!"
Хенн с интересом разглядывает его: парень производит приятное впечатление!
Однако осторожность не помешает.
"Я работал в Германии", - доверительно продолжает русский, - "у одного
крестьянина в Эберсвальде. Мне там было очень хорошо. Я хотел написать ему,
но это не разрешается".
Парень приветливо смотрит на Хенна. "Я был военнопленным, но там мне было
лучше, чем сейчас. В Германии каждое воскресенье у меня был свободный день.
Да и еды тоже хватало. А здесь я должен работать всю неделю без выходных. И с
едой тоже плохо".
Хенн молча слушает. Его удивляет, что русский так открыто выражает свое
недовольство.
"Понимаешь", - продолжает свой рассказ русский, - "в нашей деревне, как и в
других деревнях, организовали колхоз. После сбора урожая мы получаем
определенное количество зерна, которого должно хватить до следующей жатвы.
Остальное зерно мы должны сдать. Свое зерно мы разделили, чтобы до нового. А
теперь от нас требуют -- сдайте в колхоз и от вашей доли!..."
Только позже Хенн поймет, почему власти выжимают из колхозников все соки: в
порту Николаева он увидит, как русское зерно грузят на иностранные суда.
Русское правительство продает зерно за границу, а собственный народ голодает.
"Теперь ты понимаешь", - извиняющимся тоном продолжает русский, - "почему
моя мать не дала тебе хлеба. Моя мать -- немка. Ее предки переселились на
Украину несколько столетий назад, основали на побережье Черного моря
немецкие поселения. Сталин выселил немцев из обжитых мест и принудительно
расселил по всей России. Мой отец должен работать в четырех сотнях
километров отсюда. А мать по-немецки уже не говорит. Вот так в Советском
Союзе все и уравнивается".
Хенн внимательно слушает молодого мужчину. По тону русского он чувствует --
перед ним честный человек. Честный и ожесточенный. Хенн доверяет этому
парню.
"Мне еще повезло", - снова говорит русский. -- "Если бы меня не отпустили из-за
туберкулеза, я оставался бы на Урале или сидел бы где-нибудь в другом лагере
для бывших русских военнопленных. А знаешь, как они это делали? Когда
советские войска "освободили" русских военнопленных, домой нас не отпустили.
Наоборот, с нами обращались как с преступниками из-за того, что мы попали в
плен. Нас отправили в трудовой лагерь, где мы должны были искупить свою
"вину"...
Хенн знал это. С людьми, побывавшими в немецком плену, он познакомился,
когда работал на шахте в Макеевке. По советским законам все эти люди были
осуждены на несколько лет и отправлены для "исправления" на принудительные
работы. Пленные немцы сначала не хотели верить этому. А сейчас Хенн услышал
то же самое из уст русского -- бывшего военнопленного.
Он молчит, потрясенный рассказом. Молодой мужчина тоже молчит. Его мать тихо
сидит в глубине комнаты, испуганно глядя на сына -- наверное, боится, что тот
слишком откровенен.
"Меня зовут Николай", - говорит русский. "А тебя как зовут?"
Хенн называет свое настоящее имя, говорит, что он родом из Рейнланда и что
бежал из лагеря для немецких военнопленных, который находится в Макеевке.
"А где Рейнланд? Далеко от Эберсвальда?" - допытывается русский.
"Около пятисот километров", - отвечает Хенн.
"Пятьсот километров?" - удивленно переспрашивает Николай.- "А как ты
думаешь добраться домой?"
Хенн задумчиво смотри на него, тихо говорит: "С Божьей помощью, Николай".
Несколько минут они молчат, о чем-то размышляя. Вдруг Николай говорит
шепотом, хотя поблизости нет никого, кто мог бы его услышать: "Хочу дать тебе
полезный совет".
Тео Хенн удивлен. Еще час назад он не ожидал ничего подобного.
"Когда в другой раз будешь просить хлеб, притворись немым!"
"Немым?"
"Да. Это очень просто: ты показываешь на свой рот, как будто хочешь есть и пить,
а потом ладонью похлопываешь себя по животу". Николай сопровождает свое
объяснение соответствующими жестами и мимикой. - "Так всякий тебя поймет. И
кроме того, нет опасности, что тебя разоблачат. Каждый тебе поверит и отнесется
с сочувствием".
Поначалу совет Николая немного смущает Хенна, но потом кажется ему очень
убедительным.
"Ладно, я попробую", - с улыбкой говорит он. И прежде чем уйти, просит:
"Николай, я хотел бы сбрить бороду, если можно. Я не брился с Пасхи".
"Конечно можно! Я сам тебя побрею!" - предлагает Николай.
Он намыливает отросшую щетину Хенна, потом осторожно соскребает ее
длинным ножом. Нож не очень острый, и кожа на лице Хенна начинает гореть. Но
Николай успешно справляется со своей работой.
На прощание молодой русский достает большую буханку хлеба, отрезает
краюшку, протягивает Хенну: "Это тебе в дорогу". Его мать смущенно смотрит на
Тео -- ведь она вначале сказала, что хлеба нет. Хенн протягивает женщине руку,
благодарит.
Николай провожает Хенна до дверей, объясняет, как идти дальше. И со слезами
на глазах прощается: "Передавай привет крестьянам в Эберсвальде!"
Тео тоже растроган.Он всегда с опаской заходил в дома русских, боялся просить
милостыню. А этому случайно встреченному русскому парню доверился сразу. И
теперь приходится расставаться...
В полдень Хенн решается попросить милостыню, выдав себя за немого. Деревня,
к которой он подходит, похожа на другие украинские деревни: избы маленькие,
приземистые, далеко отстоящие одна от другой.
Хенн выбирает старую, покосившуюся избу. Постучав, открывает дверь. В
большой комнате -- три женщины и пятеро ребятишек. Мужчин не видно, и это
успокаивает Хенна.
С простодушным видом он показывает рукой сначала на свой рот, потом на живот
-- мол, хочу есть, у меня пустой желудок. Одна из женщин сразу понимает его,
всплескивает руками: "А, фронтовик!"
Хенн утвердительно кивает. Кажется, он понял правильно: эта женщина думает,
что он утратил речь на фронте.
Другая женщина пододвигает ему стул и предлагает сесть. Хенн робко принимает
приглашение. Женщина ставит перед ним миску с кашей и кружку с молоком. Хенн
радуется -- комедия удалась! Как благодарен он Николаю за ценный совет!
Получилось! С первого раза получилось!
Поев, Хенн низким поклоном благодарит хозяек. Он изображает немого как
заправский артист. Теперь он русский солдат, потерявший речь на фронте. И
никто не сможет задавать ему неприятные вопросы, когда он попросит
милостыню.
Однако в следующий раз Хенн не последует совету Николая.
Под вечер, в другой деревне, он опять собирается просить милостыню. И опять --
как немой.
Дом, в который он стучит, стоит в стороне от других домов деревни. Как обычно,
он входит в дом, не дожидаясь ответа. Ища хозяев, он окидывает комнату
мимолетным взглядом. И застывает от изумления: он видит молодую женщину,
которая, сидя на скамейке, кормит грудью ребенка.
Хенн быстро отворачивается и уже хочет выйти из дома. Но женщина окликает
его: "В чем дело?"
Мгновение Хенн стоит в нерешительности. Кроме женщины и ребенка, в доме
никого нет. И ему не надо изображать немого. К тому же на вопрос женщины он
реагирует неожиданно для самого себя. Не глядя на молодую мать, он говорит по-
русски: "Не найдется ли у вас немного хлеба?"
Хенн смущен: может, женщина стесняется того, что кормит ребенка при
постороннем. И сейчас ему как-то неловко просить хлеба.
Однако молодая мать совершенно не стыдится. Она кладет ребенка на скамью,
не прикрыв грудь, подходит к шкафу, вынимает буханку хлеба, отрезает от нее
большой кусок и подает незнакомцу.
Не поднимая глаз, Хенн берет хлеб из рук женщины. Она спокойно стоит перед
ним и возвращается к своему ребенку только тогда, когда тот начинает кричать.
Хенн выходит из дома, изумленный и восхищенный одновременно.
Идут дни, похожие один на другой. Теплое весеннее солнце живительным светом
освещает бескрайние плодородные поля Украины.
"Сегодня, должно быть, уже первое мая", - думает Хенн. Он прошел уже около
четырехсот километров.
Хенн установил себе норму: каждый день -- тридцать километров. Если, конечно,
ничего не случится ничего непредвиденного.
Но непредвиденное может случиться в любой день. В любой день может
появиться угроза новой опасности.
И все же каждый наступивший день отличается от предыдущего.
В этот день Хенн в пути уже несколько часов. К полудню он подходит к большому
селу. Он колеблется -- может, обойти это место стороной? Последний кусок хлеба
он съел еще утром, поэтому решает войти в село и опять попросить милостыню.
Село поражает его своими размерами. Через все село проходит прямая,
немощеная и сильно разбитая проезжавшим по ней транспортом улица. По обеим
ее сторонам тесно выстроились ряды домов.
Выхода у Хенна нет -- он шагает по улице на глазах у прохожих.
Улица быстро заполняется людьми. Мимо Хенна проходят группы молодых людей
-- юношей и девушек. Все нарядно одеты. "Сегодня же первое мая!" - вспоминает
Хенн. -- "У русских это праздник весны и труда". По-видимому, молодежь
направляется к деревенской площади.
Хенн замечает, что прохожие все чаще обращают на него внимание. Ситуация
становится тревожной. Однако бежать ни в коем случае нельзя -- это привлекло
бы к нему еще больше внимания.
Недолго думая, он входит в ближайший дом. Лишь бы уйти с улицы! Однако
против обыкновения, в доме не только женщины. Тут есть и мужчины! Хенну
нужно быть предельно осторожным.
Стараясь не показать охватившего его страха, внешне спокойный, Хенн просит
есть, притворившись немым. Кажется, это ни у кого не вызывает подозрений.
Одна из женщин приносит ему кусок хлеба и какое-то питье в кружке.
Сидящие в комнате люди слушают чье-то выступление, транслирующееся по
громкоговорителю. Громкий, победоносный голос заполняет все помещение.
Очевидно, выступление посвящено майскому празднику.
Хенн ест медленно, небольшими кусками. Хлебнув из кружки, он обнаруживает,
что в ней вино. Он беспокойно озирается. "Пожалуй, в этом доме тоже
небезопасно", - думает он и торопливо прощается.
И снова Хенн на улице. Он видит -- все больше людей направляется к центру
деревни. В руках у многих красные флажки и знамена. Прохожие с явным
удивлением разглядывают странного человека, одетого в потрепанную стеганку и
старые калоши - Хенн еще утром обвязал их куском рубашки, чтобы они не
развалились окончательно.
Его охватывает безумный страх -- в любой момент кто-нибудь может заговорить с
ним, начнет расспрашивать... Он с отчаянием оглядывается по сторонам -- куда
бы спрятаться от любопытных глаз? Но по обе стороны улицы сплошной стеной
стоят дома. Скрыться Хенну негде -- ни тупичка, ни переулка.
Отчаявшись, он входит в следующий дом. В душе он проклинает себя -- как же он
раньше не сообразил, что первое мая -- праздник, что в этот день он должен быть
особенно осторожен!
В большой комнате -- четверо: две женщины, два старика. Волнение Хенна, его
внутренне напряжение настолько велико, что он больше не чувствует ни голода,
ни жажды. Однако он повторяет заученный жест -- дайте напиться, хочу пить.
Одна из женщин подает ему стакан чая. Внезапно его осеняет -- сейчас важно
выиграть время. Выпив чай, он вдруг закатывает глаза и с громким стоном падает
на пол. Сидящие в комнате люди испуганно смотрят на стонущего, корчащегося от
боли незнакомца.
Хенн громко стонет, с перекошенным, будто от боли, лицом показывает на свой
живот.
Хозяева осторожно поднимают его, укладывают на скамью, кладут под голову
подушку.
Не меняя выражения лица, Хенн благодарно кивает и устало закрывает глаза.
Внутренне Хенн собран и внимательно следит за развитием событий. Ему хочется
подняться и уйти, но нельзя -- эти четверо по-прежнему сидят в комнате.
Из комнатного репродуктора слышен победоносный голос оратора. Через
несколько минут выступление заканчивается. Комнату наполняют звуки
бравурного марша. "Совсем как при наци", - думает Хенн. На ум ему приходит
сравнение -- до чего же обе системы схожи между собой!...
Примерно через полчаса на улице, по мнению Хенна, должно стать спокойнее. Он
как бы с трудом поднимается, жестами показывая, что должен идти дальше. Как и
в прошлый раз, одна из женщин подносит ему стакан с вином -- наверное, по
случаю праздника.
Выйдя из дома, Хенн осторожно оглядывается по сторонам. И с облегчением
видит -- главная улица совершенно пуста. Похоже, все теперь там, на деревенской
площади.
Убыстряя шаг, Хенн идет по улице. Наконец улица позади. Еще немного -- и он
выходит к полям. Дальше, как можно дальше от этой большой деревни!
Еще одна ночь, и еще одна ночь. Ночи без пристанища, без крова, ночи под
открытым небом. Ночлег на голой земле, отчего поутру ноют кости. Но сон дарит
усталому путнику новую надежду, новые силы.
Еще один день, и еще один день. Бесконечный путь, полуденная жара, голод и
жажда, отчаяние и упорство.
Постоянные опасности, но однажды -- невероятное везение, почти счастье.
Счастье является Хенну в виде пары новых резиновых галош, стоящих в
передней дома, куда Хенн входит, чтобы как обычно попросить хлеба. Поблизости
-- никого. Он быстро сбрасывает с ног старые, вконец изношенные галоши,
надевает другие, еще раз оглядывается и исчезает. Сегодня он остался без
хлеба. Но зато -- в новой, целой обуви!
Теперь идти намного удобнее. Удобнее и быстрее. Курс -- на запад.
Утро помогает ему собраться с духом. Ночью его охватывает чувство
одиночества.
Как далек родной дом! Он один под этим чужим небом. И должен рассчитывать
только на себя.
Он думает о товарищах, оставшихся там, в лагере для военнопленных. Конечно,
спят они не на земле, а на нарах, у них есть хоть какой-то кров. Но спят-то они за
колючей проволокой! А он -- на пути к дому.
И он свободен. Свободен и одинок. И все еще на чужбине.
Сжавшись от ночного холода, широко открытыми глазами вглядывается он в
раскинувшееся над его головой звездное небо. Каким маленьким, каким
беспомощным и потерянным кажется он себе!
А если бы он умер от голода и истощения? Если бы его застрелил патруль? Кто
горевал бы о нем? Только мать и отец. Больше никто.
А земля по-прежнему будет вращаться вокруг солнца, как миллионы лет до этого.
И одновременно с ним, в это же мгновение умерли бы где-нибудь две или три
сотни людей, и столько же -- или даже больше -- появились где-нибудь на свет.
Сколько же стоит одна человеческая жизнь?
Никто не может измерить его страданий.
Никто не знает, как он одинок.
Никто?
Никогда прежде не молился Хенн так, как в эти ночи -- от души, с глубокой верой,
без страха, без пафоса.
Если Создатель существует, тогда каждый человек имеет свою цену, свою
Оба приятеля бросаются в темноту ночи.
Внезапно из-за облака показывается полная луна, ярко освещая все вокруг.
Беглецы едва успели отбежать от забора около двухсот метров. Вслед им гремят
выстрелы. Похоже, мальчишка очнулся и поднял тревогу. Петер и Тео несутся
дальше. Отчаяние придает им силы. За спиной они слышат шум мотора. Оба, как
по команде, бегут к полю, бросаются ничком на землю.
Они видят, как к полю приближается грузовик с включенными фарами. На
грузовике -- русские солдаты с ружьями наизготовку. Однако вместо того, чтобы
спрыгнуть с грузовика и прочесать местность, солдаты остаются в кузове.
Грузовик медленно проезжает мимо лежащих в темноте беглецов.
Наконец шум мотора затихает вдали. Оба поднимаются и осторожно идут дальше.
Сгорбившись, с трудом переводя дыхание, они уходят -- подальше от опасного
места. И все время останавливаются, прислушиваясь -- нет ли за ними погони.
Между тем небо опять затянуло. Компаса у беглецов больше нет, поэтому
ориентироваться им тяжело. Они определяют направление по звездам, изредка
показывающимся в просветах между облаками. Оба идут на запад.
От лагеря в Макеевке они уже далеко -- преследования оттуда друзья больше не
боятся, но все же идут, не останавливаясь, всю ночь. К утру голод вновь дает о
себе знать.
"Нам опять нужно просить милостыню", - настаивает Хенн.
"Я боюсь", - колеблется Шмиц. Он устал, голоден и почти потерял надежду.
"В любом случае нам нужно разделиться", - убеждает товарища Хенн. -- "Может,
было бы вообще лучше, если бы днем мы шли поодиночке, а вечером
встречались в определенном месте".
Шмиц молчит.
"Знаешь, я кое-что придумал", - пытается подбодрить товарища Хенн. -- "Ты,
например, говоришь -- у тебя какое-нибудь задание, а свою машину ты оставил
недалеко от въезда в деревню. В таких забытых Богом местах слово "машина"
имеет особый вес. Вдруг русские женщины подумают -- ты и впрямь какая-нибудь
шишка".
Шмиц смеется. Похоже, от шутки товарища ему полегчало. Теперь оба действуют
поодиночке. Каждый пытается выпросить какую-нибудь еду. Иногда им везет --
они получают миску каши. Однако часто, войдя в дом, беглецы замечают --
никакой еды здесь нет, а хозяйка со слезами на глазах отвечает на просьбу --
"нема хлеба!"
Оба невольно вспоминают, как их кормили в лагере -- только шестьсот грамм
хлеба да миска пустого супа. А что у этих людей? Неужели у них еще меньше, чем
получали пленные?
Каждый вечер друзья высчитывают, сколько километров они уже прошли. Как
мало, как ужасно мало по сравнению с тем путем, который еще предстоит пройти!
Мысли об этом приводят их в отчаяние. С каждым днем Шмиц становится все
более нетерпеливым. Здравый смысл начинает изменять этому прежде
хладнокровному, рассудительному человеку. "Не приведет ли это к срыву?" -
опасается Хенн. Его опасения оказываются ненапрасными.
На пятый день после побега из лагеря для перемещенных лиц погода резко
меняется. С утра по небу ползут тяжелые черные тучи. Солнца как будто и не
было. Мрачно и холодно.
"При такой погоде бессмысленно идти дальше", - говорит Хенн.
Однако Петер Шмиц, сжав губы, упрямо продолжает шагать.
Ветер усиливается. Проходит немного времени, и начинается дождь. Посреди
поля, через которое идут друзья, Хенн замечает примитивное укрытие -- навес на
четырех деревянных подпорках. Укрытие невелико -- около четырех квадратных
метров, метра полтора в высоту. Согнувшись, беглецы забираются под навес.
Дождь усиливается.
Друзья надеются, что дождь скоро прекратится. Но небо обложило тучами, льет
как из ведра. За сплошной стеной дождя почти ничего не видно. Холодно и сыро.
Не в силах пошевелиться, продрогшие беглецы, съежившись, сидят под низким
навесом.
"Проклятый дождь!" - дрожа от холода и сырости, бормочет Шмиц.
Хенн молчит.
Бесконечно долго тянется время. Друзья уже потеряли ему счет -- может, прошел
час, а может, больше. "Надо идти дальше!" - выдавливает из себя Шмиц.
Хенн думает -- это очередная шутка его товарища.
"Я хочу домой", - уже нетерпеливо продолжает Шмиц. -- "Я всерьез говорю -- мы
должны идти дальше! Немедленно!"
"Я тоже хочу домой", - медленно произносит Хенн, - "но хочу идти домой сухим".
"Не говори глупостей!" - раздражается Шмиц.
Теперь уже Хенн теряет терпение: "Ты м впрямь не в своем уме! Как же мы
пойдем дальше под таким дождем? Мы же потеряем направление! А наши
стеганки впитают в себя столько влаги, что мы под их тяжестью вовсе двинуться
не сможем. Да еще в нашей никудышней обуви! По этой грязи нам и шагу не
ступить!"
Петер Шмиц не отвечает. Остановившимися, полубезумными глазами он
вглядывается в дождь. Так проходит некоторое время.
"Нет, это меня с ума сведет!" - вдруг вырывается у Шмица. -- "Я пойду! А ты
можешь оставаться здесь, пока не сдохнешь".
Хенн тяжело вздыхает. "Ладно", - наконец говорит он. - "Ты старший. Я поступлю,
как ты считаешь правильным".
Несколько секунд друзья смотрят друг на друга. Затем Шмиц торопливо выходит
из-под навеса -- в этот нескончаемый дождь, в эту непролазную грязь.
Хенн двигается следом. Он с трудом шагает по размытой дождем земле, ставшей
скользкой, как натертый паркет. Вдобавок на обуви остаются комья налипшей
грязи. Беглецы поминутно останавливаются, чтобы счистить грязь. Их стеганая
одежда постепенно пропитывается влагой, становится тяжелой, как свинец.
Петер Шмиц беспомощно, с отчаянием вглядывается в дождь, в темноту -- а вдруг
они идут по кругу, возвращаются назад? Неужели нет никакого выхода? Только
чудо может теперь спасти их.
И чудо происходит. Внезапно из темноты перед беглецами возникает стог сена.
Отклонись друзья несколько метров в сторону, они прошли бы мимо! Какое
счастье, что они наткнулись на этот стог!
Без этого чуда -- небольшого стога сена -- они, наверное, не пережили бы эту
ночь. Никогда до э того отчаяние не охватывало их с такой силой. Они бы просто
не выдержали.
Но теперь самообладание и трезвость мыслей снова возвращаются к беглецам.
Они разгребают руками сено, обессилено, не снимая промокших стеганок,
зарываются в стог. Через минуту оба спят глубоким сном.
Как хочется есть! Чувство голода становится почти невыносимым.
"Надо снова просить милостыню. Но осторожнее. Гораздо осторожнее, чем
раньше", - рассуждает Шмиц.
"Ты прав", - соглашается с товарищем Хенн. -- "Но лучше всего нам снова
разойтись и просить поодиночке".
Друзья расходятся. "До вечера!"
Больше они не увидятся. Но оба пока не знают этого. Друзья договариваются
встретиться вечером в овраге за маленькой деревушкой.
Вечером Хенн первым приходит в условленное место. Просить милостыню было
небезопасно: он несколько раз прятался от проезжавших мимо грузовиков с
русскими солдатами и офицерами.
Хенн терпеливо ждет товарища. Снова и снова выглядывает он из своего укрытия,
смотрит, - не идет ли Шмиц. Но тот не появляется. Проходит время. Хенн
становится все беспокойнее.
Через пару часов Хенном овладевает тревожное чувство: с Петером что-то
стряслось. Неужели его опять задержали русские?
Внезапно он замечает, что с противоположной стороны к нему приближаются
двое. Наверное, они видели, как Хенн спрятался в овраге, как он выглядывает
оттуда. Тео понимает -- дальше ждать бессмысленно. Осторожно, стараясь не
попасться в поле зрения русских, он выходит из своего укрытия. И продолжает
путь уже один.
В этот день темнота наступает как-то особенно быстро. Хенн снова идет всю ночь,
не останавливаясь: ночью меньше вероятность, что его обнаружат.
Вновь и вновь он мысленно задает себе одни и те же вопросы. И не может
ответить ни на один из них. Что с Петером? Его снова задержали? Может, он
ранен? Его мучают? Не выдаст ли он меня? И стоит ли одному идти дальше?
В последнее время оба ходили поодиночке , но когда вечером встречались, могли
обменяться опытом, дать друг другу несколько полезных советов. Теперь он
должен рассчитывать только на себя. Хенн не знает, далеко ли еще до румынской
границы. Он не знает, где может достать еду, не знает, найдет ли безопасное
место для ночлега.
Только бы не сбиться с пути, идти в правильном направлении! В эту ночь Хенн
может ориентироваться по звездам -- в ночном небе легко отыскать Полярную
звезду и Большую медведицу. Время от времени он сверяет путь, всматриваясь в
небо. Но чем дальше он идет, тем больше овладевают им ощущение
одиночества и тоски. Под этим высоким ночным небом, на этой бескрайней
украинской равнине он кажется себе таким маленьким и беспомощным!
Хенн шагает автоматически, с трудом передвигая ноги. И наконец чувствует -- он
не в состоянии идти дальше. Напрасно высматривает он хоть какой-нибудь
стожок, где можно переночевать. Ничего! Только степь, бескрайняя степь вокруг.
Ему остается лишь одно -- просто лечь на землю. Прямо здесь, посреди степи.
Укрыться Хенну нечем. Но тут он вспоминает, как вместе с другими пленными
ехал в товарном вагоне сюда, на Украину. Тогда он убедился в том, что не
следует ложиться в верхней одежде -- это не спасает от холода. Лучше всего эту
одежду снять и ею укрыться. Тогда можно согреться за счет тепла, выделяемого
собственным телом. Так Хенн и поступает. Он снимает стеганку и расстилает ее
по земле. Затем ложится на один край стеганки, высоко, почти к подбородку
подтягивает колени и укрывается другим краем стеганки.
И действительно -- холода Хенн не чувствует, ему тепло. Но лежать скрючившись
ужасно неудобно -- болят ноги, болит спина, болит шея. Он не может уснуть. Не
выдержав, он вытягивает ноги. Ноги тут же становятся ледяными, и он снова
подтягивает их.
Однако усталость оказывается сильнее боли и холода. Хенн засыпает.
Когда он, проснувшись, открывает глаза, уже светает. На западной стороне неба
еще видны неяркие звезды. Хенн хочет встать, но с ужасом чувствует, что не
может подняться. Закоченевшие, согнутые в непривычном положении ноги не
подчиняются ему. Каждый мускул, каждый сустав пронизывает резкая боль.
Какое-то время он массирует лодыжки, икры, колени. Боль медленно, постепенно
стихает. Хенн с трудом вытягивает, распрямляет ноги - раз, другой, третий.
Наконец ему удается встать. Но стоять трудно -- ноги как деревянные.
Собравшись с силами, Хенн заставляет себя идти: раннее утро -- самое
безопасное время. Первые шаги мучительны. Он едва переставляет ноги. Но у
него есть цель: он хочет домой. Ради этого он одолеет все трудности, все
невзгоды. И он идет дальше.
Целый день Хен шагает, шагает, шагает. Один. Курс -- на запад. У него нет денег,
чтобы купить еду. Он не знает языка этой страны -- только несколько слов,
выученных в лагере.
Из осторожности он избегает встреч с мужчинами и просит хлеб тогда, когда
видит, что в деревенских избах -- только женщины.
В один из последних апрельских дней Хенн приходит в маленькую деревушку. Он
стучится в первую избу. В избе, как он и предполагал -- только старуха. Как
обычно, на своем ломаном русском языке он просит хлеба. В ответ на его просьбу
старая женщина отрицательно качает головой -- хлеба нет! Ну что ж, ему это не
впервые. Но когда он уже готов выйти из избы, происходит неожиданное.
Откуда-то из угла его окликает по-немецки мужской голос:
"Эй, фриц, куда бежишь?"
Хенн застывает на месте. Фриц! Так русские называют всех немцев.
Он осторожно оборачивается и в полутьме избы замечает молодого мужчину.
Хенн готов ко всему. Его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки.
Заметив это, мужчина говорит: "Не бойся, я тебя не выдам!"
Хенн с интересом разглядывает его: парень производит приятное впечатление!
Однако осторожность не помешает.
"Я работал в Германии", - доверительно продолжает русский, - "у одного
крестьянина в Эберсвальде. Мне там было очень хорошо. Я хотел написать ему,
но это не разрешается".
Парень приветливо смотрит на Хенна. "Я был военнопленным, но там мне было
лучше, чем сейчас. В Германии каждое воскресенье у меня был свободный день.
Да и еды тоже хватало. А здесь я должен работать всю неделю без выходных. И с
едой тоже плохо".
Хенн молча слушает. Его удивляет, что русский так открыто выражает свое
недовольство.
"Понимаешь", - продолжает свой рассказ русский, - "в нашей деревне, как и в
других деревнях, организовали колхоз. После сбора урожая мы получаем
определенное количество зерна, которого должно хватить до следующей жатвы.
Остальное зерно мы должны сдать. Свое зерно мы разделили, чтобы до нового. А
теперь от нас требуют -- сдайте в колхоз и от вашей доли!..."
Только позже Хенн поймет, почему власти выжимают из колхозников все соки: в
порту Николаева он увидит, как русское зерно грузят на иностранные суда.
Русское правительство продает зерно за границу, а собственный народ голодает.
"Теперь ты понимаешь", - извиняющимся тоном продолжает русский, - "почему
моя мать не дала тебе хлеба. Моя мать -- немка. Ее предки переселились на
Украину несколько столетий назад, основали на побережье Черного моря
немецкие поселения. Сталин выселил немцев из обжитых мест и принудительно
расселил по всей России. Мой отец должен работать в четырех сотнях
километров отсюда. А мать по-немецки уже не говорит. Вот так в Советском
Союзе все и уравнивается".
Хенн внимательно слушает молодого мужчину. По тону русского он чувствует --
перед ним честный человек. Честный и ожесточенный. Хенн доверяет этому
парню.
"Мне еще повезло", - снова говорит русский. -- "Если бы меня не отпустили из-за
туберкулеза, я оставался бы на Урале или сидел бы где-нибудь в другом лагере
для бывших русских военнопленных. А знаешь, как они это делали? Когда
советские войска "освободили" русских военнопленных, домой нас не отпустили.
Наоборот, с нами обращались как с преступниками из-за того, что мы попали в
плен. Нас отправили в трудовой лагерь, где мы должны были искупить свою
"вину"...
Хенн знал это. С людьми, побывавшими в немецком плену, он познакомился,
когда работал на шахте в Макеевке. По советским законам все эти люди были
осуждены на несколько лет и отправлены для "исправления" на принудительные
работы. Пленные немцы сначала не хотели верить этому. А сейчас Хенн услышал
то же самое из уст русского -- бывшего военнопленного.
Он молчит, потрясенный рассказом. Молодой мужчина тоже молчит. Его мать тихо
сидит в глубине комнаты, испуганно глядя на сына -- наверное, боится, что тот
слишком откровенен.
"Меня зовут Николай", - говорит русский. "А тебя как зовут?"
Хенн называет свое настоящее имя, говорит, что он родом из Рейнланда и что
бежал из лагеря для немецких военнопленных, который находится в Макеевке.
"А где Рейнланд? Далеко от Эберсвальда?" - допытывается русский.
"Около пятисот километров", - отвечает Хенн.
"Пятьсот километров?" - удивленно переспрашивает Николай.- "А как ты
думаешь добраться домой?"
Хенн задумчиво смотри на него, тихо говорит: "С Божьей помощью, Николай".
Несколько минут они молчат, о чем-то размышляя. Вдруг Николай говорит
шепотом, хотя поблизости нет никого, кто мог бы его услышать: "Хочу дать тебе
полезный совет".
Тео Хенн удивлен. Еще час назад он не ожидал ничего подобного.
"Когда в другой раз будешь просить хлеб, притворись немым!"
"Немым?"
"Да. Это очень просто: ты показываешь на свой рот, как будто хочешь есть и пить,
а потом ладонью похлопываешь себя по животу". Николай сопровождает свое
объяснение соответствующими жестами и мимикой. - "Так всякий тебя поймет. И
кроме того, нет опасности, что тебя разоблачат. Каждый тебе поверит и отнесется
с сочувствием".
Поначалу совет Николая немного смущает Хенна, но потом кажется ему очень
убедительным.
"Ладно, я попробую", - с улыбкой говорит он. И прежде чем уйти, просит:
"Николай, я хотел бы сбрить бороду, если можно. Я не брился с Пасхи".
"Конечно можно! Я сам тебя побрею!" - предлагает Николай.
Он намыливает отросшую щетину Хенна, потом осторожно соскребает ее
длинным ножом. Нож не очень острый, и кожа на лице Хенна начинает гореть. Но
Николай успешно справляется со своей работой.
На прощание молодой русский достает большую буханку хлеба, отрезает
краюшку, протягивает Хенну: "Это тебе в дорогу". Его мать смущенно смотрит на
Тео -- ведь она вначале сказала, что хлеба нет. Хенн протягивает женщине руку,
благодарит.
Николай провожает Хенна до дверей, объясняет, как идти дальше. И со слезами
на глазах прощается: "Передавай привет крестьянам в Эберсвальде!"
Тео тоже растроган.Он всегда с опаской заходил в дома русских, боялся просить
милостыню. А этому случайно встреченному русскому парню доверился сразу. И
теперь приходится расставаться...
В полдень Хенн решается попросить милостыню, выдав себя за немого. Деревня,
к которой он подходит, похожа на другие украинские деревни: избы маленькие,
приземистые, далеко отстоящие одна от другой.
Хенн выбирает старую, покосившуюся избу. Постучав, открывает дверь. В
большой комнате -- три женщины и пятеро ребятишек. Мужчин не видно, и это
успокаивает Хенна.
С простодушным видом он показывает рукой сначала на свой рот, потом на живот
-- мол, хочу есть, у меня пустой желудок. Одна из женщин сразу понимает его,
всплескивает руками: "А, фронтовик!"
Хенн утвердительно кивает. Кажется, он понял правильно: эта женщина думает,
что он утратил речь на фронте.
Другая женщина пододвигает ему стул и предлагает сесть. Хенн робко принимает
приглашение. Женщина ставит перед ним миску с кашей и кружку с молоком. Хенн
радуется -- комедия удалась! Как благодарен он Николаю за ценный совет!
Получилось! С первого раза получилось!
Поев, Хенн низким поклоном благодарит хозяек. Он изображает немого как
заправский артист. Теперь он русский солдат, потерявший речь на фронте. И
никто не сможет задавать ему неприятные вопросы, когда он попросит
милостыню.
Однако в следующий раз Хенн не последует совету Николая.
Под вечер, в другой деревне, он опять собирается просить милостыню. И опять --
как немой.
Дом, в который он стучит, стоит в стороне от других домов деревни. Как обычно,
он входит в дом, не дожидаясь ответа. Ища хозяев, он окидывает комнату
мимолетным взглядом. И застывает от изумления: он видит молодую женщину,
которая, сидя на скамейке, кормит грудью ребенка.
Хенн быстро отворачивается и уже хочет выйти из дома. Но женщина окликает
его: "В чем дело?"
Мгновение Хенн стоит в нерешительности. Кроме женщины и ребенка, в доме
никого нет. И ему не надо изображать немого. К тому же на вопрос женщины он
реагирует неожиданно для самого себя. Не глядя на молодую мать, он говорит по-
русски: "Не найдется ли у вас немного хлеба?"
Хенн смущен: может, женщина стесняется того, что кормит ребенка при
постороннем. И сейчас ему как-то неловко просить хлеба.
Однако молодая мать совершенно не стыдится. Она кладет ребенка на скамью,
не прикрыв грудь, подходит к шкафу, вынимает буханку хлеба, отрезает от нее
большой кусок и подает незнакомцу.
Не поднимая глаз, Хенн берет хлеб из рук женщины. Она спокойно стоит перед
ним и возвращается к своему ребенку только тогда, когда тот начинает кричать.
Хенн выходит из дома, изумленный и восхищенный одновременно.
Идут дни, похожие один на другой. Теплое весеннее солнце живительным светом
освещает бескрайние плодородные поля Украины.
"Сегодня, должно быть, уже первое мая", - думает Хенн. Он прошел уже около
четырехсот километров.
Хенн установил себе норму: каждый день -- тридцать километров. Если, конечно,
ничего не случится ничего непредвиденного.
Но непредвиденное может случиться в любой день. В любой день может
появиться угроза новой опасности.
И все же каждый наступивший день отличается от предыдущего.
В этот день Хенн в пути уже несколько часов. К полудню он подходит к большому
селу. Он колеблется -- может, обойти это место стороной? Последний кусок хлеба
он съел еще утром, поэтому решает войти в село и опять попросить милостыню.
Село поражает его своими размерами. Через все село проходит прямая,
немощеная и сильно разбитая проезжавшим по ней транспортом улица. По обеим
ее сторонам тесно выстроились ряды домов.
Выхода у Хенна нет -- он шагает по улице на глазах у прохожих.
Улица быстро заполняется людьми. Мимо Хенна проходят группы молодых людей
-- юношей и девушек. Все нарядно одеты. "Сегодня же первое мая!" - вспоминает
Хенн. -- "У русских это праздник весны и труда". По-видимому, молодежь
направляется к деревенской площади.
Хенн замечает, что прохожие все чаще обращают на него внимание. Ситуация
становится тревожной. Однако бежать ни в коем случае нельзя -- это привлекло
бы к нему еще больше внимания.
Недолго думая, он входит в ближайший дом. Лишь бы уйти с улицы! Однако
против обыкновения, в доме не только женщины. Тут есть и мужчины! Хенну
нужно быть предельно осторожным.
Стараясь не показать охватившего его страха, внешне спокойный, Хенн просит
есть, притворившись немым. Кажется, это ни у кого не вызывает подозрений.
Одна из женщин приносит ему кусок хлеба и какое-то питье в кружке.
Сидящие в комнате люди слушают чье-то выступление, транслирующееся по
громкоговорителю. Громкий, победоносный голос заполняет все помещение.
Очевидно, выступление посвящено майскому празднику.
Хенн ест медленно, небольшими кусками. Хлебнув из кружки, он обнаруживает,
что в ней вино. Он беспокойно озирается. "Пожалуй, в этом доме тоже
небезопасно", - думает он и торопливо прощается.
И снова Хенн на улице. Он видит -- все больше людей направляется к центру
деревни. В руках у многих красные флажки и знамена. Прохожие с явным
удивлением разглядывают странного человека, одетого в потрепанную стеганку и
старые калоши - Хенн еще утром обвязал их куском рубашки, чтобы они не
развалились окончательно.
Его охватывает безумный страх -- в любой момент кто-нибудь может заговорить с
ним, начнет расспрашивать... Он с отчаянием оглядывается по сторонам -- куда
бы спрятаться от любопытных глаз? Но по обе стороны улицы сплошной стеной
стоят дома. Скрыться Хенну негде -- ни тупичка, ни переулка.
Отчаявшись, он входит в следующий дом. В душе он проклинает себя -- как же он
раньше не сообразил, что первое мая -- праздник, что в этот день он должен быть
особенно осторожен!
В большой комнате -- четверо: две женщины, два старика. Волнение Хенна, его
внутренне напряжение настолько велико, что он больше не чувствует ни голода,
ни жажды. Однако он повторяет заученный жест -- дайте напиться, хочу пить.
Одна из женщин подает ему стакан чая. Внезапно его осеняет -- сейчас важно
выиграть время. Выпив чай, он вдруг закатывает глаза и с громким стоном падает
на пол. Сидящие в комнате люди испуганно смотрят на стонущего, корчащегося от
боли незнакомца.
Хенн громко стонет, с перекошенным, будто от боли, лицом показывает на свой
живот.
Хозяева осторожно поднимают его, укладывают на скамью, кладут под голову
подушку.
Не меняя выражения лица, Хенн благодарно кивает и устало закрывает глаза.
Внутренне Хенн собран и внимательно следит за развитием событий. Ему хочется
подняться и уйти, но нельзя -- эти четверо по-прежнему сидят в комнате.
Из комнатного репродуктора слышен победоносный голос оратора. Через
несколько минут выступление заканчивается. Комнату наполняют звуки
бравурного марша. "Совсем как при наци", - думает Хенн. На ум ему приходит
сравнение -- до чего же обе системы схожи между собой!...
Примерно через полчаса на улице, по мнению Хенна, должно стать спокойнее. Он
как бы с трудом поднимается, жестами показывая, что должен идти дальше. Как и
в прошлый раз, одна из женщин подносит ему стакан с вином -- наверное, по
случаю праздника.
Выйдя из дома, Хенн осторожно оглядывается по сторонам. И с облегчением
видит -- главная улица совершенно пуста. Похоже, все теперь там, на деревенской
площади.
Убыстряя шаг, Хенн идет по улице. Наконец улица позади. Еще немного -- и он
выходит к полям. Дальше, как можно дальше от этой большой деревни!
Еще одна ночь, и еще одна ночь. Ночи без пристанища, без крова, ночи под
открытым небом. Ночлег на голой земле, отчего поутру ноют кости. Но сон дарит
усталому путнику новую надежду, новые силы.
Еще один день, и еще один день. Бесконечный путь, полуденная жара, голод и
жажда, отчаяние и упорство.
Постоянные опасности, но однажды -- невероятное везение, почти счастье.
Счастье является Хенну в виде пары новых резиновых галош, стоящих в
передней дома, куда Хенн входит, чтобы как обычно попросить хлеба. Поблизости
-- никого. Он быстро сбрасывает с ног старые, вконец изношенные галоши,
надевает другие, еще раз оглядывается и исчезает. Сегодня он остался без
хлеба. Но зато -- в новой, целой обуви!
Теперь идти намного удобнее. Удобнее и быстрее. Курс -- на запад.
Утро помогает ему собраться с духом. Ночью его охватывает чувство
одиночества.
Как далек родной дом! Он один под этим чужим небом. И должен рассчитывать
только на себя.
Он думает о товарищах, оставшихся там, в лагере для военнопленных. Конечно,
спят они не на земле, а на нарах, у них есть хоть какой-то кров. Но спят-то они за
колючей проволокой! А он -- на пути к дому.
И он свободен. Свободен и одинок. И все еще на чужбине.
Сжавшись от ночного холода, широко открытыми глазами вглядывается он в
раскинувшееся над его головой звездное небо. Каким маленьким, каким
беспомощным и потерянным кажется он себе!
А если бы он умер от голода и истощения? Если бы его застрелил патруль? Кто
горевал бы о нем? Только мать и отец. Больше никто.
А земля по-прежнему будет вращаться вокруг солнца, как миллионы лет до этого.
И одновременно с ним, в это же мгновение умерли бы где-нибудь две или три
сотни людей, и столько же -- или даже больше -- появились где-нибудь на свет.
Сколько же стоит одна человеческая жизнь?
Никто не может измерить его страданий.
Никто не знает, как он одинок.
Никто?
Никогда прежде не молился Хенн так, как в эти ночи -- от души, с глубокой верой,
без страха, без пафоса.
Если Создатель существует, тогда каждый человек имеет свою цену, свою