---------------------------------------------------------------
© Copyright Фердинанд Эртель "Weit war der Weg zurueck"
© Copyright Кира Немировская(Verlotski(a)web.de), перевод с немецкого
Date: 06 Jul 2006
---------------------------------------------------------------
История побега из плена,
рассказанная по записям
Теодора Хендрикса
Однажды я случайно разговорилась с пожилым немцем. Узнав, что я
из России, он рассказал, что был участником войны 1941-1945 годов.
В самом конце войны он был взят в плен и отправлен на Украину, в
лагерь для военнопленных . В апреле 1946 года Теодор Хендрикс --
так зовут этого человека -- бежал из лагеря на родину. Три тысячи
километров преодолел он, не зная языка, без документов, без денег.
По воспоминаниям Хендрикса журналист из Дюссельдорфа Фердинанд
Эртель написал книгу. Перевод этой книги я предлагаю читателю.
Кира Немировская
Прообразом Петера Шмица, с которым главный герой книги бежал из
плена, послужил Жан Шмиц из Шпих-Тройсдорф. Во время побега он
дал обет: в случае благополучного возвращения на родину трижды
совершить паломничество к святым местам, приняв участие в
традиционном пешем марше паломников от городка Порц- Урбах
близ Кельна до Вальдюрна в Оденвальде, совершаемом ежегодно вот
уже свыше трехсот лет.
В 1983 году в возрасте 77 лет Жан Шмиц в качестве первого брата-
мастера "Братства крови Христовой" в Порц- Урбахе в 35-й раз
возглавил пеший марш паломников, который ежегодно начинается в
первый вторник после Пасхи и продолжается семь дней. Расстояние
до цели составляло около 260 километров.
В 1983 году в этом традиционном паломничестве приняло участие 388
человек. В числе паломников был товарищ Жана Шмица по побегу из
России. Это был Теодор Хендрикс - в книге Тео Хенн -- из города
Бохум, в первый раз принявший участие в этом нелегком пути и
познавший в этом пути радость единения с Богом.
Самым скверным было отсутствие курева. Так, во всяком случае, считал папаша
Хенн. Ему исполнилось пятьдесят лет, но выглядел он на добрый десяток старше.
Это был человек с широким добродушным лицом и темными глазами, с
неизменной дочерна прокуренной трубкой в правом углу рта. Табака чаще всего в
трубке не было -- да и где было найти табак в Германии тогда, в 1946-м?
Собственно говоря, Германии как таковой уже не было, были только четыре
оккупационные зоны: британская, американская, французская и русская. Папаша
Хенн жил в Рурской области, относящейся к британской зоне . Впрочем, было
безразлично, в какой зоне живешь: табака для немцев не было нигде. А той
малости, которую официально можно было купить за марки, едва хватало на пару
трубок.
Июнь в Оберхаузене выдался безоблачным и теплым. Таким же безоблачным и
теплым был и этот июньский вечер. Папаша Хенн сидел на расшатанной
скамейке у своего маленького домика, в котором прожил уже больше двадцати
лет. По соседству находился угольный карьер, и поэтому стены дома были
черными от угольной пыли. Одна из стен была в трещинах -- во время войны
недалеко от дома разорвалась бомба.
Длинным ножом для резки хлеба, с неизменной трубкой в углу рта папаша Хенн
резал на длинные полосы высушенные табачные листья. Он вырастил этот табак
в своем садике --все-таки курево! Табак еще не совсем готов -- листья малы и не
высохли как следует. Когда куришь такой табак, он горьковат на вкус, да и для
здоровья не слишком полезен. Все это огорчало папашу Хенна, но не помирать
же из-за этого!
Гораздо больше в этот вечер огорчало его поведение жены. За последние
полчаса Анна по меньшей мере раз десять выходила из дома во двор. Постояв
немного, она снова исчезала в дверях.
"Что это на тебя нашло?" - недовольно спросил папаша Хенн. -- "Ты целый день
словно не в себе!"
Анна испуганно остановилась. Она была мала ростом, выглядела истощенной. У
нее были густые, светлые, гладко зачесанные назад волосы... Из-за малого роста
и худобы она казалась моложе мужа. В ее глазах затаилось беспокойство.
"Знаешь..." - она замолчала, не в силах продолжать дальше.
"Тео?" - папаша Хенн продолжал сворачивать и разрезать табачные листья.
Анна кивнула. Их сын Тео пропал без вести. Последнее известие о нем родители
получили незадолго до конца войны. В письме сообщалось, что Тео ранен и
находится в Чехословакии.
"На что ты надеешься? Тео больше нет, он умер!" Папаша Хенн упорно резал
табачные листья.
Изо дня в день продолжалось одно и то же. Мать не верила в смерть сына.
"Миллионы немцев в русском плену, они не могут дать знать о себе", - без конца
уверяла она мужа. На что Хенн рассудительно отвечал одно и то же: " Даже если
он и попал в Сибирь живым, мы его больше никогда не увидим! Он там подохнет
-- ведь русским не нужны раненые и больные!"
Анна устало опустилась на край скамейки. Наконец она заговорила, обращаясь
не к мужу, а к самой себе: "Тео в опасности. Вот уже несколько дней".
Хенн отложил нож в сторону. Безмолвно взглянул на жену. Его охватил страх.
Страх за нее, Анну.
"Я чувствую это. Я все время чувствую это. Тео в опасности."
"Она бредит!" - обеспокоено подумал Хенн. Помедлив, он вынул изо рта трубку,
положил руку на плечо жены. Анна подняла голову, отсутствующим взглядом
посмотрела на мужа. "Отец, я знаю, ты мне не веришь. Но у меня предчувствие.
Это вовсе не фантазии и не какие-то ощущения. Просто я знаю. Даже если это --
за тысячи километров отсюда. Говорят, такое бывает между мужем и женой. А что
между матерью и сыном может быть такое, - уж в этом-то я уверена!"
Она замолчала. Хенн снял руку с плеча жены. Он больше не понимал ее. Или
еще не понимал. ..
"Тео жив", - упорно повторяла Анна. - "Я знаю это. Я это всегда знала. И он
вернется. Но сейчас он находится в опасности, в большой опасности!"
Издалека донесся гудок проходящего поезда. День угас. Постепенно стемнело.
Папаша Хенн не спеша набил трубку нарезанными табачными листьями. Одну за
другой зажигал он спички, пытаясь разжечь трубку. Но плохо высушенный табак
не загорался.
"Анна", -- сказал Хенн, теряя терпение. -- "Пойми же, наконец, - Тео не вернется.
Смирись с этим, иначе с ума сойдешь". Вот досада -- и третья спичка погасла! --
"Он мертв".
Анна молча поднялась, ушла в дом.
Но Тео Хенн был жив. И находился в опасности где-то на Балканах, за много
километров от Рурской области.
"Здешние горы похожи на Альпы близ Гренобля", - сказал Пьер. Он сидел на
ступенях деревянного барака. Лагерь, на территории которого находился барак,
был обнесен колючей проволокой. По углам забора на вышках стояли
вооруженные часовые.
"Но мы же в Румынии, и это не Альпы, а Карпаты", - поддержал беседу сидящий
рядом с Пьером Жак. Он годился своему собеседнику в отцы -- ему было уже
пятьдесят, а Пьеру -- едва за двадцать. У Пьера были черные как смоль волосы,
узкое лицо, беспокойный, колючий взгляд. Характер у него был вспыльчивый.
Стоял июнь сорок шестого. Нещадно жгло послеполуденное солнце. Вокруг -- ни
деревца, ни кустика. Укрыться от палящих солнечных лучей можно было только
в бараке. Барак же кишел клопами и другими паразитами. Поэтому обитатели
барака, несмотря на изнуряющую жару, избегали оставаться в нем.
Население лагеря было пестрым - французы, бельгийцы, голландцы, чехи,
хорваты, югославы. Все эти люди во время войны были на принудительных
работах в Германии и теперь надеялись вернуться в родные края. Но русские не
спешили отпускать их, переводили из лагеря в лагерь, хотя вроде бы каждый раз
поближе к дому. Теперь они находились в Румынии, недалеко от маленького
городка в предгорьях Карпат.
Сидя на ступенях барака, Жак жевал какой-то стебелек. Ему постоянно хотелось
есть. Чтобы как-то заглушить чувство голода, он постоянно жевал то травинку, то
соломинку. Внезапно он перестал жевать и вынул стебелек изо рта.
"Смотрите, опять кого-то привели!" Он кивком указал на лагерные ворота. Пьер,
прищурившись, повернул голову и увидел небольшую колонну людей. Впереди
колонны шел русский солдат с автоматом на плече. За ним нестройным шагом
шли мужчины, одетые в изношенные гимнастерки и грязные брюки. Каждый нес
за плечами или в руке маленький узелок -- то немногое, что у него было.
"Теперь в бараке будет еще теснее", - недовольно проворчал Пьер. -- "Да и еды
на каждого меньше придется".
Жак сорвал новый стебелек и сунул его в рот. "Опять ты со своим нытьем, Пьер!
Может быть, среди этих людей есть земляки!"
Солдат остановил колонну перед бараком, в котором размещалась комендатура.
"Теперь их допросят и внесут в общий список. Интересно, в который раз это с
ними проделывают?" Пьер поднялся со ступеньки и не спеша подошел ко вновь
прибывшим. "Да здравствует свобода!" - обратился он к ним по-французски.
Пьеру хотелось пошутить, но его приветствие прозвучало издевательски. Жак
тоже подошел поближе: "Посмотрим, нет ли тут знакомых?" Два солдата вынесли
из барака стол и поставили у входа.
"В комендатуру они никого не пускают" - проворчал Пьер. -- "Боятся, как бы им
клопов и блох не затащили". Увидев, как из барака вышел офицер и уселся за
стол, он презрительно сплюнул.
"Смотри, доплюешься!" - предупредил приятеля Жак. Постепенно к столу стали
подходить другие обитатели бараков. Они с любопытством следили за допросом
новичков. Это было единственным лагерным развлечением. Новички по одному
выходили из колонны и подходили к сидящему за столом офицеру. "Фамилия?" -
на ломаном французском спрашивал офицер.- "Когда и где родился? Женат?
Дети есть? Имя отца и матери? В армии служил по призыву или добровольно?
Служил ли в войсках СС?" Монотонным, скучным голосом офицер задавал
стандартные, заученные вопросы. Так же монотонно и заученно, не выказывая
волнения, новоприбывшие отвечали на вопросы. Их уже столько раз
допрашивали, столько раз вносили в разные списки! Они никогда не знали, зачем
это делается. Может быть, обычная, рутинная процедура, а может, хотят кого-то
отсеять? Последнее с ними проделывали уже несколько раз. И если выяснялось,
что кто-то служил в войсках СС -- все равно, добровольно или в порядке воинской
повинности, тут же транспортировали обратно в Россию, в лагерь для
военнопленных. Дальше могли идти рожденные в других странах, кроме
Германии, и те, кто изначально имел иностранное гражданство. Произошел отсев
и на этот раз. Уже в начале допроса были отобраны пленные, имевшие отцов-
иностранцев. Однако никто не знал, хорошо это или плохо. "Имя?" "Пауль
Фюрстенбергер". Человек, назвавшийся Паулем Фюрстенбергером, был коротко
острижен. Одет он был в телогрейку, ноги были обуты в спортивные туфли.
Однако это не слишком бросалось в глаза - очень немногие пленные носили
обычную обувь. "Двадцать восемь лет, женат, двое детей", - отвечал
Фюрстенбергер на вопросы офицера. Он был среднего роста, коренастый. Взгляд
его светлоголубых глаз был настороженным, черты лица говорили о твердом,
решительном характере. Фюрстенбергер выглядел моложе своих лет. Несмотря
на то, что он был коротко острижен, в нем можно было угадать блондина. "Место
рождения?" "Хюнинген". "Где?" - переспросил офицер. В первое мгновение
Фюрстенбергер не понял, почему офицер повторил вопрос. Затем догадался --
офицера насторожила его немецкая фамилия и по-немецки звучащее название
места рождения."Хюнинген -- это в Эльзасе, во Франции", - уточнил
Фюрстенбергер. Ответ удовлетворил офицера. На следующие вопросы
Фюрстенбергер отвечал спокойно, с бесстрастным выражением лица. Отец
француз, мать немка. Вырос у родственников в Германии. В 1941 году после
оккупации Франции немецкими войсками привлекался к трудовой повинности. В
1945 году был в Берлине взят в плен русскими, был ошибочно принят за
немецкого солдата и отправлен в лагерь для военнопленных в город Макеевка.
При слове "ошибочно" офицер оторвал глаза от своих бумаг. Усмехнувшись,
взглянул на пленного. Однако тот спокойно встретил недоверчивый взгляд и с
невозмутимым видом пояснил: "Ошибка была сразу же обнаружена при
регистрации в лагере для военнопленных в Макеевке. Поэтому военное
начальство распорядилось отправить меня как француза, привлекавшегося к
принудительным работам, на родину". Кивком головы офицер приказал
Фюрстенбергеру отойти налево, затем крикнул: "Следующий!" Фюрстенбергер
отошел к группе стоящих слева пленных. Пьер слушал показания новичка с
возрастающим интересом -- название "Хюнинген" было ему знакомо. "Послушай,
Жак", - обратился он к приятелю. -- "Я хочу потолковать с этим парнем". "С кем?"
- равнодушно спросил Жак, продолжая жевать травинку. Да с этим вот, которого
только что допросили. Может, я его знаю - ведь Хюнинген совсем недалеко от
моей деревни!" "Чудно было бы здесь, за тысячи километров от дома,
повстречать земляка!" Жак с любопытством посмотрел на товарища. "Только вот
что", - начал было Пьер, но вдруг замолчал и стал очень внимательно
разглядывать новичка. Но тот повернулся к Пьеру спиной. "Что только?" -
спросил Жак. "Я знаю всех парней моего возраста, которые в Хюнингене жили, но
этого и в глаза не видал! Что-то здесь не так!" "Может, он еще раньше уехал из
Хюнингена. А может, сильно изменился. Мы все сильно изменились", -
рассудительно отозвался Жак. "Наверное, тут какой-то обман. Я знаю
Фюрстенбергов из Хюнингена -- нет у них никакого сына!" - упорствовал Пьер.
"Ты можешь сам его спросить", - посоветовал приятелю Жак.
"Я так и сделаю". Пьер плотно сжал губы. "Я чувствую -- этот человек не тот, за
которого себя выдает".
"А если и так?" Жак не понимал, из-за чего разволновался его молодой товарищ.
- "Ты хочешь на него донести?"
Об этом Пьер еще не успел подумать. Но на вопрос Жака ответил с внезапной
злобой в голосе: "А если это немец, нацистская свинья?"
После допроса новоприбывших развели по баракам. Пьер проследил, в какой
барак зашел этот стриженый из Хюнингена. Ему бросилось в глаза, что новичок
держится в стороне от остальных.
Фюрстенбергер всегда держался в стороне, но, впрочем, никто не обращал на это
внимания. В плену каждый думал о себе самом, судьба остальных никого не
заботила. Однако у Пауля Фюрстенбергера были основания для осторожности.
Его настоящее имя было Тео Хенн. И родился он вовсе не в эльзасском
Хюнингене. Он был беглым немецким военнопленным, который по чужим именем,
выдав себя за француза, хотел вырваться из плена...
Каждое утро в восемь часов в лагере для военнопленных начиналась перекличка.
"Стоять смирно!" - приказал пленный немецкий офицер, отвечавший за
перекличку. Пауль Фюрстенбергер обычно становился в третьей шеренге. Он и
здесь старался быть незаметным, не бросаться в глаза. Держаться незаметно!
Это было девизом для большинства пленных. В годы войны тем же желанием
были одержимы многие солдаты. Выжить! Быть незаметным для того, чтобы
выжить! Занятый своими мыслями, Фюрстенбергер не заметил, что рядом с ним
стоял молодой француз по имени Пьер.
Немецкий офицер доложил русскому коменданту лагеря, что пленные построены.
Комендант пересчитал пленных и сверил их количество со списком.
Одновременно вдоль шеренги шел русский солдат, следящий за тем, чтобы никто
не выкрикнул два числа - таким способом можно было скрыть отсутствие беглеца.
"К дальнейшей отправке должны приготовиться следующие", - немецкий офицер
начал читать распоряжение коменданта лагеря. Пленные слушали, затаив
дыхание. Дальнейшая отправка! Это было самым сокровенным желанием
каждого. Долгие недели и даже месяцы пленные ждали этого. Никто не знал
заранее, кого из них включат в этот заветный список.
Пауль Фюрстенбергер слушал текст распоряжения не слишком внимательно --
вряд ли он будет в списке названных, ведь он только вчера прибыл в лагерь!
Внезапно он насторожился, услышав слова офицера: "Младший врач Шолль!"
От шеренги офицеров, построенных отдельно от остальных пленных, отделился
высокий, худой человек в очках, со шрамом на лице. Фюрстенбергер хорошо знал
этого человека. Даже слишком хорошо. Он знал, что Шолль не был ни младшим
врачом, ни французом. Родителей-французов у него тоже не было. Как и
Фюрстенбергер, он дал о себе ложные сведения. Но это не объединило их.
Напротив, каждый из них настороженно, даже неприязненно относился к другому
-- ведь в случае опасности один мог выдать другого, чтобы спасти себя...
Вдруг Хенн невольно вздрогнул -- он услышал, как офицер выкрикнул его
фамилию. Офицер уже дважды вызывал его. "Фюрстенбергер!" - "Здесь!" Хенн
стремительно выступил из шеренги. От волнения у него перехватило дыхание.
Вот повезло! Он и не рассчитывал на такое неожиданное счастье!
Ведь в этом лагере он и пробыл-то всего один день! А вдруг и дальше все
сложится удачно! Нервы его были до предела натянуты.
От волнения Хенн не заметил, что кроме него и Шолля, к дальнейшей отправке
должен был приготовиться и Пьер.
Но молодой француз внимательно следил за коротко остриженным пленным. Он
просто не спускал с него глаз. Обоих -- и Хенна, и Пьера -- отправляли в один и тот
же лагерь. Однако Пьер решил -- если представится возможность, задержать
новичка здесь, в этом лагере, и разоблачить.
"Ровно в десять названным лицам следует получить одежду в бараке С", - сказал
в заключение немецкий офицер. Это был хороший знак. У пленных затеплилась
надежда, что на этот раз их отправят домой.
В бараке С было всего две комнаты. В углу одной из них стопками были сложены
брюки, куртки, солдатские гимнастерки. В другой комнате громоздилась груда
разнообразной обуви всех размеров.
Пленные сначала должны были по одному входить в первую комнату, где русский
солдат выдавал каждому брюки, куртку или гимнастерку. В другой комнате
пленные должны были переодеться, а старую одежду бросить в угол. Тео Хенну
повезло. Ему досталась итальянская летная куртка, по всей вероятности,
трофейная. Куртка сносно сидела на нем. Непривычными были только
заканчивающиеся у щиколоток брюки -- обычная одежда румынских крестьян. "В
такой одежде, пожалуй, даже безопасней будет", - подумал Хенн, переодеваясь.
С тех пор как шестьдесят дней назад Хенн бежал из лагеря для военнопленных в
Макеевке, он много раз убеждался в том, как могут помочь такие, казалось бы,
незначительные вещи.
Теперь он ожидал отправки из лагеря. Предстоящее событие было вполне
законным, разрешенным комендатурой лагеря. Но в глубине души Хенн
чувствовал -- его ожидают новые опасности. Поэтому он постоянно обдумывал
новые варианты дальнейших побегов. Эти мысли приходили в голову помимо его
воли. Он просто не мог больше думать ни о чем другом. Его преследовали
воспоминания о времени, прожитом в макеевском лагере для военнопленных.
Это было время, наполненное отчаянием, отупляющей безнадежностью,
постоянным чувством голода. Тогда, в лагере, Хенн твердо решил -- нужно
бежать! И ему удалось это сделать. Но чем ближе была желанная цель -- родной
дом и свобода, тем сильнее нарастало в нем внутреннее напряжение. Малейшая
неосторожность могла выдать его. Хенн не догадывался, что кто-то уже
подозревает его.
Переодевшись, Хенн направился в другую комнату, чтобы выбрать обувь. В узком
дверном проходе он внезапно столкнулся с кем-то. В полутьме он почувствовал
на себе пристальный, изучающий взгляд. У Хенна похолодело внутри. Теперь он
мог разглядеть этого человека -- тот показался Хенну довольно молодым. Это был
Пьер. В его пристальном взгляде Хенн явственно ощутил скрытую угрозу.
Предчувствие опасности охватило его с новой силой. Хенн никак не мог
вспомнить, встречал ли он этого человека раньше. Наверное, этот парень где-то
видел его. А может быть, он что-то знает...
Хенн резко повернулся и быстро вошел в комнату, где выдавали обувь. Сердце
его колотилось. Его охватила нервная дрожь -- он же был бежавшим из лагеря
немецким военнопленным, бесправным, скрывшимся под чужим именем...
Он понимал: в любой момент, быть может, снова придется бежать, спасая свою
жизнь. Значит, ему нужна прочная обувь. В сваленной углу куче обуви он искал
крепкие ботинки на шнуровке. Бежав из макеевского лагеря, он добрую сотню
километров прошагал в резиновых галошах, сквозь тонкую подошву которых он
чувствовал каждый камешек, каждую выбоину дороги. Это было просто
мучительно. Но это не останавливало Хенна. Всем его существом владело
единственное желание -- убежать, спастись...
Парной обуви найти так и не удалось. Однако Хенн все же подобрал пару
подходящих кожаных ботинок - один на правую, другой на левую ногу. Правда,
эти ботинки были разного цвета, но это совершенно не заботило Хенна. Главное --
на ногах были не хлипкие резиновые калоши, а крепкие кожаные ботинки -- в них
он чувствовал себя гораздо увереннее.
Выйдя из барака, Хенн сразу же увидел давешнего незнакомца. Он почувствовал
-- этот парень ждал его, чтобы поговорить. Стараясь казаться невозмутимым,
Хенн медленно подошел к нему.
Пьер был готов к любому повороту событий. "Если этот подозрительный тип
выйдет из барака и, увидев меня, свернет в сторону, значит, дело здесь
наверняка нечисто" - размышлял он. От Пьера не укрылось выражение короткого
замешательства, которое отразилось на лице новичка, когда тот увидел его,
выйдя из барака. Когда же Хенн спокойно и безбоязненно подошел к Пьеру, того
снова охватила неуверенность. Но он быстро взял себя в руки и заговорил:
"Сдается мне, приятель, что ты здесь только со вчерашнего дня?"
Хенн в замешательстве остановился: этот незнакомый парень обратился к нему
по-немецки! Хотя говорил с заметным французским акцентом. Неужели он что-то
заподозрил? Помедлив мгновение, Хенн тоже ответил по-немецки: "Да, а что?"
Но у Пьера был уже заготовлен продуманный план. Он не будет задавать прямых
вопросов этому Фюрстенбергеру. Он заговорит с ним о чем-нибудь другом. О том,
откуда новичок родом, Пьер спросит его вскользь, как бы невзначай. "Не найдется
ли у тебя закурить?" - бесхитростным тоном начал Пьер. И не дожидаясь ответа,
пояснил: "Здесь уже восемь дней курева не выдают".
"Сожалею". Хенн покачал головой. "Я сам уже много дней без табака".
Внезапно Пьеру в голову пришел провокационный вопрос, и он без промедления
начал: "Я бы все отдал за черный табак, который курил дома".
"Черный табак?" - переспросил Хенн. В голосе Пьера он уловил что-то,
насторожившее его. Неужели он уже чем-то выдал себя? Дома, в Германии,
черного табака и в помине не бывало, но Хенн догадался -- французы
предпочитают именно черный. Поэтому он быстро ответил: "Я курил восточные
сорта, черный табак мне никогда не нравился".
Пьер слушал, нервно покусывая губы. Этот тип совсем не так прост! "Да,
конечно", - небрежно обронил он. -- "С тех пор как наци затеяли эту подлую
войну, приходится курить что придется!"
Тео Хенн молча ждал, какой оборот примет эта беседа. Но Пьер неожиданно
перевел разговор в другое русло. "Кстати, приятель, меня зовут Пьер. Пьер
Шаму. А тебя как?" "Фюрстенбергер", - сквозь зубы пробормотал Хенн. -- "Пауль
Фюрстенбергер".
"Из Парижа?" Вопрос был явно невпопад -- внутреннее напряжение Пьера росло
с каждой секундой.
"Он что-то знает или о чем-то догадывается", - думал Хенн. Нужно попытаться
превратить этот разговор в обычную беседу двух пленных -- откуда родом, есть ли
семья, кем работал и все такое. И держаться по возможности увереннее.
Он должен был догадаться еще раньше: чем дальше от России, тем сложнее
скрываться под чужим именем. В русском лагере было относительно легко выдать
себя за эльзасца, за иностранца, привлекавшегося к принудительным работам в
Германии. Вначале Хенна удивляло, как легко ему удавалось это. Никаких
угрызений совести он не испытывал, считал, что поступает правильно -- ведь он
хотел спастись, выжить, вернуться домой.
Теперь его больше всего беспокоил вопрос -- может быть, кто-то узнал правду о
нем и хочет разоблачить его. Здесь, в румынском лагере, французов было
больше остальных, и опасность разоблачения была очень велика. Нужно быть
осторожным. Предельно осторожным.
"Нет, не из Парижа. Я родом из Эльзаса. Из Хюненгена".
Глаза Пьера вспыхнули. Неужели этот Фюрстенбергер и в самом деле такой
смельчак? Пьер пристально посмотрел на собеседника. "Странно, что в
Хюнингене я не встречал тебя раньше. Сам-то я из Сен-Луи, это совсем рядом с
Хюненгеном. Поэтому в Хюнингене я всех очень хорошо знаю". В голосе
молодого француза звучала скрытая угроза.
Хенн почувствовал опасность, исходящую от его нового знакомого, однако вполне
правдоподобно объяснил тому: "Да ты и не можешь меня помнить -- я там почти
не жил! До войны я жил у родичей в Германии. Там и вырос. Моя мать немка".
Такого ответа Пьер не ожидал. Может, его подозрения необоснованны? Молодой
француз лихорадочно соображал. Продолжать расспрашивать Фюрстенбергера
об общих знакомых было бессмысленно. На все вопросы он опять ответит: никого,
мол, не знаю, из Хюнингена уехал очень давно, еще мальчишкой. Проверять его
дальше не имеет смысла. А доказательств у Пьера -- никаких.
"Так ты теперь в Хюнинген хочешь податься? У тебя там, наверное, родня!" - еще
раз повторил свою попытку Пьер.
В голосе нового знакомого Хенн почувствовал неуверенность. "Сначала я хочу в
Базель. В сорок четвертом моя мать переехала туда к знакомым, там
безопасней".
"В Базель?" Пьер упорно пытался поймать Хенна на чем-нибудь. Его снова
охватило сомнение -- слишком уж уверенно держится этот Фюрстенбергер. То, что
новичок рассказывал о себе, хотя и не вызывало подозрений, но выглядело
довольно запутанным.
"Ну да, в Базель!" - сухо ответил Хенн. Он дал своему собеседнику
почувствовать, что эти назойливые расспросы неприятны ему и даже кажутся
подозрительными.
"Из него больше ничего не вытянешь", - решил Пьер. --"Пусть этот парень
воображает, что я ему поверил. А если почувствует что-то неладное, попробую
рассеять его опасения".
"Ты, наверное, думаешь, - я тебя расспрашиваю обо всем потому, что не верю
тебе. Редко случается, когда люди из соседних деревень друг друга не знают,
правда ведь? Я и в самом деле какое-то время думал про тебя -- этот парень
© Copyright Фердинанд Эртель "Weit war der Weg zurueck"
© Copyright Кира Немировская(Verlotski(a)web.de), перевод с немецкого
Date: 06 Jul 2006
---------------------------------------------------------------
История побега из плена,
рассказанная по записям
Теодора Хендрикса
Однажды я случайно разговорилась с пожилым немцем. Узнав, что я
из России, он рассказал, что был участником войны 1941-1945 годов.
В самом конце войны он был взят в плен и отправлен на Украину, в
лагерь для военнопленных . В апреле 1946 года Теодор Хендрикс --
так зовут этого человека -- бежал из лагеря на родину. Три тысячи
километров преодолел он, не зная языка, без документов, без денег.
По воспоминаниям Хендрикса журналист из Дюссельдорфа Фердинанд
Эртель написал книгу. Перевод этой книги я предлагаю читателю.
Кира Немировская
Прообразом Петера Шмица, с которым главный герой книги бежал из
плена, послужил Жан Шмиц из Шпих-Тройсдорф. Во время побега он
дал обет: в случае благополучного возвращения на родину трижды
совершить паломничество к святым местам, приняв участие в
традиционном пешем марше паломников от городка Порц- Урбах
близ Кельна до Вальдюрна в Оденвальде, совершаемом ежегодно вот
уже свыше трехсот лет.
В 1983 году в возрасте 77 лет Жан Шмиц в качестве первого брата-
мастера "Братства крови Христовой" в Порц- Урбахе в 35-й раз
возглавил пеший марш паломников, который ежегодно начинается в
первый вторник после Пасхи и продолжается семь дней. Расстояние
до цели составляло около 260 километров.
В 1983 году в этом традиционном паломничестве приняло участие 388
человек. В числе паломников был товарищ Жана Шмица по побегу из
России. Это был Теодор Хендрикс - в книге Тео Хенн -- из города
Бохум, в первый раз принявший участие в этом нелегком пути и
познавший в этом пути радость единения с Богом.
Самым скверным было отсутствие курева. Так, во всяком случае, считал папаша
Хенн. Ему исполнилось пятьдесят лет, но выглядел он на добрый десяток старше.
Это был человек с широким добродушным лицом и темными глазами, с
неизменной дочерна прокуренной трубкой в правом углу рта. Табака чаще всего в
трубке не было -- да и где было найти табак в Германии тогда, в 1946-м?
Собственно говоря, Германии как таковой уже не было, были только четыре
оккупационные зоны: британская, американская, французская и русская. Папаша
Хенн жил в Рурской области, относящейся к британской зоне . Впрочем, было
безразлично, в какой зоне живешь: табака для немцев не было нигде. А той
малости, которую официально можно было купить за марки, едва хватало на пару
трубок.
Июнь в Оберхаузене выдался безоблачным и теплым. Таким же безоблачным и
теплым был и этот июньский вечер. Папаша Хенн сидел на расшатанной
скамейке у своего маленького домика, в котором прожил уже больше двадцати
лет. По соседству находился угольный карьер, и поэтому стены дома были
черными от угольной пыли. Одна из стен была в трещинах -- во время войны
недалеко от дома разорвалась бомба.
Длинным ножом для резки хлеба, с неизменной трубкой в углу рта папаша Хенн
резал на длинные полосы высушенные табачные листья. Он вырастил этот табак
в своем садике --все-таки курево! Табак еще не совсем готов -- листья малы и не
высохли как следует. Когда куришь такой табак, он горьковат на вкус, да и для
здоровья не слишком полезен. Все это огорчало папашу Хенна, но не помирать
же из-за этого!
Гораздо больше в этот вечер огорчало его поведение жены. За последние
полчаса Анна по меньшей мере раз десять выходила из дома во двор. Постояв
немного, она снова исчезала в дверях.
"Что это на тебя нашло?" - недовольно спросил папаша Хенн. -- "Ты целый день
словно не в себе!"
Анна испуганно остановилась. Она была мала ростом, выглядела истощенной. У
нее были густые, светлые, гладко зачесанные назад волосы... Из-за малого роста
и худобы она казалась моложе мужа. В ее глазах затаилось беспокойство.
"Знаешь..." - она замолчала, не в силах продолжать дальше.
"Тео?" - папаша Хенн продолжал сворачивать и разрезать табачные листья.
Анна кивнула. Их сын Тео пропал без вести. Последнее известие о нем родители
получили незадолго до конца войны. В письме сообщалось, что Тео ранен и
находится в Чехословакии.
"На что ты надеешься? Тео больше нет, он умер!" Папаша Хенн упорно резал
табачные листья.
Изо дня в день продолжалось одно и то же. Мать не верила в смерть сына.
"Миллионы немцев в русском плену, они не могут дать знать о себе", - без конца
уверяла она мужа. На что Хенн рассудительно отвечал одно и то же: " Даже если
он и попал в Сибирь живым, мы его больше никогда не увидим! Он там подохнет
-- ведь русским не нужны раненые и больные!"
Анна устало опустилась на край скамейки. Наконец она заговорила, обращаясь
не к мужу, а к самой себе: "Тео в опасности. Вот уже несколько дней".
Хенн отложил нож в сторону. Безмолвно взглянул на жену. Его охватил страх.
Страх за нее, Анну.
"Я чувствую это. Я все время чувствую это. Тео в опасности."
"Она бредит!" - обеспокоено подумал Хенн. Помедлив, он вынул изо рта трубку,
положил руку на плечо жены. Анна подняла голову, отсутствующим взглядом
посмотрела на мужа. "Отец, я знаю, ты мне не веришь. Но у меня предчувствие.
Это вовсе не фантазии и не какие-то ощущения. Просто я знаю. Даже если это --
за тысячи километров отсюда. Говорят, такое бывает между мужем и женой. А что
между матерью и сыном может быть такое, - уж в этом-то я уверена!"
Она замолчала. Хенн снял руку с плеча жены. Он больше не понимал ее. Или
еще не понимал. ..
"Тео жив", - упорно повторяла Анна. - "Я знаю это. Я это всегда знала. И он
вернется. Но сейчас он находится в опасности, в большой опасности!"
Издалека донесся гудок проходящего поезда. День угас. Постепенно стемнело.
Папаша Хенн не спеша набил трубку нарезанными табачными листьями. Одну за
другой зажигал он спички, пытаясь разжечь трубку. Но плохо высушенный табак
не загорался.
"Анна", -- сказал Хенн, теряя терпение. -- "Пойми же, наконец, - Тео не вернется.
Смирись с этим, иначе с ума сойдешь". Вот досада -- и третья спичка погасла! --
"Он мертв".
Анна молча поднялась, ушла в дом.
Но Тео Хенн был жив. И находился в опасности где-то на Балканах, за много
километров от Рурской области.
"Здешние горы похожи на Альпы близ Гренобля", - сказал Пьер. Он сидел на
ступенях деревянного барака. Лагерь, на территории которого находился барак,
был обнесен колючей проволокой. По углам забора на вышках стояли
вооруженные часовые.
"Но мы же в Румынии, и это не Альпы, а Карпаты", - поддержал беседу сидящий
рядом с Пьером Жак. Он годился своему собеседнику в отцы -- ему было уже
пятьдесят, а Пьеру -- едва за двадцать. У Пьера были черные как смоль волосы,
узкое лицо, беспокойный, колючий взгляд. Характер у него был вспыльчивый.
Стоял июнь сорок шестого. Нещадно жгло послеполуденное солнце. Вокруг -- ни
деревца, ни кустика. Укрыться от палящих солнечных лучей можно было только
в бараке. Барак же кишел клопами и другими паразитами. Поэтому обитатели
барака, несмотря на изнуряющую жару, избегали оставаться в нем.
Население лагеря было пестрым - французы, бельгийцы, голландцы, чехи,
хорваты, югославы. Все эти люди во время войны были на принудительных
работах в Германии и теперь надеялись вернуться в родные края. Но русские не
спешили отпускать их, переводили из лагеря в лагерь, хотя вроде бы каждый раз
поближе к дому. Теперь они находились в Румынии, недалеко от маленького
городка в предгорьях Карпат.
Сидя на ступенях барака, Жак жевал какой-то стебелек. Ему постоянно хотелось
есть. Чтобы как-то заглушить чувство голода, он постоянно жевал то травинку, то
соломинку. Внезапно он перестал жевать и вынул стебелек изо рта.
"Смотрите, опять кого-то привели!" Он кивком указал на лагерные ворота. Пьер,
прищурившись, повернул голову и увидел небольшую колонну людей. Впереди
колонны шел русский солдат с автоматом на плече. За ним нестройным шагом
шли мужчины, одетые в изношенные гимнастерки и грязные брюки. Каждый нес
за плечами или в руке маленький узелок -- то немногое, что у него было.
"Теперь в бараке будет еще теснее", - недовольно проворчал Пьер. -- "Да и еды
на каждого меньше придется".
Жак сорвал новый стебелек и сунул его в рот. "Опять ты со своим нытьем, Пьер!
Может быть, среди этих людей есть земляки!"
Солдат остановил колонну перед бараком, в котором размещалась комендатура.
"Теперь их допросят и внесут в общий список. Интересно, в который раз это с
ними проделывают?" Пьер поднялся со ступеньки и не спеша подошел ко вновь
прибывшим. "Да здравствует свобода!" - обратился он к ним по-французски.
Пьеру хотелось пошутить, но его приветствие прозвучало издевательски. Жак
тоже подошел поближе: "Посмотрим, нет ли тут знакомых?" Два солдата вынесли
из барака стол и поставили у входа.
"В комендатуру они никого не пускают" - проворчал Пьер. -- "Боятся, как бы им
клопов и блох не затащили". Увидев, как из барака вышел офицер и уселся за
стол, он презрительно сплюнул.
"Смотри, доплюешься!" - предупредил приятеля Жак. Постепенно к столу стали
подходить другие обитатели бараков. Они с любопытством следили за допросом
новичков. Это было единственным лагерным развлечением. Новички по одному
выходили из колонны и подходили к сидящему за столом офицеру. "Фамилия?" -
на ломаном французском спрашивал офицер.- "Когда и где родился? Женат?
Дети есть? Имя отца и матери? В армии служил по призыву или добровольно?
Служил ли в войсках СС?" Монотонным, скучным голосом офицер задавал
стандартные, заученные вопросы. Так же монотонно и заученно, не выказывая
волнения, новоприбывшие отвечали на вопросы. Их уже столько раз
допрашивали, столько раз вносили в разные списки! Они никогда не знали, зачем
это делается. Может быть, обычная, рутинная процедура, а может, хотят кого-то
отсеять? Последнее с ними проделывали уже несколько раз. И если выяснялось,
что кто-то служил в войсках СС -- все равно, добровольно или в порядке воинской
повинности, тут же транспортировали обратно в Россию, в лагерь для
военнопленных. Дальше могли идти рожденные в других странах, кроме
Германии, и те, кто изначально имел иностранное гражданство. Произошел отсев
и на этот раз. Уже в начале допроса были отобраны пленные, имевшие отцов-
иностранцев. Однако никто не знал, хорошо это или плохо. "Имя?" "Пауль
Фюрстенбергер". Человек, назвавшийся Паулем Фюрстенбергером, был коротко
острижен. Одет он был в телогрейку, ноги были обуты в спортивные туфли.
Однако это не слишком бросалось в глаза - очень немногие пленные носили
обычную обувь. "Двадцать восемь лет, женат, двое детей", - отвечал
Фюрстенбергер на вопросы офицера. Он был среднего роста, коренастый. Взгляд
его светлоголубых глаз был настороженным, черты лица говорили о твердом,
решительном характере. Фюрстенбергер выглядел моложе своих лет. Несмотря
на то, что он был коротко острижен, в нем можно было угадать блондина. "Место
рождения?" "Хюнинген". "Где?" - переспросил офицер. В первое мгновение
Фюрстенбергер не понял, почему офицер повторил вопрос. Затем догадался --
офицера насторожила его немецкая фамилия и по-немецки звучащее название
места рождения."Хюнинген -- это в Эльзасе, во Франции", - уточнил
Фюрстенбергер. Ответ удовлетворил офицера. На следующие вопросы
Фюрстенбергер отвечал спокойно, с бесстрастным выражением лица. Отец
француз, мать немка. Вырос у родственников в Германии. В 1941 году после
оккупации Франции немецкими войсками привлекался к трудовой повинности. В
1945 году был в Берлине взят в плен русскими, был ошибочно принят за
немецкого солдата и отправлен в лагерь для военнопленных в город Макеевка.
При слове "ошибочно" офицер оторвал глаза от своих бумаг. Усмехнувшись,
взглянул на пленного. Однако тот спокойно встретил недоверчивый взгляд и с
невозмутимым видом пояснил: "Ошибка была сразу же обнаружена при
регистрации в лагере для военнопленных в Макеевке. Поэтому военное
начальство распорядилось отправить меня как француза, привлекавшегося к
принудительным работам, на родину". Кивком головы офицер приказал
Фюрстенбергеру отойти налево, затем крикнул: "Следующий!" Фюрстенбергер
отошел к группе стоящих слева пленных. Пьер слушал показания новичка с
возрастающим интересом -- название "Хюнинген" было ему знакомо. "Послушай,
Жак", - обратился он к приятелю. -- "Я хочу потолковать с этим парнем". "С кем?"
- равнодушно спросил Жак, продолжая жевать травинку. Да с этим вот, которого
только что допросили. Может, я его знаю - ведь Хюнинген совсем недалеко от
моей деревни!" "Чудно было бы здесь, за тысячи километров от дома,
повстречать земляка!" Жак с любопытством посмотрел на товарища. "Только вот
что", - начал было Пьер, но вдруг замолчал и стал очень внимательно
разглядывать новичка. Но тот повернулся к Пьеру спиной. "Что только?" -
спросил Жак. "Я знаю всех парней моего возраста, которые в Хюнингене жили, но
этого и в глаза не видал! Что-то здесь не так!" "Может, он еще раньше уехал из
Хюнингена. А может, сильно изменился. Мы все сильно изменились", -
рассудительно отозвался Жак. "Наверное, тут какой-то обман. Я знаю
Фюрстенбергов из Хюнингена -- нет у них никакого сына!" - упорствовал Пьер.
"Ты можешь сам его спросить", - посоветовал приятелю Жак.
"Я так и сделаю". Пьер плотно сжал губы. "Я чувствую -- этот человек не тот, за
которого себя выдает".
"А если и так?" Жак не понимал, из-за чего разволновался его молодой товарищ.
- "Ты хочешь на него донести?"
Об этом Пьер еще не успел подумать. Но на вопрос Жака ответил с внезапной
злобой в голосе: "А если это немец, нацистская свинья?"
После допроса новоприбывших развели по баракам. Пьер проследил, в какой
барак зашел этот стриженый из Хюнингена. Ему бросилось в глаза, что новичок
держится в стороне от остальных.
Фюрстенбергер всегда держался в стороне, но, впрочем, никто не обращал на это
внимания. В плену каждый думал о себе самом, судьба остальных никого не
заботила. Однако у Пауля Фюрстенбергера были основания для осторожности.
Его настоящее имя было Тео Хенн. И родился он вовсе не в эльзасском
Хюнингене. Он был беглым немецким военнопленным, который по чужим именем,
выдав себя за француза, хотел вырваться из плена...
Каждое утро в восемь часов в лагере для военнопленных начиналась перекличка.
"Стоять смирно!" - приказал пленный немецкий офицер, отвечавший за
перекличку. Пауль Фюрстенбергер обычно становился в третьей шеренге. Он и
здесь старался быть незаметным, не бросаться в глаза. Держаться незаметно!
Это было девизом для большинства пленных. В годы войны тем же желанием
были одержимы многие солдаты. Выжить! Быть незаметным для того, чтобы
выжить! Занятый своими мыслями, Фюрстенбергер не заметил, что рядом с ним
стоял молодой француз по имени Пьер.
Немецкий офицер доложил русскому коменданту лагеря, что пленные построены.
Комендант пересчитал пленных и сверил их количество со списком.
Одновременно вдоль шеренги шел русский солдат, следящий за тем, чтобы никто
не выкрикнул два числа - таким способом можно было скрыть отсутствие беглеца.
"К дальнейшей отправке должны приготовиться следующие", - немецкий офицер
начал читать распоряжение коменданта лагеря. Пленные слушали, затаив
дыхание. Дальнейшая отправка! Это было самым сокровенным желанием
каждого. Долгие недели и даже месяцы пленные ждали этого. Никто не знал
заранее, кого из них включат в этот заветный список.
Пауль Фюрстенбергер слушал текст распоряжения не слишком внимательно --
вряд ли он будет в списке названных, ведь он только вчера прибыл в лагерь!
Внезапно он насторожился, услышав слова офицера: "Младший врач Шолль!"
От шеренги офицеров, построенных отдельно от остальных пленных, отделился
высокий, худой человек в очках, со шрамом на лице. Фюрстенбергер хорошо знал
этого человека. Даже слишком хорошо. Он знал, что Шолль не был ни младшим
врачом, ни французом. Родителей-французов у него тоже не было. Как и
Фюрстенбергер, он дал о себе ложные сведения. Но это не объединило их.
Напротив, каждый из них настороженно, даже неприязненно относился к другому
-- ведь в случае опасности один мог выдать другого, чтобы спасти себя...
Вдруг Хенн невольно вздрогнул -- он услышал, как офицер выкрикнул его
фамилию. Офицер уже дважды вызывал его. "Фюрстенбергер!" - "Здесь!" Хенн
стремительно выступил из шеренги. От волнения у него перехватило дыхание.
Вот повезло! Он и не рассчитывал на такое неожиданное счастье!
Ведь в этом лагере он и пробыл-то всего один день! А вдруг и дальше все
сложится удачно! Нервы его были до предела натянуты.
От волнения Хенн не заметил, что кроме него и Шолля, к дальнейшей отправке
должен был приготовиться и Пьер.
Но молодой француз внимательно следил за коротко остриженным пленным. Он
просто не спускал с него глаз. Обоих -- и Хенна, и Пьера -- отправляли в один и тот
же лагерь. Однако Пьер решил -- если представится возможность, задержать
новичка здесь, в этом лагере, и разоблачить.
"Ровно в десять названным лицам следует получить одежду в бараке С", - сказал
в заключение немецкий офицер. Это был хороший знак. У пленных затеплилась
надежда, что на этот раз их отправят домой.
В бараке С было всего две комнаты. В углу одной из них стопками были сложены
брюки, куртки, солдатские гимнастерки. В другой комнате громоздилась груда
разнообразной обуви всех размеров.
Пленные сначала должны были по одному входить в первую комнату, где русский
солдат выдавал каждому брюки, куртку или гимнастерку. В другой комнате
пленные должны были переодеться, а старую одежду бросить в угол. Тео Хенну
повезло. Ему досталась итальянская летная куртка, по всей вероятности,
трофейная. Куртка сносно сидела на нем. Непривычными были только
заканчивающиеся у щиколоток брюки -- обычная одежда румынских крестьян. "В
такой одежде, пожалуй, даже безопасней будет", - подумал Хенн, переодеваясь.
С тех пор как шестьдесят дней назад Хенн бежал из лагеря для военнопленных в
Макеевке, он много раз убеждался в том, как могут помочь такие, казалось бы,
незначительные вещи.
Теперь он ожидал отправки из лагеря. Предстоящее событие было вполне
законным, разрешенным комендатурой лагеря. Но в глубине души Хенн
чувствовал -- его ожидают новые опасности. Поэтому он постоянно обдумывал
новые варианты дальнейших побегов. Эти мысли приходили в голову помимо его
воли. Он просто не мог больше думать ни о чем другом. Его преследовали
воспоминания о времени, прожитом в макеевском лагере для военнопленных.
Это было время, наполненное отчаянием, отупляющей безнадежностью,
постоянным чувством голода. Тогда, в лагере, Хенн твердо решил -- нужно
бежать! И ему удалось это сделать. Но чем ближе была желанная цель -- родной
дом и свобода, тем сильнее нарастало в нем внутреннее напряжение. Малейшая
неосторожность могла выдать его. Хенн не догадывался, что кто-то уже
подозревает его.
Переодевшись, Хенн направился в другую комнату, чтобы выбрать обувь. В узком
дверном проходе он внезапно столкнулся с кем-то. В полутьме он почувствовал
на себе пристальный, изучающий взгляд. У Хенна похолодело внутри. Теперь он
мог разглядеть этого человека -- тот показался Хенну довольно молодым. Это был
Пьер. В его пристальном взгляде Хенн явственно ощутил скрытую угрозу.
Предчувствие опасности охватило его с новой силой. Хенн никак не мог
вспомнить, встречал ли он этого человека раньше. Наверное, этот парень где-то
видел его. А может быть, он что-то знает...
Хенн резко повернулся и быстро вошел в комнату, где выдавали обувь. Сердце
его колотилось. Его охватила нервная дрожь -- он же был бежавшим из лагеря
немецким военнопленным, бесправным, скрывшимся под чужим именем...
Он понимал: в любой момент, быть может, снова придется бежать, спасая свою
жизнь. Значит, ему нужна прочная обувь. В сваленной углу куче обуви он искал
крепкие ботинки на шнуровке. Бежав из макеевского лагеря, он добрую сотню
километров прошагал в резиновых галошах, сквозь тонкую подошву которых он
чувствовал каждый камешек, каждую выбоину дороги. Это было просто
мучительно. Но это не останавливало Хенна. Всем его существом владело
единственное желание -- убежать, спастись...
Парной обуви найти так и не удалось. Однако Хенн все же подобрал пару
подходящих кожаных ботинок - один на правую, другой на левую ногу. Правда,
эти ботинки были разного цвета, но это совершенно не заботило Хенна. Главное --
на ногах были не хлипкие резиновые калоши, а крепкие кожаные ботинки -- в них
он чувствовал себя гораздо увереннее.
Выйдя из барака, Хенн сразу же увидел давешнего незнакомца. Он почувствовал
-- этот парень ждал его, чтобы поговорить. Стараясь казаться невозмутимым,
Хенн медленно подошел к нему.
Пьер был готов к любому повороту событий. "Если этот подозрительный тип
выйдет из барака и, увидев меня, свернет в сторону, значит, дело здесь
наверняка нечисто" - размышлял он. От Пьера не укрылось выражение короткого
замешательства, которое отразилось на лице новичка, когда тот увидел его,
выйдя из барака. Когда же Хенн спокойно и безбоязненно подошел к Пьеру, того
снова охватила неуверенность. Но он быстро взял себя в руки и заговорил:
"Сдается мне, приятель, что ты здесь только со вчерашнего дня?"
Хенн в замешательстве остановился: этот незнакомый парень обратился к нему
по-немецки! Хотя говорил с заметным французским акцентом. Неужели он что-то
заподозрил? Помедлив мгновение, Хенн тоже ответил по-немецки: "Да, а что?"
Но у Пьера был уже заготовлен продуманный план. Он не будет задавать прямых
вопросов этому Фюрстенбергеру. Он заговорит с ним о чем-нибудь другом. О том,
откуда новичок родом, Пьер спросит его вскользь, как бы невзначай. "Не найдется
ли у тебя закурить?" - бесхитростным тоном начал Пьер. И не дожидаясь ответа,
пояснил: "Здесь уже восемь дней курева не выдают".
"Сожалею". Хенн покачал головой. "Я сам уже много дней без табака".
Внезапно Пьеру в голову пришел провокационный вопрос, и он без промедления
начал: "Я бы все отдал за черный табак, который курил дома".
"Черный табак?" - переспросил Хенн. В голосе Пьера он уловил что-то,
насторожившее его. Неужели он уже чем-то выдал себя? Дома, в Германии,
черного табака и в помине не бывало, но Хенн догадался -- французы
предпочитают именно черный. Поэтому он быстро ответил: "Я курил восточные
сорта, черный табак мне никогда не нравился".
Пьер слушал, нервно покусывая губы. Этот тип совсем не так прост! "Да,
конечно", - небрежно обронил он. -- "С тех пор как наци затеяли эту подлую
войну, приходится курить что придется!"
Тео Хенн молча ждал, какой оборот примет эта беседа. Но Пьер неожиданно
перевел разговор в другое русло. "Кстати, приятель, меня зовут Пьер. Пьер
Шаму. А тебя как?" "Фюрстенбергер", - сквозь зубы пробормотал Хенн. -- "Пауль
Фюрстенбергер".
"Из Парижа?" Вопрос был явно невпопад -- внутреннее напряжение Пьера росло
с каждой секундой.
"Он что-то знает или о чем-то догадывается", - думал Хенн. Нужно попытаться
превратить этот разговор в обычную беседу двух пленных -- откуда родом, есть ли
семья, кем работал и все такое. И держаться по возможности увереннее.
Он должен был догадаться еще раньше: чем дальше от России, тем сложнее
скрываться под чужим именем. В русском лагере было относительно легко выдать
себя за эльзасца, за иностранца, привлекавшегося к принудительным работам в
Германии. Вначале Хенна удивляло, как легко ему удавалось это. Никаких
угрызений совести он не испытывал, считал, что поступает правильно -- ведь он
хотел спастись, выжить, вернуться домой.
Теперь его больше всего беспокоил вопрос -- может быть, кто-то узнал правду о
нем и хочет разоблачить его. Здесь, в румынском лагере, французов было
больше остальных, и опасность разоблачения была очень велика. Нужно быть
осторожным. Предельно осторожным.
"Нет, не из Парижа. Я родом из Эльзаса. Из Хюненгена".
Глаза Пьера вспыхнули. Неужели этот Фюрстенбергер и в самом деле такой
смельчак? Пьер пристально посмотрел на собеседника. "Странно, что в
Хюнингене я не встречал тебя раньше. Сам-то я из Сен-Луи, это совсем рядом с
Хюненгеном. Поэтому в Хюнингене я всех очень хорошо знаю". В голосе
молодого француза звучала скрытая угроза.
Хенн почувствовал опасность, исходящую от его нового знакомого, однако вполне
правдоподобно объяснил тому: "Да ты и не можешь меня помнить -- я там почти
не жил! До войны я жил у родичей в Германии. Там и вырос. Моя мать немка".
Такого ответа Пьер не ожидал. Может, его подозрения необоснованны? Молодой
француз лихорадочно соображал. Продолжать расспрашивать Фюрстенбергера
об общих знакомых было бессмысленно. На все вопросы он опять ответит: никого,
мол, не знаю, из Хюнингена уехал очень давно, еще мальчишкой. Проверять его
дальше не имеет смысла. А доказательств у Пьера -- никаких.
"Так ты теперь в Хюнинген хочешь податься? У тебя там, наверное, родня!" - еще
раз повторил свою попытку Пьер.
В голосе нового знакомого Хенн почувствовал неуверенность. "Сначала я хочу в
Базель. В сорок четвертом моя мать переехала туда к знакомым, там
безопасней".
"В Базель?" Пьер упорно пытался поймать Хенна на чем-нибудь. Его снова
охватило сомнение -- слишком уж уверенно держится этот Фюрстенбергер. То, что
новичок рассказывал о себе, хотя и не вызывало подозрений, но выглядело
довольно запутанным.
"Ну да, в Базель!" - сухо ответил Хенн. Он дал своему собеседнику
почувствовать, что эти назойливые расспросы неприятны ему и даже кажутся
подозрительными.
"Из него больше ничего не вытянешь", - решил Пьер. --"Пусть этот парень
воображает, что я ему поверил. А если почувствует что-то неладное, попробую
рассеять его опасения".
"Ты, наверное, думаешь, - я тебя расспрашиваю обо всем потому, что не верю
тебе. Редко случается, когда люди из соседних деревень друг друга не знают,
правда ведь? Я и в самом деле какое-то время думал про тебя -- этот парень