Евсеев Борис. Отреченные гимны

   "Далеко стали, подлецы, далеко! Хотя они и на двести метров теперь запросто все прослушивают. Может и экран пробивают? Скорей!"
   - Долгатов сказал: отдаем вас обратно.
   - Так я и думал. Говори шепотом. Ты ни в какую, конечно?
   - Наоборот, сделал вид, что согласился... Этот "ёханый насос" обрадовался, хватку ослабил, чуть не прыгал, дал время.
   - Молодец, несколько дней, а может, и недельку-другую ты выиграл! Теперь основное. Не смогут они без специнформации найти ключ к теоретическим посылкам "материи д.". Даже Дурнев, если сломают его, много им не поможет. Там на пленках ликарионовские, никем и никогда не слышанные идеи. Там архив Барченко! Не его собственный, а никому не известный, им собранный! Идеи эти - годового бюджета страны стоят! Там такое сплетение божественного и науки, - волосы дыбом становятся! Ну и, кроме всего, там результаты наших шестилетних замеров, проб. Все это заложено в банке данных, за тем и приходили "аггелы" заморские. Но там голыми руками взять ничего нельзя! Однако они у себя в центрах научных на компьютерах полгода все с пленок считанное погоняют и ключ к записям, конечно, найдут. Для этого у них все возможности есть. У них вообще все есть. А вот идей стоящих, Вася, у них нет! Прорывов настоящих - кот наплакал. Фантазии - ни на грош! Потому-то сведения об особенностях души и ее "материи" им ох как сгодились бы! Но я ведь знаю: они до сих пор в материю эту не верят! И, может, все их наскоки на фирму для того только, чтобы отсутствие "материи д." доказать! Ну там аннигиляция, фокальные точки, "неистовая Вселенная", антивещество, ну инопланетяне - любимая их темка, ну пси-лучи. Ну пусть даже время-энергия Козырева, который, в свою очередь, на идею пространства Минковского ссылается и который нас вмиг за пределы мира относительности, что очертил Энштейн, - уносит! Но чтоб душа? Чтобы материя ее несказанная, многоуровневая, иная? Этого они, по природе ума своего, допустить не могут! Еще Декарт отучил! У них ведь как? Душа, дух - это одно, нечто запредельное, к чему и стремиться не надо! А материя - это другое: телки, недвижимость, бабки! У нас в православии и у всех тех, кто прямо или косвенно в его ареале вращается, - не так. Но об этом потом, позже... Так вот: многое бы я им отдал. И оружие кой-какое, и самолеты-вертолеты наши новенькие. Нате! Ужритесь, пока мы в блевотине ползаем! Но "материю д." я им не отдам, Вася! Они из нее быстро петлю на шейку-то нашу сплетут! Теперь конкретно: у нас разработан способ...
   Далеко, словно в толщах жизни иной, сквозь десятки пышных, жарких перин-подушек, наваленных кем-то на кубы и цилиндры пространства, пропел звонок.
   - Так! Это уже, наверное, - наша "контора"! - Ушатый заторопился. Слушай! Все архипросто! Описание перевода данных в матрицы клеточек мозга на первый взгляд беспредметное. Ежели не знать, к чему приложить его, мало кто разберется. Найдешь это описание в комнате восемнадцатой в ящике стола, папка тоже No 18, ящик закрытый, - ломай. Информацию перекачаешь в себя, - Дурнев, Помилуйко, Каркавцев по бумажке сделают запросто. Будешь носить информацию в себе, в подсознании, по той же технологии ее из тебя изымут, когда минута подойдет! Сам выучи только порядок съема и дай выучить еще кому-то, вот кому - не знаю... Иванну впутывать жаль! Есть один человек, да не здесь он. Вот что! - Ушатый, торопясь, вынул записную книжку, вырвал из нее лист с фамилией и адресом, записанным карандашом. Есть еще человек, он в курсе наших дел, его попросишь. Листок уничтожь...
   Звонок, обернутый ватой и шерстью опутанный, повторился.
   - Пока наша "контора" меня крутить да расспрашивать будет, ты времени зря не теряй, делай что сможешь. Вершки спрячь: ну там кассету "расстрельную", то, другое... Есть еще верные люди. У Каркавцева спросишь!
   Дверь балкона скрипнула, на пороге встала Иванна.
   - Чудо, чудо как хороша! Умер бы я, будь моложе! Так возле тебя, Ванечка, и умер бы! В ногах твоих...
   - Там пришли, Александр Мефодьевич...
   На балкон, отстраняя Иванну, уже стремился кто-то поджарый, брюнетистый, с носом шмыгающим, с мелкими двумя дробинками зрачков.
   - Федеральная служба безопасности. Вы задерживаетесь до выяснения...
   - Кто это задерживается, все, что ли? - каким-то грубым бомжихиным голосом перебила поджарого Иванна.
   - Зачем все? - показал в улыбке редкие зубы поджарый. - Вы, гражданка, пока свободны. Вы - тоже, - с какой-то едва скрываемой ненавистью, но и с видимым пренебрежением, переадресовался он к Нелепину.
   - Ордерок есть? - гаркнул Ушатый. - И документики па-апрашу поближе!
   - Есть, есть... Все есть и все будет! И задерживаем вас ненадолго, так, недоразумение! В связи со взрывом на фирме "АБЦ-Холзан". Кое-что в вашем поведении нам, честно говоря, неясно...
   - Чего они, Вася? Позвони Долгатову. Звони же! Скорей! - зашипела Иванна в ухо Нелепину, как только поджарый с Ушатым прошли вглубь квартиры.
   Он и вправду позвонил, хоть и чувствовал: все решено тем же Долгатовым и его приближенными, решено давно, бесповоротно.
   - Отпустят, отпустят вашего Ушатого. Так, неувязочка, - бодро и артистически хрипло басил в трубку Долгатов. - Ребята из ФСБ, ёханый насос, рвут и мечут! И понять их можно: налетчик сквозь стену прошел ведь! Ну, подержат, ну, и выпустят завтра-послезавтра, - они мне уже звонили... А я им напомню, конечно.
   Ушатый, поджидаемый в прихожей двумя фээсбэшниками, вернулся в своем привычном пупырчатом пиджаке, со значением глянул на Нелепина, потом увесисто ему кивнул, вдруг весело рассмеялся, легко подскочил к стоящей чуть поодаль Иванне, облапил ее, чмокнул в щеку.
   - Ванька, смотри у меня! Не балуй! Ну пошли, орлы! - внезапно помрачнев, кивнул он поджарому. Что-то в лице поджарого не давало генералу покоя. Он успокаивал и отвлекал себя одеванием, чмоканьем, но это "что-то", упрятанное в смугловатом подвижном лице, в легоньких морщинках, в пляшущих от еле заметного напряжения родинках, теребило и встряхивало генерала, словно говоря ему: "Гляди, смотри!"
   Ушатого, еле втиснутого в "Волгу" и сопровождаемого тремя фээсбэшниками, - рядом с водителем сел поджарый, на заднем сидении влипали в бока два неулыбчивых, почти бездвижных амбала, - везли в ФСБ. Поджарый говорил и говорил. Он просто строчил без умолку, сначала что-то объясняя Ушатому, потом - водителю. Генерал поджарого не слушал. Еще одна и опять плохо улавливаемая мысль стала точить его. Мысль тревожила, не позволяла распустить мышцы, расслабиться. А расслабиться сейчас было просто необходимо, уж это-то Ушатый, как опытный боец, знал хорошо.
   "Волга" серая, "Волга" немытая, чуть потряхивающая всеми своими бебехами (слово "бебехи" генерал произнес про себя с особой, сладкой ненавистью) пробежала центр, миновала Китай-город, юркнула неожиданно в Заяузье, запетляла, как заяц, кругами, проскочив под одним мостом, под другим...
   Наконец до Ушатого дошло:
   - Так мы разве не на Лубянку едем?
   - Какой клиент, какой "подкрылыш" нынче разборчивый пошел! - охотно включился в разговор поджарый. Он весело и чуть томно перегнулся назад, приблизил лицо к задержанному. - Да еще вздорный какой! Раньше-то вас одно только слово Лубянка до истерики доводило, пихались, визжали: "мерзавцы с Лубянки", "палачи из подвалов". А теперь - сами проситесь! Меня тут давеча один тоже, - он еще доверительней, интимней потянулся всем телом к Ушатому, - из другого, правда, ведомства, просил: "Хочу, мол, под бюстом товарища Дзержинского всю свою подноготную вам открыть! Хочу..."
   И здесь Ушатый сообразил наконец, что именно беспокоило его в лице поджарого! А сообразив, не удержался и в зрачки темненькие, мелкой свинцовой дробью в белках глаз сидящие, фээсбэшнику глянул.
   "Стоп! Конечная! Поезд дальше не пойдет! - выкрикнулось внутри у Ушатого молодо-звонко голосом маленького Ликариона. - Зрачок-то ведь тусклый!"
   Враз генералу припомнились строки из дневниковых, читанных совсем недавно записей Ликариона Синицына. "Тусклый зрачок говорит ясно: душа его обладателя умерла. Кроме того, тусклый зрачок всегда несет гибель без отрыва в него глядящему. Об этом знали древние китайцы. Зрачку в нашей работе, - важничал дальше маленький Ликарион, - мы намереваемся посвятить отдельное исследование".
   Вспоминая строки из дневника, Ушатый продолжал неотрывно-жадно глядеть в глаза фээсбэшнику. Тот вздрогнул и, словно что-то сообразив, заорал:
   - Да чего вы на меня вытрещились, уважаемый! Вы туда, туда гляньте! Он выкинул перед собой короткую сухую руку, указывая куда-то влево от генерала.
   "Волга" вбегала под очередной мост. Ушатый знал: никуда смотреть не надо и головы, конечно, не повернул, но все равно тут же, еще не погрузившись в падающую на машину тень моста, получил короткий, расчетливый удар в висок и выпал во тьму глубокую, успев, однако, про себя внятно крикнуть: "Ну, держись, Вася!"
   Запись
   Дюдя Тимерчик, сочинитель слухов по должности и душеглот по призванью, весело отер рукой лысое темечко.
   Еще б! Только что через людей, близких к Совету Безопасности, провернул он дельце нехилое. А именно: устранил от управления фирмой генерала Ушатого, недавно (притворщицки и для вида) пост президента оставившего. Тут помогла, конечно, Дюде попытка ограбления фирмы, предпринятая несколько дней назад тремя неизвестными. Под смачным, хотя и несложным гарнирцем: "не умеют наладить охрану, черт знает что за порядки у себя завели, совсем от рук отбились", - Дюде удалось добиться решения о передаче фирмы под контроль не одних только военных (те, собственно, контроля над ней никогда и не теряли), но и Госкомитета по военно-технической политике, а также одного из подразделений Академии наук, возглавляемого интимным Дюдиным приятелем, член-кором З.З. Военным фирма нужна была как собаке пятая нога: отдачи никакой, результатов - не дождешься, а денежки на содержание вынь да положь! Да и гнильцой поповской от фирмы тянуло! И хоть религиозность по нынешним временам была ох как в цене, скрещивать поповщину с ВПК - таких дураков и неучей среди нынешнего руководства Минобороны не было. Поэтому военные фирму все время норовили на кого-то навесить - то на гражданские министерства, то на новых партнеров с Запада: пусть оснащают, пусть вкладываются, все одно секретов там - с гулькин нос! Ну а коль военным фирма была ни к чему, то вопрос ясный отходила она под Дюдин контроль. И теперь можно было ее хоть в будку собачью загнать, хоть в коробочку для скрепок пихнуть.
   Не медля ни минуты, Дюдя отправил на фирму факс. Факс гласил:
   "До передачи фирмы ""БЦ-Холзан" совместной научно-технической комиссии всю научную и коммерческую деятельность приостановить. Тимеров". За первым факсом последовал второй, еще более грозный.
   Собственно говоря, никакой нужды в факсовках не было. И посылал их Дюдя только для своего удовольствия, посылал, не желая отлипнуть, как тот подросток от порножурнальчика, от орально-двигательного журчания, которым услаждал его разгром фирмы, арест солдафона Ушатого...
   "Теперь способ доставки слухов другой будет! Прямо внутри людишек работать станем! Бздык! И прямо в сердце слушок, в мозг и в душу! Вирусом! Нейрончиком! - Дюдя слизнул сухую корочку с губ. - И нету душки, нету другой, третьей, тридцатой... Что выборы-перевыборы? Что власть обычная!? Власть обычная, всеми контролируемая, - дешевка! Надо будет - отберут или петлей на шейке захлестнут! Не власть дорога, - баюкал себя гадкий Дюдя, а неопределимость ее источников! Они думают: президент руководит, правительство! Хер вам! Дюдя лысенький, Дюдя потный, Дюдя с пистолетом на заднице к власти подбирается..."
   - Свечного и Срамоту - ко мне! - заверещал Дюдя Великолепный, адресуясь к дремавшему за приоткрытой дверью секретарю. Помощнички неразлучные явились не сразу, но явились, как всегда, вместе.
   - Где вас черт носит так довго? - буркнул Дюдя, но распекать помощников не стал, зная, что те безвылазно занимаются делами приговоренной фирмы. - Здесь - ни слова! Вперед! На выход! За дело! - застонал он страстно.
   И Срамота со Свечным, не зная истинных причин Дюдиной торопливости, а потому и не одобряя ее, двинулись готовить новые емкости с горючей смесью для занявшейся уже с четырех сторон синим пламечком ушатовской фирмы.
   Но не могли теперь ничем напугать генерала Дюдины помощнички! Потому как в те же утренние часы выдернутый из погреба загородной дачи - как рыбья огромная из бочки с рассолом туша - на очередной "расспрос", генерал перестал растерзанным своим телом что-либо ощущать. Да и душа его, грубо-неуклюжая душа солдафона и душителя свобод, со слабым грохотом, черкая о жестяные карнизы дач, пыталась от него уйти, по временам из тела выпрыгивая...
   Использовать Ушатого как отмычку для взлома программ фирмы не удалось, купить его - тоже. Надобность в генерале отпала. Зачем? Все и так на мази! Информация Ушатого пусть с ним и остается, ключи к другой информации, сверхсекретной, хранящейся в банке данных фирмы, специалисты найдут; как с ней поступить - тоже решат. Будет, однако, достигнуто главное: работы на фирме прекратятся, идеи ее подвергнутся сомнению, а затем и жестко-ироничному академическому осмеянию, и вряд ли работы эти когда-нибудь возобновятся. Ну а коль надобность в Ушатом отпала, то и держать его на даче холодной, вообще на земле грешной - стало незачем. Оставалось четко и чисто, создавая видимость того, что с генералом разобрались ищущие чем поживиться уголовники, подкинуть его тело людям с Лубянки.
   Поджарый дал до безобразия, явно напоказ, по-бандитски избитому, даже изуродованному Ушатому воды. Предварительно он опустил в воду крохотную, схожую с гомеопатическим шариком крупинку. Крупинка - синеватая, крепкая тут же бесследно в стакане и растворилась.
   - Выпейте на дорожку, Александр Мефодьевич! Не будем мы мучить вас больше! Не хотите с нами дело иметь, ну и катитесь к чертям собачьим! Мы вас не видели - вы нас не знаете. Сейчас заснете, вывезут вас куда надо и прощевайте... Но хоть перед прощаньем-то признайтесь: не существует души! Нет ее! Ни японской, ни корейской, ни русской! Не было такого научного понятия и нет! А вы у себя на фирме только даром компьютерное время теряли! Информацией же вашей теперь по-другому, цивилизованно и по-хозяйски распорядятся!
   Тело генерала было уже мертво. Однако душа его жила. Она то продолжала куда-то проваливаться, передыхая после диких и абсолютно излишних пыток, то зависала над слабо пылающими безднами, над шумящей грозно водой. Как поджарый опускал крупинку, генерал не видел, но по тому, как тот на секунду замешкался, понял все окончательно.
   "Что говорил монашек - все сбылось! Живой я им - не нужен. Видно, считают: после смерти Ликариона все на мне и замкнулось. Думают - я единственный владелец информации. Дурнева в расчет не принимают. Про Васю, - что "запущен" он был для контакта и что запишут в него информацию, - не знают. Держать меня на даче долго не станут. Шлепнут тут? Вывезут куда подальше? А может, все-таки фээсбэшникам передадут? Чтобы все без скандалу, тихо? Нет. Противоречит это их замыслам! Да и опасно. Все! Конец! Отпрыгался!.. Как устал! Дух затыкает... Пристрелить бы поджарого. Можно было б с ними в кошки-мышки поиграть, побороться. Но тогда они смекнут: не только во мне дело... Да и монашек жертвы просил. Я и жертвую. Умираю, как раньше-то пелось, - а не сдаюсь. Это и монашек предвидел, и спецы заморские хорошо просчитали. А ведь скажи я им сейчас про Васю - жив останусь. В парче, в золоте ходить буду! Гаремами володеть! Сказать?.. А приятно, оказывается, соблазнами-то играть. Нет. Хрен им с морковкой, знатокам души русской!.. Как же они меня "такого" фээсбэшникам покажут? Придавило со всех сторон дорожным катком? Мафия поиздевалась? Скорей, последнее. Ладно. Все... Готов ли я только? Монашек сказал - готов. Пожили, водочки попили. Кто это написал? Вспомнить бы..."
   - Вы... Вы что-то сказали? - поджарый обернул к генералу напряженное, за ночь как-то еще больше ссохшееся лицо. Зрачки поджарого окончательно утратили всякий блеск. - Говорите! Говорите же!
   - Дурак, - внятно сказал Ушатый. - Козел... твою мать. Материя души... все одно существует. И как раз в научном смысле. Душа все в мире и определит. Она! Не комфорт ваш долбаный. Не рай при жизни... И не вам, козлам, про душу... - он увидел, как дернулось то ли в злобе, то ли в страхе - было уже не разобрать - лицо поджарого, как рука его нырнула в карман. Больше ничего в жизни земной увидеть генералу не довелось...
   А от фирмы шел в этот час легкий дымок. Горела фирма синим пламечком! Дым струился из информзала, с третьего этажа, через настежь открытое окно, тяжковато уходил ввысь, к неяркому зимнему солнцу. Переписка информации, поспешно и без подготовки начатая, - заканчивалась. После приема каждого блока информации, Нелепина из "быстрого", поверхностного сна выводила операторша Стеша, а затем уж он сам лично очередную кассету сжигал, глядел уходящему дыму вослед.
   Началось все рано утром. К девяти Нелепин вызвал в Даев переулок Дурнева, Авилова, Помилуйко, главного "прочниста" фирмы Авдейчева, приказал остаться после ночной смены операторшам Стеше и Глаше, а сам поехал на хозяйственный рынок покупать печку-буржуйку с трубой. В девять все вызванные, кроме так и не отыскавшегося Помилуйки, собрались в информационном зале. А за пять минут до этого, Нелепин отловив в коридоре Дурнева, бегло с ним поговорил.
   - Как думаешь, выдержу?
   - А чего тут думать? Психика у тебя в порядке. А в остальном такая информация на организм негативного действия оказать не должна...
   - Боюсь я что-то. Ну да ладно, назвался груздем - полезай в кузов. Ты вот что скажи: ты расчеты "прочниста" нашего видел? Заключение медицинское читал?
   - Видел. И расчеты и заключение подтверждают: нечего тебе бояться. Нутро у тебя - во! - дурачась, Валерьян Романович вскинул вверх крепко сжатый кулак. - Цельное! Неиспорченное! Прямое попадание авиабомбы выдержит. Даже и не скажешь с виду. Так что смелей, Вася, смелей!
   Процедура записи была поначалу необременительной, даже приятной. Верней приятным были ее первые минуты, затем Нелепин просто засыпал, а после введения очередного блока в подкорку (технологии введения он так и не понял, хоть Дурнев и объяснил ее дважды) его будили.
   Нелепина будили, он сжигал в печке кассету с записью и прилагавшиеся к ней бумаги и вновь засыпал, очарованный полутьмой, громадным полукруглым экраном, по которому пробегали и, секунду-другую помедлив, исчезали фигурки, цифры, символы. Он засыпал, увлекаемый неясным мыслеречевым потоком, бежавшим как ливень с горы и уносившим с собой все: дела, намерения, события, суету, жизнь...
   В комнате, в углах ее плоско на метровой высоте лежали светло-синие полосы дыма. Пахло погоревшей канцелярией, всякими скородержателями, пластмассой.
   - Заканчиваем, Василий Всеволодович, - будила, теребя за плечо, Стеша. - Последний блочок остался! Но он самый короткий, мы его на самом краешке запишем! Сейчас только доктор наш, Владимир Дмитрич, придет на вас глянуть.
   Тяжко-медленно, что было для него вовсе нехарактерно, вошел бледный до мраморности Авилов. Он сходил к Стеше, с чувством, впричмок приложился к ручке, вернулся к Нелепину.
   - Не могу взять в толк, - загудел обиженно Авилов, - к чему так спешить?
   Он взял со столика серебристый мобильник, поковырял в нем пальцем, мягко попросил: - Глюкозу и камфару. Да. В двух шприцах, в информзал.
   Но и после уколов последний блок записать не удалось, - пришла Иванна. Тут уж пришлось объявить часовой перерыв. Авилов со Стешей-Глашей ушли вниз, пить кофе, а Иванна присела на подлокотник нелепинского кресла. Юбка ее бесстыже поползла вверх, открывая великолепные ноги.
   - Скучно, Вась! Ты чем-то все время занят, чем - не говоришь. Бумаги жжешь... Нам что, - хана? - улыбнулась она нежданному словцу. - Мне-то чем заняться? Да, кстати, что вы тут делали с этой дамочкой? Чего это она так быстро упрыгала? И Дурнев ушел. Все уходят, сматываются, Москва в окнах дымная, снег... И музыка - словно прощальная, как перед войной. Ее вроде нет, - а она звучит!
   - Ну какая прощальная! - Нелепин временами и сам слышал гул Москвы, превращаемый резонаторами домов и вытянутыми в струнку мостами в музыку. Музыка эта и впрямь словно прощалась с чем-то - легкая кольцевая музыка трамваев, туповатая музыка строительных тулумбасов, нежно-стеклянная музыка пуляющих в витрины ветерков, жестяная, с прибульком неона музыка и днем горящих реклам, - вливалась по временам в окна фирмы.
   - Так что вы тут делали? - Иванна запустила острые коготки в русую, с чуть заметным пеплом шевелюру Нелепина.
   - Что? - он перехватил Иванну за талию, усадил к себе на колени. Спрашиваешь, что? Хочешь, пойдем посмотрим?
   - Хочу, да! - Мигом спустились они на второй этаж, в комнату, где еще недавно Нелепин засекал и снимал фасеточным телеглазом зарождение "материи д.". В комнате было теперь затхло, сумрачно. Уже несколько недель съемки не велись, но пахло здесь еще гадкой парфюмерией, чуть ли не тройным одеколоном пахло.
   - Видишь? - Нелепин кивнул на стену. - Там - окошко.
   - Где? Не вижу... - Иванна толкнулась к стене, потом развернувшись, прямо в кроссовках заскочила на высокую с шишечками кровать, стала на ней прыгать, топтать кровать коленками, локтями.
   Нелепин перехватил ее прямо в полете, рванул на себя. Иванна выскользнула из рук. Тогда он изловчился и одним махом попытался сдернуть с нее легкую, на пуговицах, кофточку. Кофточка треснула, пуговицы градинками осыпались вниз. Под кофточкой был черный, полускрывающий грудь лифчик, его снимали уже вместе. Нелепин мягко укусил Иванну за грудь, захватив ртом желудево-коричневый, в свежевздувшихся пупырышках сосок. Иванна охнула, схватилась за его ремень. Пока Нелепин, покрякивая, стаскивал с себя брюки, она успела снять через голову юбку и, сдвинув в стороны воздушные трусики, толкнула Нелепина в грудь. Тот от неожиданности сел на кровать, и она, повизгивая от нетерпения, стала медленно-осторожно на него опускаться.
   У Дурнева, давно искавшего Нелепина, и в мыслях не было подглядывать. К смотровому окошку он подошел по привычке. Подошел-то он по привычке, однако не столько увидав, сколько угадав необычную "вихримость" тел, их неяркое "свечение", - одним толчком всю инерцию из себя повышиб. Быстро, собственным ключиком отпер он напольный сейф, выхватил из него готовую к съемкам телекамеру, стал прилаживать на штатив у окошка. Нервничая, торопясь, пристегнул пять основных проводков, чмокнул двумя-тремя присосками, присоединил камеру к генератору инфракрасных лучей и начал брачующиеся тела жадно-нежно, - словно редчайших розово-смуглых тропических бабочек, - на пленку укладывать.
   Тяжко-зеленые волны моря вздымали, а затем медленно опускали на горбленых буйволиных шеях Иванну с Нелепиным в пучины и пропасти. Как пловцы, они то боролись с превышающей их силы стихией, то доверялись ей.
   Здесь замигал сигаретным огоньком, задергался тревожно зрачок на генераторе, предостерегающе дзенькнул сигнал тревоги на выходе из самописца.
   - Точка! Есть! - заорал Дурнев и звонко ляснул себя ладонью по лбу.
   Результата положительного, то есть обнаружения зарожденья или хотя бы тени от вспышки "материи д.", судя по журнальным записям, не было больше четырех месяцев. В такие промежутки нарастали сомнения в возможностях оптики и электроники, в корректности эксперимента, сама идея начинала казаться безумной.
   - Есть! - проорал еще раз Дурнев, отодрал себя от камеры и, не разбирая дороги, ринулся в экспериментальную комнату. Вбежав, он затряс выхваченной из самописца и по краям продырявленной бумажкой. - Есть вспышка!
   Отвалившись от Нелепина, Иванна мигом перевернулась на бок, потом легла на живот. Дурнев чмокнул ее на ходу в тускло блеснувшую попку, получил сдавленное "Пошел вон, дурак" и, не обращая внимания на женщину, стал трясти бородатую голову Нелепина, ухватив его за уши.
   - Попал, есть, попал! Ну! Говорил же тебе?
   Нелепин уже сидел на тахте. Прикрываясь поднятыми с полу брюками, он осторожно, двумя пальцами принял бумажку.
   - Ты, это... - глянул он искоса на Дурнева, - посторожи, чтоб не зашел кто...
   - Ладно, чего там! Одевайся! На экран выводить будем! - выскользнув из комнаты, Дурнев на ходу ощутил прилив восторга...
   Съемку дурневскую смотрели тут же, в темненькой комнате. Спецкадр на экране сразу делился надвое: с левой стороны шла картинка, с правой мелькали цифры, линии, даже какие-то графики. Значения их Иванна не понимала, да и понимать не желала. Ее неудержимо влекла только их с Нелепиным "картинка". Неизведанное доселе наслаждение стыдом, и именно стыдом просмотра эротических картинок при постороннем, поднималось в ней, укалывало кончики пальцев, дергало губы, наливало огнем уголки скул. Причем чем сильней в иные - самые откровенные - моменты съемок возрастал стыд, тем большим было наслаждение от стыда.
   Кадры шли в замедленном темпе, в красноватых тонах. И от этого вместе с наслаждением тихо вкрадывалась в мозг Иванны тревога. Тревога росла, росла, но вдруг (и как раз в момент полного их с Нелепиным слияния) пропала. Тут же Иванна увидела фиолетовую точку с крылышками, перемещавшуюся из правого верхнего угла экрана вниз, к их единому в тот миг телу. Точка укрупнялась, принимала разные формы, напоминая то запятую, то раскрытую ладонь, то человеческое, "крылышкующее" над землей тело. Наконец точка оформилась, приняв вид бабочки-бражника с человеческим телом и полураскрытыми крыльями. Крылышки, правда, тут же в красных лучах сгорели, тельце - пропало, погас и сам красный свет...