Евсеев Борис. Отреченные гимны

   Окрыленный нежданной удачей, Дюдя всего за два дня через своих людей в Министерстве обороны все и организовал. Выходило красиво, выходило стройно-великолепно. Вскоре должен был отправиться секретный "борт" на юг. И... и... Дюдя у себя в кабинетике на Старой даже заплясал. Можно будет наконец вывести его дельце на мировой уровень. Слухи-слушонки! Острые! Разящие! И эта новая "материя д.", руководимая В. Р. Дурневым, тут очень даже сгодится! Надо лететь с военными! Под такое дело можно и кого-нибудь из прессы с собой прихватить! Не для того, конечно, чтобы на весь мир о захвате и вывозе сообщать. А для того, чтобы рассказать о том, как он, Тимерчик, современную науку патронирует. Тут необходимо было "свое" и очень тонкое перо! Чуток посомневавшись, Дюдя набрал один давно известный номер.
   Был вечер. Может, поэтому ответили Дюде кратко-рублено:
   - Ну.
   - Господин Агавин?
   - У.
   - Есть информационный повод для абсолютно сенсационной статьи. Возможно, вас заинтересует... - Дюдя медленно выговорил еще несколько десятков слов, затем важно уложил трубку на рычаги. Все! Тонкая шейка предстоящего события была обильно смочена, намылена, оставалось затянуть на ней веревочку потуже!
   Информацию о фирме Дюдя собирался еще раз прокачать на своем подвальном компьютере. Но неожиданно в кабинет его, вместо верных, мордасто-горбатеньких помощников, влезла страхолюдная буддийская монахиня. В серой хламиде, наголо обритая, со стальными мышцами, грубая, дерзкая, она затолкала Дюдю вглубь кабинета, закрыла дверь изнутри на ключ, усадила онемевшего сочинителя слухов в кресло и, мигом завязав у него на горле бантом белую парикмахерскую простынку, адским пыточным голосом спросила:
   - Как будем стричь, сучара?
   Дюдя не ответил. Стальные лапы монахини, ее титановая, тихо клацающая челюсть враз лишили Тимерчика языка. Чтобы снять чрезмерный эффект от религиозно-философского шока, монахиня буднично и как будто между прочим спросила:
   - Ты чего ж это, сурло? Настоящих хозяев своих позабыл?
   - Яххр...
   - Забыл? А? - монахиня с вжатыми в голый череп мышиными ушками белый узел на горле слегка поослабила. - Кто в кремлевском нужнике третьего дня написал: "Всем йогам по рогам?" У? А куда это ты без спросу на летательном аппарате пилить вздумал? - перескочив с детских проказ в клозете на серьезное, монахиня затянула бант на шее потуже. И Дюдя, почти теряя сознание, укорил себя горько за то, что удалил от себя сто и тысячу раз проверенных Срамоту и Свечного. - Ты, сучок, ведь только сочинитель слухов. А события сочиняем - мы! Сделаешь так: никаких полетов... - монахиня перешла на шепот, однако Дюдя, потрясенный тем, что роковую ошибку уже не исправить, помощников не вернуть, из своего утомленного сознания внезапно выпал...
   Ну, а следователь Степененко решил ошибки исправлять вовремя. Работать и работать над ошибками - решил он! Для такой вот "работы над ошибками" следователь сел в собственной кухне на табурет, взял зеркало и, заглянув в него, строго задал себе несколько вопросов: "Кто-то к убитому старику приходил? Приходил. С предложением? С предложением. Этого "кого-то" старик в тот вечер и ждал. Он ведь петь по утрам начал! Это и в особняке заметили. Значит, тот, кого ждал он, обещал что-то ценное, может, дорого давал. Кто ж это был? Так и не выяснили. А пора, пора выяснить! Опросить пора всю Солянку! Взять за грудки, вытряхнуть, выгрести нужные сведения!"
   Отражаемый зеркалом, следователь заулыбался даже. Приятно было представлять, как, проехавшись по Солянке, выпрыгнув пружинно из "Волги", отдавливая чьи-то ноги, полоша зевачий люд и приказывая гнать этот люд в шею, станет он накручивать шажки у особняка. А потом, вдруг нащупав вариант поиска, кинется стремглав к ближнему из соседних домов, найдет там старика, уже лет пятнадцать сидящего безвылазно дома, и навалясь и пугая его, но по временам и жалко трухая оттого, что старик ничегошеньки-таки не знает, выгребет из свидетеля все, что тот в свое мутно-заляпанное окошко каждый день видит! Заставит перебрать все дни осенние! Должен, должен помнить потенциальный свидетель богатую событиями прошлую осень! Вытряхнув же из старика все до крохи, следователь его бросит, станет скорым шагом обходить квартиры стоящего близ места преступления дома, будет вбивать, вколачивать в садовые, в криво-боязливо торчащие из косеньких плеч головы: "Вы свободны, свободны! Говорите, рассказывайте! Предавайте гласности! Преступники ее смертельно боятся! Мы посадим убийцу, посадим всех убийц! И нынешних, и бывших, и будущих!"
   И безумным казался в этот час следователь своей тихой, робко заглядывающей в кухню жене, безумным казался сыну, слышавшему через стену несуразные выкрики отца, безумным казался и самому зеркалу, отразившему за век свой людей многих, людей разных.
   "Хватит вопросов! - тут же решил Никодим. - Прояснение наступит в процессе работы! Дело надо ладить! Де-ло! И не только как следователю - но уже и как судье! Да, верно! Он должен стать частным судьей! Пусть никто его не назначил, не нанял, - он сам себя наймет и назначит. Нужен, нужен частный суд! Не подверженный произволу систем. Пусть субъективный - зато скорый. Расследовал - осудил - приговорил - привел в исполнение! Три-четыре дня - и кончено! А то тянут, елозят! Тогда только в России все уладится, когда судить частно будут. Частно - значит честно!" Эта последняя простенькая сентенция взвинтила Степененку до высшей степени.
   Он и начал ладить дело по-новому. И несмотря на легонькое безумие (а может, именно благодаря некоторому в голове кавардаку), вдруг достиг результатов изумительных. Удалось-таки ему из люда сидячего кой-чего повытрясти! Правда, не из старика, а из девочки, которую по вечерам оставляли дома одну. Девочка все время глядела на улицу - телевизор смотреть она почему-то не желала - и видела, как недели через три после октябрьских событий подъезжала к дому напротив "вроде старая, а сама как новая машина". Этого было маловато. Но следователю, битый час кружившему вокруг девочки, снова повезло (проницательным всегда везет!). Подглядев из-за портьеры на выкаблучиванья встрепанного, густо мигающего "милицейского" и пытаясь внучку от этого скачущего козлом - маньяк, что ль, какой? - избавить, в комнату вперлась бабка в штанах, в телогрейке, прогудела певуче:
   - Ты чего, сокол, девчонку маешь? Ты б меня спросил, что ли!
   - Дети подчас видят такое, чего ни вы, ни я...
   - Да я сама енту машину видала. Два раза. Один-то вечерок был памятный, праздничный. Да только и после того машина приезжала. В аккурат в тот день, как сторожа зарезали. Я еще себе думаю: день рабочий закончился, чего ж машина ента приперлась? Машина старая, как послевоенная, а выкрашенная по-новому.
   - Цвет и... и... оттенок? - взволновался следователь до икоты.
   - Говорю: аж поблёскивает!
   - Марка, стиль, страна изготовления, багажник, окна?
   - Да чего тебе окна? Я тебе номер скажу. Номер-то у нее чудной, я его с двух разов и запомнила! 88-80 номер. Я еще себе думаю...
   Но Никодим Фомич ничего уже не слышал. "Каковы подонки! Думали поддельным номерком, стирающимся в сознании любого грамотного человека, обвести! Не на тех напали! Номер, конечно, липовый, но здесь ниточка, нить, веревка! Старую машину выкрасили! Потом, конечно, на свалку. А мы ее на свалочке и отыщем! Там, там, там... Тара-та-т-там! Номер, номер..."
   Номер оказался подлинным. Тут же был установлен и владелец машины ЗИС 52-го года выпуска - им оказался Нелепин Василий Всеволодович. Вначале от этой новости Никодим даже слегка онемел, потому как с Нелепиным этим самым в особняке разговаривал. Тот сам к следователю и подошел, спросил что-то общее, как, мол, дела, как следствие? Представился даже, подонок! Зачем? Это выяснится! Степененко - ликовал. Четыре дня он занимался проверкой личности хозяина автомобиля, а к вечеру пятого, от напряжения и горячки, скакнул под ледяной - только, только ледяной! - душ. Запершись в ванной, он выл и стонал от восторга.
   "Военно-промышленный комплекс! Под фирмочку выкрасились! Старый президент - тю-тю! Новый - в бегах! Уф, Никодим, уф, лягашечка! Куси их, куси!" Одним поворотом ключа дело было запущено по новой. Грудь следователя выгнулась колесом, он стучал в нее кулаком, и грудь отвечала ему певуче и грозно. Дело окрашивалось в инфернально-политические тона. "ВПК разлагает частный бизнес! Да еще и мистикой его обволакивает! Вот она - новинка! С нею можно взлететь высоко! Уфф! Уфф!"
   И Степененко, начавший играючи разматывать все эти уголовно-процессуальные сложности, тут же махнул в мутновато прорисовавшийся на листах дела Волжанск. В Волжанске радости прибавилось. Здесь был уже заговор, мятеж, взрыв! В Волжанске Степененко бросил смеяться, не прыгал козлом, не стучал себя в грудь. Серой мышкой перебегал он от филиала фирмы к теплоходу (давно возвращенному из волжских плавней), повторяя про себя: "Не спугни, Никодим, не спугни!"
   Недавние события в Волжанске, какая-то неявная, но все ж уследимая связь Нелепина с погибшим при исполнении служебного долга губернатором-демократом С. И. Луевым, внезапно открывшееся исчезновение вертолета (который обслуживал работавший на фирме "Холзан" пилот Скусов), исчезновение, к которому - а вдруг? - мог быть причастен и этот горе-предприниматель Нелепин, - потрясали. А тут еще туманные полунамеки вице-губернатора Зистера. Все это давало в руки такие козыри, что пора было, как говорится, воду сливать! Надо было, конечно, подключать к делу ФСБ, потому как попахивало здесь дурновато! Но... Никодим Фомич, следователь Степененко, решил синицу из рук не выпускать: когда еще такой шанс! Он скупо сообщил начальству: дело разрастается. И попросил связаться с близлежащими областями, а на всякий случай и с МВД стран ближнего зарубежья, запросив тех в первую очередь о людях и о вертолете.
   Ответ из одной такой "ближне-забугорной" страны пришел на удивление скоро. Вертолет обнаружился в небольшом городишке прижатой к России жарко, прижатой тесно страны. Сама республика к вертолету, к его пассажирам и экипажу претензий не имела и уголовное дело вести на своей территории, конечно, не разрешила. Правда, в частном порядке (для сбора материалов с последующей их передачей в прокуратуру независимой республики) приехать кому-нибудь из "расейских" дозволялось. Впрочем, вопрос о привлечении к ответственности граждан бывшей метрополии обещали прояснить и утрясти на месте. Но для всего этого необходим был официальный запрос в прокуратуру республики. Однако составлять такой запрос было некогда, некогда! Потому-то Никодим Фомич никакого обращения-запроса решил не ждать. Отлетев из Волжанска на денек в Москву, Никодим кой о чем рассказал прокурору Осташкину, обозвал его формалистом-консерватором, заявил, что идет по горячему следу, буквально вырвал у прокурора согласие на создание новой оперативной группы и на продление дела по вновь открывшимся обстоятельствам, а сам на следующий же день, и именно в частном порядке, в эту самую ближне-независимую республику выехал.
   Душепродажа
   Рана в левом плече кровоточила, пылала, словно выгрызли из плеча огромный кус мяса, топориком надкололи кость, вставили в проруб остро-горящую сталь.
   Их снова везли все в той же открытой машине. Еле ловимые раненым голоса республики, но, главное, ее странное имя, своим грубо-сокращенным звуковым телом вередили рану. В урывочных же и обманных выплесках зрения многое в республике представлялось бестолковым, глупым.
   Так, к одному из участков дороги выехал новенький танк, приспособленный под торговую точку. Из люка танкового торчала по пояс громадная баба - в белом передничке, простоволосая. На одну руку баба навертела связку истекающих жиром сарделек, сразу вызвавших у раненого приступ тошноты, на другой руке ее болталась связка новеньких учебных гранат. Широко раздирая рот, баба что-то без роздыху орала. Никаких солдат-офицеров близ танка не было, не было и покупателей. Весь народ скопился в другом месте. Люди в яркой, но разносезонной одежде (в мерлушковых шапках над легкими безрукавками, в кожаных куртках на голое тело и поверх шорт, в длинных платьях с меховыми манжетками и в галошах на босу ногу) толпились бездельно под огромным, до рези в мозгу обрыдшим кумачом. Узкозмейный кумач вился меж двух черенков от лопат. "ЛАСКОВО ПРОХАЕМО ДО РУБРУ", - звал кумач. По самому низу кумача углем было дописано: "До чортяки Верлатого".
   Внезапно машина резко затормозила, боль в левом плече стала непереносимой. Раненый, полулежавший на заднем сиденье, шире раскрыл глаза и увидел нависающий над ним балконом кремовый барский дом.
   - Заноси его! Быстро в лазарет! Остальные - в штаб!
   Штаб развернут был в этом же кремовом, с рамами голубыми доме.
   - Зажралысь тут! - крикнул, явно кому-то подражая, батько, как только невеликий гурт прибывших протопал по лестницам в раздольную, в три окна комнату на втором этаже. - Усих в распыл пущу! - неистовствовал Верлатый уже явно для форсу. - Сидайтэ, - вдруг резко сменил он тон. - Положення наше - усим видомэ. Положення - кэпськэ. Прорыв з боем на территорию рэспублики группы прикрыття з паном радныком выклыкав у "самостийныкив" дыкый спазм. Чекаемо провокаций. Командырам перевирить посты. Никому нэ пыть. Штабу начальника до мэнэ!..
   Почти две недели батько Верлатый метался по республике как бешеный, сам проверял посты, сам выезжал на границу.
   Очередной серый день весенний засиял тихо, неярко. Верлатый в который раз уже решил идти в лазарет, узнавать о нелепинском здоровье. На выходе из гостиной его перехватил генписарь.
   - Батьку! Вертолет на берегу сел. Прошляпили мы... Там человек один. Не похоже, что нэзалэжнык. Пана радныка знает. С вами срочно говорить хочет...
   - У, черти б его съели... Давайте, волоките!
   Через десять минут в гостиную с овальным столом и закапанными то ли жиром, то ли батькиным трудовым потом зеркалами вошел Валерьян Романович Дурнев.
   Не так много времени прошло с той поры, как бежал ученый с Иванной и Нелепиным из Москвы, а изменения произошли с ним великие. Начались, правда, эти изменения много раньше этого совместного бегства. Может, еще в Волжанске, когда, отлученный от настоящего дела, занялся Валерьян Романович с горя теорией и практикой игр. Тогда-то мир впервые и померк перед его взором. Все умерло, все рассыпалось в прах, лишь дотронулись кончики пальцев до игры настоящей. И прикосновенье это было обдуманным, математически точным. А иначе ни удовольствия, ни страдания-страсти, конечно, не было бы. В самом-то деле! Неужто грязно-слюнявые картишки или подобные черепам с дырочками ноздрей и глаз кости могли увлечь чуткий ум великого ученого? Да ни в жизнь! Увлечь его могла только высшая математика игры, только мировая ее востребованность и неизбежность. В жизни безалаберный и аморфный, - прикасаясь к игре, становился Дурнев жестким, даже грозным. И контур души его - если б захотел В. Р. снять этот контур по им же разработанной схеме - тоже стал жестким. Стал контур стягиваться, сжиматься, пока не сузился окончательно, не стал походить на грубо-резкое тире меж чем-то прошедшим и чем-то пока еще не наступившим. Жестко повел себя Дурнев, вернувшись в Москву из волжанской ссылки. Грозным и беспощадным предстал - несмотря на внешнюю интеллигентность и мягкость перед посетителями игорного дома в порту независимого государства. Почти такую же грозную силу ощущал в себе ученый и прилетев сюда, в уморительно-карликовую республику. Силу эту подпитывало и то, что знал он вещи, обитателям республики пока неизвестные.
   - Поговорим один на один. Вышлите их, - кивнул Дурнев на адъютантов. Дождавшись ухода лишних людей, продолжил: - К вам, в вашу республику бежали двое. Муж мм... и жена Нелепины. Нужно их срочно вывезти отсюда.
   - Да ну? Это зачем же?
   Дурнев стал приводить резоны, излагать батьке выгоды и даже - очень туманно - сулить неплохие деньги. Однако чем больше говорил он, тем верней чувствовал: доводы его здесь отчего-то не работают, хитрый батька только нагло на слова его скалится, а чтобы беглецов вернуть, делать, скорей всего, ничего не станет.
   Дурнев поморщился, пытаясь понять, отчего слова его до батьки не доходят. Своим цепким, математическим, очищенным от излишеств и сора умом он тут же, в чем загвоздка, и понял. А загвоздка была в том, что говорил он с батькой фразами и даже интонациями того самого контрразведчика, что натаскивал его перед вылетом в РУБР. Ишь ты! Прямо не "служба бэзпэки", а клуб экстрасенсов! Вспоминая эту недавнюю беседу, Дурнев поежился. Брр! Контрразведчик был, конечно, гад ползучий! Высокий, как хлыстик, извивающийся, крючконосый, до смешного худой. Он похаживал вокруг Дурнева рысцой и тихо, но твердо, с рассыпной жестью в голосе, увещевал:
   - Поймите же, пан Дурнев! Это все только для их и для вашего блага. Для блага вашей России, наконец! Ну? Вы же в душе русский почвенник, я не ошибся?
   - Почвенник? - Дурнев зябко повел плечом. - Мне по вкусу почва тех мест, где я могу достойно и с удовольствием жить. Здешняя почва мне приятна.
   - Знаю, наслышан! Это называется - обрести вторую родину. Ну а тогда, как же эта "вторая родина", приютившая вас, давшая деньги и кров, посмотрит на отказ помочь ей? Да и смешно отказываться, - контрразведчик распрямился, стал вроде еще тоньше. - Смешно, потому что и без вас это сделают. Но грубо сделают! Я бы даже сказал - гнусно. Вы гнусности этой хотите? Уверен - нет. Да их ведь ваши российские мильтоны скоро разыщут! По уголовному делу и разыщут, как пить дать. Уверен: вам даже и рисовать не надо картинку захвата ваших друзей силой. Ведь и в вашем, и в нашем МВД одни костоломы, доложу я вам. Иногда и хуже: палачи, катюги! Мы же, заметьте, организация интеллектуальная. Ну же! Да ведь никто, кроме вас, и не сможет помочь нашим ученым "снять" информацию, которая, по некоторым данным, давно уже господина Нелепина тяготит. Кто, наконец, обеспечит продолжение программы "материя д.", о которой вы сами нам любезно сообщили? Власти меняются, режимы уходят, а наука бессмертна! И она - для всего человечества...
   - Знаете, я что-то устал. Тяготит меня теперь весь этот научный блуд!
   - Блуд науки? Блудодеяния, так сказать, бессмертных? В этом что-то есть! Правда, попахивает... - хлыстик зарысил вокруг Дурнева быстрей. - А ваши нынешние занятия - они вас не тяготят?
   - Представьте - нет! В игре есть что-то живое, новое, от причинно-следственных связей очищенное: взлет, падение, взлет! Какая-то новая материя жизни, молодой бодрящий хаос! Я им упиваюсь похлеще вермута! Выиграл, выиграл, проиграл!
   - Ну да! Проиграл и повесился.
   - Да! Да! И повесился, если хотите! Повешение - тоже новая жизнь, ее начало! В повешении тоже - отряхающий с нас инерцию космохаос! И хватит нам здесь пастушков с барашками представлять!
   - Понял, понял. Правда, сам я думаю слегка иначе.
   - Думаете? А ежели думаете, - какого черта в этой душегубке сидите? Давайте ко мне! Вместе над теорией игр покумекаем!
   - Ну, ну... И не душегубка здесь вовсе. Я же говорил: у нас здесь банк интеллекта плюс небольшая чиновничья контора по сортировке мыслей. Или скажем так: фирменная фотолаборатория по проявке невидимого, хе-хе... Сродни той, вашей, московской! Но вернемся, как говорится, к предмету обожания. Если вам в короткий исторический срок стал безразличен ваш друг Нелепин, то уж Иванна Михайловна, думаю, вам никак не безразлична!
   - Вы... Кто вам позволил!? - Вскочив, он тогда бросился к хлыстику, но не добежав, остановился. Хлыстик улыбался.
   - Да. Не безразлична, - вернувшись в кресло, он на несколько минут затих. Хлыстик тишине не мешал, перестал даже рысить вокруг, обмахнув улыбку со щек, что-то тихо на своем столе перебирал. Наконец, глаза от бумажек оторвал, мягко-устало запереживал:
   - И как же быть нам? Как дальше жить-то?
   - Ну чего вы, собственно, от меня добиваетесь? - Дурнев не узнал своего охрипшего голоса. - Чего, чего?!
   - Браво! Бис! Вот это по-нашему! - хлыстик скользнул из-за стола. - А ничего почти! Вывезите по-хорошему ваших друзей из этого государства-заморыша, из карликового этого сортира! Пока ваши и наши прокуроры не наломали там дров. Нелепин - нам. Мы с ним аккуратно и человечно, подчеркиваю: человечно - работаем. Снимаем информацию, которую он в себя опрометчиво вогнал, и отпускаем на все четыре стороны. Хочет - в Россию, хочет - в Австралию. Ну а Иванна Михайловна, - конечно, вам... Как-нибудь, думаю, с ней поладите.
   - Нет уж! Вы это... Не отпускайте его... Не надо! Он, если правду сказать, - опасен! Что-то в нем такое появилось... Словом - фанатик! Опять может по моим методикам фирму организовать. И милиции его не выдавайте... У себя и оставьте.
   - Браво! Бис! Я и сам, признаться, об этом мечтал. А вы, пан Валериан, оказывается, калач тертый! Ну так позовите Нелепина тихохонько! Дайте его нам! Его мозг, его душу, всеми этими программками истыканную!
   - Думаю, это возможно. Я скажу им примерно следующее...
   Теперь, сидя у батьки и вспоминая тот разговор, Дурнев клял себя за опрометчивость. Не надо было самому сюда лететь! Пусть бы посылали группу захвата, вынимали их отсюда с мильтонами! Иванну - прямо к нему на дом! Это можно было оговорить: живая и нетоптанная Иванна - и он запись нелепинскую считывает. Ну а если нет... Поупираться надо было, а он сразу смяк, стал подсюсюкивать, чушь плести!
   - Я вот вам что сказать должен, - зашептал он хлыстику после того, как закончили отрабатывать детали полета. - Мне это сейчас только в голову пришло! Вы ведь по неопытности научной можете подумать, что все, что сейчас в этой комнате происходит, на покупку-продажу души смахивает? Ну и в лужу сядете! Вы не Мефисто, я не Фауст! И я не потому Фаустом быть отказываюсь, что продажи не было! А потому, что никакой души, а стало быть и ее "материи", нет! Нету! Nihil est! Ошибся я! Полжизни на нее положил, а сейчас чую - ошибка! Один пар, одни сопли, одна моча и комочки воздуха внутри нас! Ну так теперь хоть, вкупе с этой пустотой, и продамся! Вот уж и не напрасно жил! И цену свою получил, и бабу классную под себя уложил! А души - не ищите, не тратьте пороху!
   - Ну а коли нет ее, - то, стало быть, о продаже смешно даже вспоминать, - вежливо, но слегка нетерпеливо перебил его хлыстик. - Души в материальном смысле, возможно, и нет. А наука - есть она. Всякие там психологические тонкости, возможности воздействия, психорегуляция, психотронное оружие. Они-то нам и нужны! За них-то мы и готовы платить...
   - Вы шо сюды спать приихалы? - настырно-весело тряс Дурнева за плечо батько голоштанный, атаман кафешантанный. Дурнев руку батькину с плеча сбил, вскочил на ноги, промокнул платком вспотевший лоб, спросил:
   - Так как же, ясновельможный?
   - А так. Вы забыли сказать: вы из Держбэзпэки чи з ФСБ?
   - Да. Простите, я не представился. Что-то мне нездоровится сегодня. Перелет этот... Я - Дурнев. Создатель программы "материя д.". Да ведь вы меня сто раз видели!
   - Видел, видел. И растленные ваши игры видел. Вот что, пан Дурнев. Если вы действительно создатель программы, то оставайтесь, гроши теперь есть, обеспечим лучше, чем в Америке.
   Дурнев тягуче рассмеялся.
   - Лучше? Да вас разбомбят завтра! Я с тем и прилетел, чтоб и вас, и тех двоих отсюда вывезти.
   - До нэзалэжныкив?
   - Дались вам эти "нэзалэжныки"! Есть, есть одно местечко! - тут Дурнев запнулся, вдруг осознав: в это самое место, лихо придуманное им самим и одобренное хлыстиком, ни батько, ни Нелепин с их мужицкими умами не поверят! "Переиграть на ходу? Куда, куда предлагать? В Россию? Безумие! Назад в "Большую Независимую"? Нелепин теперь не согласится! Понимает: все равно его выдадут! Не то! Прокололся! Не надо было ехать! А может, "служба бэзпэки" меня специально сюда отправила? Чтобы спугнуть этих? Заставить их шевелиться, действовать? Или чтобы меня самого в это дело по уши замазать? Тогда назад!.. А Иванна?" - здесь горячая, запирающая ноздри и рот волна желания, смешанная с волной страха, хлынула на Дурнева. Но тут же он из волны этой и вынырнул: - Есть одна страна. Из "бывших". Там - примут. У меня там друзья университетские. И условия для работы есть!
   - И вы нэзалэжныкам штатовським продалысь, - не обращая внимания на слова о соседней стране, горько-беззлобно мурлыкнул батько. - Ну, так вот вам! - Верлатый вяло помотал перед лицом Дурнева вывернутым из кармана бородавчатым кукишем. - Впрочем, можете с Нелепиным сами побалакать. Только ту же самую дулю и схлопочете!