Евсеев Борис. Отреченные гимны

   - Да вы гляньте, чего зря ерепениться? Снимочек-то у меня классный. И к вашему нынешнему душестоянию отношение, ох, имеет!
   Чувствуя нашатырную резь в носу и вату в плечах, Урод тяжко поднялся и, минуя дерзкого старичка, вывалил себя в коридор. Надо было спешить со статьей про вонючую фирму! Не то другие из клюва выхватят, измельчат, испоганят!
   И назначенный "свежей головой" номера тут же старичка подозрительного из памяти исторг, решив заняться прямым своим делом. А дело было хлопотное: надо было "на свежую голову" просмотреть шестнадцать полос завтрашнего номера, выискать в них все несуразицы, нелепицы, исправить все, кроме явных опечаток, - ими займутся корректоры, - шероховатости. Да еще надо было пустить где-то краем полувопрос-полусообщение о фирме "АБЦ-Холзан". Приехав на второй этаж, Урод зашкандыбал по темноватому коридору. Вдруг позади полоснулся смешок. Смешок был тонкий, гниловатый, гнойно-подростковый, даже, пожалуй, зябло-онанистический. Урод решил не оборачиваться. Много чести!
   Однако сдвоенный смешок разлился по темной брюшине коридора вновь.
   Как буйвол, всем корпусом Урод развернулся к смеющимся. От кабинета Приживойта, на малюсеньких крысячьих лапках тюпала к нему огромная, без туловища голова. Его собственная. Почувствовав резкую загрудинную боль, Урод стукнул себя костяшками пальцев в ключицу, медленно сплющил веки.
   Когда же он веки разодрал, понадеявшись, что гадкая эта "фата моргана" рассыплется, - голова была совсем близко.
   - Што штоишь, шука! - прошипела громадно-вздутая, смолёная, размерами примерно метр на полтора голова. - Вали отсэда, пока я швежая! Ну!
   - Куда? - сам собой лепетнул одеревеневший агавинский язык.
   - Наверх, конежно! К штарику беги, шука! - здесь голова на крысьих лапках рассмеялась все тем же подростково-слюнявым смехом, и Агавин увидел, что во рту у головы нет четырех передних зубов: двух верхних, двух нижних. Сквозь эту прямо-таки клокочущую чернотой дыру глянул на него дурно-лиловый, искусанный кем-то до крови язык.
   - Ну жа! - голова подтюпала почти вплотную. - Шама беж тебя тут шправлюсь! Не верижь? Ну можги-то у меня ничего еще! Швежие! - рахитической обезьяньей лапкой голова вмиг откинула со лба на затылок громадную овальную крышку, чуть наклонила себя вниз, и Урод увидел млосно-розовые с темно-фиолетовыми вкрапленьями, жирно кипящие в каком-то масле и, стало быть, варимые в котелке мозги. Мозги дохнули мусорно-овощным смрадом, голова крышечкой хлопнула, жидкого пару, вылетавшего из котелка поубавила, но тут же и подняла крышку вновь.
   Урод охнул и, не разбирая дороги, рванул к запасной - то запиравшейся, то не запиравшейся - лестнице. Подбегая к лестнице, делившей этаж надвое, он мельком увидел вплывавших в коридор с противоположного конца четырех самых главных, самых первостатейных аналитиков, писавших для газеты лишь по особым, всечеловечески-важным случаям. Окликать их Урод, ясное дело, не стал, хоть во времена иные двумя-тремя фразами подольститься не преминул бы.
   Четверка же, гуськом втянувшаяся в коридор, тихо-торжественно двинулась в кабинет Главного. Голову дикого кабана, которую катили два поваренка на огромном колесном блюде, четверка, конечно, видела. Видела, как голова смоленая скрылась в дверях спецбуфета, видела и Уродца, шатнувшегося к запасной лестнице. Но не таковы были четверо гордых, четверо смелых, чтобы жалкий маскарад в утерявшей всякое ощущение - кто же ее, собственно, кормит-поит! - газете мог их остановить!
   Четверка шагала и шагала. Но коридор был длинен, сгущалась в нем полумгла, загустевал, казалось, сам воздух, останавливалось потихоньку время. Да и ждали в конце коридора, в кабинете у Главного, четверку сюрпризики и сюрпризы! И первый из сюрпризов был такой: с сегодняшнего дня Урод в газете не работал!
   И напрасно убегающий в панике со второго этажа Агавин мнил про себя, что поправит свое пошатнувшееся реноме статьей, разоблачающей параноиков-ученых, генералов-церковников, всех, всех! Разоблачать кого бы то ни было Уроду предстояло уже как лицу частному!
   На юг
   Ехали впятером: Иванна, Нелепин, батько Верлатый, хлопец и все время чему-то улыбавшийся, лысый, как слоновий бивень, шофер.
   Дымный вечерний шлях курил себя к югу, то проваливаясь во тьму, то отпрыгивая к мелкой, передергивающей вечерней рябью, как шкурой, реке.
   Разговоров не говорили. Разговоры остались в нежно журчащем голодухой, в грубо скворчащем весенней убоиной городе, в скверных больницах, в тошно пустых магазинах, в игорных домах, пропитанных запахом скинутой желчи и запахом резко поднявшегося к стенкам пищевода желудочного сока.
   Кроткий воздух полей, мягко волнуемый воздух реки пощипывал щеки, холодил мочки ушей, обещал новую, кристально-чистую, успокоенную в самой себе - словно вода в стакане - жизнь.
   "Есть же где-то край или хоть кусок земли успокоенной? Где она, эта утерянная земля отцов? Не тут ли под колесом, на этом шляху? А может, там, куда едем?" - истомлял себя несвоевременными мыслями Нелепин.
   Он поглядывал на спавшую с ним рядом, закутанную в цыганскую цветастую шаль Иванну и, пугая себя, думал: в ней его успокоение, но и его медленная смерть, в ней надежда, но и боль утекающего навсегда, словно сквозь пальцы, бессмертия.
   Истекал час одиннадцатый. До полуночи оставалось всего-ничего. Убегали - Бог знает куда бежали, - поддавшись уговорам батьки Верлатого, бросив в городе все, что можно бросить в спешке. "Ну и классно, что уехали: гнилой город, тоскливый город, ненужный". Эти слова Нелепин повторял про себя уже несколько дней кряду, с того самого часа, как пропал Михаэль. А пропал Миха прочно, пропал, скорей всего, "с концами".
   Несколько дней назад по городу прошелестел слух: прямо на летном поле раскурочили какой-то вертолет, обломали малый винт, залили дегтем обшивку, выдавили стекла "фонаря"-кабины. Иванна и Нелепин тут же поехали в аэропорт. У разбитого вертолета отирались какие-то бомжи, важно ходил взад-вперед маленький пожарник в каске. Из разговоров узнали: прошлым вечером у вертолета появились какие-то пьяные и с ними вроде бы перелетевший из России усатый летчик. Ох, жук! Сам, видно, - чтоб не оставить независимой республике, - машину свою и раскурочил! И слинял, конечно! И эти самые приезжие тоже слиняли...
   Все начинало проясняться: никаким Михаэлем здесь не пахло! Никогда свою машину он не позволил бы курочить. К поискам срочно подключили батьку Верлатого. Тот через своих хлопцев узнал: у геликоптера крутились кавказцы. Правда, арендовав вчера три вагона в товарном поезде, идущем на Ростов-Дон, кавказцы из города уже укатили. И говорят, вагоны эти не товаром, а людьми набиты были! Но кто теперь это проверит? Дело было сделано тихо, а на железной дороге все этими самыми кавказцами давно куплено-перекуплено.
   Выходило скверно. Выходило, что разгром вертолета - инсценировка. Может, попытка замести следы, может, просто месть. Но все равно: поезд уже не воротить! Оставалась надежда, что Дурнев через своих игроков-толстосумов попробует определить нынешнее местонахождение поезда, свяжется с властями, те проверят вагоны или хоть прояснят достоверность услышанного. Но Дурнев делать ничего не стал, отрубил сразу: Михаэль сам, по собственной воле, уехал с кавказцами. Сказал об этом человек верный, и больше слышать о Михаэле он, Дурнев, не желает.
   Тогда Нелепин с Иванной решили искать сами. Но тут грянула новая неприятность: вечером все того же тягостного дня на квартиру Нелепиных пожаловал батько Верлатый с адъютантами. На сей раз вошел он без обычного куража, без криков, тихо сел в кресло (два адъютанта в какой-то румыно-африканской форме с кистями и перышками остались стоять за спиной), ласково шевеля некрасивым ртом, сказал:
   - Шукають вас. Ну? Догралысь?
   - А чего нас искать? Мы всегда здесь! И потом: мы ведь в независимом государстве, так? Вот убежища политического и попросим.
   - Так-то воно, так. Алэ е тут одна малэнька заковыка: шукають вас одного, и ни якою политыкою тут нэ тхнэ, - батько протянул Нелепину ксерокипию телеграммы на непривычно узком бланке.
   "По подозрению в убийстве... - запрыгали перед ним слова, - Яхирева... - Мутно-зеленая вода потекла перед глазами, - задержать Нелепина... Просьба разрешить... следователю Российской прокуратуры Степененко Н.Ф. ..." Кончив читать, Нелепин продолжал держать бланк в руке. В него заглянула Иванна.
   - Какого Яхирева? Что за чушь, Вася?
   Не получив ответа, Иванна тут же сообразила: Яхирев - предлог! Однако это вовсе ее не смутило, впервые после больницы она вдруг почувствовала в себе силы защищаться, действовать, стрелять, кусаться, любить...
   - Чушь, конечно чушь! Алэ що ж нам робыть, панэ Верлатый? - кокетливо поведя плечом, улыбнулась она батьке.
   - Що, що! Звъязався я з вами якогось биса! Вы ж, панэ раднык, обицялы нам "матэрию д.". Дэ вона?
   Они и вправду предполагали здесь кое-что сделать. Какая жалкая иллюзия! Как только - с двумя посадками, с дозаправкой в Ряжске и в Белгороде - добрались сюда, на юг, как только Нелепин сходил по единственному оставленному Ушатым адресу, ему стала ясна полная их обреченность. Человек, к которому адресовал его Ушатый, был тяжко болен и хоть отнесся к Нелепину сочувственно, помочь ничем не смог: все изменилось, он оказался не у дел, стал никем, боялся, что и его, как когда-то Барченко, тихо и без шуму шлепнут. Тут же, правда, человек переадресовал Нелепина к батьке Верлатому: "Он мой должник: все организует, все на себя возьмет.
   - ... Вы ведь, Филипп Петрович, знаете, денег не было! А что касаемо записанных во мне данных... Так вынуть эту запись без спецаппаратуры и думать нечего! А посему нужно вытащить Вальку Дурнева из игорного дома, привязать к стулу, надавать палкой по пяткам. Тогда и пойдет работа. В крайнем разе, есть одна чисто прикладная программка, которую можно без ущерба для... - Нелепин поперхнулся, - для обеих наших держав продать... Она у меня целиком записана на дискете.
   - Пан Валэриан, игорный будынок... Розпуста цэ! Тикать трэба. До нас, у рэспублику тикать! Бо тут вам, з матэриею вашою, и кинэць! А ну, гайда у порт!
   Близ порта, в игорном доме, перезревшая плоть бытия набухала и брызгалась бесчисленными красками, рвалась хлопушками и хрустела деньгами: то мощной зеленью, то бледнорозовой местной немочью. Как древний германец белые длинные волосы скинуты назад, зеленоватые скорлупки век над голубыми до бесцветья глазами, сияющие залысины-взлизы, плотно-брезгливый рот, восседал на кресле-троне Дурнев. Над зеленым столом, под фиолетовым ангельским небом свистели чьи-то коготки, фосфоресцировали персты, лопались черные бухгалтерские мозоли, прели от запредельных сумм нежные подушечки женских пальцев. Все близ стола было схвачено, пути-отходы перекрыты, в руках Дурнева трепыхалась сама жизнь - игроненасытная, сладкая, щедрая!
   Отрываться от игры Дурнев не желал. Наконец, утомленный взглядами и знаками пришедших, объявил получасовой перерыв.
   - Ну? - ворчал он. - Я ведь не кончил еще, господа! - В голосе В.Р. слышалась капризность живописца, долго не знавшего, как завершить лучшее свое полотно, и, наконец, именно сейчас принявшегося ловко и уверенно его заканчивать.
   - Валя! Ищут нас! Наши люди телеграмму секретную добыли. Уезжать надо... - Нелепин, чтобы скрыть небольшую неточность в своем сообщении, кашлянул.
   - Уезжать? Ты чего, Вась? А мое хозяйство? А все иное-прочее? Да и денег на лабораторию маловато пока собрано.
   - Ты не понял. Нас ищет Российская прокуратура.
   - Вас... тебя ищут! - ощерился диковато Валерьян Романович. - Зачем я с вами только связался! Ползаю здесь теперь, как рак-отшельник...
   - Кто ж тебя ползать-то заставляет. Едем! Батько обещает у себя в республике лабораторию организовать. Теперь есть деньги - значит, будут и компьютеры с оптикой, и лучеуловители... Тебя ведь тоже в покое не оставят, если меня повяжут.
   - Мне ничего не будет! - зарычал вдруг Дурнев, потом, спохватившись, добавил мягче: - Я ни при чем. Никаких ваших с Ушатым дел не знаю. Я наукой занимался! Меня не тронут. А то, глядишь, и помогут. А вы... - он долгим взглядом обсмотрел Иванну, и она почувствовала: Дурнев хотел сказать что-то обидно-колкое, но затем мысли его переменились, и он выдавил из себя совсем иное: - Вам тоже есть резон остаться. Я тут, пока искал Михаэля, - он сглотнул слюну, - нащупал связи кой-какие. Предложим свои разработки новой державе. А? Ты как, Вась?
   - Ты знаешь, куда твои разработки сразу же попадут? Во всяком разе для России "материя д." будет потеряна навсегда...
   - Бросьте вы накручивать: Россия, потеря... - что-то для себя решив, Дурнев встал. - Надо подумать. Давай обождем чуть, а, Вась? Ну хоть до завтра-послезавтра...
   - Сегодня выходной. Завтра телеграмму обсудят в местной службе безпэки, потом в прокуратуре. Скорей всего, примут решение о задержании, возможно, и о выдаче...
   - Да говорю тебе, пустое! Я покалякаю с кем надо... - Дурнев весело на Нелепина глянул, хотел что-то добавить, но вновь удержался, увел глаза вниз.
   Пока Дурнев прятал глаза, Иванна все поняла. В быстром промельке дурневских зрачков она увидела всё изжигающую и всё отвергающую страсть к убийству, пылавшую пока что сдержанным, белесо-голубеньким огнем. Ей стало страшно, как в первом детстве, когда пугали: если убить кого-нибудь, пусть лягушку, пусть головастика, - в зрачках убившего навсегда запечатлеется убитый. В те времена, в детстве, она по сто раз на дню бегала к старенькому зеркалу, рассматривала свои зрачки, потому что перед тем придавила во дворе какого-нибудь муравья. Тогда в зрачках ее ничего не отражалось. Теперь же ей показалось: в дурневских зрачках она видит себя и видит Нелепина. Вместе, рядком лежали они на каких-то коротких носилках: рты раззявлены, глазные яблоки выдавлены, ноги вывернуты.
   "Показалось? Не показалось, нет! Так и будет! - спел внутри нее какой-то гнусаво-скрипучий гобойчик. - Отдаст! За фишки свои и за жетоны при первой же возможности и отдаст!"
   - Тогда что? Ждем до завтра? - Нелепин глянул на батьку, потом на Иванну. Батько раздраженно отвернулся, Иванна же мягко-спокойно подытожила:
   - Конечно, до завтра! Только давайте пораньше соберемся, ну часов хоть в десять. Ты, Валек, где будешь?
   - Я? Здесь! Здесь я с утра! - потерялся и задергался от ласки словесной Дурнев. - Но лучше у вас! Я даже к девяти могу!..
   Выехали через двадцать минут после разговора с Дурневым. Ни батько, ни Иванна Дурневу и на волос не поверили: "Потим його до нас у рэспублику пэрэвеземо. А зараз основный "груз" видправыты трэба", - только и сказал батько...
   В неглубокой выемке близ соленых озер, меж двумя рукавами широкой реки примостилась крохотная батькина страна. За камышами и солонцовыми болотами, за песчаными горами-кучугурами лежала эта Русско-Украинско-Бессарабская Республика. Ехали к ней с остановками весь день. Дорога сильно петляла. Солнце медленно летело к обрыву и все никак не могло затонуть в нечуемых околоземных морях.
   - Станэмо як завжды, - сказал Верлатый шоферу с головой-бивнем.
   Шофер тут же увернул вправо и за невысоким маслинником встал. Пассажиры выпрыгнули из машины. Рядом с дорогой на лужайке стоял одноэтажный саманный дом. Дом был явно нежилой, - может, лесничество, может, контрольно-пропускной пункт, - и никого в нем вроде не было.
   - Отдохните пока тут, мы все оформим, потом вас проводят в республику.
   - Когда ж проводят? Вечер на дворе. Тогда уж лучше бы до утра.
   - До утра не полагается. Тут еще территория "нэзалэжникив". Они следят строго. А мы, мы - там! - Батько махнул рукой куда-то за песчаную гору.
   Враз посерьезневшие батько с хлопцем сели в машину, уехали. Иванна походила по комнатам, заглянула во все углы - никаких признаков того, что здесь кто-то жил, никакой еды или припасов, только пятилитровый алюминиевый чайник на газовой - впрочем работающей - плите. Вернувшись в прихожую, она села на кожаный диван, прильнула к Нелепину.
   - Никого. Хорошо как! Надоели... Надоели все! - шептала она, расстегивая на Нелепине рубаху, расстегиваясь и сама. - Они надоели... А ты нет! Не надоел... - тут же она бросила раздевать все еще о чем-то думающего Нелепина, быстро и до конца разделась сама, мягко, как пантера, изогнула спину, ухватив его за самый корешок, повлекла на себя.
   В острых, нестерпимо-смелых, как тесак параноика, ласках ночь к ним прихлынула быстро, почти мгновенно. За окнами домика крупно, словно кристаллы сахара на черногречишном меде, проступили три-четыре звезды. Метнулась мимо окон, крикнув что-то глупо-нежное, неуклюжая ночная птица, и снова все примолкло.
   - Зажги свет, Вась...
   Нелепин нащупал над головой выключатель, щелкнул им, свет не зажегся.
   - Сейчас, - нехотя встав, он пошел в коридор искать пробки. Иванна накинула на голое тело вынутый из небольшого общего их чемоданчика халат. В дальних комнатах домика что-то, как ей показалось, несильно грюкнуло.
   - Вась, ты?
   Ответа не было. Тогда Иванна встала и почему-то на цыпочках пошла Нелепина искать. Она нашла его в комнате, выходившей на другую сторону дома. Нелепин как подошел к окну, так и стоял не в силах от окна отлипнуть.
   - Глянь!
   Иванна подошла, стала сквозь стекла вглядываться в темень.
   Но и вглядываться было незачем, в глаза и так сразу бросалось: на песчаной, поросшей редким лесом горе кто-то был. Вспыхивал по временам огонь, долетали звуки, похожие на унывное пенье.
   - Там, эта самая... республика?
   - Не знаю... Ты туда глянь. - Нелепин сжал узко-холодную женскую кисть.
   Правей, там, где в темную высь уходила песчаная гора, непрерывной вереницей вверх, вниз, в стороны сновали синие огоньки.
   - Что это, Вась? Ищут кого, что ль?
   За забором раздался стук. Иванна и Нелепин как по команде развернулись влево. Дом был обнесен сплошным и высоким деревянным забором, ворота и калитка были со стороны фасада, но с тыла могла быть, как это обычно принято в сельских усадьбах, и калитка запасная. Просунулась меж столбом и штакетиной в белом рукавчике рука, Иванна судорожно потянула воздух, рука белая щеколду отвернула, калитка отворилась. В проеме стоял хлопец-адъютант в белой рубахе. Он помахал рукой темным окнам, будто чувствуя: за ним наблюдают.
   - Спужались? - крикнул он прилипшим к стеклам Иванне и Нелепину. Голос хлопца на середине слова сломался. - Я сам спужался! Идемте! Батько клычуть!
   - Погодь! Да зайди ты. Что, разве завтра нельзя?
   - Нияк нэ можна. До нашой рэспубликы местни власти никого нэ дозволяють пускаты. Мы ж як та загряныця! Посты, автоматчики, зранку вас зразу ж и затрымають! А ноччю проскочим!
   - Зайди, погрейся, - сказал сквозь стекло Нелепин. Форточку или окно, переговариваясь с хлопцем, он так и не распахнул. - Мы сейчас соберемся.
   Пока собирались, луна окончательно вошла в курчавящиеся облака, и, хоть иногда сквозь их потертости посвечивала, стало почти темно. Из-за этих смешавшихся с лунным светом облаков темень приобретала какой-то мрачноватый хвойно-зеленый оттенок. Подхватив легкий чемодан, втроем скользнули они в калитку и по ровному, уже подсохшему после весенних дождей лугу двинулись к песчаному горбу.
   Чуть погодя, Нелепин потянул за рукав ушедшего вперед хлопца:
   - Что там за огни, справа? Сейчас не видно их, а до этого мелькали все время.
   - А я знаю? Мабуть, контрабандисты, можэ, ще хтось. Тут у нас всякэ бувае...
   Через несколько минут все трое были на песчаном горбе.
   - Вон опять, смотри! - показал Нелепин вправо, вглубь только теперь заприметившегося леса. - Во куда повернули! А я-то думал: почему не видно их? Обойдем?
   - Як обийдешь? Трохы в сторону визьмем. От бачите? - Показал он на круглящийся серой тыквиной отдаленный песчаный холм. - Туды нэ пидэм. Там блок-пост "нэзалэжникив". Пидэм ливиш, до виноградныкив, до сторожевой вышкы. Вона пуста, нэма на ний никого. А за вышкою ричка, - хлопец старался говорить уверенно, - дали прыстань. А на прыстани - вжэ наши.
   - Тогда двинули? - Нелепин собрался было сказать что-то радостное, похлопать хлопца по плечу, ободрить, но тут с темной кучугурины, с той стороны, где, по словам хлопца, был блок-пост "нэзалэжникив", раздирая вкось плотно-серую мешковину рассветной тьмы, ударил автомат. За ним второй, третий, еще, еще! Нелепину показалось: он бежит, на бегу его кто-то бьет острым ледяным коньком в плечо, ледяной ожог разрастается, опрокидывает наземь, волочит по песку. Песок становится грубым, острым, непроницаемо черным...
   Ложный путь и ложный след
   Никодим Фомич, следователь Степененко, мигал так часто, что, когда миганье наконец прекращалось, глаза его из-под бесцветных век глядели на свет божий совсем ошалело. "Кто это перед нами? Какого рожна? Зачем?" словно бы спрашивали глаза у подследственных. Впрочем, несмотря на эту мигательную, а пожалуй, - и умственную слабость, следователем Степененко все еще оставался. Хоть и допускал порой просчеты и ошибки, приводившие к последствиям тяжким.
   В деле об убийстве старика Яхирева Степененко как раз такую ошибку на взгляд прокурора Осташкина - и допустил. А именно: вместо того чтобы искать заказчика и организатора убийства (а он, по мнению прокурора, был), Степененко в каком-то припадке бешенства, ослепленный праведным, но неуместным при расследовании гневом, переловил и пересажал по очереди всех четырех мальчишек. Переловил-то он их лихо, но следствие тут же зашло в тупик. Где ящик с коллекционным оружием? (Разговор мальчиков о ящике удалось подслушать.) Где доказательства вины задержанных? Пока все держалось на звонке неизвестного да на нескольких, несомненно, указывающих на их вину, но доказательствами не являющихся оговорках мальчиков. А стоило прокурору на время отлучиться, как следователь совершил еще одну ошибку! Одновременно с задержанием ребят возникла у прокурора мысль - ее поддержали и оперативники, и тот же следователь. Мысль была простая: отпустить кого-то из ребяток на свободу да и походить за ним как след! На том и порешили. Прокурор отбыл на три дня в Сарапул, и за это время Степененко успел совершить еще одну и самую тяжкую ошибку: вместо Гешека - единственного, кто, по общему мнению, мог вывести на организатора убийства, - отпустил рыхленького Мацу.
   "Ведь Мануил этот, Серебро, если и знает организатора, то непременно спугнет его, тогда ищи-свищи!" - негодовал прокурор.
   - Куда еще ходил Серебро с тех пор, как вы его отпустили? - снова звонил прокурор раздолбанному им несколько часов назад Степененке. - Может, в магазин, в школу, на дискотеку?
   - А куда ему ходить? В Ближнее Село ехать собрался.
   - Звонил куда-нибудь?
   - Звонил, - нехотя отвечал Степененко. - Только что, из автомата. Кому - устанавливаем.
   - Глядите, не потеряйте мне его! - раздражал себя попусту прокурор. Но и Никодим Фомич, следователь Степененко, тоже раздражен был до крайности. Эта старая гэбэшная вошь! Этот заржавленный крючок! Не понимает элементарных вещей! Не понимает: гуманизм ни при каких обстоятельствах не позволяет держать пацанов в тюрьме. Именно из соображений гуманности Маца и был отпущен. Но разве "этому" объяснишь-расскажешь, что вот и отец отпущенного прибегал, волосы на себе рвал, обещал запереть сына накрепко. И правильно, пусть запрет! Самого бы прокурора недельку-другую на нарах подержать!
   Картинка "прокурор на нарах" взвеселила Никодима до крайности.
   И Никодим Фомич хохотал: бурно, заливисто. Хохотал и думал об одном: как земля носит этих законопослушненьких вшей? "Да, да, земля! перекинулись вдруг мысли следователя совсем на другое. Надо землю во дворе поглубже проверить! Маца же этот никуда не денется. Может, еще и выведет на кого надо. Да и был ли этот "кто-то"? Тут - вопрос! Этим-то вопросом и надо огорошить прокуроришку при встрече!"
   А тем временем случайно ускользнувший от оперативников на Покровке Маца с гранатой в кармане шел в Тетрагон взрывать Урода...
   О взрыве в Тетрагоне Урод услышал быстро, минут через сорок. Услышал как раз тогда, когда, напуганный беззубой головой, взбирался со второго этажа "Аналитички" на шестой. И враз перед ним вытянулась вся им задуманная и умело выкованная цепочка: мальчики, убитый старик, особняк на Солянке, ЗИС, который он гонял к особняку, длинный дурачок, продержанный вместо Нелепина у входа в особняк больше пятнадцати минут. Нет, здесь был порядок! Любой следователь такую цепь с крюком на конце заглотнет. А уж после событий на фирме, о которых Урод узнал совсем недавно и в которых этот самый Нелепин был, без сомнения, замешан, тем боль! Нет, здесь все о'кей! Взрыв хоть и разворотил дверь бывшего агавинского кабинета, к самому Уроду никак не подводил. А раз так - опасаться нечего. Но вот поторопиться, без сомнения, следует!
   А вот Дюдя Тимерчик пошел по ложному пути. Да, так! Теперь он это понял ясно, отчетливо. "Не надо быво так нагво налетать на эту говняную фирму. Не надо быво устраивать скотский дебош! Надо быво купить всех. А кто на дебош его товкнул? Кто оставил маленького чмок-астронавта без разработок, без банка данных, без главного научного специалиста фирмы по фамилии Дурнев - словом, без штанов? Кто придал делу ненужную огласку? Кто вообще должен ответить за все?"
   Чувствуя, что совершает еще одну и, возможно, непоправимую ошибку, Дюдя уволил Срамоту со Свечным.
   Теперь действовать приходилось одному. И в первую голову надо было вернуть Дурнева Валерьян Романовича из нетей в Москву. Здесь Свечной и Срамота были не помощники. Здесь требовались людишки помощней! Людей, способных вернуть кого угодно и откуда угодно, Дюдя нашел весьма скоро. Но вот как этого самого Дурнева найти? Здесь пахло безнадегой. Делом фирмы занималось ФСБ, а туда Тимерчика и на пушечный выстрел не подпускали. И вдруг золотой этот ученый, платиновый этот Дурнев объявился сам! Не сразу, ох не сразу, но объявился. Письмо, лох, написал! На адрес фирмы! Ай да башка ученая! Конечно, прежде чем к нежданной почте потянулись грязные лапы ФСБ, Дюдины люди на фирме письмо ухватили и на Старую площадь доставили. Адресовано оно было нынешнему руководителю "Холзана" доктору медицинских наук - читай: старой калоше - В. Авилову. В письме, кроме жалоб на жизнь и нескольких строк псевдонаучного вранья, ничего ценного не было. Но был обратный адрес! И хоть далековато залетел ученый (за границы России, дрянь, сиганул!), теперь установить с ним контакт, а если надо, то и вывезти силой (вместе с неким Нелепиным, который тоже, как выяснилось из письма, был носителем какой-то особо ценной информации) - особого труда не составляло. Дюдя и стал такой вывоз готовить. А здесь - второе письмо! В нем Дурнев, пеняя старичку Авилову за молчанье, писал, в частности, и о том, что этот самый "носитель" Нелепин сбежал дальше на юг, в некую Русско-Украинско-Бессарабскую Республику (сокращенно РУБР), да и сам Дурнев через несколько дней собирается в столицу этой дохло-наглой республики выехать. Здесь был шанс! Незаконная республика! Раковая опухоль на теле братского государства!