Евтушенко Алексей Анатольевич. Охота на Актеона

   Это оказался довольно большой, отлично сохранившийся и замечательно подготовленный для жизни и работы нескольких десятков людей, бункер.
   И здесь они нашли то, что чаще всего ищут пластуны: еду в консервах, стрелковое оружие и боеприпасы. Все, на первый взгляд, в очень неплохом состоянии.
   – Видишь, – сказал Тьюби, показывая Касе на вскрытый Ровего металлический ящик, в котором лежали, обернутые в помутневший от времени, но все еще прозрачный пластик и покрытые застывшей смазкой, автоматы. – Это то, о чем я говорил. Немного с ними повозиться – и можно стрелять. Уверен, что консервы тоже не испортились. Но сами проверять не будем – на это у нас есть специалисты.
   – Думаю, не только консервы, – оживленным голосом провозгласил Фат, появляясь из-за угла с двумя литровыми, наполненными почти под самое горлышко какой-то темной жидкостью, стеклянными бутылками в руках. – В соседней комнате нашел. Там этого добра полно. И водка в том числе.
   – Ух, ты! – восхитился Ровего. – Вот это, действительно, находка!
   – Неужели коньяк? – приподнял брови Бес.
   – Он самый, командир, – осклабился Нигга. – Давненько нам такая добыча не попадалась.
   – Ну, значит, чутье меня не подвело, – сказал Тьюби. – Что ж, поиски, думаю, окончены, и можно теперь приниматься за обычную работу.
   То, что Тьюби назвал «обычной работой», заключалось в том, чтобы перепрятать в другое место большую часть найденного спиртного и завалить-замаскировать вход в бункер, а затем и в подвал.
   – Коньяк и водка нам, пластунам, самим пригодятся, – пояснил Ровего Тепси, когда она задала соответствующий вопрос. – В виде, так сказать, законной награды за риск. На всех тут все равно не хватит, а если оставить, как есть – начальство отберет. Опять же, половина, считай, из этих бутылок окажется негодной к употреблению.
   – Почему? – спросила Тепси.
   – Где-то пробка окажется недостаточно плотно пригнана, и – все. Воздух попал, процесс окисления пошел, продукт испортился. Между прочим, у коньяка, как показывает опыт, больше шансов сохраниться. Не знаю даже отчего это.
   – Дубильные вещества, – сказала Кася. – Они придают дополнительную защиту, как мне кажется.
   – Может и так, – согласился Ровего.
   Дегустацию провели вечером, перед ужином.
   В обеих, первоначально найденных Ниггой бутылках, коньяк сохранился отменно. Но продолжать столь удачно начавшийся вечер пластуны, к некоторому удивлению Каси и Тепси, не стали, ограничившись ста граммами раритетного напитка на человека.
   – Надо же, – сказала Тепси, когда Фат Нигга решительно закупорил открытые бутылки и отнес их в тайник. – Я думала, что вы их обе того… выпьете. Ну, одну уж – точно.
   – Выпить мы любим, – сказал Бес. – Как все мужчины. Иногда даже крепко выпить. Но только в подходящих условиях. Сейчас условия явно не подходящие. Слишком опасно. Думаю, что оперативницы Службы FF тоже не особо пьют во время выполнения задания.
   – Вообще-то, да, – хмыкнула Кася. – Дисциплина есть дисциплина. Хотя разные ситуации бывают.
   – Разумеется, – согласился Тьюби. – У нас тоже дисциплина и разные ситуации. Сейчас, как мне кажется, ситуация не позволяет как следует выпить. Или ты считаешь иначе?
   – Нет, просто…
   – Просто одно дело – мы, Служба FF, и совершенно другое – вы, дикие. Так? – жестко осведомился Бес.
   – Ну да, – поддержал командира Ровего. – Откуда у «диких» может взяться дисциплина? Они же дикие. Только и умеют, что грабить, пить и насиловать женщин.
   – Можно подумать, – нахмурилась Кася, – что вы давали массу поводов считать вас другими.
   – Можно подумать, – немедленно парировал Тьюби, – что вы даете нам возможность иначе себя вести.
   – Ага, – сказала Тепси. – Вам, мужчинам, только дай такую возможность. Тут же захапаете все, до чего дотянетесь. А нас, женщин, снова в рабство. Знаем, проходили. И не одну тысячу лет. Как это там говорилось… Женщина, знай свое место. Церковь, кухня, дети…
   – Курица – не птица, баба – не человек, – подсказала Кася.
   – Вот-вот! А языки? Во многих ваших, так называемых мировых языках, на которых говорили десятки и сотни миллионов людей, «человек» и «мужчина» обозначались одним словом, а для женщин было отдельное, специальное. Язык-то не обманешь – он всю вашу мужскую суть выражает…
   – Так это же исключительно в знак особого расположения! Особое расположение – особое и слово! – засмеялся, было, Фат Нигга, но, обожженный взглядом Тепси, умолк.
   – Баба с возу – кобыле легче! – не успокаивалась Тепси. – Ну, и оставили мы вас без баб. Что, легче вам стало?!
   Тепси раскраснелась. Серые глаза сверкали, длинные белокурые волосы разметались по плечам.
   – Вот, что хороший коньяк с… э-э… человеком делает, – заметил Фат и подмигнул Рэю. – Каких-то сто грамм, а результат волшебный. Был человек просто симпатичный, а стал – писаная красавица. Просто глаз не отвести, честное пластунское!
   Тепси уже открыла рот, чтобы достойно ответить, но ее опередил Бес.
   – А вам стало легче? – тихо и очень серьезно осведомился он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Допускаю, что первые годы и даже несколько десятилетий вам было неплохо. Может быть, и всю первую сотню лет. Как же! Вы строили новый мир. Сами. И не было рядом ненавистных мужчин, готовых в любую секунду отобрать у вас руль и рычаги и отправить на кухню, в церковь или к детям. Не было этих вечных угнетателей, этих самодовольных глупых и чванливых петухов, невероятно гордящихся тем, что болтается у них между ног. Не было этих алкоголиков и убийц, готовых по малейшему поводу развязать и пьяную драку, и бессмысленную войну. Мало того. Я даже готов признать… да что там готов – я признаю, что вы смогли этот новый мир построить. И он, действительно, оказался во многом лучше прежнего. То, что вам удалось полностью изжить войны, свести к минимуму преступность и поднять из ядерных руин цивилизацию, заслуживает не просто уважения и восхищения, а глубокой благодарности. Это был самый настоящий подвиг, и он останется в истории человечества навечно. Но. Что случилось потом?
   Бес выжидательно замолчал, переводя взгляд с Тепси на Касю и обратно.
   – А что произошло? – дернула плечом Тепси. – По-моему, ничего такого особенного не произошло. Лично мне все нравится.
   – Брось, Тепси, – вздохнула Кася. – Он прав. Не может нынешнее положение нравиться. Если, конечно, человек не болен психически и не полный идиот. Мы же говорили об этом сто раз. С недомолвками, с намеками, но говорили. Наше общество в жесточайшем системном кризисе, выхода из которого лично я пока не вижу.
   – Общество… системный кризис… – пробормотала Тепси. – Я и слова-то такие с трудом вспоминаю. Но, если уж вспоминать, то мы знаем из истории, что любое общество время от времени попадает в кризис. В том числе и системный. У нас общество еще очень и очень молодое. Что такое полторы сотни лет? Песчинка в прибрежных дюнах, если сравнивать с историей человечества. И этот кризис, если он даже и есть (ну, ладно, ладно – есть, согласна!) у нас первый. Преодолеем как-нибудь. Рассосется.
   – Боюсь, что как-нибудь не получится, – сказал Бес. – И не рассосется.
   – Почему это?
   – Потому что системный кризис можно преодолеть лишь путем внесения кардинальных изменений в ту систему, в которой он случился.
   – Ну, ты, командир, и даешь, – произнес Ровего. – Эк завернул. Аж до костей пробрало.
   – Учись, пока молодой, – пренебрежительно заметил Тьюби. – А то так и останешься навечно в обычных пластунах.
   – И какие же изменения, по-твоему, необходимо внести в нашу систему? – осведомилась Кася. – Давай уж, говори. Нам, действительно, интересно.
   – Изменения простые. Вам нужно изменить статус тех мужчин, которыми вы владеете, и начать по-настоящему сотрудничать с нами, свободными мужчинами.
   – Ничего себе – простые! – засмеялась Тепси. – Да это чистая утопия. И как нам с вами сотрудничать, если у нас непрерывная война? И вообще…
   – Значит, надо заключить мир, – спокойно ответил Тьюби. – Просто взять и договориться. Делов-то.
   – И… и как это, по-твоему, можно осуществить практически? – спросила Кася.
   – Практически? Хм… Ну, например. Скажите, в каких вы отношениях с вашим начальством?
   – Начальства у нас много, – уклончиво ответила Кася. – Тебя кто именно интересует?
   – Кася, не увиливай. Меня интересуют те, кто способен принимать решения. И отвечать за них. Вот, скажем, эта ваша начальница Службы FF города… как ее… Йолике Дэм, вспомнил. Вы ее хорошо знаете?
   – Ну… Допустим, знаем. А что?
   – Вы к ней вхожи? – напирал Тьюби. – Можете, если что, обратиться к ней непосредственно?
   – Конечно. Йолике весьма демократична в этом отношении.
   – Очень хорошо. Теперь представь себе такую ситуацию – пока только представь, не больше. Мы вас отпускаем на свободу. Вы являетесь к Йолике Дэм и говорите, что руководство Подземелья ищет пути к диалогу и сотрудничеству. Не хотят, мол, «дикие» больше воевать. Хотят мириться. Сможет Йолике с этой информацией пойти к вашей Первой?
   С минуту все несколько ошарашенно молчали.
   – Нет, коньяк точно уж слишком хороший оказался, – констатировал Фат. – Мозги набекрень. Хотя странно – я-то в порядке, да и Рэй, вроде, тоже. Ты как, Рэй?
   – Нормально, – сказал Ровего. – И еще бы от ста грамм не отказался.
   – Когда ты отказывался… О, понял! – воскликнул Нигга. – Доза не та была. Не командирская. Бес, тебе еще налить?
   – А вот налей! – с вызовом сказал Бес. – И не паясничай. Серьезный разговор стоит риска. А мне кажется, что разговор у нас намечается серьезный.
   Фат Нигга покачал головой, поднялся и пошел за спрятанным коньяком.
   – Погоди, – сказала Кася. – Я не поняла. Какой еще серьезный разговор? Ты нас вербуешь, что ли?
   – Еще чего. Ты мне и так нравишься. Просто мне неожиданно пришла в голову эта мысль, и она показалась мне очень интересной. Со мной такое бывает иногда. Но ты мне не ответила. Сможет Йолике Дэм пойти с такой информацией к Первой или нет?
   – Смочь-то она сможет, – пробормотала Тепси. – При условии, что ей служба надоела.
   – Не уверена, – сказала Кася. – Йолике умная, бить в лоб подобным предложением не станет. Иное дело – мы. Я, честно говоря, не очень представляю… Да ну, ерунда все это. Играть можно во все, что угодно. И представить себе тоже можно все, что хочешь. На то нам и воображение. А толку? Вот если бы мы точно знали, что нас отпустят домой с подобной миссией, я бы точно и ответила.
   – Все-таки хитрый вы народ, женщины, – сказал Ровего. – Ишь ты, точно им знать надо. Командир еще не решил. Верно, командир?
   Бес не ответил. Прислонившись к стене, он задумчиво глядел в разбитое окно, за которым догорал закат.
   Вернулся Нигга с коньяком и налил всем еще. Молча выпили и закусили остатками ужина.
   – А вы, господа пластуны, боевые, мать вашу, товарищи, что скажете? – осведомился Тьюби. – Как вы смотрите на подобную авантюру?
   – Так ты это серьезно? – Фат в задумчивости поскреб небритый подбородок. – Вообще-то, ход интересный. Но уж больно рискованный.
   – Риск – дело благородное, – сказал Бес. – Мы всю жизнь рискуем. И что? Ничего. Как сидели под горами, так и сидим. И отцы наши там сидели, и деды. Вам хочется, чтобы там же сидели ваши сыновья? Мне лично не хочется.
   – По закону за подобные штучки полагается расстрел, – безучастно заметил Рэй. – В лучшем случае станем труднями навечно. Без права возвращения прежнего статуса. Будем кирками махать всю оставшуюся жизнь. Оно нам надо?
   – Оно – не надо, – ответил Бес. – Да тебе ничего и не грозит, не ссы. Если я решусь, то всю ответственность возьму на себя. Скажу – сам отпустил. Ночью, пока все спали. А вы и не знали ничего.
   – А вот обижать меня не надо, – насупился Ровего. – Взяли моду. Как самый младший, так сразу обижать. Вместе ответим, если что. Я за чужой спиной никогда не прятался и впредь не собираюсь.
   – Молодых положено обижать, – назидательно сказал Фат. – Они от этого быстрей взрослеют и мужают. Вообще-то, если серьезно, то рискнуть можно. Особенно, если ты Бес, предварительно уже поговорил со Шнедом. Ведь поговорил, а? По глазам вижу, что поговорил.
   Бес засмеялся.
   – Был кое-какой разговор, – признался он. – Не то, чтоб полностью в тему, но где-то рядом. Думаю, что если на самом деле решу отпустить Касю и Тепси в город с этим предложением, то сумею убедить Ганна в правильности своего решения.
   – Э! – воскликнул Рэй. – Тогда я не понял, зачем весь этот сыр-бор. Проводим рейд, возвращаемся все вместе домой, ты уговариваешь Ганна – и все дела. Пусть он сам их и отпускает. Хозяин-барин.
   – Ты не все знаешь, Рэй, – покачал головой Бес. – Да я и не собираюсь тебе все рассказывать. Тут еще крайне важно поставить всех наших перед фактом, что переговоры уже практически начались. То есть, если решать, то решать надо самим. А не ждать, когда за нас это сделает Шнед. Ему могут и не позволить это сделать.
   – Запросто, – подтвердил Нигга.
   – Начальнику Штаба кто-то может не позволить что-то сделать? – изумился Ровего. – И кто бы это мог быть, хотелось бы знать? Хотя… – Ровего задумался.
   – Меньше знаешь – лучше спишь, – сказал Фат.
   – Эй, мальчики, – окликнула их Тепси и звонко щелкнула пальцами. – Я вижу, о нас вы совсем забыли. Сидите тут и рассуждаете о том, стоит вам рисковать или нет. А о нашем риске вы позаботились? Да мы еще десять раз подумаем и не согласимся. Да, Кася?
   – То, что десять раз подумаем – это верно, – ответила Кася. – А вот согласимся или нет… У нас за общение с «дикими» в плену никаких штрафных санкций и наказаний, не говоря уж о расстреле, не полагается. Наверное, потому, что прецедентов не было. Поэтому я предлагаю следующее – вернуться к этому разговору позже. Когда ты, Бес, окончательно созреешь для принятия решения. Вот тогда мы сядем и на абсолютно трезвую голову все детали и обговорим. Хорошо? А сейчас я бы предложила лечь спать. Не знаю, как вы, а меня после этого коньяка что-то в сон потянуло. Устала, наверное.

Глава XXII

   После того, как Марта Нета, Барса Карта и Тирен Лан отправились за горы на поиски своих подруг и сослуживиц, Джу Баст прогостила на ферме еще день, а на следующее утро засобиралась домой.
   Она видела, что Миу Акх из-за большого количества работы уже не может уделять ей столько времени, как в самом начале ее приезда и понимала, что пора, как говорится, и честь знать. Хотя, разумеется, это не было главным. Она могла бы оставаться здесь сколько угодно, но…
   Как бы замечательно, комфортно и душевно ни чувствовали мы себя в гостях, думала художница, глядя из окна на утреннюю реку и деревья за рекой, наступает время, когда нестерпимо хочется домой. Пусть даже никто нас дома особо не ждет и нет там слишком важных и неотложных дел, а… Все равно хочется. Наверное, гостевание для того и существует, чтобы человек мог острее почувствовать, как он любит свой дом и насколько в нем нуждается. У Миу очень хорошо. Лучше всех. Но… Вот то-то и оно. Домой. Прямо сегодня и поеду.
   Миу она сообщила о своем решении за завтраком.
   – Ну вот, – заметно расстроилась хозяйка. – Прям, как сговорились. Ну, эти-то понятно – у них дело важное и срочное. А ты? Что тебе в городе делать?
   – Вообще-то, я работаю, – напомнила Джу.
   – Так работай здесь. Кто мешает и чего не хватает? Мастерская есть, компьютер с выходом в Сеть тоже. И вообще, ни о чем заботиться не надо – ни еду готовить, ни стирать-убирать. И ты мне совершенно не в тягость. Наоборот. А?
   – Все так, – вздохнула Джу. – Но… Понимаешь, что-то домой сильно захотелось. Ты вспомни, как это бывает. Гостишь ты, скажем, у меня. И что? Сколько выдерживаешь? Два дня, не больше.
   – Сравнила, – фыркнула Миу. – Твой город и моя ферма. У меня же в тысячу раз лучше. Воздух, чистая речка, свобода! А там что? Только и думаешь, как кому-нибудь ненароком палец на ноге не отдавить или простым словом не обидеть. Это, видишь ли, не принято, то, понимаешь, невежливо. Сюда не плюнь, там не сядь, здесь не стой. Клетка – она и есть клетка. Только большая.
   – Может, и клетка, – согласилась Джу. – Но эта клетка – мой дом. Мне там хорошо.
   – А здесь тебе, значит, плохо.
   – Миу, родная, ну я тебя прошу, не надо. Мне здесь тоже очень хорошо. Но не могу же я все время жить у тебя…
   – Почему это? – удивилась Миу. – Живи.
   – Спасибо за предложение. Если что случится, обязательно воспользуюсь.
   – Что еще может случиться? О чем ты?
   – Да ни о чем, просто к слову пришлось. Хотя, ты знаешь… – Джу неожиданно замолчала с отсутствующим видом.
   – Эй, – позвала ее Миу через некоторое время. – Ты где? Вернись на землю, художница!
   – Что? Ой, прости, – Джу тряхнула головой. – Задумалась. Так о чем это я?
   – Вот и мне интересно, о чем, – сказала Акх. – Мы говорили, что ты воспользуешься моим предложением всегда жить здесь, если что-то случится с твоим домом. Вот я и спросила. Что может случиться?
   – Да, верно… Понимаешь, у меня какое-то странное предчувствие. И, по-моему, я только сейчас это осознала.
   – Что осознала? Что у тебя предчувствие?
   – Да.
   – Предчувствие художницы – дело серьезное, – сдержала улыбку Миу. – И в чем оно заключается?
   – Если б я знала… – Джу подперла голову обеими руками и еще раз вздохнула. – Ведь предчувствие потому и предчувствие, что словами его не передашь. То, что пред, перед чувством. Тут и чувство-то иногда с трудом выразить можешь, а уж предчувствие… Как бы это… Мне кажется, что впереди нас всех ждет что-то большое и новое. И даже, может быть, страшное и опасное. Я не могу понять, что это такое и не знаю, как мне к этому относиться.
   – Я знаю, что с тобой на самом деле, – решительно заявила Миу. – Ребенка тебе пора рожать, вот что. Самое время.
   – Ребенка… И что потом?
   – Потом, как все. Выкормишь и отдашь в интернат. Поверь, сразу все станет на свои места, и всякую маету и предчувствия, как рукой снимет. Мы, женщины, все-таки самой природой предназначены рожать и должны это делать. И даже не потому, что общество требует. Организм наш этого требует. А если организму не давать рожать, то он протестовать начинает. В виде разных там предчувствий и неясной тоски. Со мной тоже так было, поверь. А как родила – все прошло.
   – Как все просто у тебя, однако. Родить, выкормить, отдать.
   – А зачем усложнять? Все так делают. Что тебя не устраивает?
   – Да все меня не устраивает! – воскликнула Джу и даже пристукнула в сердцах ладонью по столу так, что Миу Акх, не привыкшая к подобному проявлению чувств подруги, вздрогнула и подскочила на стуле. – Вот тебя взять. Когда ты родила?
   – Два года назад, – несколько растерянно ответила Миу.
   – Кого?
   – Сына. Эй, ты чего? Ты прекрасно знаешь…
   –Погоди. Я ничего не знаю. Я знаю только, что ты родила сына, выкормила его и отдала в интернат для мальчиков, где из него вырастят раба-специалиста. Или раба-производителя. Но в любом случае – раба. Так?
   – Конечно. А как же иначе? Если бы я родила дочь…
   – Да не в этом дело! – Джу уже не скрывала эмоций. – Я не об этом. Скажи, сколько ты не видела своего сына?
   – Год, кажется. Ну и что? Да я его, может, вообще никогда уже не увижу. Таков закон.
   – Закон мне известен. Мне другое неизвестно. Ты бы хотела его увидеть? Прижать к груди, поцеловать… Ведь это твой сын! Ты девять месяцев носила его в себе, потом родила, год выкармливала грудью. Неужели у тебя к нему не осталось совсем никаких чувств?
   – Ну, знаешь! – вспыхнула до корней волос Миу. – Это уже запрещенный прием. Мало ли какие у меня могут быть чувства? Благо нашего общества выше чувств отдельной сестры-гражданки.
   – И это говорит свободная фермерша! – хлопнула в ладоши Джу. – Та, которая еще пару минут назад убеждала меня в том, что только она истинно свободна, а город – это тюремная клетка. Где же твоя свобода, Миу, если ради блага нашего общества ты готова пожертвовать любовью?
   – Погоди… – Миу выглядела уже вконец растерянной. – Ты что же, хочешь сказать, что надо было пойти на преступление? Это ведь преступление – оставить ребенка у себя…
   – Да ничего я не хочу такого крамольного сказать, – махнула рукой художница. – И ни на что тебя не провоцирую. Просто сама так не хочу. Понимаешь? Не хо-чу. Может быть, я слишком эмоциональная, но отдать собственного ребенка государству… Ладно еще, если девочка – мы хотя бы знаем наших матерей. А если сын, как у тебя?
   – Мне просто не повезло, – сказала Миу, пожав плечами. – Ничего, кстати, не мешает попробовать еще разок. Что я и собираюсь со временем сделать. Нет, странная ты какая-то, честное слово. Еще скажи, что тебе замуж хочется, как в прежние времена.
   – Я не знаю, что мне хочется, – устало вздохнула Баст. – Я только знаю, чего мне не хочется. Ладно, оставим этот ненужный разговор. Но домой я все рано сегодня поеду, хорошо?
   – Да езжай, конечно, – поспешно согласилась Миу. – И это…знай, что я тебя жду в любое время.
   – Спасибо, солнышко, – Джу перегнулась через стол и благодарно поцеловала подругу в губы.
   Как все-таки непредсказуемо наше ежеминутное сознание, размышляла Джу, выезжая за ворота усадьбы и поворачивая направо – к основной трассе. Ведь поначалу ни о каких таких предчувствиях я и не подозревала. Хотелось домой – и все. А начала с Миу разговаривать да вслух рассуждать и тут же – на тебе. Сначала неясные предчувствия появились, да еще и с оттенком угрозы, а после и вовсе чуть ли не ссора с любимой подругой на почве мировоззренческих расхождений. И ведь не думала я ни о чем таком раньше. Ну, то есть, думала, конечно, но не так… остро, скажем. Ведь прямо как пробило меня. До самой середки души достала несправедливость и неправильность нашей жизни. Да, пусть я не мыслитель. Я – художник. И этого вполне достаточно для того, чтобы понять, где – правда, а где – ложь. Сколько раз, с самого детства, я слышала о том, что мы, женщины, предназначены для любви. И что только с ее помощью нам удалось без войн и потрясений построить тот мир, в котором мы сейчас и живем. Предполагается, что счастливо живем. И что только с помощью любви нам удастся достичь большего… Но как же можно при этом запрещать любить собственного ребенка только на основании того, что он – будущий мужчина? Давить пресловутый материнский инстинкт в зародыше! То есть давить то, без чего и женщина как бы и не женщина уже. Парадокс. Вот мы во многом и стали как бы уже не женщинами… Ведь ребенок, как это ни избито звучит, ни в чем не виноват. При этом – нонсенс! – любить взрослого мужчину вовсе не запрещается! Да, об этом не говорят вслух, и подобное чувство в так называемом приличном обществе считается постыдным. Но ведь все знают, что любить можно. Полутайком, не признаваясь самой себе и – уж тем более – другим, но – можно! Люби на здоровье. Отчего же хозяйке не полюбить мужчину-раба – того, кто изначально в полной ее власти! Хочу – люблю, хочу – убью… Великая Матерь, что за крамольные мысли приходят мне сегодня в голову. Не к добру это. Ох, не к добру – уж я-то себя знаю… Постой, но было что-то несколько минут назад, о чем я не успела додумать, очень важное и тоже связанное с любовью. Что же это…
   Она уже давно вывернула на трассу и ехала по направлению к городу, но совершенно этого не заметила – просто глаза сами следили за дорогой, руки сами удерживали руль, а нога на педали газа сама выбирала оптимальную скорость. Впрочем, северная трасса да еще и в будний день была традиционно полупуста, и ничто не мешало Джу предаваться глубоким и волнующим размышлениям в то время, как ее тело само вело машину.
   Так что же это было? Я думала о том, что нас учили созидательной силе любви… Вот! Любовь должна помочь нам и дальше. Помочь сделать этот мир еще лучше. С тем, чтобы потом, в каком-то там будущем, мы могли перейти в новое, неизведанное и (а как же иначе!) прекрасное качество. Так нас учили. Но факты, а – главное – мои ощущения говорят о том, что мир наш уже долгое время не становится лучше. Он, как я вижу, становится хуже. Так отчего? Мы стали меньше любить Великую Матерь, самих себя и наш якобы прекрасный мир? Не уверена. Так не в том ли тут дело, что наша любовь просто ищет новых выходов и никак не может найти? А если учесть, что новое – это хорошо забытое старое, то отчего бы не предположить, что выходы эти в том, чтобы… Ох, Джу, не заходи далеко, подруга. В конце концов, если быть до конца честной, то Миу может быть в чем-то и права. Ты ведь ни разу в жизни не рожала и не можешь знать – будешь ты любить сына так же, как дочь, родись он у тебя, или нет. Ладно, хорошо, не рожала. А мужчины? Ты хотела бы полюбить мужчину? Не только ради секса, который, несомненно, доставляет массу удовольствия, а по-настоящему. А как это – по-настоящему? М-м-м… с чем бы сравнить. Как Миу, что ли? Ну, допустим. Далековато от истины, но все же. Вот представь себе, что у тебя есть мужчина, который во всем похож на Миу. Только мужчина. И ты его, соответственно, так же, как Миу, любишь. Но еще у тебя с ним и замечательный секс. Ну, хотела бы так? Ох, аж в жар бросило от таких мыслей. А ведь сладко это, признайся, сладко было бы…
   Джу украдкой глянула в зеркальце над ветровым стеклом и увидела свое раскрасневшееся лицо и блестящие глаза.
   Все-таки я хороша, усмехнулась она про себя, – аж самой нравится и, значит, не только мне захочется полюбить мужчину, но и мужчине – уверена! – захочется полюбить меня. Вот она где – моя сила. Сила женщины. В этой несокрушимой и в то же время невероятно гибкой уверенности. Да только жаль, таких мужчин, какие мне нужны, в наше время не бывает.