государственного деятеля? Беда в том, что рано или поздно и его
непосредственное дело упрется в эту проблему, как в тормоз.
Гамалей - мягкий, добрый, спокойный, положительный человек, но
долговременная, умеренная, холостая жизнь приучила его к экономности,
доходящей до скупости, а кроме того, привила ему привычку к независимости в
домашнем обиходе, и, когда он, наконец, женился, он живет в семье точно
отдельным хозяйством.
Даша назначила Балышеву встречу в райкоме утром, в воскресенье, когда
там никого нет, кроме дежурной в приемной, - больше им негде было бы
встретиться наедине. И в этой приемной, пока дежурная докладывала о нем,
Балышев испытывал волнение, сходное с волнением перед экзаменом. Он не видел
Дашу двадцать лет. Встретив ее на заводе, он был поражен ее женственностью в
расцвете сил, ее новым душевным и физическим обликом, и в нем проснулось
былое чувство любви. Но сейчас это не было волнение любви. В юности, хотя
она не ответила ему на чувство его - и в этом тогда была ее власть над ним,
- он все же был настолько более развитой и сформировавшийся человек, что в
чувствах его было и покровительство по отношению к ней, молчаливо ею
признаваемое. Может быть, она сразу и не ответила на его чувство, потому что
не чувствовала себя ровней, - он был человеком другого душевного мира и
склада, она не во всем понимала его, немного опасалась, кроме того, ей
мешали самолюбие и гордость. В переписке, которая возникла между ними, когда
она вышла замуж, это самолюбие и гордость мешали ей показать, что теперь она
его понимает и жалеет о том, что не ответила на его чувство, - разве она
могла сама написать ему, что теперь... роли переменились. И всякий раз,
получая письма ее, будучи тоже женат, он вновь и вновь испытывал волнение
былой любви. Но это казалось уже прошлым. И в письмах его, очень человечных,
все сильнее звучал этот оттенок доброго покровительства. И вот теперь он
впервые понял, что же он потерял в жизни! Во всем ее облике была цельность и
чистота, нравственная высота познавшей жизнь женщины с ее долгом по
отношению к нелюбимому мужу, со всем, что она выстрадала, рожая от него
детей, воспитывая их и вкладывая в них все самое лучшее, что было в ней
самой. Новая духовная жизнь светилась в глазах ее, она обрела эту жизнь
через образование, через большой трудовой и общественный опыт, давшие
природному ясному уму ее осмысленную цель существования. Это не была уже
девушка-работница, ищущая себя, с поразившими его тогда особенностями
пробуждения ее индивидуальности. Это была созревшая, цельная, умная женщина
в расцвете духовной и физической красоты. Она предстала перед Балышевым как
бы на пьедестале, теперь он стоял внизу. И вот он волновался теперь, примет
ли она его душою, не отвергнет ли вновь, не придется ли теперь, когда лучшая
часть жизни осталась позади, вновь снискивать любви ее, но уже на основе
неравенства, обернувшегося не в его пользу. А в общем черт его знает, почему
он волновался, все-таки в этом было что-то и от обычного волнения
влюбленного юноши, неуверенного в том, как будет принята любовь его, которую
нельзя скрыть...
Когда он вошел, она встала из-за своего стола секретаря райкома и
быстро пошла навстречу ему вдоль залитого солнцем зеленого поля, - так
казалось ему, - на самом деле она шла навстречу ему вдоль стола заседаний,
покрытого зеленым сукном. Она смотрела на него, но он не видел ее лица, пока
она не остановилась перед ним. И как двадцать лет назад он увидел сверху, на
уровне своих плеч обращенные на него умные, твердые с неуловимым оттенком
печали темно-серые глаза, - нет, такими они были тогда, а теперь в них
светились любовь, робость, стыд... Она смотрела так на него одно мгновение,
потом быстро положила маленькие руки свои на его широкие плечи и припала
головой к его груди.
И то волнение, которое не было волнением чувств, а волнением, вызванным
побочными движениями души, мгновенно оставило его, - великий покой, который
снисходит на путника или пловца с немыслимым напряжением сил достигшего цели
своей, сошел на его душу, и большое чувство человеческой благодарности,
нежности к Даше, маленькой женщине, так непосредственно после двадцати лет
разлуки отдавшей ему всю себя, - пронзило его... Он обнял ее, и вся она
оказалась спрятанной в его больших руках. Он прижался щекой к ее волосам.
Так они стояли, не говоря ни слова. Та, другая жизнь, которую они прожили
отдельно друг от друга, которую нельзя было ни переменить, ни прожить
сначала, в это мгновение с более отчетливой ясностью, чем они знали это
давно, встала перед ними, как заблуждение, случайность, еще и до сих пор
определяющая выбор жизненного пути для миллионов и миллионов юношей и
девушек. В старину говорили: "Они созданы друг для друга", - пусть так! Да,
они были созданы друг для друга! Они мучительно искали друг друга, они, как
сквозь дебри, пробирались друг к другу сквозь два десятилетия, исказившие их
жизнь. И вот они были теперь вместе, и это и была та единственная правда,
какую только и можно назвать любовью. Они оба чувствовали это и длили это
мгновение, принесшее глубокий счастливый покой их душам, они длили его,
зная, что вслед за этим счастливым мгновением в их души вновь ворвется все
то, что не дало им возможности жить по правде любви и что уже было
непоправимо.
Кто из настоящих инженеров или передовых рабочих, попав в другой город
или район, где есть металлургическое производство, не зайдет в гости к
приятелю и не попросит показать ему завода, - всегда интересно знать, что
делается у других.
Кто-то из инженеров Большегорского комбината, приятель Бессонова,
всегда заезжает к нему и смотрит, что нового на заводе. Теперь уже Бессонов
патриот своего завода, хотя был главным инженером Большегорска, - говорит:
"у нас", "у вас". В 1954 году в Большегорском комбинате должен быть пущен
новый мартеновский цех, но из-за того, что шагнула вперед прокатка, не
хватает металла, покупают слитки у других.
- Какие ты можешь продать нам слитки и сколько?
- Об этом дотолкуемся... Да стоит ли мне вам продавать, когда от вас
никогда, ни в чем не дождешься помощи? Просил помочь кадрами... Это ты,
говорят, не пустил ко мне Гунна?
- Да, Гунна, признаться, я задержал.
- А почему Иванова не дали?
- Иванов сам не захотел.
- Неправда, он мне звонил, говорил, что согласен, но не пускают.
- Значит, цену себе набивал.
Гамалей жене (примирительно, - она плохо стряпает, но очень ревнива к
стряпне своей):
- Нет, это ты добрый борщ сварила, Маруся, - за время воссоединения
Украины с Россией это второй такой борщ: первым наш Богдан угощал русских
послов, а вторым - ты угощаешь меня.
Из черновиков первых глав взять кое-что, не использованное там: о детях
Павлуши и отношениях между ними; некоторые черты Красовского, Вассы, Тины и
особенно Мусы из сцены свадьбы, а может быть, и всю свадьбу; наметки того,
как сложилась "тройка" сталеваров; новый взгляд Павлуши на жену, когда он
видит ее через смятенную, страдающую, не умеющую себя выразить душу ее (стр.
13 черновика); характеристику Вассы (на обороте 15-й стр.); отношения между
Павлушей и Маннуровым и Красовским; детали отношений между Вассой и Тиной
(на обороте стр. 36 и дальше на оборотах страниц), - как одеваются девушки,
в частности; как Вассу оценивает Павлуша; эгоизм Тины и большая душа Вассы
(все, что на обороте 44-й стр. особенно); отношения Павлуши, Тины, Вассы в
тот период, когда Павлуша ухаживает за Тиной; характеристика отношения
мужчин к Вассе (на обороте 47-й стр.).
Ах, каким прекрасным вдруг показалось ей то - кажется уже такое
далекое, далекое - время до замужества, когда жизнь так много сулила ей
всего, всего. Да, как ее все любили в цеху, ее и Вассу Иванову, подругу еще
по ремесленному училищу, о них уже заговорили как об инициаторах движения за
продление жизни машин, на Урале они были первыми, кто поднял это движение в
одно время с Ниной Назаровой*. Но она, Христина Борознова, вышла замуж и все
бросила ради мужа и семьи. Как все это получилось? Как она пошла на это? Она
все пыталась вспомнить, как это началось, и она хорошо помнила, что Павлуша
очень хотел этого, но ведь ей тоже показалось таким увлекательным - наладить
их жизнь, их дом, ведь им так посчастливилось, они сразу начали все, как
самостоятельные люди, никого не было на их плечах, им никто не мешал. Она
любила и теперь Павлушу до полного забвения себя, она видела много таких же
молодых семейств вокруг и могла сравнивать, и она просто знала, что Павлуша
- редкий муж, ей многие могли позавидовать, и завидовали. Она отдала ему всю
себя беззаветно, и действительно, три-четыре года она прожила, как в
счастливом сне, хотя было так много тяжелого и трудного: она с трудом
рожала, и вторые ее роды были даже тяжелей первых, у них долгое время ничего
не получалось с квартирой, и так трудно было им в одной комнате. Но она
как-то прожила три-четыре года, почти не замечая всего этого, вернее, тотчас
же забывая все тяжелое из того бесконечного наслаждения и упоения жизнью,
которое приносило ей это новое положение жены и то внезапное ощущение
свободы, которое ей принесло это новое положение. И она могла считать это
свободой! Какая же она была еще наивная! Она так долго не замечала, какое
значение и влияние в доме все больше приобретала родня Павлуши, все
Кузнецовы, ей казалось все это естественным. На всю страну гремели имена ее
сверстниц и подруг, с которыми она познакомилась на стахановских слетах -
Нины Назаровой, Руффины Рассомахиной, Романовской, - но она не замечала и
этого.
______________
* В сорок шестом году не могло быть движения за сохранность машин. Надо
найти другой повод для соревнования, отвечающий тому времени.
Нет, они наметили это, но Тина вышла замуж, и в силу распадения их
дружеского союза распалось и это начинание. Тем обидней было Тине, когда это
подняли другие.
И вот она оказалась ввергнутой неизвестно когда и как в этот
невыносимый конвейер таких обильных и разных и в то же время таких скучных
[?] и мучительно однообразных дел, и вдруг начала замечать и себя, и мужа, и
всех окружающих, но прежде всего понимать свое место среди всех этих и
близких и далеких людей вокруг нее. И вот она проснулась и поняла, что жизнь
ее безрадостна, что она, Тина, не только стоит на месте, она катится вниз.
Разве можно было считать ее дружбу с Вассой, если она, Тина, оставила
подругу в тот самый момент, когда они взбулгачили весь ремонтный цех. Как ни
быстра на подъем, как ни решительна была Васса, сама она ничего не умела
продумать, все знали, что она, Тина, хотя я была тихой, но более вдумчивый и
упорный работник. Она не умела говорить и всегда выпускала вперед Вассу, но
все знали, что она застрельщица в соревновании, охватившем все цеха
комбината.
И вдруг она вспомнила, с чего это началось, как она "проснулась": ее
"разбудила" Васса, с которой она сама не заметила, как рассталась некоторое
время спустя после ее, Тины, женитьбы. Ведь как же они дружили в те тяжелые
годы войны в ремесленном! Только такие подруги, как они, могли признаться
друг другу, когда они уже немного пожили вместе, что одна из них никакая не
Васса, а просто Василиса, и что она дочь бондаря из Ельца, а другая - вовсе
не Тина, а Христина, и что дома мать зовет ее Христей, что сама она
природная белоруска из деревни, как и мать ее и отец, - это можно сразу
узнать по ее говору - и фамилия ее даже не Борознова, а просто Борозна, но
что, когда отец получал свой первый паспорт, - он работал тогда уже здесь в
Большегорске, ему для простоты заменили имя Лаврен на Лаврентий, а фамилию
сделали Борознов: его так звали в бригаде, где все были русские, и милиции
так было удобнее, а ему это было все равно.
Им вдруг стало смешно, как же это им пришло в голову назвать себя,
когда они поступили в училище и их поселили вместе, и они знакомились с
другими девушками и с ребятами не своими именами, а назвать себя Вассой,
Тиной. Васса сказала, что она слышала где-то такое имя и оно показалось ей
красивей, чем Василиса; Васса - можно без уменьшительного, и оно ей
подходит, такая она крупная, а никто бы не стал ее звать Василисой, а звали
бы, как в детстве, уменьшительным - Васей, а не то Васькой, как мальчишку, и
она уже давным-давно придумала назвать себя Вассой, как только станет
самостоятельной. А Тина подумала-подумала, и не могла вспомнить, откуда она
подхватила это имя - она нигде его не вычитала, и нигде не слыхала его, и
никогда оно ей не приходило в голову, но, после того как она пожила в
Большегорске в первый год войны и отец отдал ее в ремесленное, ей сразу
показалось, что другим может показаться некрасивым ее имя Христя, и ей оно
самой разонравилось, и она даже сама не может объяснить, как она всем стала
говорить, что ее зовут Тиной. Должно быть, это как-то само собой пришло к
ней из городского воздуха. (Потом она видела, что Павлуше нравится, что ее
зовут Тина, сам он любил называть ее Тинкой, и она замечала, что он бывал
недоволен, когда мать и отец по-прежнему называли ее Христей, хотя он,
конечно, никогда бы не мог сказать им это.)
* Несомненно они дополняли одна другую. И в жизни и в работе всякое
решение, за которым должен был следовать поступок, вызревало в Тине
медленно. Нельзя сказать, чтобы даже теперь, а в те юные годы и подавно, она
умела взвесить и обдумать всякое дело со всех сторон, нет, это происходило в
ней само собой, больше даже в чувствах, чем в мыслях, но ей нужно было время
для этого. И когда это назревало и она приходила к решению, она действовала
уже очень последовательно и не отступала от того, на что пошла. В ней был
природный здравый смысл, привитый с детства. Она была аккуратна в делах
домашних, житейских и в ученье, и в работе на станке ей присуща была
спорость - именно спорость, а не скорость, то есть методичность, точность,
аккуратность, приводившие всегда к тому, что всякое дело получалось, это
была не суетливая, не броская удачливость, при равных условиях она всегда
приходила к одинаковому результату, - она работала незаметно, ровно, с
естественным природным расчетом и какой-то непрерывностью в труде, поэтому
на нее всегда можно было положиться, что все будет сделано, если условия
останутся неизменными.
______________
* Очень важно: Павлуша этого не понимал в жене, а люди - организаторы и
руководители - понимали положительные стороны такого характера.
Но, как уже было сказано, она и в женском и в человеческом смысле
развивалась медленно, характер ее все еще не сформировался. Это сказывалось
даже в первые годы замужней жизни, сказывалось, конечно, только на ней,
потому что она была покорна мужу, а он был увлечен ею, и сам, человек очень
темпераментный, ничего не замечал. Но очень много времени прошло, пока в ней
пробудилась чувственность, и еще ничто не говорило, что в ней может
раскрыться страстная натура, не менее страстная, чем Павлуша, - это в ней
еще не пробудилось даже и в намеке.
Такой же она была и в работе. Она не была находчива, если условия труда
менялись, терялась при любом срыве, не говоря уже об аварии. А если надо
было вступить в борьбу, она не умела постоять за себя, - в лучшем случае она
могла не уступить, но никогда не могла чего-нибудь добиться. Это не значит,
что она была застенчива или робка, - нет, даже понятие "скромность" не
вполне выразило бы, кем она была на самом деле, она не бежала от трудностей,
не уклонялась, а шла прямо на них, но шла покорно, молчаливо, как на
заклание, - она не краснела, не потупляла головы перед людьми, она просто не
умела возразить, если с ней были не согласны или наступали на нее, она
смотрела на противника своими необыкновенной чистоты синими глазами,
которые, казалось, ничего не выражали, и молчала, а потом поворачивалась и
уходила, тоненькая, строгая, не изменившись в лице, прямо, можно было
подумать даже горделиво, держа изящную свою головку с этими ровно
переливающимися, как спелый лен на солнце, волосами, которые всегда лежали
так одинаково и ровно и были, казалось, так же невозмутимы и никогда не
могли смешаться, спутаться, как и она сама, как и ее неразвившаяся душа.
И совсем другой была Васса. Крупная, броско-красивая, с широкими
бедрами, крупными руками, темными, почти черными волосами, черными глазами и
черными бровями, она была очень подвижная, сильная, свободная в движениях и
вольная в жестах, вся очень открытая, смелая, и голос у нее был уверенный,
громкий. Черты ее лица с его неуловимой асимметричностью и формы ее тела
были резко обозначены, - это особенно стало заметным, когда она стала
постарше, но поскольку наружность так же неотрывна от движения, как характер
от поступка, при этой ее свободе в движениях, смелости, стремительности,
решительности, той непосредственности, против которой уже ничто не могло
устоять и все было вовлечено ею в круговорот ее собственной деятельности,
при этих ее особенностях все эти резко обозначенные черты ее лица и формы
тела, крупного, сильного, были так ловко увязаны в ней самой природой, что
все казалось в ней гармоничным, ее и в глаза и за глаза называли красавицей
- она и была красавицей. Поскольку она была старше Тины на год и при этих
особенностях ее характера и ее внешности, при ее общительности и активности
в любом общественном деле, в то время как Тину никогда нельзя было услышать
на комсомольском (Тина - беспартийная и не комсомолка) собрании, ее можно
было бы и не увидеть, если бы на головку ее с этими невиданными волосами так
не заглядывались ребята, - вообще Тина была пассивна там, где было много
людей и надо было говорить, а особенно потому, что во всех, решительно во
всех трудных случаях жизни и работы Тина неизменно выпускала вперед подругу,
многие думали, что в этой девичьей дружбе, а в особенности, когда она
переросла еще и в дружбу на производстве, где обе девушки быстро
выдвинулись, первую скрипку играет Васса. Но те, кто лучше знал их, видели,
что в характере Вассы было много стихийного, она все делала рывками, была
изменчива в настроениях, и многое вертелось и в ней самой и вокруг нее без
ясно осознанных цели и смысла. Когда она оставалась без подруги, у нее
ничего не получалось, а Тина могла работать и без нее. И тогда все увидели,
что в этой дружбе все идет так, как посоветует Тина, посоветует не на людях,
не здесь, а тогда, когда их никто не может услышать, когда они останутся
одни и начнут шептаться и делиться своими соображениями, удачами и
неудачами, горестями и радостями, и еще никому, никому, кроме них, не
известными интимными делами, вот, как тогда, когда они лежали в постели и
шептались, а потом заснули, и к ним ворвались Павлуша Кузнецов и Коля
Красовский. Но то, что Тина могла надумать и посоветовать Вассе и что они
могли потом принять, как общее решение, никогда не могло бы быть развито до
своего логического конца, а главное никогда не могло бы стать общественным,
а не индивидуальным делом, если бы Васса не начинала развивать это дело со
свойственной ей решительностью и не пробивала потом дорогу как таран,
сокрушая все на своем пути. Ее можно было видеть и там и здесь - свободная,
сильная, она уже идет по пролету цеха, а вот, не чувствуя ступеней, - так,
несмотря на ее крупный рост, она подвижна, легка на ходу, - взбегает по
лестнице в контору, где в крохотной комнатке нашла себе приют комсомольская
группа комитета, она не идет, она летит на стройных, сильных своих ногах, и
все мужчины оглядываются на нее, вот она говорит с мастером, она смело
смотрит на него своими большими карими глазами, оттененными этими черными
бровями и длинными ресницами, лоб у нее необыкновенно ясный и чистый, а в
глазах у мастера примерно такое выражение, - нет, ты не девка, ты просто
дьявольское наваждение и, если не пойти тебе навстречу... нет, самое
главное, что нельзя не пойти тебе навстречу! И вот она уже с другими
девушками и женщинами в душевой, она хохочет так, что только ее одну и
слышно, и за струями падающего дождя видны ее сверкающие белые зубы, - нет,
она в самом деле дьявольски красивая девка, она хохочет потому, что, конечно
же, она добилась всего, что они с Тиной надумали.
Разность их характеров сказывалась и в том, как они одевались. Тина
любила тона светлые и скромные, она не гналась за преходящей модой, вкусы ее
были постоянны, важно, чтобы все, что она носит, подходило к ее глазам и
волосам, она знала, что именно в этом ее главная прелесть и чтобы все было
скроено так, чтобы не скрыть, а выделить ее тоненькую девичью фигуру, - она
понимала, что, при ее не маленьком, а вполне нормальном женском росте, эта
тоненькая фигура и эти ее волосы цвета спелого льна в сочетании с синими
глазами и есть главная ее прелесть. А Васса любила цвета поярче, она любила,
чтобы ее все видели, чтобы ее все замечали, чтобы на нее все оглядывались.
И даже теперь, когда ее личная судьба сложилась так неудачно, когда она
осталась, в сущности, уже переросшей девушкой, - ведь ей было уже двадцать
пять лет, - даже теперь, когда она стала более сдержанной на людях и в
одежде своей перешла на тона темные, скромные, она отлично знала, например,
какой платок ей носить - малиновый, и какие туфли - сверкающие черные,
лаковые и на высоком каблуке. Все-таки самое красивое, что в ней было, это
ее ноги, стройные, сильные, тонко выточенные в лодыжках, и линия подъема
казалась такой упругой и натянутой до предела благодаря этим высоким
каблукам.
Как же так получилось, что дружба их распалась?
После этой их случайной встречи во Дворце металлургов, год тому назад,
обозначившей душевный перелом в семейной жизни Тины, она не раз мысленно
возвращалась к прошлому и думала: как же это у них получилось?
Когда она продумывала те ранние четыре года - в ремесленном, а потом,
когда они вместе работали в ремкусте, - Тине казалось, что души их были до
конца открыты и не было не только занозы в сердце одной против другой, не
было ничего в жизни каждой из них, чего бы не знала другая. Ах, как Тина
ошиблась! Но она и сейчас еще не видела и не понимала, что это было не
совсем так. Почему она ошиблась? Она и тогда и теперь не в силах была
понимать, что она всегда была больше занята собой, в то время как душа Вассы
щедро изливала себя на всех людей. Тина привыкла к заботам, вниманию Вассы о
ней, привыкла к резковатым, порой даже суровым, - но бесконечно искренним
проявлениям ее доброты и пониманию с полуслова всех ее душевных движений.
Нельзя сказать, чтобы Тина злоупотребляла этим свойством души своей подруги,
нет, она не эксплуатировала их, она пассивно принимала их, принимала как
само собой разумеющееся, - ей было удобно, легко, естественно, уютно с
Вассой и в их скромном быту, и в смысле душевном. Но она никогда не
задумывалась над тем, что, будучи равной с подругой в обязанностях, часто
выполняя даже больше, потому что она была более ровна и методична во всем,
чем Васса, - она, в сущности, мало интересовалась тем, что происходило в
душе Вассы, ее, Тины, душа не видела необходимости, не чувствовала
потребности понять душевный мир подруги, принимала только факт ее
совместного с ней существования. А если так, ей нечего было и дать Вассе в
смысле глубокого удовлетворения ее душевных запросов и движений.
Чувствовала ли это Васса? Она никогда бы не догадалась об этом и не
допустила себя до такой мысли, настолько она любила Тину, но она чувствовала
это. И бессознательно это проявлялось в том, что в самых сокровенных и в
самых трудных вопросах души она не была откровенна с Тиной, а если она не
была откровенной с Тиной, ей уже не с кем было поделиться ими. С самых
ранних дней их дружбы у нее были тайны от Тины, а значит и тайны от всех, в
то время как душевный мир Тины был всегда для нее открытым.
* Люди, не судите друг о друге по первым бросающимся в глаза случайным
признакам! Как часто люди, легко и свободно вращающиеся среди других людей,
вольные в обращении, с душой открытой и отданной всем, благодаря душевной
доброте своей, бывают более одиноки, чем люди, кажущиеся как раз более
замкнутыми, сдержанными и молчаливыми. Как это может быть? Это может быть по
очень простой причине. Люди второго склада часто только кажутся такими, а на
самом деле они просто бедны душою. В то время как люди первого склада несут
в себе так много, что в них всегда найдется еще что-то, самое главное и
сокровенное, что не может быть открыто и отдано, если нет встречного потока
такого же богатства и открытости и доброты души.
______________
* Очень важно!
В дружбе Тины и Вассы Тина была более выдержанна и потому более
счастлива, а Васса была одинока.
Но этого Тина не видела даже сейчас.
Началось ли это тогда, когда Тина вышла замуж и перебралась в комнату к
Павлуше - все там же, в "Шестом Западном"? Да, несомненно это началось с
того времени, но Тина не могла вспомнить ничего такого ни в дни ее
замужества, ни в первый год ее жизни с Павлушей, что можно было бы считать
признаками охлаждения между ними. Оно началось, оно развивалось исподволь,
незаметно, это их охлаждение друг к другу. Им даже трудно было бы назвать, с
какого времени, когда они стали все реже и реже встречаться, а потом все
непосредственное дело упрется в эту проблему, как в тормоз.
Гамалей - мягкий, добрый, спокойный, положительный человек, но
долговременная, умеренная, холостая жизнь приучила его к экономности,
доходящей до скупости, а кроме того, привила ему привычку к независимости в
домашнем обиходе, и, когда он, наконец, женился, он живет в семье точно
отдельным хозяйством.
Даша назначила Балышеву встречу в райкоме утром, в воскресенье, когда
там никого нет, кроме дежурной в приемной, - больше им негде было бы
встретиться наедине. И в этой приемной, пока дежурная докладывала о нем,
Балышев испытывал волнение, сходное с волнением перед экзаменом. Он не видел
Дашу двадцать лет. Встретив ее на заводе, он был поражен ее женственностью в
расцвете сил, ее новым душевным и физическим обликом, и в нем проснулось
былое чувство любви. Но сейчас это не было волнение любви. В юности, хотя
она не ответила ему на чувство его - и в этом тогда была ее власть над ним,
- он все же был настолько более развитой и сформировавшийся человек, что в
чувствах его было и покровительство по отношению к ней, молчаливо ею
признаваемое. Может быть, она сразу и не ответила на его чувство, потому что
не чувствовала себя ровней, - он был человеком другого душевного мира и
склада, она не во всем понимала его, немного опасалась, кроме того, ей
мешали самолюбие и гордость. В переписке, которая возникла между ними, когда
она вышла замуж, это самолюбие и гордость мешали ей показать, что теперь она
его понимает и жалеет о том, что не ответила на его чувство, - разве она
могла сама написать ему, что теперь... роли переменились. И всякий раз,
получая письма ее, будучи тоже женат, он вновь и вновь испытывал волнение
былой любви. Но это казалось уже прошлым. И в письмах его, очень человечных,
все сильнее звучал этот оттенок доброго покровительства. И вот теперь он
впервые понял, что же он потерял в жизни! Во всем ее облике была цельность и
чистота, нравственная высота познавшей жизнь женщины с ее долгом по
отношению к нелюбимому мужу, со всем, что она выстрадала, рожая от него
детей, воспитывая их и вкладывая в них все самое лучшее, что было в ней
самой. Новая духовная жизнь светилась в глазах ее, она обрела эту жизнь
через образование, через большой трудовой и общественный опыт, давшие
природному ясному уму ее осмысленную цель существования. Это не была уже
девушка-работница, ищущая себя, с поразившими его тогда особенностями
пробуждения ее индивидуальности. Это была созревшая, цельная, умная женщина
в расцвете духовной и физической красоты. Она предстала перед Балышевым как
бы на пьедестале, теперь он стоял внизу. И вот он волновался теперь, примет
ли она его душою, не отвергнет ли вновь, не придется ли теперь, когда лучшая
часть жизни осталась позади, вновь снискивать любви ее, но уже на основе
неравенства, обернувшегося не в его пользу. А в общем черт его знает, почему
он волновался, все-таки в этом было что-то и от обычного волнения
влюбленного юноши, неуверенного в том, как будет принята любовь его, которую
нельзя скрыть...
Когда он вошел, она встала из-за своего стола секретаря райкома и
быстро пошла навстречу ему вдоль залитого солнцем зеленого поля, - так
казалось ему, - на самом деле она шла навстречу ему вдоль стола заседаний,
покрытого зеленым сукном. Она смотрела на него, но он не видел ее лица, пока
она не остановилась перед ним. И как двадцать лет назад он увидел сверху, на
уровне своих плеч обращенные на него умные, твердые с неуловимым оттенком
печали темно-серые глаза, - нет, такими они были тогда, а теперь в них
светились любовь, робость, стыд... Она смотрела так на него одно мгновение,
потом быстро положила маленькие руки свои на его широкие плечи и припала
головой к его груди.
И то волнение, которое не было волнением чувств, а волнением, вызванным
побочными движениями души, мгновенно оставило его, - великий покой, который
снисходит на путника или пловца с немыслимым напряжением сил достигшего цели
своей, сошел на его душу, и большое чувство человеческой благодарности,
нежности к Даше, маленькой женщине, так непосредственно после двадцати лет
разлуки отдавшей ему всю себя, - пронзило его... Он обнял ее, и вся она
оказалась спрятанной в его больших руках. Он прижался щекой к ее волосам.
Так они стояли, не говоря ни слова. Та, другая жизнь, которую они прожили
отдельно друг от друга, которую нельзя было ни переменить, ни прожить
сначала, в это мгновение с более отчетливой ясностью, чем они знали это
давно, встала перед ними, как заблуждение, случайность, еще и до сих пор
определяющая выбор жизненного пути для миллионов и миллионов юношей и
девушек. В старину говорили: "Они созданы друг для друга", - пусть так! Да,
они были созданы друг для друга! Они мучительно искали друг друга, они, как
сквозь дебри, пробирались друг к другу сквозь два десятилетия, исказившие их
жизнь. И вот они были теперь вместе, и это и была та единственная правда,
какую только и можно назвать любовью. Они оба чувствовали это и длили это
мгновение, принесшее глубокий счастливый покой их душам, они длили его,
зная, что вслед за этим счастливым мгновением в их души вновь ворвется все
то, что не дало им возможности жить по правде любви и что уже было
непоправимо.
Кто из настоящих инженеров или передовых рабочих, попав в другой город
или район, где есть металлургическое производство, не зайдет в гости к
приятелю и не попросит показать ему завода, - всегда интересно знать, что
делается у других.
Кто-то из инженеров Большегорского комбината, приятель Бессонова,
всегда заезжает к нему и смотрит, что нового на заводе. Теперь уже Бессонов
патриот своего завода, хотя был главным инженером Большегорска, - говорит:
"у нас", "у вас". В 1954 году в Большегорском комбинате должен быть пущен
новый мартеновский цех, но из-за того, что шагнула вперед прокатка, не
хватает металла, покупают слитки у других.
- Какие ты можешь продать нам слитки и сколько?
- Об этом дотолкуемся... Да стоит ли мне вам продавать, когда от вас
никогда, ни в чем не дождешься помощи? Просил помочь кадрами... Это ты,
говорят, не пустил ко мне Гунна?
- Да, Гунна, признаться, я задержал.
- А почему Иванова не дали?
- Иванов сам не захотел.
- Неправда, он мне звонил, говорил, что согласен, но не пускают.
- Значит, цену себе набивал.
Гамалей жене (примирительно, - она плохо стряпает, но очень ревнива к
стряпне своей):
- Нет, это ты добрый борщ сварила, Маруся, - за время воссоединения
Украины с Россией это второй такой борщ: первым наш Богдан угощал русских
послов, а вторым - ты угощаешь меня.
Из черновиков первых глав взять кое-что, не использованное там: о детях
Павлуши и отношениях между ними; некоторые черты Красовского, Вассы, Тины и
особенно Мусы из сцены свадьбы, а может быть, и всю свадьбу; наметки того,
как сложилась "тройка" сталеваров; новый взгляд Павлуши на жену, когда он
видит ее через смятенную, страдающую, не умеющую себя выразить душу ее (стр.
13 черновика); характеристику Вассы (на обороте 15-й стр.); отношения между
Павлушей и Маннуровым и Красовским; детали отношений между Вассой и Тиной
(на обороте стр. 36 и дальше на оборотах страниц), - как одеваются девушки,
в частности; как Вассу оценивает Павлуша; эгоизм Тины и большая душа Вассы
(все, что на обороте 44-й стр. особенно); отношения Павлуши, Тины, Вассы в
тот период, когда Павлуша ухаживает за Тиной; характеристика отношения
мужчин к Вассе (на обороте 47-й стр.).
Ах, каким прекрасным вдруг показалось ей то - кажется уже такое
далекое, далекое - время до замужества, когда жизнь так много сулила ей
всего, всего. Да, как ее все любили в цеху, ее и Вассу Иванову, подругу еще
по ремесленному училищу, о них уже заговорили как об инициаторах движения за
продление жизни машин, на Урале они были первыми, кто поднял это движение в
одно время с Ниной Назаровой*. Но она, Христина Борознова, вышла замуж и все
бросила ради мужа и семьи. Как все это получилось? Как она пошла на это? Она
все пыталась вспомнить, как это началось, и она хорошо помнила, что Павлуша
очень хотел этого, но ведь ей тоже показалось таким увлекательным - наладить
их жизнь, их дом, ведь им так посчастливилось, они сразу начали все, как
самостоятельные люди, никого не было на их плечах, им никто не мешал. Она
любила и теперь Павлушу до полного забвения себя, она видела много таких же
молодых семейств вокруг и могла сравнивать, и она просто знала, что Павлуша
- редкий муж, ей многие могли позавидовать, и завидовали. Она отдала ему всю
себя беззаветно, и действительно, три-четыре года она прожила, как в
счастливом сне, хотя было так много тяжелого и трудного: она с трудом
рожала, и вторые ее роды были даже тяжелей первых, у них долгое время ничего
не получалось с квартирой, и так трудно было им в одной комнате. Но она
как-то прожила три-четыре года, почти не замечая всего этого, вернее, тотчас
же забывая все тяжелое из того бесконечного наслаждения и упоения жизнью,
которое приносило ей это новое положение жены и то внезапное ощущение
свободы, которое ей принесло это новое положение. И она могла считать это
свободой! Какая же она была еще наивная! Она так долго не замечала, какое
значение и влияние в доме все больше приобретала родня Павлуши, все
Кузнецовы, ей казалось все это естественным. На всю страну гремели имена ее
сверстниц и подруг, с которыми она познакомилась на стахановских слетах -
Нины Назаровой, Руффины Рассомахиной, Романовской, - но она не замечала и
этого.
______________
* В сорок шестом году не могло быть движения за сохранность машин. Надо
найти другой повод для соревнования, отвечающий тому времени.
Нет, они наметили это, но Тина вышла замуж, и в силу распадения их
дружеского союза распалось и это начинание. Тем обидней было Тине, когда это
подняли другие.
И вот она оказалась ввергнутой неизвестно когда и как в этот
невыносимый конвейер таких обильных и разных и в то же время таких скучных
[?] и мучительно однообразных дел, и вдруг начала замечать и себя, и мужа, и
всех окружающих, но прежде всего понимать свое место среди всех этих и
близких и далеких людей вокруг нее. И вот она проснулась и поняла, что жизнь
ее безрадостна, что она, Тина, не только стоит на месте, она катится вниз.
Разве можно было считать ее дружбу с Вассой, если она, Тина, оставила
подругу в тот самый момент, когда они взбулгачили весь ремонтный цех. Как ни
быстра на подъем, как ни решительна была Васса, сама она ничего не умела
продумать, все знали, что она, Тина, хотя я была тихой, но более вдумчивый и
упорный работник. Она не умела говорить и всегда выпускала вперед Вассу, но
все знали, что она застрельщица в соревновании, охватившем все цеха
комбината.
И вдруг она вспомнила, с чего это началось, как она "проснулась": ее
"разбудила" Васса, с которой она сама не заметила, как рассталась некоторое
время спустя после ее, Тины, женитьбы. Ведь как же они дружили в те тяжелые
годы войны в ремесленном! Только такие подруги, как они, могли признаться
друг другу, когда они уже немного пожили вместе, что одна из них никакая не
Васса, а просто Василиса, и что она дочь бондаря из Ельца, а другая - вовсе
не Тина, а Христина, и что дома мать зовет ее Христей, что сама она
природная белоруска из деревни, как и мать ее и отец, - это можно сразу
узнать по ее говору - и фамилия ее даже не Борознова, а просто Борозна, но
что, когда отец получал свой первый паспорт, - он работал тогда уже здесь в
Большегорске, ему для простоты заменили имя Лаврен на Лаврентий, а фамилию
сделали Борознов: его так звали в бригаде, где все были русские, и милиции
так было удобнее, а ему это было все равно.
Им вдруг стало смешно, как же это им пришло в голову назвать себя,
когда они поступили в училище и их поселили вместе, и они знакомились с
другими девушками и с ребятами не своими именами, а назвать себя Вассой,
Тиной. Васса сказала, что она слышала где-то такое имя и оно показалось ей
красивей, чем Василиса; Васса - можно без уменьшительного, и оно ей
подходит, такая она крупная, а никто бы не стал ее звать Василисой, а звали
бы, как в детстве, уменьшительным - Васей, а не то Васькой, как мальчишку, и
она уже давным-давно придумала назвать себя Вассой, как только станет
самостоятельной. А Тина подумала-подумала, и не могла вспомнить, откуда она
подхватила это имя - она нигде его не вычитала, и нигде не слыхала его, и
никогда оно ей не приходило в голову, но, после того как она пожила в
Большегорске в первый год войны и отец отдал ее в ремесленное, ей сразу
показалось, что другим может показаться некрасивым ее имя Христя, и ей оно
самой разонравилось, и она даже сама не может объяснить, как она всем стала
говорить, что ее зовут Тиной. Должно быть, это как-то само собой пришло к
ней из городского воздуха. (Потом она видела, что Павлуше нравится, что ее
зовут Тина, сам он любил называть ее Тинкой, и она замечала, что он бывал
недоволен, когда мать и отец по-прежнему называли ее Христей, хотя он,
конечно, никогда бы не мог сказать им это.)
* Несомненно они дополняли одна другую. И в жизни и в работе всякое
решение, за которым должен был следовать поступок, вызревало в Тине
медленно. Нельзя сказать, чтобы даже теперь, а в те юные годы и подавно, она
умела взвесить и обдумать всякое дело со всех сторон, нет, это происходило в
ней само собой, больше даже в чувствах, чем в мыслях, но ей нужно было время
для этого. И когда это назревало и она приходила к решению, она действовала
уже очень последовательно и не отступала от того, на что пошла. В ней был
природный здравый смысл, привитый с детства. Она была аккуратна в делах
домашних, житейских и в ученье, и в работе на станке ей присуща была
спорость - именно спорость, а не скорость, то есть методичность, точность,
аккуратность, приводившие всегда к тому, что всякое дело получалось, это
была не суетливая, не броская удачливость, при равных условиях она всегда
приходила к одинаковому результату, - она работала незаметно, ровно, с
естественным природным расчетом и какой-то непрерывностью в труде, поэтому
на нее всегда можно было положиться, что все будет сделано, если условия
останутся неизменными.
______________
* Очень важно: Павлуша этого не понимал в жене, а люди - организаторы и
руководители - понимали положительные стороны такого характера.
Но, как уже было сказано, она и в женском и в человеческом смысле
развивалась медленно, характер ее все еще не сформировался. Это сказывалось
даже в первые годы замужней жизни, сказывалось, конечно, только на ней,
потому что она была покорна мужу, а он был увлечен ею, и сам, человек очень
темпераментный, ничего не замечал. Но очень много времени прошло, пока в ней
пробудилась чувственность, и еще ничто не говорило, что в ней может
раскрыться страстная натура, не менее страстная, чем Павлуша, - это в ней
еще не пробудилось даже и в намеке.
Такой же она была и в работе. Она не была находчива, если условия труда
менялись, терялась при любом срыве, не говоря уже об аварии. А если надо
было вступить в борьбу, она не умела постоять за себя, - в лучшем случае она
могла не уступить, но никогда не могла чего-нибудь добиться. Это не значит,
что она была застенчива или робка, - нет, даже понятие "скромность" не
вполне выразило бы, кем она была на самом деле, она не бежала от трудностей,
не уклонялась, а шла прямо на них, но шла покорно, молчаливо, как на
заклание, - она не краснела, не потупляла головы перед людьми, она просто не
умела возразить, если с ней были не согласны или наступали на нее, она
смотрела на противника своими необыкновенной чистоты синими глазами,
которые, казалось, ничего не выражали, и молчала, а потом поворачивалась и
уходила, тоненькая, строгая, не изменившись в лице, прямо, можно было
подумать даже горделиво, держа изящную свою головку с этими ровно
переливающимися, как спелый лен на солнце, волосами, которые всегда лежали
так одинаково и ровно и были, казалось, так же невозмутимы и никогда не
могли смешаться, спутаться, как и она сама, как и ее неразвившаяся душа.
И совсем другой была Васса. Крупная, броско-красивая, с широкими
бедрами, крупными руками, темными, почти черными волосами, черными глазами и
черными бровями, она была очень подвижная, сильная, свободная в движениях и
вольная в жестах, вся очень открытая, смелая, и голос у нее был уверенный,
громкий. Черты ее лица с его неуловимой асимметричностью и формы ее тела
были резко обозначены, - это особенно стало заметным, когда она стала
постарше, но поскольку наружность так же неотрывна от движения, как характер
от поступка, при этой ее свободе в движениях, смелости, стремительности,
решительности, той непосредственности, против которой уже ничто не могло
устоять и все было вовлечено ею в круговорот ее собственной деятельности,
при этих ее особенностях все эти резко обозначенные черты ее лица и формы
тела, крупного, сильного, были так ловко увязаны в ней самой природой, что
все казалось в ней гармоничным, ее и в глаза и за глаза называли красавицей
- она и была красавицей. Поскольку она была старше Тины на год и при этих
особенностях ее характера и ее внешности, при ее общительности и активности
в любом общественном деле, в то время как Тину никогда нельзя было услышать
на комсомольском (Тина - беспартийная и не комсомолка) собрании, ее можно
было бы и не увидеть, если бы на головку ее с этими невиданными волосами так
не заглядывались ребята, - вообще Тина была пассивна там, где было много
людей и надо было говорить, а особенно потому, что во всех, решительно во
всех трудных случаях жизни и работы Тина неизменно выпускала вперед подругу,
многие думали, что в этой девичьей дружбе, а в особенности, когда она
переросла еще и в дружбу на производстве, где обе девушки быстро
выдвинулись, первую скрипку играет Васса. Но те, кто лучше знал их, видели,
что в характере Вассы было много стихийного, она все делала рывками, была
изменчива в настроениях, и многое вертелось и в ней самой и вокруг нее без
ясно осознанных цели и смысла. Когда она оставалась без подруги, у нее
ничего не получалось, а Тина могла работать и без нее. И тогда все увидели,
что в этой дружбе все идет так, как посоветует Тина, посоветует не на людях,
не здесь, а тогда, когда их никто не может услышать, когда они останутся
одни и начнут шептаться и делиться своими соображениями, удачами и
неудачами, горестями и радостями, и еще никому, никому, кроме них, не
известными интимными делами, вот, как тогда, когда они лежали в постели и
шептались, а потом заснули, и к ним ворвались Павлуша Кузнецов и Коля
Красовский. Но то, что Тина могла надумать и посоветовать Вассе и что они
могли потом принять, как общее решение, никогда не могло бы быть развито до
своего логического конца, а главное никогда не могло бы стать общественным,
а не индивидуальным делом, если бы Васса не начинала развивать это дело со
свойственной ей решительностью и не пробивала потом дорогу как таран,
сокрушая все на своем пути. Ее можно было видеть и там и здесь - свободная,
сильная, она уже идет по пролету цеха, а вот, не чувствуя ступеней, - так,
несмотря на ее крупный рост, она подвижна, легка на ходу, - взбегает по
лестнице в контору, где в крохотной комнатке нашла себе приют комсомольская
группа комитета, она не идет, она летит на стройных, сильных своих ногах, и
все мужчины оглядываются на нее, вот она говорит с мастером, она смело
смотрит на него своими большими карими глазами, оттененными этими черными
бровями и длинными ресницами, лоб у нее необыкновенно ясный и чистый, а в
глазах у мастера примерно такое выражение, - нет, ты не девка, ты просто
дьявольское наваждение и, если не пойти тебе навстречу... нет, самое
главное, что нельзя не пойти тебе навстречу! И вот она уже с другими
девушками и женщинами в душевой, она хохочет так, что только ее одну и
слышно, и за струями падающего дождя видны ее сверкающие белые зубы, - нет,
она в самом деле дьявольски красивая девка, она хохочет потому, что, конечно
же, она добилась всего, что они с Тиной надумали.
Разность их характеров сказывалась и в том, как они одевались. Тина
любила тона светлые и скромные, она не гналась за преходящей модой, вкусы ее
были постоянны, важно, чтобы все, что она носит, подходило к ее глазам и
волосам, она знала, что именно в этом ее главная прелесть и чтобы все было
скроено так, чтобы не скрыть, а выделить ее тоненькую девичью фигуру, - она
понимала, что, при ее не маленьком, а вполне нормальном женском росте, эта
тоненькая фигура и эти ее волосы цвета спелого льна в сочетании с синими
глазами и есть главная ее прелесть. А Васса любила цвета поярче, она любила,
чтобы ее все видели, чтобы ее все замечали, чтобы на нее все оглядывались.
И даже теперь, когда ее личная судьба сложилась так неудачно, когда она
осталась, в сущности, уже переросшей девушкой, - ведь ей было уже двадцать
пять лет, - даже теперь, когда она стала более сдержанной на людях и в
одежде своей перешла на тона темные, скромные, она отлично знала, например,
какой платок ей носить - малиновый, и какие туфли - сверкающие черные,
лаковые и на высоком каблуке. Все-таки самое красивое, что в ней было, это
ее ноги, стройные, сильные, тонко выточенные в лодыжках, и линия подъема
казалась такой упругой и натянутой до предела благодаря этим высоким
каблукам.
Как же так получилось, что дружба их распалась?
После этой их случайной встречи во Дворце металлургов, год тому назад,
обозначившей душевный перелом в семейной жизни Тины, она не раз мысленно
возвращалась к прошлому и думала: как же это у них получилось?
Когда она продумывала те ранние четыре года - в ремесленном, а потом,
когда они вместе работали в ремкусте, - Тине казалось, что души их были до
конца открыты и не было не только занозы в сердце одной против другой, не
было ничего в жизни каждой из них, чего бы не знала другая. Ах, как Тина
ошиблась! Но она и сейчас еще не видела и не понимала, что это было не
совсем так. Почему она ошиблась? Она и тогда и теперь не в силах была
понимать, что она всегда была больше занята собой, в то время как душа Вассы
щедро изливала себя на всех людей. Тина привыкла к заботам, вниманию Вассы о
ней, привыкла к резковатым, порой даже суровым, - но бесконечно искренним
проявлениям ее доброты и пониманию с полуслова всех ее душевных движений.
Нельзя сказать, чтобы Тина злоупотребляла этим свойством души своей подруги,
нет, она не эксплуатировала их, она пассивно принимала их, принимала как
само собой разумеющееся, - ей было удобно, легко, естественно, уютно с
Вассой и в их скромном быту, и в смысле душевном. Но она никогда не
задумывалась над тем, что, будучи равной с подругой в обязанностях, часто
выполняя даже больше, потому что она была более ровна и методична во всем,
чем Васса, - она, в сущности, мало интересовалась тем, что происходило в
душе Вассы, ее, Тины, душа не видела необходимости, не чувствовала
потребности понять душевный мир подруги, принимала только факт ее
совместного с ней существования. А если так, ей нечего было и дать Вассе в
смысле глубокого удовлетворения ее душевных запросов и движений.
Чувствовала ли это Васса? Она никогда бы не догадалась об этом и не
допустила себя до такой мысли, настолько она любила Тину, но она чувствовала
это. И бессознательно это проявлялось в том, что в самых сокровенных и в
самых трудных вопросах души она не была откровенна с Тиной, а если она не
была откровенной с Тиной, ей уже не с кем было поделиться ими. С самых
ранних дней их дружбы у нее были тайны от Тины, а значит и тайны от всех, в
то время как душевный мир Тины был всегда для нее открытым.
* Люди, не судите друг о друге по первым бросающимся в глаза случайным
признакам! Как часто люди, легко и свободно вращающиеся среди других людей,
вольные в обращении, с душой открытой и отданной всем, благодаря душевной
доброте своей, бывают более одиноки, чем люди, кажущиеся как раз более
замкнутыми, сдержанными и молчаливыми. Как это может быть? Это может быть по
очень простой причине. Люди второго склада часто только кажутся такими, а на
самом деле они просто бедны душою. В то время как люди первого склада несут
в себе так много, что в них всегда найдется еще что-то, самое главное и
сокровенное, что не может быть открыто и отдано, если нет встречного потока
такого же богатства и открытости и доброты души.
______________
* Очень важно!
В дружбе Тины и Вассы Тина была более выдержанна и потому более
счастлива, а Васса была одинока.
Но этого Тина не видела даже сейчас.
Началось ли это тогда, когда Тина вышла замуж и перебралась в комнату к
Павлуше - все там же, в "Шестом Западном"? Да, несомненно это началось с
того времени, но Тина не могла вспомнить ничего такого ни в дни ее
замужества, ни в первый год ее жизни с Павлушей, что можно было бы считать
признаками охлаждения между ними. Оно началось, оно развивалось исподволь,
незаметно, это их охлаждение друг к другу. Им даже трудно было бы назвать, с
какого времени, когда они стали все реже и реже встречаться, а потом все