Страница:
Потому что то, что он говорил, мне казалось правильным и хотелось, чтобы рычаг отключения защиты был все время заблокирован, потому что тогда папа больше не сможет выйти наружу. С тех пор я больше никогда не касалась этого рычага. И так будет лучше, потому что если у меня появится желание открыть окно — как сегодня утром, — я не смогу этого сделать, а за время, которое мне понадобится, чтобы отключить блокировку рычага защиты, я возьму себя в руки и пойму, что тогда я умру или превращусь в другую. Возможности того и другого одинаково вызывали у меня ужас.
Я спустилась в подвал, чтобы поплавать в бассейне, потому что у окна мне стало скучно. Мне вспомнилось, как пала рассказывал, что не было бы ни воды, ни света, если бы пузырьки появились в старые времена, потому что не было слуг, чтобы вырабатывать все это. Тогда все это еще делали люди. Пузырьки убили бы их, и все остановилось бы. Но пузырьки не могут повредить слугам, потому что те сконструированы таким образом, что могут работать очень долго. Он сказал, что если даже исчезнут все люди, слуги будут функционировать еще сотни лет.
Как он объяснил мне, мать-слуга останется здесь, даже когда я умру от старости. Она может функционировать вечно. И будет ждать. Потому что она запрограммирована на меня. Она постоянно заботится обо мне и делает все, о чем я ее попрошу. Она должна держать подальше от меня все вредное и опасное. Если пузырькам удастся ворваться сюда, она попытается уничтожить их и спасти меня. Но она не сможет долго продержаться, бедняжка, потому что их так много и они все время прибывают, а это значит, что в конце концов они нас уничтожат.
1 сентября
Странно, никто не знает, откуда появились пузырьки и почему одни люди умирают, а другие остаются в живых, но превращаются в других.
Однажды я видела по телевизору старика. Это было уже после ухода папы.
Папа время от времени включал телевизор, но экран все время оставался темным. Он сказал мне, что я должна продолжать включать его даже тогда, когда его здесь не будет. Он был уверен, что существуют ученые, которые ищут средство уничтожения пузырьков. Он сказал, что если придет спасение, об этом сообщат по телевизору.
Папа объяснил мне, что сегодня еще ничто не может уничтожить пузырьки. Даже излучатель. А ведь это довольно эффективное оружие. Были испытаны все способы, но пузырьки так и не удалось уничтожить. Они разбивались только о тела людей, а люди умирали. Если не умирали, то было еще хуже. Они становились другими.
С другими происходило вот что. Вместо того чтобы быть растворенными пузырьками, они снова вставали и внешне казались невредимыми. Но через пару дней у них вырастала куча разных вещей. Множество рук, как у женщины на картинке, которую называли богиней, или множество ног, или огромное количество глаз по всему телу, или две головы, или несколько ртов на шее и на груди. Ужасно!
Старик, которого я увидела по телевизору, говорил о пузырьках и других. Целыми днями экран телевизора был темен, а тут он вдруг засветился. За столом в огромном мягком кресле сидел старик. Он казался усталым. Зал был полон слуг, которые казались гораздо более сложными, чем в доме, со множеством кнопок и огоньков.
Я по-настоящему обрадовалась, когда услышала, как он заговорил, его голос придал мне мужества, как когда-то голос папы. Я больше не чувствовала себя одинокой.
Он говорил о борьбе, надежде и ожидании. Что мы не должны терять мужества. Придет день, и пузырьки будут побеждены. Я не поняла всего, что о говорил, он говорил довольно тяжеловесно, но я дослушала его до конца. Он выглядел так мило, этот старик, но казался очень усталым. Когда он произносил слово «мужество», голос его был по-настоящему теплым и молодым.
Он объяснил, что никто не знает, откуда взялись пузырьки и из чего они состоят. Никто не понимает сути того процесса, который превращал людей в других или убивал их. Против пузырьков использовали все доступные, все известные средства, но не могли уничтожить их. Много людей погибло в борьбе с ними и многие еще погибнут. Даже несколько других предложили свою помощь в борьбе с пузырьками, потому что они считали ужасным то, что те сделали с ними. Другие могут выходить наружу, и с ними ничего не случалось, так что в некоторых случаях они были незаменимы. Мы благодарны им, потому что они борются вместе с нами.
Старик сказал также, что некоторые считают, что пузырьки развиваются уже давно, может быть, целое столетие, но проявили себя только в наше время. Что мы, может быть, расплачиваемся за ошибки наших предков, которые экспериментировали с атомной энергией и безрассудно играли с силами природы, которых они не понимали. Может быть, мы стали жертвой их невежества, потому что они видели лишь эффективность этой энергии и в результате этого отбирали жизнь у будущих поколений. В то время в результате экспериментов с расщеплением атом него ядра они выпустили слишком много радиации, и некоторые думают, что в результате этого и началось развитие пузырьков. Казалось, старик тоже придерживался этого мнения.
Но борьба продолжалась, и когда были испробованы все современные научные возможности, к сожалению, безрезультатно, пришлось обратиться к древним наукам, чтобы найти решение.
Потом он сказал, что передача требует слишком много времени и средств, которые необходимо использовать в борьбе с пузырьками, так что он теперь будет сообщать только о возможных успехах в этой борьбе. Он еще раз призвал не терять мужества. Потом экран снова потемнел.
Я очень часто думаю об этом старике. Я больше никогда не видела ни его, ни кого-либо другого. Экран все время оставался темным. Я все время спрашиваю себя, прав ли старик и будет ли мир снова таким, как прежде. Мне так этого хочется.
5 сентября
Другая снова подходила к окну. Странно, со временем я все меньше и меньше боюсь ее. Кроме того, она не так уж и ужасна, несмотря на множество рук. Она не такая отвратительная, как те, у кого множество ртов или носы по всему телу.
Теперь мне ее скорее жаль; кажется, она хочет мне что-то сказать. На руках она все время держит младенца. Она непрерывно жестикулирует, и ее черные волосы развеваются на ветру.
Затем она протянула мне малыша. Казалось, она хочет, чтобы я взяла его. Странно, он кажется вообще не изменившимся. Он таких же размеров, как моя кукла. Внезапно другая отступила от окна, потом снова протянула малыша мне. Я хорошо видела, что это не был мутант, ребенок был совершенно нормальным. Довольно пухленький и откормленный, он сучил своими маленькими ножками. Рот его был открыт, а личико сморщилось. Конечно, он плакал. Наверное, он был недоволен, что его вытащили из дома.
Мне не хотелось опускать жалюзи; я сделала знак, чтобы другая ушла, но она осталась. Она плакала. Я видела слезы на ее лице, и она все протягивала мне малыша. Действительно, она хотела, чтобы я его взяла. Сумасшедшая! Разве я открою дверь, чтобы впустить пузырьки? Но, как ни странно, на улице не было видно ни одного пузырька. Я еще раз сделала знак, чтобы она ушла, но она не прореагировала. Я отошла от окна.
Я постоянно думаю о ней. Мне жалко эту другую, она выглядела такой растерянной. Но не могла же я в самом деле взять этого мальчика и вырастить маленького другого. И вообще, я не знаю, как ухаживать за малышами. У меня же были только куклы, а папа мне говорил, что малыши едят не то, что едим мы. Может быть, мать-слуга знает это? Но я еще не сошла с ума. Папа будет в ярости, когда узнает об этом. Открыть! Другой! И взять маленького другого? Я даже думать об этом не должна.
Однако странно, что у малыша нет никаких деформаций. Может быть, он еще слишком мал? Но обычно, если оказываешься снаружи и не умираешь, мутаций не приходится долго ждать. Всего несколько дней. Может быть, ему всего несколько дней? Но он так похож на мою куклу, а папа всегда говорил, что она выглядит как двухлетний ребенок. Я все спрашиваю себя, почему другая хотела отдать мне этого малыша? Может быть, она хотела защитить его от пузырьков и спасти, прежде чем он станет другим? Но от пузырьков нельзя защититься. Никто этого не может.
7 сентября
Я испугалась, сильно испугалась. У меня разболелся живот, и я подумала, что умру, как мама. Я ревела, и мать-слуга суетилась вокруг меня.
Она ощупала мой живот, бормоча и утверждая, что со мной все в порядке, просто я съела слишком много яблок. Это так, но мне хотелось яблок. Она дала мне таблетку, и боль в животе тотчас же прошла. Мать-слуга разбирается во всем.
Папа всегда знал, что нужно принять, если начинаешь чувствовать себя плохо. Но только не в отношении мамы. Он ничего не мог сделать, мать-слуга тоже не могла.
Потому он и вышел наружу. Чтобы найти врача. Он сказал, что это необходимо, потому что по телефону звонить бесполезно, никто добровольно не выйдет из своего дома. Но он взял с собой излучатель и сказал, что приведет сюда врача, чего бы это ему ни стоило.
Это было чистое безумие, но, несмотря ни на что, он ушел. Он просто не мог слышать и видеть, как мама кричит и держится за живот. Он ее так любил. Я думаю, это свело его с ума, потому что он знал, что ему не уцелеть, если он выйдет наружу.
Он сделал маме укол и мне тоже, чтобы я заснула, потом он ушел. Я знаю, что не должна так думать, но было бы лучше, если бы он позволил ей умереть. Я узнала об этом от матери-слуги, когда проснулась. Слуги убрали ее тело, а папа так и не вернулся.
Мне было так его жалко, что я все время плакала, и мать-слуга была вынуждена насильно заставлять меня что-нибудь съесть. Мама бы все равно умерла, да. Что бы он ни сделал. Где он мог найти врача! И что из того, даже если бы он нашел его? Я уверена, что врач предпочел бы, чтобы его застрелили, чем подвергнуться нападению пузырьков.
Иногда я спрашиваю себя, не ходит ли он снаружи со множеством рук или ног, или у него выпали все волосы, а повсюду на черепе выросли глаза, или… Но я не хочу думать ни о чем подобном! Не хочу… Я предпочитаю думать, что папа мертв.
И несмотря на это… Что если он однажды подойдет к окну, многорукий, как богиня Кали? Что мне тогда делать? О, папа, что мне тогда делать?
10 сентября
Весь день трезвонил видеофон, но я не подошла к нему.
Когда папа еще был здесь, он всегда брал трубку и иногда звонил сам. Он всегда говорил, что нехорошо жить без связи, без контактов с людьми, и искал уцелевших. Теперь, когда большинство людей уже было мертво, когда они были растворены пузырьками, он едва ли мог кого-нибудь найти. Во многих домах поселились другие. Они мутировали целыми семьями, поэтому на экране видеофона появлялись только другие. Они были злы. Отец в таких случаях всегда отключал связь.
Я вспомнила, как старик с экрана телевизора говорил, что несколько других помогают людям в борьбе с пузырьками. Это удивило меня, потому что папа всегда говорил, что другие ненавидят людей. Они выглядят не так, как мы, и они ненавидят нас, потому что мы нормальны, а они нет, считал папа.
В первое время после ухода папы я отвечала на звонки, но это всегда были другие, которые тянули к экрану свои многочисленные руки и глядели на меня множеством глаз. Они ругали меня и требовали, чтобы я вышла и вылечила их. Они пугали меня.
Однажды на экране видеофона появился человек. Женщина. К этому времени я почти перестала отвечать на звонки, но этот звонок был таким долгим, что мне захотелось узнать, кто это был.
Женщина на экране видеофона была старой, у нее были глаза сумасшедшей. Волосы ее были грязны и растрепаны, неопределенно-серого цвета, они свисали ей на лицо, и она постоянно отводила их в сторону морщинистой рукой. Увидев меня, она торопливо сказала:
— Прошу вас, малышка, узнайте, нет ли где-нибудь здесь врача. Я прошу вас, мне срочно необходим врач. Я звонила повсюду, но безуспешно. Помоги мне, девочка, мне так нужна помощь. Мой муж очень болен. Он умирает, а я здесь одна. Пожалуйста, помоги мне!
Она заплакала, потом отошла в сторону, и я увидела в глубине комнаты старика, лежащего на софе. У него было опухшее, покрасневшее лицо, он с трудом, импульсивно дышал, словно ему не хватало воздуха.
Женщина снова вернулась к экрану видеофона.
— Ты видела? Он умирает, он умирает, он умирает!
Голос ее захлебнулся. Я больше не могла вынести этого и отключилась.
Затем я заревела. Я ничем не могла ей помочь, я ничего не могла сделать. Я непрерывно думала о папе, которому тоже нужен был врач.
После этого я перестала отвечать на звонки.
18 сентября
Я так возбуждена, что непрерывно бегаю от телевизора к окну и от окна к телевизору. Мне не сидится на месте.
Мать-слуга говорит мне, чтобы я успокоилась, потому что не стоит так скакать с места на место, но я думаю, что она просто придирается ко мне для проформы. Мне кажется, она тоже испытывает облегчение. И, может быть, даже понимает это.
Вот уже в течение нескольких дней снаружи все меньше и меньше пузырьков и больше не видно других. Богиня Кали с младенцем тоже больше не приходит.
Но я никогда не думала, что это будет именно так!
Мир снова становится таким, каким он был раньше. Мир снова становится прежним…
Я включила телевизор, и экран мгновенно засветился. Я узнала этот огромный зал, где видела старика, но на этот раз на его месте сидел молодой человек. Он ничуть не казался усталым. У него был ясный голос, он говорил четко и быстро, глаза его блестели.
Сначала я поняла не все, что он сказал. Это же было невероятно! Хотя я слышала слова, но мне казалось, что я вообще не могу связать их друг с другом. Потом я заметила, что реву. Почему слезы так обильно текут, когда ты рада и тебе кажется, что сердце вот-вот выскочит из груди? Я чувствую, как слезы ручьями текут по моему лицу.
О, папа! Почему тебя нет со мной, чтобы слышать это? Мы победили! Пузырьки уничтожены!
Молодой человек все еще говорил твердым, четким голосом. Он рассказал об оружии, которым были уничтожены пузырьки, и о защитной одежде для выхода наружу, потом он сказал, что отряды добровольцев уже очищают город.
Затем он с нажимом указал на то, что в настоящее время никто пока не должен покидать своих домов. Пока что слишком рано. В городе еще множество пузырьков. Нужно проявить немного терпения. «После такого долгого ожидания было бы глупо потерять все, совершив легкомысленный поступок, не так ли?» Нас будут искать, отряды принесут защитную одежду. А пока лучше подождать в закрытом помещении. Скоро все это кончится.
После этого он показал отряд за работой. Я увидела улицу, похожую на нашу, и около дюжины человек, продвигающихся по ней.
Они были одеты во что-то вроде черных мешков, которые покрывали все тело и даже голову, с застекленными прорезями для глаз. На их руках были огромные толстые перчатки того же цвета. Они несли цилиндр, похожий на папин излучатель, только больше и длиннее.
Внезапно появились три или четыре пузырька, которые быстро плыли к ним. Люди направили на пузырьки свою трубу, и из нее вырвалось что-то голубое, ослепительно сверкающее, от чего заболели глаза и пузырьки лопнули. Но на земле, а не на людях.
Как чудесно было видеть, что уничтожаются эти ужасные пузырьки! Я возгласами подбадривала этих людей.
Мать-слуга хотела накормить меня. Может быть, я ее напугала. До еды ли мне тут, когда видишь такие необычные вещи и скоро увидишь мир таким, каким он был раньше.
21 сентября
Ну, наконец-то! Я видела людей, я говорила с ними!
Я не могу больше терпеть. Я целыми днями сижу у окна, но там все та же улица, за исключением того, что не видно ни одного пузырька и ни одного другого.
Я несколько раз слушала по телевизору того молодого человека, но он повторял все одно и то же: терпение, вас найдут. В конце концов он начал действовать мне на нервы. Я ведь ждала достаточно долго. Весь день я пугала мать-слугу. Она, наверное, кипела от ярости.
Но именно она позвала меня. Я смотрела телевизор.
— ИДИ, ПОСМОТРИ, МОНИКА.
Я подбежала к окну. По моей улице шли люди в жутких черных мешках!
Я закричала, я забыла, что они не могли меня слышать. Но я, как сумасшедшая, начала жестикулировать, и меня наконец заметили; люди подошли к дому и помахали мне.
Я уже три дня назад сняла блокировку рычага защиты, с таким нетерпением я их ждала. Я ринулась к двери, широко распахнула ее, и они вошли,
Они быстро закрыли за собой дверь и сняли свои черные мешки.
Их было двое. Высокий и низенький. У высокого были черные волосы и сияющие от радости глаза. Когда он улыбался, все его лицо словно освещалось. Низенький был довольно полным, у него были кудрявые светлые волосы, маленькие голубые глазки, прячущиеся в жирных складках щек.
Высокий сказал:
— Посмотри на это! Лорелея с длинными волосами. Ундина с зелеными глазами, в золотом платье.
Низенький ответил:
— Тише! Ты напугаешь мадемуазель своими нелепыми выражениями — они понятны не всякому.
Это была правда, я не поняла, но не боялась этих людей.
Они назвали себя. Высокого звали Фрэнк. Низенького Эрик. Я назвала себя: «Моника». Мы пожали друг другу руки, и им захотелось, чтобы я их обняла. Высокий сказал:
— Кроме всего прочего, сегодня особенный день.
Я сделала это, и у меня появилось странное чувство, потому что, кроме папы, я никогда никого не обнимала.
Фрэнк спросил:
— Где ваши родители, Моника? Вы одна?
Я быстро ответила:
— Мама умерла, а папа… вышел наружу.
Он печально посмотрел на меня и положил руку на мое плечо.
— Вы давно одна, Моника?
— Три года.
Он вздохнул, потом сказал:
— Теперь вам больше не надо думать об этом. Вам действительно очень повезло. Сколько вам лет?
— Шестнадцать.
Они молча переглянулись.
Фрэнк сказал:
— Только шестнадцать? Я было подумал, что вам…
Эрик быстро прервал его:
— Когда вам исполнилось шестнадцать?
— В последний месяц.
Они оба замолчали. Потом опять переглянулись; у них обоих было такое выражение, словно им было за что-то стыдно. Я ничего не понимала. Почему мне только шестнадцать? Может быть, я показалась им слишком молодой? Маленькой девочкой? Но, с другой стороны, казалось, что им было жалко меня, очень жалко.
Фрэнк потрепал меня рукой по щеке, а Эрик опустил взгляд.
Внезапно я стала чего-то стесняться, меня охватила печаль, но почему — я не знала. Я охотно спросила бы у них, что они имели в виду, но теперь я не доверяла самой себе.
22 сентября
Я жду Фрэнка, который должен забрать меня.
Я придвинула к окну маленький столик, чтобы не пропустить его, пока я пишу. Конечно, теперь мне не нужно вести этот дневник, потому что время пузырьков закончилось. Я думаю, что это последняя моя запись.
Представить себе, что я выхожу наружу… Я просто не могу в это поверить. Я спросила у Фрэнка:
— Вы покажете мне этот мир, каким он был раньше?
Сначала он озадаченно посмотрел на меня, потом ответил:
— Ну конечно, малышка, я покажу вам мир, каким он был раньше.
Но он казался не слишком радостным. Почему? Разве мир раньше не был так прекрасен, как я его себе представляла? Или, может быть, он никогда больше не станет таким?
Ax, это ничего не значит. Я выйду наружу, и все равно это будет чудесно.
Я буду совершенно счастлива, даже если не увижу ничего особенного… Теперь я тоже понимаю, почему другая хотела, чтобы я взяла ее малыша. Я должна была сделать это, потому что вчера слышала, что сказал Фрэнк Эрику, а сегодня утром сама видела это по телевизору.
Я вчера на несколько мгновений оказалась одна, потому что хотела привести себя в порядок, а также потому, что решила надеть мамино платье. Они сидели в библиотеке, и мать-слуга подала им напиток, который иногда давала папе, а мне никак не хотела дать.
Я вернулась тихо, чтобы послушать, и я услышала.
Фрэнк сказал:
— Мы ничего не должны делать. Это бесчеловечно! Несмотря ни на что, у нее такие же права на жизнь, как и у нас, это в конце концов не ее вина. Мне кажется, тут надо действовать иначе, может быть, отправлять в резервацию.
А Эрик ответил:
— Нельзя никакого «иначе», ты же сам великолепно это знаешь. Не существует средства, чтобы помочь ей, и она, может быть, заразна. Нет никакого другого выхода. Это нужно сделать.
Фрэнк гневно ответил:
— Тебе, может быть, это нравится, мне — нет, я не могу ее просто застрелить! Я просто не могу этого сделать! Это чудовищно, поступать так! Мне стыдно за это.
Эрик коротко ответил. Было странно видеть, как он защищается. Совсем как я, когда мать-слуга дает мне советы и я знаю, что она права, но не хочу с ней соглашаться.
Он сказал:
— Это закон. Мы ничего не можем поделать. Она не должна иметь потомства.
Фрэнк прервал его.
— Никто же не знает, действительно ли они опасны! И эти дети, все эти дети!..
— Мы не можем пойти на риск. Хотя дети других не деформированы, откуда ты можешь знать, нормальны ли они? Произвести отбор невозможно.
— Но, может быть, они невосприимчивы! Вы же их вообще не исследовали! А здесь во всяком случае нет никакого сомнения.
— Боже мой, но ведь СОВЕТ решил! Пузырьки в первый раз появились шестнадцать лет и два месяца назад. Посчитай же, посчитай!
Где-то в доме что-то звякнуло, и они оба вскочили.
— Тихо, — сказал Фрэнк. — Если она внезапно вернется…
Потом я вошла и сразу же увидела, что я очаровала их, но мне это не доставило никакого удовольствия. Мне показалось, что я все поняла. Сегодня утром я буду совершенно уверена.
Я подбежала к телевизору, но там все еще показывали людей, очищающих город. Потом внезапно появилась другая сценка.
Другой убегал прочь. У него было много ног, и он не мог бежать очень быстро, он все время спотыкался. Но я видела, что он прилагает отчаянные усилия, чтобы спастись. Один из мужчин направил на него излучатель. Другой съежился на земле, превратившись в маленькую кучку пепла.
Они тотчас же сменили эту сцену и заговорили о чем-то другом.
Конечно, они не хотели нам этого показывать. Но я все великолепно поняла. Кроме того, я слышала, как об этом говорили Фрэнк и Эрик.
Они убивали всех других. Да, это так.
О боже мой! Фрэнк прав. Мне кажется, что что-то не в порядке.
Другие пугались, но, несмотря на это…
Поэтому богиня Кали и хотела отдать мне своего малыша. Вероятно, она знала об этом. Я спрашиваю себя, не расстреляли ли они и ее? Я, конечно, не хотела смерти Кали, нет. А ее малыша? Он же выглядел таким нормальным!
Мне кажется, что они делают что-то не то. Папа этого не одобрил бы.
Однако я не должна думать об этом. Я не должна грустить. Это великолепный день. Я жду Фрэнка и я выйду наружу. Я жду у окна…
Ну наконец-то! Он идет… Нет, это Эрик. Вероятно, Фрэнк не пошел и попросил Эрика заменить его. Ну да, я немного ошиблась. Эрик же так мил, но Фрэнк милее.
Я сойду с ума, как медленно он идет. И голова его опущена. Странно, он же глядит в окно, но не реагирует на мои знаки.
У него в руке излучатель. Зачем он ему? Боже мой, почему он так крадется?
Вот он уже здесь. Я открою ему дверь.
Наконец-то я увижу мир, каким он был раньше…
Даниэль Вальтер
Послышалось дребезжание, словно тысяча всадников ехала по металлическому мосту. Осколки кристаллов и искры брызнули во все стороны, словно огненные черви, расползаясь в ночи. На юге прогремел залп пушек, и над равниной пополз чудовищный вой, словно нечто материальное, созданное мудрым богом войны. О, мать, спрячь меня! О, нежная полногрудая возлюбленная с огнедышащими бедрами, вспоминай меня, вспоминай нас всех, мы все…
Грохот орудийных залпов усилился. С неба падали разноцветные стрелы.
(…ДАЙТЕ ЖЕ МНЕ ВАШУ САМОПИСКУ…! — Берг говорил «самописка» вместо «авторучка». — СПАСИБО…)
Я находился возле самого подножия горы, которую назвали Желтым Стражем. Я лежал на жесткой, высохшей почве и смотрел вверх, на вход в Собачье Ущелье. Голова моя гудела, как церковный колокол. (Берг запнулся: «…ЧТО, ЧТО?.. АХ, АД!..»)
Я крепко сжимал ружье. Это был единственный спутник, оставшейся со мной. Я был один. Пробираясь сквозь ночь, я обнаружил, что все мои товарищи были мертвы. Они превратились в сморщенные кучки. похожие на черные зародыши. Я попытался воспользоваться коммуникатором, но из него раздался только печальный треск; я не получил никакого ответа. А потом я спросил себя: что это за звук? Кто подкарауливает там, в ночи? Кто может выскочить из этого Собачьего Ущелья?
Кто? Нам говорили, что это всего лишь акция по очистке — умиротворению, да… умиротворению… и…
(ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ, — сказал Берг. — МЫ ПРИБЛИЖАЕМСЯ К ИСТИНЕ. МЫ, НАКОНЕЦ, ДОЛЖНЫ УЗНАТЬ, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО В ТУ НОЧЬ…)
…и…я…там было Собачье Ущелье, словно амбразура в горе, темное, как ночь, пятно, в которое мы палили в течение многих дней. Видит бог, мы сделали все, что от нас требовали, и сделали, как смогли, но результаты… Стало светло, как днем. Перед этим была не просто полутьма, а чертовски непроглядная темень и… О! Мои глаза — хотя я их не открывал — они все еще видят… Они напали на нас и…
(Пациент резко вскрикнул, доктор Берг непроизвольно вздрогнул и заскрежетал зубами:
— ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ!)
— Они же тебя убивают, — сказала она. — Ты же видишь…
— Они сказали, что это необходимо, если я хочу снова обрести душевное равновесие. Для меня нет спасения — и для тебя тоже нет, — пока я не расскажу им все, что знаю…
Я спустилась в подвал, чтобы поплавать в бассейне, потому что у окна мне стало скучно. Мне вспомнилось, как пала рассказывал, что не было бы ни воды, ни света, если бы пузырьки появились в старые времена, потому что не было слуг, чтобы вырабатывать все это. Тогда все это еще делали люди. Пузырьки убили бы их, и все остановилось бы. Но пузырьки не могут повредить слугам, потому что те сконструированы таким образом, что могут работать очень долго. Он сказал, что если даже исчезнут все люди, слуги будут функционировать еще сотни лет.
Как он объяснил мне, мать-слуга останется здесь, даже когда я умру от старости. Она может функционировать вечно. И будет ждать. Потому что она запрограммирована на меня. Она постоянно заботится обо мне и делает все, о чем я ее попрошу. Она должна держать подальше от меня все вредное и опасное. Если пузырькам удастся ворваться сюда, она попытается уничтожить их и спасти меня. Но она не сможет долго продержаться, бедняжка, потому что их так много и они все время прибывают, а это значит, что в конце концов они нас уничтожат.
1 сентября
Странно, никто не знает, откуда появились пузырьки и почему одни люди умирают, а другие остаются в живых, но превращаются в других.
Однажды я видела по телевизору старика. Это было уже после ухода папы.
Папа время от времени включал телевизор, но экран все время оставался темным. Он сказал мне, что я должна продолжать включать его даже тогда, когда его здесь не будет. Он был уверен, что существуют ученые, которые ищут средство уничтожения пузырьков. Он сказал, что если придет спасение, об этом сообщат по телевизору.
Папа объяснил мне, что сегодня еще ничто не может уничтожить пузырьки. Даже излучатель. А ведь это довольно эффективное оружие. Были испытаны все способы, но пузырьки так и не удалось уничтожить. Они разбивались только о тела людей, а люди умирали. Если не умирали, то было еще хуже. Они становились другими.
С другими происходило вот что. Вместо того чтобы быть растворенными пузырьками, они снова вставали и внешне казались невредимыми. Но через пару дней у них вырастала куча разных вещей. Множество рук, как у женщины на картинке, которую называли богиней, или множество ног, или огромное количество глаз по всему телу, или две головы, или несколько ртов на шее и на груди. Ужасно!
Старик, которого я увидела по телевизору, говорил о пузырьках и других. Целыми днями экран телевизора был темен, а тут он вдруг засветился. За столом в огромном мягком кресле сидел старик. Он казался усталым. Зал был полон слуг, которые казались гораздо более сложными, чем в доме, со множеством кнопок и огоньков.
Я по-настоящему обрадовалась, когда услышала, как он заговорил, его голос придал мне мужества, как когда-то голос папы. Я больше не чувствовала себя одинокой.
Он говорил о борьбе, надежде и ожидании. Что мы не должны терять мужества. Придет день, и пузырьки будут побеждены. Я не поняла всего, что о говорил, он говорил довольно тяжеловесно, но я дослушала его до конца. Он выглядел так мило, этот старик, но казался очень усталым. Когда он произносил слово «мужество», голос его был по-настоящему теплым и молодым.
Он объяснил, что никто не знает, откуда взялись пузырьки и из чего они состоят. Никто не понимает сути того процесса, который превращал людей в других или убивал их. Против пузырьков использовали все доступные, все известные средства, но не могли уничтожить их. Много людей погибло в борьбе с ними и многие еще погибнут. Даже несколько других предложили свою помощь в борьбе с пузырьками, потому что они считали ужасным то, что те сделали с ними. Другие могут выходить наружу, и с ними ничего не случалось, так что в некоторых случаях они были незаменимы. Мы благодарны им, потому что они борются вместе с нами.
Старик сказал также, что некоторые считают, что пузырьки развиваются уже давно, может быть, целое столетие, но проявили себя только в наше время. Что мы, может быть, расплачиваемся за ошибки наших предков, которые экспериментировали с атомной энергией и безрассудно играли с силами природы, которых они не понимали. Может быть, мы стали жертвой их невежества, потому что они видели лишь эффективность этой энергии и в результате этого отбирали жизнь у будущих поколений. В то время в результате экспериментов с расщеплением атом него ядра они выпустили слишком много радиации, и некоторые думают, что в результате этого и началось развитие пузырьков. Казалось, старик тоже придерживался этого мнения.
Но борьба продолжалась, и когда были испробованы все современные научные возможности, к сожалению, безрезультатно, пришлось обратиться к древним наукам, чтобы найти решение.
Потом он сказал, что передача требует слишком много времени и средств, которые необходимо использовать в борьбе с пузырьками, так что он теперь будет сообщать только о возможных успехах в этой борьбе. Он еще раз призвал не терять мужества. Потом экран снова потемнел.
Я очень часто думаю об этом старике. Я больше никогда не видела ни его, ни кого-либо другого. Экран все время оставался темным. Я все время спрашиваю себя, прав ли старик и будет ли мир снова таким, как прежде. Мне так этого хочется.
5 сентября
Другая снова подходила к окну. Странно, со временем я все меньше и меньше боюсь ее. Кроме того, она не так уж и ужасна, несмотря на множество рук. Она не такая отвратительная, как те, у кого множество ртов или носы по всему телу.
Теперь мне ее скорее жаль; кажется, она хочет мне что-то сказать. На руках она все время держит младенца. Она непрерывно жестикулирует, и ее черные волосы развеваются на ветру.
Затем она протянула мне малыша. Казалось, она хочет, чтобы я взяла его. Странно, он кажется вообще не изменившимся. Он таких же размеров, как моя кукла. Внезапно другая отступила от окна, потом снова протянула малыша мне. Я хорошо видела, что это не был мутант, ребенок был совершенно нормальным. Довольно пухленький и откормленный, он сучил своими маленькими ножками. Рот его был открыт, а личико сморщилось. Конечно, он плакал. Наверное, он был недоволен, что его вытащили из дома.
Мне не хотелось опускать жалюзи; я сделала знак, чтобы другая ушла, но она осталась. Она плакала. Я видела слезы на ее лице, и она все протягивала мне малыша. Действительно, она хотела, чтобы я его взяла. Сумасшедшая! Разве я открою дверь, чтобы впустить пузырьки? Но, как ни странно, на улице не было видно ни одного пузырька. Я еще раз сделала знак, чтобы она ушла, но она не прореагировала. Я отошла от окна.
Я постоянно думаю о ней. Мне жалко эту другую, она выглядела такой растерянной. Но не могла же я в самом деле взять этого мальчика и вырастить маленького другого. И вообще, я не знаю, как ухаживать за малышами. У меня же были только куклы, а папа мне говорил, что малыши едят не то, что едим мы. Может быть, мать-слуга знает это? Но я еще не сошла с ума. Папа будет в ярости, когда узнает об этом. Открыть! Другой! И взять маленького другого? Я даже думать об этом не должна.
Однако странно, что у малыша нет никаких деформаций. Может быть, он еще слишком мал? Но обычно, если оказываешься снаружи и не умираешь, мутаций не приходится долго ждать. Всего несколько дней. Может быть, ему всего несколько дней? Но он так похож на мою куклу, а папа всегда говорил, что она выглядит как двухлетний ребенок. Я все спрашиваю себя, почему другая хотела отдать мне этого малыша? Может быть, она хотела защитить его от пузырьков и спасти, прежде чем он станет другим? Но от пузырьков нельзя защититься. Никто этого не может.
7 сентября
Я испугалась, сильно испугалась. У меня разболелся живот, и я подумала, что умру, как мама. Я ревела, и мать-слуга суетилась вокруг меня.
Она ощупала мой живот, бормоча и утверждая, что со мной все в порядке, просто я съела слишком много яблок. Это так, но мне хотелось яблок. Она дала мне таблетку, и боль в животе тотчас же прошла. Мать-слуга разбирается во всем.
Папа всегда знал, что нужно принять, если начинаешь чувствовать себя плохо. Но только не в отношении мамы. Он ничего не мог сделать, мать-слуга тоже не могла.
Потому он и вышел наружу. Чтобы найти врача. Он сказал, что это необходимо, потому что по телефону звонить бесполезно, никто добровольно не выйдет из своего дома. Но он взял с собой излучатель и сказал, что приведет сюда врача, чего бы это ему ни стоило.
Это было чистое безумие, но, несмотря ни на что, он ушел. Он просто не мог слышать и видеть, как мама кричит и держится за живот. Он ее так любил. Я думаю, это свело его с ума, потому что он знал, что ему не уцелеть, если он выйдет наружу.
Он сделал маме укол и мне тоже, чтобы я заснула, потом он ушел. Я знаю, что не должна так думать, но было бы лучше, если бы он позволил ей умереть. Я узнала об этом от матери-слуги, когда проснулась. Слуги убрали ее тело, а папа так и не вернулся.
Мне было так его жалко, что я все время плакала, и мать-слуга была вынуждена насильно заставлять меня что-нибудь съесть. Мама бы все равно умерла, да. Что бы он ни сделал. Где он мог найти врача! И что из того, даже если бы он нашел его? Я уверена, что врач предпочел бы, чтобы его застрелили, чем подвергнуться нападению пузырьков.
Иногда я спрашиваю себя, не ходит ли он снаружи со множеством рук или ног, или у него выпали все волосы, а повсюду на черепе выросли глаза, или… Но я не хочу думать ни о чем подобном! Не хочу… Я предпочитаю думать, что папа мертв.
И несмотря на это… Что если он однажды подойдет к окну, многорукий, как богиня Кали? Что мне тогда делать? О, папа, что мне тогда делать?
10 сентября
Весь день трезвонил видеофон, но я не подошла к нему.
Когда папа еще был здесь, он всегда брал трубку и иногда звонил сам. Он всегда говорил, что нехорошо жить без связи, без контактов с людьми, и искал уцелевших. Теперь, когда большинство людей уже было мертво, когда они были растворены пузырьками, он едва ли мог кого-нибудь найти. Во многих домах поселились другие. Они мутировали целыми семьями, поэтому на экране видеофона появлялись только другие. Они были злы. Отец в таких случаях всегда отключал связь.
Я вспомнила, как старик с экрана телевизора говорил, что несколько других помогают людям в борьбе с пузырьками. Это удивило меня, потому что папа всегда говорил, что другие ненавидят людей. Они выглядят не так, как мы, и они ненавидят нас, потому что мы нормальны, а они нет, считал папа.
В первое время после ухода папы я отвечала на звонки, но это всегда были другие, которые тянули к экрану свои многочисленные руки и глядели на меня множеством глаз. Они ругали меня и требовали, чтобы я вышла и вылечила их. Они пугали меня.
Однажды на экране видеофона появился человек. Женщина. К этому времени я почти перестала отвечать на звонки, но этот звонок был таким долгим, что мне захотелось узнать, кто это был.
Женщина на экране видеофона была старой, у нее были глаза сумасшедшей. Волосы ее были грязны и растрепаны, неопределенно-серого цвета, они свисали ей на лицо, и она постоянно отводила их в сторону морщинистой рукой. Увидев меня, она торопливо сказала:
— Прошу вас, малышка, узнайте, нет ли где-нибудь здесь врача. Я прошу вас, мне срочно необходим врач. Я звонила повсюду, но безуспешно. Помоги мне, девочка, мне так нужна помощь. Мой муж очень болен. Он умирает, а я здесь одна. Пожалуйста, помоги мне!
Она заплакала, потом отошла в сторону, и я увидела в глубине комнаты старика, лежащего на софе. У него было опухшее, покрасневшее лицо, он с трудом, импульсивно дышал, словно ему не хватало воздуха.
Женщина снова вернулась к экрану видеофона.
— Ты видела? Он умирает, он умирает, он умирает!
Голос ее захлебнулся. Я больше не могла вынести этого и отключилась.
Затем я заревела. Я ничем не могла ей помочь, я ничего не могла сделать. Я непрерывно думала о папе, которому тоже нужен был врач.
После этого я перестала отвечать на звонки.
18 сентября
Я так возбуждена, что непрерывно бегаю от телевизора к окну и от окна к телевизору. Мне не сидится на месте.
Мать-слуга говорит мне, чтобы я успокоилась, потому что не стоит так скакать с места на место, но я думаю, что она просто придирается ко мне для проформы. Мне кажется, она тоже испытывает облегчение. И, может быть, даже понимает это.
Вот уже в течение нескольких дней снаружи все меньше и меньше пузырьков и больше не видно других. Богиня Кали с младенцем тоже больше не приходит.
Но я никогда не думала, что это будет именно так!
Мир снова становится таким, каким он был раньше. Мир снова становится прежним…
Я включила телевизор, и экран мгновенно засветился. Я узнала этот огромный зал, где видела старика, но на этот раз на его месте сидел молодой человек. Он ничуть не казался усталым. У него был ясный голос, он говорил четко и быстро, глаза его блестели.
Сначала я поняла не все, что он сказал. Это же было невероятно! Хотя я слышала слова, но мне казалось, что я вообще не могу связать их друг с другом. Потом я заметила, что реву. Почему слезы так обильно текут, когда ты рада и тебе кажется, что сердце вот-вот выскочит из груди? Я чувствую, как слезы ручьями текут по моему лицу.
О, папа! Почему тебя нет со мной, чтобы слышать это? Мы победили! Пузырьки уничтожены!
Молодой человек все еще говорил твердым, четким голосом. Он рассказал об оружии, которым были уничтожены пузырьки, и о защитной одежде для выхода наружу, потом он сказал, что отряды добровольцев уже очищают город.
Затем он с нажимом указал на то, что в настоящее время никто пока не должен покидать своих домов. Пока что слишком рано. В городе еще множество пузырьков. Нужно проявить немного терпения. «После такого долгого ожидания было бы глупо потерять все, совершив легкомысленный поступок, не так ли?» Нас будут искать, отряды принесут защитную одежду. А пока лучше подождать в закрытом помещении. Скоро все это кончится.
После этого он показал отряд за работой. Я увидела улицу, похожую на нашу, и около дюжины человек, продвигающихся по ней.
Они были одеты во что-то вроде черных мешков, которые покрывали все тело и даже голову, с застекленными прорезями для глаз. На их руках были огромные толстые перчатки того же цвета. Они несли цилиндр, похожий на папин излучатель, только больше и длиннее.
Внезапно появились три или четыре пузырька, которые быстро плыли к ним. Люди направили на пузырьки свою трубу, и из нее вырвалось что-то голубое, ослепительно сверкающее, от чего заболели глаза и пузырьки лопнули. Но на земле, а не на людях.
Как чудесно было видеть, что уничтожаются эти ужасные пузырьки! Я возгласами подбадривала этих людей.
Мать-слуга хотела накормить меня. Может быть, я ее напугала. До еды ли мне тут, когда видишь такие необычные вещи и скоро увидишь мир таким, каким он был раньше.
21 сентября
Ну, наконец-то! Я видела людей, я говорила с ними!
Я не могу больше терпеть. Я целыми днями сижу у окна, но там все та же улица, за исключением того, что не видно ни одного пузырька и ни одного другого.
Я несколько раз слушала по телевизору того молодого человека, но он повторял все одно и то же: терпение, вас найдут. В конце концов он начал действовать мне на нервы. Я ведь ждала достаточно долго. Весь день я пугала мать-слугу. Она, наверное, кипела от ярости.
Но именно она позвала меня. Я смотрела телевизор.
— ИДИ, ПОСМОТРИ, МОНИКА.
Я подбежала к окну. По моей улице шли люди в жутких черных мешках!
Я закричала, я забыла, что они не могли меня слышать. Но я, как сумасшедшая, начала жестикулировать, и меня наконец заметили; люди подошли к дому и помахали мне.
Я уже три дня назад сняла блокировку рычага защиты, с таким нетерпением я их ждала. Я ринулась к двери, широко распахнула ее, и они вошли,
Они быстро закрыли за собой дверь и сняли свои черные мешки.
Их было двое. Высокий и низенький. У высокого были черные волосы и сияющие от радости глаза. Когда он улыбался, все его лицо словно освещалось. Низенький был довольно полным, у него были кудрявые светлые волосы, маленькие голубые глазки, прячущиеся в жирных складках щек.
Высокий сказал:
— Посмотри на это! Лорелея с длинными волосами. Ундина с зелеными глазами, в золотом платье.
Низенький ответил:
— Тише! Ты напугаешь мадемуазель своими нелепыми выражениями — они понятны не всякому.
Это была правда, я не поняла, но не боялась этих людей.
Они назвали себя. Высокого звали Фрэнк. Низенького Эрик. Я назвала себя: «Моника». Мы пожали друг другу руки, и им захотелось, чтобы я их обняла. Высокий сказал:
— Кроме всего прочего, сегодня особенный день.
Я сделала это, и у меня появилось странное чувство, потому что, кроме папы, я никогда никого не обнимала.
Фрэнк спросил:
— Где ваши родители, Моника? Вы одна?
Я быстро ответила:
— Мама умерла, а папа… вышел наружу.
Он печально посмотрел на меня и положил руку на мое плечо.
— Вы давно одна, Моника?
— Три года.
Он вздохнул, потом сказал:
— Теперь вам больше не надо думать об этом. Вам действительно очень повезло. Сколько вам лет?
— Шестнадцать.
Они молча переглянулись.
Фрэнк сказал:
— Только шестнадцать? Я было подумал, что вам…
Эрик быстро прервал его:
— Когда вам исполнилось шестнадцать?
— В последний месяц.
Они оба замолчали. Потом опять переглянулись; у них обоих было такое выражение, словно им было за что-то стыдно. Я ничего не понимала. Почему мне только шестнадцать? Может быть, я показалась им слишком молодой? Маленькой девочкой? Но, с другой стороны, казалось, что им было жалко меня, очень жалко.
Фрэнк потрепал меня рукой по щеке, а Эрик опустил взгляд.
Внезапно я стала чего-то стесняться, меня охватила печаль, но почему — я не знала. Я охотно спросила бы у них, что они имели в виду, но теперь я не доверяла самой себе.
22 сентября
Я жду Фрэнка, который должен забрать меня.
Я придвинула к окну маленький столик, чтобы не пропустить его, пока я пишу. Конечно, теперь мне не нужно вести этот дневник, потому что время пузырьков закончилось. Я думаю, что это последняя моя запись.
Представить себе, что я выхожу наружу… Я просто не могу в это поверить. Я спросила у Фрэнка:
— Вы покажете мне этот мир, каким он был раньше?
Сначала он озадаченно посмотрел на меня, потом ответил:
— Ну конечно, малышка, я покажу вам мир, каким он был раньше.
Но он казался не слишком радостным. Почему? Разве мир раньше не был так прекрасен, как я его себе представляла? Или, может быть, он никогда больше не станет таким?
Ax, это ничего не значит. Я выйду наружу, и все равно это будет чудесно.
Я буду совершенно счастлива, даже если не увижу ничего особенного… Теперь я тоже понимаю, почему другая хотела, чтобы я взяла ее малыша. Я должна была сделать это, потому что вчера слышала, что сказал Фрэнк Эрику, а сегодня утром сама видела это по телевизору.
Я вчера на несколько мгновений оказалась одна, потому что хотела привести себя в порядок, а также потому, что решила надеть мамино платье. Они сидели в библиотеке, и мать-слуга подала им напиток, который иногда давала папе, а мне никак не хотела дать.
Я вернулась тихо, чтобы послушать, и я услышала.
Фрэнк сказал:
— Мы ничего не должны делать. Это бесчеловечно! Несмотря ни на что, у нее такие же права на жизнь, как и у нас, это в конце концов не ее вина. Мне кажется, тут надо действовать иначе, может быть, отправлять в резервацию.
А Эрик ответил:
— Нельзя никакого «иначе», ты же сам великолепно это знаешь. Не существует средства, чтобы помочь ей, и она, может быть, заразна. Нет никакого другого выхода. Это нужно сделать.
Фрэнк гневно ответил:
— Тебе, может быть, это нравится, мне — нет, я не могу ее просто застрелить! Я просто не могу этого сделать! Это чудовищно, поступать так! Мне стыдно за это.
Эрик коротко ответил. Было странно видеть, как он защищается. Совсем как я, когда мать-слуга дает мне советы и я знаю, что она права, но не хочу с ней соглашаться.
Он сказал:
— Это закон. Мы ничего не можем поделать. Она не должна иметь потомства.
Фрэнк прервал его.
— Никто же не знает, действительно ли они опасны! И эти дети, все эти дети!..
— Мы не можем пойти на риск. Хотя дети других не деформированы, откуда ты можешь знать, нормальны ли они? Произвести отбор невозможно.
— Но, может быть, они невосприимчивы! Вы же их вообще не исследовали! А здесь во всяком случае нет никакого сомнения.
— Боже мой, но ведь СОВЕТ решил! Пузырьки в первый раз появились шестнадцать лет и два месяца назад. Посчитай же, посчитай!
Где-то в доме что-то звякнуло, и они оба вскочили.
— Тихо, — сказал Фрэнк. — Если она внезапно вернется…
Потом я вошла и сразу же увидела, что я очаровала их, но мне это не доставило никакого удовольствия. Мне показалось, что я все поняла. Сегодня утром я буду совершенно уверена.
Я подбежала к телевизору, но там все еще показывали людей, очищающих город. Потом внезапно появилась другая сценка.
Другой убегал прочь. У него было много ног, и он не мог бежать очень быстро, он все время спотыкался. Но я видела, что он прилагает отчаянные усилия, чтобы спастись. Один из мужчин направил на него излучатель. Другой съежился на земле, превратившись в маленькую кучку пепла.
Они тотчас же сменили эту сцену и заговорили о чем-то другом.
Конечно, они не хотели нам этого показывать. Но я все великолепно поняла. Кроме того, я слышала, как об этом говорили Фрэнк и Эрик.
Они убивали всех других. Да, это так.
О боже мой! Фрэнк прав. Мне кажется, что что-то не в порядке.
Другие пугались, но, несмотря на это…
Поэтому богиня Кали и хотела отдать мне своего малыша. Вероятно, она знала об этом. Я спрашиваю себя, не расстреляли ли они и ее? Я, конечно, не хотела смерти Кали, нет. А ее малыша? Он же выглядел таким нормальным!
Мне кажется, что они делают что-то не то. Папа этого не одобрил бы.
Однако я не должна думать об этом. Я не должна грустить. Это великолепный день. Я жду Фрэнка и я выйду наружу. Я жду у окна…
Ну наконец-то! Он идет… Нет, это Эрик. Вероятно, Фрэнк не пошел и попросил Эрика заменить его. Ну да, я немного ошиблась. Эрик же так мил, но Фрэнк милее.
Я сойду с ума, как медленно он идет. И голова его опущена. Странно, он же глядит в окно, но не реагирует на мои знаки.
У него в руке излучатель. Зачем он ему? Боже мой, почему он так крадется?
Вот он уже здесь. Я открою ему дверь.
Наконец-то я увижу мир, каким он был раньше…
Даниэль Вальтер
УБИЙСТВО СИНЕЙ ПТИЦЫ
(Перевод с франц. И. Горачина)
Грохот орудийных залпов усилился. С неба падали разноцветные стрелы.
(…ДАЙТЕ ЖЕ МНЕ ВАШУ САМОПИСКУ…! — Берг говорил «самописка» вместо «авторучка». — СПАСИБО…)
Я находился возле самого подножия горы, которую назвали Желтым Стражем. Я лежал на жесткой, высохшей почве и смотрел вверх, на вход в Собачье Ущелье. Голова моя гудела, как церковный колокол. (Берг запнулся: «…ЧТО, ЧТО?.. АХ, АД!..»)
Я крепко сжимал ружье. Это был единственный спутник, оставшейся со мной. Я был один. Пробираясь сквозь ночь, я обнаружил, что все мои товарищи были мертвы. Они превратились в сморщенные кучки. похожие на черные зародыши. Я попытался воспользоваться коммуникатором, но из него раздался только печальный треск; я не получил никакого ответа. А потом я спросил себя: что это за звук? Кто подкарауливает там, в ночи? Кто может выскочить из этого Собачьего Ущелья?
Кто? Нам говорили, что это всего лишь акция по очистке — умиротворению, да… умиротворению… и…
(ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ, — сказал Берг. — МЫ ПРИБЛИЖАЕМСЯ К ИСТИНЕ. МЫ, НАКОНЕЦ, ДОЛЖНЫ УЗНАТЬ, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО В ТУ НОЧЬ…)
…и…я…там было Собачье Ущелье, словно амбразура в горе, темное, как ночь, пятно, в которое мы палили в течение многих дней. Видит бог, мы сделали все, что от нас требовали, и сделали, как смогли, но результаты… Стало светло, как днем. Перед этим была не просто полутьма, а чертовски непроглядная темень и… О! Мои глаза — хотя я их не открывал — они все еще видят… Они напали на нас и…
(Пациент резко вскрикнул, доктор Берг непроизвольно вздрогнул и заскрежетал зубами:
— ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ!)
— Они же тебя убивают, — сказала она. — Ты же видишь…
— Они сказали, что это необходимо, если я хочу снова обрести душевное равновесие. Для меня нет спасения — и для тебя тоже нет, — пока я не расскажу им все, что знаю…