Страница:
короткое копье с толстым древком, предназначенное не для метания, а для
рукопашного боя. Однако летело оно по прямой линии, и траектория полета
окончилась в спине Агню. Этикал упал вперед, накренив свое легкое
суденышко. Лодка перевернулась, а Агню так больше и не появился из воды.
Бартон выругался. Он хотел поймать этикала живым, но и не мог
допустить, чтобы тот сбежал живым. Оставался шанс, что Агню до сих пор не
связался с другими этикалами.
Он отправился назад, к хижинам гостей. Вдоль берега раздавался грохот
барабанов, и люди с зажженными факелами спешили к Круглому Дому. Бартон
остановил какую-то женщину и попросил у нее на минутку факел. Она передала
ему факел и стала засыпать вопросами. Он отвечал, что, наверное, обитатели
противоположного берега совершили набег. Женщина всплеснула руками и
поспешила к собравшимся у ограды Круглого Дома.
Бартон воткнул факел в прибрежный ил и осмотрел полотнище, которое
стащил с этикала. В подкладке он обнаружил карман, закрытый двумя тонкими
магнитными застежками, которые легко открылись; Бартон вынул из него
какой-то предмет и при свете факела принялся осматривать его.
Он долго сидел на корточках, не в силах отвести взгляд, находясь в
состоянии почти паралитического удивления. Фотография на этой планете, на
которой не существовало фотокамер, была делом неслыханным. Но то, что на
снимке оказался он, было еще более невероятным. Этот снимок нельзя было
сделать здесь, на этой планете! Его можно было сделать только на планете
Земля, на той Земле, которая теперь затерялась в столпотворении звезд
где-то на сверкающем небе, и одному Богу было известно, в скольких тысячах
лет во времени.
Невероятность громоздилась на невероятности. Но снимок был сделан в
такое время и в таком месте, где - он был абсолютно уверен - не могло быть
нацеленного на него фотоаппарата. Его усы были убраны с лица, но тот, кто
производил ретушировку негатива, не побеспокоился о том, чтобы убрать фон
и одежду. Вот он, чудесным образом запечатленный по пояс и заточенный в
плоский предмет из какого-то прозрачного вещества. Плоский? Когда он
повернул снимок, то увидел, что его изображение поворачивается к нему в
профиль. Если же он держал его прямо перед собой, то видел свое
изображение в три четверти.
- В 1848 году, - прошептал он про себя, - когда я был
двадцатисемилетним младшим офицером Ост-Индской армии. А это - голубые
горы Гоа. Это, должно быть, сделано, когда я был там на отдыхе. Но, Бог
мой, как? Кем? И каким образом этикалам удалось заполучить этот снимок?
Агню, очевидно, носил этот снимок, чтобы точно идентифицировать
любого человека, похожего на Бартона. Вероятно, каждый из выслеживающих
его охотников имеет такой же снимок. Его ищут вверх и вниз по Реке,
наверное, десятки тысяч Их. Кто знает, сколько имеется в Их распоряжении
агентов и как сильно Они жаждут его найти. И почему он Им так нужен?
Положив снимок на место, он направился к своей хижине. И в это
мгновение Бартон мельком бросил взгляд в сторону горных вершин -
непроходимых громадин, сжавших Речную Долину с обеих сторон. Что-то
мелькнуло на фоне яркого покрывала межзвездного газа. Оно появилось всего
лишь на миг, а затем исчезло.
Несколькими секундами позже оно возникло из ничего, оказавшись темным
полукруглым предметом, но затем исчезло вновь.
Вскоре показался второй летательный аппарат, возникший на небольшой
высоте, но, как и первый, через мгновение он исчез из вида.
"Этикалы заберут меня отсюда, а обитатели Совьерии удивятся, почему
они заснули в столь тревожный час".
У Бартона не было времени возвращаться в хижину и будить своих
друзей. Если он потеряет хоть одно мгновение, то непременно окажется в
западне.
Бартон повернулся, вбежал в Реку и поплыл к противоположному берегу,
находившемуся в полутора-двух милях. Он не успел проплыть и сорока ярдов,
как почувствовал над собой присутствие чего-то огромного. Бартон
перевернулся на спину и посмотрел вверх. Над ним было только мягкое сияние
звезд. Затем, возникнув прямо из воздуха примерно в пятидесяти футах,
какой-то диск диаметром около тридцати футов закрыл целый сектор неба. Он
исчез почти сразу же, но затем снова оказался в поле зрения Бартона всего
лишь в пятнадцати-двадцати футах над ним.
"Значит, у Них есть какие-то средства, позволяющие Им видеть ночью на
больших расстояниях!"
- У-у, шакалы! - закричал он Им. - Все равно я вам не достанусь!
Он перевернулся головой вниз, нырнул и поплыл вглубь. Вода стала
холоднее. В ушах возникла боль. Хотя глаза его были открыты, он все равно
ничего не мог разглядеть. Вдруг давление резко увеличилось. Он понял, что
скачок давления вызван чем-то тяжелым, опустившимся в воду.
Аппарат погружался в воду вслед за ним!
Сейчас для Бартона был только один выход! Им достанется только его
мертвое тело - и больше ничего! Он еще раз убежит от Них и снова окажется
где-то на берегах Реки, чтобы опять перехитрить Их и нанести ответный
удар.
Он открыл рот и вдохнул воду глубоко в себя, одновременно носом и
ртом. Вода, хлынувшая внутрь его тела, заставила сработать инстинкт
самосохранения. Однако огромным усилием воли он удержался от борьбы с
наступающей смертью. Умом он понимал, что будет жить снова, но клетки его
тела не хотели этого понимать. Они цеплялись за жизнь. Для них не
существовало этого воображаемого будущего. Это они исторгли из его
захлебнувшегося водой горла вопль отчаяния!
- Ааааааааааааа!
Крик поднял его с травы. У него было такое ощущение, будто его
подбросил какой-то трамплин. В отличие от первого воскрешения, он не
почувствовал ни слабости, ни замешательства. Теперь Бартон знал, что его
ждет. Он был готов к тому, что очнется на траве возле чашного камня. Но он
не был готов к тому, что предстало перед его глазами. Рядом с ним шла
битва гигантов.
Первым же его побуждением было найти какое-нибудь оружие. Но под
рукой ничего не было, кроме чаши, которая всегда была рядом с воскресшим,
и пачки полотнищ различного размера, цвета и толщины. Он поднялся, сделал
шаг, схватил чашу и стал ждать. При необходимости чашей можно
воспользоваться как дубиной. Она, правда, была легкой, но практически не
повреждаемой и очень твердой.
Однако было похоже, что чудовища, ничего не чувствуя, могут дубасить
друг друга весь день.
Большинство было не менее восьми футов роста, некоторые даже под
девять футов. Их могучие мускулистые плечи были почти трех футов ширины. У
них были человеческие, а точнее, почти человеческие тела, белая кожа была
покрыта длинными красноватыми или бурыми волосами. Гиганты не были столь
заросшими, как шимпанзе, но волос у них больше, чем у любого из виденных
Бартоном людей, а ведь он встречался с некоторыми на удивление волосатыми
субъектами.
Однако выражение лиц у них было нечеловеческим, устрашающим, особенно
это подчеркивалось их бешеным рычанием. Глаз почти не было видно под низко
нависшим лбом. Огромные носы придавали гигантам вид обезьян с хоботом.
Подбородок был резко скошен.
В какое-нибудь другое время они, возможно, позабавили бы Бартона. Но
только не сейчас. Исторгаемый из их глоток рев был столь же жутким, как
рычание льва, а огромные зубы заставили бы даже белого медведя дважды
подумать, прежде чем напасть на них. В их кулаках размером с его голову
были зажаты дубины - толстые и длинные, как оглобли. Они яростно
размахивали этим оружием, и когда оно ударялось о плоть противника, кости
ломались с таким хрустом, будто раскалывались сухие деревянные колоды.
Правда, иногда ломались и сами дубины.
Бартон улучил мгновение, чтобы осмотреться. Освещение было тусклым.
Солнце наполовину взошло над горными вершинами противоположного берега
Реки. Воздух здесь был намного холоднее, чем в других местах на этой
планете, даже холоднее, чем в горах, куда он взбирался во время тщетных
попыток преодолеть круто поднимающийся хребет.
Один из победителей битвы в поисках очередного противника увидел
Бартона.
Глаза великана расширились. Какую-то секунду у него был ошеломленный
вид, такой же, как и у Бартона, когда тот впервые открыл глаза в этом
месте. Возможно, он никогда раньше не видел такого создания, так же как
Бартон не видел никого хоть отдаленно похожего на него. Но удивление
продолжалось совсем недолго. Гигант взревел, перепрыгнул через
искромсанное тело своего прежнего противника и побежал к Бартону, подняв
над головой топор, которым можно было уложить и слона.
Бартон побежал прочь, сжимая чашу в руке. Если он потеряет ее, то
лучше уж умереть сразу. Без нее он умрет с голоду или будет перебиваться
рыбой и молодыми побегами бамбука.
Ему почти удалось убежать. Бартон сумел быстро протиснуться в
открывшуюся перед ним щель между двумя титанами, обхватившими руками друг
друга и пытавшимися опрокинуть соперника, и еще одним, который пятился под
ударами дубины четвертого. Но в последний момент двое борцов стали
валиться в его сторону.
Отставленная назад рука одного из великанов зацепила Бартона за левую
ногу. Удар был настолько силен, что вогнал ее в землю и мгновенно
остановил его бег. Бартон упал навзничь и закричал. Его ступня была
раздроблена, и почти все мышцы порваны.
Тем не менее, он попытался подняться - ему необходимо было добраться
до Реки. Тогда он смог бы уплыть, если, конечно, прежде не потеряет
сознание от боли. Он дважды подпрыгнул на правой ноге, но тут же кто-то
схватил его сзади.
Он взлетел в воздух, перекувырнулся и был пойман прежде, чем начал
падать.
Титан держал его на вытянутой руке; огромный, могучий кулак сомкнулся
вокруг груди Бартона. Он едва дышал, так как ребра были туго стиснуты
могучей хваткой.
Несмотря на все это, Бартон не выронил свою чашу, а стал бить ею по
плечу гиганта.
Легко, будто смахнув муху, титан хлопнул по чаше топором и выбил ее
из рук Бартона.
Чудовище оскалило зубы и согнуло руку, чтобы получше рассмотреть
человека. Бартон весил добрых 170 фунтов, но рука гиганта даже не
напряглась.
Какое-то мгновение Бартон смотрел прямо в тускло-голубые глаза,
утонувшие под надбровными дугами черепа гиганта. Затем титан взревел и
поднял Бартона над головой. Бартон барабанил кулаками по его огромной
руке, отлично сознавая, что все тщетно. Но он не желал сдаваться, подобно
пойманному кролику. Несмотря на его безнадежное положение, в сознании
Бартона запечатлелось несколько интересных наблюдений.
Когда он очнулся, солнце только поднималось над горными вершинами. И
хотя с того момента прошло всего лишь несколько минут, солнце должно было
уже полностью подняться из-за гор. Но оно висело на той же высоте.
Более того, склон долины позволял видеть не менее чем на четыре мили,
и было видно, что чашный камень рядом с ним был последним. Дальше были
только равнина и Река.
Это был конец обитаемой зоны - или... начало Реки.
У него не было ни времени, ни желания осмыслить, что это означало. Он
просто заметил все это в то время, когда находился в железной хватке
гиганта, охваченный болью, яростью и ужасом. Изготовив свой топор, чтобы
расколоть череп Бартона, гигант почему-то окаменел и пронзительно
закричал. Для Бартона это было чем-то вроде гудка локомотива. Хватка
гиганта ослабла, и Бартон свалился на землю. На мгновение он потерял
сознание от боли в ноге.
Когда сознание вернулось, ему пришлось скрежетать зубами, чтобы не
завопить от ужасной боли.
Он застонал и сел. Тусклый свет дня померк у него в глазах. Вокруг
него с прежней яростью продолжалось сражение, но похоже, сейчас он
очутился в крохотной зоне относительного спокойствия. Рядом с ним лежал
толстый, как ствол дерева, труп гиганта, едва не убившего его. Затылок
великана, который на вид казался настолько массивным, что должен был
выдержать удар парового молота, был расколот, как скорлупа ореха.
Вокруг слоноподобной туши ползал на четвереньках другой тяжелораненый
человек. Взглянув на него, Бартон на мгновение позабыл свою боль. Ужасно
искалеченный человек был Германом Герингом.
Оба были воскрешены в одном и том же месте. Времени думать о том, что
же означало это совпадение, не было. Боль начала возвращаться.
Геринг заговорил с ним.
Вид у него был такой, что не только что говорить - жить ему
оставалось совсем немного. Он был весь окровавлен. Правого глаза не было.
Угол рта разорван до самого уха. Одна из рук полностью расплющена. Из кожи
на боку торчало ребро. Как ему удавалось при этом оставаться в живых и к
тому же еще ползать - этого Бартон не мог постичь.
- Ты... ты! - хрипло начал Геринг по-немецки. Внезапно он обмяк. Из
его рта на ноги Бартона брызнул фонтан крови, глаза остекленели.
Интересно, что хотел сказать ему Геринг. Но это сейчас не имело
никакого значения. Ему нужно было думать о более жизненно важных вещах.
Примерно в 30 футах от Бартона, спиной к нему, стояли два гиганта.
Они тяжело дышали, видимо, отдыхая, прежде чем снова броситься в битву.
Затем один что-то сказал другому.
В этом не было никаких сомнений. Великан не просто издал рык, он
пользовался языком.
Бартон, конечно, ничего не понял из сказанного. Он понял только одно
- это речь!
И для подтверждения этого ему не нужно было слышать модулированный,
членораздельный ответ другого.
Выходит, это не какая-то доисторическая обезьяна, а одна из рас
первобытного человека. Они, должно быть, неведомы земной науке двадцатого
столетия, поскольку Фригейт как-то описал ему все ископаемые расы,
известные в 2008 году.
Он лежал, прислонившись спиной к готическим ребрам павшего великана.
Бартон смахнул со своего лица рыжеватые длинные, пропитанные потом волосы
титана. Он боролся со рвотой и болью в ноге. Если бы он начал стонать, то
мог бы привлечь к себе внимание тех двоих, и они завершили бы работу над
ним. Но если они и не обернутся, то каковы шансы у него выжить с его
ранами в местности, населенной такими чудовищами?
Но еще хуже, чем мучительная боль в ноге, была мысль о том, что в
первом же рейсе, как он это назвал, Самоубийственного Экспресса он достиг
своей цели.
Он оценивал шансы попасть в эту местность как один к десяти
миллионам, и он мог бы так и не попасть сюда, даже утопив себя десять
тысяч раз. Однако ему сопутствовала фантастическая удача. Такое, возможно,
больше никогда не повторится. А он вынужден сейчас терять этот шанс,
причем так быстро.
Солнце, наполовину высунувшись из-за гор на противоположном берегу
Реки, скользило по их вершинам. Это место, о котором он только
догадывался, существовало на самом деле. Он очутился здесь с первой же
попытки! Теперь, когда зрение его стало ослабевать и боль уменьшилась, он
понял, что умирает. Слабость была обусловлена не только раздробленными
костями ноги. Должно быть, произошло и внутреннее кровоизлияние.
Он попытался еще раз подняться.
Он встанет, пусть всего лишь на одной ноге, и погрозит кулаком
судьбе-насмешнице и проклянет ее. Он умрет с проклятиями на устах!
Алое крыло зари слегка коснулось его глаз. Он поднялся на ноги, зная,
что раны должны быть исцелены и он снова здоров, хотя и не верил в это
целиком и полностью.
Рядом с ним находилась чаша и пачка плотно уложенных полотнищ
различных цветов, размеров и толщин.
В четырех ярдах от него из невысокой яркозеленой травы поднялся
другой мужчина, тоже обнаженный. По коже Бартона пробежали мурашки.
Светлые волосы, широкое лицо и светло-голубые глаза принадлежали Герману
Герингу.
Немец был удивлен так же, как и Бартон. Медленно, как бы просыпаясь
от глубокого сна, он произнес:
- Что-то здесь не так.
- Да, что-то непонятное, - согласился Бартон. Он знал о порядке
воскрешения вдоль Реки не больше любого другого и никогда не видел самого
Воскрешения, но был знаком с несколькими свидетелями этого процесса. На
заре, как только солнце поднималось над неприступными горами, рядом с
чашным камнем возникало в воздухе какое-то мерцание. В мгновение ока
искаженное пространство застывало, и прямо ниоткуда в траве на берегу
появлялся обнаженный человек. Рядом с ним всегда лежала чаша и полотнища.
Вдоль предполагаемых 20-30 миллионов миль Речной Долины, в которой
обитало примерно 35-36 миллиардов людей, каждый день умирал добрый миллион
человек. Как выяснилось, здесь не было никаких болезней, кроме душевных.
Но хотя учет и не велся, миллион людей все же погибали каждые двадцать
четыре часа в бесчисленных войнах между примерно миллионом крохотных
государств, во время казней преступников или в порыве страсти или
ревности. Многие погибали от несчастных случаев или совершали
самоубийства. Всегда существовал постоянный и обширный поток так
называемых "малых воскрешений".
Но Бартон никогда не слышал о том, чтобы умерших в одном и том же
месте в одно и то же время воскрешали вместе. Процесс выбора местности для
новой жизни был случайным - так во всяком случае он полагал.
Однако такое совпадение могло произойти, хотя вероятность его была
равна одной двадцатимиллионной. Но два таких совпадения, одно за другим,
было уже чудом.
Бартон не верил в чудеса. Он считал, что нет такого события, которое
нельзя было бы объяснить физическими законами, если известны все факты.
Но их-то он как раз и не знал, поэтому сейчас его и не беспокоило это
"совпадение". Требовалось скорейшее решение другой задачи. Она состояла в
том, что ему делать с Герингом?
Этот человек знает, кто он такой, и поэтому может выдать его любому
этикалу.
Бартон быстро осмотрелся и увидел, что к ним приближаются, как будто
с дружественными намерениями, довольно много мужчин и женщин. Времени было
только, чтобы перекинуться с немцем несколькими словами.
- Геринг, я могу сейчас убить вас или себя. Но я не хочу ни того, ни
другого - во всяком случае, в данное время. Вы знаете, почему вы
представляете для меня угрозу. Мне не следовало бы рисковать, доверяя вам,
вероломный шакал. Но сейчас в вас ощущается нечто необычное, нечто такое,
чего я еще не осознаю. Однако...
Геринг, имевший репутацию человека, быстро восстанавливающего свои
физические и духовные силы, казалось, уже оправился от потрясения. Он
лукаво ухмыльнулся и сказал:
- Я застал вас врасплох, не правда ли?
Увидев, что Бартон напрягся, он поспешил поднять руку и добавил:
- Я клянусь, что никому не открою, кто вы такой! Я клянусь, что
ничего не сделаю вам во вред! Возможно, мы с вами и не друзья, но по
крайней мере мы знаем друг друга и находимся среди чужих. Хорошо иметь
рядом с собой хотя бы одно знакомое лицо. Я знаю, что слишком долго
страдал от одиночества, от душевной опустошенности. Я думал, что сойду с
ума. В этом одна из причин, почему я прибегал к наркотику. Поверьте мне, я
не продам вас, Бартон.
Бартон ему не поверил. Однако он подумал, что в течение некоторого
времени ему можно будет доверять. Геринг хочет иметь здесь потенциального
союзника, во всяком случае, пока он не определит для себя, что будет
делать. Кроме того, возможно, и Геринг изменился в этом мире к лучшему.
"Нет, - тут же сказал сам себе Бартон. - Нет. Ты снова все такой же.
Каким бы ты ни был на словах циником, ты всегда слишком быстро прощал,
всегда был готов быстро забыть о нанесенном тебе вреде и предоставить
своему обидчику еще одну возможность. Не будь глупцом, Бартон".
Прошло три дня, а он все еще не знал, как ему поступить с Герингом.
Бартон выдал себя за Абдула ибн Гаруна, жителя Каира девятнадцатого
века. У него было несколько причин взять себе это имя.
Одной из них было то, что он превосходно говорил по-арабски, знал
каирский диалект этой эпохи и получил возможность прикрывать голову
тюрбаном, в качестве которого он использовал одно из полотнищ. Он
надеялся, что таким образом сможет хоть как-то изменить свой внешний вид.
Геринг не сказал никому ни слова, которое могло бы поставить под сомнение
эту маскировку, Бартон был уверен в этом, поскольку проводил с немцем все
свое свободное время. Они жили в одной хижине, пока не освоились с
местными обычаями. Это было время их испытательного срока. Частично оно
было занято интенсивными воинскими тренировками. Бартон был одним из
лучших фехтовальщиков девятнадцатого века, а также отлично разбирался во
всех разновидностях боя как с оружием, так и голыми руками. После того,
как он продемонстрировал свои способности в серии испытаний, его
пригласили стать новобранцем. По сути, ему обещали, что он будет
инструктором, как только в достаточной мере овладеет языком.
Геринг также быстро добился уважения местных властей. При всех его
недостатках, храбрости ему было не занимать. Он был силен и искусен в
рукопашном бою, общителен, привлекателен, когда это было ему нужно, и
почти не отставал от Бартона в овладении беглой речью. Он быстро
продвигался к власти, приличествующей бывшему рейхсмаршалу гитлеровской
Германии.
Эта часть западного берега была населена людьми, говорящими на языке,
совершенно незнакомом Бартону. Когда он наконец изучил этот язык
настолько, что смог задавать вопросы, то пришел к заключению, что эти
люди, должно быть, жили когда-то в Центральной Европе, где-то в начале
бронзового века. У них были некоторые странные обычаи, одним из которых
было совокупление на виду у всех. Это было интересным даже для Бартона -
одного из основателей в Лондоне Королевского Антропологического Общества в
1863 году - повидавшего много неожиданных обычаев во время экспедиций на
Земле. Он не участвовал в отправлении этого обычая, но и не ужасался.
С радостью он воспринял обычай рисовать на лице бакенбарды и усы.
Мужчины были возмущены фактом, что при Воскрешении их навсегда лишили
волос на лице и крайней плоти. Они ничего не могли поделать с последним
надругательством, но зато были в состоянии в некоторой степени
компенсировать первое. Они мазали верхнюю губу и подбородок темной
жидкостью, приготовляемой из древесного угля, рыбьего клея, дубильных
веществ и еще нескольких компонентов. Особо фанатичные вместо раскраски
татуировали себя, терпеливо снося многочисленные болезненные уколы острой
бамбуковой иглой.
Теперь Бартон был вдвойне замаскирован, но все же он зависел от
одного человека, который мог при первой же удобной для него возможности
выдать его. Бартон надеялся поймать кого-либо из этикалов, но так, чтобы
остаться неузнанным.
Бартон хотел быть уверенным в том, что он сможет вовремя убраться -
прежде, чем его засунут в сеть. Это была опасная игра, подобная ходьбе по
канату, натянутому над волчьим логовом. Но он хотел в нее играть. Он
побежит только в случае крайней необходимости. Остальное же время он сам
будет охотником, а не преследуемой жертвой.
Однако мечта о Темной Башне или Большой Чаше всегда присутствовала в
каждом его помысле. Зачем играть в кошки-мышки, когда можно прорваться в
самую цитадель замка, внутри которого, по его предположению, располагалась
штаб-квартира этикалов? Или, если прорваться - слишком сильно сказано, то
хотя бы прокрасться. Пока коты ищут мышь повсюду, она прошмыгнет в Башню,
а уж там мышь может превратиться в тигра.
От подобной мысли он рассмеялся и привлек к себе внимание двух своих
сожителей по хижине - Геринга и англичанина семнадцатого века Джона
Коллона. Его смех отчасти был вызван нелепостью сопоставления себя с
образом тигра. Что питало его надежду на то, что один человек может хоть
чем-то навредить этим Создателям планеты, Воскресителям миллиардов
мертвых, Кормильцам и Покровителям воскрешенных? Он сжал кулаки и
попытался убедить себя в том, что именно он и его мозг будут причиной
свержения этикалов. Почему эта мысль не покидала его разум, он не понимал?
Но Они боялись его. Если бы он только мог узнать почему...
Другой причиной его смеха было то, что его "я" действительно верило,
что он - тигр среди людей. "Человек таков, каким он себя представляет", -
вновь и вновь беззвучно повторял Бартон.
- У вас, друг мой, очень необычный смех, - заметил Геринг. - В нем
чувствуется что-то женское... Это удивительно для такого мужественного
человека, как вы. Он напоминает... звук камня, скользящего по замерзшему
озеру. Или лай шакала...
- Во мне есть что-то и от шакала, и от гиены, - кивнул Бартон. -
Именно это утверждали мои завистники - и они были правы. Но не более.
Он поднялся с постели и начал делать упражнения, стряхивая остатки
сна. Через несколько минут он вместе с другими пойдет к чашному камню у
Реки, чтобы наполнить свой желудок. После этого один час патрулирования
местности. Затем муштра, после которой последует обучение владению копьем,
дубиной, пращой, обсидиановым мечом, луком, кремневым топором и драка
голыми руками и ногами. Час отдыха, бесед и полдника. Затем час обучения
языку. Двухчасовая работа по строительству крепостей на границе этого
маленького государства. Получасовой отдых, затем обязательный бег на милю,
чтобы возбудить аппетит. Затем обед и свободный вечер для тех, кто не
занят на дежурстве по охране или по другим служебным поручениям.
Такой распорядок был введен и в других крохотных государствах вдоль
Реки. Почти везде человечество или воевало, или готовилось к войнам.
рукопашного боя. Однако летело оно по прямой линии, и траектория полета
окончилась в спине Агню. Этикал упал вперед, накренив свое легкое
суденышко. Лодка перевернулась, а Агню так больше и не появился из воды.
Бартон выругался. Он хотел поймать этикала живым, но и не мог
допустить, чтобы тот сбежал живым. Оставался шанс, что Агню до сих пор не
связался с другими этикалами.
Он отправился назад, к хижинам гостей. Вдоль берега раздавался грохот
барабанов, и люди с зажженными факелами спешили к Круглому Дому. Бартон
остановил какую-то женщину и попросил у нее на минутку факел. Она передала
ему факел и стала засыпать вопросами. Он отвечал, что, наверное, обитатели
противоположного берега совершили набег. Женщина всплеснула руками и
поспешила к собравшимся у ограды Круглого Дома.
Бартон воткнул факел в прибрежный ил и осмотрел полотнище, которое
стащил с этикала. В подкладке он обнаружил карман, закрытый двумя тонкими
магнитными застежками, которые легко открылись; Бартон вынул из него
какой-то предмет и при свете факела принялся осматривать его.
Он долго сидел на корточках, не в силах отвести взгляд, находясь в
состоянии почти паралитического удивления. Фотография на этой планете, на
которой не существовало фотокамер, была делом неслыханным. Но то, что на
снимке оказался он, было еще более невероятным. Этот снимок нельзя было
сделать здесь, на этой планете! Его можно было сделать только на планете
Земля, на той Земле, которая теперь затерялась в столпотворении звезд
где-то на сверкающем небе, и одному Богу было известно, в скольких тысячах
лет во времени.
Невероятность громоздилась на невероятности. Но снимок был сделан в
такое время и в таком месте, где - он был абсолютно уверен - не могло быть
нацеленного на него фотоаппарата. Его усы были убраны с лица, но тот, кто
производил ретушировку негатива, не побеспокоился о том, чтобы убрать фон
и одежду. Вот он, чудесным образом запечатленный по пояс и заточенный в
плоский предмет из какого-то прозрачного вещества. Плоский? Когда он
повернул снимок, то увидел, что его изображение поворачивается к нему в
профиль. Если же он держал его прямо перед собой, то видел свое
изображение в три четверти.
- В 1848 году, - прошептал он про себя, - когда я был
двадцатисемилетним младшим офицером Ост-Индской армии. А это - голубые
горы Гоа. Это, должно быть, сделано, когда я был там на отдыхе. Но, Бог
мой, как? Кем? И каким образом этикалам удалось заполучить этот снимок?
Агню, очевидно, носил этот снимок, чтобы точно идентифицировать
любого человека, похожего на Бартона. Вероятно, каждый из выслеживающих
его охотников имеет такой же снимок. Его ищут вверх и вниз по Реке,
наверное, десятки тысяч Их. Кто знает, сколько имеется в Их распоряжении
агентов и как сильно Они жаждут его найти. И почему он Им так нужен?
Положив снимок на место, он направился к своей хижине. И в это
мгновение Бартон мельком бросил взгляд в сторону горных вершин -
непроходимых громадин, сжавших Речную Долину с обеих сторон. Что-то
мелькнуло на фоне яркого покрывала межзвездного газа. Оно появилось всего
лишь на миг, а затем исчезло.
Несколькими секундами позже оно возникло из ничего, оказавшись темным
полукруглым предметом, но затем исчезло вновь.
Вскоре показался второй летательный аппарат, возникший на небольшой
высоте, но, как и первый, через мгновение он исчез из вида.
"Этикалы заберут меня отсюда, а обитатели Совьерии удивятся, почему
они заснули в столь тревожный час".
У Бартона не было времени возвращаться в хижину и будить своих
друзей. Если он потеряет хоть одно мгновение, то непременно окажется в
западне.
Бартон повернулся, вбежал в Реку и поплыл к противоположному берегу,
находившемуся в полутора-двух милях. Он не успел проплыть и сорока ярдов,
как почувствовал над собой присутствие чего-то огромного. Бартон
перевернулся на спину и посмотрел вверх. Над ним было только мягкое сияние
звезд. Затем, возникнув прямо из воздуха примерно в пятидесяти футах,
какой-то диск диаметром около тридцати футов закрыл целый сектор неба. Он
исчез почти сразу же, но затем снова оказался в поле зрения Бартона всего
лишь в пятнадцати-двадцати футах над ним.
"Значит, у Них есть какие-то средства, позволяющие Им видеть ночью на
больших расстояниях!"
- У-у, шакалы! - закричал он Им. - Все равно я вам не достанусь!
Он перевернулся головой вниз, нырнул и поплыл вглубь. Вода стала
холоднее. В ушах возникла боль. Хотя глаза его были открыты, он все равно
ничего не мог разглядеть. Вдруг давление резко увеличилось. Он понял, что
скачок давления вызван чем-то тяжелым, опустившимся в воду.
Аппарат погружался в воду вслед за ним!
Сейчас для Бартона был только один выход! Им достанется только его
мертвое тело - и больше ничего! Он еще раз убежит от Них и снова окажется
где-то на берегах Реки, чтобы опять перехитрить Их и нанести ответный
удар.
Он открыл рот и вдохнул воду глубоко в себя, одновременно носом и
ртом. Вода, хлынувшая внутрь его тела, заставила сработать инстинкт
самосохранения. Однако огромным усилием воли он удержался от борьбы с
наступающей смертью. Умом он понимал, что будет жить снова, но клетки его
тела не хотели этого понимать. Они цеплялись за жизнь. Для них не
существовало этого воображаемого будущего. Это они исторгли из его
захлебнувшегося водой горла вопль отчаяния!
- Ааааааааааааа!
Крик поднял его с травы. У него было такое ощущение, будто его
подбросил какой-то трамплин. В отличие от первого воскрешения, он не
почувствовал ни слабости, ни замешательства. Теперь Бартон знал, что его
ждет. Он был готов к тому, что очнется на траве возле чашного камня. Но он
не был готов к тому, что предстало перед его глазами. Рядом с ним шла
битва гигантов.
Первым же его побуждением было найти какое-нибудь оружие. Но под
рукой ничего не было, кроме чаши, которая всегда была рядом с воскресшим,
и пачки полотнищ различного размера, цвета и толщины. Он поднялся, сделал
шаг, схватил чашу и стал ждать. При необходимости чашей можно
воспользоваться как дубиной. Она, правда, была легкой, но практически не
повреждаемой и очень твердой.
Однако было похоже, что чудовища, ничего не чувствуя, могут дубасить
друг друга весь день.
Большинство было не менее восьми футов роста, некоторые даже под
девять футов. Их могучие мускулистые плечи были почти трех футов ширины. У
них были человеческие, а точнее, почти человеческие тела, белая кожа была
покрыта длинными красноватыми или бурыми волосами. Гиганты не были столь
заросшими, как шимпанзе, но волос у них больше, чем у любого из виденных
Бартоном людей, а ведь он встречался с некоторыми на удивление волосатыми
субъектами.
Однако выражение лиц у них было нечеловеческим, устрашающим, особенно
это подчеркивалось их бешеным рычанием. Глаз почти не было видно под низко
нависшим лбом. Огромные носы придавали гигантам вид обезьян с хоботом.
Подбородок был резко скошен.
В какое-нибудь другое время они, возможно, позабавили бы Бартона. Но
только не сейчас. Исторгаемый из их глоток рев был столь же жутким, как
рычание льва, а огромные зубы заставили бы даже белого медведя дважды
подумать, прежде чем напасть на них. В их кулаках размером с его голову
были зажаты дубины - толстые и длинные, как оглобли. Они яростно
размахивали этим оружием, и когда оно ударялось о плоть противника, кости
ломались с таким хрустом, будто раскалывались сухие деревянные колоды.
Правда, иногда ломались и сами дубины.
Бартон улучил мгновение, чтобы осмотреться. Освещение было тусклым.
Солнце наполовину взошло над горными вершинами противоположного берега
Реки. Воздух здесь был намного холоднее, чем в других местах на этой
планете, даже холоднее, чем в горах, куда он взбирался во время тщетных
попыток преодолеть круто поднимающийся хребет.
Один из победителей битвы в поисках очередного противника увидел
Бартона.
Глаза великана расширились. Какую-то секунду у него был ошеломленный
вид, такой же, как и у Бартона, когда тот впервые открыл глаза в этом
месте. Возможно, он никогда раньше не видел такого создания, так же как
Бартон не видел никого хоть отдаленно похожего на него. Но удивление
продолжалось совсем недолго. Гигант взревел, перепрыгнул через
искромсанное тело своего прежнего противника и побежал к Бартону, подняв
над головой топор, которым можно было уложить и слона.
Бартон побежал прочь, сжимая чашу в руке. Если он потеряет ее, то
лучше уж умереть сразу. Без нее он умрет с голоду или будет перебиваться
рыбой и молодыми побегами бамбука.
Ему почти удалось убежать. Бартон сумел быстро протиснуться в
открывшуюся перед ним щель между двумя титанами, обхватившими руками друг
друга и пытавшимися опрокинуть соперника, и еще одним, который пятился под
ударами дубины четвертого. Но в последний момент двое борцов стали
валиться в его сторону.
Отставленная назад рука одного из великанов зацепила Бартона за левую
ногу. Удар был настолько силен, что вогнал ее в землю и мгновенно
остановил его бег. Бартон упал навзничь и закричал. Его ступня была
раздроблена, и почти все мышцы порваны.
Тем не менее, он попытался подняться - ему необходимо было добраться
до Реки. Тогда он смог бы уплыть, если, конечно, прежде не потеряет
сознание от боли. Он дважды подпрыгнул на правой ноге, но тут же кто-то
схватил его сзади.
Он взлетел в воздух, перекувырнулся и был пойман прежде, чем начал
падать.
Титан держал его на вытянутой руке; огромный, могучий кулак сомкнулся
вокруг груди Бартона. Он едва дышал, так как ребра были туго стиснуты
могучей хваткой.
Несмотря на все это, Бартон не выронил свою чашу, а стал бить ею по
плечу гиганта.
Легко, будто смахнув муху, титан хлопнул по чаше топором и выбил ее
из рук Бартона.
Чудовище оскалило зубы и согнуло руку, чтобы получше рассмотреть
человека. Бартон весил добрых 170 фунтов, но рука гиганта даже не
напряглась.
Какое-то мгновение Бартон смотрел прямо в тускло-голубые глаза,
утонувшие под надбровными дугами черепа гиганта. Затем титан взревел и
поднял Бартона над головой. Бартон барабанил кулаками по его огромной
руке, отлично сознавая, что все тщетно. Но он не желал сдаваться, подобно
пойманному кролику. Несмотря на его безнадежное положение, в сознании
Бартона запечатлелось несколько интересных наблюдений.
Когда он очнулся, солнце только поднималось над горными вершинами. И
хотя с того момента прошло всего лишь несколько минут, солнце должно было
уже полностью подняться из-за гор. Но оно висело на той же высоте.
Более того, склон долины позволял видеть не менее чем на четыре мили,
и было видно, что чашный камень рядом с ним был последним. Дальше были
только равнина и Река.
Это был конец обитаемой зоны - или... начало Реки.
У него не было ни времени, ни желания осмыслить, что это означало. Он
просто заметил все это в то время, когда находился в железной хватке
гиганта, охваченный болью, яростью и ужасом. Изготовив свой топор, чтобы
расколоть череп Бартона, гигант почему-то окаменел и пронзительно
закричал. Для Бартона это было чем-то вроде гудка локомотива. Хватка
гиганта ослабла, и Бартон свалился на землю. На мгновение он потерял
сознание от боли в ноге.
Когда сознание вернулось, ему пришлось скрежетать зубами, чтобы не
завопить от ужасной боли.
Он застонал и сел. Тусклый свет дня померк у него в глазах. Вокруг
него с прежней яростью продолжалось сражение, но похоже, сейчас он
очутился в крохотной зоне относительного спокойствия. Рядом с ним лежал
толстый, как ствол дерева, труп гиганта, едва не убившего его. Затылок
великана, который на вид казался настолько массивным, что должен был
выдержать удар парового молота, был расколот, как скорлупа ореха.
Вокруг слоноподобной туши ползал на четвереньках другой тяжелораненый
человек. Взглянув на него, Бартон на мгновение позабыл свою боль. Ужасно
искалеченный человек был Германом Герингом.
Оба были воскрешены в одном и том же месте. Времени думать о том, что
же означало это совпадение, не было. Боль начала возвращаться.
Геринг заговорил с ним.
Вид у него был такой, что не только что говорить - жить ему
оставалось совсем немного. Он был весь окровавлен. Правого глаза не было.
Угол рта разорван до самого уха. Одна из рук полностью расплющена. Из кожи
на боку торчало ребро. Как ему удавалось при этом оставаться в живых и к
тому же еще ползать - этого Бартон не мог постичь.
- Ты... ты! - хрипло начал Геринг по-немецки. Внезапно он обмяк. Из
его рта на ноги Бартона брызнул фонтан крови, глаза остекленели.
Интересно, что хотел сказать ему Геринг. Но это сейчас не имело
никакого значения. Ему нужно было думать о более жизненно важных вещах.
Примерно в 30 футах от Бартона, спиной к нему, стояли два гиганта.
Они тяжело дышали, видимо, отдыхая, прежде чем снова броситься в битву.
Затем один что-то сказал другому.
В этом не было никаких сомнений. Великан не просто издал рык, он
пользовался языком.
Бартон, конечно, ничего не понял из сказанного. Он понял только одно
- это речь!
И для подтверждения этого ему не нужно было слышать модулированный,
членораздельный ответ другого.
Выходит, это не какая-то доисторическая обезьяна, а одна из рас
первобытного человека. Они, должно быть, неведомы земной науке двадцатого
столетия, поскольку Фригейт как-то описал ему все ископаемые расы,
известные в 2008 году.
Он лежал, прислонившись спиной к готическим ребрам павшего великана.
Бартон смахнул со своего лица рыжеватые длинные, пропитанные потом волосы
титана. Он боролся со рвотой и болью в ноге. Если бы он начал стонать, то
мог бы привлечь к себе внимание тех двоих, и они завершили бы работу над
ним. Но если они и не обернутся, то каковы шансы у него выжить с его
ранами в местности, населенной такими чудовищами?
Но еще хуже, чем мучительная боль в ноге, была мысль о том, что в
первом же рейсе, как он это назвал, Самоубийственного Экспресса он достиг
своей цели.
Он оценивал шансы попасть в эту местность как один к десяти
миллионам, и он мог бы так и не попасть сюда, даже утопив себя десять
тысяч раз. Однако ему сопутствовала фантастическая удача. Такое, возможно,
больше никогда не повторится. А он вынужден сейчас терять этот шанс,
причем так быстро.
Солнце, наполовину высунувшись из-за гор на противоположном берегу
Реки, скользило по их вершинам. Это место, о котором он только
догадывался, существовало на самом деле. Он очутился здесь с первой же
попытки! Теперь, когда зрение его стало ослабевать и боль уменьшилась, он
понял, что умирает. Слабость была обусловлена не только раздробленными
костями ноги. Должно быть, произошло и внутреннее кровоизлияние.
Он попытался еще раз подняться.
Он встанет, пусть всего лишь на одной ноге, и погрозит кулаком
судьбе-насмешнице и проклянет ее. Он умрет с проклятиями на устах!
Алое крыло зари слегка коснулось его глаз. Он поднялся на ноги, зная,
что раны должны быть исцелены и он снова здоров, хотя и не верил в это
целиком и полностью.
Рядом с ним находилась чаша и пачка плотно уложенных полотнищ
различных цветов, размеров и толщин.
В четырех ярдах от него из невысокой яркозеленой травы поднялся
другой мужчина, тоже обнаженный. По коже Бартона пробежали мурашки.
Светлые волосы, широкое лицо и светло-голубые глаза принадлежали Герману
Герингу.
Немец был удивлен так же, как и Бартон. Медленно, как бы просыпаясь
от глубокого сна, он произнес:
- Что-то здесь не так.
- Да, что-то непонятное, - согласился Бартон. Он знал о порядке
воскрешения вдоль Реки не больше любого другого и никогда не видел самого
Воскрешения, но был знаком с несколькими свидетелями этого процесса. На
заре, как только солнце поднималось над неприступными горами, рядом с
чашным камнем возникало в воздухе какое-то мерцание. В мгновение ока
искаженное пространство застывало, и прямо ниоткуда в траве на берегу
появлялся обнаженный человек. Рядом с ним всегда лежала чаша и полотнища.
Вдоль предполагаемых 20-30 миллионов миль Речной Долины, в которой
обитало примерно 35-36 миллиардов людей, каждый день умирал добрый миллион
человек. Как выяснилось, здесь не было никаких болезней, кроме душевных.
Но хотя учет и не велся, миллион людей все же погибали каждые двадцать
четыре часа в бесчисленных войнах между примерно миллионом крохотных
государств, во время казней преступников или в порыве страсти или
ревности. Многие погибали от несчастных случаев или совершали
самоубийства. Всегда существовал постоянный и обширный поток так
называемых "малых воскрешений".
Но Бартон никогда не слышал о том, чтобы умерших в одном и том же
месте в одно и то же время воскрешали вместе. Процесс выбора местности для
новой жизни был случайным - так во всяком случае он полагал.
Однако такое совпадение могло произойти, хотя вероятность его была
равна одной двадцатимиллионной. Но два таких совпадения, одно за другим,
было уже чудом.
Бартон не верил в чудеса. Он считал, что нет такого события, которое
нельзя было бы объяснить физическими законами, если известны все факты.
Но их-то он как раз и не знал, поэтому сейчас его и не беспокоило это
"совпадение". Требовалось скорейшее решение другой задачи. Она состояла в
том, что ему делать с Герингом?
Этот человек знает, кто он такой, и поэтому может выдать его любому
этикалу.
Бартон быстро осмотрелся и увидел, что к ним приближаются, как будто
с дружественными намерениями, довольно много мужчин и женщин. Времени было
только, чтобы перекинуться с немцем несколькими словами.
- Геринг, я могу сейчас убить вас или себя. Но я не хочу ни того, ни
другого - во всяком случае, в данное время. Вы знаете, почему вы
представляете для меня угрозу. Мне не следовало бы рисковать, доверяя вам,
вероломный шакал. Но сейчас в вас ощущается нечто необычное, нечто такое,
чего я еще не осознаю. Однако...
Геринг, имевший репутацию человека, быстро восстанавливающего свои
физические и духовные силы, казалось, уже оправился от потрясения. Он
лукаво ухмыльнулся и сказал:
- Я застал вас врасплох, не правда ли?
Увидев, что Бартон напрягся, он поспешил поднять руку и добавил:
- Я клянусь, что никому не открою, кто вы такой! Я клянусь, что
ничего не сделаю вам во вред! Возможно, мы с вами и не друзья, но по
крайней мере мы знаем друг друга и находимся среди чужих. Хорошо иметь
рядом с собой хотя бы одно знакомое лицо. Я знаю, что слишком долго
страдал от одиночества, от душевной опустошенности. Я думал, что сойду с
ума. В этом одна из причин, почему я прибегал к наркотику. Поверьте мне, я
не продам вас, Бартон.
Бартон ему не поверил. Однако он подумал, что в течение некоторого
времени ему можно будет доверять. Геринг хочет иметь здесь потенциального
союзника, во всяком случае, пока он не определит для себя, что будет
делать. Кроме того, возможно, и Геринг изменился в этом мире к лучшему.
"Нет, - тут же сказал сам себе Бартон. - Нет. Ты снова все такой же.
Каким бы ты ни был на словах циником, ты всегда слишком быстро прощал,
всегда был готов быстро забыть о нанесенном тебе вреде и предоставить
своему обидчику еще одну возможность. Не будь глупцом, Бартон".
Прошло три дня, а он все еще не знал, как ему поступить с Герингом.
Бартон выдал себя за Абдула ибн Гаруна, жителя Каира девятнадцатого
века. У него было несколько причин взять себе это имя.
Одной из них было то, что он превосходно говорил по-арабски, знал
каирский диалект этой эпохи и получил возможность прикрывать голову
тюрбаном, в качестве которого он использовал одно из полотнищ. Он
надеялся, что таким образом сможет хоть как-то изменить свой внешний вид.
Геринг не сказал никому ни слова, которое могло бы поставить под сомнение
эту маскировку, Бартон был уверен в этом, поскольку проводил с немцем все
свое свободное время. Они жили в одной хижине, пока не освоились с
местными обычаями. Это было время их испытательного срока. Частично оно
было занято интенсивными воинскими тренировками. Бартон был одним из
лучших фехтовальщиков девятнадцатого века, а также отлично разбирался во
всех разновидностях боя как с оружием, так и голыми руками. После того,
как он продемонстрировал свои способности в серии испытаний, его
пригласили стать новобранцем. По сути, ему обещали, что он будет
инструктором, как только в достаточной мере овладеет языком.
Геринг также быстро добился уважения местных властей. При всех его
недостатках, храбрости ему было не занимать. Он был силен и искусен в
рукопашном бою, общителен, привлекателен, когда это было ему нужно, и
почти не отставал от Бартона в овладении беглой речью. Он быстро
продвигался к власти, приличествующей бывшему рейхсмаршалу гитлеровской
Германии.
Эта часть западного берега была населена людьми, говорящими на языке,
совершенно незнакомом Бартону. Когда он наконец изучил этот язык
настолько, что смог задавать вопросы, то пришел к заключению, что эти
люди, должно быть, жили когда-то в Центральной Европе, где-то в начале
бронзового века. У них были некоторые странные обычаи, одним из которых
было совокупление на виду у всех. Это было интересным даже для Бартона -
одного из основателей в Лондоне Королевского Антропологического Общества в
1863 году - повидавшего много неожиданных обычаев во время экспедиций на
Земле. Он не участвовал в отправлении этого обычая, но и не ужасался.
С радостью он воспринял обычай рисовать на лице бакенбарды и усы.
Мужчины были возмущены фактом, что при Воскрешении их навсегда лишили
волос на лице и крайней плоти. Они ничего не могли поделать с последним
надругательством, но зато были в состоянии в некоторой степени
компенсировать первое. Они мазали верхнюю губу и подбородок темной
жидкостью, приготовляемой из древесного угля, рыбьего клея, дубильных
веществ и еще нескольких компонентов. Особо фанатичные вместо раскраски
татуировали себя, терпеливо снося многочисленные болезненные уколы острой
бамбуковой иглой.
Теперь Бартон был вдвойне замаскирован, но все же он зависел от
одного человека, который мог при первой же удобной для него возможности
выдать его. Бартон надеялся поймать кого-либо из этикалов, но так, чтобы
остаться неузнанным.
Бартон хотел быть уверенным в том, что он сможет вовремя убраться -
прежде, чем его засунут в сеть. Это была опасная игра, подобная ходьбе по
канату, натянутому над волчьим логовом. Но он хотел в нее играть. Он
побежит только в случае крайней необходимости. Остальное же время он сам
будет охотником, а не преследуемой жертвой.
Однако мечта о Темной Башне или Большой Чаше всегда присутствовала в
каждом его помысле. Зачем играть в кошки-мышки, когда можно прорваться в
самую цитадель замка, внутри которого, по его предположению, располагалась
штаб-квартира этикалов? Или, если прорваться - слишком сильно сказано, то
хотя бы прокрасться. Пока коты ищут мышь повсюду, она прошмыгнет в Башню,
а уж там мышь может превратиться в тигра.
От подобной мысли он рассмеялся и привлек к себе внимание двух своих
сожителей по хижине - Геринга и англичанина семнадцатого века Джона
Коллона. Его смех отчасти был вызван нелепостью сопоставления себя с
образом тигра. Что питало его надежду на то, что один человек может хоть
чем-то навредить этим Создателям планеты, Воскресителям миллиардов
мертвых, Кормильцам и Покровителям воскрешенных? Он сжал кулаки и
попытался убедить себя в том, что именно он и его мозг будут причиной
свержения этикалов. Почему эта мысль не покидала его разум, он не понимал?
Но Они боялись его. Если бы он только мог узнать почему...
Другой причиной его смеха было то, что его "я" действительно верило,
что он - тигр среди людей. "Человек таков, каким он себя представляет", -
вновь и вновь беззвучно повторял Бартон.
- У вас, друг мой, очень необычный смех, - заметил Геринг. - В нем
чувствуется что-то женское... Это удивительно для такого мужественного
человека, как вы. Он напоминает... звук камня, скользящего по замерзшему
озеру. Или лай шакала...
- Во мне есть что-то и от шакала, и от гиены, - кивнул Бартон. -
Именно это утверждали мои завистники - и они были правы. Но не более.
Он поднялся с постели и начал делать упражнения, стряхивая остатки
сна. Через несколько минут он вместе с другими пойдет к чашному камню у
Реки, чтобы наполнить свой желудок. После этого один час патрулирования
местности. Затем муштра, после которой последует обучение владению копьем,
дубиной, пращой, обсидиановым мечом, луком, кремневым топором и драка
голыми руками и ногами. Час отдыха, бесед и полдника. Затем час обучения
языку. Двухчасовая работа по строительству крепостей на границе этого
маленького государства. Получасовой отдых, затем обязательный бег на милю,
чтобы возбудить аппетит. Затем обед и свободный вечер для тех, кто не
занят на дежурстве по охране или по другим служебным поручениям.
Такой распорядок был введен и в других крохотных государствах вдоль
Реки. Почти везде человечество или воевало, или готовилось к войнам.