Страница:
принести воды. Бартон задумался, почему именно Фригейт вызвался пойти к
реке, но затем, взглянув на Алису, он понял, в чем дело. Фригейт, должно
быть, надеялся найти себе там, на берегу, подходящую подругу. Очевидно, он
воспринял как само собой разумеющееся, что Алиса Харгривс предпочтет ему
Бартона. А другие женщины: Туцци, Малини, Капоне и Фиорди уже сделали
выбор раньше. Бабич откололся от группы вероятнее всего по той же причине,
по какой и Фригейт пожелал пойти к реке.
Монат и Казз вызвались прогуляться вместе с янки.
Небо внезапно озарилось гигантскими искрами и светящимися облаками.
Блеск огромного числа теснящихся друг к другу звезд и сияние пылевых
туманностей вселяло в людей ужас, чувство собственной ничтожности и
убогости. Некоторые звезды были столь велики, что могли сойти за осколки
земной Луны.
Бартон лежал на спине на охапке листьев и попыхивал сигаретой. Она
была превосходна и в Лондоне его дней стоила бы по меньшей мере шиллинг.
Сейчас он уже не чувствовал себя крохотным и ничтожным. Звезды, сиявшие на
небе, были неодушевленной материей, а он - полон жизни. Никакой звезде не
дано познать того чувственного экстаза, когда рядом с тобой находится
теплая, хорошо сложенная женщина.
По другую сторону костра, наполовину или целиком скрытые травой и
тенью, расположились жители Триеста. Спиртное оживило их, хотя чувство
раскрепощенности, возможно, возникло и от сознания того, что они снова
живы и молоды. Они громко и весело смеялись, катаясь по траве и целуясь. А
затем пара за парой они отступили в темноту. Или по крайней мере, больше
не издавали громких звуков.
Девочка заснула рядом с Алисой. Свет костра отражался на красивом
аристократическом лице молодой женщины, на ее безволосой голове, на
великолепном теле и длинных ногах. Внезапно Бартон обнаружил, что в нем
воскресло все его естество с неослабевающей силой. Он определенно уже не
был стариком, который в течение последних шестнадцати лет своей жизни
жестоко расплачивался за множество лихорадок и других болячек, выжавших
его досуха уже в сорок лет. Теперь он снова был молод, здоров и одержим
тем же неугомонным бесом.
Но он дал этой женщине обещание защищать ее. Он не мог предпринять
какой-либо шаг или произнести слово, которое она могла бы истолковать как
попытку соблазнить ее.
Что ж, она далеко не единственная женщина в этом мире. По сути, все
женщины, если и не в его распоряжении, так, по крайней мере, доступны.
Надо только попросить. Если все, кто когда-либо жил на Земле, теперь
воскрешены на этой планете, она - лишь одна из многих миллиардов (из 36
миллиардов, если подсчеты Фригейта верны). Но что это именно так, пока еще
не было достоверно известно.
Чертовски плохо было то, что Алиса сейчас была одной-единственной на
целом свете. Он не может просто так подняться и уйти в темноту на поиски
другой женщины, потому что она и ребенок останутся без защиты. Алиса,
конечно же, не будет чувствовать себя в безопасности, находясь рядом с
Монатом и Каззом, и нельзя упрекать ее за это. Они были ужасающе
безобразны. И не может он доверить ее Фригейту - если он только вернется
этой ночью, в чем Бартон сомневался - потому что парень этот во многом был
для него непонятен и, похоже, еще не раскрыл все свои качества.
Оценив создавшееся положение, Бартон неожиданно рассмеялся. Он
подумал, что эти мысли он мог спокойно отложить на потом. Эта мысль в свою
очередь вызвала смех, и он не мог остановиться, пока Алиса не спросила,
все ли у него в порядке.
- Более, чем когда бы то ни было, - сказал он и повернулся к ней
спиной. Он запустил руку в свою чашу и извлек оттуда последний предмет.
Эта была маленькая плоская пластинка из похожего на кожу вещества.
Фригейт, перед тем как уйти, заметил, что их неизвестные благодетели,
должно быть, американцы. В противном случае, им и в голову бы не пришло
снабжать воскресших жевательной резинкой.
Потушив сигару о землю, Бартон засунул пластинку в рот.
- Вкус хотя и странный, но довольно приятный, - отметил он. - И
похоже, можно привыкнуть к ее употреблению.
Обратившись к женщине, он спросил:
- Пробовали ли вы эту сладкую конфетку, мисс?
- Мне хотелось, но я представила себе, что буду похожа на корову,
жующую жвачку.
- Забудьте о том, что вы были на Земле леди, - рассмеялся Бартон. -
Вы думаете, что у существ, располагающих могуществом воскресить вас,
настолько грубые и низкие вкусы?
Алиса слегка скривилась и сказала:
- Не знаю, что и подумать. А впрочем...
С этими словами она вытащила пластинку и решительно положила ее в
рот. Некоторое время они праздно жевали, глядя через костер друг на друга.
- Фригейт упомянул, что он знает вас, - сказал Бартон. - Вернее,
знает о вас. Кто же вы, простите мне мое любопытство?
- Между покойниками не может быть секретов, - ответила она
легкомысленно. - Так же как и среди бывших покойников.
Она была урожденной Алисой Лидделл и родилась 25 апреля 1852 года.
Бартон отметил, что ему тогда было уже тридцать лет.
...Она была одним из прямых потомков короля Эдуарда и его сына -
Иоанна Худого. Отец ее был директором колледжа Церкви Христовой в Оксфорде
и соавтором знаменитого греко-английского словаря ("Лидделл и Скотт",
отметил Бартон). У нее было счастливое детство, отличное образование, она
встречалась со многими знаменитостями того времени: Гладстоном, Метью
Арнольдом, принцем Уэльским, который был препоручен отцовской опеке на
время обучения в Оксфорде. Мужем ее был Реджинальд Джарвис Харгривс, и она
его очень любила. Он был "сельским джентльменом", любил охоту, рыбную
ловлю, игру в крикет, садоводство и чтение французских романов. У нее было
три сына, все офицеры, двое погибли в Великой Войне (во второй раз за этот
день Бартон слышал о Великой Войне).
Она все говорила и говорила, как будто выпила вина и оно развязало ей
язык. Или как будто она хотела возвести словесный барьер между собой и
Бартоном.
Она рассказывала о своем котенке, которого очень любила, когда была
ребенком, о могучих деревьях в лесном питомнике своего мужа, о том, как ее
отец, работая над словарем, всегда чихал ровно в двенадцать часов дня и
никто не знал почему... В возрасте восьмидесяти лет ей присудили Почетную
Грамоту одного из американских университетов, кажется, Колумбийского, за
ту важную роль, которую она сыграла в создании знаменитой книги мистера
Доджсона. (Алиса забыла упомянуть название, а Бартон, хотя и был
ненасытным читателем, не помнил ни одной книги этого писателя) /"Алиса в
стране чудес" Льюиса Кэрролла (псевдоним доктора Доджсона), профессора
математики одного из оксфордских колледжей./
- Это был самый великий день в моей жизни, - сказала Алиса. -
Несмотря... Впрочем, был и еще один. - Алиса мечтательно прикрыла глаза. -
Это было 4 июля 1862 года. Мне было тогда десять лет... На мне и на моих
сестренках были черные туфельки, белые ажурные носочки, белые ситцевые
платьица и шляпки с широкими полями.
Она то и дело вздрагивала, как будто внутри боролась сама с собой. И
чтобы не выдавать этого, стала говорить еще быстрее:
- Мистер Доджсон и мистер Дакворт несли корзины с провизией для
пикника... Мы уселись в лодку возле Фолли Бридж... На веслах сидел мистер
Дакворт. Капли воды, подобно стеклянным слезкам, падали с лопастей весел
на гладкое зеркало воды.
Последние слова Бартон услышал так, будто они обрушились на него. Он
удивленно посмотрел на Алису. Губы ее двигались с нормальной скоростью.
Теперь она не могла оторвать взгляда от Бартона, ее глаза, казалось,
высверливали в нем отверстия, ведущие куда-то за него, в глубины
пространства и времени. Руки были слегка приподняты, казалось, она была
чем-то изумлена и не могла ими шевельнуть.
Все звуки усилились. Он слышал дыхание девочки, биение ее сердца и
сердца Алисы, урчание ее кишечника и шелест ветерка в ветвях деревьев.
Откуда-то издалека донесся крик.
Он встал и прислушался. Что случилось? Почему так обострились
чувства? Почему он в состоянии слышать стук их сердец, а своего нет? Он
даже ощущал форму и шероховатость травы у себя под ногами. Он почти что
чувствовал, как отдельные молекулы воздуха с грохотом ударяются о его
тело.
Алиса тоже встала.
- Что происходит? - спросила она. Ее голос обрушился на него, словно
порыв ураганного ветра.
Он не ответил, пристально глядя на нее. Теперь, как ему показалось,
только теперь, по-настоящему, он рассмотрел ее тело.
Алиса подошла к нему, обмякла и закрыла глаза. На губах выступила
влага, и она, раскачиваясь из стороны в сторону, почти что пела:
- Ричард! О, Ричард!
Затем она остановилась. Глаза ее округлились, когда она
почувствовала, что объятия Бартона стали сильнее. А когда он наклонился и
попытался ее поцеловать, она с криком "Нет! Нет!" отпрянула от него и
скрылась во тьме среди деревьев.
Какое-то мгновение он неподвижно стоял. Для него казалось
непостижимым, что она, которую он любит так, как никогда никого не любил,
может не откликнуться на его призыв.
Она, наверное, дразнит его. Вот в чем дело. Поэтому он ринулся в
темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.
Прошло, должно быть, несколько часов, когда на них обрушился дождь.
То ли действие наркотика ослабело, то ли холодная вода отрезвила их - но
оба словно в одно и то же мгновение пробудились от этого, больше похожего
на сон, наваждения. Она взглянула ему в лицо, освещенное вспышкой молнии,
закричала и яростно толкнула его.
Падая на траву, он резко выбросил вперед руку и поймал ее за лодыжку.
Она упала на него и на четвереньках попыталась отползти.
- Что с вами? - закричал он.
Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву и уткнулась лицом в
колени. Тело ее начало сотрясаться от всхлипываний. Бартон встал, поднял
ее подбородок и посмотрел в глаза. Где-то поблизости снова сверкнула
молния, и Бартон увидел, что лицо женщины искажено мукой.
- Но вы же обещали защищать меня, сэр! - вскричала она.
- Судя по вашему поведению, - возразил Бартон, - вы вовсе не хотели,
чтобы я вас защищал. И я не обещал защищать вас от естественных
человеческих порывов.
- Порывов?! - заплакала она. - Порывов! Боже мой, я никогда в жизни
не вела себя так! Я всегда, слышите, всегда была добропорядочной! Я была
девственницей, когда вышла замуж! И всю жизнь я была верна своему мужу! А
теперь... С абсолютно незнакомым!.. Только подумать! Не знаю, что это в
меня вселилось.
- Значит, я потерпел полный провал, - спокойно сказал Бартон и
рассмеялся. И все же в нем зашевелилось чувство раскаяния и горечи. Если
бы все это произошло по ее собственному желанию, тогда бы у него не
возникло ни малейших угрызений совести. Но эта резинка содержала в себе
какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать
любовниками, страсть которых не имела границ. Этот наркотик сделал из
Алисы очень пылкую и страстную женщину, словно это была не добропорядочная
английская леди, а опытная наложница в гареме турецкого султана.
- Вы не должны ни в чем раскаиваться и упрекать себя, - нежно сказал
он. - Считайте, что вы были одержимы. Во всем виноват дурман.
- Но ведь я допустила это! - воскликнула она. - Я... Я!!! Я хотела
этого! О, какая я низкая, порочная девка!
- Что-то не припоминаю, чтобы я предлагал вам какие-нибудь деньги!
Ему вовсе не хотелось быть таким бессердечным, просто он пытался ее
разозлить, чтобы она забыла свое унижение. И он преуспел в этом. Она
вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо.
Она называла его такими именами, какие высокородной и
благовоспитанной леди викторианской эпохи совсем не следовало бы знать.
Бартон схватил ее за запястья, чтобы не допустить серьезных
повреждений, и пока он держал ее, она поливала его всякой словесной
дрянью. Наконец, она выдохлась и снова начала плакать. Он отвел ее к
костру. От костра, конечно, остались только мокрые головешки. Бартон
отгреб верхний слой и подбросил свежую охапку сухого сена, лежавшего во
время дождя под деревьями. При свете янтарных угольков он увидел, что
девочка спит, свернувшись калачиком между Каззом и Монатом, укрывшись
сверху копной травы. Он вернулся к Алисе, которая сидела под другим
деревом.
- Держитесь от меня подальше, - сказала Алиса. - Я вас больше не хочу
видеть. Вы обесчестили меня! Вы испачкали меня в этой грязи! И это после
того, как дали слово защищать меня!!!
- Если вы хотите замерзнуть, то пожалуйста. - Бартон пожал плечами. -
Я подошел к вам просто предложить лечь вместе с остальными, чтобы хоть
как-то сохранить тепло. Но если вам не хочется спать с такими удобствами,
то пусть будет по-вашему. Но я еще раз повторяю, что все наше поведение
было обусловлено воздействием какого-то наркотика. Нет, нет, не
обусловлено. Наркотики не могут порождать желания или поступки. Они просто
позволяют им прорваться наружу из-под контроля нашего сознания. Обычные
наши внутренние запреты падают, и никто не может за это винить себя или
кого-либо другого.
И тем не менее, я был бы лжецом, если бы сказал, что это не доставило
мне наслаждения. Да и вы солгали бы, сказав, что не получили удовольствия.
Поэтому зачем терзать свою душу ржавыми ножами совести???
- Я не такое животное, как вы! Я - добрая христианка и
богобоязненная, добродетельная женщина.
- В этом нет сомнений, - согласился Бартон. - Однако позвольте
заметить еще вот что. Я сомневаюсь, что вы сделали бы это, если бы в
глубине вашей души не было этого сокровенного желания. Наркотик подавил
ограничения, которые вы сами на себя налагаете, но безусловно не вкладывал
в ваш разум саму идею. Эта мысль была у вас уже раньше. Любой поступок,
обусловленный принятием наркотика, исходит от вас, поскольку в глубине
своей души вы хотели его совершить.
- Я понимаю это! - закричала она. - Неужели вы думаете, что я глупая
служанка? У меня есть разум! Я отлично отдаю себе отчет в том, почему я
это сделала! Мне просто никогда и не снилось, что я могу быть такой...
такой... особой! Но, должно быть, я такая и есть на самом деле! А почему
бы и нет!
Бартон пытался утешить ее, доказывая, что у любого человека в его
естестве могут быть противные для его духа желания. Он указал на то, что
понятие первородного греха именно и проистекает из этого: поскольку она -
человек, следовательно, и у нее могут быть темные желания. И так далее.
Но чем больше он пытался успокоить ее, тем хуже она себя чувствовала.
В конце концов, дрожа от холода и устав от бесполезных аргументов, он
сдался. Растолкав Моната и Казза, Бартон залез между ними, обнял девочку и
постарался заснуть.
Тепло трех тел и одеяло из травяной охапки успокоили его. Когда он
засыпал, всхлипывания Алисы все еще доходили до его сознания, несмотря на
то что он укрыл голову травой.
Проснулся он, когда небо уже было покрыто серым светом ложной зари,
которую арабы называли "волчьим хвостом". Монат, Казз и девочка еще спали.
Некоторое время он чесал тело, зудящее от жесткой травы, а затем выполз
наружу. Костер прогорел. Капли росы свешивались с листьев деревьев и с
венчиков стеблей высокой травы. Он поежился от холода. В теле не
чувствовалось ни усталости, ни каких-либо других последствий действия
наркотика, которых он опасался. В траве под одним из деревьев он обнаружил
охапку сравнительно сухого бамбука. Бартон снова разжег костер, и через
некоторое время ему стало тепло и уютно. Затем он увидел бамбуковые сосуды
и напился. Алиса сидела в копне из травы и угрюмо смотрела в его сторону.
По всему ее телу от холода выступила гусиная кожа.
- Подходите погреться, - предложил он.
Она выползла из своего гнезда, встала, подошла к ведру, наклонилась,
зачерпнула воды и брызнула ею себе в лицо. Затем она села на корточки у
огня, грея руки над слабым пламенем. "Когда все вокруг голые, даже самые
скромные очень быстро перестают быть застенчивыми", - подумал Бартон.
Чуть позже он услышал вблизи шелест травы. Повернув голову, он
обнаружил Питера Фригейта. Тот выбрался из травы, а за ним показалась
лысая голова женщины. Выйдя из травы, она явила взору Бартона хоть и
мокрое, но красивое тело. У нее были большие темнозеленые глаза, но
толстоватые губы не позволяли назвать ее красавицей. Зато все остальное
было прелестно.
Фригейт широко улыбнулся, обернулся и, взяв женщину за руку, подтащил
ее к теплу костра.
- Вы сейчас похожи на кота, который только что закусил канарейкой, -
засмеялся Бартон. - Что это с вашей рукой?
Питер Фригейт взглянул на костяшки пальцев правой руки. На них
запеклась кровь. Тыльная сторона кисти была покрыта царапинами.
- Я ввязался в драку, - сказал он и указал пальцем на женщину,
которая присела возле костра рядом с Алисой, молча греясь.
- Прошлым вечером у реки был сумасшедший дом. Видимо, в этой резинке
содержится какой-то наркотик. Вы даже не представляете, что вытворяли там
люди. Представляете? Ах да, ведь вы же Ричард Френсис Бартон. Во всяком
случае, все женщины, включая самых уродливых, так или иначе были
разобраны. Сначала меня испугало то, что происходит, но затем я обезумел и
сам. Я ударил двоих мужчин чашей, свалив их наземь. Представляете, они
напали на десятилетнюю девочку. Возможно, что я даже убил их. Надеюсь, что
это так. Я предложил девчушке свою защиту, но она с плачем скрылась в
темноте.
Я решил вернуться, так как мне было не по себе от одной мысли, что я
сделал с теми двумя, даже если они и заслуживали того. Во всем был виноват
этот наркотик. Он, видимо, освобождает ярость и неудовлетворенные желания,
накопившиеся за целую жизнь. Поэтому я пустился назад к реке и натолкнулся
еще на двух мужчин, только что напавших на женщину. Вот на эту. Я полагаю,
что она вовсе не противилась идее вступить с ними в связь, поэтому они и
пристали к ней. Но двое одновременно... Вы понимаете, что я имею в виду...
Во всяком случае, она стала кричать или только притворялась, что кричит и
сопротивляется. Вот тут-то они и стали ее бить. Я бросился на них с
кулаками, отшвырнул, а затем вышиб из них дух чашей.
Потом я взял эту женщину с собой. Ее имя - Логу, и это все, что я о
ней знаю, поскольку так и не смог понять ни единого словечка из ее языка.
Она пошла за мной. - Он снова широко улыбнулся. - Но мы так никуда и не
попали.
Он перестал улыбаться и вздрогнул.
- Нас разбудили дождь, молнии и гром, которые обрушились, как Гнев
Господний. Я подумал, что это, может быть, - не смейтесь, пожалуйста, -
наступил Судный День. Что Бог отпустил вожжи, удерживающие нас, отпустил
на один день, чтобы позволить нам самим составить мнение о себе. А теперь
нас побросают в преисподнюю. - Он слегка усмехнулся и продолжил. - Я был
атеистом с четырнадцати лет да так им и умер в девяносто, хотя при смерти
я подумывал позвать священника. Но тот ребенок, который боялся старого
деда-Бога, Адского Огня и Вечных Мук в Аду, видимо, все еще здесь, даже в
душе старика. Или в молодом человеке, воскресшем из мертвых.
- Что же случилось дальше? - спросил Бартон. - Мир ведь не кончился с
грохотом и ударом молнии? Вы все еще здесь и, как я понимаю, вовсе не
отреклись от прелестей греха в лице этой женщины.
- Мы нашли камень для чаш вблизи гор. Он в миле к западу отсюда. Мы
заблудились и бродили по окрестностям, замерзшие, мокрые, вздрагивая при
каждом ударе молний. Тогда мы и наткнулись на этот "гриб". Вокруг него уже
сгрудилось много людей, исключительно дружелюбно настроенных. Людей было
так много, что мы почти согрелись, хотя шел довольно неприятный дождик. В
конце концов, среди этого скопища мы и уснули. Когда я проснулся, то
бросился на поиски Логу, потерявшейся ночью в толпе. И когда я ее наконец
нашел, на ее лице мелькнула улыбка - она была рада, что опять увидела
меня. Да и я был очень рад видеть прелестное личико. Вам не кажется, что
между нами есть какое-то родство душ, а? В чем оно заключается, я, может
быть, узнаю, когда она научится говорить по-английски. Я пробовал и
французский, и немецкий, русский, литовский, финский, шотландский, все
скандинавские языки, итальянский, еврейский, ирокезский, арабский,
современный и античный греческий, еще дюжину других. И вы знаете, чего я
добился? Да ничего! Один недоуменный взгляд!
- Вы, наверное, языковед? - удивился Бартон.
- Я не слишком бегло владею каждым из языков, - покачал головой
Фригейт. - Я могу читать на большинстве, но устно - лишь составить пару
обыденных фраз. В отличие от вас, сэр, я не знаю тридцати языков, включая
сюда и порнографию.
"Этот парень, кажется, знает обо мне слишком много, - подумал Бартон.
- В свое время нужно будет узнать, что же ему известно на самом деле".
- Я буду искренен с вами, Питер, - громко произнес Бартон. - Ваша
агрессивность удивила меня. У меня и мысли не было, что вы можете напасть
и избить так много людей. Ваша привередливость...
- Это все жвачка! Она открыла дверь той клетки, в которой всю земную
жизнь жил каждый из нас.
Фригейт присел на корточки рядом с Логу и стал тереться о нее плечом.
Женщина взглянула на него слегка раскосыми глазами и рассмеялась.
"Да, она определенно будет красавицей, дай только времени отрасти
волосам", - отметил Бартон.
- Я столь робкий и щепетильный потому, что боюсь выйти из себя,
возжелать насилия - а это, как показала сегодняшняя ночь, лежит во мне не
так уж и глубоко. Я боюсь насилия еще и потому, что по натуре я -
насильник. Боюсь даже подумать о том, что произошло бы, не будь во мне
этого страха. Черт, я знал об этом сорок лет. Много же добра принесло мне
это знание!
Он взглянул на Алису и сказал:
- Доброе утро, мисс.
Алиса достаточно бодро ответила и даже улыбнулась Логу, когда их
познакомили. Она не прятала глаз от Бартона и отвечала на его прямые
вопросы, но никогда не заговаривала сама. А при разговоре с ним ее лицо
выражало только подчеркнутую строгость.
Зевая, к огню подошли Монат, Казз и девочка. Бартон обошел весь
лагерь и обнаружил, что жители Триеста ушли. Некоторые оставили свои чаши.
Он обругал их за небрежность и решил, что было бы неплохо проучить этих
недотеп и оставить их чаши в траве. Но передумав, он поместил все чаши в
углубления.
Если владельцы не возвратятся, то они останутся голодными, вряд ли
кто-нибудь поделится с ними своей пищей. А в это время еда в их чашах
останется нетронутой - он не может открыть чужой цилиндр. Еще вчера было
обнаружено, что только владелец чаши может открыть ее. Эксперименты с
длинной палкой показали, что для того, чтобы открыть крышку, владелец
обязательно должен прикоснуться к чаше пальцами либо другой частью тела.
Согласно гипотезе Фригейта, механизм в чаше был настроен на индивидуальное
строение поверхностного слоя кожи владельца. Либо она содержала в себе
датчик личных биоволн.
Небо стало проясняться. Солнце еще не вышло из-за восточного хребта.
Примерно через полчаса камень для чаш извергнул под раскат грома голубое
пламя. Гром от камней, установленных вдоль реки, эхом отдавался в горах.
На этот раз в чашах оказались: бекон и яйца, ветчина, поджаренный
хлеб, масло, джем, молоко, четвертушка дыни, сигареты и чашка, наполненная
темно-коричневым порошком. Фригейт сказал, что это растворимый кофе. Он
вылил молоко из одной чашки, прополоскал ее в бамбуковом ведре, наполнил
холодной водой и поставил рядом с костром. Когда вода начала кипеть, он
бросил горсть порошка в воду и размешал. Кофе получился восхитительным, и
порошка хватило на шесть чашек. Алиса положила свою долю кофе в воду перед
тем, как поставить чашку у огня, и внезапно обнаружила, что в огне не было
необходимости. Вода в чашке сама закипела приблизительно секунд через пять
после того, как порошок кофе был брошен в воду.
Поев, они вымыли посуду и вновь разместили ее в контейнерах. Бартон
привязал чашу к запястью. Он собрался идти на разведку и не хотел
оставлять единственное свое богатство в камне. Хотя воспользоваться
содержимым чаши не мог никто, кроме него самого, однако низкие люди могли
забрать ее только ради удовольствия посмотреть, как он будет мучиться от
голода.
Бартон начал давать уроки языка девочке и Каззу, а Фригейт добавил к
ним и Логу. Фригейт предложил употреблять универсальный язык, так как за
несколько миллионов лет своего существования человечество использовало
великое множество языков, примерно 50-60 тысяч, и теперь все они будут в
ходу на берегах реки.
Конечно, если воскрешено все человечество. Пока же все, что ему было
известно, касалось всего лишь десятка квадратных миль, доступных
обозрению. Будет очень неплохо начать пропаганду эсперанто, искусственного
языка, изобретенного в 1887 году польским окулистом, доктором Заменгофом.
Этот язык отличала очень легкая грамматика, не знающая исключений.
Звукосочетания хотя и не для всякого легки в произношении, но, во всяком
случае, были сравнительно легки. Да и базой для словаря была латынь с
большим количеством слов английского, немецкого и других
западноевропейских языков.
- Я слышал об этом перед смертью, - заметил Бартон, - но никогда не
сталкивался с примерами этого языка. Возможно, он пригодится. Но пока что
этих двоих я буду учить английскому.
- Но ведь большинство людей здесь говорит на итальянском и славянских
языках! - возразил Фригейт.
- Ну, ну, не утверждайте этого слишком категорично. Вы что, провели
доскональные исследования? А кроме того, я, а значит, и моя группа, не
реке, но затем, взглянув на Алису, он понял, в чем дело. Фригейт, должно
быть, надеялся найти себе там, на берегу, подходящую подругу. Очевидно, он
воспринял как само собой разумеющееся, что Алиса Харгривс предпочтет ему
Бартона. А другие женщины: Туцци, Малини, Капоне и Фиорди уже сделали
выбор раньше. Бабич откололся от группы вероятнее всего по той же причине,
по какой и Фригейт пожелал пойти к реке.
Монат и Казз вызвались прогуляться вместе с янки.
Небо внезапно озарилось гигантскими искрами и светящимися облаками.
Блеск огромного числа теснящихся друг к другу звезд и сияние пылевых
туманностей вселяло в людей ужас, чувство собственной ничтожности и
убогости. Некоторые звезды были столь велики, что могли сойти за осколки
земной Луны.
Бартон лежал на спине на охапке листьев и попыхивал сигаретой. Она
была превосходна и в Лондоне его дней стоила бы по меньшей мере шиллинг.
Сейчас он уже не чувствовал себя крохотным и ничтожным. Звезды, сиявшие на
небе, были неодушевленной материей, а он - полон жизни. Никакой звезде не
дано познать того чувственного экстаза, когда рядом с тобой находится
теплая, хорошо сложенная женщина.
По другую сторону костра, наполовину или целиком скрытые травой и
тенью, расположились жители Триеста. Спиртное оживило их, хотя чувство
раскрепощенности, возможно, возникло и от сознания того, что они снова
живы и молоды. Они громко и весело смеялись, катаясь по траве и целуясь. А
затем пара за парой они отступили в темноту. Или по крайней мере, больше
не издавали громких звуков.
Девочка заснула рядом с Алисой. Свет костра отражался на красивом
аристократическом лице молодой женщины, на ее безволосой голове, на
великолепном теле и длинных ногах. Внезапно Бартон обнаружил, что в нем
воскресло все его естество с неослабевающей силой. Он определенно уже не
был стариком, который в течение последних шестнадцати лет своей жизни
жестоко расплачивался за множество лихорадок и других болячек, выжавших
его досуха уже в сорок лет. Теперь он снова был молод, здоров и одержим
тем же неугомонным бесом.
Но он дал этой женщине обещание защищать ее. Он не мог предпринять
какой-либо шаг или произнести слово, которое она могла бы истолковать как
попытку соблазнить ее.
Что ж, она далеко не единственная женщина в этом мире. По сути, все
женщины, если и не в его распоряжении, так, по крайней мере, доступны.
Надо только попросить. Если все, кто когда-либо жил на Земле, теперь
воскрешены на этой планете, она - лишь одна из многих миллиардов (из 36
миллиардов, если подсчеты Фригейта верны). Но что это именно так, пока еще
не было достоверно известно.
Чертовски плохо было то, что Алиса сейчас была одной-единственной на
целом свете. Он не может просто так подняться и уйти в темноту на поиски
другой женщины, потому что она и ребенок останутся без защиты. Алиса,
конечно же, не будет чувствовать себя в безопасности, находясь рядом с
Монатом и Каззом, и нельзя упрекать ее за это. Они были ужасающе
безобразны. И не может он доверить ее Фригейту - если он только вернется
этой ночью, в чем Бартон сомневался - потому что парень этот во многом был
для него непонятен и, похоже, еще не раскрыл все свои качества.
Оценив создавшееся положение, Бартон неожиданно рассмеялся. Он
подумал, что эти мысли он мог спокойно отложить на потом. Эта мысль в свою
очередь вызвала смех, и он не мог остановиться, пока Алиса не спросила,
все ли у него в порядке.
- Более, чем когда бы то ни было, - сказал он и повернулся к ней
спиной. Он запустил руку в свою чашу и извлек оттуда последний предмет.
Эта была маленькая плоская пластинка из похожего на кожу вещества.
Фригейт, перед тем как уйти, заметил, что их неизвестные благодетели,
должно быть, американцы. В противном случае, им и в голову бы не пришло
снабжать воскресших жевательной резинкой.
Потушив сигару о землю, Бартон засунул пластинку в рот.
- Вкус хотя и странный, но довольно приятный, - отметил он. - И
похоже, можно привыкнуть к ее употреблению.
Обратившись к женщине, он спросил:
- Пробовали ли вы эту сладкую конфетку, мисс?
- Мне хотелось, но я представила себе, что буду похожа на корову,
жующую жвачку.
- Забудьте о том, что вы были на Земле леди, - рассмеялся Бартон. -
Вы думаете, что у существ, располагающих могуществом воскресить вас,
настолько грубые и низкие вкусы?
Алиса слегка скривилась и сказала:
- Не знаю, что и подумать. А впрочем...
С этими словами она вытащила пластинку и решительно положила ее в
рот. Некоторое время они праздно жевали, глядя через костер друг на друга.
- Фригейт упомянул, что он знает вас, - сказал Бартон. - Вернее,
знает о вас. Кто же вы, простите мне мое любопытство?
- Между покойниками не может быть секретов, - ответила она
легкомысленно. - Так же как и среди бывших покойников.
Она была урожденной Алисой Лидделл и родилась 25 апреля 1852 года.
Бартон отметил, что ему тогда было уже тридцать лет.
...Она была одним из прямых потомков короля Эдуарда и его сына -
Иоанна Худого. Отец ее был директором колледжа Церкви Христовой в Оксфорде
и соавтором знаменитого греко-английского словаря ("Лидделл и Скотт",
отметил Бартон). У нее было счастливое детство, отличное образование, она
встречалась со многими знаменитостями того времени: Гладстоном, Метью
Арнольдом, принцем Уэльским, который был препоручен отцовской опеке на
время обучения в Оксфорде. Мужем ее был Реджинальд Джарвис Харгривс, и она
его очень любила. Он был "сельским джентльменом", любил охоту, рыбную
ловлю, игру в крикет, садоводство и чтение французских романов. У нее было
три сына, все офицеры, двое погибли в Великой Войне (во второй раз за этот
день Бартон слышал о Великой Войне).
Она все говорила и говорила, как будто выпила вина и оно развязало ей
язык. Или как будто она хотела возвести словесный барьер между собой и
Бартоном.
Она рассказывала о своем котенке, которого очень любила, когда была
ребенком, о могучих деревьях в лесном питомнике своего мужа, о том, как ее
отец, работая над словарем, всегда чихал ровно в двенадцать часов дня и
никто не знал почему... В возрасте восьмидесяти лет ей присудили Почетную
Грамоту одного из американских университетов, кажется, Колумбийского, за
ту важную роль, которую она сыграла в создании знаменитой книги мистера
Доджсона. (Алиса забыла упомянуть название, а Бартон, хотя и был
ненасытным читателем, не помнил ни одной книги этого писателя) /"Алиса в
стране чудес" Льюиса Кэрролла (псевдоним доктора Доджсона), профессора
математики одного из оксфордских колледжей./
- Это был самый великий день в моей жизни, - сказала Алиса. -
Несмотря... Впрочем, был и еще один. - Алиса мечтательно прикрыла глаза. -
Это было 4 июля 1862 года. Мне было тогда десять лет... На мне и на моих
сестренках были черные туфельки, белые ажурные носочки, белые ситцевые
платьица и шляпки с широкими полями.
Она то и дело вздрагивала, как будто внутри боролась сама с собой. И
чтобы не выдавать этого, стала говорить еще быстрее:
- Мистер Доджсон и мистер Дакворт несли корзины с провизией для
пикника... Мы уселись в лодку возле Фолли Бридж... На веслах сидел мистер
Дакворт. Капли воды, подобно стеклянным слезкам, падали с лопастей весел
на гладкое зеркало воды.
Последние слова Бартон услышал так, будто они обрушились на него. Он
удивленно посмотрел на Алису. Губы ее двигались с нормальной скоростью.
Теперь она не могла оторвать взгляда от Бартона, ее глаза, казалось,
высверливали в нем отверстия, ведущие куда-то за него, в глубины
пространства и времени. Руки были слегка приподняты, казалось, она была
чем-то изумлена и не могла ими шевельнуть.
Все звуки усилились. Он слышал дыхание девочки, биение ее сердца и
сердца Алисы, урчание ее кишечника и шелест ветерка в ветвях деревьев.
Откуда-то издалека донесся крик.
Он встал и прислушался. Что случилось? Почему так обострились
чувства? Почему он в состоянии слышать стук их сердец, а своего нет? Он
даже ощущал форму и шероховатость травы у себя под ногами. Он почти что
чувствовал, как отдельные молекулы воздуха с грохотом ударяются о его
тело.
Алиса тоже встала.
- Что происходит? - спросила она. Ее голос обрушился на него, словно
порыв ураганного ветра.
Он не ответил, пристально глядя на нее. Теперь, как ему показалось,
только теперь, по-настоящему, он рассмотрел ее тело.
Алиса подошла к нему, обмякла и закрыла глаза. На губах выступила
влага, и она, раскачиваясь из стороны в сторону, почти что пела:
- Ричард! О, Ричард!
Затем она остановилась. Глаза ее округлились, когда она
почувствовала, что объятия Бартона стали сильнее. А когда он наклонился и
попытался ее поцеловать, она с криком "Нет! Нет!" отпрянула от него и
скрылась во тьме среди деревьев.
Какое-то мгновение он неподвижно стоял. Для него казалось
непостижимым, что она, которую он любит так, как никогда никого не любил,
может не откликнуться на его призыв.
Она, наверное, дразнит его. Вот в чем дело. Поэтому он ринулся в
темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.
Прошло, должно быть, несколько часов, когда на них обрушился дождь.
То ли действие наркотика ослабело, то ли холодная вода отрезвила их - но
оба словно в одно и то же мгновение пробудились от этого, больше похожего
на сон, наваждения. Она взглянула ему в лицо, освещенное вспышкой молнии,
закричала и яростно толкнула его.
Падая на траву, он резко выбросил вперед руку и поймал ее за лодыжку.
Она упала на него и на четвереньках попыталась отползти.
- Что с вами? - закричал он.
Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву и уткнулась лицом в
колени. Тело ее начало сотрясаться от всхлипываний. Бартон встал, поднял
ее подбородок и посмотрел в глаза. Где-то поблизости снова сверкнула
молния, и Бартон увидел, что лицо женщины искажено мукой.
- Но вы же обещали защищать меня, сэр! - вскричала она.
- Судя по вашему поведению, - возразил Бартон, - вы вовсе не хотели,
чтобы я вас защищал. И я не обещал защищать вас от естественных
человеческих порывов.
- Порывов?! - заплакала она. - Порывов! Боже мой, я никогда в жизни
не вела себя так! Я всегда, слышите, всегда была добропорядочной! Я была
девственницей, когда вышла замуж! И всю жизнь я была верна своему мужу! А
теперь... С абсолютно незнакомым!.. Только подумать! Не знаю, что это в
меня вселилось.
- Значит, я потерпел полный провал, - спокойно сказал Бартон и
рассмеялся. И все же в нем зашевелилось чувство раскаяния и горечи. Если
бы все это произошло по ее собственному желанию, тогда бы у него не
возникло ни малейших угрызений совести. Но эта резинка содержала в себе
какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать
любовниками, страсть которых не имела границ. Этот наркотик сделал из
Алисы очень пылкую и страстную женщину, словно это была не добропорядочная
английская леди, а опытная наложница в гареме турецкого султана.
- Вы не должны ни в чем раскаиваться и упрекать себя, - нежно сказал
он. - Считайте, что вы были одержимы. Во всем виноват дурман.
- Но ведь я допустила это! - воскликнула она. - Я... Я!!! Я хотела
этого! О, какая я низкая, порочная девка!
- Что-то не припоминаю, чтобы я предлагал вам какие-нибудь деньги!
Ему вовсе не хотелось быть таким бессердечным, просто он пытался ее
разозлить, чтобы она забыла свое унижение. И он преуспел в этом. Она
вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо.
Она называла его такими именами, какие высокородной и
благовоспитанной леди викторианской эпохи совсем не следовало бы знать.
Бартон схватил ее за запястья, чтобы не допустить серьезных
повреждений, и пока он держал ее, она поливала его всякой словесной
дрянью. Наконец, она выдохлась и снова начала плакать. Он отвел ее к
костру. От костра, конечно, остались только мокрые головешки. Бартон
отгреб верхний слой и подбросил свежую охапку сухого сена, лежавшего во
время дождя под деревьями. При свете янтарных угольков он увидел, что
девочка спит, свернувшись калачиком между Каззом и Монатом, укрывшись
сверху копной травы. Он вернулся к Алисе, которая сидела под другим
деревом.
- Держитесь от меня подальше, - сказала Алиса. - Я вас больше не хочу
видеть. Вы обесчестили меня! Вы испачкали меня в этой грязи! И это после
того, как дали слово защищать меня!!!
- Если вы хотите замерзнуть, то пожалуйста. - Бартон пожал плечами. -
Я подошел к вам просто предложить лечь вместе с остальными, чтобы хоть
как-то сохранить тепло. Но если вам не хочется спать с такими удобствами,
то пусть будет по-вашему. Но я еще раз повторяю, что все наше поведение
было обусловлено воздействием какого-то наркотика. Нет, нет, не
обусловлено. Наркотики не могут порождать желания или поступки. Они просто
позволяют им прорваться наружу из-под контроля нашего сознания. Обычные
наши внутренние запреты падают, и никто не может за это винить себя или
кого-либо другого.
И тем не менее, я был бы лжецом, если бы сказал, что это не доставило
мне наслаждения. Да и вы солгали бы, сказав, что не получили удовольствия.
Поэтому зачем терзать свою душу ржавыми ножами совести???
- Я не такое животное, как вы! Я - добрая христианка и
богобоязненная, добродетельная женщина.
- В этом нет сомнений, - согласился Бартон. - Однако позвольте
заметить еще вот что. Я сомневаюсь, что вы сделали бы это, если бы в
глубине вашей души не было этого сокровенного желания. Наркотик подавил
ограничения, которые вы сами на себя налагаете, но безусловно не вкладывал
в ваш разум саму идею. Эта мысль была у вас уже раньше. Любой поступок,
обусловленный принятием наркотика, исходит от вас, поскольку в глубине
своей души вы хотели его совершить.
- Я понимаю это! - закричала она. - Неужели вы думаете, что я глупая
служанка? У меня есть разум! Я отлично отдаю себе отчет в том, почему я
это сделала! Мне просто никогда и не снилось, что я могу быть такой...
такой... особой! Но, должно быть, я такая и есть на самом деле! А почему
бы и нет!
Бартон пытался утешить ее, доказывая, что у любого человека в его
естестве могут быть противные для его духа желания. Он указал на то, что
понятие первородного греха именно и проистекает из этого: поскольку она -
человек, следовательно, и у нее могут быть темные желания. И так далее.
Но чем больше он пытался успокоить ее, тем хуже она себя чувствовала.
В конце концов, дрожа от холода и устав от бесполезных аргументов, он
сдался. Растолкав Моната и Казза, Бартон залез между ними, обнял девочку и
постарался заснуть.
Тепло трех тел и одеяло из травяной охапки успокоили его. Когда он
засыпал, всхлипывания Алисы все еще доходили до его сознания, несмотря на
то что он укрыл голову травой.
Проснулся он, когда небо уже было покрыто серым светом ложной зари,
которую арабы называли "волчьим хвостом". Монат, Казз и девочка еще спали.
Некоторое время он чесал тело, зудящее от жесткой травы, а затем выполз
наружу. Костер прогорел. Капли росы свешивались с листьев деревьев и с
венчиков стеблей высокой травы. Он поежился от холода. В теле не
чувствовалось ни усталости, ни каких-либо других последствий действия
наркотика, которых он опасался. В траве под одним из деревьев он обнаружил
охапку сравнительно сухого бамбука. Бартон снова разжег костер, и через
некоторое время ему стало тепло и уютно. Затем он увидел бамбуковые сосуды
и напился. Алиса сидела в копне из травы и угрюмо смотрела в его сторону.
По всему ее телу от холода выступила гусиная кожа.
- Подходите погреться, - предложил он.
Она выползла из своего гнезда, встала, подошла к ведру, наклонилась,
зачерпнула воды и брызнула ею себе в лицо. Затем она села на корточки у
огня, грея руки над слабым пламенем. "Когда все вокруг голые, даже самые
скромные очень быстро перестают быть застенчивыми", - подумал Бартон.
Чуть позже он услышал вблизи шелест травы. Повернув голову, он
обнаружил Питера Фригейта. Тот выбрался из травы, а за ним показалась
лысая голова женщины. Выйдя из травы, она явила взору Бартона хоть и
мокрое, но красивое тело. У нее были большие темнозеленые глаза, но
толстоватые губы не позволяли назвать ее красавицей. Зато все остальное
было прелестно.
Фригейт широко улыбнулся, обернулся и, взяв женщину за руку, подтащил
ее к теплу костра.
- Вы сейчас похожи на кота, который только что закусил канарейкой, -
засмеялся Бартон. - Что это с вашей рукой?
Питер Фригейт взглянул на костяшки пальцев правой руки. На них
запеклась кровь. Тыльная сторона кисти была покрыта царапинами.
- Я ввязался в драку, - сказал он и указал пальцем на женщину,
которая присела возле костра рядом с Алисой, молча греясь.
- Прошлым вечером у реки был сумасшедший дом. Видимо, в этой резинке
содержится какой-то наркотик. Вы даже не представляете, что вытворяли там
люди. Представляете? Ах да, ведь вы же Ричард Френсис Бартон. Во всяком
случае, все женщины, включая самых уродливых, так или иначе были
разобраны. Сначала меня испугало то, что происходит, но затем я обезумел и
сам. Я ударил двоих мужчин чашей, свалив их наземь. Представляете, они
напали на десятилетнюю девочку. Возможно, что я даже убил их. Надеюсь, что
это так. Я предложил девчушке свою защиту, но она с плачем скрылась в
темноте.
Я решил вернуться, так как мне было не по себе от одной мысли, что я
сделал с теми двумя, даже если они и заслуживали того. Во всем был виноват
этот наркотик. Он, видимо, освобождает ярость и неудовлетворенные желания,
накопившиеся за целую жизнь. Поэтому я пустился назад к реке и натолкнулся
еще на двух мужчин, только что напавших на женщину. Вот на эту. Я полагаю,
что она вовсе не противилась идее вступить с ними в связь, поэтому они и
пристали к ней. Но двое одновременно... Вы понимаете, что я имею в виду...
Во всяком случае, она стала кричать или только притворялась, что кричит и
сопротивляется. Вот тут-то они и стали ее бить. Я бросился на них с
кулаками, отшвырнул, а затем вышиб из них дух чашей.
Потом я взял эту женщину с собой. Ее имя - Логу, и это все, что я о
ней знаю, поскольку так и не смог понять ни единого словечка из ее языка.
Она пошла за мной. - Он снова широко улыбнулся. - Но мы так никуда и не
попали.
Он перестал улыбаться и вздрогнул.
- Нас разбудили дождь, молнии и гром, которые обрушились, как Гнев
Господний. Я подумал, что это, может быть, - не смейтесь, пожалуйста, -
наступил Судный День. Что Бог отпустил вожжи, удерживающие нас, отпустил
на один день, чтобы позволить нам самим составить мнение о себе. А теперь
нас побросают в преисподнюю. - Он слегка усмехнулся и продолжил. - Я был
атеистом с четырнадцати лет да так им и умер в девяносто, хотя при смерти
я подумывал позвать священника. Но тот ребенок, который боялся старого
деда-Бога, Адского Огня и Вечных Мук в Аду, видимо, все еще здесь, даже в
душе старика. Или в молодом человеке, воскресшем из мертвых.
- Что же случилось дальше? - спросил Бартон. - Мир ведь не кончился с
грохотом и ударом молнии? Вы все еще здесь и, как я понимаю, вовсе не
отреклись от прелестей греха в лице этой женщины.
- Мы нашли камень для чаш вблизи гор. Он в миле к западу отсюда. Мы
заблудились и бродили по окрестностям, замерзшие, мокрые, вздрагивая при
каждом ударе молний. Тогда мы и наткнулись на этот "гриб". Вокруг него уже
сгрудилось много людей, исключительно дружелюбно настроенных. Людей было
так много, что мы почти согрелись, хотя шел довольно неприятный дождик. В
конце концов, среди этого скопища мы и уснули. Когда я проснулся, то
бросился на поиски Логу, потерявшейся ночью в толпе. И когда я ее наконец
нашел, на ее лице мелькнула улыбка - она была рада, что опять увидела
меня. Да и я был очень рад видеть прелестное личико. Вам не кажется, что
между нами есть какое-то родство душ, а? В чем оно заключается, я, может
быть, узнаю, когда она научится говорить по-английски. Я пробовал и
французский, и немецкий, русский, литовский, финский, шотландский, все
скандинавские языки, итальянский, еврейский, ирокезский, арабский,
современный и античный греческий, еще дюжину других. И вы знаете, чего я
добился? Да ничего! Один недоуменный взгляд!
- Вы, наверное, языковед? - удивился Бартон.
- Я не слишком бегло владею каждым из языков, - покачал головой
Фригейт. - Я могу читать на большинстве, но устно - лишь составить пару
обыденных фраз. В отличие от вас, сэр, я не знаю тридцати языков, включая
сюда и порнографию.
"Этот парень, кажется, знает обо мне слишком много, - подумал Бартон.
- В свое время нужно будет узнать, что же ему известно на самом деле".
- Я буду искренен с вами, Питер, - громко произнес Бартон. - Ваша
агрессивность удивила меня. У меня и мысли не было, что вы можете напасть
и избить так много людей. Ваша привередливость...
- Это все жвачка! Она открыла дверь той клетки, в которой всю земную
жизнь жил каждый из нас.
Фригейт присел на корточки рядом с Логу и стал тереться о нее плечом.
Женщина взглянула на него слегка раскосыми глазами и рассмеялась.
"Да, она определенно будет красавицей, дай только времени отрасти
волосам", - отметил Бартон.
- Я столь робкий и щепетильный потому, что боюсь выйти из себя,
возжелать насилия - а это, как показала сегодняшняя ночь, лежит во мне не
так уж и глубоко. Я боюсь насилия еще и потому, что по натуре я -
насильник. Боюсь даже подумать о том, что произошло бы, не будь во мне
этого страха. Черт, я знал об этом сорок лет. Много же добра принесло мне
это знание!
Он взглянул на Алису и сказал:
- Доброе утро, мисс.
Алиса достаточно бодро ответила и даже улыбнулась Логу, когда их
познакомили. Она не прятала глаз от Бартона и отвечала на его прямые
вопросы, но никогда не заговаривала сама. А при разговоре с ним ее лицо
выражало только подчеркнутую строгость.
Зевая, к огню подошли Монат, Казз и девочка. Бартон обошел весь
лагерь и обнаружил, что жители Триеста ушли. Некоторые оставили свои чаши.
Он обругал их за небрежность и решил, что было бы неплохо проучить этих
недотеп и оставить их чаши в траве. Но передумав, он поместил все чаши в
углубления.
Если владельцы не возвратятся, то они останутся голодными, вряд ли
кто-нибудь поделится с ними своей пищей. А в это время еда в их чашах
останется нетронутой - он не может открыть чужой цилиндр. Еще вчера было
обнаружено, что только владелец чаши может открыть ее. Эксперименты с
длинной палкой показали, что для того, чтобы открыть крышку, владелец
обязательно должен прикоснуться к чаше пальцами либо другой частью тела.
Согласно гипотезе Фригейта, механизм в чаше был настроен на индивидуальное
строение поверхностного слоя кожи владельца. Либо она содержала в себе
датчик личных биоволн.
Небо стало проясняться. Солнце еще не вышло из-за восточного хребта.
Примерно через полчаса камень для чаш извергнул под раскат грома голубое
пламя. Гром от камней, установленных вдоль реки, эхом отдавался в горах.
На этот раз в чашах оказались: бекон и яйца, ветчина, поджаренный
хлеб, масло, джем, молоко, четвертушка дыни, сигареты и чашка, наполненная
темно-коричневым порошком. Фригейт сказал, что это растворимый кофе. Он
вылил молоко из одной чашки, прополоскал ее в бамбуковом ведре, наполнил
холодной водой и поставил рядом с костром. Когда вода начала кипеть, он
бросил горсть порошка в воду и размешал. Кофе получился восхитительным, и
порошка хватило на шесть чашек. Алиса положила свою долю кофе в воду перед
тем, как поставить чашку у огня, и внезапно обнаружила, что в огне не было
необходимости. Вода в чашке сама закипела приблизительно секунд через пять
после того, как порошок кофе был брошен в воду.
Поев, они вымыли посуду и вновь разместили ее в контейнерах. Бартон
привязал чашу к запястью. Он собрался идти на разведку и не хотел
оставлять единственное свое богатство в камне. Хотя воспользоваться
содержимым чаши не мог никто, кроме него самого, однако низкие люди могли
забрать ее только ради удовольствия посмотреть, как он будет мучиться от
голода.
Бартон начал давать уроки языка девочке и Каззу, а Фригейт добавил к
ним и Логу. Фригейт предложил употреблять универсальный язык, так как за
несколько миллионов лет своего существования человечество использовало
великое множество языков, примерно 50-60 тысяч, и теперь все они будут в
ходу на берегах реки.
Конечно, если воскрешено все человечество. Пока же все, что ему было
известно, касалось всего лишь десятка квадратных миль, доступных
обозрению. Будет очень неплохо начать пропаганду эсперанто, искусственного
языка, изобретенного в 1887 году польским окулистом, доктором Заменгофом.
Этот язык отличала очень легкая грамматика, не знающая исключений.
Звукосочетания хотя и не для всякого легки в произношении, но, во всяком
случае, были сравнительно легки. Да и базой для словаря была латынь с
большим количеством слов английского, немецкого и других
западноевропейских языков.
- Я слышал об этом перед смертью, - заметил Бартон, - но никогда не
сталкивался с примерами этого языка. Возможно, он пригодится. Но пока что
этих двоих я буду учить английскому.
- Но ведь большинство людей здесь говорит на итальянском и славянских
языках! - возразил Фригейт.
- Ну, ну, не утверждайте этого слишком категорично. Вы что, провели
доскональные исследования? А кроме того, я, а значит, и моя группа, не