Все в тех занятиях было интересно и занимательно, но к несчастью глазомер уже был не тот, да и резвость, координация основательно подкачали. Потом Владимир с новым инструктором просмотрел наши действия в рукопашном бою, рассчитанном на разные ситуации. Олег мог здесь показать класс спортивного боя – у него был чемпионский уровень. Но все наши "дерганья" были забракованы: инструктор продемонстрировал нам несколько несложных действий для "ближнего боя". То были "связки" универсального, практического характера, пригодные для стандартных ситуаций. На их отработке нам и было предложено сосредоточиться.
   На следующий день новый специалист посвятил нас в тайны "визуального контроля" на местности: требовалось "вычислить" возможные подрывные "капканы", расставленные противником. Тут уж нам основательно зачумили голову разными премудростями: подразделение мин и фугасов по "тактическому назначению", "поражающему воздействию", "принципу действия", "способам приведения в действие", "срокам действия", "материалу корпуса или безоболочечным изделиям" и так далее. Я скис первым, хорошо усвоив одно: если коварный враг решит тебя "замочить", то он обязательно подберет ключи к твоему замочку.
   С большим интересом, пожалуй, я впитал в себя информацию о "демаскирующих признаках объектов и людей". Мне доставило удовольствие проникнуть в тайны "невидимок": все здесь я примерял на свою персону. Пришлось выучить на зубок "таблицу шумов", применяемую в разведке, методы индивидуального повышения слышимости – лежа, сидя, стоя. Но, оказывается, в том деле очень помогает и развитое обоняние и простой здравый смысл, опытного по обычной жизни человека. Почему-то опять вспомнилось Нахимовское училище: мне нравилось, будучи помощником дежурного, уходить темной зимней ночью на обход огромного здания. Тогда я крадучись продвигался по неосвещенным коридорам, лестничным переходам, учебным классам и кабинетам, наблюдая жизнь большого пустого здания изнутри, оставаясь невидимым для всех остальных. Тогда я постиг еще один Божий дар: я легко адаптировался в темноте, быстро начиная различать предметы. Что-то кошачье просыпалось во мне, я не только хорошо видел в темноте, но и неслышно ходил, маскировался в абсолютной тени, обходил "подсветку силуэта" бликами фонарей с улицы.
   Обычно дежурного офицера начинало беспокоить мое долгое отсутствие, тогда он принимался меня розыскивать: продвигаться по зданию в поисках "потерявшегося воспитанника". А я сидел в створе коридора в каком-нибудь теневом углу и наблюдал за действиями дежурного. Он явно боялся темноты, осторожно ступал по половицам. Осторожный человек силился нащупать выключатели на стене, но действия были безуспешными из-за суетливой поспешности. Тогда я неожиданно вырастал из темноты и на "кошачьих лапах" приближался к "старшему товарищу" сзади. Какое-то я, как тигр, шел по пятам охотника, затем негромко кашлял. Реакция у дежурного офицера возникала забавная. Может быть, тот дар "японского ниньзи" и смог бы реализоваться в моей дальнейшей военной карьере, но я решительно прервал ее. Медицина увлекла меня больше. А быстрая адаптация к темноте помогала мне при работе в рентгеновском кабинете или во время срочных ночных вскрытий в каком-нибудь сельском плохо приспособленном морге во время моей работы в Карелии. Почему именно срочном, ночном, да только потому, что морги не отапливались, представляя собой чаще всего бревенчатые сарайчики. К утру при сорокаградусном морозе труп превращался в глыбу льда. Судебно-медицинское или патологоанатомическое вскрытие приходилось бы выполнять с помощью зубила и молотка.
   Из сказанного я быстро сделал далеко идущие выводы о том, что освоение армейских традиций, хотим мы этого или не хотим, еще долго будет являться в России свидетельством готовности к выполнению любой гражданской функции. Такой вывод только прибавил интереса и огня в наши теперешние занятия. Вечером, наконец-то, появилась возможность переговорить с Анатолием Гончаровым: он тренировался по особой программе. Толя был большим специалистом, профессиональным охотником, из чего я сделал вывод, что его усовершенствуют в снайперском деле. И когда я увидел, как он волочет вечерком спрятанную в чехол снайперскую винтовку "Винторез", применяемую для бесшумной стрельбы по объектам, находящимся на расстоянии 300-400 метров, то понял, что не ошибся в своих предположениях.
   Примечательно, что я все еще помнил: "Винторез" – это автоматическая винтовка, способная стрелять и одиночными выстрелами и очередями. Это серьезное оружие: на расстоянии двести метров его пуля пробивает стальной лист толщиной шесть миллиметров, а на пятистах метрах – толщиной два миллиметра. Этого вполне достаточно, чтобы угрохать любого злоумышленника. Винтовка снабжена оптическим прицелом ПСО-1 и ночным прицелом НСПУМ-3. Теперь понятно, почему Анатолия мы несколько дней не встречали днем во время приема пищи: значит он тренировался и ночью для специальной стрельбы, а днем отсыпался. Сегодня график его работы, скорее всего, поменялся. Похоже, что Анатолий дырявил мишени на здешнем снайперском стрельбище еще задолго до нашего приезда.
   За столом во время приема пищи мы сидели вместе, но говорили только о малозначительных делах – о давно минувших днях. Здесь работал универсальный принцип: "Болтун – находка для шпиона!" Умение сдерживать и контролировать себя во время разговора в общественном месте было, если угодно, еще одной степенью проверки готовности к выполнению разведывательной миссии.
   Мы поедали вкусную пищу, шутили, вспоминали давние встречи, травили анекдоты. С Анатолий мы вспомнили и о совместной охоте в горах сочинского лесного массива. Туда я когда-то приезжал с Сергеевым на отдых, и нам удавалось вырваться в горы, естественно, под руководством Анатолия. Гончаров всегда оставался для меня не только великим авторитетом, знатоком охоты, но и замечательным парнем. И вот теперь мы неожиданно встречаемся вблизи Санкт-Петербурга, в таинственном для простого обывателя месте, и занимаемся-то мы здесь совершенно "странными делами"…
   Владимир издали наблюдал за нашим разговором и, видимо, что-то подсказало ему: "Необходимо снимать завесу тайны со всех наших дел. Во всяком случае, надо сделать некоторую информацию доступной для осмысления".
   Владимир собрал нас после ужина, вывел "апостолов плаща и кинжала" на свежий воздух. Сели спиной ко всем строениям на отдаленной полянке – никто теперь нас не мог контролировать с помощью технических средств. И начался разговор по душам. Мы с Олегом наконец-то узнали кое-что новое и неожиданное для нас. Оказывается определенные службы вели самостоятельное расследование происшествий на улице Гороховой. Как ни странно, главным виновником торжества оказался я – самый мирный, по моему убеждению, человек. Было доказано, что две машины во дворах были сожжены рэкитирами в отместку неким дельцам за неуплату "долгов", что к нам никакого отношения не имело. Смерть обоих Егоровых, безымянного для меня директора фонда, Гордиевского, Остроухова тоже не соседится с нашей историей. Но вот "подвиг" Олега Верещагина не остался незамеченным, однако и тут неопровержимых доказательств его участия в "побоище" не нашлось. Но оставался еще один неразрешимый казус. Именно его и силились исследовать компетентные органы…
3.7
   Владимир меня ошарашил неожиданно: хвост моей "провинности", ради которой началась "охота на волков", оказывается, тянулся из периода десятилетней давности. Тогда я плавал врачом на торговых судах Балтийского морского пароходства. Странно, но Владимир воспроизвел картину былого по числам, часам и почти по минутам…
   В один из рейсов мы шли из Гамбурга в Бразилию: пересекли, как и положено, Атлантический океан, полюбовались игрой дельфинов, китов, полетом птиц, закалили лучами отменного солнца кожные покровы, освободили легкие от городской копоти, впитали в себя дармовое вино, выдаваемое по нормам для плавающих в южных широтах. Сам по себе Гамбург был уже давно забыт, но зудящей занозой осталась в сердце память от общения с прекрасной немкой Беатой Хорст – белокурой, смешливой молодухой из цивильного пивного бара, с которой уже сравнительно давно связал меня счастливый случай. Я всегда с приятным чувством удовлетворенного самца вспоминал ее откровения, тепло тела, разнузданный темперамент и незатейливое кокетство. Потом, когда пароходство обанкротится и нас – матросов, врачей, капитанов и буфетчиц – выставят на мостовую, я устроюсь на работу в то смешное и никому ненужное заведение, называемое Фондом обязательных медицинских глупостей. Беата будет навещать меня в Санкт-Петербурге. Она не станет мучить своего увядающего без Атлантического солнца любовника расспросами о том: "Как же можно жить в такой странной стране?" Странная женщина, не весть что нашедшая во мне, с полной самоотдачей будет продолжать дарить мне телесные радости, пробовать читать мои сумасшедшие книги, специально для нее переводимые мною по главам на немецкий язык. Она будет ухохатываться, встречаясь прямо в жизни с литературными героями, – я перезнакомлю ее со всеми своими друзьями, ненароком укажу и на врагов, – совершенно не знакомыми ей даже по главной сути – по отношению к жизни. И это, я полагаю, только добавляло шарма в наши человеческие отношения. Беате, наверняка, казалось, что она встречается с "папуасами" или "марсианами". Но когда я водил ее по улицам Санкт-Петербурга, по загородным дворцовым резиденциям бывших царей, сплошь немецкого происхождения, она цепенела от величия увиденного и приходила в восторг, тогда она начинала лучше понимать своду полета души русского человека. В музеях и театрах она тоже захлебывалась от восхищения. И тогда дома, ночью, в постели на меня обрушивалась "ласка императрицы", уже хорошо понимающей, что она награждает изысканной любовью не "папуаса" или "вьетконговца", а графа Орлова, сумевшего возвести и ее тоже на пьедестал величия России!.. Белокурая бестия моментально превращалась в императрицу страсти – сила перевоплощения у женщины, как ни крути, невообразимая, особенно, если ее подпитывают исторические примеры!..
   Владимир описывал события сухо, больше уточняя хронологию. Но я-то продолжал живописать, а я уже всем нутром унесся в далекие воспоминания: что-то давненько не приезжала Беата. Скорее всего, почувствовала по письмам, что я изменил ей теперь уже кувыркаюсь с русской белокурой бестией… Это почти животное чутье приближающейся опасности тоже сильно развито у женщин… Слов нет, Беатрис оставалась неповторимой, только я заметил, что стал и среди русских предметов своих матримониальных хлопот выбирать тех, кто напоминал мне мою прекрасную немочку.
   "Командный окрик" вернул меня в мир реальностей… Итак, общее совещание закончилось, но я из-за плотских воспоминаний, кажется, упустил суть разбора полетов… Или Владимир мастерски ушел от самых главных откровений? Я только успел понять, что для охраны моей персоны выделено два человека. Тот самый кудрявый парень, которого однажды спасал Олег от бандитов, – отличный спортсмен, мастер спорта по стрельбе из пистолета. Вторым из "прикрытия" был Коля Мельник – небольшого роста, крепыш, тоже мастер спорта, но только по офицерскому многоборью. Когда-то наши пути пересекались с Николаем в Нахимовском училище. Анатолий Гончаров будет выполнять особое задание, но оно больше соответствует охоте с "подставой", или рыбной ловле – на "живца".
   Все разошлись, а Владимир продолжил разговор со мной и Олегом Верещагиным:
   – Пока мы еще точно не знаем, кто заказчик и почему так плотно за вас взялись. Собственно, пасут Александра Георгиевича, но вы, Олег Маркович, примелькались в тесной компании с ним. Отсюда вывод – вы соучастник, и вас тоже кому-то нужно убирать.
   Владимир оценил воздействие сказанного, но мы пока еще находились каждый в сфере своих личных переживаний. Я застрял на Беате и теперь ее заместительнице – Ирине Яковлевне. Олег, абсолютно точно, прилепился к новой даме сердца – к стоматологине Воскресенской. Даже суетящиеся пальцы рук выдавали его нетерпение: он давно не ощущал плоти свое Valkyria. Владимиру ничего не оставалось, как взбодрить не половую, а нашу боевую активность:
   – Господа-интеллигенты, хочу вас предупредить, что, если судить по почерку действий, за вами, скорее всего, охотятся те, кто имеет отношение к большому наркотическому бизнесу! Вам, если хотите сохранить головы, нужно держать ухо востро и не расслабляться. А у вас один блуд, да пьянка на уме…
   Мы попробовали замаскироваться под "пеньки":
   – Володя, ты судишь слишком строго стариков, к тому же переоцениваешь наши реальные возможности… Нам бы на отдых, все мысли только о пенсии… А ты заговорил о блуде,.. пьянке…
   Владимир даже не удостоил нас ответом по поднятой теме… Помолчав немного, он перенес прицел дознания непосредственно на меня:
   – Александр Георгиевич, давайте попробуем оживить картину ваших действий в течение последнего "хождения за три моря и один океан". Насколько я понимаю, вы стартовали в Бразилию из Гамбурга – прекрасного немецкого портового города с большими традициями, в том числе, возможно, и в наркобизнесе…
   Я сильно удивился такой постановке вопроса: Гамбург для меня был городом мечты, там жила моя красавица Беата. И это, тем более, наполняло мои мысли пиететом, доброжелательностью, властным сексуальным трепетом… И тут вдруг какой-то "наркобизнес"… У меня в ушах тот термин зазвучал примерно в той же тональности, что и "сифилис", "СПИД", "зараза"… Но этого никак не может быть, только потому, что не должно быть!.. И точка!..
   Володя выслушал мое мелодраматическое откровение спокойно, а затем предложил:
   – Ассоциации с сифилисом и прочей медициной давайте исключим полностью! Но затем внимательно отнесемся к простому заданию: последовательно вспомним – минута за минутой – весь ваш вояж в Гамбург, ничего не выпуская, даже постельные сцены, которые, как я понимаю вашу натуру, естественно, были.
   Я не стал смущаться: в конце концов такие воспоминания мне будут приятны, а имена же можно не называть. Опишем все поэтически, как в "сладеньком романчике". Но тут, словно наваждение из сфер Божественных, что-то толкнуло меня в левый бок – где-то в районе четвертого – пятого межреберья. Здесь, по указанию древних, рядом с сердцем гнездилась душа. Сперва я не понял указание свыше абсолютно точно, но скоро и этот рубеж энтропии был преодолен моим атеросклерозом: память слог за слогом, деталь за деталью, монадой за монадой вывела меня на осознание соответствующий теории старика Лейбница. Да, да, именно его вещий труд "Монадология", увидевший свет в 1714 году всплыл в памяти, от чего зрачки моих дальтонических глаз расширились, словно у кошки, нырнувшей в тьму загадочной ночи. Монаду Лейбница специалисты называют живым зеркалом Вселенной и Бытия. Понятия монады мы уже находим в работах Николая Кузанского и Джордано Бруно, но раскрыл его полностью, до самой понятийной глубины только Лейбниц. Он дал им универсальное толкование: это бестелесные, простые субстанции, истинные атомы природы, элементы вещей. Они имеют как отрицательные, так и положительные свойства. Каждая из них наделена способностью восприятия и представления…
   Мне было трудно понять: "Какого лешего я ударился в монадологию, когда Владимир меня спрашивает о совершенно конкретных делах"? Но в том-то и особенность человеческого разума, что он легко сходит с правильных рельсов и даже превращается в сумасшедший ум. Видимо воспоминания о дорогой женщине свели меня с рельсов житейской простоты и увели в философию Лейбница. Я взглянул на Олега: его тоже почти безумный взгляд свидетельствовал о том, что мой друг приближается к рубежу тихого помешательства. Только скорейшее обсуждение философии Лейбница, то есть монадологии могло спасти нас обоих!..
   И я резанул воздух первой сентенцией:
   – По Лейбницу, вся информация атрибутивна или акцидентальна присуща монаде.
   От неожиданности поворота разговора Владимира даже повело куда-то в сторону – его можно было понять!.. Мы же не на занятиях в Университете марксизма-ленинизма и не собираемся подвергать критике теорию "чистого разума"… Стоило дать вводные пояснения, чтобы хоть как-то вывести Владимира из состояния интеллектуального и эмоционального "prolapsus". Краем глаза я засек, как вспыхнул от нетерпения взор Олега – он-то был со мной солидарен полностью.
   – В нашем понимании, "атрибут" – это необходимое, существенное, неотъемлемое свойство объекта. Акциденция – случайное, преходящее, несущественное свойство.
   Спонтанно возникшее у Владимира косоглазие стало по легонечку выправляться, но зато Олежек еще ближе продвинулся к интеллектуальной невесомости. Но мне было уже не до контроля событий и психотерапии – я прочно оседлал хромающую, пегую кобылу философии.
   – Лейбниц указывал: "Действие малых восприятий гораздо более значительно, чем это думают. Именно они образуют те, не поддающиеся определению вкусы, те образы чувственных качеств, ясных в совокупности, но не отчетливых в своих частях, те впечатления, которые производят на нас окружающие тела и которые заключают в себе бесконечность, – ту связь, в которой находится каждое существо со всей остиальной Вселенной".
   Мои слушатели, слов нет, силились словить за хвост ассоциации из мирской жизни для только что выраженного мной алгоритма мышления. У Владимира это получалось совсем плохо, но все отменно понимал мой лучший друг Верещагин. Только веки и пальцы рук у него стали подрагивать, а глаза заводиться под надбровные дуги, как у женщин собирающихся грохнуться в затяжной обморок. И я выставил на стол все свои запасы премудрости:
   – Лейбниц утверждал: "В силу этих малых восприятий настоящее чревато будущим и обременено прошедшим, что все находится во взаимном согласии. Ничтожнейший из субстанций взор столь же проницателен, как взор Божества. Он мог бы прочесть историю Вселенной"..
   Владимир не сумел удержаться от стона, он мотал головой словно бык, только что получивший мощнейший удар током на скотобойне. Олежек балдел, даже не осознавая, что от удовольствия уже пустил теплую струйку в левую штанину брюк… "Стоп!" – фиксировался мой врачебный профессионализм. В силу анатомических особенностей в спокойном состоянии у мужчины половой член всегда находится слева, с внутренней стороны левого бедра: значит у Олега все нормально с психическим контролем, с рефлексами. Это, безусловно, меня радовало, как врача и как прирожденного альтруиста… Можно было продолжать доить философию Лейбница:
   – "Время будет состоять в совокупности точек зрения каждой монады на самое себя, как пространства – в совокупности точек зрения всех монад на Бога"…
   Вот теперь, кажется, Владимир выправил свой разум окончательно и стал выстраивать, отлавливать те полезные детали моих переживаний, так нужные ему для следствия. Олег с нетерпение ждал продолжения и я не разочаровал своего друга:
   – "Гармония производит связь как будущего с прошедшим, так и настоящего с отсутствующим. Первый вид связи объединяет времена, а второй – места. Эта вторая связь обнаруживается в единении души с телом, и вообще в связи истинных субстанций между собой. Но первая связь имеет место в преформации органических тел, или, лучше, всех тел"…
   Тут, скорее всего, настырное солдатское терпение Владимира лопнуло… Он перехватил инициативу как раз в тот момент, когда я спешно пытался оказать первую медицинскую помощь Олежеку, уж слишком глубоко ушедшему в обморок… Я пытался воспроизвести методику Николаева, принятую в акушерстве для оживления новорожденного ребенка, отказывающегося совершить первый вдох… Требуется так отшлепать новорожденного, набрызгать холодной водой на теплую кожу, чтобы у него возникла эмоция сильнейшего негодования, и он, выйдя из синюхи, закричал что есть мочи…
   Тут-то Владимир и перехватил инициативу разговора, теперь он выжимал из меня подробности. И я заговорил, как на духу:
   – Швартовка в Гамбурге, в порту прошла гладко: буксиры прижали нас к сорок восьмому причалу также четко, как со вкусом и смаком прижимает чревоугодник сыр к маслу бутерброда. Швартовые приняты, закреплены. Двадцать часов вечера, но через опускающуюся темноту я уже десть минут наблюдаю с высоты своего госпитального палубного навеса Беату, стоящую рядом с автомобилем "Volkswagen". Это ее собственный боевой конь, хорошо известный и мне, на нем она носится по Гамбургу сломя голову. Белокурая бестия призывно машет мне рукой: некоторые "охальники" из числа команды склонны ошибочно воспринимать ее жесты, как адресованные им лично. Трап спущен, капитан дал мне "добро" на увольнение на берег, и я, подхватив сумку с презентами, мчусь на встречу с "любовью"!..
   Воспоминания шли своим чередом, обдавая меня угаром былых страстей. Вот тут-то, кстати говоря, я и понял, что для Владимира слова Лейбница проскользнули мимо способности искать логику там, где она необходима. "Отношения между такими монадами, как люди, включают в себя очень важный момент отражения одного человека в другом". Человек, как в зеркало, смотрится в другого, и логику его поступков можно разгадать по мотивам аналогичных действий "зеркального отражения". Потом и великий плагиатор – Карл Маркс – заговорит о "Павле", идентифицирующим себя в другом человеке, как в зеркале. Но это будет намного позже… А пока Иммануил Кант (1724-1804) заступит на философское дежурство и заявит: "При проведении прямой линии мы последовательно определяем внутренне искомое чувство". То есть Кант заговорил о времени, о его линии, Владимир же вел свою линию, подчиняясь совершенно иным понятийным установкам. И это – мне было горько и обидно!.. Сейчас я уважал больше Иммануила, чем Владимира… "Время мы можем мыслить не иначе, как обращая внимание при проведении прямой линии. Причем, исключительной доминантой будет действие синтеза многообразного, при помощи которого мы последовательно определяем внутреннее чувство и тем самым имея в виду последовательность этого определения"… Черте что и с боку бантик!..
   Пробую уточнить, разобраться с собственной памятью: когда же я принялся тискать Беату прямо в машине – сразу же, как мы в нее уселись или только успели отъехать за пакгауз, нырнув под покров вечерних сумерек. Прямой "линии" в моих воспоминаниях не получалось: чертились разве только зигзаги, да еще со значительными разрывами линий. Помню, что нас там отвлекла какая-то суета: кто-то кантовал ящики, перегружал их из небольшого автомобиля – "каблучка", как у нас на родине говорят. Как ни странно, но мне показалось, что среди этой группы шнырял и наш боцман. Мы с Беатой остепенились, взяли себя в руки и, немного поглазев на грузчиков, поехали домой. Добравшись до квартиры, мы кувырнулись в спальню, и там все происходило в суперактивном режиме!.. Только утолив первую "охотку", появилась возможность приняться за дело с чувством, с толком, с расстановкой… Я полагаю, что детали можно опустить – они слишком дороги мне, больше даже, чем частная собственность и ваучеры, полученные от пройдохи Чубайса!..
   Володя милостиво разрешил "опустить детали", но попросил уточнить события, сопровождающие ту "суету" за пакгаузом при разгрузке "каблучка", где отсветился и боцман нашего судна. Пришлось напрячь память, вытянув ее из флера сексуальных переживаний и попытаться обнажить эту "линию времени". Припомнилось главное: сравнительно небольшие ящики, числом, пожалуй, не более десяти, загружали в раскрытый большой металлический контейнер, один из тех, что обычно грузят и крепят на судне в трюмах, либо на верхней палубе.
   Вот тут-то и нависло гробовое молчание… Володя очнулся первым и начал подбираться к "сущному" на мягких лапах, очень деликатно, словно опасаясь спугнуть "дикую кошечку", нечаянно заблудившуюся в кущах моей души.
   – Александр Георгиевич, я понимаю, что прощание с Беатрис Хорст, переход через океан, затем по бурному Балтийскому морю, отрыв от дома, штормовые испытания могли породить экспрессию чувств… Но давайте немного займемся психологией: скажите откровенно, кто решил притормозить за пакгаузом – вы или ваша белокурая бестия?
   Честно говоря, я с трудом дифференцировал события, происшедшие три года тому назад и не касающиеся исключительно половой сферы. Моряк же всегда слишком повернут на житейском, сексуальном. Задумчивость моя постепенно перерождалась во что-то более реалистичное… Теперь я как бы пытался посмотреться в иное зеркало: в нем требовалось увидеть боцмана, грузчиков и прочую шайку-лейку… И вдруг наступило окончательное прозрение: