Страница:
— Ну, натворил делов, горячая головушка?
Акинфий покорно потупил глаза:
— Натворил, батюшка, по своей гордыне.
— То-то, — удовлетворенно перевел дух Никита. — На сей раз спущаю, а вдругорядь берегись! Со вдовства, знать, кровь горячишь. Женить надо! Эх, женить! — Батька, постукивая костылем, прошел к креслу и, не скидывая дорожной шубы, сел. — Так. — Старик горестно отжал с бороды влагу. — Так!
Сын отошел к окну и ожидал, что будет. Демидов опустил на грудь голову, думал. Время шло томительно, за окном падал густой мокрый снег; в ближних конюшнях звонко ржали кони.
Старик решительно встал и крикнул — по хоромам прокатился его зычный голос:
— Гей, холопы, впрягай свежих коней!
— Да что ты, батюшка! Утомился, да и годы не те. Куда понесет тебя? — изумленно уставился в отца Акинфий.
Отец пожевал сухими губами, стукнул костылем:
— Еду к капитану Татищеву!
Он торопливо пошел из горницы, запахивая на ходу шубу. По каменному переходу шмыгали стряпухи, ахали:
— Знать, залютовал старик. Не перекусив, опять мчит. Не быть бы беде. О-ох!
— С погремухами да с бубенчиками! — покрикивал с крыльца Никита. Он стоял, опершись на костыль, и властно поглядывал на ямщиков. — Да коней впрячь лихих. Чтобы знали: едет сам хозяин — Демидов!
На крыльцо вышел Акинфий: поблескивая серыми глазами, он подступил к отцу:
— Батюшка, от нас до конторы капитанишки всех будет восемьдесят, а то поболе верст. Останься…
— Еду! — решительно сказал старик. — Еду, не перечь. Люди мрут, час не терпит. Эй, чертоломы, убрать из-под амбаров рогожи. Жить будем, робить будем! — Демидов весело подмигнул черными глазами.
Щука торопил конюхов, а сам, поглядывая на хозяина, думал:
«Ну и бесище; ни дорога, ни сон, ни хворь — ничто не берет его!»
К расписным дугам подвязали говорливые погремки да бубенцы. Коней впрягли сильных, проворных. Никита покрепче запахнул шубу и завалился в сани.
— Шибчей гони, ямщики! — крикнул он голосисто, весело.
Тройка вихрем вынесла сани из Невьянска; полетели мимо леса да увалы, из-под копыт сыпался снег, да в ушах свистел ветер.
В Уктусе над заводом от пылающих домен — зарево. Звездная ночь тиха, над замерзшим прудом разносился стук обжимного молота. В рабочем поселке лежала тьма; перебрехивались псы; только в заводской конторе светились огоньки.
Начальник горных заводов, несмотря на позднее время, все еще работал. Много раз просыпалась кривоглазая стряпуха, сползала с полатей, заглядывала в скважину. Капитан сидел, наклонившись над столом, и писал. В полуночной тишине поскрипывало перо; сальные свечи светили тускло. Повздыхав, стряпуха отходила от двери и снова забиралась на полати; донимал зимний сон…
Сквозь дрему бабе послышались заливчатые бубенчики. Женщина открыла глаза, прислушалась:
«Никак, начальство едет, а может, беси кружат, чать будет около полуночи, петуны пока не пели».
В эту пору на поселке закричали полуночные петухи, а звон бубенцов да погремух не проходил, нарастал и катился все ближе и ближе…
«Уж не к нам ли едут?» — встревожилась стряпуха, откинула шубу и проворно слезла с полатей.
Капитан распахнул дверь и со свечой в руке стоял на пороге. Прислушиваясь, он спросил служанку:
— Кто может быть в такую позднюю пору? Не лихие ли люди?
— Что ты, батюшка, — торопливо перекрестилась стряпуха. — Пронеси и обереги нас, господи!
У дома захрапели кони, осадили, фыркнули; разом смолкли бубенцы.
— К нам, стряпуха. — Капитан вышел на середину горницы. — Иди, открывай! Наехали незваные гости…
— Леший принес их в такую пору. — Стряпуха пугливо поглядела на дверь. — Добрый человек день найдет!
Дверь с грохотом открылась; с клубами морозного воздуха в горницу ввалился незнакомый человек в заиндевелой волчьей шубе. У приезжего глаза — раскаленные угли. Он сгреб горстью ледяшки, намерзшие на бороде, и с хрустом бросил их под порог; крякнул:
— Так, приехали! Здравствуй, господин капитан. Не чаял, не гадал такого гостя, Василий Никитич, но что поделаешь: любо не любо, а принимай.
— Кто вы? — уставился Татищев на гостя.
— Аль не догадываетесь? — улыбнулся приезжий; сверкнули крепкие зубы.
Стряпуха пугливо разглядывала его.
Гость сбросил треух, обнажилась гладкая круглая лысина; он без Приглашения сбросил шубу, располагался словно дома.
— Так! — опять крякнул гость и пошел на хозяина. — Давай, Василий Никитич, облобызаемся. — Он облапил капитана и крепко поцеловал его.
— Да кто же вы такой? Из Санкт-Питербурха? — не мог прийти в себя хозяин.
Гость сощурил глаза:
— Далеконько хватили, господин. Я сосед ваш: Демидов Никита — вот кто!
Капитан недовольно подумал: «Ну и разбойник!»
В сенях кто-то протопал промерзшими валенками, дверь опять распахнулась; вошел кривоногий демидовский холоп Щука. В руках он держал расписной ларец.
— Неси в горенку! — распорядился Никита. — Я по делу к тебе, Василий Никитич; сынок Акинфка по молодости да по глупости бед без меня натворил тут!
Высоко подняв свечу, Татищев провел Демидова в кабинет. Следом за ними вошел холоп и поставил ларец на стол.
Стряпуха недовольно покачала головой: обтаявшие пимы Щуки оставляли на полу мокрый след.
— Извините, у меня тесно. — Хозяин поставил свечу на стол и пригласил сухо: — Прошу садиться.
Демидов оглядел хозяйскую горенку.
— Да, незавидно живете… Ты, Щука, скройся! — приказал он холопу.
В комнате остались двое: хозяин да гость. Татищев выжидательно смотрел на гостя. Демидов молча смотрел в землю: собирал мысли. После длительного раздумья прервал молчание:
— Так! Беда, Василий Никитич, приключилась. Положим, сынок по горячности натворил, но что кругом делается, поглядите!
Неожиданность потеряла остроту. Татищев плотней уселся в скрипучем кресле, построжал:
— Почему насмехаетесь над государственными указами да грабите казенные заводы?
Демидов вскинул жгучие глаза:
— Что вы, Василий Никитич, помилуй бог. Да разве ж можно такое? Тут ошибка вышла… Я вот что вам скажу: виновен сын мой. Так! Но посудите сами, кто заставы учинил да хлебушко не пущает на мои заводы?
— По моему указу учинено это, — решительно сказал капитан, поднялся и заходил по горнице.
— Так! Об этом нам ведомо, — по привычке погладил бороду Никита. — Но что из того выходит, господин капитан? Вот что: народ отощал, мрет. Помните, Василий Никитич: всякому терпению приходит конец. Что будет, ежели изголодавшиеся холопы и приписные мужики поберут колья да прибьют Демидовых, а после того на казенные заводы тронутся да почнут крушить их? Бунт ведь? Так! А царь-государь об этом узнает да спросит: «А кто причина того возмущения? Кто возмутители?» Вот тут, господин капитан, и подумайте. Так!
Демидов сгорбился, смолк. Татищев хотел спорить, но внезапно мысль обожгла его. «А ведь и впрямь, прав Демидов: с голода человек все может сделать, что тогда будет?»
Овладев собой, капитан сказал строго:
— Ничего не будет. А кто беззаконие чинит, о том разберут.
Демидов забарабанил по столу крепкими ногтями:
— Так…
В шандалах оплыли свечи, было далеко за полночь, когда Демидов поднялся; пламя свечей заколебалось; гость поклонился.
— Договорились и не договорились. — Голос Демидова звучал устало и глухо. — Пора и в обратный путь.
Капитан не стал удерживать; взял шандал с оплывшей свечой и вышел провожать гостя…
«Вот человек! Сколько силы и ума, — с удивлением подумал Василий Никитич о Демидове, — трудненько будет с таким тягаться!»
Вдруг он вздрогнул: заметил на столе забытый гостем зеленый ларец. Любопытствующий хозяин приподнял крышку. Ларец доверху был наполнен серебряными рублями.
«Это что же? Подкуп!» — вскипел Татищев и проворно выбежал в переднюю.
— Вернуть! Вернуть! — закричал он стряпухе, и та, накинув платок, выбежала на мороз.
Через минуту вошел сияющий Никита.
— Аль передумали по-хорошему, Василий Никитич? — весело начал он и осекся.
Строгие глаза капитана сердито смотрели на заводчика.
— Как вам не стыдно! — горько вымолвил он, вручил Демидову его ларец, круто повернулся и удалился в комнату.
Никита смущенно опустил хмурые глаза, засопел, потоптался и медленно пошел к выходу.
— Гордец, великий гордец твой хозяин! — укоряюще сказал он стряпухе. — Ну да ладно, видали и таких!
Садясь в сани, Демидов люто подумал:
«Похрабрись у меня! Не я буду, коли этого гордеца не выживу с Камня!»
Ярко светили звезды, поземка улеглась, глухо шумел близкий бор. Стряпуха закрылась на запоры и взобралась на полати. Сквозь сон убаюкивающе прозвучали бубенчики и постепенно затихли вдали.
«Унесло иродов!» — довольно подумала стряпуха, плотнее завернулась в шушун и захрапела на печи.
Время шло, а Татищев не снимал дорожных застав. Правда, темными ночами демидовские обозы добирались все же по тайным заимкам до заводских амбаров и сгружали зерно, но терпеть больше не было мочи. На семейном совете решили отправить царю Петру Алексеевичу челобитную на Татищева. В той жалобе Демидов писал, что капитан ничего не смыслит в рудных делах и мешает ему, верному царскому слуге, развернуться на Каменном Поясе.
«Погоди, я тебе прищемлю хвост!» — грозил Демидов и с нетерпением ждал гонца с ответом от царя. Чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, старик с раннего утра обходил домны, мастерские, амбары, во все вникал сам. Но и в жарких хлопотах никак не мог забыть он своего врага Татищева.
В эту нудную пору, словно чтобы обрадовать старого заводчика, явился к нему неожиданно приписной мужик Софрон Согра и принес невиданный минерал Бродил он по речке Тагилке и напал на чудную горку. В срезе ее Согра заметил странный блеск. Приписной заинтересовался неведомой горной породой и выломал кусок. По виду он напоминал вываренное мясо, у которого отделялись тонкими нитями волокна. Никому не сказав о своем открытии, замкнувшись в избе, он долго с женкой возился над таинственным минералом и еще большему диву дался: из найденных волокон можно было ткать, плести. Обрадованный Согра поспешил к Демидову.
— Ходил я, батюшка, по речке Тагилке, и погляди, что отыскал! — протянул он заводчику завернутый в тряпицу поблескивающий, ослепительной белизны камень.
Демидов недоверчиво взял в руку минерал.
— Что за находка? — удивился он и стал внимательно разглядывать ее. Глаза его постепенно разгорелись, морщины разгладились. Большим корявым ногтем Никита стал ковырять поданный камень, и тот рассыпался на мягкие охлопья.
— А ты, батюшка, его молотком постучи и погляди, что только будет! — предложил Согра.
Никита взял молоток и стал колотить по куску. Минерал под ударами распушился на тончайшие шелковые нити.
— Ты гляди, что творится! — удивленно рассматривая волокна, сказал Демидов. — Будто и впрямь куделька, мягка да шелковиста!
— И я так мыслю, хозяин! Как лен, эта куделька горная на пряжу годна! — пояснил приписной.
— А ты откуда знаешь, что сей минерал на пряжу гож? — спросил его Никита.
— Женка полотенца соткала. Гляди, хозяин! — Согра вытащил из-за пазухи кусок холстины. — Вот оно сроблено из такой кудельки! — ответил приписной.
Вместе с Согрой заводчик отправился на место находки и был весьма поражен, когда неподалеку от Невьянска увидел целую гору из чудесного минерала. Никита жадно хватался за камни, разбивал их молотком, пушил на волокна.
— Моя эта горка! Моя — с жадным огоньком в глазах выкрикивал он и торопил погрузить каменную кудельку в возок.
На другой день Никита настрого наказал Софрону прислать свою старуху. Он внимательно допросил ее и приказал отвести амбар для тайной работы. Крестьянка оказалась толковая, сметливая. Она старательно отколотила камень, промыла и оставшиеся тонкие волокна пустила в дело. Чтобы лучше ткалось, старуха добавила в горную пряжу льна и слегка смочила маслом. В неделю старуха Согры соткала и поднесла Демидову скатерть.
— Хоть скатерть эта, батюшка, и не» самобранка, но заветная она: в огне не горит и всегда новенькая! Гляди, кормилец!
Старуха проворно взмахнула скатертью, и не успел хозяин ахнуть, как мастерица бросила ее в огонь. Демидов снова диву дался. Полотно из горной кудели не горело, оно накалялось и от накала белизной своей стало чище выпавшего снега. Выгорели в нем только лен да масло и грязь!
— Дивная скатерка! Ой, до чего дивная! — никак не мог успокоиться Никита.
То, что горная куделька не горит в огне, приводило его в неописуемый восторг. Давно уже так не радовался Демидов.
«Вот и подарочек царю!» — подумал он и стал собираться в дорогу.
— Ты бы, батя, на заводе побыл, а я поехал бы в Санкт-Питербурх, — просил отца Акинфий.
Никита и слушать не хотел, только руками замахал:
— Да ты что! С Татищевым тягаться не шутка. Умен! Хитер! Нет уж, сынок, сам доберусь! Видно, не скоро ответ на челобитную придет.
В дорогу заводчику отобрали лучшие сибирские меха, серебро, уложили в сундуки и на сундуки навесили крепкие замки. Особо осторожно упрятали в укладку скатерти, рукавицы и кружева, сработанные из горной кудели.
По приезде в столицу Никита вырядился в лучшее платье и поехал к Меншикову.
Князь переехал к этому времени в просторный дворец на Васильевский остров. У ворот дворца толпились приставы, стража, во дворе у коновязи ржали кони. Когда княжеский холоп ввел Демидова в покои, у того глаза разбежались. Покой был крыт китайским штофом, мебель замысловатая с бронзою, кругом в простенках сверкали большущие зеркала. Никита тревожно подумал: «Да-а, зажил нынче Данилыч! Не зазнался бы!»
Однако сам князь вышел навстречу гостю. Меншиков изрядно потолстел, появился второй подбородок, у глаз легли морщинки. Одет был Александр Данилович в блестящий мундир, на котором сияли орденские кресты и звезды, в руках он держал трость с бриллиантовым набалдашником.
Князь остановился, с минуту молча разглядывал гостя, всплеснул руками:
— Никита! Каким ветром занесло?
— Да с Каменного Пояса, — потянулся целоваться Демидов.
— Ах, желанный гость! — Меншиков весело прищурился, хлопнул Никиту по спине. — А соболей много приволок? Я ведь ноне женатый. Жену обряжать надо!
«Ишь хапун какой, — подумал Демидов. — Богатств, поди, и без того не оберись, а все мало».
— Как же, приволок, Данилыч. Ух, какую я рухлядь-то добыл! Никогда такой не видели в Санкт-Питербурхе! — ответил Демидов.
— Вот удружишь!
Данилыч взял Никиту под руку.
— Ну, чать, не байки рассказывать прискакал издалека, а за делом? Знаю твою повадку!
Демидов поклонился слегка, хозяин не дал раскрыть рот:
— Дела потом, а ноне — ты гость. Идем к хозяйке!
Меншиков провел Демидова через вереницу горниц, и все-то они были крыты или штофом, или бархатом, одна была отделана вызолоченной кожей. Всюду сверкал хрусталь, везде бронза, невиданная мебель.
В горнице, в которую привел Меншиков гостя, было просторно и светло. Рассевшись в креслах, на солнце нежились разодетые дамы.
— Даша! — крикнул Александр Данилович жене. — Заводчика приволок. Вот он, бородач! Полюбуйся, богат и знатен купец!
Три дамы, одетые по-чужеземному, разом поднялись и сделали книксен.
Круглолицая румяная Дарья Михайловна, хозяйка, пленила Никиту смешливостью. Вся ее дутая чопорность сразу пропадала, когда она смеялась.
У Меншикова при взгляде на белокурую жену глаза светились ласково; по всему угадывалось, что светлейший любил свою подругу. Не было в Александре Даниловиче прежней статности, но был он все еще проворен.
Женщины окружили Демидова, и каждая тараторила свое и ждала только к себе внимания.
«Руду копать да чугун плавить куда легче, чем с вельможными бабами знаться!» — подумал Никита.
Ни на минуту дамы не отпускали от себя заводчика, заставляли играть с ними в фанты. Будь оно проклято, до чего все это неловко было и неприятно! Чего только они не заставляли Никиту выделывать! Помня о деле, Демидов молча покорялся причудам светских капризниц. На фантах его проштрафили и повели танцевать.
«Боже, твоя воля! — с огорчением подумал Никита. — Николи с женкой такой утехе не предавался, а тут — на, выходи и пляши!»
Крепился-крепился старик, под конец скинул бархатный камзол, тряхнул головой и топнул башмаком:
— Коли на то пошло, давай нашу родную, русскую!
Александр Данилович отвалился в кресле, за живот схватился:
— Ну, давно бы так! Проштрафился и пляши!
Дамы пустились вокруг Демидова в пляс. Данилыч задергал ногами, пошевеливал плечом: не стерпел сам — вскочил и пошел петушком по кругу…
Ой, то и пляс был, по всем хоромам гул шел! Меншиков покрикивал:
— Поддай жару!.. Эй, женка!..
Дамы плыли уточками, слегка сгибаясь корпусом то вправо, то влево, помахивая белыми платочками. Однако женщин, затянутых в корсеты, танец утомил.
У дверей в горницу неприметно, один по одному, собрались княжеские холопы. Старик дворецкий, обряженный под иноземный лад, бритый, но с баками, стукал крышечкой табакерки, понюхивал табачок, головой крутил:
— Лих еще наш Данилыч! Михайловна ж пава…
Никита рукавом утирал с лица пот. Выйдя, притопывая, на середину горницы, в кругу женщин он ударял в такт ладошками и приговаривал:
— Приуда-р-рю! Раз-зойдусь! Ухх!..
По дальним горницам загремели торопливые шаги, в дверь шумно вбежал исполин в высоченных сапогах, раздвинул холопов.
Никита оглянулся и обмер: «Батюшки, царь Петр Ляксеич! Ой! Вот, старый дурак, опозорился!..»
Государь загрохотал добродушным смехом, шагнул длинными шагами к креслам, — брякнули шпоры, — бросил на ходу треуголку.
— С чего взбесились? — садясь в кресло, спросил он.
Смущенные дамы присели перед царем в поклоне. Алексашка, утирая платком лицо, отдувался:
— Ой, мин герр…
Заметив благодушие на царском лице, Данилыч засмеялся. Дамы сконфузились. Демидов не знал, что делать.
— Ну, с чего в пляс пошли?
Меншиков махнул рукой на Демидова:
— Да вот сибирский гость наехал, проштрафился, а бабы обрадовались случаю. Гляди, мин герр, бородища какая, а плясун — не дай бог!..
Никита стоял смущенный. В другом месте он непременно глубоко разобиделся бы, но, видя, что государь смеется, хозяева смеются, расхохотался и сам.
Царь притих на минуту, искоса поглядывая на Демидова:
— Ну, Демидыч, докладывай, сколь пушек да ядер приволок?
Никита опустил голову, развел руками.
— Беда, государь! — огорченно сказал он.
Царь встал, лицо его помрачнело, прошла легкая судорога.
— Что за беда, Демидыч, приключилась? — спросил Петр.
— В разор заводы наши пущают, хлеб не дозволяют ставить, народишко мрет…
Государь пожал плечами, омрачился больше:
— Ничего не пойму. Кто зорит заводы и почему хлеб не дозволяют ставить? Люди работают в полную меру, кормить надо и того лучше. От сего одна выгода государству. Кто перечит моим указам?
Никита осмелел, посмотрел в глаза царю и ответил:
— Капитан Татищев сему делу зачинщик, царь-государь. Мы его и так, мы его и этак. А он — никак, понаставил дозоры и не пропускает обозы с хлебом, мрет народ…
— Вот как! — удивленно произнес государь, засунул за обшлаг мундира руку, достал трубку и стал набивать табаком. — Данилыч, наказую: завтра разберись в этом деле, да, может, того капитана Татищева отозвать в Санкт-Питербурх, — царь недовольно двинул плечом. — Ишь, что удумал, работных отучить от хлеба!..
За окном синел вечер, слуги бросились зажигать свечи.
Государь успокоился, подошел к жене Меншикова, взял ее за подбородок:
— Ну, Дарьюшка, повеселилась?
— Повеселилась, мин герр, — откликнулась Меншикова.
В покое засверкали желтые огоньки свечей, свет их дробился о хрустальные привески. Слуги опускали на окнах шелковые занавесы.
— Данилыч! — закричал государь. — Изголодался я, ездил в гавань. Зов» к столу!
Быстро забегали слуги, на минутку следом за ними вышел Демидов и что-то прошептал дворецкому. Когда он вернулся, царь, взяв под руку жену Меншикова, повел ее к столу. Все отправились следом. На скатерти необыкновенно нежно-серебристого цвета были расставлены блюда, вина и среди них любимая царем анисовка.
Царь шумно уселся за стол, за ним последовали остальные. Расставив широко локти, государь стал жадно есть. Никита внимательно следил за ним да поглядывал на скатерть. Ой, как хотелось ему показать новую диковинку из горной кудели! От анисовки государь оживился, повеселел, посмеивался над Меншиковым и Демидовым. Разыгрывая неловкость, Никита неожиданно опрокинул блюдо с жирной подливкой. Хотел исправить беду, да рукавом зацепил меншиковский бокал с густым вином, и все полилось на скатерть. Царь поморщился.
— Экий ты, братец, неловкий! — усмехнулся Петр Алексеевич. — Быть тебе битому хозяйкой!
Демидов ухмыльнулся в бороду.
— Не печалься, государь! — улыбаясь, сказал он. — Ничего сей скатерти не станет. Эта скатерть особая. Полюбуйся, Петр Ляксеич! — Заводчик глянул на слуг, те мигом убрали посуду, и Демидов сдернул со стола скатерть. — Разреши, государь, выстирать ее огнем!
— Да ты сдурел, Демидыч! — воскликнул царь.
Никита, не смущаясь, бросил скатерть в пылающий камин. Быстро выгорели жировые и винные пятна, и Демидов выхватил из огня скатерть, встряхнул ее и снова покрыл стол.
Петр Алексеевич открыл в изумлении рот.
— Да ты колдовством, что ли, занялся, старый! — удивленно закричал государь.
— Это не колдовство, Петр Ляксеич! — степенно ответил Демидов. — Найден нами в русской земле, на Каменном Поясе, минерал особый — горная кудель, или асбест, именуется. Ни в огне не горит, не портится и гож для тканья!
Никита захлопал в ладони, и слуга принес укладку, а из нее Демидов извлек белоснежные холсты, кошельки, кружева. Раскладывая их на столе, заводчик весело предлагал:
— Спытайте сами, кидайте в огонь, и все уцелеет!
Государь засмеялся, похлопал Никиту по плечу:
— Вот за это спасибо! Сей минерал на пользу нам будет!
Дамы бросились разбирать кружева, и все ахали, разглядывая волшебные подарки. А государь уже успокоился и задумался вдруг. Он поглядел на Демидова и Сказал ему:
— Ну, Демидыч, торопись с пушками да ядрами! Выручай!
Никита поклонился царю.
— Как всегда, готов, Петр Ляксеич! Только не пойму, к чему торопиться: войну покончили, шведов побили и замирились! — с напускным хладнокровием вымолвил заводчик.
Царь улыбнулся таинственно и ничего на это не ответил. Прощаясь с Демидовым, он обнял его и расцеловал:
— Не забывай уговор! Может, не скоро свидимся!
Хотел Никита спросить, куда и зачем так торопится государь, но тот быстрыми шагами вышел из горницы. Как внезапно он появился, так же вдруг и покинул дворец Меншикова.
Демидов стоял посреди горницы ошарашенный. Меншиков взял его за руку и, отведя в уголок, прошептал заводчику:
— Да не кручинься, Демидов! Дел тебе не убавится. Задумал государь идти на Каспий, воевать берега морские!..
Вернулся Никита в Невьянск спустя несколько месяцев, а следом за ним на Каменный Пояс в горную контору заводов пришел указ Берг-коллегии, которая предложила капитану Татищеву немедленно прекратить стройку нового города и выбыть для допроса в канцелярию государя.
Никита Демидов одиноко бродил по каменным хоромам своего невьянского замка. Как сыч в дупле, нелюдимый старик хохотал.
— Буде, отстроились… ты не шути с Демидами — они, брат, такие! — грозил он невидимому врагу.
8
Акинфий покорно потупил глаза:
— Натворил, батюшка, по своей гордыне.
— То-то, — удовлетворенно перевел дух Никита. — На сей раз спущаю, а вдругорядь берегись! Со вдовства, знать, кровь горячишь. Женить надо! Эх, женить! — Батька, постукивая костылем, прошел к креслу и, не скидывая дорожной шубы, сел. — Так. — Старик горестно отжал с бороды влагу. — Так!
Сын отошел к окну и ожидал, что будет. Демидов опустил на грудь голову, думал. Время шло томительно, за окном падал густой мокрый снег; в ближних конюшнях звонко ржали кони.
Старик решительно встал и крикнул — по хоромам прокатился его зычный голос:
— Гей, холопы, впрягай свежих коней!
— Да что ты, батюшка! Утомился, да и годы не те. Куда понесет тебя? — изумленно уставился в отца Акинфий.
Отец пожевал сухими губами, стукнул костылем:
— Еду к капитану Татищеву!
Он торопливо пошел из горницы, запахивая на ходу шубу. По каменному переходу шмыгали стряпухи, ахали:
— Знать, залютовал старик. Не перекусив, опять мчит. Не быть бы беде. О-ох!
— С погремухами да с бубенчиками! — покрикивал с крыльца Никита. Он стоял, опершись на костыль, и властно поглядывал на ямщиков. — Да коней впрячь лихих. Чтобы знали: едет сам хозяин — Демидов!
На крыльцо вышел Акинфий: поблескивая серыми глазами, он подступил к отцу:
— Батюшка, от нас до конторы капитанишки всех будет восемьдесят, а то поболе верст. Останься…
— Еду! — решительно сказал старик. — Еду, не перечь. Люди мрут, час не терпит. Эй, чертоломы, убрать из-под амбаров рогожи. Жить будем, робить будем! — Демидов весело подмигнул черными глазами.
Щука торопил конюхов, а сам, поглядывая на хозяина, думал:
«Ну и бесище; ни дорога, ни сон, ни хворь — ничто не берет его!»
К расписным дугам подвязали говорливые погремки да бубенцы. Коней впрягли сильных, проворных. Никита покрепче запахнул шубу и завалился в сани.
— Шибчей гони, ямщики! — крикнул он голосисто, весело.
Тройка вихрем вынесла сани из Невьянска; полетели мимо леса да увалы, из-под копыт сыпался снег, да в ушах свистел ветер.
В Уктусе над заводом от пылающих домен — зарево. Звездная ночь тиха, над замерзшим прудом разносился стук обжимного молота. В рабочем поселке лежала тьма; перебрехивались псы; только в заводской конторе светились огоньки.
Начальник горных заводов, несмотря на позднее время, все еще работал. Много раз просыпалась кривоглазая стряпуха, сползала с полатей, заглядывала в скважину. Капитан сидел, наклонившись над столом, и писал. В полуночной тишине поскрипывало перо; сальные свечи светили тускло. Повздыхав, стряпуха отходила от двери и снова забиралась на полати; донимал зимний сон…
Сквозь дрему бабе послышались заливчатые бубенчики. Женщина открыла глаза, прислушалась:
«Никак, начальство едет, а может, беси кружат, чать будет около полуночи, петуны пока не пели».
В эту пору на поселке закричали полуночные петухи, а звон бубенцов да погремух не проходил, нарастал и катился все ближе и ближе…
«Уж не к нам ли едут?» — встревожилась стряпуха, откинула шубу и проворно слезла с полатей.
Капитан распахнул дверь и со свечой в руке стоял на пороге. Прислушиваясь, он спросил служанку:
— Кто может быть в такую позднюю пору? Не лихие ли люди?
— Что ты, батюшка, — торопливо перекрестилась стряпуха. — Пронеси и обереги нас, господи!
У дома захрапели кони, осадили, фыркнули; разом смолкли бубенцы.
— К нам, стряпуха. — Капитан вышел на середину горницы. — Иди, открывай! Наехали незваные гости…
— Леший принес их в такую пору. — Стряпуха пугливо поглядела на дверь. — Добрый человек день найдет!
Дверь с грохотом открылась; с клубами морозного воздуха в горницу ввалился незнакомый человек в заиндевелой волчьей шубе. У приезжего глаза — раскаленные угли. Он сгреб горстью ледяшки, намерзшие на бороде, и с хрустом бросил их под порог; крякнул:
— Так, приехали! Здравствуй, господин капитан. Не чаял, не гадал такого гостя, Василий Никитич, но что поделаешь: любо не любо, а принимай.
— Кто вы? — уставился Татищев на гостя.
— Аль не догадываетесь? — улыбнулся приезжий; сверкнули крепкие зубы.
Стряпуха пугливо разглядывала его.
Гость сбросил треух, обнажилась гладкая круглая лысина; он без Приглашения сбросил шубу, располагался словно дома.
— Так! — опять крякнул гость и пошел на хозяина. — Давай, Василий Никитич, облобызаемся. — Он облапил капитана и крепко поцеловал его.
— Да кто же вы такой? Из Санкт-Питербурха? — не мог прийти в себя хозяин.
Гость сощурил глаза:
— Далеконько хватили, господин. Я сосед ваш: Демидов Никита — вот кто!
Капитан недовольно подумал: «Ну и разбойник!»
В сенях кто-то протопал промерзшими валенками, дверь опять распахнулась; вошел кривоногий демидовский холоп Щука. В руках он держал расписной ларец.
— Неси в горенку! — распорядился Никита. — Я по делу к тебе, Василий Никитич; сынок Акинфка по молодости да по глупости бед без меня натворил тут!
Высоко подняв свечу, Татищев провел Демидова в кабинет. Следом за ними вошел холоп и поставил ларец на стол.
Стряпуха недовольно покачала головой: обтаявшие пимы Щуки оставляли на полу мокрый след.
— Извините, у меня тесно. — Хозяин поставил свечу на стол и пригласил сухо: — Прошу садиться.
Демидов оглядел хозяйскую горенку.
— Да, незавидно живете… Ты, Щука, скройся! — приказал он холопу.
В комнате остались двое: хозяин да гость. Татищев выжидательно смотрел на гостя. Демидов молча смотрел в землю: собирал мысли. После длительного раздумья прервал молчание:
— Так! Беда, Василий Никитич, приключилась. Положим, сынок по горячности натворил, но что кругом делается, поглядите!
Неожиданность потеряла остроту. Татищев плотней уселся в скрипучем кресле, построжал:
— Почему насмехаетесь над государственными указами да грабите казенные заводы?
Демидов вскинул жгучие глаза:
— Что вы, Василий Никитич, помилуй бог. Да разве ж можно такое? Тут ошибка вышла… Я вот что вам скажу: виновен сын мой. Так! Но посудите сами, кто заставы учинил да хлебушко не пущает на мои заводы?
— По моему указу учинено это, — решительно сказал капитан, поднялся и заходил по горнице.
— Так! Об этом нам ведомо, — по привычке погладил бороду Никита. — Но что из того выходит, господин капитан? Вот что: народ отощал, мрет. Помните, Василий Никитич: всякому терпению приходит конец. Что будет, ежели изголодавшиеся холопы и приписные мужики поберут колья да прибьют Демидовых, а после того на казенные заводы тронутся да почнут крушить их? Бунт ведь? Так! А царь-государь об этом узнает да спросит: «А кто причина того возмущения? Кто возмутители?» Вот тут, господин капитан, и подумайте. Так!
Демидов сгорбился, смолк. Татищев хотел спорить, но внезапно мысль обожгла его. «А ведь и впрямь, прав Демидов: с голода человек все может сделать, что тогда будет?»
Овладев собой, капитан сказал строго:
— Ничего не будет. А кто беззаконие чинит, о том разберут.
Демидов забарабанил по столу крепкими ногтями:
— Так…
В шандалах оплыли свечи, было далеко за полночь, когда Демидов поднялся; пламя свечей заколебалось; гость поклонился.
— Договорились и не договорились. — Голос Демидова звучал устало и глухо. — Пора и в обратный путь.
Капитан не стал удерживать; взял шандал с оплывшей свечой и вышел провожать гостя…
«Вот человек! Сколько силы и ума, — с удивлением подумал Василий Никитич о Демидове, — трудненько будет с таким тягаться!»
Вдруг он вздрогнул: заметил на столе забытый гостем зеленый ларец. Любопытствующий хозяин приподнял крышку. Ларец доверху был наполнен серебряными рублями.
«Это что же? Подкуп!» — вскипел Татищев и проворно выбежал в переднюю.
— Вернуть! Вернуть! — закричал он стряпухе, и та, накинув платок, выбежала на мороз.
Через минуту вошел сияющий Никита.
— Аль передумали по-хорошему, Василий Никитич? — весело начал он и осекся.
Строгие глаза капитана сердито смотрели на заводчика.
— Как вам не стыдно! — горько вымолвил он, вручил Демидову его ларец, круто повернулся и удалился в комнату.
Никита смущенно опустил хмурые глаза, засопел, потоптался и медленно пошел к выходу.
— Гордец, великий гордец твой хозяин! — укоряюще сказал он стряпухе. — Ну да ладно, видали и таких!
Садясь в сани, Демидов люто подумал:
«Похрабрись у меня! Не я буду, коли этого гордеца не выживу с Камня!»
Ярко светили звезды, поземка улеглась, глухо шумел близкий бор. Стряпуха закрылась на запоры и взобралась на полати. Сквозь сон убаюкивающе прозвучали бубенчики и постепенно затихли вдали.
«Унесло иродов!» — довольно подумала стряпуха, плотнее завернулась в шушун и захрапела на печи.
Время шло, а Татищев не снимал дорожных застав. Правда, темными ночами демидовские обозы добирались все же по тайным заимкам до заводских амбаров и сгружали зерно, но терпеть больше не было мочи. На семейном совете решили отправить царю Петру Алексеевичу челобитную на Татищева. В той жалобе Демидов писал, что капитан ничего не смыслит в рудных делах и мешает ему, верному царскому слуге, развернуться на Каменном Поясе.
«Погоди, я тебе прищемлю хвост!» — грозил Демидов и с нетерпением ждал гонца с ответом от царя. Чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, старик с раннего утра обходил домны, мастерские, амбары, во все вникал сам. Но и в жарких хлопотах никак не мог забыть он своего врага Татищева.
В эту нудную пору, словно чтобы обрадовать старого заводчика, явился к нему неожиданно приписной мужик Софрон Согра и принес невиданный минерал Бродил он по речке Тагилке и напал на чудную горку. В срезе ее Согра заметил странный блеск. Приписной заинтересовался неведомой горной породой и выломал кусок. По виду он напоминал вываренное мясо, у которого отделялись тонкими нитями волокна. Никому не сказав о своем открытии, замкнувшись в избе, он долго с женкой возился над таинственным минералом и еще большему диву дался: из найденных волокон можно было ткать, плести. Обрадованный Согра поспешил к Демидову.
— Ходил я, батюшка, по речке Тагилке, и погляди, что отыскал! — протянул он заводчику завернутый в тряпицу поблескивающий, ослепительной белизны камень.
Демидов недоверчиво взял в руку минерал.
— Что за находка? — удивился он и стал внимательно разглядывать ее. Глаза его постепенно разгорелись, морщины разгладились. Большим корявым ногтем Никита стал ковырять поданный камень, и тот рассыпался на мягкие охлопья.
— А ты, батюшка, его молотком постучи и погляди, что только будет! — предложил Согра.
Никита взял молоток и стал колотить по куску. Минерал под ударами распушился на тончайшие шелковые нити.
— Ты гляди, что творится! — удивленно рассматривая волокна, сказал Демидов. — Будто и впрямь куделька, мягка да шелковиста!
— И я так мыслю, хозяин! Как лен, эта куделька горная на пряжу годна! — пояснил приписной.
— А ты откуда знаешь, что сей минерал на пряжу гож? — спросил его Никита.
— Женка полотенца соткала. Гляди, хозяин! — Согра вытащил из-за пазухи кусок холстины. — Вот оно сроблено из такой кудельки! — ответил приписной.
Вместе с Согрой заводчик отправился на место находки и был весьма поражен, когда неподалеку от Невьянска увидел целую гору из чудесного минерала. Никита жадно хватался за камни, разбивал их молотком, пушил на волокна.
— Моя эта горка! Моя — с жадным огоньком в глазах выкрикивал он и торопил погрузить каменную кудельку в возок.
На другой день Никита настрого наказал Софрону прислать свою старуху. Он внимательно допросил ее и приказал отвести амбар для тайной работы. Крестьянка оказалась толковая, сметливая. Она старательно отколотила камень, промыла и оставшиеся тонкие волокна пустила в дело. Чтобы лучше ткалось, старуха добавила в горную пряжу льна и слегка смочила маслом. В неделю старуха Согры соткала и поднесла Демидову скатерть.
— Хоть скатерть эта, батюшка, и не» самобранка, но заветная она: в огне не горит и всегда новенькая! Гляди, кормилец!
Старуха проворно взмахнула скатертью, и не успел хозяин ахнуть, как мастерица бросила ее в огонь. Демидов снова диву дался. Полотно из горной кудели не горело, оно накалялось и от накала белизной своей стало чище выпавшего снега. Выгорели в нем только лен да масло и грязь!
— Дивная скатерка! Ой, до чего дивная! — никак не мог успокоиться Никита.
То, что горная куделька не горит в огне, приводило его в неописуемый восторг. Давно уже так не радовался Демидов.
«Вот и подарочек царю!» — подумал он и стал собираться в дорогу.
— Ты бы, батя, на заводе побыл, а я поехал бы в Санкт-Питербурх, — просил отца Акинфий.
Никита и слушать не хотел, только руками замахал:
— Да ты что! С Татищевым тягаться не шутка. Умен! Хитер! Нет уж, сынок, сам доберусь! Видно, не скоро ответ на челобитную придет.
В дорогу заводчику отобрали лучшие сибирские меха, серебро, уложили в сундуки и на сундуки навесили крепкие замки. Особо осторожно упрятали в укладку скатерти, рукавицы и кружева, сработанные из горной кудели.
По приезде в столицу Никита вырядился в лучшее платье и поехал к Меншикову.
Князь переехал к этому времени в просторный дворец на Васильевский остров. У ворот дворца толпились приставы, стража, во дворе у коновязи ржали кони. Когда княжеский холоп ввел Демидова в покои, у того глаза разбежались. Покой был крыт китайским штофом, мебель замысловатая с бронзою, кругом в простенках сверкали большущие зеркала. Никита тревожно подумал: «Да-а, зажил нынче Данилыч! Не зазнался бы!»
Однако сам князь вышел навстречу гостю. Меншиков изрядно потолстел, появился второй подбородок, у глаз легли морщинки. Одет был Александр Данилович в блестящий мундир, на котором сияли орденские кресты и звезды, в руках он держал трость с бриллиантовым набалдашником.
Князь остановился, с минуту молча разглядывал гостя, всплеснул руками:
— Никита! Каким ветром занесло?
— Да с Каменного Пояса, — потянулся целоваться Демидов.
— Ах, желанный гость! — Меншиков весело прищурился, хлопнул Никиту по спине. — А соболей много приволок? Я ведь ноне женатый. Жену обряжать надо!
«Ишь хапун какой, — подумал Демидов. — Богатств, поди, и без того не оберись, а все мало».
— Как же, приволок, Данилыч. Ух, какую я рухлядь-то добыл! Никогда такой не видели в Санкт-Питербурхе! — ответил Демидов.
— Вот удружишь!
Данилыч взял Никиту под руку.
— Ну, чать, не байки рассказывать прискакал издалека, а за делом? Знаю твою повадку!
Демидов поклонился слегка, хозяин не дал раскрыть рот:
— Дела потом, а ноне — ты гость. Идем к хозяйке!
Меншиков провел Демидова через вереницу горниц, и все-то они были крыты или штофом, или бархатом, одна была отделана вызолоченной кожей. Всюду сверкал хрусталь, везде бронза, невиданная мебель.
В горнице, в которую привел Меншиков гостя, было просторно и светло. Рассевшись в креслах, на солнце нежились разодетые дамы.
— Даша! — крикнул Александр Данилович жене. — Заводчика приволок. Вот он, бородач! Полюбуйся, богат и знатен купец!
Три дамы, одетые по-чужеземному, разом поднялись и сделали книксен.
Круглолицая румяная Дарья Михайловна, хозяйка, пленила Никиту смешливостью. Вся ее дутая чопорность сразу пропадала, когда она смеялась.
У Меншикова при взгляде на белокурую жену глаза светились ласково; по всему угадывалось, что светлейший любил свою подругу. Не было в Александре Даниловиче прежней статности, но был он все еще проворен.
Женщины окружили Демидова, и каждая тараторила свое и ждала только к себе внимания.
«Руду копать да чугун плавить куда легче, чем с вельможными бабами знаться!» — подумал Никита.
Ни на минуту дамы не отпускали от себя заводчика, заставляли играть с ними в фанты. Будь оно проклято, до чего все это неловко было и неприятно! Чего только они не заставляли Никиту выделывать! Помня о деле, Демидов молча покорялся причудам светских капризниц. На фантах его проштрафили и повели танцевать.
«Боже, твоя воля! — с огорчением подумал Никита. — Николи с женкой такой утехе не предавался, а тут — на, выходи и пляши!»
Крепился-крепился старик, под конец скинул бархатный камзол, тряхнул головой и топнул башмаком:
— Коли на то пошло, давай нашу родную, русскую!
Александр Данилович отвалился в кресле, за живот схватился:
— Ну, давно бы так! Проштрафился и пляши!
Дамы пустились вокруг Демидова в пляс. Данилыч задергал ногами, пошевеливал плечом: не стерпел сам — вскочил и пошел петушком по кругу…
Ой, то и пляс был, по всем хоромам гул шел! Меншиков покрикивал:
— Поддай жару!.. Эй, женка!..
Дамы плыли уточками, слегка сгибаясь корпусом то вправо, то влево, помахивая белыми платочками. Однако женщин, затянутых в корсеты, танец утомил.
У дверей в горницу неприметно, один по одному, собрались княжеские холопы. Старик дворецкий, обряженный под иноземный лад, бритый, но с баками, стукал крышечкой табакерки, понюхивал табачок, головой крутил:
— Лих еще наш Данилыч! Михайловна ж пава…
Никита рукавом утирал с лица пот. Выйдя, притопывая, на середину горницы, в кругу женщин он ударял в такт ладошками и приговаривал:
— Приуда-р-рю! Раз-зойдусь! Ухх!..
По дальним горницам загремели торопливые шаги, в дверь шумно вбежал исполин в высоченных сапогах, раздвинул холопов.
Никита оглянулся и обмер: «Батюшки, царь Петр Ляксеич! Ой! Вот, старый дурак, опозорился!..»
Государь загрохотал добродушным смехом, шагнул длинными шагами к креслам, — брякнули шпоры, — бросил на ходу треуголку.
— С чего взбесились? — садясь в кресло, спросил он.
Смущенные дамы присели перед царем в поклоне. Алексашка, утирая платком лицо, отдувался:
— Ой, мин герр…
Заметив благодушие на царском лице, Данилыч засмеялся. Дамы сконфузились. Демидов не знал, что делать.
— Ну, с чего в пляс пошли?
Меншиков махнул рукой на Демидова:
— Да вот сибирский гость наехал, проштрафился, а бабы обрадовались случаю. Гляди, мин герр, бородища какая, а плясун — не дай бог!..
Никита стоял смущенный. В другом месте он непременно глубоко разобиделся бы, но, видя, что государь смеется, хозяева смеются, расхохотался и сам.
Царь притих на минуту, искоса поглядывая на Демидова:
— Ну, Демидыч, докладывай, сколь пушек да ядер приволок?
Никита опустил голову, развел руками.
— Беда, государь! — огорченно сказал он.
Царь встал, лицо его помрачнело, прошла легкая судорога.
— Что за беда, Демидыч, приключилась? — спросил Петр.
— В разор заводы наши пущают, хлеб не дозволяют ставить, народишко мрет…
Государь пожал плечами, омрачился больше:
— Ничего не пойму. Кто зорит заводы и почему хлеб не дозволяют ставить? Люди работают в полную меру, кормить надо и того лучше. От сего одна выгода государству. Кто перечит моим указам?
Никита осмелел, посмотрел в глаза царю и ответил:
— Капитан Татищев сему делу зачинщик, царь-государь. Мы его и так, мы его и этак. А он — никак, понаставил дозоры и не пропускает обозы с хлебом, мрет народ…
— Вот как! — удивленно произнес государь, засунул за обшлаг мундира руку, достал трубку и стал набивать табаком. — Данилыч, наказую: завтра разберись в этом деле, да, может, того капитана Татищева отозвать в Санкт-Питербурх, — царь недовольно двинул плечом. — Ишь, что удумал, работных отучить от хлеба!..
За окном синел вечер, слуги бросились зажигать свечи.
Государь успокоился, подошел к жене Меншикова, взял ее за подбородок:
— Ну, Дарьюшка, повеселилась?
— Повеселилась, мин герр, — откликнулась Меншикова.
В покое засверкали желтые огоньки свечей, свет их дробился о хрустальные привески. Слуги опускали на окнах шелковые занавесы.
— Данилыч! — закричал государь. — Изголодался я, ездил в гавань. Зов» к столу!
Быстро забегали слуги, на минутку следом за ними вышел Демидов и что-то прошептал дворецкому. Когда он вернулся, царь, взяв под руку жену Меншикова, повел ее к столу. Все отправились следом. На скатерти необыкновенно нежно-серебристого цвета были расставлены блюда, вина и среди них любимая царем анисовка.
Царь шумно уселся за стол, за ним последовали остальные. Расставив широко локти, государь стал жадно есть. Никита внимательно следил за ним да поглядывал на скатерть. Ой, как хотелось ему показать новую диковинку из горной кудели! От анисовки государь оживился, повеселел, посмеивался над Меншиковым и Демидовым. Разыгрывая неловкость, Никита неожиданно опрокинул блюдо с жирной подливкой. Хотел исправить беду, да рукавом зацепил меншиковский бокал с густым вином, и все полилось на скатерть. Царь поморщился.
— Экий ты, братец, неловкий! — усмехнулся Петр Алексеевич. — Быть тебе битому хозяйкой!
Демидов ухмыльнулся в бороду.
— Не печалься, государь! — улыбаясь, сказал он. — Ничего сей скатерти не станет. Эта скатерть особая. Полюбуйся, Петр Ляксеич! — Заводчик глянул на слуг, те мигом убрали посуду, и Демидов сдернул со стола скатерть. — Разреши, государь, выстирать ее огнем!
— Да ты сдурел, Демидыч! — воскликнул царь.
Никита, не смущаясь, бросил скатерть в пылающий камин. Быстро выгорели жировые и винные пятна, и Демидов выхватил из огня скатерть, встряхнул ее и снова покрыл стол.
Петр Алексеевич открыл в изумлении рот.
— Да ты колдовством, что ли, занялся, старый! — удивленно закричал государь.
— Это не колдовство, Петр Ляксеич! — степенно ответил Демидов. — Найден нами в русской земле, на Каменном Поясе, минерал особый — горная кудель, или асбест, именуется. Ни в огне не горит, не портится и гож для тканья!
Никита захлопал в ладони, и слуга принес укладку, а из нее Демидов извлек белоснежные холсты, кошельки, кружева. Раскладывая их на столе, заводчик весело предлагал:
— Спытайте сами, кидайте в огонь, и все уцелеет!
Государь засмеялся, похлопал Никиту по плечу:
— Вот за это спасибо! Сей минерал на пользу нам будет!
Дамы бросились разбирать кружева, и все ахали, разглядывая волшебные подарки. А государь уже успокоился и задумался вдруг. Он поглядел на Демидова и Сказал ему:
— Ну, Демидыч, торопись с пушками да ядрами! Выручай!
Никита поклонился царю.
— Как всегда, готов, Петр Ляксеич! Только не пойму, к чему торопиться: войну покончили, шведов побили и замирились! — с напускным хладнокровием вымолвил заводчик.
Царь улыбнулся таинственно и ничего на это не ответил. Прощаясь с Демидовым, он обнял его и расцеловал:
— Не забывай уговор! Может, не скоро свидимся!
Хотел Никита спросить, куда и зачем так торопится государь, но тот быстрыми шагами вышел из горницы. Как внезапно он появился, так же вдруг и покинул дворец Меншикова.
Демидов стоял посреди горницы ошарашенный. Меншиков взял его за руку и, отведя в уголок, прошептал заводчику:
— Да не кручинься, Демидов! Дел тебе не убавится. Задумал государь идти на Каспий, воевать берега морские!..
Вернулся Никита в Невьянск спустя несколько месяцев, а следом за ним на Каменный Пояс в горную контору заводов пришел указ Берг-коллегии, которая предложила капитану Татищеву немедленно прекратить стройку нового города и выбыть для допроса в канцелярию государя.
Никита Демидов одиноко бродил по каменным хоромам своего невьянского замка. Как сыч в дупле, нелюдимый старик хохотал.
— Буде, отстроились… ты не шути с Демидами — они, брат, такие! — грозил он невидимому врагу.
8
Напрасно и преждевременно радовался Никита Демидов. Капитан Татищев уехал в Санкт-Питербурх, но на его место с большими царскими полномочиями на Каменный Пояс прибыл основатель многих олонецких заводов Виллим Иванович де Геннин. Полномочия его были огромны: он мог по собственному почину строить и перестраивать казенные заводы, не спрашивая о том дозволения Берг-коллегии. В горном деле, да и в литье металлов Виллим Иванович был большой знаток.
Осмотрев казенные заводы и найдя, что рачительный капитан Татищев немало потрудился для государственной пользы, он одобрил его благие начинания и сам деятельно втянулся в эту немалую и докучливую работу На деле он убедился, насколько прав был Татищев. На Каменном Поясе царила «всюду злая пакость, государственные заводы в худом состоянии, крестьяне разорены, судьи берут взятки, воеводы живут приносами». Казенные чиновники думали только о себе, а Демидовы творили что хотели. Ничего не утаивая перед царем, Геннин честно написал обо всем государю.
«Демидов — мужик упрямый, — писал он, — не любит, чтобы в его карты заглядывали. Татищев же показался ему горд и неподкупен, старик не любил с таким соседом жить. Демидову не очень мило, что вашего величества заводы станут здесь цвесть. А Татищев по приезде своем начал стараться, чтоб вновь строить вашего величества заводы и старые поднимать».
Геннин очень подробно описал все порядки, заведенные капитаном Татищевым, которые ограничивали произвол Демидовых. Не таясь, он похвалил капитана, которого счел в деле рассудительным, прилежным, человеком государственного ума.
«Как отцу своему объявляю, — убеждал в докладе Виллим Иванович царя, — к тому лучше не смекать, как капитана Татищева, и надеюсь я, ваше величество, изволите мне в том поверить, что я оного Татищева представляю без пристрастия, я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но видя его в деле весьма правым…»
Осмотрев казенные заводы и найдя, что рачительный капитан Татищев немало потрудился для государственной пользы, он одобрил его благие начинания и сам деятельно втянулся в эту немалую и докучливую работу На деле он убедился, насколько прав был Татищев. На Каменном Поясе царила «всюду злая пакость, государственные заводы в худом состоянии, крестьяне разорены, судьи берут взятки, воеводы живут приносами». Казенные чиновники думали только о себе, а Демидовы творили что хотели. Ничего не утаивая перед царем, Геннин честно написал обо всем государю.
«Демидов — мужик упрямый, — писал он, — не любит, чтобы в его карты заглядывали. Татищев же показался ему горд и неподкупен, старик не любил с таким соседом жить. Демидову не очень мило, что вашего величества заводы станут здесь цвесть. А Татищев по приезде своем начал стараться, чтоб вновь строить вашего величества заводы и старые поднимать».
Геннин очень подробно описал все порядки, заведенные капитаном Татищевым, которые ограничивали произвол Демидовых. Не таясь, он похвалил капитана, которого счел в деле рассудительным, прилежным, человеком государственного ума.
«Как отцу своему объявляю, — убеждал в докладе Виллим Иванович царя, — к тому лучше не смекать, как капитана Татищева, и надеюсь я, ваше величество, изволите мне в том поверить, что я оного Татищева представляю без пристрастия, я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но видя его в деле весьма правым…»