Страница:
Московские события явились громом при ясном небе" (там же,
с. 87-88). На заседании левоэсеровской фракции при ряжском
уездном Совете в связи с событиями 6 июля была вынесена
следующая резолюция: "Состоя членами ряжской организации
партии левых эсеров, мы [...] категорически протестуем против
мятежа кучки интеллигенции, стоявшей во главе Центрального
комитета партии, и со своей стороны, заявляем, что наша пар
тия, стоящая на платформе советской власти, будет всегда ак
тивно бороться за советскую власть, за закрепление социальной
революции" (К расколу у эсеров. Левые эсеры в Ряжске -- КГ,
143, 12 августа 1918, с. 3). "Я, один из членов партии левых
социалистов-революционеров-интернационалистов, заявляю,
что вынужден выйти из партии, которую Центральный комитет
своим выступлением окончательно добил. Присоединяюсь к Рос
509
сийской коммунистической партии, с которой мы, трудящиеся, никогда не расходились", -- писал левый эсер Аркадий Носов (К расколу у эсеров. Вынужден выйти -- там же).
179 Так, вышла из партии пресненская районная организация ПЛСР, а сокольническая заявила о своем намерении выйти. В Бутырском районе "отказались от ЦК и тактики партии" председатель районного комитета и его заместитель, а из активистов остались только двое (Вестник Московского университета, с. 38). Тульский губком левых эсеров, осудив политику ЦК ПЛСР, распустил организацию. Фракция левых эсеров Волховского уездного Совета Орловской губернии телеграфировала в Москву: "Позор предателям революции. Уходим из партии [...]. Приветствуем съезд и коммунистов и желаем успеха в работе" (цит. по кн. Гусев, Партия эсеров, с. 274-275). Левые эсеры, составлявшие большинство в Обояньском уездном Совете Курской губернии, заявили, что отказываются от партии и будут "поддерживать Советы и центральную власть" (Пятый съезд Советов, с. 223). Левые эсеры спешили отказаться не только от партии, но и от названия ее. Острогожские левые эсеры назвали себя "независимой советской группой революционных социалистов"; пермские -- "независимыми левыми социалистами-революционерами"; елецкие -- "партией революционного социализма". Левоэсеровская фракция Пятого съезда разбилась сразу на три группы: одна поддержала ЦК ПЛСР, другая -- перешла к большевикам, третья -осудила мятеж и назвалась "фракцией независимых левых социалистов-революционеров" (Вестник Московского университета, с. 38-39).
Инициативу официального раскола партии взяли на себя лидеры саратовской организации, выпустившие цитируемую выше брошюру. 9 июля саратовский комитет ПЛСР разослал губернским организациям партии следующую телеграмму. "Саратовский комитет, осуждая участие левых эсеров в московских событиях, считая их выступление результатом всей тактики партии, принятой на IV съезде Советов, и приглашая товарищей, стоящих на платформе саратовской организации, оставаться на своих местах в Советах, выступая от местных организаций, созывает в Саратове 20 июля Всероссийскую партийную конференцию с представительством 2 от губернии и 1 от уезда на основании платформы, напечатанной в "Знамени революции", органе саратовского комитета" (Гусев. Партия эсеров, с. 276). Ленин эту телеграмму одобрил, написав, что она "заслуживает доверия и распространения, ибо исходит от людей, искренне осуждающих авантюру левоэсеровского цека" (Ленин. ПСС, т. 50, с. 120). Платформой саратовской группы стал лозунг "Классовая борьба единым фронтом с большевиками против всех
510
врагов советской России во имя торжества социальной революции" (Вокруг московских июльских событий, с. 3). Руководителями этой группы стали бывшие лидеры ПЛСР, вышедшие из партии, во главе с Колегаевым. В результате, 14 сентября 1918 года в "Воле труда" было опубликовано заявление, извещавшее о созыве 25 сентября съезда членов ПЛСР, стоящих на следующих позициях: "1) недопустимость срыва Брестского мира; 2) недопустимость террористических актов на советской территории от имени советской партии; 3) недопустимость активной борьбы с правящей партией коммунистов в целях насильственного захвата власти; 4) недопустимость всей той политики, которая затемняет в массах классовый характер революции, идущей через гражданскую войну к социализму" (цит. по кн. Гусев. Партия эсеров, с. 277).
Разумеется, под такой платформой могли подписаться все левые эсеры. И, вероятно, с таким расчетом она и была составлена. Состоявшийся съезд образовал партию "революционных коммунистов". Примерно в то же время образуется и партия "народников-коммунистов". Создается она на основе Пресненской организации ПЛСР, группировавшейся вокруг газеты "Знамя борьбы" и покинувшей 28 июля Московскую общегородскую конференцию левых эсеров. На организационном собрании группы, состоявшемся 1 августа, было создано бюро для оформления новой организации, а 18 августа в газете "Знамя трудовой коммуны" "народники-коммунисты" опубликовали свой манифест, а 21-24 сентября провели в Москве первую конференцию, на которой присутствовало 40 делегатов от 20 организаций, и объявили об официальном образовании партии. В принятой ими резолюции говорилось, что "народники-коммунисты" считают своей главной задачей бороться "в полном контакте со всеми партиями социального переворота за осуществление социальной революции" (Первая Всероссийская конференция народников-коммунистов, с. 2-3). Возглавили эту небольшую партию, скоро растворившуюся, Закс и А. Оборин (делегат Пятого съезда Советов от Петроградской губернии).
Июльская "авантюра" левых эсеров была подвергнута критике и другими революционными организациями. Вот что писала об этом газета максималистов:
"В прошлом году в марте месяце приезжал представитель советской России из Москвы -- левый эсер. Он сообщил нам, что левые эсеры некоторое время были в подполье благодаря убийству Мирбаха, который был ими казнен с целью сорвать Брестский договор. Максималисты центральной России, которые были также противниками этого договора, не поддержали левых [эсеров], потому что считали [правильным] уничтожение этого
511
договора при естественных условиях, т. е. при восстании и давлении трудовых масс, но раз этого не произошло, раз этот договор просуществовал целые месяцы, то сорвать его искусственным путем максималисты считали не в интересах революции. В тот период среди левых произошло несколько расколов. Одна часть левых, во главе с Анастасией Биценко, Колегаевым, Федорович и др., приняли всецело платформу коммунистов, образовали партию "народных коммунистов", и только группа во главе с Марусей Спиридоновой оставалась пока на старой платформе" (Максималист, No 4, 19 марта 1920).
512
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
РАЗРЫВ БРЕСТСКОГО МИРА
Пока партия левых эсеров не была подавлена, советское правительство в отношениях с немцами придерживалось выжидательной тактики. 6 июля в 5.15 Ленин телеграфировал об убийстве в Берлин полпреду Иоффе, причем тон его сообщения был очень мягкий и имел целью успокоить германское правительство1. С этой минуты Иоффе постоянно вызывала к аппарату Москва, и он часами о чем-то беседовал то с Троцким, то с Чичериным. О содержании этих переговоров толком ничего не было известно, но в берлинском полпредстве слухи о них ходили "один нелепей другого"2. На съезде Чичерин призывал к "политике лавирования" до тех пор, пока "нарастающее повсеместно пролетарское революционное движение не вылилось во взрыв", указывая, что в данный момент можно лишь "с горечью говорить" об "отступлениях, о больших жертвах", на которые пошло советское правительство, "чтобы дать России возможность отдохнуть, собрать силы и ждать момента, когда пролетариат других стран" поможет "завершить начатую в октябре социалистическую революцию"3. Однако выжидательный тон сторонника ленинской передышки не удовлетворил съезд (и речь наркоминдела Чичерина была исключена из стенографического отчета съезда)4. 9 июля, лишь только разгромив своего политического противника, съезд Советов, три дня назад высказывавшийся (в лице большевистской партии) за мир любой ценой, указал, что в случае "иноземного нашествия" будет защищать "социалистическое отечество"^. Это была уже принципиально иная позиция.
10 июля о возможном разрыве мира докладывал новому созыву ЦИКа Свердлов6. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, инте
513
ресовавший Ленина больше всего: "будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву". Вацетис ответил утвердительно, а когда днем 13 июля прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о разрыве передышки был, казалось, советским руководством решен. Бонч-Бруевич сообщил Вацетису, что Россия "вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией" против Германии: "это дело уже налажено"7.
Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора -- чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление*.
Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Но советское правительство не уступило. Можно было бы ожидать, что отказ немцам приведет к разрыву передышки. Но события, казалось, развивались вопреки логике. "Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич, -- "призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться"9. "Факт восстания" на языке Бонч-Бруевича значило -убийство Мирбаха, разрыв запутанного узла советско-германских отношений.
На требование о вводе в Москву батальона германских солдат при изменившихся в отношении большевиков планах немцев Ленин не мог смотреть иначе, как на подготовку к свержению Германией ленинского правительства. Для
514
удержания Лениным власти необходимо было теперь отклонение германских условий, и Ленин, видимо, вместе с остальными членами ЦК, высказался против германского ультиматума. Получив германское требование о вводе в Москву войск, Ленин "улыбнулся, даже тихонько засмеялся" и сел за столик писать ответ10.
15 июля написанный Лениным текст обсуждался на заседании ЦК11. Протокол его числится в "ненайденных"12. Но в тот же день составленный Лениным ответ был оглашен во ВЦИКе. Сообщив об ультиматуме Рицлера и отклонении его советским правительством, Ленин указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит "усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всяких изъятий, путем сожжения13 складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля". "Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью", -- заключил Ленин14 и был поддержан единогласно ВЦИКом15. "Все вздохнули свободно", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич; большевики "отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор"16. Ленин примкнул к большинству. Его партия снова обрела единство. А у Германии не оказалось сил настаивать на своих требованиях17. 15 июля Чичерин передал Рицлеру две ноты, категорически отклонявшие ультиматум о вводе в Москву батальона германских войск1**. Ультиматум был повторно отклонен 19 июля. Столкнувшись со столь жесткой позицией советского правительства, Германия отказалась от своих притязаний, но распространила слух о том, что германский ультиматум советским правительством принят19. Кроме того, немцы опубликовали сообщение о том, что члены ЦК ПЛСР Спиридонова и Камков, объявленные организаторами убийства Мирбаха и арестованные в Москве, будут расстреляны. А когда НКИД дал заметку с опровержением, германское
515
правительство о том умолчало, пойдя на очеввдный обман общественного мнения Германии. Автором советского опровержения был Радек20.
Советское правительство отказывалось покарать Андреева на том основании, что убийца "скрывается где-то на Украине"21. Опальные лидеры левых эсеров под тем или иным предлогом освобождались из заключения22 и даже получали старые посты (например, в ЧК). Из газет и собраний, как и прежде, допускались только большевистские и левоэсеровские. И все, что получили немцы, в конце концов, в ответ на требования о компенсациях, это список из более чем "ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении", однако в этом списке не было ни покушавшихся, ни лидеров партии левых эсеров, ни руководителей ВЧК23.
26 июля, через несколько дней после назначения, из Берлина в Москву отбыл новый германский дипломатический представитель Карл Гельферих. У военной границы, на вокзале в Орше, его ожидал уже представитель НКИД с отрядом латышей и экстренным поездом. Были приняты все меры предосторожности. Во избежание прибытия посла на вокзал, Гельфериха высадили в Кунцево в поджидавший его автомобиль, где уже были Рицлер и Радек. Вечером 28 июля посол прибыл в особняк в Денежном переулке. Предупредив о необходимости заботиться о безопасности посольства, Радек уехал.
Прибытие Гельфериха ознаменовалось новой кампанией революционеров против Брестского мира. 29 июля на публичном собрании партийного и советского актива Москвы была принята резолюция, одобрявшая убийство графа Мирбаха и призывавшая следовать примеру Блюмкина и Андреева. На следующий день эта резолюция была опубликована в органе ПЛСР "Знамя борьбы". Утром 31 июля в Москве было получено известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Арестованный на месте преступления убийца заявил, что принадлежит к левым эсерам и совершил покушение по приказу ЦК ПЛСР. Когда Гельферих в тот же день явился к Чичерину с ппотестом по
516
поводу безнаказанности левых эсеров, тот развел руками и ответил, что в Россия -- революционное государство, в котором существует свобода слова, печати и собраний и что у него, Чичерина, способов повлиять на левых эсеров нет.
31 июля Гельферих посетил своего турецкого коллегу и обещал провести у него вечер. Но к вечеру Гельфериха предупредили, что по дороге на него будет произведено покушение. Тот остался дома. Но покушение все равно произошло. В 11 часов вечера раздались ружейные выстрелы: была совершена попытка нападения на латышского стрелка, охранявшего здание посольства. Час спустя повторилась та же сцена. Затем было произведено несколько револьверных выстрелов по особняку посольства. Пули угодили в освещенное окно кабинета, где обычно работал Гельферих, однако посол не пострадал24.
Сообщения о готовящихся на посла покушениях стали поступать в посольство почти ежедневно. Гельферих вынужден был отсиживаться в особняке Берга, практически не выезжая в город. Даже для вручения верительных грамот Свердлову он не рискнул покинуть свое убежище и отправиться в Кремль. Советское правительство, со своей стороны, отказалось гарантировать послу безопасность по дороге в Кремль и обратно. Положение становилось невыносимым. Большевики, конечно же, провоцировали немецкое посольство на оставление Москвы. И когда Гельферих сообщил Чичерину о планах перевести посольство в Петроград, где находились все посланники и представители нейтральных стран, Чичерин ответил согласием.
Положение в Москве самих большевиков немецкими дипломатами оценивалось как критическое. Даже латышские части, являвшиеся опорой советского правительства, готовы были изменить ему, и некоторые командиры латышских частей, охранявших в числе прочего и германское посольство, выражали готовность вместе с войсками перейти в распоряжение Германии, если последняя, со своей стороны, гарантирует скорое возвращение дивизии в оккупированную немцами Латвию. На случай контрреволюционного восстания вокруг Кремля в большинстве квартир были
517
очищены верхние этажи, где установили пулеметы. Днем и ночью производились облавы и обыски, а на 7 августа была назначена общая регистрация офицеров (и несколько тысяч явившихся на регистрацию были арестованы). Царил голод. Все продукты конфисковывались для армии. Даже германское посольство не в состоянии было купить в Москве хлеб (и его доставляли катером из Ковно).
Факт прибытия германского посла несколько успокоил Ленина. Гельферих по требованию своего правительства немедленно приступил к переговорам о заключении новых советско-германских соглашений. Речь, в частности, шла о компенсации потерь, понесенных германскими подданными в результате проведенных советским правительством национализации. Это дало повод для новой критики противниками брестской передышки позиции Ленина. Последний в речи во ВЦИК 29 июля указал, что дело не в том, сколько миллиардов золотых рублей Германия хочет взять по Брестскому миру, а в том, что она признала объявленные декретом от 28 июня национализации25. Но выплачиваемые миллиарды были еще и платой за добрые политические отношения: Ленин пытался склонить немцев к поддержке возглавляемого им правительства.
Именно поэтому вечером 1 августа Чичерин по поручению Ленина предложил Гельфериху пойти на заключение неформального военного соглашения о параллельных советско-германских действиях против Антанты и белых. Германия должна была помочь советскому правительству предотвратить продвижение англичан из района Мурманска и Архангельска26 на Петроград, отказаться от поддержки на Дону Краснова и обещать не занимать Петрограда. СНК в ответ должен был сконцентрировать все силы на борьбе с Антантой и поддерживаемым ею генералом В. М. Алексеевым, создающим добровольческую Белую армию. Видимо, немцы потребовали как предварительного условия для переговоров полного разрыва с союзниками. В ночь на 5 августа советское правительство разослало по районным отделам НКВД сообщение о разрыве отношений с Англией, Францией и Японией. Утром в Москве был про
518
изведен ряд обысков и арестов среди подданных союзных стран. Некоторое время держали под арестом британского представителя в России Локкарта. Поиски французской военной миссии, обвинявшейся в организации заговора с целью свержения Совнаркома, не увенчались успехом. Члены миссии скрылись27.
Продемонстрировав готовность порвать с союзниками, вечером того же дня Чичерин подтвердил свое предложение от 1 августа, указав, что советское правительство перебрасывает все имеющиеся в Петрозаводске войска в Вологду, где объявлено военное положение. Из-за этого, указывал Чичерин, дорога на Петроград открыта, и если Германия не вмешается, этим могут воспользоваться англичане. На юго-востоке страны положение советской власти не лучше. СНК поэтому не настаивает более перед немцами на оставлении германскими войсками Ростова и Таганрога, но просит предоставить советскому правительству право пользования железнодорожными линиями на условии, что они будут "освобождены от Краснова и Алексеева". "Активное вмешательство против Алексеева, никакой больше помощи Краснову", -- закончил Чичерин28.
Просьба Чичерина о военной помощи со стороны Германии для немцев была наилучшим доказательством того, что советское правительство находится в совершенно безвыходном положении. Общее мнение германских дипломатов сводилось, однако, к тому, что даже при самом искреннем желании жить в мире с Германией советское правительство вряд ли способно будет обеспечить добрые отношения, поскольку на всех уровнях брестская политика Ленина саботируется29. Германское правительство поэтому указало на невыгодное и угрожающее для Германии положение на внутреннем русском фронте и потребовало от СНК принятия самых решительных мер для подавления восстания чехословацкого корпуса и вытеснения англичан из Мурманска. В случае отказа советского правительства выполнить эти требования, Германия грозила предъявить ультиматум о пропуске своих войск в глубь русской территории для борьбы против англичан и чехословаков. Чичерин отве
519
тил, что борьба с чехословаками и англичанами будет успешной лишь в том случае, если германское правительство обещает сохранить в неприкосновенности демаркационную линию и не допустить перехода этой линии Красновым3".
Политика Германии в тот период была на удивление непоследовательной. В Прибалтике, Финляндии, на Украине, на Дону и на Кавказе немецкие войска, по существу, противостояли советским, в то время как на территории России поддерживали у власти большевистское правительство. Однако, как и прежде, все упиралось в то, что переориентация германской политики и ставка на небольшевистские силы должна была привести к изменению условий Брест-Литовского соглашения в смысле их смягчения, например, отказа от отделения от России Эстляндии, Лиф-ляндии и Украины. Гельферих поэтому запросил согласие Берлина на передачу ему полномочий для ведения переговоров с рядом небольшевистских политических групп, в том числе с латышами и представителями сибирских политических групп. Готовясь к возможному разрыву с большевиками31, Гельферих запросил кроме того разрешения МИДа перевести посольство из Москвы в оккупированный немцами Псков. На перевод посольства Берлин дал удовлетворительный ответ. Но попытки Гельфериха заручиться согласием германского правительства на улучшения для России условий Брестского договора в случае начала переговоров с антибольшевистскими политическими партиями или группами вызвала недовольство МИДа. Особенно резко выступал статс-секретарь по иностранным делам адмирал Гинце, считавший новое советское предложение неприемлемым по политическим и военно-практическим соображениям32. К мнению его прислушивались, так как раньше он возглавлял военную миссию в Петрограде, и считалось, что он знает Россию. И поскольку в ответ на предложение советского правительства Германия промолчала, в Москве поползли слухи о предстоящей отставке Чичерина в связи с провалом его политики по умиротворению немцев33. Оснований для слухов было более чем достаточно еще и потому, что 5 августа Гельферих был отозван в Берлин для устного
520
доклада34. В его отсутствие дела должны были вести остающийся в Москве германский генеральный консул Г. Гау-шильд и Рицлер35.
9 августа в Петроград из Москвы прибыла германская миссия в составе 178 человек, отправившаяся вскоре в Псков36. Вслед за германским послом Москву покинули также турецкий посол Кемали-бей и болгарский посол Чап-рашников37. Консулы союзных держав также покинули столицу (защита их интересов была передана консульствам нейтральных стран, и над зданием американского генерального консульства был поднят шведский флаг)38. В те же дни советский посол Иоффе отбыл в Москву для консультаций (а когда отправился было в Берлин обратно, не был пропущен германскими военными властями в Орше; та же участь постигла Радека)39.
Положение самой Германии не было легким. Под впечатлением длительных тяжелых боев лета 1918 года в армию и тыл проникало разложение40. В июле была сломлена наступательная сила, а в августе -- сила сопротивления германской западной армии. Попытки воссоздать ее путем сокращения фронта закончились неудачей41. Германская армия утратила те преимущества, которые получила в результате весенних наступлений, и начала неудержимо откатываться назад. И хотя на Востоке немцы вели еще военные действия и в августе оккупировали Донбасс42, советская пресса давала знать, что уловила изменения на Западном фронте. 12 августа "Красная газета" опубликовала заметку "В оккупированной Белоруссии"43. Широкую практику в августе получил саботаж отсылки в Германию продовольственных грузов. Советское правительство безуспешно делало вид, что речь идет не более как об отсылке продуктовых посылок родственников томящимся в германских лагерях русским военнопленным. Но в посылки пленным, отправляемые из голодной России в Германию, никто не верил, и та настойчивость, с которой советской правительство, не слишком щепетильное в отношении русских солдат и офицеров, настаивало на отправке поездов с грузами в Германию, лишний раз давала повод для подозрений в
521
том, что поезда были платой за Брестский мир44. Протесты и подозрения были столь велики, что 11 августа Петросовет принял решение о задержании всех поездов "с посылками" и распределении их среди населения Петрограда45.
Справедливо или нет, советская пресса начала рисовать положение на фронте в более светлых тонах. Положение Красной армии на чехословацком фронте "вполне надежное", писала одна из газет, "успех безусловно на стороне Красной армии", "наши славные отряды теснят чехословацкие банды", "окончательное подавление мятежа -- вопрос дней". Особое внимание уделялось прессой Украине: "Украинские рабочие и крестьяне напрягают все силы, чтобы свергнуть Скоропадского и восстановить советскую власть", "из Черниговской губернии сообщают, что повстанцами сожжен большой мост около Локтя, к востоку от Глухова", "железнодорожный путь взорван в пяти местах", "около Хохловки к северу от Глухова взорвано два моста и один большой мост сожжен", "по последним сведениям Нежин захвачен повстанцами". "В городе Канатоне захвачено пять возов оружия"46.
с. 87-88). На заседании левоэсеровской фракции при ряжском
уездном Совете в связи с событиями 6 июля была вынесена
следующая резолюция: "Состоя членами ряжской организации
партии левых эсеров, мы [...] категорически протестуем против
мятежа кучки интеллигенции, стоявшей во главе Центрального
комитета партии, и со своей стороны, заявляем, что наша пар
тия, стоящая на платформе советской власти, будет всегда ак
тивно бороться за советскую власть, за закрепление социальной
революции" (К расколу у эсеров. Левые эсеры в Ряжске -- КГ,
143, 12 августа 1918, с. 3). "Я, один из членов партии левых
социалистов-революционеров-интернационалистов, заявляю,
что вынужден выйти из партии, которую Центральный комитет
своим выступлением окончательно добил. Присоединяюсь к Рос
509
сийской коммунистической партии, с которой мы, трудящиеся, никогда не расходились", -- писал левый эсер Аркадий Носов (К расколу у эсеров. Вынужден выйти -- там же).
179 Так, вышла из партии пресненская районная организация ПЛСР, а сокольническая заявила о своем намерении выйти. В Бутырском районе "отказались от ЦК и тактики партии" председатель районного комитета и его заместитель, а из активистов остались только двое (Вестник Московского университета, с. 38). Тульский губком левых эсеров, осудив политику ЦК ПЛСР, распустил организацию. Фракция левых эсеров Волховского уездного Совета Орловской губернии телеграфировала в Москву: "Позор предателям революции. Уходим из партии [...]. Приветствуем съезд и коммунистов и желаем успеха в работе" (цит. по кн. Гусев, Партия эсеров, с. 274-275). Левые эсеры, составлявшие большинство в Обояньском уездном Совете Курской губернии, заявили, что отказываются от партии и будут "поддерживать Советы и центральную власть" (Пятый съезд Советов, с. 223). Левые эсеры спешили отказаться не только от партии, но и от названия ее. Острогожские левые эсеры назвали себя "независимой советской группой революционных социалистов"; пермские -- "независимыми левыми социалистами-революционерами"; елецкие -- "партией революционного социализма". Левоэсеровская фракция Пятого съезда разбилась сразу на три группы: одна поддержала ЦК ПЛСР, другая -- перешла к большевикам, третья -осудила мятеж и назвалась "фракцией независимых левых социалистов-революционеров" (Вестник Московского университета, с. 38-39).
Инициативу официального раскола партии взяли на себя лидеры саратовской организации, выпустившие цитируемую выше брошюру. 9 июля саратовский комитет ПЛСР разослал губернским организациям партии следующую телеграмму. "Саратовский комитет, осуждая участие левых эсеров в московских событиях, считая их выступление результатом всей тактики партии, принятой на IV съезде Советов, и приглашая товарищей, стоящих на платформе саратовской организации, оставаться на своих местах в Советах, выступая от местных организаций, созывает в Саратове 20 июля Всероссийскую партийную конференцию с представительством 2 от губернии и 1 от уезда на основании платформы, напечатанной в "Знамени революции", органе саратовского комитета" (Гусев. Партия эсеров, с. 276). Ленин эту телеграмму одобрил, написав, что она "заслуживает доверия и распространения, ибо исходит от людей, искренне осуждающих авантюру левоэсеровского цека" (Ленин. ПСС, т. 50, с. 120). Платформой саратовской группы стал лозунг "Классовая борьба единым фронтом с большевиками против всех
510
врагов советской России во имя торжества социальной революции" (Вокруг московских июльских событий, с. 3). Руководителями этой группы стали бывшие лидеры ПЛСР, вышедшие из партии, во главе с Колегаевым. В результате, 14 сентября 1918 года в "Воле труда" было опубликовано заявление, извещавшее о созыве 25 сентября съезда членов ПЛСР, стоящих на следующих позициях: "1) недопустимость срыва Брестского мира; 2) недопустимость террористических актов на советской территории от имени советской партии; 3) недопустимость активной борьбы с правящей партией коммунистов в целях насильственного захвата власти; 4) недопустимость всей той политики, которая затемняет в массах классовый характер революции, идущей через гражданскую войну к социализму" (цит. по кн. Гусев. Партия эсеров, с. 277).
Разумеется, под такой платформой могли подписаться все левые эсеры. И, вероятно, с таким расчетом она и была составлена. Состоявшийся съезд образовал партию "революционных коммунистов". Примерно в то же время образуется и партия "народников-коммунистов". Создается она на основе Пресненской организации ПЛСР, группировавшейся вокруг газеты "Знамя борьбы" и покинувшей 28 июля Московскую общегородскую конференцию левых эсеров. На организационном собрании группы, состоявшемся 1 августа, было создано бюро для оформления новой организации, а 18 августа в газете "Знамя трудовой коммуны" "народники-коммунисты" опубликовали свой манифест, а 21-24 сентября провели в Москве первую конференцию, на которой присутствовало 40 делегатов от 20 организаций, и объявили об официальном образовании партии. В принятой ими резолюции говорилось, что "народники-коммунисты" считают своей главной задачей бороться "в полном контакте со всеми партиями социального переворота за осуществление социальной революции" (Первая Всероссийская конференция народников-коммунистов, с. 2-3). Возглавили эту небольшую партию, скоро растворившуюся, Закс и А. Оборин (делегат Пятого съезда Советов от Петроградской губернии).
Июльская "авантюра" левых эсеров была подвергнута критике и другими революционными организациями. Вот что писала об этом газета максималистов:
"В прошлом году в марте месяце приезжал представитель советской России из Москвы -- левый эсер. Он сообщил нам, что левые эсеры некоторое время были в подполье благодаря убийству Мирбаха, который был ими казнен с целью сорвать Брестский договор. Максималисты центральной России, которые были также противниками этого договора, не поддержали левых [эсеров], потому что считали [правильным] уничтожение этого
511
договора при естественных условиях, т. е. при восстании и давлении трудовых масс, но раз этого не произошло, раз этот договор просуществовал целые месяцы, то сорвать его искусственным путем максималисты считали не в интересах революции. В тот период среди левых произошло несколько расколов. Одна часть левых, во главе с Анастасией Биценко, Колегаевым, Федорович и др., приняли всецело платформу коммунистов, образовали партию "народных коммунистов", и только группа во главе с Марусей Спиридоновой оставалась пока на старой платформе" (Максималист, No 4, 19 марта 1920).
512
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
РАЗРЫВ БРЕСТСКОГО МИРА
Пока партия левых эсеров не была подавлена, советское правительство в отношениях с немцами придерживалось выжидательной тактики. 6 июля в 5.15 Ленин телеграфировал об убийстве в Берлин полпреду Иоффе, причем тон его сообщения был очень мягкий и имел целью успокоить германское правительство1. С этой минуты Иоффе постоянно вызывала к аппарату Москва, и он часами о чем-то беседовал то с Троцким, то с Чичериным. О содержании этих переговоров толком ничего не было известно, но в берлинском полпредстве слухи о них ходили "один нелепей другого"2. На съезде Чичерин призывал к "политике лавирования" до тех пор, пока "нарастающее повсеместно пролетарское революционное движение не вылилось во взрыв", указывая, что в данный момент можно лишь "с горечью говорить" об "отступлениях, о больших жертвах", на которые пошло советское правительство, "чтобы дать России возможность отдохнуть, собрать силы и ждать момента, когда пролетариат других стран" поможет "завершить начатую в октябре социалистическую революцию"3. Однако выжидательный тон сторонника ленинской передышки не удовлетворил съезд (и речь наркоминдела Чичерина была исключена из стенографического отчета съезда)4. 9 июля, лишь только разгромив своего политического противника, съезд Советов, три дня назад высказывавшийся (в лице большевистской партии) за мир любой ценой, указал, что в случае "иноземного нашествия" будет защищать "социалистическое отечество"^. Это была уже принципиально иная позиция.
10 июля о возможном разрыве мира докладывал новому созыву ЦИКа Свердлов6. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, инте
513
ресовавший Ленина больше всего: "будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву". Вацетис ответил утвердительно, а когда днем 13 июля прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о разрыве передышки был, казалось, советским руководством решен. Бонч-Бруевич сообщил Вацетису, что Россия "вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией" против Германии: "это дело уже налажено"7.
Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора -- чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление*.
Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Но советское правительство не уступило. Можно было бы ожидать, что отказ немцам приведет к разрыву передышки. Но события, казалось, развивались вопреки логике. "Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич, -- "призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться"9. "Факт восстания" на языке Бонч-Бруевича значило -убийство Мирбаха, разрыв запутанного узла советско-германских отношений.
На требование о вводе в Москву батальона германских солдат при изменившихся в отношении большевиков планах немцев Ленин не мог смотреть иначе, как на подготовку к свержению Германией ленинского правительства. Для
514
удержания Лениным власти необходимо было теперь отклонение германских условий, и Ленин, видимо, вместе с остальными членами ЦК, высказался против германского ультиматума. Получив германское требование о вводе в Москву войск, Ленин "улыбнулся, даже тихонько засмеялся" и сел за столик писать ответ10.
15 июля написанный Лениным текст обсуждался на заседании ЦК11. Протокол его числится в "ненайденных"12. Но в тот же день составленный Лениным ответ был оглашен во ВЦИКе. Сообщив об ультиматуме Рицлера и отклонении его советским правительством, Ленин указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит "усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всяких изъятий, путем сожжения13 складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля". "Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью", -- заключил Ленин14 и был поддержан единогласно ВЦИКом15. "Все вздохнули свободно", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич; большевики "отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор"16. Ленин примкнул к большинству. Его партия снова обрела единство. А у Германии не оказалось сил настаивать на своих требованиях17. 15 июля Чичерин передал Рицлеру две ноты, категорически отклонявшие ультиматум о вводе в Москву батальона германских войск1**. Ультиматум был повторно отклонен 19 июля. Столкнувшись со столь жесткой позицией советского правительства, Германия отказалась от своих притязаний, но распространила слух о том, что германский ультиматум советским правительством принят19. Кроме того, немцы опубликовали сообщение о том, что члены ЦК ПЛСР Спиридонова и Камков, объявленные организаторами убийства Мирбаха и арестованные в Москве, будут расстреляны. А когда НКИД дал заметку с опровержением, германское
515
правительство о том умолчало, пойдя на очеввдный обман общественного мнения Германии. Автором советского опровержения был Радек20.
Советское правительство отказывалось покарать Андреева на том основании, что убийца "скрывается где-то на Украине"21. Опальные лидеры левых эсеров под тем или иным предлогом освобождались из заключения22 и даже получали старые посты (например, в ЧК). Из газет и собраний, как и прежде, допускались только большевистские и левоэсеровские. И все, что получили немцы, в конце концов, в ответ на требования о компенсациях, это список из более чем "ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении", однако в этом списке не было ни покушавшихся, ни лидеров партии левых эсеров, ни руководителей ВЧК23.
26 июля, через несколько дней после назначения, из Берлина в Москву отбыл новый германский дипломатический представитель Карл Гельферих. У военной границы, на вокзале в Орше, его ожидал уже представитель НКИД с отрядом латышей и экстренным поездом. Были приняты все меры предосторожности. Во избежание прибытия посла на вокзал, Гельфериха высадили в Кунцево в поджидавший его автомобиль, где уже были Рицлер и Радек. Вечером 28 июля посол прибыл в особняк в Денежном переулке. Предупредив о необходимости заботиться о безопасности посольства, Радек уехал.
Прибытие Гельфериха ознаменовалось новой кампанией революционеров против Брестского мира. 29 июля на публичном собрании партийного и советского актива Москвы была принята резолюция, одобрявшая убийство графа Мирбаха и призывавшая следовать примеру Блюмкина и Андреева. На следующий день эта резолюция была опубликована в органе ПЛСР "Знамя борьбы". Утром 31 июля в Москве было получено известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Арестованный на месте преступления убийца заявил, что принадлежит к левым эсерам и совершил покушение по приказу ЦК ПЛСР. Когда Гельферих в тот же день явился к Чичерину с ппотестом по
516
поводу безнаказанности левых эсеров, тот развел руками и ответил, что в Россия -- революционное государство, в котором существует свобода слова, печати и собраний и что у него, Чичерина, способов повлиять на левых эсеров нет.
31 июля Гельферих посетил своего турецкого коллегу и обещал провести у него вечер. Но к вечеру Гельфериха предупредили, что по дороге на него будет произведено покушение. Тот остался дома. Но покушение все равно произошло. В 11 часов вечера раздались ружейные выстрелы: была совершена попытка нападения на латышского стрелка, охранявшего здание посольства. Час спустя повторилась та же сцена. Затем было произведено несколько револьверных выстрелов по особняку посольства. Пули угодили в освещенное окно кабинета, где обычно работал Гельферих, однако посол не пострадал24.
Сообщения о готовящихся на посла покушениях стали поступать в посольство почти ежедневно. Гельферих вынужден был отсиживаться в особняке Берга, практически не выезжая в город. Даже для вручения верительных грамот Свердлову он не рискнул покинуть свое убежище и отправиться в Кремль. Советское правительство, со своей стороны, отказалось гарантировать послу безопасность по дороге в Кремль и обратно. Положение становилось невыносимым. Большевики, конечно же, провоцировали немецкое посольство на оставление Москвы. И когда Гельферих сообщил Чичерину о планах перевести посольство в Петроград, где находились все посланники и представители нейтральных стран, Чичерин ответил согласием.
Положение в Москве самих большевиков немецкими дипломатами оценивалось как критическое. Даже латышские части, являвшиеся опорой советского правительства, готовы были изменить ему, и некоторые командиры латышских частей, охранявших в числе прочего и германское посольство, выражали готовность вместе с войсками перейти в распоряжение Германии, если последняя, со своей стороны, гарантирует скорое возвращение дивизии в оккупированную немцами Латвию. На случай контрреволюционного восстания вокруг Кремля в большинстве квартир были
517
очищены верхние этажи, где установили пулеметы. Днем и ночью производились облавы и обыски, а на 7 августа была назначена общая регистрация офицеров (и несколько тысяч явившихся на регистрацию были арестованы). Царил голод. Все продукты конфисковывались для армии. Даже германское посольство не в состоянии было купить в Москве хлеб (и его доставляли катером из Ковно).
Факт прибытия германского посла несколько успокоил Ленина. Гельферих по требованию своего правительства немедленно приступил к переговорам о заключении новых советско-германских соглашений. Речь, в частности, шла о компенсации потерь, понесенных германскими подданными в результате проведенных советским правительством национализации. Это дало повод для новой критики противниками брестской передышки позиции Ленина. Последний в речи во ВЦИК 29 июля указал, что дело не в том, сколько миллиардов золотых рублей Германия хочет взять по Брестскому миру, а в том, что она признала объявленные декретом от 28 июня национализации25. Но выплачиваемые миллиарды были еще и платой за добрые политические отношения: Ленин пытался склонить немцев к поддержке возглавляемого им правительства.
Именно поэтому вечером 1 августа Чичерин по поручению Ленина предложил Гельфериху пойти на заключение неформального военного соглашения о параллельных советско-германских действиях против Антанты и белых. Германия должна была помочь советскому правительству предотвратить продвижение англичан из района Мурманска и Архангельска26 на Петроград, отказаться от поддержки на Дону Краснова и обещать не занимать Петрограда. СНК в ответ должен был сконцентрировать все силы на борьбе с Антантой и поддерживаемым ею генералом В. М. Алексеевым, создающим добровольческую Белую армию. Видимо, немцы потребовали как предварительного условия для переговоров полного разрыва с союзниками. В ночь на 5 августа советское правительство разослало по районным отделам НКВД сообщение о разрыве отношений с Англией, Францией и Японией. Утром в Москве был про
518
изведен ряд обысков и арестов среди подданных союзных стран. Некоторое время держали под арестом британского представителя в России Локкарта. Поиски французской военной миссии, обвинявшейся в организации заговора с целью свержения Совнаркома, не увенчались успехом. Члены миссии скрылись27.
Продемонстрировав готовность порвать с союзниками, вечером того же дня Чичерин подтвердил свое предложение от 1 августа, указав, что советское правительство перебрасывает все имеющиеся в Петрозаводске войска в Вологду, где объявлено военное положение. Из-за этого, указывал Чичерин, дорога на Петроград открыта, и если Германия не вмешается, этим могут воспользоваться англичане. На юго-востоке страны положение советской власти не лучше. СНК поэтому не настаивает более перед немцами на оставлении германскими войсками Ростова и Таганрога, но просит предоставить советскому правительству право пользования железнодорожными линиями на условии, что они будут "освобождены от Краснова и Алексеева". "Активное вмешательство против Алексеева, никакой больше помощи Краснову", -- закончил Чичерин28.
Просьба Чичерина о военной помощи со стороны Германии для немцев была наилучшим доказательством того, что советское правительство находится в совершенно безвыходном положении. Общее мнение германских дипломатов сводилось, однако, к тому, что даже при самом искреннем желании жить в мире с Германией советское правительство вряд ли способно будет обеспечить добрые отношения, поскольку на всех уровнях брестская политика Ленина саботируется29. Германское правительство поэтому указало на невыгодное и угрожающее для Германии положение на внутреннем русском фронте и потребовало от СНК принятия самых решительных мер для подавления восстания чехословацкого корпуса и вытеснения англичан из Мурманска. В случае отказа советского правительства выполнить эти требования, Германия грозила предъявить ультиматум о пропуске своих войск в глубь русской территории для борьбы против англичан и чехословаков. Чичерин отве
519
тил, что борьба с чехословаками и англичанами будет успешной лишь в том случае, если германское правительство обещает сохранить в неприкосновенности демаркационную линию и не допустить перехода этой линии Красновым3".
Политика Германии в тот период была на удивление непоследовательной. В Прибалтике, Финляндии, на Украине, на Дону и на Кавказе немецкие войска, по существу, противостояли советским, в то время как на территории России поддерживали у власти большевистское правительство. Однако, как и прежде, все упиралось в то, что переориентация германской политики и ставка на небольшевистские силы должна была привести к изменению условий Брест-Литовского соглашения в смысле их смягчения, например, отказа от отделения от России Эстляндии, Лиф-ляндии и Украины. Гельферих поэтому запросил согласие Берлина на передачу ему полномочий для ведения переговоров с рядом небольшевистских политических групп, в том числе с латышами и представителями сибирских политических групп. Готовясь к возможному разрыву с большевиками31, Гельферих запросил кроме того разрешения МИДа перевести посольство из Москвы в оккупированный немцами Псков. На перевод посольства Берлин дал удовлетворительный ответ. Но попытки Гельфериха заручиться согласием германского правительства на улучшения для России условий Брестского договора в случае начала переговоров с антибольшевистскими политическими партиями или группами вызвала недовольство МИДа. Особенно резко выступал статс-секретарь по иностранным делам адмирал Гинце, считавший новое советское предложение неприемлемым по политическим и военно-практическим соображениям32. К мнению его прислушивались, так как раньше он возглавлял военную миссию в Петрограде, и считалось, что он знает Россию. И поскольку в ответ на предложение советского правительства Германия промолчала, в Москве поползли слухи о предстоящей отставке Чичерина в связи с провалом его политики по умиротворению немцев33. Оснований для слухов было более чем достаточно еще и потому, что 5 августа Гельферих был отозван в Берлин для устного
520
доклада34. В его отсутствие дела должны были вести остающийся в Москве германский генеральный консул Г. Гау-шильд и Рицлер35.
9 августа в Петроград из Москвы прибыла германская миссия в составе 178 человек, отправившаяся вскоре в Псков36. Вслед за германским послом Москву покинули также турецкий посол Кемали-бей и болгарский посол Чап-рашников37. Консулы союзных держав также покинули столицу (защита их интересов была передана консульствам нейтральных стран, и над зданием американского генерального консульства был поднят шведский флаг)38. В те же дни советский посол Иоффе отбыл в Москву для консультаций (а когда отправился было в Берлин обратно, не был пропущен германскими военными властями в Орше; та же участь постигла Радека)39.
Положение самой Германии не было легким. Под впечатлением длительных тяжелых боев лета 1918 года в армию и тыл проникало разложение40. В июле была сломлена наступательная сила, а в августе -- сила сопротивления германской западной армии. Попытки воссоздать ее путем сокращения фронта закончились неудачей41. Германская армия утратила те преимущества, которые получила в результате весенних наступлений, и начала неудержимо откатываться назад. И хотя на Востоке немцы вели еще военные действия и в августе оккупировали Донбасс42, советская пресса давала знать, что уловила изменения на Западном фронте. 12 августа "Красная газета" опубликовала заметку "В оккупированной Белоруссии"43. Широкую практику в августе получил саботаж отсылки в Германию продовольственных грузов. Советское правительство безуспешно делало вид, что речь идет не более как об отсылке продуктовых посылок родственников томящимся в германских лагерях русским военнопленным. Но в посылки пленным, отправляемые из голодной России в Германию, никто не верил, и та настойчивость, с которой советской правительство, не слишком щепетильное в отношении русских солдат и офицеров, настаивало на отправке поездов с грузами в Германию, лишний раз давала повод для подозрений в
521
том, что поезда были платой за Брестский мир44. Протесты и подозрения были столь велики, что 11 августа Петросовет принял решение о задержании всех поездов "с посылками" и распределении их среди населения Петрограда45.
Справедливо или нет, советская пресса начала рисовать положение на фронте в более светлых тонах. Положение Красной армии на чехословацком фронте "вполне надежное", писала одна из газет, "успех безусловно на стороне Красной армии", "наши славные отряды теснят чехословацкие банды", "окончательное подавление мятежа -- вопрос дней". Особое внимание уделялось прессой Украине: "Украинские рабочие и крестьяне напрягают все силы, чтобы свергнуть Скоропадского и восстановить советскую власть", "из Черниговской губернии сообщают, что повстанцами сожжен большой мост около Локтя, к востоку от Глухова", "железнодорожный путь взорван в пяти местах", "около Хохловки к северу от Глухова взорвано два моста и один большой мост сожжен", "по последним сведениям Нежин захвачен повстанцами". "В городе Канатоне захвачено пять возов оружия"46.