Страница:
Вдвоем с собакой они блуждали дни, недели, месяцы… Собака подкарауливала выводки диких поросят, и они оба питались их сырым мясом.
Однажды человек наткнулся на щенков дикой собаки, а потом и на маленьких кабанчиков — и приручил их. И вот в сопровождении столь странной свиты его год спустя встретили охотники-буканьеры. Несчастный был наг. Привычка есть исключительно сырое мясо настолько изменила его желудок, что он страдал от невыразимых болей, когда пытался вновь перейти на вареную пищу.
В тот день, когда «Звезда морей» бросила якорь в бухте Бас-Тера, Турмантен взял Оливье за руку и сказал:
— Я должен представить тебя нашему начальнику, самому знаменитому на сегодняшний день флибустьеру. Это действительно выдающийся человек, мы его прозвали Монбар-Истребитель. Он один вправе избавить тебя от обязательных трех лет рабства.
И Турмантен сообщил другу некоторые полезные сведения, касающиеся этого страшного предводителя морских разбойников, человека, поставившего себя вне закона.
Монбар был родом из Лангедока, семья его принадлежала к старинному дворянству края; он получил утонченное воспитание и прекрасное образование.
В коллеже он прочел историю завоевания Америки, а также записки Лас Казаса о зверствах испанцев на новых землях.
Пылкий и великодушный, он проникся лютой ненавистью к королям Кастилии и Арагона. Однажды он играл в спектакле и, слушая своего друга, вошедшего в роль надменного и спесивого испанца, забыл обо всем на свете и набросился на него с кулаками. Он, вероятно, задушил бы его, если бы не вмешательство товарищей.
Через некоторое время, узнав, что между Францией и Испанией началась война, Монбар сбежал из отчего дома и отправился в Гавр, к дяде, который был капитаном одного из судов Королевского флота.
Чтобы быть точным, капитан, поднявший паруса и вышедший в открытое море, в те времена всегда чувствовал себя немножечко корсаром… В общем, морской офицер взял племянника на свой корабль.
Оказалось, что Монбар не знает удержу. Как только вдали появился испанский галеон, юного уроженца Лангедока пришлось запереть в его каюте; он так неистовствовал, что многие решили, будто он сошел с ума.
Когда наконец заговорили пушки, Монбар в ярости высадил дверь своей каюты. Выскочить на палубу, завладеть саблей убитого и перепрыгнуть на борт испанского корабля стало для него делом одной минуты. Там с воплями и завыванием он крушил все и вся; с громким хохотом метался он по кораблю среди трупов и раненых и, словно черный ангел, сеял повсюду смерть. Забрызганный кровью с ног до головы, он чувствовал себя в своей стихии.
Трофеи были великолепны.
Помимо тюков с хлопком и шелком, ковров, бочек с гвоздикой и другими пряностями, французы нашли также тяжелый ящик, окованный железом.
Он был доверху наполнен неограненными алмазами.
Дядя был в восторге; Монбар радовался только тогда, когда сбивался со счета, пытаясь подсчитать испанцев, павших от его руки…
Он грезил лишь о новых кровопролитных сражениях…
Едва лишь прибыв на Тортугу, он сразу же предложил себя в защитники буканьерам северной оконечности Санто-Доминго, которые жаловались на притеснения со стороны своих испанских конкурентов, именовавшихся копейщиками, lanceros. Юный француз устроил такую страшную резню, что она удовлетворила даже его, казалось бы, ненасытное чувство ненависти к испанцам. Не раз говорил он, что этот день был прекраснейшим днем в его жизни!
Но Монбар, сразу же проявивший свой талант предводителя, прославился прежде всего как корсар. Во второй схватке с испанскими кораблями, где он снова сражался бок о бок со своим дядей, корабль офицера флота Его Величества Людовика XIV был потоплен. Погружаясь в пучину морскую, дяде Монбара удалось увлечь за собой еще три вражеских судна.
Племянник отомстил за него. Он захватил два быстроходных, великолепно оснащенных испанских парусника и приказал выбросить за борт их экипаж.
Сей поступок положил начало его блестящей карьере жестокого корсара.
Своих телохранителей Монбар набирал исключительно среди индейцев. Жил он в просторной хижине; на стенах ее, завешанных выделанными кожами, красовалось оружие, напоминавшее хозяину о былых сражениях. Наряду с дорогими, изукрашенными золотом доспехами, пистолетами и саблями там висели стрелы, якоря, изображения святых, картины и испанские головные уборы, запятнанные кровью. «Ну и странные же вкусы у хозяина этого жилища», — подумал Оливье, войдя в узкую дверь.
Увидев Монбара, Оливье понял, что перед ним — чистокровный гасконец: подвижный, настороженный, с блестящими живыми глазами. В манерах и осанке его чувствовались сила и непоколебимая уверенность в себе.
Хозяин дома даже не удостоил взглядом незнакомца, презренного добровольца, которого привел ему Турмантен. Самого же капитана он дружески обнял. Однако, когда корсар стал расхваливать предводителю своего нового друга, черные глаза Монбара грозно засверкали.
Все еще не глядя в сторону Оливье, он бросил сквозь зубы:
— Чтобы командовать бригом в грозу, не нужно быть волшебником! Не он один на это способен. Меня больше интересует, сумеет ли он не струсить при абордаже. Я согласен выполнить твою просьбу, Турмантен, и принимаю твое поручительство за этого человека. Раз ты настаиваешь, пусть он станет твоим матросом сразу, не прослужив тебе три положенных года. Но…
Монбар замолчал и впился взглядом в Оливье де Сова, который по-прежнему стоял, гордо выпрямившись, исполненный спокойного достоинства.
— Для начала ему нужно придумать имя. Он ступил на нашу землю, а значит, как и мы все, утратил имя, данное ему при рождении. Он похож на фламандца, у него нежный цвет лица, синие глаза, светлые усы… Решено, я стану звать его Фламанко.
И, обращаясь к шевалье де Сову, резко сказал:
— Как только «Звезда морей» окончит разгрузку, она в твоем распоряжении. Если ты окажешься трусом, тебя вздернут на ее же рее. Так что удачи тебе, Фламанко!
И он протянул ему руку. Оливье пожал ее и рассмеялся.
— Что с тобой? — жестко спросил Монбар.
— Позволено ли будет мне выразить вам…
— Выразить тебе, — поправил флибустьер.
— Выразить тебе мою благодарность, — поправился Оливье, — и заверить, что у тебя еще будет возможность убедиться в моей храбрости, а также спросить: буду ли я полновластным и единственным хозяином у себя на судне?
— После Господа Бога — да.
— Буду ли я отвечать за свои действия лишь перед самим собой?
— От тебя потребуется только одно: доставлять на Тортугу взятые в бою трофеи.
— Тогда ты останешься мною доволен.
— И все же не забудь: тебя могут и вздернуть!
Спустя три месяца капитан Фламанко получил в Бас-Тере лестное для себя прозвище Морской Рыцарь, прочно закрепившееся за ним.
Следует объяснить, откуда же оно взялось.
Через четыре дня после разговора с Монбаром-Истребителем шевалье, некогда робко пытавшийся продать свою шпагу на Ярмарке наемников, вместе со своим неразлучным другом Турмантеном обосновался на борту «Звезды морей». Он уже убедился, что бриг был великолепно оснащен и имел большой запас ядер и пороха.
Оливье набрал новый экипаж, усилив тем самым отряд корсаров, один вид которых уже наводил страх на противника, опытными матросами, ловко обращавшимися и с ружьем, и с абордажным топором.
Затем состоялась церемония подписания подробнейшего договора между капитаном и командой. Согласно ему все члены команды были обязаны беспрекословно подчиняться капитану. В остальном же на борту устанавливалось полное равенство. Оно и впрямь было таковым — вплоть до того, что если кто-либо из команды желал получать тот же рацион, что и офицеры корабля, то желание его тут же удовлетворялось.
Трофеи поступали в общую казну, однако расходы тех, кто вложил деньги в снаряжение экспедиции — а сейчас это был Турмантен, — возмещались в первую очередь. Приз в сто экю ждал каждого, кто первым обнаружит вражеский корабль и сообщит о нем.
В этом сообществе, живущем по собственным законам, полученное ранение компенсировалось в зависимости от степени его тяжести. Потеря кисти правой руки, всей руки или правой ноги оценивалась в двести пиастров или же двух рабов; потеря обеих рук или обеих ног — в шестьсот пиастров или шесть рабов и так далее.
Все героические деяния щедро оплачивались; не оставались без награды и преданность, и мужество. Любое захваченное судно становилось собственностью капитана.
Оливье с легким сердцем отдал приказ поднимать паруса, ибо полученное им каперское[46] свидетельство, подписанное самим королем, указывало на то, что деятельность, которой ему предстояло теперь заниматься, именуется не презренным пиратством, но содействием Королевскому морскому флоту в войне с Испанией (в Европе Франция как раз затеяла войну против Испании и Голландии).
Новоявленный капитан собирался добывать трофеи весьма своеобразным способом.
Как только зеленые вершины Тортуги скрылись из виду, он во всеуслышание заявил:
— Ничто в мире не ценится столь высоко, как вежливость… если ты учтиво поведешь себя со своим врагом, то сумеешь многого добиться!
Корсары в недоумении слушали сентенции Оливье. Еще бы: им никогда не были присущи ни учтивость, ни куртуазное обхождение. Турмантен лишь посмеивался украдкой. Ничего не зная о планах своего матроса, он, тем не менее, полностью полагался на него.
Итак, «Звезда Морей», подгоняемая легким бризом, двигалась вдоль берегов Гаити. Когда вдали показался соседний остров, именуемый испанцами Портоико, корабль взял курс зюйд-зюйд-ост. Оливье де Сов отважно вышел на дорогу, которой в Новый Свет обычно следовали караваны судов из Испании.
Флибустьеры редко осмеливались нападать на испанцев в этих водах, потому что торговые корабли, груженные мукой, шелком, льном, а главное, золотыми и серебряными монетами, всегда сопровождали хорошо вооруженные военные галеоны. Схватка же с «броненосцем», как называли корсары испанские военные эскадры, мало привлекала членов Берегового братства, привычных к абордажам и рукопашным боям на палубе вражеского судна, но плохо разбиравшихся в тонкостях морского боя.
И вот в одно прекрасное утро, когда еще нежаркие лучи тропического солнца ласкали корабль, а летучие рыбы стаями носились вокруг, серебряными брызгами взлетая из воды, корсар, сидевший в смотровой корзине на вершине грот-мачты, закричал:
— Вижу броненосца! Мгновенно извещенный, шевалье де Сов поднялся на капитанский мостик.
Вглядевшись в горизонт, он сразу понял: впереди их ждала богатая добыча, но завоевать ее будет нелегко.
Оливье приказал поднять все паруса, и легкий и стремительный бриг как на крыльях заскользил по лазурным водам навстречу испанской эскадре. Приблизившись на безопасное, недосягаемое для вражеских пушек расстояние, он, словно белая птица, закружил вокруг испанцев.
— Я пребываю в некотором недоумении… — задумчиво сказал Турмантен другу. — Не кажется ли тебе, что мы слишком поспешно решили вступить в бой? Наши силы неравны.
— С моей стороны было бы черной неблагодарностью вести корабль к заведомому поражению… — улыбнулся Оливье. — Доверься мне. Еще до полудня военные корабли вместе с торговыми станут метаться по волнам, словно испуганные овцы, а один и вовсе отобьется от стада.
Так оно и случилось.
Часам к одиннадцати море потемнело, заволновалось. Задул холодный ветер. Эскадра нарушила свой стройный порядок. Когда начинается шторм, каждый капитан выкручивается как может, спасая свой корабль, и ему необходимо иметь вокруг судна свободное пространство для маневров.
К полудню на горизонте не осталось и следа от испанской эскадры.
Однако вскоре матрос-сигнальщик радостно закричал:
— Вижу корабль!
— Где?
— С подветренной стороны!
— Начать погоню! — уверенно и четко отдал команду Оливье.
И тотчас же раздалась еще одна, долгожданная команда:
— Приготовиться к бою!
«Звезда морей» устремилась в погоню за своей добычей — новенькой торговой шхуной, на брам-стеньге которой развевался флаг ненавистной Испании.
Оливье доверил штурвал одному из своих лучших матросов по прозвищу Попутный Ветер и, выстроив на палубе команду из восьмидесяти свирепых бородатых корсаров, вооруженных ружьями и абордажными топорами, объявил:
— Всегда лучше встречать врага улыбкой, нежели обрушивать на него поток проклятий.
Когда же бриг подошел к испанскому кораблю почти вплотную, Оливье прокричал:
— Господа, мы все здесь добрые христиане и желаем вам долгой и счастливой жизни… Но чтобы мы могли сохранить вам эту жизнь, вы должны нам помочь. Наши запасы подходят к концу, поэтому нам требуется мука… У нас кончилось вино и нечем запивать оставшуюся солонину… Право же, мне так неловко…
И он, сняв шляпу и галантно поклонившись, прибавил:
— Благородные люди всегда смогут договориться между собой, не так ли, высокочтимые идальго? Главное — это вежливость…
Выстроившаяся позади Оливье грозная команда корсаров как бы между прочим прицелилась в сгрудившихся на палубе испанцев.
Противник прекрасно знал убийственную силу и меткость ружей флибустьеров, поэтому капитан торгового судна, незамедлительно появившийся у левого борта, также снял шляпу и ответил:
— Вы правы, сударь. Воспитанные люди всегда могут прийти к согласию…
А дальше стали происходить удивительные вещи. За два часа все, что было ценного на испанском судне, было аккуратно переправлено на борт «Звезды морей» самими же испанцами, счастливыми, что им удалось так легко отделаться. Каждый из них давал в душе обещание в первом же порту поставить свечу перед статуей Святой Девы.
Корсаров также устраивал такой исход дела. Монбар и ему подобные были скорее исключением, чем правилом. Большинство флибустьеров бороздило моря не столько ради славы, сколько ради наживы, и возможность получить трофеи без риска для жизни их очень обрадовала.
С этого дня Оливье стал побеждать своего противника, убеждая его, и выходило это у де Сова просто превосходно. Впрочем, за спиной капитана всегда стояли восемь десятков до зубов вооруженных каперов…
Слухи о необычных подвигах капитана Фламанко достигли Тортуги, и отныне его стали именовать не иначе как Морским Рыцарем.
VII
Однажды человек наткнулся на щенков дикой собаки, а потом и на маленьких кабанчиков — и приручил их. И вот в сопровождении столь странной свиты его год спустя встретили охотники-буканьеры. Несчастный был наг. Привычка есть исключительно сырое мясо настолько изменила его желудок, что он страдал от невыразимых болей, когда пытался вновь перейти на вареную пищу.
В тот день, когда «Звезда морей» бросила якорь в бухте Бас-Тера, Турмантен взял Оливье за руку и сказал:
— Я должен представить тебя нашему начальнику, самому знаменитому на сегодняшний день флибустьеру. Это действительно выдающийся человек, мы его прозвали Монбар-Истребитель. Он один вправе избавить тебя от обязательных трех лет рабства.
И Турмантен сообщил другу некоторые полезные сведения, касающиеся этого страшного предводителя морских разбойников, человека, поставившего себя вне закона.
Монбар был родом из Лангедока, семья его принадлежала к старинному дворянству края; он получил утонченное воспитание и прекрасное образование.
В коллеже он прочел историю завоевания Америки, а также записки Лас Казаса о зверствах испанцев на новых землях.
Пылкий и великодушный, он проникся лютой ненавистью к королям Кастилии и Арагона. Однажды он играл в спектакле и, слушая своего друга, вошедшего в роль надменного и спесивого испанца, забыл обо всем на свете и набросился на него с кулаками. Он, вероятно, задушил бы его, если бы не вмешательство товарищей.
Через некоторое время, узнав, что между Францией и Испанией началась война, Монбар сбежал из отчего дома и отправился в Гавр, к дяде, который был капитаном одного из судов Королевского флота.
Чтобы быть точным, капитан, поднявший паруса и вышедший в открытое море, в те времена всегда чувствовал себя немножечко корсаром… В общем, морской офицер взял племянника на свой корабль.
Оказалось, что Монбар не знает удержу. Как только вдали появился испанский галеон, юного уроженца Лангедока пришлось запереть в его каюте; он так неистовствовал, что многие решили, будто он сошел с ума.
Когда наконец заговорили пушки, Монбар в ярости высадил дверь своей каюты. Выскочить на палубу, завладеть саблей убитого и перепрыгнуть на борт испанского корабля стало для него делом одной минуты. Там с воплями и завыванием он крушил все и вся; с громким хохотом метался он по кораблю среди трупов и раненых и, словно черный ангел, сеял повсюду смерть. Забрызганный кровью с ног до головы, он чувствовал себя в своей стихии.
Трофеи были великолепны.
Помимо тюков с хлопком и шелком, ковров, бочек с гвоздикой и другими пряностями, французы нашли также тяжелый ящик, окованный железом.
Он был доверху наполнен неограненными алмазами.
Дядя был в восторге; Монбар радовался только тогда, когда сбивался со счета, пытаясь подсчитать испанцев, павших от его руки…
Он грезил лишь о новых кровопролитных сражениях…
Едва лишь прибыв на Тортугу, он сразу же предложил себя в защитники буканьерам северной оконечности Санто-Доминго, которые жаловались на притеснения со стороны своих испанских конкурентов, именовавшихся копейщиками, lanceros. Юный француз устроил такую страшную резню, что она удовлетворила даже его, казалось бы, ненасытное чувство ненависти к испанцам. Не раз говорил он, что этот день был прекраснейшим днем в его жизни!
Но Монбар, сразу же проявивший свой талант предводителя, прославился прежде всего как корсар. Во второй схватке с испанскими кораблями, где он снова сражался бок о бок со своим дядей, корабль офицера флота Его Величества Людовика XIV был потоплен. Погружаясь в пучину морскую, дяде Монбара удалось увлечь за собой еще три вражеских судна.
Племянник отомстил за него. Он захватил два быстроходных, великолепно оснащенных испанских парусника и приказал выбросить за борт их экипаж.
Сей поступок положил начало его блестящей карьере жестокого корсара.
Своих телохранителей Монбар набирал исключительно среди индейцев. Жил он в просторной хижине; на стенах ее, завешанных выделанными кожами, красовалось оружие, напоминавшее хозяину о былых сражениях. Наряду с дорогими, изукрашенными золотом доспехами, пистолетами и саблями там висели стрелы, якоря, изображения святых, картины и испанские головные уборы, запятнанные кровью. «Ну и странные же вкусы у хозяина этого жилища», — подумал Оливье, войдя в узкую дверь.
Увидев Монбара, Оливье понял, что перед ним — чистокровный гасконец: подвижный, настороженный, с блестящими живыми глазами. В манерах и осанке его чувствовались сила и непоколебимая уверенность в себе.
Хозяин дома даже не удостоил взглядом незнакомца, презренного добровольца, которого привел ему Турмантен. Самого же капитана он дружески обнял. Однако, когда корсар стал расхваливать предводителю своего нового друга, черные глаза Монбара грозно засверкали.
Все еще не глядя в сторону Оливье, он бросил сквозь зубы:
— Чтобы командовать бригом в грозу, не нужно быть волшебником! Не он один на это способен. Меня больше интересует, сумеет ли он не струсить при абордаже. Я согласен выполнить твою просьбу, Турмантен, и принимаю твое поручительство за этого человека. Раз ты настаиваешь, пусть он станет твоим матросом сразу, не прослужив тебе три положенных года. Но…
Монбар замолчал и впился взглядом в Оливье де Сова, который по-прежнему стоял, гордо выпрямившись, исполненный спокойного достоинства.
— Для начала ему нужно придумать имя. Он ступил на нашу землю, а значит, как и мы все, утратил имя, данное ему при рождении. Он похож на фламандца, у него нежный цвет лица, синие глаза, светлые усы… Решено, я стану звать его Фламанко.
И, обращаясь к шевалье де Сову, резко сказал:
— Как только «Звезда морей» окончит разгрузку, она в твоем распоряжении. Если ты окажешься трусом, тебя вздернут на ее же рее. Так что удачи тебе, Фламанко!
И он протянул ему руку. Оливье пожал ее и рассмеялся.
— Что с тобой? — жестко спросил Монбар.
— Позволено ли будет мне выразить вам…
— Выразить тебе, — поправил флибустьер.
— Выразить тебе мою благодарность, — поправился Оливье, — и заверить, что у тебя еще будет возможность убедиться в моей храбрости, а также спросить: буду ли я полновластным и единственным хозяином у себя на судне?
— После Господа Бога — да.
— Буду ли я отвечать за свои действия лишь перед самим собой?
— От тебя потребуется только одно: доставлять на Тортугу взятые в бою трофеи.
— Тогда ты останешься мною доволен.
— И все же не забудь: тебя могут и вздернуть!
Спустя три месяца капитан Фламанко получил в Бас-Тере лестное для себя прозвище Морской Рыцарь, прочно закрепившееся за ним.
Следует объяснить, откуда же оно взялось.
Через четыре дня после разговора с Монбаром-Истребителем шевалье, некогда робко пытавшийся продать свою шпагу на Ярмарке наемников, вместе со своим неразлучным другом Турмантеном обосновался на борту «Звезды морей». Он уже убедился, что бриг был великолепно оснащен и имел большой запас ядер и пороха.
Оливье набрал новый экипаж, усилив тем самым отряд корсаров, один вид которых уже наводил страх на противника, опытными матросами, ловко обращавшимися и с ружьем, и с абордажным топором.
Затем состоялась церемония подписания подробнейшего договора между капитаном и командой. Согласно ему все члены команды были обязаны беспрекословно подчиняться капитану. В остальном же на борту устанавливалось полное равенство. Оно и впрямь было таковым — вплоть до того, что если кто-либо из команды желал получать тот же рацион, что и офицеры корабля, то желание его тут же удовлетворялось.
Трофеи поступали в общую казну, однако расходы тех, кто вложил деньги в снаряжение экспедиции — а сейчас это был Турмантен, — возмещались в первую очередь. Приз в сто экю ждал каждого, кто первым обнаружит вражеский корабль и сообщит о нем.
В этом сообществе, живущем по собственным законам, полученное ранение компенсировалось в зависимости от степени его тяжести. Потеря кисти правой руки, всей руки или правой ноги оценивалась в двести пиастров или же двух рабов; потеря обеих рук или обеих ног — в шестьсот пиастров или шесть рабов и так далее.
Все героические деяния щедро оплачивались; не оставались без награды и преданность, и мужество. Любое захваченное судно становилось собственностью капитана.
Оливье с легким сердцем отдал приказ поднимать паруса, ибо полученное им каперское[46] свидетельство, подписанное самим королем, указывало на то, что деятельность, которой ему предстояло теперь заниматься, именуется не презренным пиратством, но содействием Королевскому морскому флоту в войне с Испанией (в Европе Франция как раз затеяла войну против Испании и Голландии).
Новоявленный капитан собирался добывать трофеи весьма своеобразным способом.
Как только зеленые вершины Тортуги скрылись из виду, он во всеуслышание заявил:
— Ничто в мире не ценится столь высоко, как вежливость… если ты учтиво поведешь себя со своим врагом, то сумеешь многого добиться!
Корсары в недоумении слушали сентенции Оливье. Еще бы: им никогда не были присущи ни учтивость, ни куртуазное обхождение. Турмантен лишь посмеивался украдкой. Ничего не зная о планах своего матроса, он, тем не менее, полностью полагался на него.
Итак, «Звезда Морей», подгоняемая легким бризом, двигалась вдоль берегов Гаити. Когда вдали показался соседний остров, именуемый испанцами Портоико, корабль взял курс зюйд-зюйд-ост. Оливье де Сов отважно вышел на дорогу, которой в Новый Свет обычно следовали караваны судов из Испании.
Флибустьеры редко осмеливались нападать на испанцев в этих водах, потому что торговые корабли, груженные мукой, шелком, льном, а главное, золотыми и серебряными монетами, всегда сопровождали хорошо вооруженные военные галеоны. Схватка же с «броненосцем», как называли корсары испанские военные эскадры, мало привлекала членов Берегового братства, привычных к абордажам и рукопашным боям на палубе вражеского судна, но плохо разбиравшихся в тонкостях морского боя.
И вот в одно прекрасное утро, когда еще нежаркие лучи тропического солнца ласкали корабль, а летучие рыбы стаями носились вокруг, серебряными брызгами взлетая из воды, корсар, сидевший в смотровой корзине на вершине грот-мачты, закричал:
— Вижу броненосца! Мгновенно извещенный, шевалье де Сов поднялся на капитанский мостик.
Вглядевшись в горизонт, он сразу понял: впереди их ждала богатая добыча, но завоевать ее будет нелегко.
Оливье приказал поднять все паруса, и легкий и стремительный бриг как на крыльях заскользил по лазурным водам навстречу испанской эскадре. Приблизившись на безопасное, недосягаемое для вражеских пушек расстояние, он, словно белая птица, закружил вокруг испанцев.
— Я пребываю в некотором недоумении… — задумчиво сказал Турмантен другу. — Не кажется ли тебе, что мы слишком поспешно решили вступить в бой? Наши силы неравны.
— С моей стороны было бы черной неблагодарностью вести корабль к заведомому поражению… — улыбнулся Оливье. — Доверься мне. Еще до полудня военные корабли вместе с торговыми станут метаться по волнам, словно испуганные овцы, а один и вовсе отобьется от стада.
Так оно и случилось.
Часам к одиннадцати море потемнело, заволновалось. Задул холодный ветер. Эскадра нарушила свой стройный порядок. Когда начинается шторм, каждый капитан выкручивается как может, спасая свой корабль, и ему необходимо иметь вокруг судна свободное пространство для маневров.
К полудню на горизонте не осталось и следа от испанской эскадры.
Однако вскоре матрос-сигнальщик радостно закричал:
— Вижу корабль!
— Где?
— С подветренной стороны!
— Начать погоню! — уверенно и четко отдал команду Оливье.
И тотчас же раздалась еще одна, долгожданная команда:
— Приготовиться к бою!
«Звезда морей» устремилась в погоню за своей добычей — новенькой торговой шхуной, на брам-стеньге которой развевался флаг ненавистной Испании.
Оливье доверил штурвал одному из своих лучших матросов по прозвищу Попутный Ветер и, выстроив на палубе команду из восьмидесяти свирепых бородатых корсаров, вооруженных ружьями и абордажными топорами, объявил:
— Всегда лучше встречать врага улыбкой, нежели обрушивать на него поток проклятий.
Когда же бриг подошел к испанскому кораблю почти вплотную, Оливье прокричал:
— Господа, мы все здесь добрые христиане и желаем вам долгой и счастливой жизни… Но чтобы мы могли сохранить вам эту жизнь, вы должны нам помочь. Наши запасы подходят к концу, поэтому нам требуется мука… У нас кончилось вино и нечем запивать оставшуюся солонину… Право же, мне так неловко…
И он, сняв шляпу и галантно поклонившись, прибавил:
— Благородные люди всегда смогут договориться между собой, не так ли, высокочтимые идальго? Главное — это вежливость…
Выстроившаяся позади Оливье грозная команда корсаров как бы между прочим прицелилась в сгрудившихся на палубе испанцев.
Противник прекрасно знал убийственную силу и меткость ружей флибустьеров, поэтому капитан торгового судна, незамедлительно появившийся у левого борта, также снял шляпу и ответил:
— Вы правы, сударь. Воспитанные люди всегда могут прийти к согласию…
А дальше стали происходить удивительные вещи. За два часа все, что было ценного на испанском судне, было аккуратно переправлено на борт «Звезды морей» самими же испанцами, счастливыми, что им удалось так легко отделаться. Каждый из них давал в душе обещание в первом же порту поставить свечу перед статуей Святой Девы.
Корсаров также устраивал такой исход дела. Монбар и ему подобные были скорее исключением, чем правилом. Большинство флибустьеров бороздило моря не столько ради славы, сколько ради наживы, и возможность получить трофеи без риска для жизни их очень обрадовала.
С этого дня Оливье стал побеждать своего противника, убеждая его, и выходило это у де Сова просто превосходно. Впрочем, за спиной капитана всегда стояли восемь десятков до зубов вооруженных каперов…
Слухи о необычных подвигах капитана Фламанко достигли Тортуги, и отныне его стали именовать не иначе как Морским Рыцарем.
VII
МАРИПОЗА
Капитан Фламанко прославился почти столь же стремительно, как и Монбар, однако совсем по иным причинам. Истребитель с поистине дикой радостью подсчитывал трупы сраженных им испанцев и мало интересовался полученными трофеями; Морской Рыцарь не убивал никого, что совершенно не укладывалось в уме Монбара, однако привозил в Бас-Тер все, на что были так падки его обитатели: муку, ткани, оружие, золото, серебро, драгоценные камни.
Команда любила его за вежливое обхождение, а также за то, что он нашел способ сделать их богатыми, не подвергая опасности их жизни, или, как говорили среди флибустьеров, «не дырявя понапрасну шкуры». Уважительное отношение к противнику, введенное в обиход дворянином из Пуату, немало способствовало тому, что уже через шесть месяцев Фламанко и Турмантен стали обладателями довольно значительного состояния.
Но Оливье никогда не забывал о своей дочери и постоянно испытывал страх, что она, будучи проданной на Тортугу, попадет туда в его отсутствие и станет добычей корсаров или буканьеров.
Напрасно его друг Турмантен утешал его:
— Послушай моего совета: успокойся! Ты стал знаменит, Береговое братство признало тебя, черт побери! Тебе повинуются. Если твою дочь действительно продадут и отправят сюда, то у тебя вполне хватит средств или купить ее самому, или же выкупить у того, кто захотел бы завладеть ею.
— Но, любезный мой Турмантен, а вдруг ее привезут сюда, когда я буду в море? Попав в шторм, мы можем оказаться в ловушке или же в тумане наскочить на мель… Что до нашей вежливости, так она хороша до поры до времени… Я отнюдь не считаю, что наши пушки должны всегда молчать, придет пора — и они заговорят, а я вместе со всеми пойду на абордаж… И как знать, что ждет меня в этих будущих боях…
И тут Турмантен неожиданно воскликнул:
— Придумал! Я знаю, как все устроить.
Но сколько Оливье ни расспрашивал его, он больше ничего не сказал.
Через два дня Турмантен радостно заявил другу:
— Нас ждет губернатор! Он непременно наговорит тебе кучу комплиментов, потому что Монбар все уши ему прожужжал, рассказывая о тебе.
Жан Дюкасс, сорокадвухлетний губернатор Тортуги, был морским офицером. Уже больше года он представлял на острове власть французского короля. Авторитет его, изначально весьма высокий, за это время еще более возрос.
Родившись в Беарне, он с самого детства полюбил море; когда ему исполнилось четырнадцать лет, он, не имея более возможности противиться голосам морских сирен-соблазнительниц[47], поступил во флот. Самую большую радость он испытал в двадцать девять лет, когда сам король назначил его капитаном одного из своих военных кораблей.
Капитан Дюкасс обосновался в Порт де Ла Тортю, ибо в Бас-Тере, главном портовом городе острова, являвшемся резиденцией Берегового братства и местом обитания большинства жителей, не было дома, приличествующего губернатору.
Город Порт де Ла Тортю — если только это гордое слово можно применить к вышеуказанному поселению — состоял из нескольких десятков хижин, сооруженных из досок и покрытых ветками кустарника (в этих хижинах жили буканьеры), а также немногочисленных «домов».
Основу этих домов составляли спиленные стволы толстых деревьев, разветвлявшиеся на конце в виде вил. «Вилы» вкапывались в землю остриями вверх и на эти острия укладывали стволы потоньше и большие ветви; полученный таким образом настил именовался крышей, или гребнем. Вокруг вкапывали столбики пониже, прибивали к ним поперечные деревянные перекладины и возводили нечто вроде глухого забора. Затем пол устилали пальмовыми листьями или тростником, и работа считалась оконченной.
Интересно, что обитатели этих домов не спали в них, а ночевали под открытым небом, поближе к плетеной изгороди, обычно окружавшей подобное жилище. Спальное место представляло собой огромный тюфяк, набитый сухими банановыми листьями и уложенный на вбитые в землю чурбачки, — так, чтобы своеобразное ложе располагалось на высоте двух-трех футов над землей. Сверху натягивали полотняный тент, защищавший от палящей жары во время сиесты и от первых лучей утреннего солнца.
По сравнению с Бас-Тером селение, где проживал капитан Дюкасс, являло собой образец роскоши и комфорта.
Губернатор носил парик, богато расшитый камзол, шелковые чулки и шпагу на роскошной перевязи — казалось, что он собирается отправиться в Версаль или по крайней мере на свидание к даме сердца.
Он необычайно благосклонно принял Турмантена и Оливье. Пригласив своих гостей сесть, он приказал принести прохладительные напитки, а затем обратился к шевалье де Сову. Речь и манеры Жана Дюкасса резко отличались от тех, которые были приняты среди членов Берегового братства.
— Сударь, я много слышал о вас от господина Монбара и, признаться, вы уже успели снискать мою симпатию. Я сожалею, что вам пришлось претерпеть столько злоключений, восхищаюсь вашим мужеством и разделяю вашу нелюбовь к кровопролитию. И мне горько сознавать, что столь галантный дворянин, такой опытный и отважный моряк пребывает в постоянной печали. Быть разлученным с нежно любимой дочерью, совсем еще ребенком, несомненно, более мучительно, нежели потерять жену или возлюбленную. Утешьтесь же. Мне кажется, что скоро вы сможете увидеть вашу несравненную Армель!
С этого момента беседа приняла характер не только утонченный, но и дружеский, что, разумеется, не могло оставить равнодушным Оливье де Сова. Кроме Турмантена, никогда не забывавшего, что он — виконт Гастон де Варкур, у дворянина из Пуату не было здесь приятных и равных ему по рождению и по духу собеседников. Корсары с Тортуги обычно не отличались ни изысканностью манер, ни благородством происхождения.
Капитан Дюкасс сообщил друзьям ценные сведения.
— Несколько недель назад я получил сообщения из Версаля, а также от барона де Пуанти. Этот офицер отличается многими достоинствами… Благодаря своей отваге он был поставлен во главе эскадры, его ценят такие опытные флотоводцы, как Дюкен и граф де Турвиль. К недостаткам сего господина относят непомерное честолюбие, отчего его так же знают, как безжалостного интригана, любой ценой стремящегося к почестям и богатству. Он вбил себе в голову осуществить поистине грандиозный, но безумный план: отвоевать у Испании ее колонии в Америке и водрузить на этих землях королевский стяг с лилиями. Похоже, что Кабинет, заседающий в Версале, имеет иное мнение об этом плане и не находит его неосуществимым, хотя и признает, что пока у них для этого недостает средств. Если, паче чаяния, они все же решат осуществить его, я отправлю во Францию верного человека рассказать его величеству все, что тот обязан знать. Мой посланник получит четкие и точные инструкции относительно вашей дочери. Он непременно отыщет мадемуазель де Сов и привезет ее к отцу.
Оливье вышел от губернатора сияющим; впервые за все время их знакомства Турмантен увидел радость на лице друга. Наконец-то надежда, много месяцев назад покинувшая Оливье, снова коснулась его своим крылом!
Спустя несколько дней «Звезда морей» скользила по океанской глади, направляясь в сторону Мексиканского залива. Свежий ветер надувал паруса брига, выискивающего очередную добычу. Турмантена, по обыкновению, одолевали сомнения.
— До сих пор нам слишком везло, — говорил он Оливье, который, привыкнув к подобным словам, лишь пожимал плечами. — Ни одной жертвы, ни одного убитого испанца…
Турмантен не договорил.
Наблюдатель просигналил, что он заметил корабль.
— Что же, давайте научим его вежливости! — скомандовал Оливье.
Поднеся рупор ко рту, он стал отдавать обычные распоряжения.
Но враг оказался недоверчивым. Может быть, в подзорную трубу он заметил, что на мачте «Звезды морей» развевается флаг Берегового братства — белое полотнище, разделенное на клетки, в каждой из которых была изображена черная черепаха, что одновременно напоминало и о Франции, и о пристанище корсаров — острове Тортуга? Так или иначе, но неизвестное судно облачилось в убранство из парусов и попыталось спастись бегством. Оливье улыбнулся:
— Капитан этого корабля — опытный моряк, но и мы не первый день плаваем в здешних водах!
Он встал к штурвалу и приказал поднять все паруса. Неожиданно капитан Турмантен привлек внимание Оливье к морской глади:
— Эти мерзавцы спустили шлюпку… Интересно, зачем это?
— Возможно, здесь кроется какая-то ловушка для нас, — ответил Фламанко. — Но мы будем осторожны.
И он направил корабль прямо на шлюпку.
В лодке сидели совсем юные девушки, испускавшие горестные вопли и заламывавшие руки от отчаяния. Две из них, удерживаемые своими товарками, бились в нервном припадке.
— Трусы! — прорычал Оливье. — Они решили откупиться от нас, предложив столь сладостную добычу! Так неужели мы будем церемониться с такими негодяями? Нет, здесь может быть только один ответ…
Турмантен все понял и исчез.
«Звезда морей», оставив позади шлюпку, где рыдали прелестные создания, развернулась правым бортом к испанцу, и над океанскими волнами разнесся громовой голос Турмантена:
— Огонь!
Бриг, изрыгнув ядра и пламя, окутался дымом. Когда дым рассеялся, Фламанко радостно закричал:
— Превосходно! У них поврежден руль.
Внизу, возле пушек правого борта, обнаженные до пояса канониры лихорадочно прочищали жерла после выстрела. Впервые с тех пор как они плавали под командой капитана Фламанко, им пришлось вернуться к их прежним обязанностям, и теперь они с наслаждением вдыхали пьянящий запах пороховой гари. Корсары со смехом крикнули:
— Готово, командир! Заряжать?
Однако Турмантен умерил их пыл. Надо было подождать распоряжений капитана. К чему топить испанца, если можно захватить его?
Впрочем, на мостике уже были расставлены стрелки. Подойдя к противнику на расстояние выстрела и нисколько не заботясь о том, что орудия испанской шхуны могут задеть бриг корсаров, Фламанко отдал команду «целься!».
Тотчас же флаг Испании пополз вниз.
Шхуна сдалась без боя. Оливье подозвал Турмантена.
— Остальное я поручаю тебе, — сказал он другу. — Поднимись на борт и будь беспощаден. Не оставляй ничего ценного и реши, как поступить с этими людьми, которые повели себя столь недостойно, выдав нам девушек… Я же займусь этими несчастными, чей плач надрывает мне сердце.
— На этот раз я могу не терзать себя сомнениями, — сказал себе Турмантен.
«Звезда морей», лавируя, дабы поймать парусами переменчивый ветер, медленно шла к Санто-Доминго. Корабль был перегружен, он даже дал крен на правый борт, столь велика была добыча, доставшаяся корсарам на испанской шхуне. Помимо судна, этим невоспитанным испанцам были оставлены лишь рубахи, штаны, несколько бочек с водой и немного сушеного мяса и сухарей. К тому же их заставили самих перегрузить на корабль флибустьеров все, что представляло хоть какую-нибудь ценность или интерес.
Команда любила его за вежливое обхождение, а также за то, что он нашел способ сделать их богатыми, не подвергая опасности их жизни, или, как говорили среди флибустьеров, «не дырявя понапрасну шкуры». Уважительное отношение к противнику, введенное в обиход дворянином из Пуату, немало способствовало тому, что уже через шесть месяцев Фламанко и Турмантен стали обладателями довольно значительного состояния.
Но Оливье никогда не забывал о своей дочери и постоянно испытывал страх, что она, будучи проданной на Тортугу, попадет туда в его отсутствие и станет добычей корсаров или буканьеров.
Напрасно его друг Турмантен утешал его:
— Послушай моего совета: успокойся! Ты стал знаменит, Береговое братство признало тебя, черт побери! Тебе повинуются. Если твою дочь действительно продадут и отправят сюда, то у тебя вполне хватит средств или купить ее самому, или же выкупить у того, кто захотел бы завладеть ею.
— Но, любезный мой Турмантен, а вдруг ее привезут сюда, когда я буду в море? Попав в шторм, мы можем оказаться в ловушке или же в тумане наскочить на мель… Что до нашей вежливости, так она хороша до поры до времени… Я отнюдь не считаю, что наши пушки должны всегда молчать, придет пора — и они заговорят, а я вместе со всеми пойду на абордаж… И как знать, что ждет меня в этих будущих боях…
И тут Турмантен неожиданно воскликнул:
— Придумал! Я знаю, как все устроить.
Но сколько Оливье ни расспрашивал его, он больше ничего не сказал.
Через два дня Турмантен радостно заявил другу:
— Нас ждет губернатор! Он непременно наговорит тебе кучу комплиментов, потому что Монбар все уши ему прожужжал, рассказывая о тебе.
Жан Дюкасс, сорокадвухлетний губернатор Тортуги, был морским офицером. Уже больше года он представлял на острове власть французского короля. Авторитет его, изначально весьма высокий, за это время еще более возрос.
Родившись в Беарне, он с самого детства полюбил море; когда ему исполнилось четырнадцать лет, он, не имея более возможности противиться голосам морских сирен-соблазнительниц[47], поступил во флот. Самую большую радость он испытал в двадцать девять лет, когда сам король назначил его капитаном одного из своих военных кораблей.
Капитан Дюкасс обосновался в Порт де Ла Тортю, ибо в Бас-Тере, главном портовом городе острова, являвшемся резиденцией Берегового братства и местом обитания большинства жителей, не было дома, приличествующего губернатору.
Город Порт де Ла Тортю — если только это гордое слово можно применить к вышеуказанному поселению — состоял из нескольких десятков хижин, сооруженных из досок и покрытых ветками кустарника (в этих хижинах жили буканьеры), а также немногочисленных «домов».
Основу этих домов составляли спиленные стволы толстых деревьев, разветвлявшиеся на конце в виде вил. «Вилы» вкапывались в землю остриями вверх и на эти острия укладывали стволы потоньше и большие ветви; полученный таким образом настил именовался крышей, или гребнем. Вокруг вкапывали столбики пониже, прибивали к ним поперечные деревянные перекладины и возводили нечто вроде глухого забора. Затем пол устилали пальмовыми листьями или тростником, и работа считалась оконченной.
Интересно, что обитатели этих домов не спали в них, а ночевали под открытым небом, поближе к плетеной изгороди, обычно окружавшей подобное жилище. Спальное место представляло собой огромный тюфяк, набитый сухими банановыми листьями и уложенный на вбитые в землю чурбачки, — так, чтобы своеобразное ложе располагалось на высоте двух-трех футов над землей. Сверху натягивали полотняный тент, защищавший от палящей жары во время сиесты и от первых лучей утреннего солнца.
По сравнению с Бас-Тером селение, где проживал капитан Дюкасс, являло собой образец роскоши и комфорта.
Губернатор носил парик, богато расшитый камзол, шелковые чулки и шпагу на роскошной перевязи — казалось, что он собирается отправиться в Версаль или по крайней мере на свидание к даме сердца.
Он необычайно благосклонно принял Турмантена и Оливье. Пригласив своих гостей сесть, он приказал принести прохладительные напитки, а затем обратился к шевалье де Сову. Речь и манеры Жана Дюкасса резко отличались от тех, которые были приняты среди членов Берегового братства.
— Сударь, я много слышал о вас от господина Монбара и, признаться, вы уже успели снискать мою симпатию. Я сожалею, что вам пришлось претерпеть столько злоключений, восхищаюсь вашим мужеством и разделяю вашу нелюбовь к кровопролитию. И мне горько сознавать, что столь галантный дворянин, такой опытный и отважный моряк пребывает в постоянной печали. Быть разлученным с нежно любимой дочерью, совсем еще ребенком, несомненно, более мучительно, нежели потерять жену или возлюбленную. Утешьтесь же. Мне кажется, что скоро вы сможете увидеть вашу несравненную Армель!
С этого момента беседа приняла характер не только утонченный, но и дружеский, что, разумеется, не могло оставить равнодушным Оливье де Сова. Кроме Турмантена, никогда не забывавшего, что он — виконт Гастон де Варкур, у дворянина из Пуату не было здесь приятных и равных ему по рождению и по духу собеседников. Корсары с Тортуги обычно не отличались ни изысканностью манер, ни благородством происхождения.
Капитан Дюкасс сообщил друзьям ценные сведения.
— Несколько недель назад я получил сообщения из Версаля, а также от барона де Пуанти. Этот офицер отличается многими достоинствами… Благодаря своей отваге он был поставлен во главе эскадры, его ценят такие опытные флотоводцы, как Дюкен и граф де Турвиль. К недостаткам сего господина относят непомерное честолюбие, отчего его так же знают, как безжалостного интригана, любой ценой стремящегося к почестям и богатству. Он вбил себе в голову осуществить поистине грандиозный, но безумный план: отвоевать у Испании ее колонии в Америке и водрузить на этих землях королевский стяг с лилиями. Похоже, что Кабинет, заседающий в Версале, имеет иное мнение об этом плане и не находит его неосуществимым, хотя и признает, что пока у них для этого недостает средств. Если, паче чаяния, они все же решат осуществить его, я отправлю во Францию верного человека рассказать его величеству все, что тот обязан знать. Мой посланник получит четкие и точные инструкции относительно вашей дочери. Он непременно отыщет мадемуазель де Сов и привезет ее к отцу.
Оливье вышел от губернатора сияющим; впервые за все время их знакомства Турмантен увидел радость на лице друга. Наконец-то надежда, много месяцев назад покинувшая Оливье, снова коснулась его своим крылом!
Спустя несколько дней «Звезда морей» скользила по океанской глади, направляясь в сторону Мексиканского залива. Свежий ветер надувал паруса брига, выискивающего очередную добычу. Турмантена, по обыкновению, одолевали сомнения.
— До сих пор нам слишком везло, — говорил он Оливье, который, привыкнув к подобным словам, лишь пожимал плечами. — Ни одной жертвы, ни одного убитого испанца…
Турмантен не договорил.
Наблюдатель просигналил, что он заметил корабль.
— Что же, давайте научим его вежливости! — скомандовал Оливье.
Поднеся рупор ко рту, он стал отдавать обычные распоряжения.
Но враг оказался недоверчивым. Может быть, в подзорную трубу он заметил, что на мачте «Звезды морей» развевается флаг Берегового братства — белое полотнище, разделенное на клетки, в каждой из которых была изображена черная черепаха, что одновременно напоминало и о Франции, и о пристанище корсаров — острове Тортуга? Так или иначе, но неизвестное судно облачилось в убранство из парусов и попыталось спастись бегством. Оливье улыбнулся:
— Капитан этого корабля — опытный моряк, но и мы не первый день плаваем в здешних водах!
Он встал к штурвалу и приказал поднять все паруса. Неожиданно капитан Турмантен привлек внимание Оливье к морской глади:
— Эти мерзавцы спустили шлюпку… Интересно, зачем это?
— Возможно, здесь кроется какая-то ловушка для нас, — ответил Фламанко. — Но мы будем осторожны.
И он направил корабль прямо на шлюпку.
В лодке сидели совсем юные девушки, испускавшие горестные вопли и заламывавшие руки от отчаяния. Две из них, удерживаемые своими товарками, бились в нервном припадке.
— Трусы! — прорычал Оливье. — Они решили откупиться от нас, предложив столь сладостную добычу! Так неужели мы будем церемониться с такими негодяями? Нет, здесь может быть только один ответ…
Турмантен все понял и исчез.
«Звезда морей», оставив позади шлюпку, где рыдали прелестные создания, развернулась правым бортом к испанцу, и над океанскими волнами разнесся громовой голос Турмантена:
— Огонь!
Бриг, изрыгнув ядра и пламя, окутался дымом. Когда дым рассеялся, Фламанко радостно закричал:
— Превосходно! У них поврежден руль.
Внизу, возле пушек правого борта, обнаженные до пояса канониры лихорадочно прочищали жерла после выстрела. Впервые с тех пор как они плавали под командой капитана Фламанко, им пришлось вернуться к их прежним обязанностям, и теперь они с наслаждением вдыхали пьянящий запах пороховой гари. Корсары со смехом крикнули:
— Готово, командир! Заряжать?
Однако Турмантен умерил их пыл. Надо было подождать распоряжений капитана. К чему топить испанца, если можно захватить его?
Впрочем, на мостике уже были расставлены стрелки. Подойдя к противнику на расстояние выстрела и нисколько не заботясь о том, что орудия испанской шхуны могут задеть бриг корсаров, Фламанко отдал команду «целься!».
Тотчас же флаг Испании пополз вниз.
Шхуна сдалась без боя. Оливье подозвал Турмантена.
— Остальное я поручаю тебе, — сказал он другу. — Поднимись на борт и будь беспощаден. Не оставляй ничего ценного и реши, как поступить с этими людьми, которые повели себя столь недостойно, выдав нам девушек… Я же займусь этими несчастными, чей плач надрывает мне сердце.
— На этот раз я могу не терзать себя сомнениями, — сказал себе Турмантен.
«Звезда морей», лавируя, дабы поймать парусами переменчивый ветер, медленно шла к Санто-Доминго. Корабль был перегружен, он даже дал крен на правый борт, столь велика была добыча, доставшаяся корсарам на испанской шхуне. Помимо судна, этим невоспитанным испанцам были оставлены лишь рубахи, штаны, несколько бочек с водой и немного сушеного мяса и сухарей. К тому же их заставили самих перегрузить на корабль флибустьеров все, что представляло хоть какую-нибудь ценность или интерес.