Страница:
— Что ж, сударыня, — заключила Сюзон, — делайте так, как вам сердце подсказывает… Ведь и вправду тем, кто больше всего дорог вам, в Италии будет безопаснее, чем во Франции.
— Ах, Сюзон, — снова вздохнула Дория, — твои рассуждения справедливы. Но нам так не хочется огорчать герцога!
В тот же вечер простодушная горничная без всякого злого умысла пересказала Антуану этот разговор. Пейроль прикинулся, будто болтовня невесты ничуть не занимает его, и небрежно отмахнулся.
— Терпеть не могу женских сплетен! — сказал он. — Иди-ка лучше сюда да поцелуй меня, моя красавица!
На утро он отыскал своего хозяина и в укромном уголке передал ему слова Сюзон.
— Вот и чудесно! — обрадовался Гонзага. — Я едва не умер здесь от тоски и скуки. И как только удалось мне выдержать эти нескончаемые две недели?! Хозяин — деревенский простофиля, кузина невыносимо добродетельна, а мальчонка только и умеет, что пищать да реветь! — И, доверительно положив руку на плечо Антуану, он объявил: — Отправляйся в По, купишь мне там любую безделицу. Да смотри — в первой же лавке не бери, походи по городу, загляни в несколько трактиров… Можешь даже поколотить какого-нибудь мужлана… Главное, чтобы в городе тебя запомнили как человека герцога Мантуанского. Потом покупай что придется и уезжай…
— Куда, государь?
Гонзага указал на вершины, закрытые черными тучами:
— Туда, высоко в горы… Возьми побольше золота — сейчас его у меня много. Отыщи там нескольких молодцов понадежнее — французов ли, испанцев — неважно, лишь бы жили не в ладах с законом… контрабандистов, к примеру. Им не часто приходится видеть луидоры. Будь осторожен, ни в коем случае не забывай, что они люди гордые, и остерегайся оскорбить их. Все они готовы на убийство, но любят, чтобы к ним относились с уважением. Предупреди, что их услуги вот-вот понадобятся.
Понятно? Тогда иди и собирайся в дорогу. Вернешься через три дня, а я тем временем все здесь подготовлю. Торопись!
VIII
X
— Ах, Сюзон, — снова вздохнула Дория, — твои рассуждения справедливы. Но нам так не хочется огорчать герцога!
В тот же вечер простодушная горничная без всякого злого умысла пересказала Антуану этот разговор. Пейроль прикинулся, будто болтовня невесты ничуть не занимает его, и небрежно отмахнулся.
— Терпеть не могу женских сплетен! — сказал он. — Иди-ка лучше сюда да поцелуй меня, моя красавица!
На утро он отыскал своего хозяина и в укромном уголке передал ему слова Сюзон.
— Вот и чудесно! — обрадовался Гонзага. — Я едва не умер здесь от тоски и скуки. И как только удалось мне выдержать эти нескончаемые две недели?! Хозяин — деревенский простофиля, кузина невыносимо добродетельна, а мальчонка только и умеет, что пищать да реветь! — И, доверительно положив руку на плечо Антуану, он объявил: — Отправляйся в По, купишь мне там любую безделицу. Да смотри — в первой же лавке не бери, походи по городу, загляни в несколько трактиров… Можешь даже поколотить какого-нибудь мужлана… Главное, чтобы в городе тебя запомнили как человека герцога Мантуанского. Потом покупай что придется и уезжай…
— Куда, государь?
Гонзага указал на вершины, закрытые черными тучами:
— Туда, высоко в горы… Возьми побольше золота — сейчас его у меня много. Отыщи там нескольких молодцов понадежнее — французов ли, испанцев — неважно, лишь бы жили не в ладах с законом… контрабандистов, к примеру. Им не часто приходится видеть луидоры. Будь осторожен, ни в коем случае не забывай, что они люди гордые, и остерегайся оскорбить их. Все они готовы на убийство, но любят, чтобы к ним относились с уважением. Предупреди, что их услуги вот-вот понадобятся.
Понятно? Тогда иди и собирайся в дорогу. Вернешься через три дня, а я тем временем все здесь подготовлю. Торопись!
VIII
КАК ГОНЗАГА ВСТУПИЛ В ПРАВА НАСЛЕДСТВА
Опасения, которыми Дория де Лагардер поделилась с Сюзон Бернар, а та — по простоте душевной — со своим мнимым женихом, были использованы коварным герцогом Мантуанским в своих целях.
Поняв причины, заставлявшие Лагардеров колебаться, Карл-Фердинанд начал действовать.
Часто, целуя малыша Анри, он вздыхал и шептал с тревогой и горечью:
— Бедный мой ангелочек! Король так честолюбив… Страшно подумать… ох уж эти бесконечные войны! Нет, все же величайшее из благ это жизнь! Племянник, не дай тебе Бог изведать ужасы войны! Но ведь ты будешь принадлежать королю Франции!..
Рене вздрагивал от этих слов. Сына он любил безумно, до обожания, однако же он был человек военный. В его жилах текла горячая кровь, и он полагал, что Лагардерам суждено не только носить, но и как можно чаще обнажать шпагу. Столько его родичей сражалось и полегло на поле брани, что мысль о подобном конце для сына казалась ему хотя и грустной, но все же вполне естественной. Он думал так: «Карл-Фердинанд, конечно, не трус. Просто он, как и все в тех землях, — солдат для парадов. Он наверняка считает, что шпага — это только украшение. Но не таковы мы, Лагардеры!»
Однако Дория, прочитай она мысли мужа, не согласилась бы с его рассуждениями. Ей рисовалось поле боя, освещенное кроваво-красными лучами закатного солнца. Там, среди окоченевших трупов и молящих о помощи раненых, лежит ее Анри, ее бесценное сокровище — бледный, мундир изорван и запачкан кровью, — а рядом стоит, опустив грустную морду, его конь…
— Ах, — вздыхала она, — пускай он лучше будет герцогом в Гвасталле, нежели пэром во Франции! Нет, я не допущу, чтобы моего сына убили!
Материнские чувства взяли в ней верх, и она предложила своему зятю следующее:
— Можно сделать вот как. Мы с мужем отдаем вам титул и права, признанные за нами парижским парламентом, и вы получаете Гвасталльское герцогство. Мы с Рене и Анри селимся во дворце моего покойного отца, причем вы даете нам хорошую ренту, чтобы сын наш был обеспечен, — на этом я настаиваю особо… Раз вы полагаете, милый кузен, что моя дорогая сестрица Винчента не сможет подарить вам наследника, то вы завещаете все своему племяннику. Согласны ли вы на это, мой друг?
Разумеется, Карл-Фердинанд был согласен! Предложение Дории устраивало всех. Только вот… что скажет король?
— Я не сомневаюсь, — отвечала Дория, — что его величество одобрит наши намерения. Мы же знаем: Людовик XIV не любитель напрасного кровопролития. Он ничего не делает без причины и за оружие берется лишь затем, чтобы защитить свое государство или своих подданных. Итальянские дела не касаются его напрямую.
Гонзага спросил еще:
— А что скажет Рене?
Но белокурая красавица только рассмеялась — муж боготворит ее и, конечно же, согласится на все!
В тот же вечер Дория де Лагардер — она была дочерью Евы, а потому ловким дипломатом — без труда убедила супруга в том, что он сам придумал этот хитроумный ход. Рене хотел своей семье только блага, и договор с герцогом Мантуанским пришелся ему по душе.
Его жена воротится на свою прекрасную родину, обретет прежнее положение в свете, прежних друзей — они будут жить вдвоем без забот и тревог, уверенные, что их сын не погибнет на войне и получит баснословное Гвасталльское наследство.
На другой день свояки уселись за стол друг против друга и составили проект соглашения, которое Гонзага должен был передать на утверждение Королю-Солнце. Обговорив все, они скрепили документ своими подписями и печатями.
Тем же вечером Гонзага вошел в комнату к своему сообщнику, успевшему уже вернуться после трехдневной отлучки, со зловещей улыбкой протянул ему документ и сказал:
— Ну-ка, плут, прочти, поклонись мне пониже и признай, что я таки оказался похитрее тебя!
Пейроль проглядел бумагу и согнулся в глубоком поклоне:
— Признаю себя побежденным, государь! Только не знаю, чем более тут следует восхищаться — вашей ловкостью или же простодушием ваших… хм… благородных родичей.
Гонзага счел нужным похвалиться:
— Я вложил сюда все силы. Это настоящее произведение искусства!
— Вы совершенно правы, — поддакнул мошенник. — С этой бумагой, монсеньор, вам не страшны никакие суды, никакие обвинения!
Гонзага повернулся к нему спиной и с презрением бросил через плечо:
— А ты только и можешь, что в открытые двери ломиться! Дальше все пойдет само собой!
Он хотел было горделиво удалиться, но Пейроль несмело остановил его. Антуан, сам того не ожидая, привязался к Сюзон… Запинаясь, он спросил:
— Поскольку ваша светлость предусмотрел все случайности и Лагардеры добровольно отказались от Гвасталльского герцогства, надо ли непременно обращаться к этим… головорезам?
Карл-Фердинанд расхохотался. Подойдя с надменным видом чуть ли не вплотную к собеседнику, он прошептал:
— Ты же читал! Ты что, ничего не понял? Ведь там написано, что я обязуюсь платить этим чертовым Лагардерам чуть ли не королевскую ренту, да еще завещаю герцогские права их сыну — потомку каких-то помещиков! Думаешь, я вот так, за здорово живешь, отдам этим людям половину доходов, а себе оставлю какие-то жалкие гроши? Плохо же ты меня знаешь! Не бывать этому гасконскому щенку Гвасталльским герцогом! А от Винченты я скоро избавлюсь — может, разведусь, может… Короче говоря, избавлюсь, женюсь на девушке в моем вкусе — белокурой, похожей на кузину Дорию, и возьму за ней огромное приданое!
Пейроль снова низко поклонился:
— Я давно понял, что служу великому и весьма дальновидному государю.
Гонзага сухо кивнул и вернулся к себе. Он думал: «Хорошо, что конец уже близок. Рядом с Дорией я схожу с ума… Как жаль, что нельзя уничтожить только ее мужа и сына, а эту роскошную женщину оставить себе!»
Два дня спустя герцог Мантуанский и Антуан де Пейроль садились на коней, а Сюзон Бернар, укрывшись за занавеской, смотрела на них нежным взглядом и утирала слезы.
Они уезжали якобы в Версаль.
Рене предложил немного проводить их, но Карл-Фердинанд вскричал:
— Даже и не думайте! Будьте благоразумны! Вам завтра предстоит отправляться в дальнюю дорогу, так что нужно поберечь силы. Давайте же, Рене, обнимемся на прощание!
Дория подставила кузену щечку — и очень удивилась, когда тот в ответ холодно поднес к губам ее руку.
Гонзага упрекал себя: «Очень плохо! Я все еще не разлюбил ее… Похоже, я не успокоюсь, покуда она не умрет. Тогда только удастся мне позабыть мою белокурую кузину…»
Итак, следуя совету герцога Мантуанского, Рене и Дория де Лагардер собрались в дорогу. Муж и жена едут верхом, а маленький Анри вместе с верной Сюзон Бернар путешествуют в карете.
В порту все сядут на корабль и направятся в Ливорно, а оттуда через Болонью, Модену и Парму — в Гвасталлу. Этот маршрут хорошо знаком чете Лагардеров — когда-то они выбрали его для своего свадебного путешествия…
В те времена дороги, особенно вдали от больших городов, были очень и очень небезопасны, поэтому позади следуют трое нанятых Рене де Лагардером могучих беарнцев, трое бывших королевских солдат, настоящих исполинов — верхом на лошадях, с пистолетами в руках и палашами на боку. Все они местные уроженцы, и нет причин сомневаться в их преданности.
Дория — в мужском наряде и вооруженная шпагой — радостно и бесстрашно смеется:
— Милый, нам не пристало никого бояться: твоя жена в драке не оплошает и сумеет постоять за себя!
Сюзон, чтобы прогнать печаль, поет старые беарнские песни. Она грезит о женихе. Ей нравится путешествовать, а пуще того — мысленно рисовать картины счастливой жизни в Гвасталле, где через несколько недель будет сыграна ее свадьба с Антуаном де Пейролем.
Как же благодарна она герцогу Мантуанскому! Этот великодушный вельможа сам предложил своим родственникам без промедления, не дожидаясь его возвращения из Версаля, вступить во владение Гвасталльским герцогством. Тогда, мол, ему легче будет говорить с горделивым Бурбоном.
— Ваше величество, — сможет сказать он, — приговор парижского парламента исполнен. Прочее зависит от воли Вашего величества. Вот проект соглашения, которое мы с Лагардерами передаем вам для одобрения — или же неодобрения…
Скоро стемнеет. Полиловевшие высокие вершины закрывают солнце. По долинам, где шумно кипят бешеные потоки, ползет густой туман.
Дышать все труднее: вот-вот грянет гроза, тяжелые, набухшие дождем тучи опускаются ниже и ниже, будто стремятся соединиться со стелющимися по-над землей туманами.
Еще полчаса, и дорога тонет в темноте. Лошади замирают на месте.
Рене находится по правую руку от кареты. Беарнцы спрашивают его:
— Что будем делать?
Молодой человек задумывается. До Лурда, где можно найти если не гостиницу, то хотя бы комнату для женщин с малышом, еще два часа езды. Но в горах гроза особенно опасна: страшна молния, страшны поваленные деревья, оползни…
Лагардер не успевает принять решение — до него доносится пронзительный женский вопль:
— Рене! Сюда! На помощь!
Что правда, то правда: отец малыша Анри и впрямь имел, как и многие счастливые мужья, скверную привычку «смотреть на все глазами жены», как говорится в народе. Но это вовсе не мешало ему оставаться одной из лучших шпаг Европы. Гонзага прекрасно знал о талантах Рене-фехтовальщика: когда-то им приходилось мериться силой на Гвасталльских турнирах. Памятуя об этом, Карл-Фердинанд решил взять на службу четырех молодцов — тех самых, что нанял его сообщник в день похорон Сезара де Пейроля.
Эта компания стоила благородному герцогу очень недешево.
Бретеры[19] любили хороших коней и модное платье. Будучи дворянами, они требовали высокой платы и не позволяли дурно с собой обращаться. Но зато они были истинными мастерами клинка — записными дуэлянтами, известными во всей Италии. В фехтовании секретов для них не существовало.
Можно было положиться и на их умение молчать.
Кстати сказать, они жили по своему кодексу чести — и за все блага мира не встретили бы пулей человека, вооруженного одной лишь рапирой.
Покуда Карл-Фердинанд расточал в поместье Лагардеров родственные ласки и расставлял погибельные сети, его наемные убийцы укрывались в горах и смертельно скучали. Им недоставало привычных прелестей итальянской жизни: ведь одно-два убийства — и бретер может целый месяц жить в свое удовольствие, кутить, играть в бассет, ухаживать за красотками, ночевать в чистой траттории… короче говоря, предаваться всем смертным грехам и притом аккуратнейшим образом посещать церковь.
Пейроль появился как раз вовремя: молодцы заявили ему, что еще день-другой и они нарушили бы соглашение и вернулись домой.
Наш приятель утешил их:
— Отдых кончился, вы срочно нужны герцогу. Как только дело будет сделано, он рассчитается с вами, и вы немедленно исчезнете. Впрочем, можете быть уверены: вернувшись в Гвасталлу, герцог не забудет вашей службы и непременно заплатит вам еще.
Четверка приободрилась.
Маленький отряд скакал по горным тропам, где закружилась бы голова даже у мула. Путь указывали контрабандист и беглый каторжник, которые вели остальных к месту задуманного преступления.
В лесу они встретились с бандитами, нанятыми Пейролем несколько дней назад. Эти разбойники не хотели, чтобы их видели даже в какой-нибудь захолустной деревушке: встреча с королевским правосудием грозила им множеством неприятностей.
Их было десятеро — десять грубых мужланов, истинных зверей по натуре. За поясом у каждого торчал длинный нож, за спиной висел большой мушкет, а в кармане лежала праща — бесшумное и надежное оружие. Каждый из них мог уложить кулаком быка.
В честь Пейроля они даже немного приоделись. Этот тощий верзила платил щедро и в срок, так что деньги они собирались отработать честно.
Ночевали убийцы в лесу, прямо на земле, завернувшись в плащи. Итальянцы — люди изнеженные и не привыкшие к холоду — дрожали и ругались на чем свет стоит, но выбирать не приходилось…
Утром Пейроль важно объявил своим людям:
— По двое или по трое спускаемся в деревню и завтракаем; подкрепившись, собираемся здесь через два часа. Будьте осторожны!
В деревне Антуан встретился с переодетым Гонзага. Узнал он его без труда: герцог накинул пастушеский плащ, но не смог скрыть ни гордой осанки, ни величественной поступи, ни холеных рук. Карл-Фердинанд был взволнован и очень бледен.
— Если их не остановить, — сказал он, — сегодня вечером они будут здесь.
Пейроль взглянул на руки герцога и заметил, что они дрожат.
— Вы обеспокоены, монсеньор?
— Это нимало тебя не касается, — отвечал герцог. — Позаботься-ка лучше о том, чтобы мы могли немедленно выехать им навстречу.
Теперь настал черед Антуана вздрогнуть. Ему претила сама мысль о нападении среди бела дня: могут увидеть, услышать… В его воображении замаячила плаха.
— Надо все предусмотреть, ваша светлость. Вдруг кто-нибудь придет им на помощь — что тогда будет с нами? Свидетели в таком деле ни к чему!
Герцогу пришлось принять его план. Они поедут следом за Лагардерами по горным тропам и нападут на них в тот момент, который сочтут для себя наиболее безопасным.
За час до захода солнца один из контрабандистов, имевший зоркие глаза, указал на путников внизу, в ущелье, и сказал Пейролю:
— Пора, как бы не опоздать. Грозы здесь не будет, однако вот-вот сгустится туман. Давайте спускаться, нас никто не увидит и не услышит… Скоро все будет кончено.
Роли были распределены заранее. Бандиты нападут на охрану, бретеры — на Рене де Лагардера, а герцог с Пейролем, надев маски, станут ждать поблизости и при необходимости вмешаются.
Карл-Фердинанд повторил свой приказ:
— Действовать быстро и беспощадно!
Повторяя про себя жестокие слова герцога, «жених» Сюзон вспоминал свою пылкую подружку и от ужаса стучал зубами. Но он отлично осознавал и другое: нельзя, чтобы хорошенькая горничная уцелела в предстоящей бойне, — слишком уж многое ей известно. Он как раз воображал себя во дворе замка По — помост, топор палача, любопытные зрители… — когда Карл-Фердинанд сильно толкнул его локтем в бок и тем самым отогнал тягостные видения.
Настала пора действовать. Лагардеры и их спутники были внезапно и бесшумно атакованы. Как вы помните, Рене, опустив голову, размышлял над тем, где же им остановиться, поэтому и не заметил появления врагов. Из задумчивости его вывел крик жены:
— Рене! Сюда! На помощь!
На Дорию напали четверо бретеров — из-за мужского платья они приняли ее за Рене.
Храбрая женщина тотчас выхватила шпагу. Она фехтовала умело и хладнокровно. Наследница Гонзага сражалась, защищая жизнь сына и свою собственную, и бормотала сквозь стиснутые зубы:
— Негодяи! Убийцы!
Пейроль и Карл-Фердинанд лицом к лицу встретились с Рене: он напал на них первым. Шпага Антуана отлетела в сторону; затем Лагардер пришпорил лошадь и сбил с ног герцога, который со стоном упал на землю. Рене помчался вперед, спеша на помощь жене. Сюзон Бернар побоялась покинуть карету и, прижав к груди малыша, без умолку вопила.
Герцог Мантуанский смог оценить фехтовальное искусство своего свояка. Шпага Рене встретилась с четырьмя приставленными к груди клинками — и вот уже один из наемников лежит с пронзенным горлом, а другой делает невероятный, поистине акробатический прыжок — и только этим и спасает себе жизнь. Впрочем, двое других целы и невредимы и храбро атакуют. Неудача товарищей их не обескуражила. Рене с Дорией вновь вынуждены защищаться.
Молодая женщина не забыла уроков фехтования, которые она брала когда-то в отцовском дворце: ее противник отступил. Он был пеший, и это давало путникам настолько явное преимущество, что Гонзага схватил своего сообщника за плечо и велел:
— Лошади… Стреляй!
Тот немедля достал пистолет и выстрелил — почти одновременно с герцогом. Оба коня были убиты наповал. К счастью, всадников это не застало врасплох — они успели покинуть седла прежде, чем пали благородные животные. Из груди Рене невольно вырвался боевой клич предков:
— Лагардер! Лагардер!
Туман все сгущался. Схватка продолжалась уже на земле. Бретеры отступали и вот-вот обратились бы в бегство, если бы к ним на помощь не подоспел десяток бандитов, нанятых Пейролем. Эти гиганты в пять минут покончили с тремя солдатами и, услышав звонкий голос Рене, решили расправиться и с ним.
Молодой человек успел уложить одного из убийц, неосторожно напавшего на него спереди, но тут ему в спину вошло острие испанской рапиры, и он, захлебываясь кровью, упал на землю. Дорию же оглушили ударом кулака и закололи кинжалами.
Все было кончено. Лица супругов стали спокойными и умиротворенными, неподвижные глаза глядели в ночное небо. У маленького Анри не было больше ни отца, ни матери.
Герцог Мантуанский до тех пор стоял возле своих убитых родичей, пока не спохватился: «Я чуть не забыл о наследнике!»
Гонзага повернулся в сторону кареты, откуда по-прежнему неслись пронзительные вопли Сюзон, и позвал:
— Пейроль!
— Да, монсеньор? — ответил тот, невольно побледнев.
Карл-Фердинанд кивком указал на карету:
— Их надо убить.
— Убить?! — прошептал Антуан. — Неужели обоих?
— Обоих, — подтвердил Гонзага. Он стиснул руку своего сообщника так, что тот вскрикнул от боли, и беспощадно добавил: — Болван! Ты что, хочешь из-за этой девки лишиться головы? — Он взял Антуана за воротник и хорошенько встряхнул: — Ступай! Это приказ!
Пейроль, шатаясь, как пьяный, побрел, куда ему было велено. Стоял страшный холод, но он обливался потом…
Поняв причины, заставлявшие Лагардеров колебаться, Карл-Фердинанд начал действовать.
Часто, целуя малыша Анри, он вздыхал и шептал с тревогой и горечью:
— Бедный мой ангелочек! Король так честолюбив… Страшно подумать… ох уж эти бесконечные войны! Нет, все же величайшее из благ это жизнь! Племянник, не дай тебе Бог изведать ужасы войны! Но ведь ты будешь принадлежать королю Франции!..
Рене вздрагивал от этих слов. Сына он любил безумно, до обожания, однако же он был человек военный. В его жилах текла горячая кровь, и он полагал, что Лагардерам суждено не только носить, но и как можно чаще обнажать шпагу. Столько его родичей сражалось и полегло на поле брани, что мысль о подобном конце для сына казалась ему хотя и грустной, но все же вполне естественной. Он думал так: «Карл-Фердинанд, конечно, не трус. Просто он, как и все в тех землях, — солдат для парадов. Он наверняка считает, что шпага — это только украшение. Но не таковы мы, Лагардеры!»
Однако Дория, прочитай она мысли мужа, не согласилась бы с его рассуждениями. Ей рисовалось поле боя, освещенное кроваво-красными лучами закатного солнца. Там, среди окоченевших трупов и молящих о помощи раненых, лежит ее Анри, ее бесценное сокровище — бледный, мундир изорван и запачкан кровью, — а рядом стоит, опустив грустную морду, его конь…
— Ах, — вздыхала она, — пускай он лучше будет герцогом в Гвасталле, нежели пэром во Франции! Нет, я не допущу, чтобы моего сына убили!
Материнские чувства взяли в ней верх, и она предложила своему зятю следующее:
— Можно сделать вот как. Мы с мужем отдаем вам титул и права, признанные за нами парижским парламентом, и вы получаете Гвасталльское герцогство. Мы с Рене и Анри селимся во дворце моего покойного отца, причем вы даете нам хорошую ренту, чтобы сын наш был обеспечен, — на этом я настаиваю особо… Раз вы полагаете, милый кузен, что моя дорогая сестрица Винчента не сможет подарить вам наследника, то вы завещаете все своему племяннику. Согласны ли вы на это, мой друг?
Разумеется, Карл-Фердинанд был согласен! Предложение Дории устраивало всех. Только вот… что скажет король?
— Я не сомневаюсь, — отвечала Дория, — что его величество одобрит наши намерения. Мы же знаем: Людовик XIV не любитель напрасного кровопролития. Он ничего не делает без причины и за оружие берется лишь затем, чтобы защитить свое государство или своих подданных. Итальянские дела не касаются его напрямую.
Гонзага спросил еще:
— А что скажет Рене?
Но белокурая красавица только рассмеялась — муж боготворит ее и, конечно же, согласится на все!
В тот же вечер Дория де Лагардер — она была дочерью Евы, а потому ловким дипломатом — без труда убедила супруга в том, что он сам придумал этот хитроумный ход. Рене хотел своей семье только блага, и договор с герцогом Мантуанским пришелся ему по душе.
Его жена воротится на свою прекрасную родину, обретет прежнее положение в свете, прежних друзей — они будут жить вдвоем без забот и тревог, уверенные, что их сын не погибнет на войне и получит баснословное Гвасталльское наследство.
На другой день свояки уселись за стол друг против друга и составили проект соглашения, которое Гонзага должен был передать на утверждение Королю-Солнце. Обговорив все, они скрепили документ своими подписями и печатями.
Тем же вечером Гонзага вошел в комнату к своему сообщнику, успевшему уже вернуться после трехдневной отлучки, со зловещей улыбкой протянул ему документ и сказал:
— Ну-ка, плут, прочти, поклонись мне пониже и признай, что я таки оказался похитрее тебя!
Пейроль проглядел бумагу и согнулся в глубоком поклоне:
— Признаю себя побежденным, государь! Только не знаю, чем более тут следует восхищаться — вашей ловкостью или же простодушием ваших… хм… благородных родичей.
Гонзага счел нужным похвалиться:
— Я вложил сюда все силы. Это настоящее произведение искусства!
— Вы совершенно правы, — поддакнул мошенник. — С этой бумагой, монсеньор, вам не страшны никакие суды, никакие обвинения!
Гонзага повернулся к нему спиной и с презрением бросил через плечо:
— А ты только и можешь, что в открытые двери ломиться! Дальше все пойдет само собой!
Он хотел было горделиво удалиться, но Пейроль несмело остановил его. Антуан, сам того не ожидая, привязался к Сюзон… Запинаясь, он спросил:
— Поскольку ваша светлость предусмотрел все случайности и Лагардеры добровольно отказались от Гвасталльского герцогства, надо ли непременно обращаться к этим… головорезам?
Карл-Фердинанд расхохотался. Подойдя с надменным видом чуть ли не вплотную к собеседнику, он прошептал:
— Ты же читал! Ты что, ничего не понял? Ведь там написано, что я обязуюсь платить этим чертовым Лагардерам чуть ли не королевскую ренту, да еще завещаю герцогские права их сыну — потомку каких-то помещиков! Думаешь, я вот так, за здорово живешь, отдам этим людям половину доходов, а себе оставлю какие-то жалкие гроши? Плохо же ты меня знаешь! Не бывать этому гасконскому щенку Гвасталльским герцогом! А от Винченты я скоро избавлюсь — может, разведусь, может… Короче говоря, избавлюсь, женюсь на девушке в моем вкусе — белокурой, похожей на кузину Дорию, и возьму за ней огромное приданое!
Пейроль снова низко поклонился:
— Я давно понял, что служу великому и весьма дальновидному государю.
Гонзага сухо кивнул и вернулся к себе. Он думал: «Хорошо, что конец уже близок. Рядом с Дорией я схожу с ума… Как жаль, что нельзя уничтожить только ее мужа и сына, а эту роскошную женщину оставить себе!»
Два дня спустя герцог Мантуанский и Антуан де Пейроль садились на коней, а Сюзон Бернар, укрывшись за занавеской, смотрела на них нежным взглядом и утирала слезы.
Они уезжали якобы в Версаль.
Рене предложил немного проводить их, но Карл-Фердинанд вскричал:
— Даже и не думайте! Будьте благоразумны! Вам завтра предстоит отправляться в дальнюю дорогу, так что нужно поберечь силы. Давайте же, Рене, обнимемся на прощание!
Дория подставила кузену щечку — и очень удивилась, когда тот в ответ холодно поднес к губам ее руку.
Гонзага упрекал себя: «Очень плохо! Я все еще не разлюбил ее… Похоже, я не успокоюсь, покуда она не умрет. Тогда только удастся мне позабыть мою белокурую кузину…»
Итак, следуя совету герцога Мантуанского, Рене и Дория де Лагардер собрались в дорогу. Муж и жена едут верхом, а маленький Анри вместе с верной Сюзон Бернар путешествуют в карете.
В порту все сядут на корабль и направятся в Ливорно, а оттуда через Болонью, Модену и Парму — в Гвасталлу. Этот маршрут хорошо знаком чете Лагардеров — когда-то они выбрали его для своего свадебного путешествия…
В те времена дороги, особенно вдали от больших городов, были очень и очень небезопасны, поэтому позади следуют трое нанятых Рене де Лагардером могучих беарнцев, трое бывших королевских солдат, настоящих исполинов — верхом на лошадях, с пистолетами в руках и палашами на боку. Все они местные уроженцы, и нет причин сомневаться в их преданности.
Дория — в мужском наряде и вооруженная шпагой — радостно и бесстрашно смеется:
— Милый, нам не пристало никого бояться: твоя жена в драке не оплошает и сумеет постоять за себя!
Сюзон, чтобы прогнать печаль, поет старые беарнские песни. Она грезит о женихе. Ей нравится путешествовать, а пуще того — мысленно рисовать картины счастливой жизни в Гвасталле, где через несколько недель будет сыграна ее свадьба с Антуаном де Пейролем.
Как же благодарна она герцогу Мантуанскому! Этот великодушный вельможа сам предложил своим родственникам без промедления, не дожидаясь его возвращения из Версаля, вступить во владение Гвасталльским герцогством. Тогда, мол, ему легче будет говорить с горделивым Бурбоном.
— Ваше величество, — сможет сказать он, — приговор парижского парламента исполнен. Прочее зависит от воли Вашего величества. Вот проект соглашения, которое мы с Лагардерами передаем вам для одобрения — или же неодобрения…
Скоро стемнеет. Полиловевшие высокие вершины закрывают солнце. По долинам, где шумно кипят бешеные потоки, ползет густой туман.
Дышать все труднее: вот-вот грянет гроза, тяжелые, набухшие дождем тучи опускаются ниже и ниже, будто стремятся соединиться со стелющимися по-над землей туманами.
Еще полчаса, и дорога тонет в темноте. Лошади замирают на месте.
Рене находится по правую руку от кареты. Беарнцы спрашивают его:
— Что будем делать?
Молодой человек задумывается. До Лурда, где можно найти если не гостиницу, то хотя бы комнату для женщин с малышом, еще два часа езды. Но в горах гроза особенно опасна: страшна молния, страшны поваленные деревья, оползни…
Лагардер не успевает принять решение — до него доносится пронзительный женский вопль:
— Рене! Сюда! На помощь!
Что правда, то правда: отец малыша Анри и впрямь имел, как и многие счастливые мужья, скверную привычку «смотреть на все глазами жены», как говорится в народе. Но это вовсе не мешало ему оставаться одной из лучших шпаг Европы. Гонзага прекрасно знал о талантах Рене-фехтовальщика: когда-то им приходилось мериться силой на Гвасталльских турнирах. Памятуя об этом, Карл-Фердинанд решил взять на службу четырех молодцов — тех самых, что нанял его сообщник в день похорон Сезара де Пейроля.
Эта компания стоила благородному герцогу очень недешево.
Бретеры[19] любили хороших коней и модное платье. Будучи дворянами, они требовали высокой платы и не позволяли дурно с собой обращаться. Но зато они были истинными мастерами клинка — записными дуэлянтами, известными во всей Италии. В фехтовании секретов для них не существовало.
Можно было положиться и на их умение молчать.
Кстати сказать, они жили по своему кодексу чести — и за все блага мира не встретили бы пулей человека, вооруженного одной лишь рапирой.
Покуда Карл-Фердинанд расточал в поместье Лагардеров родственные ласки и расставлял погибельные сети, его наемные убийцы укрывались в горах и смертельно скучали. Им недоставало привычных прелестей итальянской жизни: ведь одно-два убийства — и бретер может целый месяц жить в свое удовольствие, кутить, играть в бассет, ухаживать за красотками, ночевать в чистой траттории… короче говоря, предаваться всем смертным грехам и притом аккуратнейшим образом посещать церковь.
Пейроль появился как раз вовремя: молодцы заявили ему, что еще день-другой и они нарушили бы соглашение и вернулись домой.
Наш приятель утешил их:
— Отдых кончился, вы срочно нужны герцогу. Как только дело будет сделано, он рассчитается с вами, и вы немедленно исчезнете. Впрочем, можете быть уверены: вернувшись в Гвасталлу, герцог не забудет вашей службы и непременно заплатит вам еще.
Четверка приободрилась.
Маленький отряд скакал по горным тропам, где закружилась бы голова даже у мула. Путь указывали контрабандист и беглый каторжник, которые вели остальных к месту задуманного преступления.
В лесу они встретились с бандитами, нанятыми Пейролем несколько дней назад. Эти разбойники не хотели, чтобы их видели даже в какой-нибудь захолустной деревушке: встреча с королевским правосудием грозила им множеством неприятностей.
Их было десятеро — десять грубых мужланов, истинных зверей по натуре. За поясом у каждого торчал длинный нож, за спиной висел большой мушкет, а в кармане лежала праща — бесшумное и надежное оружие. Каждый из них мог уложить кулаком быка.
В честь Пейроля они даже немного приоделись. Этот тощий верзила платил щедро и в срок, так что деньги они собирались отработать честно.
Ночевали убийцы в лесу, прямо на земле, завернувшись в плащи. Итальянцы — люди изнеженные и не привыкшие к холоду — дрожали и ругались на чем свет стоит, но выбирать не приходилось…
Утром Пейроль важно объявил своим людям:
— По двое или по трое спускаемся в деревню и завтракаем; подкрепившись, собираемся здесь через два часа. Будьте осторожны!
В деревне Антуан встретился с переодетым Гонзага. Узнал он его без труда: герцог накинул пастушеский плащ, но не смог скрыть ни гордой осанки, ни величественной поступи, ни холеных рук. Карл-Фердинанд был взволнован и очень бледен.
— Если их не остановить, — сказал он, — сегодня вечером они будут здесь.
Пейроль взглянул на руки герцога и заметил, что они дрожат.
— Вы обеспокоены, монсеньор?
— Это нимало тебя не касается, — отвечал герцог. — Позаботься-ка лучше о том, чтобы мы могли немедленно выехать им навстречу.
Теперь настал черед Антуана вздрогнуть. Ему претила сама мысль о нападении среди бела дня: могут увидеть, услышать… В его воображении замаячила плаха.
— Надо все предусмотреть, ваша светлость. Вдруг кто-нибудь придет им на помощь — что тогда будет с нами? Свидетели в таком деле ни к чему!
Герцогу пришлось принять его план. Они поедут следом за Лагардерами по горным тропам и нападут на них в тот момент, который сочтут для себя наиболее безопасным.
За час до захода солнца один из контрабандистов, имевший зоркие глаза, указал на путников внизу, в ущелье, и сказал Пейролю:
— Пора, как бы не опоздать. Грозы здесь не будет, однако вот-вот сгустится туман. Давайте спускаться, нас никто не увидит и не услышит… Скоро все будет кончено.
Роли были распределены заранее. Бандиты нападут на охрану, бретеры — на Рене де Лагардера, а герцог с Пейролем, надев маски, станут ждать поблизости и при необходимости вмешаются.
Карл-Фердинанд повторил свой приказ:
— Действовать быстро и беспощадно!
Повторяя про себя жестокие слова герцога, «жених» Сюзон вспоминал свою пылкую подружку и от ужаса стучал зубами. Но он отлично осознавал и другое: нельзя, чтобы хорошенькая горничная уцелела в предстоящей бойне, — слишком уж многое ей известно. Он как раз воображал себя во дворе замка По — помост, топор палача, любопытные зрители… — когда Карл-Фердинанд сильно толкнул его локтем в бок и тем самым отогнал тягостные видения.
Настала пора действовать. Лагардеры и их спутники были внезапно и бесшумно атакованы. Как вы помните, Рене, опустив голову, размышлял над тем, где же им остановиться, поэтому и не заметил появления врагов. Из задумчивости его вывел крик жены:
— Рене! Сюда! На помощь!
На Дорию напали четверо бретеров — из-за мужского платья они приняли ее за Рене.
Храбрая женщина тотчас выхватила шпагу. Она фехтовала умело и хладнокровно. Наследница Гонзага сражалась, защищая жизнь сына и свою собственную, и бормотала сквозь стиснутые зубы:
— Негодяи! Убийцы!
Пейроль и Карл-Фердинанд лицом к лицу встретились с Рене: он напал на них первым. Шпага Антуана отлетела в сторону; затем Лагардер пришпорил лошадь и сбил с ног герцога, который со стоном упал на землю. Рене помчался вперед, спеша на помощь жене. Сюзон Бернар побоялась покинуть карету и, прижав к груди малыша, без умолку вопила.
Герцог Мантуанский смог оценить фехтовальное искусство своего свояка. Шпага Рене встретилась с четырьмя приставленными к груди клинками — и вот уже один из наемников лежит с пронзенным горлом, а другой делает невероятный, поистине акробатический прыжок — и только этим и спасает себе жизнь. Впрочем, двое других целы и невредимы и храбро атакуют. Неудача товарищей их не обескуражила. Рене с Дорией вновь вынуждены защищаться.
Молодая женщина не забыла уроков фехтования, которые она брала когда-то в отцовском дворце: ее противник отступил. Он был пеший, и это давало путникам настолько явное преимущество, что Гонзага схватил своего сообщника за плечо и велел:
— Лошади… Стреляй!
Тот немедля достал пистолет и выстрелил — почти одновременно с герцогом. Оба коня были убиты наповал. К счастью, всадников это не застало врасплох — они успели покинуть седла прежде, чем пали благородные животные. Из груди Рене невольно вырвался боевой клич предков:
— Лагардер! Лагардер!
Туман все сгущался. Схватка продолжалась уже на земле. Бретеры отступали и вот-вот обратились бы в бегство, если бы к ним на помощь не подоспел десяток бандитов, нанятых Пейролем. Эти гиганты в пять минут покончили с тремя солдатами и, услышав звонкий голос Рене, решили расправиться и с ним.
Молодой человек успел уложить одного из убийц, неосторожно напавшего на него спереди, но тут ему в спину вошло острие испанской рапиры, и он, захлебываясь кровью, упал на землю. Дорию же оглушили ударом кулака и закололи кинжалами.
Все было кончено. Лица супругов стали спокойными и умиротворенными, неподвижные глаза глядели в ночное небо. У маленького Анри не было больше ни отца, ни матери.
Герцог Мантуанский до тех пор стоял возле своих убитых родичей, пока не спохватился: «Я чуть не забыл о наследнике!»
Гонзага повернулся в сторону кареты, откуда по-прежнему неслись пронзительные вопли Сюзон, и позвал:
— Пейроль!
— Да, монсеньор? — ответил тот, невольно побледнев.
Карл-Фердинанд кивком указал на карету:
— Их надо убить.
— Убить?! — прошептал Антуан. — Неужели обоих?
— Обоих, — подтвердил Гонзага. Он стиснул руку своего сообщника так, что тот вскрикнул от боли, и беспощадно добавил: — Болван! Ты что, хочешь из-за этой девки лишиться головы? — Он взял Антуана за воротник и хорошенько встряхнул: — Ступай! Это приказ!
Пейроль, шатаясь, как пьяный, побрел, куда ему было велено. Стоял страшный холод, но он обливался потом…
X
ДЕТСТВО АНРИ
На другой день на рассвете туман рассеялся. Розоватое солнце осветило горную долину. Пастух по имени Пьер Бернак ехал верхом на муле, увешанном по испанскому обычаю крохотными звонкими колокольчиками и бубенчиками, и напевал. Он направил своего мула по королевской дороге, ведущей в По, — и спустя четверть часа его глазам открылось жуткое зрелище.
Поперек дороги в начавшей уже подсыхать луже крови лежали трупы пятерых людей и двух лошадей.
— Матерь Божья! — перекрестился Пьер Бернак. Его мул, почуяв мертвых, уперся, захрипел и дальше идти отказался.
Неподалеку стояла карета с выпряженными лошадьми. В сердце доброго малого шевельнулась надежда:
— Может, кто-то еще жив?
Он спешился, привязал мула к березе и принялся с тоскою в сердце и со слезами на глазах осматривать поле боя.
Увы! Скоро он убедился, что все пятеро были мертвы. Пьер Бернак склонился над одним из трупов и не сдержал слез:
— Женщина!.. Да какая молодая, красивая!
Это была Дория де Лагардер. Она лежала с раскрытыми глазами; ее белокурые локоны рассыпались по земле. В руке она сжимала окровавленную шпагу.
Убитая была настолько прекрасна, что пастух прошептал:
— Прямо как христианская мученица, о которых нам говорил господин кюре… Господи, помилуй нас, грешных!
С его уст непроизвольно сорвалась молитва. Почтив память погибших, Пьер Бернак поднялся с колен и решил заглянуть в карету: «Может, смогу кому-нибудь помочь?»
Он откинул занавеску. На сиденье лежала бледная Сюзон. На ее платье, чуть повыше левой груди, расплылось огромное темно-красное пятно. Рядом с горничной, сжав кулачок, спал малыш: должно быть, он всю ночь кричал, а к утру устал и затих…
— Ангелочек, — прошептал пастух. — Ясное дело — сынок той красавицы дамы. А эта черненькая — как видно, служанка.
Пьер осторожно коснулся лица Сюзон, ее шеи… затем его рука скользнула под корсаж…
— Сердце бьется! — воскликнул он. — Слава Богу, жива!
Местные жители считали его костоправом, а некоторые — хотя сам он с ними и не соглашался — даже колдуном. Он хорошо знал свойства всех трав, растущих в округе, и успешно лечил множество болезней, не говоря уже об ушибах, вывихах и переломах. Короче, он был тем, что называется нынче — «народный целитель».
Он осмотрел рану девушки и улыбнулся:
— Царапина… Ничего, справимся…
Бережно приподняв Сюзон, он поднес к ее губам заветную для любого пастуха флягу с водкой. Девушка застонала и открыла глаза. Увидев склонившегося над ней рыжеволосого детину, она заломила руки и запричитала:
— Пощадите! Пощадите! Не убивайте! — И, немного передохнув: — Антуан! Негодяй! Проклятый предатель!
«Бредит, — подумал Пьер. — Еще бы! Она так намучилась, бедняжка… Ничего, я помогу ей!»
Анри проснулся и заплакал.
Зов ребенка — беззащитного маленького существа — заставил Сюзон Бернар забыть о себе. Она прижала мальчика к окровавленной груди и воскликнула:
— Они не убили его! Слава тебе, Боже!
И вот уже, выйдя из кареты, она стоит, опершись на могучую руку Пьера Бернака, и со страхом озирается вокруг.
— Что тут было? — спросил пастух.
Сюзон содрогнулась всем телом, закрыла лицо руками и зарыдала:
— Какой ужас! Ах, если бы я догадалась! Значит, во сне он не солгал!
— Как это — во сне? — не понял пастух.
— Потом объясню, — отмахнулась Сюзон и взмолилась: — Спаси нас, братец, если только в груди у тебя бьется христианское сердце! Пожалей несчастного малыша!
— Всей душой рад помочь вам, но ты прежде скажи…
— Не сейчас, братец, не сейчас!
— Надо же власти известить…
— Нет-нет, не надо! Бежим отсюда!
— Да в чем дело-то? — не отставал пастух. Сюзон схватила его за руки:
— От нашего молчания зависит жизнь малыша… Мы с тобой ничего не знаем, ни о чем не слышали! Если скажем хоть слово — они убьют его: не сейчас, так через год, через два, через десять! Клянусь тебе, что это правда!
Пьер Бернак мало что понял. Он почесал затылок и подумал: «Это все дела господские, зачем мне в них соваться? Надо и впрямь поскорее удирать отсюда!»
Женская прозорливость сослужила горничной хорошую службу: Сюзон прочитала мысли славного пастуха.
Она вновь схватила волосатую лапищу Пьера Бернака и патетически воскликнула:
— Только ты можешь спасти жизнь невинного младенца! Мы сядем с ним на твоего мула, и ты отвезешь нас высоко-высоко в горы, под самые облака, куда никогда не доберутся наши враги и жестокие наемные убийцы! Нет-нет, мы не будем тебе в тягость! Нам многого не надо, клянусь тебе! Я стану в твоем доме служанкой… или даже… — Девушка смущенно потупилась. — Или даже твоей женой. Ради мальчика я на все согласна!
Пастух пожал плечами и насупился. В сердце этого грубого простолюдина было куда больше благородства, чем в сердце герцога Мантуанского или Антуана де Пейроля. Предложение горничной задело его, и он проворчал:
— Ну-ну, хватит болтать! Бери мальчонку и поехали!
И они свернули с королевской дороги на узенькую тропу, поднимавшуюся к самым вершинам, сияющим вечными снегами…
Сделав свое подлое дело, Гонзага и Пейроль расстались и с бретерами, и с наемниками. Четверо молодцов отправились через Тулузу в Каркассон. Больших дорог они сторонились. Один из убийц был ранен в шею, другие получили менее серьезные увечья, однако же глубокие шрамы всю жизнь будут напоминать им о встрече с Лагардерами. Отыскав уединенный монастырь, они задержались там для лечения.
Поперек дороги в начавшей уже подсыхать луже крови лежали трупы пятерых людей и двух лошадей.
— Матерь Божья! — перекрестился Пьер Бернак. Его мул, почуяв мертвых, уперся, захрипел и дальше идти отказался.
Неподалеку стояла карета с выпряженными лошадьми. В сердце доброго малого шевельнулась надежда:
— Может, кто-то еще жив?
Он спешился, привязал мула к березе и принялся с тоскою в сердце и со слезами на глазах осматривать поле боя.
Увы! Скоро он убедился, что все пятеро были мертвы. Пьер Бернак склонился над одним из трупов и не сдержал слез:
— Женщина!.. Да какая молодая, красивая!
Это была Дория де Лагардер. Она лежала с раскрытыми глазами; ее белокурые локоны рассыпались по земле. В руке она сжимала окровавленную шпагу.
Убитая была настолько прекрасна, что пастух прошептал:
— Прямо как христианская мученица, о которых нам говорил господин кюре… Господи, помилуй нас, грешных!
С его уст непроизвольно сорвалась молитва. Почтив память погибших, Пьер Бернак поднялся с колен и решил заглянуть в карету: «Может, смогу кому-нибудь помочь?»
Он откинул занавеску. На сиденье лежала бледная Сюзон. На ее платье, чуть повыше левой груди, расплылось огромное темно-красное пятно. Рядом с горничной, сжав кулачок, спал малыш: должно быть, он всю ночь кричал, а к утру устал и затих…
— Ангелочек, — прошептал пастух. — Ясное дело — сынок той красавицы дамы. А эта черненькая — как видно, служанка.
Пьер осторожно коснулся лица Сюзон, ее шеи… затем его рука скользнула под корсаж…
— Сердце бьется! — воскликнул он. — Слава Богу, жива!
Местные жители считали его костоправом, а некоторые — хотя сам он с ними и не соглашался — даже колдуном. Он хорошо знал свойства всех трав, растущих в округе, и успешно лечил множество болезней, не говоря уже об ушибах, вывихах и переломах. Короче, он был тем, что называется нынче — «народный целитель».
Он осмотрел рану девушки и улыбнулся:
— Царапина… Ничего, справимся…
Бережно приподняв Сюзон, он поднес к ее губам заветную для любого пастуха флягу с водкой. Девушка застонала и открыла глаза. Увидев склонившегося над ней рыжеволосого детину, она заломила руки и запричитала:
— Пощадите! Пощадите! Не убивайте! — И, немного передохнув: — Антуан! Негодяй! Проклятый предатель!
«Бредит, — подумал Пьер. — Еще бы! Она так намучилась, бедняжка… Ничего, я помогу ей!»
Анри проснулся и заплакал.
Зов ребенка — беззащитного маленького существа — заставил Сюзон Бернар забыть о себе. Она прижала мальчика к окровавленной груди и воскликнула:
— Они не убили его! Слава тебе, Боже!
И вот уже, выйдя из кареты, она стоит, опершись на могучую руку Пьера Бернака, и со страхом озирается вокруг.
— Что тут было? — спросил пастух.
Сюзон содрогнулась всем телом, закрыла лицо руками и зарыдала:
— Какой ужас! Ах, если бы я догадалась! Значит, во сне он не солгал!
— Как это — во сне? — не понял пастух.
— Потом объясню, — отмахнулась Сюзон и взмолилась: — Спаси нас, братец, если только в груди у тебя бьется христианское сердце! Пожалей несчастного малыша!
— Всей душой рад помочь вам, но ты прежде скажи…
— Не сейчас, братец, не сейчас!
— Надо же власти известить…
— Нет-нет, не надо! Бежим отсюда!
— Да в чем дело-то? — не отставал пастух. Сюзон схватила его за руки:
— От нашего молчания зависит жизнь малыша… Мы с тобой ничего не знаем, ни о чем не слышали! Если скажем хоть слово — они убьют его: не сейчас, так через год, через два, через десять! Клянусь тебе, что это правда!
Пьер Бернак мало что понял. Он почесал затылок и подумал: «Это все дела господские, зачем мне в них соваться? Надо и впрямь поскорее удирать отсюда!»
Женская прозорливость сослужила горничной хорошую службу: Сюзон прочитала мысли славного пастуха.
Она вновь схватила волосатую лапищу Пьера Бернака и патетически воскликнула:
— Только ты можешь спасти жизнь невинного младенца! Мы сядем с ним на твоего мула, и ты отвезешь нас высоко-высоко в горы, под самые облака, куда никогда не доберутся наши враги и жестокие наемные убийцы! Нет-нет, мы не будем тебе в тягость! Нам многого не надо, клянусь тебе! Я стану в твоем доме служанкой… или даже… — Девушка смущенно потупилась. — Или даже твоей женой. Ради мальчика я на все согласна!
Пастух пожал плечами и насупился. В сердце этого грубого простолюдина было куда больше благородства, чем в сердце герцога Мантуанского или Антуана де Пейроля. Предложение горничной задело его, и он проворчал:
— Ну-ну, хватит болтать! Бери мальчонку и поехали!
И они свернули с королевской дороги на узенькую тропу, поднимавшуюся к самым вершинам, сияющим вечными снегами…
Сделав свое подлое дело, Гонзага и Пейроль расстались и с бретерами, и с наемниками. Четверо молодцов отправились через Тулузу в Каркассон. Больших дорог они сторонились. Один из убийц был ранен в шею, другие получили менее серьезные увечья, однако же глубокие шрамы всю жизнь будут напоминать им о встрече с Лагардерами. Отыскав уединенный монастырь, они задержались там для лечения.