Страница:
Узкая неосвещенная дорога заканчивается тупиком, упираясь в скалу. На противоположной стороне улицы виднеется одинокий построенный на склоне холма дом доктора Клея. Света в доме нет. В розовом садике с тыльной стороны — ни единой розы. В стороне от дома, у основания холма, чернеет, окруженный строительным оборудованием четырехугольный котлован.
Выйдя из машины, Саманта бежит к веранде. На крыльце мокнут дрова для камина, пол покрыт тонким слоем мха. Она вдавливает кнопку звонка. Сильный порыв ветра бросает в лицо пригоршню дождя.
— Эй?
Ей кажется, что голос звучит слабо, почти жалобно в обступающей со всех сторон темноте. Она выжидает несколько секунд, прислушиваясь к настойчивому стуку дождя по крыше, к шуму бегущей по желобу воды, потом еще раз бьет онемевшими от холода костяшками пальцев по двери и пробует повернуть ручку. Дверь открывается.
В прихожей еще холоднее, чем на улице, и Саманта, перешагнув порог, замирает, не зная, что делать дальше.
— Доктор Клей? Это я, Саманта. Из клиники.
Ничего. Ни звука. Только монотонный шум дождя.
Две стеклянные стены обращены к склону холма. Вдали мерцают огоньки, но поблизости все погружено в темноту. Саманта шарит по стене, надеясь найти выключатель, потом пытается включить стоящую у дивана напольную лампу. Бесполезно. В доме нет электричества. Она идет через комнату. Звук ее шагов эхом отскакивает от деревянного пола. Вспышка молнии раскалывает небо.
— Доктор Клей?
Голос теряется в раскате грома. Саманта осторожно входит в столовую. На столе — несвежий салат и опрокинутый бокал. Разлившееся красное вино напоминает застывшую лужицу масла на городской улице. Дверь на веранду открыта, и через нее в комнату врывается сырой, холодный ветер. Пол мокрый от дождевых брызг.
Миновав столовую, Саманта входит в кухню. Даже в темноте все кажется белым: шкафчики, вымощенный плитками пол, стол, духовка, микроволновая печь. Два окна выходят на улицу, на которой припаркована ее машина. В раковине ничего нет, кроме лежащей на краю деревянной разделочной доски. Проходя мимо, Саманта цепляет подставку для ножей.
Что-то падает и как будто рассыпается.
Саманта вздрагивает. В доме, должно быть, есть подвал или еще один, нижний уровень. Она застывает, прислушиваясь к шороху дождя и глухим раскатам грома, ловя другие звуки, но в ушах только биение сердца. Сделав еще несколько шагов, Саманта замечает, что совершила полный круг и оказалась перед входной дверью.
Оглядевшись, она видит слева от себя вторую дверь, ведущую в коридор. Саманта смотрит на нее, потом, решившись, делает то, что делают во всех фильмах ужасов.
Защелка легко уходит в сторону. За дверью узкая винтовая лестница, круто уходящая вниз. Саманта видит первые несколько ступенек, но остальные исчезают в темноте. Рука сама находит на стене выключатель. Щелчок… Ничего. Она возвращается на кухню и начинает выдвигать ящики. Где-то должен быть фонарик, но ей попадаются инструменты, спички, резиновые ленты, пластиковые мешочки, фольга, колода карт. Вот и фонарик. С батарейками.
Тот же звук. Как будто что-то упало.
Саманта вздрагивает и едва не роняет фонарик. Еще немного, и ей почудятся тяжелые шаги за спиной и музыка из «Хэллоуина». Не дожидаясь, пока дом отнимет у нее остатки храбрости, она ступает на лестницу.
Багровые стены кажутся влажными, но оказываются сухими на ощупь. Свет отскакивает от них под разными углами, и в его отблеске руки выглядят красными. Туфли скрипят на узких, маленьких ступеньках, и на первом повороте Саманта едва не теряет равновесие. Дальше она идет медленнее, опираясь рукой о стену. Пространство вокруг нее словно сужается. Воздух с каждым шагом становится теплее. Саманта уже подумывает о том, чтобы снять куртку, но тут на голову что-то капает. Она вжимается в стену, вспоминая женщину, которая нашла Фиби. С потолка падает еще одна капля. Саманта делает глубокий вдох и направляет луч вверх. Вода. Где-то протекает.
Лестница приводит ее в небольшой, захламленный подвальчик. Первый же шаг заканчивается тем, что нога врезается в тяжелый ящик с инструментами. От скрежета металла по цементу по спине бегут мурашки. Помещение пересекает веревка, на которой развешаны полотенца и рубашки. Под лестницей обнаруживаются стиральная машина, сушилка и несколько картонных коробок со сделанными черным фломастером пометками — «Книги», «Маскарадные костюмы», «Колледж», «Поезда».
Снова грохот. Стены дрожат.
Звук идет откуда-то из-за закрытой двери на противоположной стене. Саманта нерешительно подходит к ней и берется за бронзовую ручку. Ручка поворачивается легко, но дверь не открывается. Она повторяет попытку, нажимая плечом на обитую планками панель. Дверь внезапно уступает, и Саманта влетает в студию. Фортепьяно, виолончель, старый диван, закрытый чехлом мольберт. Здесь холодно и сыро из-за еще одной открытой двери, за которой угадывается задний дворик.
Саманта пересекает комнату и снимает чехол с мольберта. Перед ней лицо, составленное из других лиц, коллаж. Разного цвета глаза, асимметричные уши, провалившиеся под тяжестью сложивших их частей щеки. Кажется, это не одно лицо, а тысячи лиц и все они смотрят одновременно вместе и индивидуально. Каждое, перед тем как раствориться среди прочих, на мгновение обретает форму и выражение.
Но лицо не завершено. В том месте, где должен быть рот и часть подбородка, зияет пустота. «Интересно, — думает Саманта, — сколько еще нужно фрагментов, чтобы закончить работу?» Приглядевшись внимательнее, она обнаруживает — или это ей только кажется — затерявшееся среди прочих лицо доктора Клея.
Порыв ветра распахивает дверь, и она бьет по скамеечке у фортепьяно. Саманта выглядывает во двор. В белом луче фонарика дождевые струи напоминают падающие с неба бумажные гирлянды. Вода стекает к котловану, вырытому у основания холма. Саманта поплотнее запахивает куртку, выходит из дома и осторожно, стараясь не поскользнуться, направляется к яме. Судя по всему, здесь собираются построить патио и бассейн.
Котлован не глубок, около шести футов, и спуститься в него можно по лестнице. Дно залито водой, по стенкам ползет грязь, и они как будто вибрируют. Свет отражается от чего-то серебристого, и Саманта направляет луч на лежащий в грязи предмет. Определить его форму на расстоянии невозможно, но поверхность у него какая-то странная, словно лучащаяся. Она наклоняется. Находка блестит, как далекая звезда на неподвижном ночном небе.
Дождь бьет в лицо. Саманта поправляет лестницу и начинает спускаться, чувствуя, как дрожит и ходит под ее весом хлипкая конструкция. Она соскакивает с последней перекладины и морщится — ноги по щиколотки погружаются в противную жижу. В котловане пахнет свежей землей. Саманта идет к середине ямы. В какой-то момент левая нога проваливается в заполненную водой ямку, и она поспешно выдергивает ее. Туфля с чмокающим звуком исчезает в тягучей массе.
— Черт!
Саманта наклоняется и опускает руку в ямку. Пальцы погружаются в холодное как лед, густое месиво. Морщась от отвращения, шарит по дну. Ничего. Саманта вытаскивает руку. С пальцев медленно стекает грязь.
Она уже собирается повторить попытку, когда замечает под ногами тот самый серебристый предмет. Часы! Может быть, доктора Клея? Саманта напрягает память, но так и не может вспомнить, видела ли их у него на руке.
Луч фонарика натыкается на еще один предмет. В нескольких футах от нее, у противоположной стены, из земли выступает что-то продолговатое. Саманта подходит, чувствуя, как просачивается сквозь носок холодная, липкая слизь. Похоже на брошенный садовый инструмент, на что-то с зубьями. Она наклоняется… дотрагивается… Предмет явно не металлический, он гладкий и…
Пальцы! Рука! Вытянутая к стене рука!
Саманта роняет фонарик, отшатывается от страшной находки, теряет равновесие и падает на колени. Теперь она ясно различает контуры прислоненного к стене — вверх ногами! — человеческого тела. Она разгребает грязь. Видит край рубашки. Копает в глубину. Ладони натыкаются на что-то, обретающее форму лица. Тело подвешено на чем-то. Саманта ищет фонарик. Комья грязи расползаются под пальцами. Вот и фонарик. Пятно света прыгает по мутной лужице.
Доктор Клей!
Саманта поднимается. Высвечивает вытянувшееся вдоль стены, забросанное грязью тело. Ноги у лодыжек перехвачены веревкой, которая привязана к чему-то над краем котлована. Руки свободны и лежат на земле. Саманта еще раз наводит луч света на лицо. Рот слегка приоткрыт.
Ей вспоминается незаконченное лицо на мольберте.
Спотыкаясь, она бредет к лестнице; ей хочется кричать и плакать одновременно. Она ставит ногу на нижнюю перекладину, и в этот момент над ней вспыхивает яркий свет. Саманта видит очертания склонившейся над краем котлована фигуры. Свет слепит ее. Она слышит голос, но не различает слов. Ей кажется, что она задыхается, что грязь затягивает и душит ее. С каждым шагом лестница все глубже уходит в землю, и Саманта думает, что уже никогда не выберется из ямы.
Интересно, получилось бы что-то у Гудини?
Заляпанная грязью, со скованными наручниками руками, промокшая до нитки, без левой туфли, Саманта в патрульной машине. Проезжавший мимо полицейский заметил прыгающий во дворе дома свет и решил посмотреть, что там происходит. Подойдя к котловану, он увидел какую-то женщину рядом с телом доктора Клея. Когда патрульный помог ей выбраться из ямы, она не стала ничего объяснять, а только сказала:
— Сообщите детективу Снейру.
— А это еще кто такой?
Он посадил ее в машину и связался с участком.
Когда Снейр с офицером Кинкейдом и бригадой экспертов, работавшей в квартире Фиби, прибывают на место, дом и двор уже обыскивают более дюжины полицейских. Снейр перебрасывается несколькими фразами с людьми из департамента полиции Беркли и лишь затем идет к машине и открывает дверцу.
— Кинкейд отвезет вас в участок для допроса. Стоящий за его спиной Кинкейд застенчиво улыбается.
— Что вы хотите от меня узнать? — спрашивает Саманта, кутаясь в одеяло и пытаясь согреться.
— Не здесь, — говорит Снейр.
— А почему? — резко бросает Саманта. — Я устала, я вся в грязи и хочу как можно скорее вернуться домой.
— Не получится, и не ждите. Вы арестованы по подозрению в убийстве доктора Роберта Клея.
— Что?
— Кинкейд доставит…
— Да вы что, с ума сошли?
Она подается к нему.
— Не двигайтесь, — с нажимом говорит Снейр. Выражение его лица не меняется. — Вас задержали, когда вы прятали тело жертвы.
— Прятала тело?
— А что вы здесь делали?
С его жесткого, угловатого лица скатываются капли воды.
— Доктора Клея не было в клинике несколько дней, и меня это встревожило. Помня о том, что случилось с Фиби, я подумала…
— Это все полная чушь, — сердито обрывает ее Снейр. — У вас был доступ ко всей информации. Вы знали обеих жертв, Фиби и доктора Клея. Отпечатки ваших пальцев обнаружены в квартире Кэтрин, и я не сомневаюсь, что мы найдем их и здесь.
— Конечно, найдете. Я уже сказала, что до того, как выйти во двор, побывала в доме. И если бы не я, вы бы никогда не нашли квартиру Кэтрин. Это мы с Фрэнком вам позвонили!
Детектив делает знак Кинкейду.
— Вы не можете меня арестовать.
— Уже арестовал.
Он направляется к дому.
— Снейр… Снейр!
Он оборачивается.
— Что вы от меня скрываете?
Детектив возвращается к машине, наклоняется и заглядывает в салон.
— Я проверил. Вы не работаете на корпорацию «Паличи». Там о вас и не слышали. — Он снова кивает Кинкейду. — Уберите ее отсюда.
— Перестаньте, Снейр. То, что я не работаю на корпорацию, еще не делает меня убийцей. Просто Фрэнк попросил меня помочь ему в расследовании исчезновения Кэтрин. — Лицо детектива сохраняет непроницаемое выражение. — Не думаете же вы, что это я совершила все эти преступления?
— Я скажу вам, что я думаю. Я думаю, что вы отъявленная лгунья, которой не повредит провести ночь в тюремной камере. Кинкейд, проследите, чтобы она ни с кем не разговаривала, кроме меня.
— Опасность угрожает еще одному человеку. Поезжайте в клинику. Расспросите о «Круге Эндимиона». Найдите пациента по имени Арти. — Снейр уходит, и Саманте приходится кричать ему вслед. — У нас мало времени!
— Хватит, мисс Ранвали. Нам пора ехать.
Кинкейд нервно смотрит на нее, потом достает ингалятор.
Хсссст.
ПАРАСОМНИЯ
22
Выйдя из машины, Саманта бежит к веранде. На крыльце мокнут дрова для камина, пол покрыт тонким слоем мха. Она вдавливает кнопку звонка. Сильный порыв ветра бросает в лицо пригоршню дождя.
— Эй?
Ей кажется, что голос звучит слабо, почти жалобно в обступающей со всех сторон темноте. Она выжидает несколько секунд, прислушиваясь к настойчивому стуку дождя по крыше, к шуму бегущей по желобу воды, потом еще раз бьет онемевшими от холода костяшками пальцев по двери и пробует повернуть ручку. Дверь открывается.
В прихожей еще холоднее, чем на улице, и Саманта, перешагнув порог, замирает, не зная, что делать дальше.
— Доктор Клей? Это я, Саманта. Из клиники.
Ничего. Ни звука. Только монотонный шум дождя.
Две стеклянные стены обращены к склону холма. Вдали мерцают огоньки, но поблизости все погружено в темноту. Саманта шарит по стене, надеясь найти выключатель, потом пытается включить стоящую у дивана напольную лампу. Бесполезно. В доме нет электричества. Она идет через комнату. Звук ее шагов эхом отскакивает от деревянного пола. Вспышка молнии раскалывает небо.
— Доктор Клей?
Голос теряется в раскате грома. Саманта осторожно входит в столовую. На столе — несвежий салат и опрокинутый бокал. Разлившееся красное вино напоминает застывшую лужицу масла на городской улице. Дверь на веранду открыта, и через нее в комнату врывается сырой, холодный ветер. Пол мокрый от дождевых брызг.
Миновав столовую, Саманта входит в кухню. Даже в темноте все кажется белым: шкафчики, вымощенный плитками пол, стол, духовка, микроволновая печь. Два окна выходят на улицу, на которой припаркована ее машина. В раковине ничего нет, кроме лежащей на краю деревянной разделочной доски. Проходя мимо, Саманта цепляет подставку для ножей.
Что-то падает и как будто рассыпается.
Саманта вздрагивает. В доме, должно быть, есть подвал или еще один, нижний уровень. Она застывает, прислушиваясь к шороху дождя и глухим раскатам грома, ловя другие звуки, но в ушах только биение сердца. Сделав еще несколько шагов, Саманта замечает, что совершила полный круг и оказалась перед входной дверью.
Оглядевшись, она видит слева от себя вторую дверь, ведущую в коридор. Саманта смотрит на нее, потом, решившись, делает то, что делают во всех фильмах ужасов.
Защелка легко уходит в сторону. За дверью узкая винтовая лестница, круто уходящая вниз. Саманта видит первые несколько ступенек, но остальные исчезают в темноте. Рука сама находит на стене выключатель. Щелчок… Ничего. Она возвращается на кухню и начинает выдвигать ящики. Где-то должен быть фонарик, но ей попадаются инструменты, спички, резиновые ленты, пластиковые мешочки, фольга, колода карт. Вот и фонарик. С батарейками.
Тот же звук. Как будто что-то упало.
Саманта вздрагивает и едва не роняет фонарик. Еще немного, и ей почудятся тяжелые шаги за спиной и музыка из «Хэллоуина». Не дожидаясь, пока дом отнимет у нее остатки храбрости, она ступает на лестницу.
Багровые стены кажутся влажными, но оказываются сухими на ощупь. Свет отскакивает от них под разными углами, и в его отблеске руки выглядят красными. Туфли скрипят на узких, маленьких ступеньках, и на первом повороте Саманта едва не теряет равновесие. Дальше она идет медленнее, опираясь рукой о стену. Пространство вокруг нее словно сужается. Воздух с каждым шагом становится теплее. Саманта уже подумывает о том, чтобы снять куртку, но тут на голову что-то капает. Она вжимается в стену, вспоминая женщину, которая нашла Фиби. С потолка падает еще одна капля. Саманта делает глубокий вдох и направляет луч вверх. Вода. Где-то протекает.
Лестница приводит ее в небольшой, захламленный подвальчик. Первый же шаг заканчивается тем, что нога врезается в тяжелый ящик с инструментами. От скрежета металла по цементу по спине бегут мурашки. Помещение пересекает веревка, на которой развешаны полотенца и рубашки. Под лестницей обнаруживаются стиральная машина, сушилка и несколько картонных коробок со сделанными черным фломастером пометками — «Книги», «Маскарадные костюмы», «Колледж», «Поезда».
Снова грохот. Стены дрожат.
Звук идет откуда-то из-за закрытой двери на противоположной стене. Саманта нерешительно подходит к ней и берется за бронзовую ручку. Ручка поворачивается легко, но дверь не открывается. Она повторяет попытку, нажимая плечом на обитую планками панель. Дверь внезапно уступает, и Саманта влетает в студию. Фортепьяно, виолончель, старый диван, закрытый чехлом мольберт. Здесь холодно и сыро из-за еще одной открытой двери, за которой угадывается задний дворик.
Саманта пересекает комнату и снимает чехол с мольберта. Перед ней лицо, составленное из других лиц, коллаж. Разного цвета глаза, асимметричные уши, провалившиеся под тяжестью сложивших их частей щеки. Кажется, это не одно лицо, а тысячи лиц и все они смотрят одновременно вместе и индивидуально. Каждое, перед тем как раствориться среди прочих, на мгновение обретает форму и выражение.
Но лицо не завершено. В том месте, где должен быть рот и часть подбородка, зияет пустота. «Интересно, — думает Саманта, — сколько еще нужно фрагментов, чтобы закончить работу?» Приглядевшись внимательнее, она обнаруживает — или это ей только кажется — затерявшееся среди прочих лицо доктора Клея.
Порыв ветра распахивает дверь, и она бьет по скамеечке у фортепьяно. Саманта выглядывает во двор. В белом луче фонарика дождевые струи напоминают падающие с неба бумажные гирлянды. Вода стекает к котловану, вырытому у основания холма. Саманта поплотнее запахивает куртку, выходит из дома и осторожно, стараясь не поскользнуться, направляется к яме. Судя по всему, здесь собираются построить патио и бассейн.
Котлован не глубок, около шести футов, и спуститься в него можно по лестнице. Дно залито водой, по стенкам ползет грязь, и они как будто вибрируют. Свет отражается от чего-то серебристого, и Саманта направляет луч на лежащий в грязи предмет. Определить его форму на расстоянии невозможно, но поверхность у него какая-то странная, словно лучащаяся. Она наклоняется. Находка блестит, как далекая звезда на неподвижном ночном небе.
Дождь бьет в лицо. Саманта поправляет лестницу и начинает спускаться, чувствуя, как дрожит и ходит под ее весом хлипкая конструкция. Она соскакивает с последней перекладины и морщится — ноги по щиколотки погружаются в противную жижу. В котловане пахнет свежей землей. Саманта идет к середине ямы. В какой-то момент левая нога проваливается в заполненную водой ямку, и она поспешно выдергивает ее. Туфля с чмокающим звуком исчезает в тягучей массе.
— Черт!
Саманта наклоняется и опускает руку в ямку. Пальцы погружаются в холодное как лед, густое месиво. Морщась от отвращения, шарит по дну. Ничего. Саманта вытаскивает руку. С пальцев медленно стекает грязь.
Она уже собирается повторить попытку, когда замечает под ногами тот самый серебристый предмет. Часы! Может быть, доктора Клея? Саманта напрягает память, но так и не может вспомнить, видела ли их у него на руке.
Луч фонарика натыкается на еще один предмет. В нескольких футах от нее, у противоположной стены, из земли выступает что-то продолговатое. Саманта подходит, чувствуя, как просачивается сквозь носок холодная, липкая слизь. Похоже на брошенный садовый инструмент, на что-то с зубьями. Она наклоняется… дотрагивается… Предмет явно не металлический, он гладкий и…
Пальцы! Рука! Вытянутая к стене рука!
Саманта роняет фонарик, отшатывается от страшной находки, теряет равновесие и падает на колени. Теперь она ясно различает контуры прислоненного к стене — вверх ногами! — человеческого тела. Она разгребает грязь. Видит край рубашки. Копает в глубину. Ладони натыкаются на что-то, обретающее форму лица. Тело подвешено на чем-то. Саманта ищет фонарик. Комья грязи расползаются под пальцами. Вот и фонарик. Пятно света прыгает по мутной лужице.
Доктор Клей!
Саманта поднимается. Высвечивает вытянувшееся вдоль стены, забросанное грязью тело. Ноги у лодыжек перехвачены веревкой, которая привязана к чему-то над краем котлована. Руки свободны и лежат на земле. Саманта еще раз наводит луч света на лицо. Рот слегка приоткрыт.
Ей вспоминается незаконченное лицо на мольберте.
Спотыкаясь, она бредет к лестнице; ей хочется кричать и плакать одновременно. Она ставит ногу на нижнюю перекладину, и в этот момент над ней вспыхивает яркий свет. Саманта видит очертания склонившейся над краем котлована фигуры. Свет слепит ее. Она слышит голос, но не различает слов. Ей кажется, что она задыхается, что грязь затягивает и душит ее. С каждым шагом лестница все глубже уходит в землю, и Саманта думает, что уже никогда не выберется из ямы.
Интересно, получилось бы что-то у Гудини?
Заляпанная грязью, со скованными наручниками руками, промокшая до нитки, без левой туфли, Саманта в патрульной машине. Проезжавший мимо полицейский заметил прыгающий во дворе дома свет и решил посмотреть, что там происходит. Подойдя к котловану, он увидел какую-то женщину рядом с телом доктора Клея. Когда патрульный помог ей выбраться из ямы, она не стала ничего объяснять, а только сказала:
— Сообщите детективу Снейру.
— А это еще кто такой?
Он посадил ее в машину и связался с участком.
Когда Снейр с офицером Кинкейдом и бригадой экспертов, работавшей в квартире Фиби, прибывают на место, дом и двор уже обыскивают более дюжины полицейских. Снейр перебрасывается несколькими фразами с людьми из департамента полиции Беркли и лишь затем идет к машине и открывает дверцу.
— Кинкейд отвезет вас в участок для допроса. Стоящий за его спиной Кинкейд застенчиво улыбается.
— Что вы хотите от меня узнать? — спрашивает Саманта, кутаясь в одеяло и пытаясь согреться.
— Не здесь, — говорит Снейр.
— А почему? — резко бросает Саманта. — Я устала, я вся в грязи и хочу как можно скорее вернуться домой.
— Не получится, и не ждите. Вы арестованы по подозрению в убийстве доктора Роберта Клея.
— Что?
— Кинкейд доставит…
— Да вы что, с ума сошли?
Она подается к нему.
— Не двигайтесь, — с нажимом говорит Снейр. Выражение его лица не меняется. — Вас задержали, когда вы прятали тело жертвы.
— Прятала тело?
— А что вы здесь делали?
С его жесткого, угловатого лица скатываются капли воды.
— Доктора Клея не было в клинике несколько дней, и меня это встревожило. Помня о том, что случилось с Фиби, я подумала…
— Это все полная чушь, — сердито обрывает ее Снейр. — У вас был доступ ко всей информации. Вы знали обеих жертв, Фиби и доктора Клея. Отпечатки ваших пальцев обнаружены в квартире Кэтрин, и я не сомневаюсь, что мы найдем их и здесь.
— Конечно, найдете. Я уже сказала, что до того, как выйти во двор, побывала в доме. И если бы не я, вы бы никогда не нашли квартиру Кэтрин. Это мы с Фрэнком вам позвонили!
Детектив делает знак Кинкейду.
— Вы не можете меня арестовать.
— Уже арестовал.
Он направляется к дому.
— Снейр… Снейр!
Он оборачивается.
— Что вы от меня скрываете?
Детектив возвращается к машине, наклоняется и заглядывает в салон.
— Я проверил. Вы не работаете на корпорацию «Паличи». Там о вас и не слышали. — Он снова кивает Кинкейду. — Уберите ее отсюда.
— Перестаньте, Снейр. То, что я не работаю на корпорацию, еще не делает меня убийцей. Просто Фрэнк попросил меня помочь ему в расследовании исчезновения Кэтрин. — Лицо детектива сохраняет непроницаемое выражение. — Не думаете же вы, что это я совершила все эти преступления?
— Я скажу вам, что я думаю. Я думаю, что вы отъявленная лгунья, которой не повредит провести ночь в тюремной камере. Кинкейд, проследите, чтобы она ни с кем не разговаривала, кроме меня.
— Опасность угрожает еще одному человеку. Поезжайте в клинику. Расспросите о «Круге Эндимиона». Найдите пациента по имени Арти. — Снейр уходит, и Саманте приходится кричать ему вслед. — У нас мало времени!
— Хватит, мисс Ранвали. Нам пора ехать.
Кинкейд нервно смотрит на нее, потом достает ингалятор.
Хсссст.
ПАРАСОМНИЯ
Дарем, Северная Карагина 14 февраля 1997 года 23.40
Пульо уже не знает толком, где он, и ему в общем-то наплевать. Мрачный, шумный бар как будто давит на него со всех сторон, а дым цепляется за тело, словно шерстяной свитер. Он отрывает взгляд от стоящего перед ним пустого стакана и жестом просит бармена добавить. Налитые кровью глаза горят, мышцы ног ноют. Пульо так давно живет в промежуточном между сном и бодрствованием состоянии, что сейчас думает только об одном: умереть. Он даже не помнит, хотел ли когда-нибудь чего-то другого.
— Шесть пятьдесят, — прорывается через густой воздух хриплый голос бармена.
Пульо подает деньги, затем достает из кармана колоду карт и начинает тасовать. Потертые, они мягко струятся между пальцами.
— Показываешь фокусы?
Сидящая рядом миниатюрная брюнетка с мелкими кудряшками и зелеными глазами следит за его руками. Поймав взгляд Пульо, женщина прикладывается к бокалу с мартини и улыбается.
— Нет, по части фокусов я слабоват.
Он оглядывает ее с ног до головы. Узкая черная юбка липнет к загорелым бедрам, на запястьях поблескивают тонкие серебряные браслеты.
— Понятно. Выходит, ты из честных.
— Не сказал бы.
— Тогда игрок?
— Уже нет. Раньше, дома, бывало поигрывал.
— Где это?
— В Новом Орлеане.
— Всегда хотела съездить туда. Город, где дайкири можно взять, не выходя из машины, хорошее место для жизни.
— Да, это определенно плюс. А ты?
— Я местная. Работаю в библиотеке.
— Что делаешь?
— Слежу за соблюдением договоров о ядерном разоружении. А ты что думал? Расставляю книги по полкам. Выдаю. Опять расставляю.
— Так ты библиотекарь?
— Ну, в общем, это именно так и называется.
— Никогда в жизни не разговаривал с библиотекарем.
— И это все, на что ты надеялся?
— Что ты имеешь в виду?
— Твоя мечта всей жизни познакомиться с девушкой из библиотеки?
Его взгляд снова ползет по ее телу.
— А ты не такая, как можно было подумать.
— Я и не одеваюсь так на работу. — Она отпивает еще мартини и протягивает руку. — Кстати, меня зовут Вероника.
— Джей-Пи.
— Ну, Джей-Пи, ты не станешь возражать, если мы пойдем куда-нибудь еще? Не люблю валентиновские сценки.
— Валентиновские сценки?
— Сегодня же День святого Валентина. Ты разве не заметил все эти отвратительные проявления горячих чувств?
— Да нет.
— Присмотрись. Обжимания, поглаживания, перешептывания. Боже, иногда мне кажется, что в такие дни попадаешь в детский сад… ну, если не считать, что там не хватают за задницу. Хотя, помню, в четвертом классе один мальчишка так ущипнул…
— Послушай, ты… я не тот, кто тебе нужен.
Женщина допивает мартини и улыбается.
— А кто сказал, что ты мне нужен? Просто хочется поговорить с кем-то о себе.
Она встает и идет к двери. Пульо следует за ней. В конце концов он же игрок.
На другой стороне улицы находится мотель «Звезды удачи», открытый в любое время суток, — бизнес есть бизнес. Большинство клиентов этого заведения из разряда тех, кто снимает номер на пару-тройку часов, так что вопросов здесь не задают. Дежурный, темнокожий мужчина с черными как смоль волосами, смотрит порнофильм на маленьком черно-белом телевизоре. Передние зубы у него отсутствуют, горчичного цвета рубашка обтрепалась и вся покрыта пятнами. Не отрывая глаз от экрана, он снимает с доски ключ и кладет его на прилавок. Вероника берет ключ — номер 304, — подает дежурному несколько свернутых банкнот и привычно направляется к нужной лестнице.
В комнате пахнет дымом и потом. В скудном желтоватом свете, распространяемом единственной напольной лампой, все кажется тошнотворно бледным. Ободранный деревянный стол, как и подобранный ему в пару стул, готов вот-вот развалиться от старости. Темно-зеленое с круглыми грязными разводами одеяло на широкой кровати, неряшливо повешенные шторы. Одна из них сползла на пол и больше похожа на брошенную сорочку. Окно, смотрящее на кирпичную стену, прикрывает тонкая белая паутинка.
Вероника подходит к тумбочке, выдвигает верхний ящик и, не говоря ни слова, достает Библию в твердом зеленом переплете и ручку и смотрит на него.
— Что означает Джей-Пи?
— Джон Пульо.
— Красивое имя.
Она пишет что-то на внутренней стороне обложки и закрывает книгу.
— А это еще зачем?
— На память.
Она кладет Библию на тумбочку и ведет его к кровати. Половицы под ногами скрипят, и Пульо вдруг охватывает страх. Женщина толкает его на одеяло и устраивается сверху. Каштановые волосы падают на лицо, словно струи водопада. Желтоватый свет за ее спиной мигает. Она наклоняется, чтобы поцеловать его, и натыкается на густую, жесткую щетину. С нарастающим нетерпением расстегивает пуговицы на его рубашке, проводит пальцами по его груди. У него такое ощущение, что голова и шея горят. Жар собственного тела становится почти невыносимым. Вероника опускается, чтобы расстегнуть ремень на брюках.
— Ух, — бормочет она и смотрит на его ноги. — А это что?
Ее рука тянется к металлическому предмету, пристегнутому к лодыжке, но Джей-Пи быстрее. Вероника вскрикивает при виде ножа и подается назад, к столу. Пульо пытается схватить ее, но, прежде чем успевает вскочить, она бьет его в висок стеклянной пепельницей.
Он отмахивается, тычет ножом наугад, попадает ей в живот и хватает левой рукой за горло.
Изловчившись, Вероника кусает его запястье с такой силой, что зубы достают до кости. Пульо хрипит от боли и обеими руками швыряет ее на пол. Женщина вскакивает, бросается к двери, и ему удается схватить ее, только когда она уже поворачивает ручку. Он обхватывает ее за талию окровавленной рукой и тянет на себя. Неожиданно Вероника отталкивается от двери ногой, и оба летят на пол.
Она пытается вырваться, но он сильнее. Она резко вскидывает голову и попадает затылком ему в челюсть. Скатывается с него. Поднимается на колени. Он снова бьет ее ножом в живот.
Боль парализует ее.
Она раскатывается по телу точно огонь по бензиновой дорожке. Ей хочется кричать, но в легких нет воздуха. Она ловит его раскрытым ртом и видит, что Джей-Пи начинает подниматься. В отчаянии Вероника бросается на него. Нож отлетает в сторону. Она ныряет за ним и перекатывается на спину. В следующее мгновение Пульо нависает над ней, и ей ничего не остается, как из последних сил воткнуть лезвие ему под ребра. Комната начинает кружиться. Она пытается повернуть голову, но видит только лежащее на ней огромное тело.
Они оба перепачканы кровью.
Мир расплывается в ее глазах. Желтоватый свет меркнет и сливается с темнотой…
15 февраля 1997 года 20.27
Она приходит в себя уже дома, на полосатом, белом с голубым, диване. Утирает засохшую на подбородке слюну и смотрит на часы. Черт! Лицо занемело, бок болит так, как будто ее пнул футболист. В ванной жужжит флуоресцентная лампа. На разорванной блузке темнеют бурые пятна. События прошлого вечера возвращаются выхваченными из тьмы забытья эпизодами: Джей-Пи в баре; схватка в номере мотеля; его тело на полу сегодня утром; возвращение домой на такси.
Вероника поднимает блузку и рассматривает раны на животе и ребрах. Кровотечение остановилось. Она осторожно дотрагивается до подсохших царапин.
Вернувшись в гостиную, Вероника включает лампу и видит на стеклянном столике Библию в зеленом переплете. Она не помнит, чтобы брала ее, но, наверное, сделала это по привычке. Книга кажется новой и даже слегка похрустывает, когда Вероника листает страницы. На обложке, в левом верхнем углу, выведенное ее почерком имя — Джон Пульо. Она отбрасывает Библию и идет в ванную.
Стеклянная дверь кладовки открыта; из-под курток и пальто выглядывает уголок коробки. Она слишком тяжела для полок, поэтому Вероника всегда оставляет ее на полу. Перетащив коробку в спальню, она садится на кровать и поднимает крышку. Правый бок напоминает о себе болью. Внутри двадцать три Библии. Вероника достает несколько лежащих наверху и начинает пересматривать. На каждой то или иное мужское имя, в каждой надежда, что доктора ошибаются.
Даг Уильямс, Дейв Соллорс, Алан Бергман, Джеймс Ларсен…
Все началось в колледже, в тот день, когда Вероника пропустила урок социологии, чтобы встретиться в спортзале с Маркусом. У них не было ничего общего, кроме пота. Они вместе бегали, вместе играли в рокетбол, не пропускали ни одного баскетбольного матча. Для молодого человека столь атлетического телосложения Маркус на удивление мало двигался во время секса. Он предпочитал лежать на спине, концентрируясь на собственных приятных ощущениях, заложив руки за голову, без стеснения почесывая затылок и обильно потея. Кровать в ее комнате в общежитии была маленькая и узкая, и Вероника всегда отправляла Маркуса в его комнату, чтобы любовник мог выспаться. К тому же ей требовалось пространство. И время, чтобы просохнуть.
Стоило им раздеться, как Маркус сразу закрывал глаза, исходя из чего Вероника сделала вывод, что ему в общем-то наплевать на то, кто там, сверху. Он старался разубедить ее разговорами о любви и страсти. Но если какое-то пламя страсти и теплилось в нем, оно угасло, умерло в море пота, когда он узнал о том, что она беременна. На следующий день Маркус предложил оплатить половину расходов, связанных с абортом, и не сказал больше ничего. Он просто сидел у противоположной от нее стены, положив руки на колени.
Он не смотрел на нее.
После его ухода Вероника расплакалась.
За день до операции она стояла на лестнице. Пытаясь сделать выбор между жизнью и смертью, разделенными тремя этажами пахнущих потом тел, Вероника слушала какофонию звуков: стук баскетбольных мячей, пронзительные свистки рефери, гул тренажеров. Всю предыдущую неделю ее тошнило по утрам, кружилась голова, так что подниматься на лестницу ей не следовало. Проникшись звуками и запахами, Вероника покачнулась и упала. При этом она не потеряла сознания и до сих помнит, как кувыркалась по цементным ступенькам, даже не пытаясь остановить падение.
Потом прибыла «скорая помощь».
Ее напугала не столько боль, сколько кровь. Пропитанные черно-красной кровью шорты прилипли к бедрам, и Вероника видела свое тело так, как будто смотрела на него со стороны. Потом врачи сообщили, что у нее никогда уже не будет детей.
Джошуа Трахтенберг, Кейт Перкинс, Альберт Константини, Джонатан Лире…
Память о тех, других вечерах жива в ней; они мелькают перед глазами разрозненными сценами, но сегодня она не останавливается на деталях. У всех этих историй один конец. Вероника ждет чуда, которое все изменит. Она складывает Библии в коробку.
Надо позвонить в полицию и рассказать о прошлом вечере, думает Вероника, но тело отказывается двигаться. Она ложится на кровать и смотрит в потолок. Прямо над ней — белые стикерсы звезд, лун и комет, наклеенные, вероятно, много лет назад каким-то мальчишкой. Когда-то они мерцали желтовато-зеленым светом — сейчас просматриваются только их очертания. Тот мальчишка давно уже здесь не живет, и в квартире стоит абсолютная тишина. Вероника лежит на кровати, глядя на выцветшие стикерсы и думая о коробке с Библиями.
— Вот только немного отдохну, — шепчет она.
Пульо уже не знает толком, где он, и ему в общем-то наплевать. Мрачный, шумный бар как будто давит на него со всех сторон, а дым цепляется за тело, словно шерстяной свитер. Он отрывает взгляд от стоящего перед ним пустого стакана и жестом просит бармена добавить. Налитые кровью глаза горят, мышцы ног ноют. Пульо так давно живет в промежуточном между сном и бодрствованием состоянии, что сейчас думает только об одном: умереть. Он даже не помнит, хотел ли когда-нибудь чего-то другого.
— Шесть пятьдесят, — прорывается через густой воздух хриплый голос бармена.
Пульо подает деньги, затем достает из кармана колоду карт и начинает тасовать. Потертые, они мягко струятся между пальцами.
— Показываешь фокусы?
Сидящая рядом миниатюрная брюнетка с мелкими кудряшками и зелеными глазами следит за его руками. Поймав взгляд Пульо, женщина прикладывается к бокалу с мартини и улыбается.
— Нет, по части фокусов я слабоват.
Он оглядывает ее с ног до головы. Узкая черная юбка липнет к загорелым бедрам, на запястьях поблескивают тонкие серебряные браслеты.
— Понятно. Выходит, ты из честных.
— Не сказал бы.
— Тогда игрок?
— Уже нет. Раньше, дома, бывало поигрывал.
— Где это?
— В Новом Орлеане.
— Всегда хотела съездить туда. Город, где дайкири можно взять, не выходя из машины, хорошее место для жизни.
— Да, это определенно плюс. А ты?
— Я местная. Работаю в библиотеке.
— Что делаешь?
— Слежу за соблюдением договоров о ядерном разоружении. А ты что думал? Расставляю книги по полкам. Выдаю. Опять расставляю.
— Так ты библиотекарь?
— Ну, в общем, это именно так и называется.
— Никогда в жизни не разговаривал с библиотекарем.
— И это все, на что ты надеялся?
— Что ты имеешь в виду?
— Твоя мечта всей жизни познакомиться с девушкой из библиотеки?
Его взгляд снова ползет по ее телу.
— А ты не такая, как можно было подумать.
— Я и не одеваюсь так на работу. — Она отпивает еще мартини и протягивает руку. — Кстати, меня зовут Вероника.
— Джей-Пи.
— Ну, Джей-Пи, ты не станешь возражать, если мы пойдем куда-нибудь еще? Не люблю валентиновские сценки.
— Валентиновские сценки?
— Сегодня же День святого Валентина. Ты разве не заметил все эти отвратительные проявления горячих чувств?
— Да нет.
— Присмотрись. Обжимания, поглаживания, перешептывания. Боже, иногда мне кажется, что в такие дни попадаешь в детский сад… ну, если не считать, что там не хватают за задницу. Хотя, помню, в четвертом классе один мальчишка так ущипнул…
— Послушай, ты… я не тот, кто тебе нужен.
Женщина допивает мартини и улыбается.
— А кто сказал, что ты мне нужен? Просто хочется поговорить с кем-то о себе.
Она встает и идет к двери. Пульо следует за ней. В конце концов он же игрок.
На другой стороне улицы находится мотель «Звезды удачи», открытый в любое время суток, — бизнес есть бизнес. Большинство клиентов этого заведения из разряда тех, кто снимает номер на пару-тройку часов, так что вопросов здесь не задают. Дежурный, темнокожий мужчина с черными как смоль волосами, смотрит порнофильм на маленьком черно-белом телевизоре. Передние зубы у него отсутствуют, горчичного цвета рубашка обтрепалась и вся покрыта пятнами. Не отрывая глаз от экрана, он снимает с доски ключ и кладет его на прилавок. Вероника берет ключ — номер 304, — подает дежурному несколько свернутых банкнот и привычно направляется к нужной лестнице.
В комнате пахнет дымом и потом. В скудном желтоватом свете, распространяемом единственной напольной лампой, все кажется тошнотворно бледным. Ободранный деревянный стол, как и подобранный ему в пару стул, готов вот-вот развалиться от старости. Темно-зеленое с круглыми грязными разводами одеяло на широкой кровати, неряшливо повешенные шторы. Одна из них сползла на пол и больше похожа на брошенную сорочку. Окно, смотрящее на кирпичную стену, прикрывает тонкая белая паутинка.
Вероника подходит к тумбочке, выдвигает верхний ящик и, не говоря ни слова, достает Библию в твердом зеленом переплете и ручку и смотрит на него.
— Что означает Джей-Пи?
— Джон Пульо.
— Красивое имя.
Она пишет что-то на внутренней стороне обложки и закрывает книгу.
— А это еще зачем?
— На память.
Она кладет Библию на тумбочку и ведет его к кровати. Половицы под ногами скрипят, и Пульо вдруг охватывает страх. Женщина толкает его на одеяло и устраивается сверху. Каштановые волосы падают на лицо, словно струи водопада. Желтоватый свет за ее спиной мигает. Она наклоняется, чтобы поцеловать его, и натыкается на густую, жесткую щетину. С нарастающим нетерпением расстегивает пуговицы на его рубашке, проводит пальцами по его груди. У него такое ощущение, что голова и шея горят. Жар собственного тела становится почти невыносимым. Вероника опускается, чтобы расстегнуть ремень на брюках.
— Ух, — бормочет она и смотрит на его ноги. — А это что?
Ее рука тянется к металлическому предмету, пристегнутому к лодыжке, но Джей-Пи быстрее. Вероника вскрикивает при виде ножа и подается назад, к столу. Пульо пытается схватить ее, но, прежде чем успевает вскочить, она бьет его в висок стеклянной пепельницей.
Он отмахивается, тычет ножом наугад, попадает ей в живот и хватает левой рукой за горло.
Изловчившись, Вероника кусает его запястье с такой силой, что зубы достают до кости. Пульо хрипит от боли и обеими руками швыряет ее на пол. Женщина вскакивает, бросается к двери, и ему удается схватить ее, только когда она уже поворачивает ручку. Он обхватывает ее за талию окровавленной рукой и тянет на себя. Неожиданно Вероника отталкивается от двери ногой, и оба летят на пол.
Она пытается вырваться, но он сильнее. Она резко вскидывает голову и попадает затылком ему в челюсть. Скатывается с него. Поднимается на колени. Он снова бьет ее ножом в живот.
Боль парализует ее.
Она раскатывается по телу точно огонь по бензиновой дорожке. Ей хочется кричать, но в легких нет воздуха. Она ловит его раскрытым ртом и видит, что Джей-Пи начинает подниматься. В отчаянии Вероника бросается на него. Нож отлетает в сторону. Она ныряет за ним и перекатывается на спину. В следующее мгновение Пульо нависает над ней, и ей ничего не остается, как из последних сил воткнуть лезвие ему под ребра. Комната начинает кружиться. Она пытается повернуть голову, но видит только лежащее на ней огромное тело.
Они оба перепачканы кровью.
Мир расплывается в ее глазах. Желтоватый свет меркнет и сливается с темнотой…
15 февраля 1997 года 20.27
Она приходит в себя уже дома, на полосатом, белом с голубым, диване. Утирает засохшую на подбородке слюну и смотрит на часы. Черт! Лицо занемело, бок болит так, как будто ее пнул футболист. В ванной жужжит флуоресцентная лампа. На разорванной блузке темнеют бурые пятна. События прошлого вечера возвращаются выхваченными из тьмы забытья эпизодами: Джей-Пи в баре; схватка в номере мотеля; его тело на полу сегодня утром; возвращение домой на такси.
Вероника поднимает блузку и рассматривает раны на животе и ребрах. Кровотечение остановилось. Она осторожно дотрагивается до подсохших царапин.
Вернувшись в гостиную, Вероника включает лампу и видит на стеклянном столике Библию в зеленом переплете. Она не помнит, чтобы брала ее, но, наверное, сделала это по привычке. Книга кажется новой и даже слегка похрустывает, когда Вероника листает страницы. На обложке, в левом верхнем углу, выведенное ее почерком имя — Джон Пульо. Она отбрасывает Библию и идет в ванную.
Стеклянная дверь кладовки открыта; из-под курток и пальто выглядывает уголок коробки. Она слишком тяжела для полок, поэтому Вероника всегда оставляет ее на полу. Перетащив коробку в спальню, она садится на кровать и поднимает крышку. Правый бок напоминает о себе болью. Внутри двадцать три Библии. Вероника достает несколько лежащих наверху и начинает пересматривать. На каждой то или иное мужское имя, в каждой надежда, что доктора ошибаются.
Даг Уильямс, Дейв Соллорс, Алан Бергман, Джеймс Ларсен…
Все началось в колледже, в тот день, когда Вероника пропустила урок социологии, чтобы встретиться в спортзале с Маркусом. У них не было ничего общего, кроме пота. Они вместе бегали, вместе играли в рокетбол, не пропускали ни одного баскетбольного матча. Для молодого человека столь атлетического телосложения Маркус на удивление мало двигался во время секса. Он предпочитал лежать на спине, концентрируясь на собственных приятных ощущениях, заложив руки за голову, без стеснения почесывая затылок и обильно потея. Кровать в ее комнате в общежитии была маленькая и узкая, и Вероника всегда отправляла Маркуса в его комнату, чтобы любовник мог выспаться. К тому же ей требовалось пространство. И время, чтобы просохнуть.
Стоило им раздеться, как Маркус сразу закрывал глаза, исходя из чего Вероника сделала вывод, что ему в общем-то наплевать на то, кто там, сверху. Он старался разубедить ее разговорами о любви и страсти. Но если какое-то пламя страсти и теплилось в нем, оно угасло, умерло в море пота, когда он узнал о том, что она беременна. На следующий день Маркус предложил оплатить половину расходов, связанных с абортом, и не сказал больше ничего. Он просто сидел у противоположной от нее стены, положив руки на колени.
Он не смотрел на нее.
После его ухода Вероника расплакалась.
За день до операции она стояла на лестнице. Пытаясь сделать выбор между жизнью и смертью, разделенными тремя этажами пахнущих потом тел, Вероника слушала какофонию звуков: стук баскетбольных мячей, пронзительные свистки рефери, гул тренажеров. Всю предыдущую неделю ее тошнило по утрам, кружилась голова, так что подниматься на лестницу ей не следовало. Проникшись звуками и запахами, Вероника покачнулась и упала. При этом она не потеряла сознания и до сих помнит, как кувыркалась по цементным ступенькам, даже не пытаясь остановить падение.
Потом прибыла «скорая помощь».
Ее напугала не столько боль, сколько кровь. Пропитанные черно-красной кровью шорты прилипли к бедрам, и Вероника видела свое тело так, как будто смотрела на него со стороны. Потом врачи сообщили, что у нее никогда уже не будет детей.
Джошуа Трахтенберг, Кейт Перкинс, Альберт Константини, Джонатан Лире…
Память о тех, других вечерах жива в ней; они мелькают перед глазами разрозненными сценами, но сегодня она не останавливается на деталях. У всех этих историй один конец. Вероника ждет чуда, которое все изменит. Она складывает Библии в коробку.
Надо позвонить в полицию и рассказать о прошлом вечере, думает Вероника, но тело отказывается двигаться. Она ложится на кровать и смотрит в потолок. Прямо над ней — белые стикерсы звезд, лун и комет, наклеенные, вероятно, много лет назад каким-то мальчишкой. Когда-то они мерцали желтовато-зеленым светом — сейчас просматриваются только их очертания. Тот мальчишка давно уже здесь не живет, и в квартире стоит абсолютная тишина. Вероника лежит на кровати, глядя на выцветшие стикерсы и думая о коробке с Библиями.
— Вот только немного отдохну, — шепчет она.
22
ВОЗВРАТА НЕТ
Пятница
Саманта проспала всю ночь на жестком матрасе и, проснувшись, прежде всего вспоминает доктора Клея. Неужели он действительно вернул ей дар сна? Над головой, будто москиты, пищат лампы дневного света, а круглое желтое пятно на потолке то обретает резкость, то расплывается перед ее еще не приспособившимися к перемене освещения глазами. Внезапно оно становится красным, как отметина, оставленная убийцей на груди Фиби. Нет. Она закрывает и снова открывает глаза. Желтое пятно возвращается. Может быть, такова цена сна? Страшные видения и кошмары, предвещающие ужасные события?
Однажды, после того как Фрэнк переехал к ней, отец сказал:
— Саманта, у всего есть цена. Не принимай и не бери то, платить за что не готова.
— Но это же любовь, — с некоторой обидой ответила она.
— Тем более если это любовь.
Голос отца звучал без всякой печали, но сухо и деловито, как голос библиотекаря.
В то время Саманта не поняла его. Она была влюблена во Фрэнка. Уверена в себе и в нем. И, будучи уверенной, самодовольно полагала, что то, что было у них, невозможно ни украсть, ни потерять. Однако потом многое изменилось. Фрэнк ушел, потому что не мог постоянно отдавать той, которая умела только брать. По крайней мере так это представлялось ей. И в конце концов Саманта поняла, что имел в виду отец. У всего есть цена, и она обнаружила ценник слишком поздно.
Саманта проспала всю ночь на жестком матрасе и, проснувшись, прежде всего вспоминает доктора Клея. Неужели он действительно вернул ей дар сна? Над головой, будто москиты, пищат лампы дневного света, а круглое желтое пятно на потолке то обретает резкость, то расплывается перед ее еще не приспособившимися к перемене освещения глазами. Внезапно оно становится красным, как отметина, оставленная убийцей на груди Фиби. Нет. Она закрывает и снова открывает глаза. Желтое пятно возвращается. Может быть, такова цена сна? Страшные видения и кошмары, предвещающие ужасные события?
Однажды, после того как Фрэнк переехал к ней, отец сказал:
— Саманта, у всего есть цена. Не принимай и не бери то, платить за что не готова.
— Но это же любовь, — с некоторой обидой ответила она.
— Тем более если это любовь.
Голос отца звучал без всякой печали, но сухо и деловито, как голос библиотекаря.
В то время Саманта не поняла его. Она была влюблена во Фрэнка. Уверена в себе и в нем. И, будучи уверенной, самодовольно полагала, что то, что было у них, невозможно ни украсть, ни потерять. Однако потом многое изменилось. Фрэнк ушел, потому что не мог постоянно отдавать той, которая умела только брать. По крайней мере так это представлялось ей. И в конце концов Саманта поняла, что имел в виду отец. У всего есть цена, и она обнаружила ценник слишком поздно.