Страница:
— Я не видела ее сегодня утром. Все в порядке? Арти сказал, что Фиби расстроилась.
— Вот как? Он так сказал? — спрашивает доктор удивленно и досадливо качает головой, но потом все же признает: — Она не очень хорошо спала, но уверен, у нее все в порядке. А теперь, Сэм, давайте начнем и…
— Как вы считаете, Фиби появится?
— Не сегодня.
— Почему?
Он отвечает после небольшой паузы:
— Многие люди боятся клинического лечения.
— Но почему?
— Видите ли, они обеспокоены тем, что такое лечение — их последний шанс. Что если не получится сейчас, в клинике, то не получится уже никогда.
Доктор Клей деловито листает медицинскую карту, а Саманте кажется, что он чем-то расстроен. Она ложится на кровать и молча ожидает, пока к вискам прикрепят электроды. Доктор протягивает очки, и Саманта замечает дрожь в его левой руке.
— А как вы думаете, это действительно наш последний шанс?
Он отвечает быстро, но все же не сразу:
— Нет, я так не думаю. — Доктор невесело улыбается и добавляет: — Кроме того, у вас же получается.
— Похоже.
Надежда, так окрылившая ее утром, тает, когда она вспоминает о Фиби, одиноко сидящей дома и со страхом всматривающейся в темноту. В какой-то момент Саманта испытывает облегчение оттого, что это не ей, а кому-то другому выпало предстать перед ужасом бессилия и отчаяния очередной бессонной ночи. Но вслед за облегчением приходит стыд. Это все страдание, размышляет она. Оно превращает людей в бессовестных, жалких эгоистов. Превращает их в отвратительных уродов.
Саманта надвигает очки на глаза и ждет, когда появятся свет и звуки.
Красный свет просачивается из-за закрытой двери. В тусклом мерцании свечи едва видны заполненные книгами и какими-то бумагами полки. На деревянном полу длинные полосы растекшегося и застывшего воска. Над открытым окном полощутся шторы. Подоконник мокрый от дождя.
В воздухе, словно эхо гобоя, повис стон. Постепенно он замирает. Дверь открывается, и все заливает красный свет. Снова слышен стон. Он идет от прижавшейся к окну неясной фигуры. Она извивается и дергается с такой силой, что кажется, вот-вот вломится в комнату. Дверь захлопывается. Пронзительный крик. Стекло разлетается. Дождевая вода превращается в кровь. Тело корчится от нестерпимой боли, поднимается, уходит в небо…
Доктор Клей держит ее за плечи, и Саманта наконец замечает, что сидит в постели. По другую сторону кровати, положив руку ей на спину, стоит санитар.
— Саманта? Доброе утро, Саманта! Проснулись вы довольно неожиданно, но сейчас все в порядке. Проспали семь часов и сорок две минуты.
Она никак не может отдышаться и слишком потрясена увиденным во сне, чтобы разговаривать и уж тем более радоваться очередному успеху.
— Это было ужасно.
— Что было ужасно? Снова галлюцинации?
— Да, — глухо говорит она.
— Посмотрите на меня, Саманта. То, что вы видели, не существует в реальности. Это только…
— Нет. Случилось нечто страшное. — Саманта поднимает голову и смотрит в глаза доктору Клею. — Я знаю.
9
ПАРАСОМНИЯ
— Вот как? Он так сказал? — спрашивает доктор удивленно и досадливо качает головой, но потом все же признает: — Она не очень хорошо спала, но уверен, у нее все в порядке. А теперь, Сэм, давайте начнем и…
— Как вы считаете, Фиби появится?
— Не сегодня.
— Почему?
Он отвечает после небольшой паузы:
— Многие люди боятся клинического лечения.
— Но почему?
— Видите ли, они обеспокоены тем, что такое лечение — их последний шанс. Что если не получится сейчас, в клинике, то не получится уже никогда.
Доктор Клей деловито листает медицинскую карту, а Саманте кажется, что он чем-то расстроен. Она ложится на кровать и молча ожидает, пока к вискам прикрепят электроды. Доктор протягивает очки, и Саманта замечает дрожь в его левой руке.
— А как вы думаете, это действительно наш последний шанс?
Он отвечает быстро, но все же не сразу:
— Нет, я так не думаю. — Доктор невесело улыбается и добавляет: — Кроме того, у вас же получается.
— Похоже.
Надежда, так окрылившая ее утром, тает, когда она вспоминает о Фиби, одиноко сидящей дома и со страхом всматривающейся в темноту. В какой-то момент Саманта испытывает облегчение оттого, что это не ей, а кому-то другому выпало предстать перед ужасом бессилия и отчаяния очередной бессонной ночи. Но вслед за облегчением приходит стыд. Это все страдание, размышляет она. Оно превращает людей в бессовестных, жалких эгоистов. Превращает их в отвратительных уродов.
Саманта надвигает очки на глаза и ждет, когда появятся свет и звуки.
Красный свет просачивается из-за закрытой двери. В тусклом мерцании свечи едва видны заполненные книгами и какими-то бумагами полки. На деревянном полу длинные полосы растекшегося и застывшего воска. Над открытым окном полощутся шторы. Подоконник мокрый от дождя.
В воздухе, словно эхо гобоя, повис стон. Постепенно он замирает. Дверь открывается, и все заливает красный свет. Снова слышен стон. Он идет от прижавшейся к окну неясной фигуры. Она извивается и дергается с такой силой, что кажется, вот-вот вломится в комнату. Дверь захлопывается. Пронзительный крик. Стекло разлетается. Дождевая вода превращается в кровь. Тело корчится от нестерпимой боли, поднимается, уходит в небо…
Доктор Клей держит ее за плечи, и Саманта наконец замечает, что сидит в постели. По другую сторону кровати, положив руку ей на спину, стоит санитар.
— Саманта? Доброе утро, Саманта! Проснулись вы довольно неожиданно, но сейчас все в порядке. Проспали семь часов и сорок две минуты.
Она никак не может отдышаться и слишком потрясена увиденным во сне, чтобы разговаривать и уж тем более радоваться очередному успеху.
— Это было ужасно.
— Что было ужасно? Снова галлюцинации?
— Да, — глухо говорит она.
— Посмотрите на меня, Саманта. То, что вы видели, не существует в реальности. Это только…
— Нет. Случилось нечто страшное. — Саманта поднимает голову и смотрит в глаза доктору Клею. — Я знаю.
9
MEMENTO MORI
Воскресенье
Телефонный звонок заставляет Саманту выйти из душевой кабинки. Мысли все еще заняты разбудившими ее менее часа назад видениями, поэтому отвечает она рассеянно. Крупные капли воды падают на ковер в спальне. В ее воображении лужица под ногами твердеет, будто остывающий воск.
— Привет, Сэм.
Голос Фрэнка едва слышен из-за других голосов, резких и требовательных, звучащих где-то рядом с ним.
— Что случилось?
— Мне позвонили минут десять назад. Полиция обнаружила еще одно тело. Молодую женщину повесили на пожарной лестнице рядом с ее квартирой.
Тишина. Саманта перебирает пальцами закрутившийся телефонный шнур, уверенная в том, что уже знает, какими будут следующие слова Фрэнка:
— Алло? Ты слушаешь, Сэм?
Прежде чем задать вопрос, она сглатывает подступивший к горлу комок.
— Как ее зовут?
— Фиби Маккрекен.
Саманта закрывает глаза и видит улыбающуюся лягушку с зеленой футболки девушки.
— Где ты сейчас?
Слова выходят изо рта натужно, неохотно.
— В ее квартире в Чайнатауне. А в чем дело? Что-то не так?
Она снова молчит, глядя на стекающую с тела воду.
— Я знаю Фиби.
Саманта быстро преодолевает четыре лестничных пролета. Узкий коридор делает поворот через каждые четыре-пять шагов, затрудняя ориентацию, поэтому она сбавляет шаг и идет по нему с большей осторожностью. Отыскивая глазами номер нужной квартиры, Саманта думает о том, что, может быть, Фиби находила некоторое утешение в запутанности этого лабиринта, воспринимая его как нечто вроде отражения ее утомительной и ускользающей дорожки к благословенному сну. Воздух в коридоре теплый и неподвижный, словно зажат в ловушке между низким потолком и истоптанным ковровым покрытием. Чувствуя, что покрывается потом, Саманта приподнимает край джемпера.
Ей не хочется думать о Фиби как о жертве бессонницы или человеческой жестокости. Может быть, потому что ей равно не хочется представлять в роли такой жертвы саму себя. Лицо вдруг вспыхивает от злости. Она должна получить ответы. Ради Фиби. Ради себя.
Коридор делает еще один поворот и заканчивается. Справа от Саманты закрытая дверь, а здесь, прямо перед ней, все в необъяснимом красном мерцании. Стены, ковер, даже лицо полисмена Кинкейда — будто оно обгорело на солнце. Он еще не заметил ее. Голова слегка наклонена и повернута к двери, словно коп ожидает ответа от кого-то невидимого. Под ногами у Кинкейда коврик с веселым лягушонком, приветствующим гостей бодрым «Заскакивай!». В углу две смятые газеты.
— Привет.
Кинкейд вздрагивает и поворачивается. На его лице напряженная, почти смущенная улыбка, и Саманта только теперь догадывается, что он подслушивал у двери. Полицейский начинает объяснять, что детектив Снейр не впускает его в квартиру, но Саманта обрывает эти объяснения:
— Почему здесь красная лампочка?
Она указывает взглядом на свисающую с потолка голую лампочку, похожую на язык колокола.
— Не знаю.
— Можете спросить у управляющего?
— Ну, вообще-то мне нельзя отсюда уходить. Я вроде как дежурю.
— Вижу.
Она смотрит на него до тех пор, пока ему становится не по себе.
— Ладно, слетаю вниз. Думаю, много времени не займет.
— Спасибо.
Видя ее улыбку, Кинкейд расслабляется и уходит. Саманта стучит, и дверь открывается почти одновременно со стуком. Фрэнк кивком приглашает ее войти. Свет в комнату проходит через белую полиэтиленовую шторку, установленную у окна, вероятно, для того, предполагает Саманта, чтобы обеспечить сохранность вещественных улик. Почти все книжные полки заняты аккуратно расставленными партитурами, но одна целиком отведена под коллекцию фарфоровых лягушек самых разных размеров и цветов. На все прочее в квартире энтузиазма и аккуратности уже не хватило. Еще одна лягушка сброшена с полки на пол, и от нее остались только разлетевшиеся кусочки и белая пудра. На полу кучами громоздятся десятки книг, журналов и блокнотов. Слева от двери стоит плакат в рамке, так и не дождавшийся, чтобы его повесили. По полу разбросаны изрядно потрепанные кошачьи игрушки. На стоящем у окна письменном столе с убирающейся крышкой стойки с компакт-дисками и небольшой музыкальный центр в окружении свечей. Одна из них, толстая, красная, полностью сгорела, оставив только фитиль, и растеклась по столу. Другая свалилась на деревянный пол, и длинные полоски застывшего воска отходят от нее в стороны, как солнечные лучи. В противоположном углу рядом со стулом и подставкой для нот лежит футляр с виолончелью.
Какой-то мужчина с мраморным лицом, в помятом льняном пиджаке фотографирует комнату. Яркая вспышка заполняет весь объем помещения и меркнет. Двое полицейских в форме просматривают ящики стола и картотеку.
Саманта поворачивается к шторке и чувствует на правом предплечье руку Фрэнка. Лицо у него напряженное и немного печальное.
— Не знаю, стоит ли тебе смотреть на это.
Она бросает на него короткий взгляд и, не говоря ни слова, откидывает клапан палатки и делает шаг вперед.
Перед ней подоконник. Кровь пролилась на него водопадом и, прежде чем засохнуть, растеклась по полу, образов уже остывшую лужу. Стекло разбито, и большая часть осколков покрывает площадку пожарной лестницы, к которой и подвешено на веревке вниз головой тело Фиби. Ноги привязаны к верхней площадке, руки разведены в стороны и привязаны к перилам. Блузка соскользнула к шее, обнажив белую кожу, черный бюстгальтер и вырезанный в верхней части живота кружок.
Саманта прижимает ладонь к животу и опускает глаза на решетку под ногами. Круг на животе девушки возвращает ее в тот вечер в библиотеке. С тех пор прошло более двух лет. Непосредственно перед тем, как все случилось, она почувствовала его запах, абсолютно неуместный среди книг, и ощутила силу мышц голой, безволосой руки, обхватившей ее шею. Прижав ее к холодному полу, он вырезал ножом круг на ее животе. Точнее, полукруг. Саманта судорожно вздыхает, словно ей недостает воздуха, и думает: Неужели это тот самый человек? Не я ли должна быть на месте Фиби? Но почему? Она пытается восстановить дыхание и опускает руку.
Саманта снова смотрит на Фиби. На лице девушки, перепачканном вытекшей из глубокой раны на горле и засохшей кровью, застыло мучительное выражение боли. Ссадины и порезы в разных местах тела дают основание предполагать, что она оказала убийце сопротивление. Черные слаксы разорваны у колена, из порвавшегося чулка торчат пальцы. Вероятно, ее вытолкнули из окна — или по крайней мере бросили на битое стекло и щепки от рамы, — перед тем как повесить.
Саманта отворачивается: она не хочет, чтобы Фиби запомнилась ей такой.
На площадке появляется кто-то еще. Детектив Снейр. Он некоторое время наблюдал за ней и держится сурово.
— Кто ее обнаружил? — решительно спрашивает Саманта, как будто нужные, правильные слова убедят его и ее саму в том, что у нее есть полное право находиться здесь.
— Одна женщина, живущая четырьмя этажами ниже. В половине седьмого утра вышла покормить кошек и увидела кровь в миске. Потом еще что-то капнуло сверху ей на щеку, и она подняла голову. Оказалось, что не дождь.
— И больше никто ничего не видел? На открытой пожарной лестнице в таком большом городе, как Сан-Франциско?
— Я уже обговорил все это с мистером Беннетом.
— А я как раз собирался ввести ее в курс дела, детектив.
Фрэнк, стоявший до того за ее спиной, делает шаг вперед.
Саманта, подбоченившись, продолжает смотреть на детектива.
— Сделайте одолжение.
— Ладно. — Снейр подходит ближе и начинает неохотно рассказывать. От него пахнет давно выпитым кофе и недавно выкуренной сигаретой. — Внизу, под нами, глухой переулок со складами, которые обычно закрыты с часу до четырех ночи. Здание укрепляется с учетом сейсмической опасности, так что первые три этажа с этой стороны закрыты лесами с брезентом и тому подобным… В общем, оттуда ничего не увидишь. Вдобавок ко всему ночью шел дождь, так что обнаружить внизу какие-либо улики удастся только при условии, что нам сильно повезет. И наконец — мне это особенно нравится, — соседи снизу уехали из города на уик-энд. Так что либо наш убийца необычайно хитер, либо удача на его стороне.
— Сэм, можно тебя на пару слов? — вступает Фрэнк, не давая ей возможности задать следующий вопрос, и они возвращаются в квартиру. — Что ты делаешь?
— Пытаюсь выяснить, что случилось.
Она заглядывает ему через плечо и видит тень Снейра на стенке палатки.
— Ты сказала по телефону, что знаешь эту девушку.
— Верно, мы познакомились два дня назад в клинике сна.
— В клинике сна?
— Фрэнк, я видела это место во сне.
— Что?
Один из снимающих отпечатки пальцев полицейских поворачивает голову в их сторону, и Саманта понижает голос:
— Залитый кровью подоконник, застывший на полу воск, красный свет, тело, подвешенное на веревке… Я все это видела во сне.
— Не понимаю. Хочешь сказать, ты знала, что здесь случится?
— Не совсем так. Я…
Обдумывая, как бы получше объяснить ситуацию Фрэнку, она обводит комнату взглядом и замечает мерцающий красным индикатор музыкального центра.
— Ты не знаешь, проигрыватель был включен, когда пришла полиция?
— Что?
Не обращая внимания на явно сбитого с толку Фрэнка, Саманта подходит к письменному столу.
— Кто-нибудь знает, играла ли эта штука утром? — Ни один из находящихся в комнате полицейских не отвечает. — Кто был первым на месте преступления?
Молчание.
— Кто был первым?..
— Я.
Из спальни выходит молодая женщина в форме.
— Вспомните, звучала ли какая-нибудь музыка?
— Э… да. — В ее голосе слышится удивление, к которому добавляются виноватые нотки. — Я подумала, что жертва, может быть, слушала ночью музыку. Но я ни к чему не притрагивалась, только нажала кнопку «стоп».
Саманта достает из кармана салфетку, нажимает кнопку и смотрит на выехавший диск.
— Надо, чтобы кто-нибудь проверил его на отпечатки.
— Сэм, что происходит?
Фрэнк подходит к столу и тоже смотрит на диск — «Гольдберг-вариации».
— Это та же самая музыка, что была на кассете в машине Кэтрин.
— Мисс Ранвали? — Все поворачиваются и видят просунувшуюся в комнату голову Кинкейда. Он осторожно шагает через порог и оглядывается, желая убедиться в отсутствии детектива Снейра. — Я поговорил с управляющим насчет той лампочки. Прежняя перегорела на прошлой неделе, а в запасе у него была только красная. Вот он и вкрутил ее на время, пока не сходит в магазин. Ему трудно передвигаться из-за больной спины. Я так думаю, что все дело в матрасе, на котором он спит, но матрасы нынче дорогие, так что парню приходится…
— Но почему он ввернул именно красную? Откуда она у него?
— Я тоже спросил его об этом. Лампочка из его фотолаборатории.
— Спасибо, — кивает Саманта.
— Кинкейд, а вы какого черта здесь делаете?! — рычит Снейр, отходя от шторки.
Лицо бедняги моментально бледнеет.
— Здесь могут быть отпечатки, — говорит Саманта, вставая у него на пути.
Снейр смотрит ей в глаза, и по его выражению совершенно невозможно определить, каково его настроение. Детектив поворачивается к столу.
— На компакт-диске?
— Да. Это та же запись, которую Фрэнк обнаружил на месте первого преступления.
— Детектив Снейр! — К ним подходит еще один полицейский. — Полагаю, вам стоит взглянуть на это.
— Джейкобс, проверьте на отпечатки, — бросает Снейр и, не глядя на Саманту, поворачивается и выходит, минуя шторку, на площадку пожарной лестницы.
Фрэнк отступает к окну, и Саманта трогает его за руку.
— Я пойду, ладно?
Он молчит, потом кивает:
— Конечно.
Саманта видит, что он пытается отыскать в ней признаки слабости. Она ловит себя на том, что снова прижимает ладонь к животу, и поспешно опускает руку и сжимает губы, чтобы никто не увидел, как они дрожат.
— Продолжай. Дай знать, что еще выяснится, — говорит она и быстро направляется к выходу.
— Подожди. Еще кое-что.
— Да?
— Что ты знаешь о Фиби?
— Немногое. Она проходила курс лечения от бессонницы в местной клинике сна. Там я с ней и познакомилась. Она… мы участвовали в новом проекте доктора Клея. Он называет его «Круг Эндимиона».
Саманта нетерпеливо переступает с ноги на ногу.
— Эндимиона?
— Это персонаж греческой мифологии.
— Тот парень, который переспал с собственной матерью, а потом выколол себе глаза?
— Нет, ты перепутал его с Эдипом. Надо было получше изучать классику.
Она вымученно улыбается.
— Кому нужна такая древность? — Голос Фрэнка смягчается, становится более искренним. — Сэм, когда у тебя появились проблемы со сном?
— Чуть больше шести месяцев назад.
— После моего отъезда?
— Нет, раньше, — быстро говорит она. — В общем, у Фиби ничего не получилось, и она вышла из проекта.
— Что собой представляет это лечение?
— Электрогипноз.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Не придала значения.
— Не придала значения? — недоверчиво переспрашивает он, беря ее за руку.
— Фрэнк, тебя это совершенно не касается. Позвони мне позже и скажи, что еще вы тут обнаружите, ладно?
— Ладно.
Он отпускает ее руку и возвращается в палатку.
Саманта поспешно покидает здание, садится в машину и уезжает. Сначала она плохо представляет, куда едет, но вскоре оказывается на задней скамье в церкви. Ей не хочется видеть Фиби, не хочется видеть ее как вещественную улику. Фиби. Фиби. Фиби Маккрекен. Саманта снова и снова повторяет ее имя, глядя на зажатую в руке фарфоровую лягушку. Она чувствует себя виноватой из-за того, что унесла ее из квартиры, но лягушка помогает не думать о кроваво-красном круге на животе девушки. Фиби любила лягушек и виолончель. Как и Саманта, она отчаянно хотела вернуть утраченный сон.
Людей на девятичасовой службе меньше, чем обычно, и это к лучшему. Хор начинает петь «Ave Verum Corpus»[6] Уильяма Берда, и Саманта замечает сидящую на самом краю ее ряда пожилую испанку. Женщина перебирает четки и слегка раскачивается взад-вперед.
Саманта вспоминает, как однажды, когда они с матерью пришли на утреннюю воскресную службу, в церкви появилась седая женщина, которая опустилась на колени и так прошла от двери до алтаря. Когда она была уже совсем близко, органист перестал играть, собравшиеся мужчины и женщины подняли головы, и в церкви стало совершенно тихо. Удивленно наблюдавший за происходящим священник жестом попросил ее подняться, но женщина осталась на коленях и, только доковыляв до его ног, встала и села на скамью в первом ряду.
Глядя на пожилую испанку и вспоминая ту, которая преодолела немалый путь на коленях, Саманта завидует силе их веры. Наверное, в такой вере можно найти утешение. Она осторожно поглаживает фарфоровую лягушку, закрывает глаза и вслушивается в голоса хора, как будто они повторяют слова ее безмолвной молитвы.
Будь нам примером
В смертном испытании.
О, Иисус сладчайший, Иисус благой
О, Иисус, сыне Марии,
Помилуй нас. Аминь.
Телефонный звонок заставляет Саманту выйти из душевой кабинки. Мысли все еще заняты разбудившими ее менее часа назад видениями, поэтому отвечает она рассеянно. Крупные капли воды падают на ковер в спальне. В ее воображении лужица под ногами твердеет, будто остывающий воск.
— Привет, Сэм.
Голос Фрэнка едва слышен из-за других голосов, резких и требовательных, звучащих где-то рядом с ним.
— Что случилось?
— Мне позвонили минут десять назад. Полиция обнаружила еще одно тело. Молодую женщину повесили на пожарной лестнице рядом с ее квартирой.
Тишина. Саманта перебирает пальцами закрутившийся телефонный шнур, уверенная в том, что уже знает, какими будут следующие слова Фрэнка:
— Алло? Ты слушаешь, Сэм?
Прежде чем задать вопрос, она сглатывает подступивший к горлу комок.
— Как ее зовут?
— Фиби Маккрекен.
Саманта закрывает глаза и видит улыбающуюся лягушку с зеленой футболки девушки.
— Где ты сейчас?
Слова выходят изо рта натужно, неохотно.
— В ее квартире в Чайнатауне. А в чем дело? Что-то не так?
Она снова молчит, глядя на стекающую с тела воду.
— Я знаю Фиби.
Саманта быстро преодолевает четыре лестничных пролета. Узкий коридор делает поворот через каждые четыре-пять шагов, затрудняя ориентацию, поэтому она сбавляет шаг и идет по нему с большей осторожностью. Отыскивая глазами номер нужной квартиры, Саманта думает о том, что, может быть, Фиби находила некоторое утешение в запутанности этого лабиринта, воспринимая его как нечто вроде отражения ее утомительной и ускользающей дорожки к благословенному сну. Воздух в коридоре теплый и неподвижный, словно зажат в ловушке между низким потолком и истоптанным ковровым покрытием. Чувствуя, что покрывается потом, Саманта приподнимает край джемпера.
Ей не хочется думать о Фиби как о жертве бессонницы или человеческой жестокости. Может быть, потому что ей равно не хочется представлять в роли такой жертвы саму себя. Лицо вдруг вспыхивает от злости. Она должна получить ответы. Ради Фиби. Ради себя.
Коридор делает еще один поворот и заканчивается. Справа от Саманты закрытая дверь, а здесь, прямо перед ней, все в необъяснимом красном мерцании. Стены, ковер, даже лицо полисмена Кинкейда — будто оно обгорело на солнце. Он еще не заметил ее. Голова слегка наклонена и повернута к двери, словно коп ожидает ответа от кого-то невидимого. Под ногами у Кинкейда коврик с веселым лягушонком, приветствующим гостей бодрым «Заскакивай!». В углу две смятые газеты.
— Привет.
Кинкейд вздрагивает и поворачивается. На его лице напряженная, почти смущенная улыбка, и Саманта только теперь догадывается, что он подслушивал у двери. Полицейский начинает объяснять, что детектив Снейр не впускает его в квартиру, но Саманта обрывает эти объяснения:
— Почему здесь красная лампочка?
Она указывает взглядом на свисающую с потолка голую лампочку, похожую на язык колокола.
— Не знаю.
— Можете спросить у управляющего?
— Ну, вообще-то мне нельзя отсюда уходить. Я вроде как дежурю.
— Вижу.
Она смотрит на него до тех пор, пока ему становится не по себе.
— Ладно, слетаю вниз. Думаю, много времени не займет.
— Спасибо.
Видя ее улыбку, Кинкейд расслабляется и уходит. Саманта стучит, и дверь открывается почти одновременно со стуком. Фрэнк кивком приглашает ее войти. Свет в комнату проходит через белую полиэтиленовую шторку, установленную у окна, вероятно, для того, предполагает Саманта, чтобы обеспечить сохранность вещественных улик. Почти все книжные полки заняты аккуратно расставленными партитурами, но одна целиком отведена под коллекцию фарфоровых лягушек самых разных размеров и цветов. На все прочее в квартире энтузиазма и аккуратности уже не хватило. Еще одна лягушка сброшена с полки на пол, и от нее остались только разлетевшиеся кусочки и белая пудра. На полу кучами громоздятся десятки книг, журналов и блокнотов. Слева от двери стоит плакат в рамке, так и не дождавшийся, чтобы его повесили. По полу разбросаны изрядно потрепанные кошачьи игрушки. На стоящем у окна письменном столе с убирающейся крышкой стойки с компакт-дисками и небольшой музыкальный центр в окружении свечей. Одна из них, толстая, красная, полностью сгорела, оставив только фитиль, и растеклась по столу. Другая свалилась на деревянный пол, и длинные полоски застывшего воска отходят от нее в стороны, как солнечные лучи. В противоположном углу рядом со стулом и подставкой для нот лежит футляр с виолончелью.
Какой-то мужчина с мраморным лицом, в помятом льняном пиджаке фотографирует комнату. Яркая вспышка заполняет весь объем помещения и меркнет. Двое полицейских в форме просматривают ящики стола и картотеку.
Саманта поворачивается к шторке и чувствует на правом предплечье руку Фрэнка. Лицо у него напряженное и немного печальное.
— Не знаю, стоит ли тебе смотреть на это.
Она бросает на него короткий взгляд и, не говоря ни слова, откидывает клапан палатки и делает шаг вперед.
Перед ней подоконник. Кровь пролилась на него водопадом и, прежде чем засохнуть, растеклась по полу, образов уже остывшую лужу. Стекло разбито, и большая часть осколков покрывает площадку пожарной лестницы, к которой и подвешено на веревке вниз головой тело Фиби. Ноги привязаны к верхней площадке, руки разведены в стороны и привязаны к перилам. Блузка соскользнула к шее, обнажив белую кожу, черный бюстгальтер и вырезанный в верхней части живота кружок.
Саманта прижимает ладонь к животу и опускает глаза на решетку под ногами. Круг на животе девушки возвращает ее в тот вечер в библиотеке. С тех пор прошло более двух лет. Непосредственно перед тем, как все случилось, она почувствовала его запах, абсолютно неуместный среди книг, и ощутила силу мышц голой, безволосой руки, обхватившей ее шею. Прижав ее к холодному полу, он вырезал ножом круг на ее животе. Точнее, полукруг. Саманта судорожно вздыхает, словно ей недостает воздуха, и думает: Неужели это тот самый человек? Не я ли должна быть на месте Фиби? Но почему? Она пытается восстановить дыхание и опускает руку.
Саманта снова смотрит на Фиби. На лице девушки, перепачканном вытекшей из глубокой раны на горле и засохшей кровью, застыло мучительное выражение боли. Ссадины и порезы в разных местах тела дают основание предполагать, что она оказала убийце сопротивление. Черные слаксы разорваны у колена, из порвавшегося чулка торчат пальцы. Вероятно, ее вытолкнули из окна — или по крайней мере бросили на битое стекло и щепки от рамы, — перед тем как повесить.
Саманта отворачивается: она не хочет, чтобы Фиби запомнилась ей такой.
На площадке появляется кто-то еще. Детектив Снейр. Он некоторое время наблюдал за ней и держится сурово.
— Кто ее обнаружил? — решительно спрашивает Саманта, как будто нужные, правильные слова убедят его и ее саму в том, что у нее есть полное право находиться здесь.
— Одна женщина, живущая четырьмя этажами ниже. В половине седьмого утра вышла покормить кошек и увидела кровь в миске. Потом еще что-то капнуло сверху ей на щеку, и она подняла голову. Оказалось, что не дождь.
— И больше никто ничего не видел? На открытой пожарной лестнице в таком большом городе, как Сан-Франциско?
— Я уже обговорил все это с мистером Беннетом.
— А я как раз собирался ввести ее в курс дела, детектив.
Фрэнк, стоявший до того за ее спиной, делает шаг вперед.
Саманта, подбоченившись, продолжает смотреть на детектива.
— Сделайте одолжение.
— Ладно. — Снейр подходит ближе и начинает неохотно рассказывать. От него пахнет давно выпитым кофе и недавно выкуренной сигаретой. — Внизу, под нами, глухой переулок со складами, которые обычно закрыты с часу до четырех ночи. Здание укрепляется с учетом сейсмической опасности, так что первые три этажа с этой стороны закрыты лесами с брезентом и тому подобным… В общем, оттуда ничего не увидишь. Вдобавок ко всему ночью шел дождь, так что обнаружить внизу какие-либо улики удастся только при условии, что нам сильно повезет. И наконец — мне это особенно нравится, — соседи снизу уехали из города на уик-энд. Так что либо наш убийца необычайно хитер, либо удача на его стороне.
— Сэм, можно тебя на пару слов? — вступает Фрэнк, не давая ей возможности задать следующий вопрос, и они возвращаются в квартиру. — Что ты делаешь?
— Пытаюсь выяснить, что случилось.
Она заглядывает ему через плечо и видит тень Снейра на стенке палатки.
— Ты сказала по телефону, что знаешь эту девушку.
— Верно, мы познакомились два дня назад в клинике сна.
— В клинике сна?
— Фрэнк, я видела это место во сне.
— Что?
Один из снимающих отпечатки пальцев полицейских поворачивает голову в их сторону, и Саманта понижает голос:
— Залитый кровью подоконник, застывший на полу воск, красный свет, тело, подвешенное на веревке… Я все это видела во сне.
— Не понимаю. Хочешь сказать, ты знала, что здесь случится?
— Не совсем так. Я…
Обдумывая, как бы получше объяснить ситуацию Фрэнку, она обводит комнату взглядом и замечает мерцающий красным индикатор музыкального центра.
— Ты не знаешь, проигрыватель был включен, когда пришла полиция?
— Что?
Не обращая внимания на явно сбитого с толку Фрэнка, Саманта подходит к письменному столу.
— Кто-нибудь знает, играла ли эта штука утром? — Ни один из находящихся в комнате полицейских не отвечает. — Кто был первым на месте преступления?
Молчание.
— Кто был первым?..
— Я.
Из спальни выходит молодая женщина в форме.
— Вспомните, звучала ли какая-нибудь музыка?
— Э… да. — В ее голосе слышится удивление, к которому добавляются виноватые нотки. — Я подумала, что жертва, может быть, слушала ночью музыку. Но я ни к чему не притрагивалась, только нажала кнопку «стоп».
Саманта достает из кармана салфетку, нажимает кнопку и смотрит на выехавший диск.
— Надо, чтобы кто-нибудь проверил его на отпечатки.
— Сэм, что происходит?
Фрэнк подходит к столу и тоже смотрит на диск — «Гольдберг-вариации».
— Это та же самая музыка, что была на кассете в машине Кэтрин.
— Мисс Ранвали? — Все поворачиваются и видят просунувшуюся в комнату голову Кинкейда. Он осторожно шагает через порог и оглядывается, желая убедиться в отсутствии детектива Снейра. — Я поговорил с управляющим насчет той лампочки. Прежняя перегорела на прошлой неделе, а в запасе у него была только красная. Вот он и вкрутил ее на время, пока не сходит в магазин. Ему трудно передвигаться из-за больной спины. Я так думаю, что все дело в матрасе, на котором он спит, но матрасы нынче дорогие, так что парню приходится…
— Но почему он ввернул именно красную? Откуда она у него?
— Я тоже спросил его об этом. Лампочка из его фотолаборатории.
— Спасибо, — кивает Саманта.
— Кинкейд, а вы какого черта здесь делаете?! — рычит Снейр, отходя от шторки.
Лицо бедняги моментально бледнеет.
— Здесь могут быть отпечатки, — говорит Саманта, вставая у него на пути.
Снейр смотрит ей в глаза, и по его выражению совершенно невозможно определить, каково его настроение. Детектив поворачивается к столу.
— На компакт-диске?
— Да. Это та же запись, которую Фрэнк обнаружил на месте первого преступления.
— Детектив Снейр! — К ним подходит еще один полицейский. — Полагаю, вам стоит взглянуть на это.
— Джейкобс, проверьте на отпечатки, — бросает Снейр и, не глядя на Саманту, поворачивается и выходит, минуя шторку, на площадку пожарной лестницы.
Фрэнк отступает к окну, и Саманта трогает его за руку.
— Я пойду, ладно?
Он молчит, потом кивает:
— Конечно.
Саманта видит, что он пытается отыскать в ней признаки слабости. Она ловит себя на том, что снова прижимает ладонь к животу, и поспешно опускает руку и сжимает губы, чтобы никто не увидел, как они дрожат.
— Продолжай. Дай знать, что еще выяснится, — говорит она и быстро направляется к выходу.
— Подожди. Еще кое-что.
— Да?
— Что ты знаешь о Фиби?
— Немногое. Она проходила курс лечения от бессонницы в местной клинике сна. Там я с ней и познакомилась. Она… мы участвовали в новом проекте доктора Клея. Он называет его «Круг Эндимиона».
Саманта нетерпеливо переступает с ноги на ногу.
— Эндимиона?
— Это персонаж греческой мифологии.
— Тот парень, который переспал с собственной матерью, а потом выколол себе глаза?
— Нет, ты перепутал его с Эдипом. Надо было получше изучать классику.
Она вымученно улыбается.
— Кому нужна такая древность? — Голос Фрэнка смягчается, становится более искренним. — Сэм, когда у тебя появились проблемы со сном?
— Чуть больше шести месяцев назад.
— После моего отъезда?
— Нет, раньше, — быстро говорит она. — В общем, у Фиби ничего не получилось, и она вышла из проекта.
— Что собой представляет это лечение?
— Электрогипноз.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Не придала значения.
— Не придала значения? — недоверчиво переспрашивает он, беря ее за руку.
— Фрэнк, тебя это совершенно не касается. Позвони мне позже и скажи, что еще вы тут обнаружите, ладно?
— Ладно.
Он отпускает ее руку и возвращается в палатку.
Саманта поспешно покидает здание, садится в машину и уезжает. Сначала она плохо представляет, куда едет, но вскоре оказывается на задней скамье в церкви. Ей не хочется видеть Фиби, не хочется видеть ее как вещественную улику. Фиби. Фиби. Фиби Маккрекен. Саманта снова и снова повторяет ее имя, глядя на зажатую в руке фарфоровую лягушку. Она чувствует себя виноватой из-за того, что унесла ее из квартиры, но лягушка помогает не думать о кроваво-красном круге на животе девушки. Фиби любила лягушек и виолончель. Как и Саманта, она отчаянно хотела вернуть утраченный сон.
Людей на девятичасовой службе меньше, чем обычно, и это к лучшему. Хор начинает петь «Ave Verum Corpus»[6] Уильяма Берда, и Саманта замечает сидящую на самом краю ее ряда пожилую испанку. Женщина перебирает четки и слегка раскачивается взад-вперед.
Саманта вспоминает, как однажды, когда они с матерью пришли на утреннюю воскресную службу, в церкви появилась седая женщина, которая опустилась на колени и так прошла от двери до алтаря. Когда она была уже совсем близко, органист перестал играть, собравшиеся мужчины и женщины подняли головы, и в церкви стало совершенно тихо. Удивленно наблюдавший за происходящим священник жестом попросил ее подняться, но женщина осталась на коленях и, только доковыляв до его ног, встала и села на скамью в первом ряду.
Глядя на пожилую испанку и вспоминая ту, которая преодолела немалый путь на коленях, Саманта завидует силе их веры. Наверное, в такой вере можно найти утешение. Она осторожно поглаживает фарфоровую лягушку, закрывает глаза и вслушивается в голоса хора, как будто они повторяют слова ее безмолвной молитвы.
Будь нам примером
В смертном испытании.
О, Иисус сладчайший, Иисус благой
О, Иисус, сыне Марии,
Помилуй нас. Аминь.
ПАРАСОМНИЯ
Дарем, Северная Каролина 15 ноября 1986 года 19.20
Женщина в черном кожаном плаще и с шарфом на шее сидит на скамье в церкви Святого Петра. Неровное пламя свечей отбрасывает тени на ее лицо, а утомленные глаза словно плачут без слез. Ее взгляд устремлен на обложку еженедельника с черно-белым изображением картины Караваджо «Распятие святого Петра». Лицо апостола выражает страх и боль. Трое мужчин устанавливают для него крест. Униженный и несчастный, Петр ждет смерти.
Женщина откладывает в сторону еженедельник и медленно идет к исповедальне. Хор репетирует «StabatMater» Перголези. Два грустных женских голоса в сопровождении скрипок поют о плачущей матери, стоящей рядом с крестом ее сына. «StabatMaterdolorosajuxtacrucemlacrimosa…» [7] Она разбирает слова, но не знает, что они означают.
— Я согрешила, святой отец.
— Мы все грешники, дочь моя.
— Но не такие, как я.
Отец Мерфи медлит. Музыка в исповедальне звучит приглушенно.
— В чем ты хочешь покаяться?
— Я, кажется, убила двух человек.
— Не понял?
— Я не уверена, у меня что-то с памятью, но мне бывают видения того, что я сделала.
— Не понимаю.
— Я вижу то, что собираюсь сделать, но не могу это предотвратить, не могу остановить себя, святой отец.
— Ты ошибаешься. — Он откидывается назад, ошеломленный ее признанием. — Все можно остановить прямо сейчас. Если ты совершила что-то плохое, мы поможем. Пойдем в полицию. Вместе. Ты попросишь у Господа прощения…
— Мне больше нужен сон, чем прощение.
Отец Мерфи слышит, как по ту сторону решетки раздвигаются шторы, и открывает дверь исповедальни. Быстрые шаги. Фигура в черном устремляется к выходу. Он спешит за ней.
В маленьком помещении темно и пахнет растущими поблизости соснами. Слева — винтовая лестница, которая ведет на балкон, и через мозаичное стекло проступает тень раскачиваемого ветром дерева. Стопка лежавших на столе еженедельников рассыпалась, и на отца Мерфи смотрят десятки апостолов.
«Может быть, это что-то вроде неуместной шутки», — думает он, обводя помещение взглядом.
Внезапно снова начинает звучать музыка. «Quandocorpusmorietur». Собирая разлетевшиеся брошюрки, отец Мерфи машинально переводит слова: «Когда тело мое умрет…»
Шорох за спиной. Он быстро оборачивается. Ничего, «…даруй душе моей радость Рая».
Что-то бьет его в шею.
Женщина набрасывается на священника, вонзая ему в шею два ножа. Удары настолько сильны, что отец Мерфи падает — одна рука зажимает рану, другая прижата к полу. Прежде чем он успевает приподняться и отвести взгляд от темно-зеленых мраморных плит, лезвие пронзает кисть правой руки. Боль приковывает его к камню. Он поворачивает голову к склонившейся над ним фигуре и слышит движение воздуха, как будто где-то рядом закрылась дверь.
Ее рука взлетает вверх — священнику кажется, к самому потолку, — и острое лезвие глубоко рассекает горло. Женщина выдергивает второй нож из правой руки и переворачивает жертву. Затемвырезаеткругнаегогруди.
Quando corpus morietur, fac, ut animae donetur paradisi gloria.
Лунный свет просачивается через мозаичное стекло над головой отца Мерфи. Это последнее, что видит святой отец. Он уже не чувствует, как веревка обвивает его ноги возле лодыжек, и едва ли сознает, что его тело переваливается через перила лестницы, падает вниз головой, дергается и повисает. Кровь капает на зеленые мраморные плиты и на рассыпанные по полу еженедельники, окрашивая страдающего Петра в красное.
Amen. Amen. Amen. Amen.
Нужноспешить.Женщина торопливо выходит и бежит к машине, припаркованной в нескольких кварталах от церкви. Холодный ветер кусает щеки. Ноги отяжелели. Усевшись за руль, она отчаянно ищет ключи. Слишком поздно. Тьма настигает ее. Она валится на сиденье.
16 ноября 1986 года 10.43
Ее мать способна беспокоиться по любому поводу. Перебравшись домой шесть недель назад, Кристина несколько раз уходила по вечерам и возвращалась только к утру. Она не помнит, где была, а мать ей не верит. Когда Кристина, еще учась в школе, не вернулась однажды к назначенному времени и опоздала в итоге на полтора часа, мать позвонила в полицию и успела трижды перебрать четки. Поэтому неудивительно, что и сейчас, когда Кристина открывает дверь, она видит мать за кухонным столом с четками в руках.
— Где ты была? — Она не ждет ответа и продолжает: — Я беспокоилась. Как ты можешь так поступать со мной! Знаешь ведь, что я не усну, что буду сидеть всю ночь, разговаривать по телефону с миссис Лентман — ты помнишь миссис Лентман? — и думать, надо ли звонить в полицию, надо ли отправляться на поиски или, может быть, найти себе другую дочь!
— Мама…
— Тебе кажется, что ты уже не ребенок. Что ты можешь позаботиться о себе. Но это не так. Ты не можешь позаботиться о себе. Ты уехала из Вашингтона вслед за нами, к нам, но не желаешь разговаривать ни со мной, ни с отцом. Ты не разговариваешь даже со своими друзьями. Ты все время жалуешься на усталость и выглядишь усталой. Кристина, мне нужно знать, что случилось.
— Извини, мама, но в этом я должна разобраться сама.
— Это мужчина?
— Нет.
— Молодой леди не подобает вести себя подобным образом.
— Это не мужчина.
— Я постоянно спрашиваю себя, что мне делать. И вот как раз вчера подумала об отце Мерфи. Мне нужно поговорить с отцом Мерфи. И вот теперь эта ужасная новость…
— Какая новость? — Посмотрев на мать, Кристина понимает — случилось что-то еще. — Какая новость, мама?
— Об этом все утро говорят по телевизору.
Заметно огорченная чем-то, мать поднимается и включает маленький черно-белый телевизор. На экране возникает репортер. Он стоит перед церковью с блокнотом в руке и говорит в камеру:
— Отец Патрик Мерфи найден вчера вечером убитым в вестибюле церкви Святого Петра города Дарема в Северной Каролине. По мнению полиции, убийство произошло между семью и восемью вечера, когда святой отец выслушивал исповедь. Власти не сообщают никаких подробностей, но источники утверждают, что жертве перерезали горло, а затем тело было…
— Его повесили вниз головой, — монотонным голосом произносит Кристина, сама не сознавая, что говорит.
— Что?
— Мне нужно принять душ.
— Ты еще не сказала, где провела эту ночь.
— Я не знаю.
— Кристи…
— Не знаю! — резко бросает Кристина. — Просто не знаю. — Она медленно втягивает в себя воздух. — А сейчас мне надо принять душ.
Она идет в свою комнату и открывает дневник. Записывает сообщение об убийстве отца Мерфи. Потом добавляет, что очнулась утром в своей машине в нескольких кварталах от церкви. Просматривает предыдущие страницы, сравнивает сегодняшнюю запись с другими, сделанными раньше. На протяжении нескольких месяцев провалы в памяти и потери сознания совпадают с сообщениями об убийствах. Кошмары становятся все детальнее, все ярче.
Женщина в черном кожаном плаще и с шарфом на шее сидит на скамье в церкви Святого Петра. Неровное пламя свечей отбрасывает тени на ее лицо, а утомленные глаза словно плачут без слез. Ее взгляд устремлен на обложку еженедельника с черно-белым изображением картины Караваджо «Распятие святого Петра». Лицо апостола выражает страх и боль. Трое мужчин устанавливают для него крест. Униженный и несчастный, Петр ждет смерти.
Женщина откладывает в сторону еженедельник и медленно идет к исповедальне. Хор репетирует «StabatMater» Перголези. Два грустных женских голоса в сопровождении скрипок поют о плачущей матери, стоящей рядом с крестом ее сына. «StabatMaterdolorosajuxtacrucemlacrimosa…» [7] Она разбирает слова, но не знает, что они означают.
— Я согрешила, святой отец.
— Мы все грешники, дочь моя.
— Но не такие, как я.
Отец Мерфи медлит. Музыка в исповедальне звучит приглушенно.
— В чем ты хочешь покаяться?
— Я, кажется, убила двух человек.
— Не понял?
— Я не уверена, у меня что-то с памятью, но мне бывают видения того, что я сделала.
— Не понимаю.
— Я вижу то, что собираюсь сделать, но не могу это предотвратить, не могу остановить себя, святой отец.
— Ты ошибаешься. — Он откидывается назад, ошеломленный ее признанием. — Все можно остановить прямо сейчас. Если ты совершила что-то плохое, мы поможем. Пойдем в полицию. Вместе. Ты попросишь у Господа прощения…
— Мне больше нужен сон, чем прощение.
Отец Мерфи слышит, как по ту сторону решетки раздвигаются шторы, и открывает дверь исповедальни. Быстрые шаги. Фигура в черном устремляется к выходу. Он спешит за ней.
В маленьком помещении темно и пахнет растущими поблизости соснами. Слева — винтовая лестница, которая ведет на балкон, и через мозаичное стекло проступает тень раскачиваемого ветром дерева. Стопка лежавших на столе еженедельников рассыпалась, и на отца Мерфи смотрят десятки апостолов.
«Может быть, это что-то вроде неуместной шутки», — думает он, обводя помещение взглядом.
Внезапно снова начинает звучать музыка. «Quandocorpusmorietur». Собирая разлетевшиеся брошюрки, отец Мерфи машинально переводит слова: «Когда тело мое умрет…»
Шорох за спиной. Он быстро оборачивается. Ничего, «…даруй душе моей радость Рая».
Что-то бьет его в шею.
Женщина набрасывается на священника, вонзая ему в шею два ножа. Удары настолько сильны, что отец Мерфи падает — одна рука зажимает рану, другая прижата к полу. Прежде чем он успевает приподняться и отвести взгляд от темно-зеленых мраморных плит, лезвие пронзает кисть правой руки. Боль приковывает его к камню. Он поворачивает голову к склонившейся над ним фигуре и слышит движение воздуха, как будто где-то рядом закрылась дверь.
Ее рука взлетает вверх — священнику кажется, к самому потолку, — и острое лезвие глубоко рассекает горло. Женщина выдергивает второй нож из правой руки и переворачивает жертву. Затемвырезаеткругнаегогруди.
Quando corpus morietur, fac, ut animae donetur paradisi gloria.
Лунный свет просачивается через мозаичное стекло над головой отца Мерфи. Это последнее, что видит святой отец. Он уже не чувствует, как веревка обвивает его ноги возле лодыжек, и едва ли сознает, что его тело переваливается через перила лестницы, падает вниз головой, дергается и повисает. Кровь капает на зеленые мраморные плиты и на рассыпанные по полу еженедельники, окрашивая страдающего Петра в красное.
Amen. Amen. Amen. Amen.
Нужноспешить.Женщина торопливо выходит и бежит к машине, припаркованной в нескольких кварталах от церкви. Холодный ветер кусает щеки. Ноги отяжелели. Усевшись за руль, она отчаянно ищет ключи. Слишком поздно. Тьма настигает ее. Она валится на сиденье.
16 ноября 1986 года 10.43
Ее мать способна беспокоиться по любому поводу. Перебравшись домой шесть недель назад, Кристина несколько раз уходила по вечерам и возвращалась только к утру. Она не помнит, где была, а мать ей не верит. Когда Кристина, еще учась в школе, не вернулась однажды к назначенному времени и опоздала в итоге на полтора часа, мать позвонила в полицию и успела трижды перебрать четки. Поэтому неудивительно, что и сейчас, когда Кристина открывает дверь, она видит мать за кухонным столом с четками в руках.
— Где ты была? — Она не ждет ответа и продолжает: — Я беспокоилась. Как ты можешь так поступать со мной! Знаешь ведь, что я не усну, что буду сидеть всю ночь, разговаривать по телефону с миссис Лентман — ты помнишь миссис Лентман? — и думать, надо ли звонить в полицию, надо ли отправляться на поиски или, может быть, найти себе другую дочь!
— Мама…
— Тебе кажется, что ты уже не ребенок. Что ты можешь позаботиться о себе. Но это не так. Ты не можешь позаботиться о себе. Ты уехала из Вашингтона вслед за нами, к нам, но не желаешь разговаривать ни со мной, ни с отцом. Ты не разговариваешь даже со своими друзьями. Ты все время жалуешься на усталость и выглядишь усталой. Кристина, мне нужно знать, что случилось.
— Извини, мама, но в этом я должна разобраться сама.
— Это мужчина?
— Нет.
— Молодой леди не подобает вести себя подобным образом.
— Это не мужчина.
— Я постоянно спрашиваю себя, что мне делать. И вот как раз вчера подумала об отце Мерфи. Мне нужно поговорить с отцом Мерфи. И вот теперь эта ужасная новость…
— Какая новость? — Посмотрев на мать, Кристина понимает — случилось что-то еще. — Какая новость, мама?
— Об этом все утро говорят по телевизору.
Заметно огорченная чем-то, мать поднимается и включает маленький черно-белый телевизор. На экране возникает репортер. Он стоит перед церковью с блокнотом в руке и говорит в камеру:
— Отец Патрик Мерфи найден вчера вечером убитым в вестибюле церкви Святого Петра города Дарема в Северной Каролине. По мнению полиции, убийство произошло между семью и восемью вечера, когда святой отец выслушивал исповедь. Власти не сообщают никаких подробностей, но источники утверждают, что жертве перерезали горло, а затем тело было…
— Его повесили вниз головой, — монотонным голосом произносит Кристина, сама не сознавая, что говорит.
— Что?
— Мне нужно принять душ.
— Ты еще не сказала, где провела эту ночь.
— Я не знаю.
— Кристи…
— Не знаю! — резко бросает Кристина. — Просто не знаю. — Она медленно втягивает в себя воздух. — А сейчас мне надо принять душ.
Она идет в свою комнату и открывает дневник. Записывает сообщение об убийстве отца Мерфи. Потом добавляет, что очнулась утром в своей машине в нескольких кварталах от церкви. Просматривает предыдущие страницы, сравнивает сегодняшнюю запись с другими, сделанными раньше. На протяжении нескольких месяцев провалы в памяти и потери сознания совпадают с сообщениями об убийствах. Кошмары становятся все детальнее, все ярче.