Страница:
— Не хочешь пообедать? — спрашивает он.
— Нет, не могу. Я занята сегодня.
Она не хочет рассказывать ему о ночных ужасах, о клинике, о докторе Клее и вообще ни о чем, что с этим связано. Пока она еще не готова к такого рода интимности. Ей не хочется быть мученицей перед прошлым, перед любовью, которой нельзя доверять.
Фрэнк берет сумку.
— Ладно. И спасибо за помощь. — Он идет к двери. — Я с тобой свяжусь. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
ПАРАСОМНИЯ
7
8
— Нет, не могу. Я занята сегодня.
Она не хочет рассказывать ему о ночных ужасах, о клинике, о докторе Клее и вообще ни о чем, что с этим связано. Пока она еще не готова к такого рода интимности. Ей не хочется быть мученицей перед прошлым, перед любовью, которой нельзя доверять.
Фрэнк берет сумку.
— Ладно. И спасибо за помощь. — Он идет к двери. — Я с тобой свяжусь. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
ПАРАСОМНИЯ
Вашингтон, округ Колумбия 16 февраля 1983 года 14.05
Вот уже более двух недель небо над Джорджтауном затянуто плотными серо-бурыми тучами. Отсутствие цвета действует на Кристину не лучшим образом, пробуждая беспокойство, как будто ей нужно постоянно проверять часы, чтобы понять, утро сейчас или уже вечер. Она входит в расположенную в подвале здания библиотеку и с облегчением вздыхает, радуясь тому, что вырвалась из переполненного класса, что рядом нет шумных учащихся.
Над головой у нее проходят десятки водопроводных труб, и помещение кажется придавленным низким потолком. Оно плохо освещено, в нем холодно, и оно заполнено серыми металлическими полками и стеллажами. Проходы совсем узкие. Книги пахнут пылью и сигаретным дымом.
Начиная с октября Кристине ни разу не удавалось проспать более одного-двух часов подряд. Та мелодия безжалостно звучит в голове, проникая, влезая в мысли, как будто настойчиво старается заставить ее вспомнить нечто давно забытое. Каждую неделю школьный психолог — документальное доказательство его способности проникать в глубины человеческой природы висит в рамке на стене за его столом — говорит Кристине, что она страдает от посттравматического стресса. Нападение незнакомца угрожало ее жизни, так что проблемы со сном, беспокойство и страх — симптомы вполне естественные.
Как и злость.
Несколько недель назад, прохаживаясь по музыкальному магазину, Кристина снова услышала ту мелодию и решила купить кассету. Сначала она не собиралась ее слушать и оставила нераспечатанной на кухонном столе, где кассета и пролежала весь день и вечер. Но в 3.16 утра, когда из измученных телевизором глаз уже были готовы пролиться слезы отчаяния, Кристина вскочила, открыла коробку, схватила «уокмен» и вернулась в постель. Тема разворачивалась медленно, почти лениво, как будто Кристина шла босиком по мокрому песку. Физически воспринимаемые звуки словно утоляли некое живущее в ее памяти желание или стремление.
Она ощутила покой. И уснула.
Внезапная вспышка — перед ней мелькнуло корчащееся в темноте, подвешенное вниз головой тело. Израненные, окровавленные руки тянутся вверх, цепляются за плотно обвивающую лодыжки веревку. Из зияющего на шее разреза медленно стекает кровь. Слышен только надрывный хрип. Без голоса.
Кристина проснулась, испуганная и задыхающаяся, со спутанными, прилипшими ко лбу влажными от пота волосами. Она посмотрела на будильник. 8.36. Недоверчиво потянулась за ручными часами, которые лежали на захламленной тумбочке рядом с кроватью. 8.36. Проспала более пяти часов. Вытирая слезы облегчения, Кристина вскочила с кровати и начала поспешно одеваться. Праздновать успех некогда, она уже опаздывала на урок социологии.
С того дня Кристина повторяла ритуал каждый вечер, используя «Гольдберг-вариации» в качестве колыбельной. Поначалу она надевала наушники осторожно, с опаской пловца, пробующего ногой холодную воду. Видения пугали, но Кристина приняла их как часть неизбежной платы за возможность спать. И хотя эффект музыки действовал не так уж долго, не более пяти-шести часов, это было лучше, чем ничего.
Но почему? Она и раньше слушала самую разную музыку, но ничто и никогда не помогало уснуть. Почему же на нее так подействовали «Гольдберг-вариации»?
В крохотной кабинке Кристина просматривает несколько биографий Баха. По трубе над головой с шумом проносится водный поток, и она вспоминает, что непосредственно над библиотекой находится мужская комната отдыха.
— Вот мерзость, — бормочет Кристина.
Подробной информации о Гольдберге найти не удается, но ее внимание привлекает эпизод в «Жизни и творчестве И. С. Баха».
Однажды летним вечером к Баху, жившему в Дрездене, подошел болезненного вида человек в черных одеждах, с красным шарфом и свисающим с шеи круглым кулоном. Незнакомец представился графом Германом Карлом фон Кайзерлингом и пригласил прославленного композитора на ужин.
Бах прибыл к дому графа под сумеречным небом, бросавшим красновато-золотистый отблеск на грязную дорогу. Замок Кайзерлинг стоял у подножия крутого холма, и каменные, пребывающие в постоянной тени стены покрывал мох. У входа Бах задержался, вслушиваясь в негромкие звуки клавесина. Мелодия показалась ему лишенной гармонии и незнакомой. Внутри царили тишина и странная неподвижность, более подходящие мавзолею. Никогда еще Бах так не мерз в летнюю пору. Слуга провел гостя по коридору с восемью выцветшими гобеленами, выглядевшими как далекие воспоминания. Оранжево-коричневый фон. Бесцветные небеса. Бледно-красные закаты. Бах удивился, когда, идя по коридору, слышал только звук своих шагов. Все слуги графа как будто плавали, бесшумно передвигаясь по замку в длинных одеяниях, скрывавших ноги. Никто не разговаривал, никто не улыбался, и друг с другом они общались при помощи заученных жестов и кивков.
Баха проводили в скромно обставленную комнату, где его тепло встретил хозяин замка. Граф так и не переоделся после дневной верховой прогулки, и от него несло сеном и лошадиным навозом. Он расположился в кресле напротив композитора.
Граф объяснил, что на протяжении многих лет страдает от бессонницы. Глаза у него болели, тело истощилось. В самом лучшем случае ему удавалось поспать не более одного-двух часов за ночь, но и тогда сон сопровождался ужасными видениями. Его жена, уставшая наблюдать за не ведающим покоя и беспрерывно расхаживающим по комнатам мужем, недавно уехала на воды в Баден-Баден, дабы успокоить нервы. Слуги страдали от того, что их могли призвать в любой час суток, и тоже не знали отдыха, особенно музыкант, Иоганн Гольдберг, которому нередко приходилось играть всю ночь напролет.
Затем граф заговорил о высокой репутации Баха и его замечательном музыкальном таланте. Оказывается, он уже довольно давно следил за карьерой композитора. После вступительных слов граф обратился к Баху с просьбой и даже мольбой сочинить нечто такое, что помогало бы ему засыпать. Хозяин замка не сомневался, что великий гений способен помочь страдающему бессонницей несчастному. Граф обещал хорошо заплатить.
Польщенный Бах согласился. К тому же он испытывал нужду в деньгах.
Граф не стал терять времени даром и выпроводил гостя из своего дома, так и не предложив ему поужинать. «Пожалуйста, поторопитесь», — напутствовал он композитора.
Вскоре после того как Бах взялся за работу, он получил довольно-таки откровенное письмо от своего старшего сына:
7 ноября 1742 года
Дорогой отец!
Вы, несомненно, слышали, какие слухи ходят сейчас по Дрездену? Граф Кайзерлинг, от которого вы получили заказ, известен как заядлый игрок и пьяница. Он шатается по улицам города, словно безумец, и знающие люди приписывают ему увлечение алхимией. Утверждают также, что слуги не смеют покидать замок, опасаясь его магии.
Я знаю, что такие вопросы вас не беспокоят. Как вы любите повторять, «люди всегда будут что-то говорить, не принимая правду в расчет». Но возможно, в данном случае работу, за которую вы взялись, лучше оставить незаконченной.
Не сердитесь, отец, но я написал Гольдбергу. Мы познакомились несколько лет назад в Берлине, и я знаю его как человека порядочного и честного. Его недавнее письмо дало мне основания бояться за вас. Гольдберг тоже отзывается о графе как об алхимике и сообщает, что Кайзерлинг уже несколько десятилетий занят поисками тайны бессмертия!
Пусть даже все это бред сумасшедшего, не лучше ли держаться от графа подальше и не иметь с ним никаких дел? Пожалуйста, отец, не участвуйте в этом.
Ваш сын, Вильгельм Фридеман.
Бах отнесся к предостережениям сына без должной серьезности. Он выполнил заказ и, как было условлено, передал сочиненное им произведение графу. У нас нет отклика на это самого графа, и мы не знаем, разрушило ли сочинение Баха таинственные чары и помогло ли оно графу уснуть.
Не важно, думает Кристина. Она знает кое-что, чего не знают все эти историки.
У Баха получилось.
Кристина не умеет читать ноты, но все же берет с полки листок и начинает просматривать. Линии и кружочки в партитуре представляются неким шифром, недоступным ее пониманию. Она чувствует заключенный в них смысл, но не знает, как их интерпретировать. Одну за другой листает Кристина страницы, ноты начинают смешиваться, образуя некие формы, и она вспоминает игру, в которую они с сестрой играли в детстве. Это были движущиеся картинки; для их создания требовалось много бумаги и рамки. Если отдельные рисунки очень быстро пропускать через рамку, то возникает иллюзия движения. Больше всего Кристина любила качели. Она рисовала сидящую на качелях маленькую девочку, потом делала тот же рисунок, но чуть-чуть меняла положение качелей, и так далее, и так далее. В конце концов, сменяя рисунки под рамкой, она добивалась иллюзии того, что девочка движется, как будто действительно качается на качелях. Вверх-вниз, вверх-вниз…
Подобным образом Кристина начинает видеть и музыку. Держа переплет одной рукой, она быстро пролистывает страницы партитуры. Ноты становятся образами. Образы формируют картину. Они словно пытаются передать какую-то информацию. Свет вокруг нее меркнет.
17 февраля 1983 года 4.32
Глядя вниз, всматриваясь в темные воды мутного Потомака, она замечает, что пальцы рук, стиснувшие ледяные перила Ки-Бридж, побелели от холода. Она раскачивается взад-вперед, силясь вспомнить, как попала сюда, как оказалась на мосту и что здесь делает.
…В комнате нет пола, и человек в черном не идет, а будто плывет к ней. На шее у него красный шарф, на груди круглый медальон на цепочке. Губы его беззвучно шевелятся…
Позади проносятся машины, и бьющая в глаза вспышка света выводит ее из транса. Она смотрит на часы.
— Мне нужно вернуться домой, — произносит она и снова вглядывается в воду, словно притягивающую ее песней сирены. Она поворачивается и останавливает такси.
— Куда едем?
Водитель оглядывается.
Она задумывается на мгновение и говорит:
— Не знаю.
Вот уже более двух недель небо над Джорджтауном затянуто плотными серо-бурыми тучами. Отсутствие цвета действует на Кристину не лучшим образом, пробуждая беспокойство, как будто ей нужно постоянно проверять часы, чтобы понять, утро сейчас или уже вечер. Она входит в расположенную в подвале здания библиотеку и с облегчением вздыхает, радуясь тому, что вырвалась из переполненного класса, что рядом нет шумных учащихся.
Над головой у нее проходят десятки водопроводных труб, и помещение кажется придавленным низким потолком. Оно плохо освещено, в нем холодно, и оно заполнено серыми металлическими полками и стеллажами. Проходы совсем узкие. Книги пахнут пылью и сигаретным дымом.
Начиная с октября Кристине ни разу не удавалось проспать более одного-двух часов подряд. Та мелодия безжалостно звучит в голове, проникая, влезая в мысли, как будто настойчиво старается заставить ее вспомнить нечто давно забытое. Каждую неделю школьный психолог — документальное доказательство его способности проникать в глубины человеческой природы висит в рамке на стене за его столом — говорит Кристине, что она страдает от посттравматического стресса. Нападение незнакомца угрожало ее жизни, так что проблемы со сном, беспокойство и страх — симптомы вполне естественные.
Как и злость.
Несколько недель назад, прохаживаясь по музыкальному магазину, Кристина снова услышала ту мелодию и решила купить кассету. Сначала она не собиралась ее слушать и оставила нераспечатанной на кухонном столе, где кассета и пролежала весь день и вечер. Но в 3.16 утра, когда из измученных телевизором глаз уже были готовы пролиться слезы отчаяния, Кристина вскочила, открыла коробку, схватила «уокмен» и вернулась в постель. Тема разворачивалась медленно, почти лениво, как будто Кристина шла босиком по мокрому песку. Физически воспринимаемые звуки словно утоляли некое живущее в ее памяти желание или стремление.
Она ощутила покой. И уснула.
Внезапная вспышка — перед ней мелькнуло корчащееся в темноте, подвешенное вниз головой тело. Израненные, окровавленные руки тянутся вверх, цепляются за плотно обвивающую лодыжки веревку. Из зияющего на шее разреза медленно стекает кровь. Слышен только надрывный хрип. Без голоса.
Кристина проснулась, испуганная и задыхающаяся, со спутанными, прилипшими ко лбу влажными от пота волосами. Она посмотрела на будильник. 8.36. Недоверчиво потянулась за ручными часами, которые лежали на захламленной тумбочке рядом с кроватью. 8.36. Проспала более пяти часов. Вытирая слезы облегчения, Кристина вскочила с кровати и начала поспешно одеваться. Праздновать успех некогда, она уже опаздывала на урок социологии.
С того дня Кристина повторяла ритуал каждый вечер, используя «Гольдберг-вариации» в качестве колыбельной. Поначалу она надевала наушники осторожно, с опаской пловца, пробующего ногой холодную воду. Видения пугали, но Кристина приняла их как часть неизбежной платы за возможность спать. И хотя эффект музыки действовал не так уж долго, не более пяти-шести часов, это было лучше, чем ничего.
Но почему? Она и раньше слушала самую разную музыку, но ничто и никогда не помогало уснуть. Почему же на нее так подействовали «Гольдберг-вариации»?
В крохотной кабинке Кристина просматривает несколько биографий Баха. По трубе над головой с шумом проносится водный поток, и она вспоминает, что непосредственно над библиотекой находится мужская комната отдыха.
— Вот мерзость, — бормочет Кристина.
Подробной информации о Гольдберге найти не удается, но ее внимание привлекает эпизод в «Жизни и творчестве И. С. Баха».
Однажды летним вечером к Баху, жившему в Дрездене, подошел болезненного вида человек в черных одеждах, с красным шарфом и свисающим с шеи круглым кулоном. Незнакомец представился графом Германом Карлом фон Кайзерлингом и пригласил прославленного композитора на ужин.
Бах прибыл к дому графа под сумеречным небом, бросавшим красновато-золотистый отблеск на грязную дорогу. Замок Кайзерлинг стоял у подножия крутого холма, и каменные, пребывающие в постоянной тени стены покрывал мох. У входа Бах задержался, вслушиваясь в негромкие звуки клавесина. Мелодия показалась ему лишенной гармонии и незнакомой. Внутри царили тишина и странная неподвижность, более подходящие мавзолею. Никогда еще Бах так не мерз в летнюю пору. Слуга провел гостя по коридору с восемью выцветшими гобеленами, выглядевшими как далекие воспоминания. Оранжево-коричневый фон. Бесцветные небеса. Бледно-красные закаты. Бах удивился, когда, идя по коридору, слышал только звук своих шагов. Все слуги графа как будто плавали, бесшумно передвигаясь по замку в длинных одеяниях, скрывавших ноги. Никто не разговаривал, никто не улыбался, и друг с другом они общались при помощи заученных жестов и кивков.
Баха проводили в скромно обставленную комнату, где его тепло встретил хозяин замка. Граф так и не переоделся после дневной верховой прогулки, и от него несло сеном и лошадиным навозом. Он расположился в кресле напротив композитора.
Граф объяснил, что на протяжении многих лет страдает от бессонницы. Глаза у него болели, тело истощилось. В самом лучшем случае ему удавалось поспать не более одного-двух часов за ночь, но и тогда сон сопровождался ужасными видениями. Его жена, уставшая наблюдать за не ведающим покоя и беспрерывно расхаживающим по комнатам мужем, недавно уехала на воды в Баден-Баден, дабы успокоить нервы. Слуги страдали от того, что их могли призвать в любой час суток, и тоже не знали отдыха, особенно музыкант, Иоганн Гольдберг, которому нередко приходилось играть всю ночь напролет.
Затем граф заговорил о высокой репутации Баха и его замечательном музыкальном таланте. Оказывается, он уже довольно давно следил за карьерой композитора. После вступительных слов граф обратился к Баху с просьбой и даже мольбой сочинить нечто такое, что помогало бы ему засыпать. Хозяин замка не сомневался, что великий гений способен помочь страдающему бессонницей несчастному. Граф обещал хорошо заплатить.
Польщенный Бах согласился. К тому же он испытывал нужду в деньгах.
Граф не стал терять времени даром и выпроводил гостя из своего дома, так и не предложив ему поужинать. «Пожалуйста, поторопитесь», — напутствовал он композитора.
Вскоре после того как Бах взялся за работу, он получил довольно-таки откровенное письмо от своего старшего сына:
7 ноября 1742 года
Дорогой отец!
Вы, несомненно, слышали, какие слухи ходят сейчас по Дрездену? Граф Кайзерлинг, от которого вы получили заказ, известен как заядлый игрок и пьяница. Он шатается по улицам города, словно безумец, и знающие люди приписывают ему увлечение алхимией. Утверждают также, что слуги не смеют покидать замок, опасаясь его магии.
Я знаю, что такие вопросы вас не беспокоят. Как вы любите повторять, «люди всегда будут что-то говорить, не принимая правду в расчет». Но возможно, в данном случае работу, за которую вы взялись, лучше оставить незаконченной.
Не сердитесь, отец, но я написал Гольдбергу. Мы познакомились несколько лет назад в Берлине, и я знаю его как человека порядочного и честного. Его недавнее письмо дало мне основания бояться за вас. Гольдберг тоже отзывается о графе как об алхимике и сообщает, что Кайзерлинг уже несколько десятилетий занят поисками тайны бессмертия!
Пусть даже все это бред сумасшедшего, не лучше ли держаться от графа подальше и не иметь с ним никаких дел? Пожалуйста, отец, не участвуйте в этом.
Ваш сын, Вильгельм Фридеман.
Бах отнесся к предостережениям сына без должной серьезности. Он выполнил заказ и, как было условлено, передал сочиненное им произведение графу. У нас нет отклика на это самого графа, и мы не знаем, разрушило ли сочинение Баха таинственные чары и помогло ли оно графу уснуть.
Не важно, думает Кристина. Она знает кое-что, чего не знают все эти историки.
У Баха получилось.
Кристина не умеет читать ноты, но все же берет с полки листок и начинает просматривать. Линии и кружочки в партитуре представляются неким шифром, недоступным ее пониманию. Она чувствует заключенный в них смысл, но не знает, как их интерпретировать. Одну за другой листает Кристина страницы, ноты начинают смешиваться, образуя некие формы, и она вспоминает игру, в которую они с сестрой играли в детстве. Это были движущиеся картинки; для их создания требовалось много бумаги и рамки. Если отдельные рисунки очень быстро пропускать через рамку, то возникает иллюзия движения. Больше всего Кристина любила качели. Она рисовала сидящую на качелях маленькую девочку, потом делала тот же рисунок, но чуть-чуть меняла положение качелей, и так далее, и так далее. В конце концов, сменяя рисунки под рамкой, она добивалась иллюзии того, что девочка движется, как будто действительно качается на качелях. Вверх-вниз, вверх-вниз…
Подобным образом Кристина начинает видеть и музыку. Держа переплет одной рукой, она быстро пролистывает страницы партитуры. Ноты становятся образами. Образы формируют картину. Они словно пытаются передать какую-то информацию. Свет вокруг нее меркнет.
17 февраля 1983 года 4.32
Глядя вниз, всматриваясь в темные воды мутного Потомака, она замечает, что пальцы рук, стиснувшие ледяные перила Ки-Бридж, побелели от холода. Она раскачивается взад-вперед, силясь вспомнить, как попала сюда, как оказалась на мосту и что здесь делает.
…В комнате нет пола, и человек в черном не идет, а будто плывет к ней. На шее у него красный шарф, на груди круглый медальон на цепочке. Губы его беззвучно шевелятся…
Позади проносятся машины, и бьющая в глаза вспышка света выводит ее из транса. Она смотрит на часы.
— Мне нужно вернуться домой, — произносит она и снова вглядывается в воду, словно притягивающую ее песней сирены. Она поворачивается и останавливает такси.
— Куда едем?
Водитель оглядывается.
Она задумывается на мгновение и говорит:
— Не знаю.
7
СВЕТ БЕЗ ТЕНЕЙ
Выйдя из кабины лифта в коридор на пятом этаже клиники, Саманта сталкивается с Фиби, которая бормочет извинение и добавляет что-то насчет ванной комнаты. Девушка идет дальше, а Саманта ошеломленно смотрит ей вслед. Наряд Фиби действительно поражает воображение: две заколки-лягушки будто плывут в водопаде спускающихся на спину волос, громадная улыбающаяся лягушка украшает не только джемпер, но и зеленые спортивные брюки, а тапочки-лягушки сопровождают похожим на кваканье звуком каждый шаг.
Саманта поворачивается и проходит мимо пустого кабинета дежурной медсестры. Если не принимать во внимание серый ковер и приглушенное освещение, коридор выглядит точно так же, как и любой больничный этаж: стерильно и невыразительно. Зато здесь по крайней мере отсутствует запах антисептика. Саманта втягивает воздух: пахнет так, как на лугу после долгого дождя.
Фиби и Арти уже выбрали себе комнаты, и Саманта чувствует себя опоздавшей в летний лагерь, которой приходится довольствоваться далеко не лучшим местом. Она медленно идет по коридору, отыскивая свободную комнату. На стене возле каждой двери по два экрана. Верхний ей уже знаком, он показывает электроэнцефалограмму и электрокардиограмму. В институте Саманта уже видела нечто подобное и знает, что таким образом измеряют волну мозга и сердечный ритм. Нижний экран дает «картинку» из палаты, позволяя доктору Клею и дежурной медсестре наблюдать за лицом пациента и положением тела во время сна.
Саманта входит в маленькую пустую комнату и кладет сумку на единственный стул. На стенах нет никаких картин. В приглушенном свете палата кажется монохромной. Тумбочка, кровать, стул — все одного серо-белого цвета, под стать стенам. Она переодевается в шорты и свободную футболку и садится на жесткую кровать.
Поможет или не поможет… Мысли не успевают пойти по этому тревожному руслу, как их ход нарушает доносящийся из коридора звук. Это Фиби спешит в свою палату.
Квак-квак-квак-квак-квак. Квак-квак-квак-квак-квак…
Девушка заглядывает в комнату, бодро желает спокойной ночи и, не дожидаясь ответа, продолжает путь.
Саманта улыбается, прислушиваясь к удаляющемуся звуку шагов.
На некоторое время на этаже становится тихо. Вскоре дверь открывается, и в комнату входит доктор Клей. Он сдержанно улыбается, кивает и смотрит не столько на Саманту, сколько в свой блокнот.
— Начнем, — говорит он, и это не вопрос, а утверждение.
Саманта надвигает на глаза холодные пластиковые очки. От груди и лба тянутся к стене тоненькие проводки. Доктор Клей сидит на стуле рядом с кроватью.
— Попытайтесь расслабиться, — негромко говорит он. — Сейчас вы наденете наушники, и я хочу, чтобы вы постарались глубоко дышать и сосредоточились на последовательности световых вспышек и звуков. Готовы?
— Думаю, что да.
Начинается все довольно монотонно. Глубокий, низкий «бум» напоминает звук, издаваемый басовым барабаном, или удар сердца. Каждый звук сопровождает вспышка красного света. Постепенно звук начинают перекрывать другие цвета, а тона становятся разнообразнее, полнее, сочнее. Зеленое и синее сливаются с короткими проблесками красного. Цвета разбрызгиваются, будто вода из садового шланга. Звуки сжимаются во времени, убыстряются, набирают высоту. Саманта представляет, что мчится на машине по желтым линиям двухполосной автострады… Постепенно и зрительные образы, и звуки начинают уходить, отдаляться, исчезая в приближающемся мраке, и только эхо сердцебиения не умолкает. Краски вдруг бледнеют, расплываются, и все делается белым — свет без теней, полное бесцветие…
Затем возникает новый звук. Он едва слышен. Тихие и ровные шаги гостя, которому вовсе нет необходимости стучать перед тем, как войти. Все прочие звуки исчезли, за исключением глубокого баритона. Свет вокруг меняется на мутно-серый, и Саманта узнает мужской голос, принадлежащий…
Доктор Клей уже снял с нее очки, но все еще сидит на стуле. Глаза постепенно привыкают к свету, а Саманта думает о том, что что-то пошло не так, что у нее ничего не получилось, что первая попытка гипноза не удалась. Должно быть, она плохо настроилась или, может, вообще невосприимчива к внушению. Сейчас доктор скажет ей уходить. И тогда ей придется решать свою проблему в одиночку. Эндимиона из нее не вышло.
— Извините, — говорит она, — наверное, я недостаточно расслабилась.
— Совсем наоборот. У вас все прекрасно получилось. Пора вставать.
— А сколько сейчас?..
— Шесть часов утра. Вчера вечером вы уснули в начале одиннадцатого. Мы хотим, чтобы ваш организм приспособился к восьмичасовому циклу сна.
— Я проспала восемь часов?
Слезы наворачиваются на глаза. Впервые после того, как Фрэнк ушел от нее, Саманта чувствует себя отдохнувшей, не обремененной проблемами, счастливой. Счастливой, потому что у нее появилась надежда взять жизнь в свои руки.
— Да. — Сегодня утром доктор Клей держится не так сухо и официально, как всегда, и нетрудно заметить, что он тоже доволен. — Увидимся в девять вечера. — Доктор встает и делает шаг к выходу, но останавливается у порога и оборачивается. — Между прочим, вы храпите.
Он улыбается, и Саманта видит то, что не видела раньше: доктор Клей очень уставший и пожилой человек.
— А что Фиби и Арти? Как прошло у них?
— С ними все в порядке.
— А тот, четвертый?
— Он так и не появился. — Доктор Клей умолкает и смотрит на часы. — Мне нужно идти, Сэм. Пока что все хорошо. До вечера.
Перед уходом Саманте хочется повидаться с Фиби, поделиться впечатлениями, сравнить ощущения. Она поднимается с кровати и торопливо идет к соседней двери. Но комната пуста. Саманта поворачивается и видит Арти, наблюдающего за ней от двери своей палаты. Рот у парня слегка приоткрыт, и она только сейчас замечает щербинку на одном из его передних зубов. На Арти темно-синие джинсы и помятая футболка. В правой руке свисающая почти до пола сумка на длинном ремне.
— Вы видели сегодня утром Фиби?
Голос ее звучит немного хрипло.
— Фиби уже ушла. — Говоря это, он смотрит на ноги Саманты. — Мне показалось, она чем-то расстроена. По-моему, ей так и не удалось уснуть.
— Как думаете, она в порядке?
Арти пожимает плечами.
Ни с того ни с сего у нее начинает кружиться голова. Саманта поднимает руку и прикасается пальцами к лицу, проверяя, нет ли на ней очков. Перед глазами проносится серия образов: неровные деревянные полы, открытые упаковки с китайскими обедами, потертая черная книга. Еще вспышка. Черное зеркало над заляпанной желтовато-бурыми пятнами раковиной. Лезвие, с которого в грязную фарфоровую чашку капает что-то красное. В животе у нее все переворачивается, и она падает на пол.
Открыв глаза, Саманта видит стоящего над ней доктора Клея. Из-за его спины выглядывает Арти. Комната кажется наполненной вибрирующим флуоресцентным светом.
Доктор Клей проверяет у нее пульс.
— Что с вами? Что случилось?
— Я видела… разное… Кажется, какой-то дом. Не знаю. — Саманта закрывает глаза правой рукой. Ладонь левой лежит на животе. — Там было холодно. Нет, холодными были плитки в ванной комнате. И еще я видела зеркало без отражения. — Она резко садится. — Что со мной, черт возьми, происходит?
— Расслабьтесь и успокойтесь. Не стоит волноваться. Самопроизвольные, или, как их еще называют, спонтанные галлюцинации являются довольно обычным и нередко встречающимся побочным эффектом гипноза. Тем более в сочетании с долговременным недостатком сна.
— Не стоит волноваться! Как вы можете это говорить! И если эти проклятые спонтанные галлюцинации такое уж обычное дело, то почему вы мне раньше ничего не сказали?
Доктор Клей вздрагивает, затем начинает говорить, негромко, но твердо.
— Циклы сна-бодрствования можно в некотором смысле сравнить с отпечатками пальцев — они у каждого свои, особенные. Насколько трудно предсказать, как отреагирует человек на продолжительное лишение сна, настолько же трудно определить, какое действие окажет на него тот или иной метод лечения, в особенности гипноз. Подобно сновидениям галлюцинации представляют собой продукт переработки наших страхов, тревог и беспокойств. Вы, Саманта, не спали как следует уже несколько месяцев, и за это время в вашем мозгу и теле произошли химические изменения. В некоторых случаях длительное отсутствие сна является причиной поступления в кровь химического вещества, весьма сходного с ЛСД, что ведет к измененному состоянию. Похоже, именно это происходит сейчас и с вами.
Он дотрагивается до ее правой руки, лежащей неподвижно на колене, и продолжает:
— Поверьте мне. Ваш мозг старается разобраться в этой новой нейронной активности.
— Но я не просто вижу что-то. Я еще и чувствую.
— Как я уже сказал, в некоторых, очень редких случаях гипноз способен создавать так называемое измененное состояние — отдельные ученые даже ассоциируют его с такими психическими феноменами, как ясновидение и экстрасенсорное восприятие. Но в действительности галлюцинации есть лишь результат модифицированного восприятия. Вы полагаете, будто почувствовали что-то. На самом же деле вы не почувствовали ничего. В реальности ничего не было.
— А, вот оно что. Ну тогда, конечно, никаких проблем, — не скрывая сарказма, говорит Саманта. — Мне просто надо подыскать работу по совместительству. Например, в клинике для душевнобольных.
— Я докажу вам, что в этом нет ничего сверхъестественного. Скажите, о чем я сейчас думаю?
— О том, что я зануда? — подыгрывает она.
— Хм, возможно, вы и впрямь кое-что умеете.
Доктор Клей смеется, не вполне, впрочем, благодушно, и Саманта улыбается. После его объяснений ей полегчало, но всех ее тревог он не рассеял.
— И что, это так и будет продолжаться? А если что-то подобное случится, когда я буду ехать на работу или переходить улицу?
— Вряд ли. Нынешнее состояние вызвано гипнозом, поэтому галлюцинации вы будете испытывать только при входе или выходе из транса. Полагаю, через несколько сеансов ваш мозг полностью адаптируется, и тогда галлюцинации прекратятся.
Саманта кивает, едва заметно, как будто обращаясь к самой себе.
— Что ж, спасение не дается бесплатно, — бормочет она.
— Что?
— Ничего.
Саманта поворачивается и проходит мимо пустого кабинета дежурной медсестры. Если не принимать во внимание серый ковер и приглушенное освещение, коридор выглядит точно так же, как и любой больничный этаж: стерильно и невыразительно. Зато здесь по крайней мере отсутствует запах антисептика. Саманта втягивает воздух: пахнет так, как на лугу после долгого дождя.
Фиби и Арти уже выбрали себе комнаты, и Саманта чувствует себя опоздавшей в летний лагерь, которой приходится довольствоваться далеко не лучшим местом. Она медленно идет по коридору, отыскивая свободную комнату. На стене возле каждой двери по два экрана. Верхний ей уже знаком, он показывает электроэнцефалограмму и электрокардиограмму. В институте Саманта уже видела нечто подобное и знает, что таким образом измеряют волну мозга и сердечный ритм. Нижний экран дает «картинку» из палаты, позволяя доктору Клею и дежурной медсестре наблюдать за лицом пациента и положением тела во время сна.
Саманта входит в маленькую пустую комнату и кладет сумку на единственный стул. На стенах нет никаких картин. В приглушенном свете палата кажется монохромной. Тумбочка, кровать, стул — все одного серо-белого цвета, под стать стенам. Она переодевается в шорты и свободную футболку и садится на жесткую кровать.
Поможет или не поможет… Мысли не успевают пойти по этому тревожному руслу, как их ход нарушает доносящийся из коридора звук. Это Фиби спешит в свою палату.
Квак-квак-квак-квак-квак. Квак-квак-квак-квак-квак…
Девушка заглядывает в комнату, бодро желает спокойной ночи и, не дожидаясь ответа, продолжает путь.
Саманта улыбается, прислушиваясь к удаляющемуся звуку шагов.
На некоторое время на этаже становится тихо. Вскоре дверь открывается, и в комнату входит доктор Клей. Он сдержанно улыбается, кивает и смотрит не столько на Саманту, сколько в свой блокнот.
— Начнем, — говорит он, и это не вопрос, а утверждение.
Саманта надвигает на глаза холодные пластиковые очки. От груди и лба тянутся к стене тоненькие проводки. Доктор Клей сидит на стуле рядом с кроватью.
— Попытайтесь расслабиться, — негромко говорит он. — Сейчас вы наденете наушники, и я хочу, чтобы вы постарались глубоко дышать и сосредоточились на последовательности световых вспышек и звуков. Готовы?
— Думаю, что да.
Начинается все довольно монотонно. Глубокий, низкий «бум» напоминает звук, издаваемый басовым барабаном, или удар сердца. Каждый звук сопровождает вспышка красного света. Постепенно звук начинают перекрывать другие цвета, а тона становятся разнообразнее, полнее, сочнее. Зеленое и синее сливаются с короткими проблесками красного. Цвета разбрызгиваются, будто вода из садового шланга. Звуки сжимаются во времени, убыстряются, набирают высоту. Саманта представляет, что мчится на машине по желтым линиям двухполосной автострады… Постепенно и зрительные образы, и звуки начинают уходить, отдаляться, исчезая в приближающемся мраке, и только эхо сердцебиения не умолкает. Краски вдруг бледнеют, расплываются, и все делается белым — свет без теней, полное бесцветие…
Затем возникает новый звук. Он едва слышен. Тихие и ровные шаги гостя, которому вовсе нет необходимости стучать перед тем, как войти. Все прочие звуки исчезли, за исключением глубокого баритона. Свет вокруг меняется на мутно-серый, и Саманта узнает мужской голос, принадлежащий…
Доктор Клей уже снял с нее очки, но все еще сидит на стуле. Глаза постепенно привыкают к свету, а Саманта думает о том, что что-то пошло не так, что у нее ничего не получилось, что первая попытка гипноза не удалась. Должно быть, она плохо настроилась или, может, вообще невосприимчива к внушению. Сейчас доктор скажет ей уходить. И тогда ей придется решать свою проблему в одиночку. Эндимиона из нее не вышло.
— Извините, — говорит она, — наверное, я недостаточно расслабилась.
— Совсем наоборот. У вас все прекрасно получилось. Пора вставать.
— А сколько сейчас?..
— Шесть часов утра. Вчера вечером вы уснули в начале одиннадцатого. Мы хотим, чтобы ваш организм приспособился к восьмичасовому циклу сна.
— Я проспала восемь часов?
Слезы наворачиваются на глаза. Впервые после того, как Фрэнк ушел от нее, Саманта чувствует себя отдохнувшей, не обремененной проблемами, счастливой. Счастливой, потому что у нее появилась надежда взять жизнь в свои руки.
— Да. — Сегодня утром доктор Клей держится не так сухо и официально, как всегда, и нетрудно заметить, что он тоже доволен. — Увидимся в девять вечера. — Доктор встает и делает шаг к выходу, но останавливается у порога и оборачивается. — Между прочим, вы храпите.
Он улыбается, и Саманта видит то, что не видела раньше: доктор Клей очень уставший и пожилой человек.
— А что Фиби и Арти? Как прошло у них?
— С ними все в порядке.
— А тот, четвертый?
— Он так и не появился. — Доктор Клей умолкает и смотрит на часы. — Мне нужно идти, Сэм. Пока что все хорошо. До вечера.
Перед уходом Саманте хочется повидаться с Фиби, поделиться впечатлениями, сравнить ощущения. Она поднимается с кровати и торопливо идет к соседней двери. Но комната пуста. Саманта поворачивается и видит Арти, наблюдающего за ней от двери своей палаты. Рот у парня слегка приоткрыт, и она только сейчас замечает щербинку на одном из его передних зубов. На Арти темно-синие джинсы и помятая футболка. В правой руке свисающая почти до пола сумка на длинном ремне.
— Вы видели сегодня утром Фиби?
Голос ее звучит немного хрипло.
— Фиби уже ушла. — Говоря это, он смотрит на ноги Саманты. — Мне показалось, она чем-то расстроена. По-моему, ей так и не удалось уснуть.
— Как думаете, она в порядке?
Арти пожимает плечами.
Ни с того ни с сего у нее начинает кружиться голова. Саманта поднимает руку и прикасается пальцами к лицу, проверяя, нет ли на ней очков. Перед глазами проносится серия образов: неровные деревянные полы, открытые упаковки с китайскими обедами, потертая черная книга. Еще вспышка. Черное зеркало над заляпанной желтовато-бурыми пятнами раковиной. Лезвие, с которого в грязную фарфоровую чашку капает что-то красное. В животе у нее все переворачивается, и она падает на пол.
Открыв глаза, Саманта видит стоящего над ней доктора Клея. Из-за его спины выглядывает Арти. Комната кажется наполненной вибрирующим флуоресцентным светом.
Доктор Клей проверяет у нее пульс.
— Что с вами? Что случилось?
— Я видела… разное… Кажется, какой-то дом. Не знаю. — Саманта закрывает глаза правой рукой. Ладонь левой лежит на животе. — Там было холодно. Нет, холодными были плитки в ванной комнате. И еще я видела зеркало без отражения. — Она резко садится. — Что со мной, черт возьми, происходит?
— Расслабьтесь и успокойтесь. Не стоит волноваться. Самопроизвольные, или, как их еще называют, спонтанные галлюцинации являются довольно обычным и нередко встречающимся побочным эффектом гипноза. Тем более в сочетании с долговременным недостатком сна.
— Не стоит волноваться! Как вы можете это говорить! И если эти проклятые спонтанные галлюцинации такое уж обычное дело, то почему вы мне раньше ничего не сказали?
Доктор Клей вздрагивает, затем начинает говорить, негромко, но твердо.
— Циклы сна-бодрствования можно в некотором смысле сравнить с отпечатками пальцев — они у каждого свои, особенные. Насколько трудно предсказать, как отреагирует человек на продолжительное лишение сна, настолько же трудно определить, какое действие окажет на него тот или иной метод лечения, в особенности гипноз. Подобно сновидениям галлюцинации представляют собой продукт переработки наших страхов, тревог и беспокойств. Вы, Саманта, не спали как следует уже несколько месяцев, и за это время в вашем мозгу и теле произошли химические изменения. В некоторых случаях длительное отсутствие сна является причиной поступления в кровь химического вещества, весьма сходного с ЛСД, что ведет к измененному состоянию. Похоже, именно это происходит сейчас и с вами.
Он дотрагивается до ее правой руки, лежащей неподвижно на колене, и продолжает:
— Поверьте мне. Ваш мозг старается разобраться в этой новой нейронной активности.
— Но я не просто вижу что-то. Я еще и чувствую.
— Как я уже сказал, в некоторых, очень редких случаях гипноз способен создавать так называемое измененное состояние — отдельные ученые даже ассоциируют его с такими психическими феноменами, как ясновидение и экстрасенсорное восприятие. Но в действительности галлюцинации есть лишь результат модифицированного восприятия. Вы полагаете, будто почувствовали что-то. На самом же деле вы не почувствовали ничего. В реальности ничего не было.
— А, вот оно что. Ну тогда, конечно, никаких проблем, — не скрывая сарказма, говорит Саманта. — Мне просто надо подыскать работу по совместительству. Например, в клинике для душевнобольных.
— Я докажу вам, что в этом нет ничего сверхъестественного. Скажите, о чем я сейчас думаю?
— О том, что я зануда? — подыгрывает она.
— Хм, возможно, вы и впрямь кое-что умеете.
Доктор Клей смеется, не вполне, впрочем, благодушно, и Саманта улыбается. После его объяснений ей полегчало, но всех ее тревог он не рассеял.
— И что, это так и будет продолжаться? А если что-то подобное случится, когда я буду ехать на работу или переходить улицу?
— Вряд ли. Нынешнее состояние вызвано гипнозом, поэтому галлюцинации вы будете испытывать только при входе или выходе из транса. Полагаю, через несколько сеансов ваш мозг полностью адаптируется, и тогда галлюцинации прекратятся.
Саманта кивает, едва заметно, как будто обращаясь к самой себе.
— Что ж, спасение не дается бесплатно, — бормочет она.
— Что?
— Ничего.
8
ВИДЕНИЕ
Пятница
Дворники продолжают работать, пока Саманта ждет зеленый свет на перекрестке в двух кварталах от клиники. Весь день она старалась обходить стороной все, что было способно ввести ее в транс: капающий кран на кухне, тикающий будильник, аквариум с гудящим воздушным фильтром. Саманта понимает, что страх ее смехотворен, но чувствует себя жутко уставшей, как будто организм ее только теперь осознал, чего был лишен последние недели. Он хочет наверстать упущенное, а не праздновать первые маленькие победы.
Мысли снова обращаются к Фрэнку. Каждый раз сегодня, когда звонил телефон, она поспешно хватала трубку, надеясь, что это он. Ей хотелось слышать его голос, думать о нем и расследовании, а вовсе не о себе. Но Фрэнк так и не позвонил, и всем остальным — подруге с работы, парню, набравшему не тот номер, — пришлось слушать ее разочарованный голос.
В школе, вспоминает Саманта, на ее долю выпало немало таких вот дней, когда она ждала звонка от Ларри Бойла. Ларри не был атлетом, не пользовался популярностью, даже не отличался особым умом, но зато подвергался безжалостному осмеянию за свои несуразные, похожие на бутылки кока-колы очки и большие, с дыркой между ними передние зубы.
Все началось с того, что однажды во дворе школы Ларри сказал Саманте:
— Ненавижу эти очки.
— Всегда можно купить новые.
— Нет, дело не в этом. То есть… Понимаешь, я бы хотел видеть тебя без них, вот и все.
Он улыбнулся, показав огромные выщербленные зубы. Тогда же они решили сходить куда-нибудь вместе.
Ожидание первого свидания. В этом было что-то безумно возбуждающее. Саманта не могла поверить, что некто, тот, кого даже нет в комнате, способен иметь над ней такую власть, заставлять ее нервничать, волноваться и впадать в отчаяние одновременно. Через два дня его мать взяла их с собой в торговый центр, где они играли в видеоигры и ели жирную пиццу с тонких картонных тарелок. Роман продлился всего несколько месяцев, но для тринадцатилетней Саманты это было что-то волшебное.
Нечто подобное той нервозности она испытала и сегодня, ожидая звонка Фрэнка, но только не обрадовалась, а разозлилась. Он оставил ее ради карьеры. Оставил ее, потому что посчитал, что легче и надежнее улететь на другое побережье и начать новую жизнь, чем ждать ее любви. Шесть месяцев назад, когда Фрэнк сообщил, что все кончено, голос его звучал сухо и бесстрастно. Он уже обосновался и жил в Вашингтоне, и в трубке то и дело слышалось потрескивание статических разрядов. Саманта слушала Фрэнка и не произносила ни звука, потому что знала, как он ненавидит тишину. Он бормотал какие-то извинения и оправдания, но все это ничего не значило, потому что не было ни извинением, ни оправданием.
Мне очень жаль. Мы просто не знаем, как долго будем порознь. А что еще делать? То есть я понимаю, что ты хочешь оставаться поближе к отцу…
А правда заключалась в том, что Фрэнк не доверял человеку, который боится сказать: «Я тебя люблю». Может быть, он был прав, что не доверял ей, думает Саманта. Может быть, она не могла произнести эти слова, потому что в ней самой чего-то недоставало. У нее не было уверенности тогда, нет ее и теперь. В тот вечер она сказала ему только: «По крайней мере я никогда тебе не солгу». Сказала то, что чувствовала, в чем не сомневалась, чем гордилась. Но ведь молчание может порой оскорбить сильнее, чем ложь.
Несколько дней спустя Фрэнк прислал ей письмо, в котором было всего пять строчек.
И наконец пронзительная боль от воплощенья
Всего, что сделал и кем был; стыд
С опозданьем понятых мотивов, осознанье
Того, что сделано не так, во вред другим,
Того, что принимал за упражненье в добродетели.
Ему всегда нравился Т.С. Элиот. Он не хотел ранить ее словами и потому позаимствовал их у другого. После этого они не разговаривали шесть месяцев.
До позавчерашнего вечера, когда Фрэнк встретил ее у церкви.
Сидя на краю кровати в клинике, Саманта поднимает голову и смотрит на доктора Клея.
— У Фиби были галлюцинации?
— Вы же знаете, что я не могу обсуждать с вами других пациентов.
Вид у доктора усталый и обеспокоенный. Впервые Саманте в голову приходит мысль, что он, может быть, тоже страдает от бессонницы.
Дворники продолжают работать, пока Саманта ждет зеленый свет на перекрестке в двух кварталах от клиники. Весь день она старалась обходить стороной все, что было способно ввести ее в транс: капающий кран на кухне, тикающий будильник, аквариум с гудящим воздушным фильтром. Саманта понимает, что страх ее смехотворен, но чувствует себя жутко уставшей, как будто организм ее только теперь осознал, чего был лишен последние недели. Он хочет наверстать упущенное, а не праздновать первые маленькие победы.
Мысли снова обращаются к Фрэнку. Каждый раз сегодня, когда звонил телефон, она поспешно хватала трубку, надеясь, что это он. Ей хотелось слышать его голос, думать о нем и расследовании, а вовсе не о себе. Но Фрэнк так и не позвонил, и всем остальным — подруге с работы, парню, набравшему не тот номер, — пришлось слушать ее разочарованный голос.
В школе, вспоминает Саманта, на ее долю выпало немало таких вот дней, когда она ждала звонка от Ларри Бойла. Ларри не был атлетом, не пользовался популярностью, даже не отличался особым умом, но зато подвергался безжалостному осмеянию за свои несуразные, похожие на бутылки кока-колы очки и большие, с дыркой между ними передние зубы.
Все началось с того, что однажды во дворе школы Ларри сказал Саманте:
— Ненавижу эти очки.
— Всегда можно купить новые.
— Нет, дело не в этом. То есть… Понимаешь, я бы хотел видеть тебя без них, вот и все.
Он улыбнулся, показав огромные выщербленные зубы. Тогда же они решили сходить куда-нибудь вместе.
Ожидание первого свидания. В этом было что-то безумно возбуждающее. Саманта не могла поверить, что некто, тот, кого даже нет в комнате, способен иметь над ней такую власть, заставлять ее нервничать, волноваться и впадать в отчаяние одновременно. Через два дня его мать взяла их с собой в торговый центр, где они играли в видеоигры и ели жирную пиццу с тонких картонных тарелок. Роман продлился всего несколько месяцев, но для тринадцатилетней Саманты это было что-то волшебное.
Нечто подобное той нервозности она испытала и сегодня, ожидая звонка Фрэнка, но только не обрадовалась, а разозлилась. Он оставил ее ради карьеры. Оставил ее, потому что посчитал, что легче и надежнее улететь на другое побережье и начать новую жизнь, чем ждать ее любви. Шесть месяцев назад, когда Фрэнк сообщил, что все кончено, голос его звучал сухо и бесстрастно. Он уже обосновался и жил в Вашингтоне, и в трубке то и дело слышалось потрескивание статических разрядов. Саманта слушала Фрэнка и не произносила ни звука, потому что знала, как он ненавидит тишину. Он бормотал какие-то извинения и оправдания, но все это ничего не значило, потому что не было ни извинением, ни оправданием.
Мне очень жаль. Мы просто не знаем, как долго будем порознь. А что еще делать? То есть я понимаю, что ты хочешь оставаться поближе к отцу…
А правда заключалась в том, что Фрэнк не доверял человеку, который боится сказать: «Я тебя люблю». Может быть, он был прав, что не доверял ей, думает Саманта. Может быть, она не могла произнести эти слова, потому что в ней самой чего-то недоставало. У нее не было уверенности тогда, нет ее и теперь. В тот вечер она сказала ему только: «По крайней мере я никогда тебе не солгу». Сказала то, что чувствовала, в чем не сомневалась, чем гордилась. Но ведь молчание может порой оскорбить сильнее, чем ложь.
Несколько дней спустя Фрэнк прислал ей письмо, в котором было всего пять строчек.
И наконец пронзительная боль от воплощенья
Всего, что сделал и кем был; стыд
С опозданьем понятых мотивов, осознанье
Того, что сделано не так, во вред другим,
Того, что принимал за упражненье в добродетели.
Ему всегда нравился Т.С. Элиот. Он не хотел ранить ее словами и потому позаимствовал их у другого. После этого они не разговаривали шесть месяцев.
До позавчерашнего вечера, когда Фрэнк встретил ее у церкви.
Сидя на краю кровати в клинике, Саманта поднимает голову и смотрит на доктора Клея.
— У Фиби были галлюцинации?
— Вы же знаете, что я не могу обсуждать с вами других пациентов.
Вид у доктора усталый и обеспокоенный. Впервые Саманте в голову приходит мысль, что он, может быть, тоже страдает от бессонницы.