Страница:
Впрочем, она не возражала.
На обратном пути они в основном молчали. Они никогда не заговаривали о том поцелуе. Дон отвез ее в Пало-Альто, поблагодарил, и на этом все закончилось. Саманта думает, что именно это и нужно им обоим: просто знать. В июне они с Фрэнком получили дипломы, а два года спустя Дон занял место доцента истории в университете Северной Каролины в Чапел-Хилл.
— Ты хорошо меня слышишь?.
Дон ослепительно улыбается в камеру.
— Да, все отлично, и звук, и картинка… даже слоники.
— Прекрасно. — Он кивает и поворачивается к сидящей рядом с ним молоденькой девушке. — Это Сэйдж Олсен. Я уже рассказал ей, что ты совместно с полицией Сан-Франциско занимаешься расследованием обстоятельств исчезновения Кэтрин и хочешь задать ей несколько вопросов.
Дон в профессиональном режиме — тон серьезный, на лице твердое выражение. Саманта едва удерживается от смеха. Выглядит он весьма представительно, но она больше привыкла к его легкомысленным шуткам и вскользь брошенным замечаниям с игривым сексуальным подтекстом.
Сэйдж чувствует себя неловко, ерзает на стуле и нервно улыбается, когда Саманта называет себя.
— Сэйдж, вы можете сказать, почему Кэтрин отправилась в Сан-Франциско?
— Нет, мэм, я не знаю.
Слово «мэм» вызывает у Саманты гримасу, напоминая о том, что Сэйдж намного моложе.
Голос у девушки на удивление глубокий и звучный. Восхитительные светлые волосы и сверкающие ровные белые зубы выглядели бы куда уместнее на обложке какого-нибудь журнала, а не в кабинете преподавателя.
— Как я уже говорила полиции, у нее нет там никаких знакомых. И в Калифорнии она никогда не бывала.
— Вы давно ее знаете?
— С детства. Мы росли в одном квартале в Роли. Она была мне как старшая сестра.
— Кэтрин старше?
— Да. На три года.
— Вы не заметили в ней каких-то перемен в последние месяцы?
— Нет, мэм.
— Пригодиться может любая деталь, Сэйдж.
Девушка пожимает плечами и опускает голову. Чем она расстроена? Смертью подруги? Или, может быть, боится чего-то? Жаль, что нельзя оказаться рядом с ней, почувствовать ее настроение.
— Как складывались ее отношения с родителями?
— Хорошо.
— Сэйдж, Кэтрин была счастлива?
Впервые за время разговора девушка колеблется.
— Счастлива?
— Да, была ли она счастлива?
— Ну, в общем-то… да.
— Ты понимаешь, — вмешивается Дон, — что Кэтрин в опасности?
— Она моя лучшая подруга…
— И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто вы ни о чем таком не говорили? Что ты не заметила никаких перемен в поведении лучшей подруги перед тем, как она исчезла?
— Да. То есть нет. Я…
Дон подается вперед:
— Она может погибнуть, Сэйдж. Может быть, она уже умерла. Но кому какое дело? Она же просто твоя лучшая подруга. Так ведь намного легче, да? Ни во что не вмешиваться, ничего не замечать…
— Это неправда!
— Тогда что правда? Что случилось с Кэтрин перед тем, как она уехала?
Девушка снова опускает голову. Саманта видит, как напряжено ее тело.
— Так в чем же проявляется твоя дружба? В том, что ты лжешь нам?
— Я никогда не лгу!
— Умолчание — худшая форма лжи. Если ты читала то, что я рекомендовал, то должна знать это. — Дон поворачивается к монитору. — Вот так, мисс Ранвали. Я полагал, что мы сумеем вам помочь. Жаль, потратили ваше время впустую.
Он наклоняется, чтобы выключить экран.
— Она влюбилась! — выпаливает Сэйдж.
Дон подается назад. Некоторое время все молчат, и Саманта протягивает руку, касаясь лица девушки на мониторе.
— Кэтрин не хотела, чтобы об этом кто-то знал, — едва слышно бормочет Сэйдж.
— Где он? Нам необходимо найти его, Сэйдж, — мягко, почти с отцовской заботой говорит Дон.
— Он умер. — Она начинает плакать, боль и стыд того, что она считает предательством, сотрясают ее тело. — Прости, Кэт. Мне так жаль…
Любовь пришла к Максвеллу Харрису одиннадцать месяцев назад возле окошка «Уэндис»[8] и обрушилась на него так внезапно, что выбила из рук картонный стакан с кока-колой, пакет с жареной картошкой и двойной чизбургер. Пакет шлепнулся на землю, а кола пролилась на белую, с длинным рукавом рубашку. Она подбежала к окошку и принялась извиняться.
— Извините. Просто поскользнулась и…
В глазах у нее заблестели слезы, но не слезы раскаяния или огорчения, а слезы веселья. И чем сильнее она старалась удержаться от смеха, тем хуже это у нее получалось.
— Не вижу ничего смешного, — запротестовал он. То был первый рабочий день Макса в департаменте полиции Дарема. Взяли его для руководства сбором средств в благотворительный фонд, и, конечно, ему хотелось произвести впечатление. Разумеется, рассчитывать на многое в перепачканных кетчупом брюках и залитой колой рубашке не приходилось, но ее смех оказался таким заразительным, что долго сердиться он не мог. И сам невольно улыбнулся.
— Вот. — Она выхватила карточку заказа у ошеломленной такой дерзостью девушки. — Можете взять все, что хотите, кроме картошки… — Ее оборвал сигнал клаксона. — Ничего страшного не случилось, ущерба не видно, но на всякий случай вот вам мой номер, если захотите связаться. Меня зовут Кэтрин Вебер.
Он взглянул на карточку, потом посмотрел на нее.
— Так вы работаете в департаменте полиции Дарема?
— Да.
— Я тоже.
— Они так любили рассказывать мне эту историю, — объяснила Сэйдж, добавив, что, кроме нее, об этом никто не знал.
Роман держался в тайне от коллег по работе по политическим причинам. Что же касается родителей, то Кэтрин понимала, что и они вряд ли поймут увлечение единственной дочери чернокожим мужчиной. Вот почему влюбленные решили не привлекать к себе внимания. Кэтрин часто сравнивала их любовь с танцем: пара движется по площадке слаженно и уверенно, подхваченная ритмом, и каждый знает, что так будет до тех пор, пока они поддерживают друг друга.
Несколько месяцев все так и было. А потом Макс начал меняться. Уходить в себя, жаловаться на мигрень, на бессонницу. Она чувствовала себя одинокой, даже когда они бывали вместе. Делала все, что могла, чтобы исправить ситуацию: оставалась с ним, даже пренебрегая работой. Любовь умирала у нее на глазах.
Три месяца назад Макс покончил с собой, спрыгнув с моста на рельсы перед идущим поездом. Кэтрин была с ним в ту ночь, но никогда не рассказывала о случившемся. После его смерти ее как будто выжали. Никто, кроме Сэйдж, не знал об их романе. Никто не понимал ее боли, ее потребности оплакать любовь. Они долго держали свои отношения в тайне, и после смерти Макса Кэтрин порой казалось, что, может быть, ничего и не было. У нее не осталось ничего. Только воспоминания, которыми она делилась с Сэйдж.
Кэтрин отошла от друзей. Выбилась из ритма. Исчезала и появлялась, не говоря, где была. Худела, много курила, не появлялась на работе, ссылаясь на плохое самочувствие. Однажды поздно ночью Сэйдж проснулась от шума в кухне. Кэтрин мыла посуду.
— Кэт, сейчас четыре часа утра. Что происходит?
— Разве ты не видишь? Я мою посуду. Не кухня, а свинарник.
— Но сейчас четыре часа.
— Ты уже сказала, и я прекрасно тебя слышала.
Она яростно терла кастрюлю и даже не взглянула на подругу.
— С тобой все в порядке?
Кэтрин ответила не сразу:
— Мне это передалось.
— Что?
— Я заболеваю, как Макс.
Она не поднимала головы.
— О чем ты говоришь?
— Сама не знаю.
— Кэт, расскажи, в чем дело.
— Рассказывать особенно не о чем. Я просто устала. — Кэтрин отвела взгляд от кастрюли. — Все будет хорошо, как только мне удастся немного поспать.
Сэйдж подошла к ней и положила руку на плечо.
— Мне очень жаль, что Макс…
Они обнялись и долго стояли молча и неподвижно, потом Кэтрин отстранилась и пожелала подруге спокойной ночи.
Вот так Кэтрин и жила после смерти Макса: держалась в стороне ото всех, мыла посуду и слушала классическую музыку. Макс часто возил ее на концерты в Роли. В последний раз они слушали Стравинского. На следующий день Кэтрин купила компакт-диск и слушала его неделю за неделей: горестный и одинокий плач поочередно вступающих духовых, молящих о помощи, ждущих голосов ободрения и поддержки.
Я ждал терпеливо Господа,
и Он склонился надо мной
и плач услышал мой.
Из страшной бездны поднял Он меня.
Кэтрин слушала и тоже ждала.
Прежде чем уйти из офиса, Саманта еще раз пытается дозвониться до доктора Клея, чтобы извиниться, но в клинике никто не отвечает. «Ему нужна другая дежурная», — думает она.
Зато ее телефон начинает звонить в тот момент, когда Саманта кладет трубку. Это Фрэнк. Из аэропорта.
— Привет, Сэм. Еду в отель. Можешь встретиться со мной там?
— Конечно… — говорит она, и Фрэнк дает отбой, не дав ей закончить.
— Что?
— Ты был в Солт-Лейк-Сити. Дон уже договорился о встрече.
— Потому что ты его об этом попросила.
— Подумала, это сэкономит нам время. Кроме того, — небрежно добавляет она, — мы выяснили, что у Кэтрин был бой-френд.
— Вот и хорошо. — Он отворачивается к окну. — Ты солгала мне, Сэм. Я просил не вмешивать в это дело Дона без моего согласия.
— Не вижу большой проблемы. И вообще, вместо того чтобы понапрасну спорить…
— Ты обманула меня.
Фрэнк поворачивается, лицо у него красное и злое.
— Нет, я просто тебе не сказала.
Она несмело улыбается, надеясь смягчить его гнев.
— Ты должна была сказать мне об этом вчера вечером. Но не рассказала, а это ложь.
Они стоят в тишине, заполнить которую Фрэнк не спешит, и Саманта понимает, как, должно быть, чувствовала себя Сэйдж, когда Дон взялся ее обрабатывать.
— Ты прав. — Ее голос мягок и тих. — Я должна была сказать тебе заранее. Извини.
Она опускает голову, чтобы не видеть боль в его глазах.
Фрэнк снова отворачивается к окну.
— Все в порядке.
Это не совсем то, чего она хочет, но пока сойдет и так. Саманта рассказывает Фрэнку о Максе. О самоубийстве. О странном поведении Кэтрин. Фрэнк садится на край кровати. Вид у него усталый. Но что тому виной — поездка в Солт-Лейк-Сити, тот факт, что они до сих пор не нашли Кэтрин, или ее несанкционированный разговор с Доном и Сэйдж, — Саманта не знает. За его спиной город, кажущийся с высоты двадцатого этажа тихим и безопасным.
— Ты в это веришь?
— В самоубийство? Вообще-то нет.
— Вот и я тоже. Утром первым делом позвоню в департамент полиции Дарема и ознакомлюсь с отчетом о вскрытии.
— И еще у меня есть вот это.
Саманта протягивает Фрэнку копии отправленных Дону писем.
— Они на немецком.
— Их написал Иоганн Гольдберг.
— Где ты их взяла?
— Слетала в Лос-Анджелес.
— Что?!
Он едва не роняет письма.
— Я побывала в библиотеке Калифорнийского университета, почитала письма Гольдберга. Те, которые еще не переведены, отправила Дону с просьбой перевести как можно скорее. А теперь слушай. — Саманта говорит быстро, запыхавшись, пользуясь его замешательством. — Граф, заказавший Баху это сочинение, был одержим идеей бессмертия и считал, что Бог наказал его за попытку достичь вечной жизни на земле.
— Наказал? Чем же?
— Тем, что лишил сна.
— И какое отношение это имеет ко всему остальному?
— Музыка звучала и в машине, и в квартире Фиби. И у Фиби, и у Кэтрин были проблемы со сном.
— У отца Моргана тоже. — Фрэнк поворачивается. — Я разговаривал сегодня с его матерью. Она сказала, что он на протяжении почти года жаловался на бессонницу.
Саманта смотрит на него и кивает.
— Думаю, убийца тоже плохо спит.
— Ты считаешь, он проходит курс лечения где-то в городе?
— Нет. По моей версии он пытался лечиться, но безуспешно.
— И убийства — это что-то вроде расплаты?
Фрэнк слегка наклоняет голову.
— Не знаю, но таким образом можно объяснить, почему он идентифицирует себя с графом. Отчаяние, злость, раздражение.
Голос ее звучит бесстрастно, и она спрашивает себя, к кому относятся его слова — к графу или к ней самой?
У Фрэнка звонит сотовый. Саманта забирает у него письма и смотрит на них, чтобы не смотреть на него. Фрэнк торопливо записывает что-то в блокнот.
— Нам нужно идти.
— Что-то случилось?
— Звонил детектив Снейр. Они нашли Кэтрин.
ПАРАСОМНИЯ
16
На обратном пути они в основном молчали. Они никогда не заговаривали о том поцелуе. Дон отвез ее в Пало-Альто, поблагодарил, и на этом все закончилось. Саманта думает, что именно это и нужно им обоим: просто знать. В июне они с Фрэнком получили дипломы, а два года спустя Дон занял место доцента истории в университете Северной Каролины в Чапел-Хилл.
— Ты хорошо меня слышишь?.
Дон ослепительно улыбается в камеру.
— Да, все отлично, и звук, и картинка… даже слоники.
— Прекрасно. — Он кивает и поворачивается к сидящей рядом с ним молоденькой девушке. — Это Сэйдж Олсен. Я уже рассказал ей, что ты совместно с полицией Сан-Франциско занимаешься расследованием обстоятельств исчезновения Кэтрин и хочешь задать ей несколько вопросов.
Дон в профессиональном режиме — тон серьезный, на лице твердое выражение. Саманта едва удерживается от смеха. Выглядит он весьма представительно, но она больше привыкла к его легкомысленным шуткам и вскользь брошенным замечаниям с игривым сексуальным подтекстом.
Сэйдж чувствует себя неловко, ерзает на стуле и нервно улыбается, когда Саманта называет себя.
— Сэйдж, вы можете сказать, почему Кэтрин отправилась в Сан-Франциско?
— Нет, мэм, я не знаю.
Слово «мэм» вызывает у Саманты гримасу, напоминая о том, что Сэйдж намного моложе.
Голос у девушки на удивление глубокий и звучный. Восхитительные светлые волосы и сверкающие ровные белые зубы выглядели бы куда уместнее на обложке какого-нибудь журнала, а не в кабинете преподавателя.
— Как я уже говорила полиции, у нее нет там никаких знакомых. И в Калифорнии она никогда не бывала.
— Вы давно ее знаете?
— С детства. Мы росли в одном квартале в Роли. Она была мне как старшая сестра.
— Кэтрин старше?
— Да. На три года.
— Вы не заметили в ней каких-то перемен в последние месяцы?
— Нет, мэм.
— Пригодиться может любая деталь, Сэйдж.
Девушка пожимает плечами и опускает голову. Чем она расстроена? Смертью подруги? Или, может быть, боится чего-то? Жаль, что нельзя оказаться рядом с ней, почувствовать ее настроение.
— Как складывались ее отношения с родителями?
— Хорошо.
— Сэйдж, Кэтрин была счастлива?
Впервые за время разговора девушка колеблется.
— Счастлива?
— Да, была ли она счастлива?
— Ну, в общем-то… да.
— Ты понимаешь, — вмешивается Дон, — что Кэтрин в опасности?
— Она моя лучшая подруга…
— И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто вы ни о чем таком не говорили? Что ты не заметила никаких перемен в поведении лучшей подруги перед тем, как она исчезла?
— Да. То есть нет. Я…
Дон подается вперед:
— Она может погибнуть, Сэйдж. Может быть, она уже умерла. Но кому какое дело? Она же просто твоя лучшая подруга. Так ведь намного легче, да? Ни во что не вмешиваться, ничего не замечать…
— Это неправда!
— Тогда что правда? Что случилось с Кэтрин перед тем, как она уехала?
Девушка снова опускает голову. Саманта видит, как напряжено ее тело.
— Так в чем же проявляется твоя дружба? В том, что ты лжешь нам?
— Я никогда не лгу!
— Умолчание — худшая форма лжи. Если ты читала то, что я рекомендовал, то должна знать это. — Дон поворачивается к монитору. — Вот так, мисс Ранвали. Я полагал, что мы сумеем вам помочь. Жаль, потратили ваше время впустую.
Он наклоняется, чтобы выключить экран.
— Она влюбилась! — выпаливает Сэйдж.
Дон подается назад. Некоторое время все молчат, и Саманта протягивает руку, касаясь лица девушки на мониторе.
— Кэтрин не хотела, чтобы об этом кто-то знал, — едва слышно бормочет Сэйдж.
— Где он? Нам необходимо найти его, Сэйдж, — мягко, почти с отцовской заботой говорит Дон.
— Он умер. — Она начинает плакать, боль и стыд того, что она считает предательством, сотрясают ее тело. — Прости, Кэт. Мне так жаль…
Любовь пришла к Максвеллу Харрису одиннадцать месяцев назад возле окошка «Уэндис»[8] и обрушилась на него так внезапно, что выбила из рук картонный стакан с кока-колой, пакет с жареной картошкой и двойной чизбургер. Пакет шлепнулся на землю, а кола пролилась на белую, с длинным рукавом рубашку. Она подбежала к окошку и принялась извиняться.
— Извините. Просто поскользнулась и…
В глазах у нее заблестели слезы, но не слезы раскаяния или огорчения, а слезы веселья. И чем сильнее она старалась удержаться от смеха, тем хуже это у нее получалось.
— Не вижу ничего смешного, — запротестовал он. То был первый рабочий день Макса в департаменте полиции Дарема. Взяли его для руководства сбором средств в благотворительный фонд, и, конечно, ему хотелось произвести впечатление. Разумеется, рассчитывать на многое в перепачканных кетчупом брюках и залитой колой рубашке не приходилось, но ее смех оказался таким заразительным, что долго сердиться он не мог. И сам невольно улыбнулся.
— Вот. — Она выхватила карточку заказа у ошеломленной такой дерзостью девушки. — Можете взять все, что хотите, кроме картошки… — Ее оборвал сигнал клаксона. — Ничего страшного не случилось, ущерба не видно, но на всякий случай вот вам мой номер, если захотите связаться. Меня зовут Кэтрин Вебер.
Он взглянул на карточку, потом посмотрел на нее.
— Так вы работаете в департаменте полиции Дарема?
— Да.
— Я тоже.
— Они так любили рассказывать мне эту историю, — объяснила Сэйдж, добавив, что, кроме нее, об этом никто не знал.
Роман держался в тайне от коллег по работе по политическим причинам. Что же касается родителей, то Кэтрин понимала, что и они вряд ли поймут увлечение единственной дочери чернокожим мужчиной. Вот почему влюбленные решили не привлекать к себе внимания. Кэтрин часто сравнивала их любовь с танцем: пара движется по площадке слаженно и уверенно, подхваченная ритмом, и каждый знает, что так будет до тех пор, пока они поддерживают друг друга.
Несколько месяцев все так и было. А потом Макс начал меняться. Уходить в себя, жаловаться на мигрень, на бессонницу. Она чувствовала себя одинокой, даже когда они бывали вместе. Делала все, что могла, чтобы исправить ситуацию: оставалась с ним, даже пренебрегая работой. Любовь умирала у нее на глазах.
Три месяца назад Макс покончил с собой, спрыгнув с моста на рельсы перед идущим поездом. Кэтрин была с ним в ту ночь, но никогда не рассказывала о случившемся. После его смерти ее как будто выжали. Никто, кроме Сэйдж, не знал об их романе. Никто не понимал ее боли, ее потребности оплакать любовь. Они долго держали свои отношения в тайне, и после смерти Макса Кэтрин порой казалось, что, может быть, ничего и не было. У нее не осталось ничего. Только воспоминания, которыми она делилась с Сэйдж.
Кэтрин отошла от друзей. Выбилась из ритма. Исчезала и появлялась, не говоря, где была. Худела, много курила, не появлялась на работе, ссылаясь на плохое самочувствие. Однажды поздно ночью Сэйдж проснулась от шума в кухне. Кэтрин мыла посуду.
— Кэт, сейчас четыре часа утра. Что происходит?
— Разве ты не видишь? Я мою посуду. Не кухня, а свинарник.
— Но сейчас четыре часа.
— Ты уже сказала, и я прекрасно тебя слышала.
Она яростно терла кастрюлю и даже не взглянула на подругу.
— С тобой все в порядке?
Кэтрин ответила не сразу:
— Мне это передалось.
— Что?
— Я заболеваю, как Макс.
Она не поднимала головы.
— О чем ты говоришь?
— Сама не знаю.
— Кэт, расскажи, в чем дело.
— Рассказывать особенно не о чем. Я просто устала. — Кэтрин отвела взгляд от кастрюли. — Все будет хорошо, как только мне удастся немного поспать.
Сэйдж подошла к ней и положила руку на плечо.
— Мне очень жаль, что Макс…
Они обнялись и долго стояли молча и неподвижно, потом Кэтрин отстранилась и пожелала подруге спокойной ночи.
Вот так Кэтрин и жила после смерти Макса: держалась в стороне ото всех, мыла посуду и слушала классическую музыку. Макс часто возил ее на концерты в Роли. В последний раз они слушали Стравинского. На следующий день Кэтрин купила компакт-диск и слушала его неделю за неделей: горестный и одинокий плач поочередно вступающих духовых, молящих о помощи, ждущих голосов ободрения и поддержки.
Я ждал терпеливо Господа,
и Он склонился надо мной
и плач услышал мой.
Из страшной бездны поднял Он меня.
Кэтрин слушала и тоже ждала.
Прежде чем уйти из офиса, Саманта еще раз пытается дозвониться до доктора Клея, чтобы извиниться, но в клинике никто не отвечает. «Ему нужна другая дежурная», — думает она.
Зато ее телефон начинает звонить в тот момент, когда Саманта кладет трубку. Это Фрэнк. Из аэропорта.
— Привет, Сэм. Еду в отель. Можешь встретиться со мной там?
— Конечно… — говорит она, и Фрэнк дает отбой, не дав ей закончить.
— Что?
— Ты был в Солт-Лейк-Сити. Дон уже договорился о встрече.
— Потому что ты его об этом попросила.
— Подумала, это сэкономит нам время. Кроме того, — небрежно добавляет она, — мы выяснили, что у Кэтрин был бой-френд.
— Вот и хорошо. — Он отворачивается к окну. — Ты солгала мне, Сэм. Я просил не вмешивать в это дело Дона без моего согласия.
— Не вижу большой проблемы. И вообще, вместо того чтобы понапрасну спорить…
— Ты обманула меня.
Фрэнк поворачивается, лицо у него красное и злое.
— Нет, я просто тебе не сказала.
Она несмело улыбается, надеясь смягчить его гнев.
— Ты должна была сказать мне об этом вчера вечером. Но не рассказала, а это ложь.
Они стоят в тишине, заполнить которую Фрэнк не спешит, и Саманта понимает, как, должно быть, чувствовала себя Сэйдж, когда Дон взялся ее обрабатывать.
— Ты прав. — Ее голос мягок и тих. — Я должна была сказать тебе заранее. Извини.
Она опускает голову, чтобы не видеть боль в его глазах.
Фрэнк снова отворачивается к окну.
— Все в порядке.
Это не совсем то, чего она хочет, но пока сойдет и так. Саманта рассказывает Фрэнку о Максе. О самоубийстве. О странном поведении Кэтрин. Фрэнк садится на край кровати. Вид у него усталый. Но что тому виной — поездка в Солт-Лейк-Сити, тот факт, что они до сих пор не нашли Кэтрин, или ее несанкционированный разговор с Доном и Сэйдж, — Саманта не знает. За его спиной город, кажущийся с высоты двадцатого этажа тихим и безопасным.
— Ты в это веришь?
— В самоубийство? Вообще-то нет.
— Вот и я тоже. Утром первым делом позвоню в департамент полиции Дарема и ознакомлюсь с отчетом о вскрытии.
— И еще у меня есть вот это.
Саманта протягивает Фрэнку копии отправленных Дону писем.
— Они на немецком.
— Их написал Иоганн Гольдберг.
— Где ты их взяла?
— Слетала в Лос-Анджелес.
— Что?!
Он едва не роняет письма.
— Я побывала в библиотеке Калифорнийского университета, почитала письма Гольдберга. Те, которые еще не переведены, отправила Дону с просьбой перевести как можно скорее. А теперь слушай. — Саманта говорит быстро, запыхавшись, пользуясь его замешательством. — Граф, заказавший Баху это сочинение, был одержим идеей бессмертия и считал, что Бог наказал его за попытку достичь вечной жизни на земле.
— Наказал? Чем же?
— Тем, что лишил сна.
— И какое отношение это имеет ко всему остальному?
— Музыка звучала и в машине, и в квартире Фиби. И у Фиби, и у Кэтрин были проблемы со сном.
— У отца Моргана тоже. — Фрэнк поворачивается. — Я разговаривал сегодня с его матерью. Она сказала, что он на протяжении почти года жаловался на бессонницу.
Саманта смотрит на него и кивает.
— Думаю, убийца тоже плохо спит.
— Ты считаешь, он проходит курс лечения где-то в городе?
— Нет. По моей версии он пытался лечиться, но безуспешно.
— И убийства — это что-то вроде расплаты?
Фрэнк слегка наклоняет голову.
— Не знаю, но таким образом можно объяснить, почему он идентифицирует себя с графом. Отчаяние, злость, раздражение.
Голос ее звучит бесстрастно, и она спрашивает себя, к кому относятся его слова — к графу или к ней самой?
У Фрэнка звонит сотовый. Саманта забирает у него письма и смотрит на них, чтобы не смотреть на него. Фрэнк торопливо записывает что-то в блокнот.
— Нам нужно идти.
— Что-то случилось?
— Звонил детектив Снейр. Они нашли Кэтрин.
ПАРАСОМНИЯ
Новый Орлеан, Луизиана 28 февраляJ990 года 3.23
Сидя на камнях, Батнер смотрит на мутные воды Миссисипи. Позади, за спиной у него, притихший Французский рынок. Никто не призывает покупать травы и приправы. Не играет, исполняя заказы тех, кто может заплатить, джаз-банд. Никого, кроме нескольких припозднившихся влюбленных да бредущих по дорожке подвыпивших студентов.
Он ерзает и никак не может устроиться поудобнее — в тяжелом влажном воздухе кожа быстро покрывается липкой пленкой пота. Бросает в воду камешек, дожидается приглушенного всплеска — бульк! — поднимает другой. Прежде чем упасть, камень исчезает в высоком тумане.
Бульк!
Жаль, что из-за туманов не видно звезд. Он знает только одно созвездие, Орион, о котором прочел в книжке, когда учился в шестом классе. Перед тем как вести детей в городскую обсерваторию, учительница, сестра Мария Виргиния, назначила каждому по созвездию, и ученики выходили по одному и читали по бумажке подготовленное дома сообщение. Батнер до сих пор помнит, как все слушали его, глядя в небо, попивая горячий шоколад с мармеладками и кутаясь в накинутые на плечи одеяла. Трава была сырая. Ночной воздух дышал прохладой. Он указывал на красное плечо Бетельгейзе, три звезды, образующие пояс, и свисающий с него громадный меч. Орион, безжалостный охотник. С дубинкой в вытянутой, готовой нанести удар руке.
Батнер отводит руку с зажатым в ней камнем и слышит хруст за спиной. Кто-то идет к нему, отбрасывая ногой камешки.
Два месяца Батнер убегает от полиции и самого себя. Все началось с Кристины. Он хотел всего лишь напугать ее, заставить обратить на него внимание, пробудить в ней хоть какие-то чувства. Память снова и снова возвращает его к тому вечеру: страх сменился злостью, когда он дотронулся до нее, полыхнули мстительной яростью ее глаза, с темного неба смотрел усмехающийся Орион. Что-то произошло в ту ночь. Что-то изменилось. Что-то овладело им.
По крайней мере так он говорит самому себе.
Говорит, потому что альтернатива еще страшнее и она в том, что ЭТО было в нем всегда. В отличие от Ориона у него никогда не было желания убивать.
Тяжелые шаги вдруг замирают, и низкий, хриплый голос, в котором слышен креольский акцент, шепчет:
— Мне кое-что нужно.
Батнер, не отвечая, молча бросает камешек. Бульк!
— Я сказал, мне кое-что нужно. От боли.
— У меня нет ничего, кроме боли.
Незнакомец подходит ближе.
— Дай мне свой бумажник, приятель.
— У меня его нет.
У незнакомца тягучий, гипнотизирующий голос:
— Или ты отдашь мне кошелек, или я возьму его сам.
Только теперь Батнер поворачивает голову. В нескольких футах от него в темноте проступает плотная фигура.
— Ты ничего мне не сделаешь. Мне никто ничего не может сделать.
Щелчок, и из темноты вылетает лезвие. Незнакомец хватает Батнера за руку и рывком поднимает на ноги. Острие лезвия направлено в горло.
Грабитель открывает рот, но вдруг что-то рассекает кожу у него на шее. Вскрикнув, он зажимает рану ладонью и удивленно смотрит на ножичек в кулаке Батнера.
Батнер делает шаг вперед, чтобы ударить еще раз, но противник сильнее и быстрее. От мощного толчка в грудь Батнер падает на спину. Камни врезаются в кожу, голова плюхается в воду. Не давая жертве опомниться, грабитель обрушивается на него сверху, сжимает горло и удерживает под водой. Рот Батнера наполняется речной жижицей.
Он бьет врага еще раз и выпускает нож:, который торчит из тела, будто рукоятка игорного автомата. Батнер толкает незнакомца в бок, и тот перекатывается на спину. Теперь уже Батнер прыгает на него сверху, но грабитель хватает его за запястье одной рукой, а другой сдавливает ему горло. Нависая над ним, Батнер видит, как его собственная кровь капает на лицо и горло незнакомца. Внезапно в ребра ему врезается колено, и он отлетает на пару футов и падает на камень.
Лежа на спине, Батнер смотрит в затянутое облаками небо и пытается втянуть в себя воздух. Все словно застывает, и он понимает: что-то изменилось. Силы уходят из него, истекают, как раствор из шприца. Надвигается мрак, более плотный и темный, чем река и ночное небо. Небо, слишком темное для звезд. Но Батнер все равно смотрит вверх. Будто ждет света или чего-то, что могло бы придать мраку значение…
Сначала Джон Пульо подумал, что он либо умер, либо по-серьезному вляпался в какое-то дерьмо. Подняв левую руку из холодной вонючей жижи, он вдруг вспоминает, что отрубился не после пьянки, а после драки с каким-то придурком. Шея болит, но раны на ощупь кажутся незначительными. Кровотечение остановилось. Он медленно садится и видит рядом с собой тело. Человек неподвижно лежит на спине, его голова почти вся ушла под воду.
Пульо ощупывает ребра. Задирает промокшую, липкую рубашку и видит глубокий порез чуть ниже подмышки. Свернувшаяся кровь выглядит черной. Должно быть, рана не так глубока, как ему показалось.
Он подбирается к телу, приподнимает лежащую в воде голову и встряхивает незнакомца.
— Эй!
Ничего. Никакой реакции.
— Глазам не верю! — Пульо встает и оглядывает пустынный берег. — С этими белыми свяжись — хлопот не оберешься.
Большинство начинают трястись от страха от одного лишь его вида или звука его низкого, хриплого голоса. Обычно белые держатся подальше от черных, и стоит лишь добавить креольского акцента, как они тут же отдают тебе все — наличные, часы, даже одежду, — лишь бы ты оставил их в покое. Новый Орлеан и без того пугает их своими кладбищами и всей этой ерундой насчет вуду. Произнеси парочку слов на французский манер, помаши у них перед носом ожерельем с куриными косточками (его — из закусочной «Жареные цыплята из Кентукки») и — вуа-ля! — легкие денежки сами идут к тебе. Этот же тронутый даже не дрогнул. Просто сидел, как будто ждал, когда Пульо сделает что-нибудь.
Пульо быстро обшаривает карманы незнакомца. Кошелек с почти тремя сотнями долларов. «Может быть, удача наконец-то повернулась ко мне лицом», — думает он. Пинает бесчувственное тело, потом стаскивает его в воду.
— Поделом тебе, придурок.
Пульо считает себя человеком вполне благоразумным. У него и в мыслях не было переступать черту, но тот идиот первым ткнул его ножом. Пошатываясь, он выбирается на дорогу, прислушиваясь к голосам и пьяному смеху квартала. Па Декатуре никого не видно, и Пульо быстро идет по узким улочкам, обходя стороной случайных туристов и магазинчики. Он старается держаться в тени. Он идет домой. Надо выспаться, отдохнуть перед завтрашней игрой. Может быть, это его последний шанс.
1 марта 1990 года 20.34
Пульо просыпается и смотрит на часы — до игры осталось меньше часа. Удивленный тем, что проспал так долго, он вскакивает с кровати и торопливо идет в ванную. Встав перед зеркалом, рассматривает красные отметины на шее и порез под рукой. Все не так уж и страшно. Раны затянулись, и только на рубашке осталась засохшая кровь. Глядя на свое отражение, Пульо вспоминает женщину из сна. Распятая вниз головой между двумя стенами, кафельной и из плексигласа, она висит над ванной. Женщина открывает глаза и кричит.
Он принимает душ, проглатывает холодную, из холодильника, пиццу и отправляется к Томсону. Все это время крик женщины стоит в его ушах.
— Жена меня не отпустит. Так что или играем здесь, или не играем вообще!
— Не хнычь, Томсон. Или мне сбегать на рынок за салфетками?
— Отстань, Бакстер.
— Эй, давайте начинать.
— Не гони, Джей-Пи. Впервые вижу парня, которому так не терпится проиграть, — ухмыляется Бакстер.
Пульо нервничает. Сегодня ему надо выиграть по-крупному, а потому он внимательно наблюдает за тем, как Томсон тасует карты.
— У меня предчувствие, парни. Удача на моей стороне.
— Ты должен двенадцать сотен Тумеру и еще две штуки мне. Я бы сказал, дерьмовая удача, Джей-Пи.
Томсон и Тумер не стали его резать или ломать ему пальцы, потому что от Пульо они ждут кое-чего большего, чем просто деньги.
Эти двое прожженные мошенники. В последнее время они занимаются организацией автомобильных аварий с целью получения страховки. Поначалу в деле участвовали их собственные развалюхи, но теперь они «арендуют» машины у местных парней, которые им задолжали. Загрузив в грузовичок побольше пенопластовых коробок, одеял и подушек и посадив на заднее сиденье пару-тройку человек, Томсон и Тумер выезжают на автостраду номер 10. Приметив дорогой автомобиль, выскакивают прямо перед ним и жмут на тормоза. Авария неизбежна. Страховые агенты оценивают ущерб, фирма возмещает. Сидевшие сзади получают свой процент.
Если Пульо не отыграется, то станет их следующей подставой. Тогда они вывезут его завтра вечером, разобьют его машину и заберут всю страховку. В зависимости от обстоятельств эти парни могут получить в пять раз больше того, что задолжал им Пульо. Неплохо за один день.
Пульо начинает с фулхауса, двух дам и трех семерок, но все равно проигрывает — у Томсона четыре десятки. Примерно такая же картина повторяется еще дважды. Карта идет приличная, но недостаточно хорошая, чтобы выиграть.
Однажды, когда ему было одиннадцать лет, Пульо вместе с другими ребятами полез на дерево. Он забрался выше всех, победил. Он даже успел посмотреть на тех, кто висел на ветках под ним. Но миг удачи длился недолго — Пульо свалился и сломал руку.
По пути домой отец сказал ему: «У некоторых это в крови — рисковать. — Он обернулся и посмотрел на гримасничающего от боли сына. — Даже если они всегда проигрывают».
С того дня удача отвернулась от Пульо, а беда следовала за ним как тень. Не везло ему в общем-то в мелочах, но сила мелочей в том, что их много. Игра на деньги не позволяла ему почувствовать себя победителем, потому что он никогда не успевал остановиться. Ему всегда было мало, и Пульо рвался получить больше — сыграть еще одну игру, выпить еще один стакан, полюбить еще одну женщину.
Отец тогда ошибся. Пульо не был прирожденным тупоголовым любителем рискованных авантюр. На роду ему было написано другое: никогда не быть довольным жизнью. И вот теперь, когда Томсону выпадает стрит-флэш, он знает, что завтра его запихнут в багажник, и ему остается только молиться, что столкновение не закончится для него могилой.
Прежде чем уходить, Пульо просит дать ему полежать на диване. Он слышит голоса Бакстера и Тумера, но не разбирает слов. На стене детский карандашный рисунок: яркое солнце в темных очках, фиолетовое дерево и два держащихся за руки человечка.
— Кто это нарисовал? — спрашивает Пульо.
— Племянник. Ему семь. — Томсон явно удивлен вопросом. — А что?
— Не знаю. Похоже, я где-то видел такое.
— Ну да, — вмешивается Бакстер. — Детские рисунки все похожи один на другой. Крепись, Джей-Пи. Даже ты не можешь проигрывать вечно. У тебя еще все впереди. — Бакстер уходит, а Томсон и Тумер садятся у дивана.
— Итак, Джей-Пи, сколько ты нам должен…
Сидя на камнях, Батнер смотрит на мутные воды Миссисипи. Позади, за спиной у него, притихший Французский рынок. Никто не призывает покупать травы и приправы. Не играет, исполняя заказы тех, кто может заплатить, джаз-банд. Никого, кроме нескольких припозднившихся влюбленных да бредущих по дорожке подвыпивших студентов.
Он ерзает и никак не может устроиться поудобнее — в тяжелом влажном воздухе кожа быстро покрывается липкой пленкой пота. Бросает в воду камешек, дожидается приглушенного всплеска — бульк! — поднимает другой. Прежде чем упасть, камень исчезает в высоком тумане.
Бульк!
Жаль, что из-за туманов не видно звезд. Он знает только одно созвездие, Орион, о котором прочел в книжке, когда учился в шестом классе. Перед тем как вести детей в городскую обсерваторию, учительница, сестра Мария Виргиния, назначила каждому по созвездию, и ученики выходили по одному и читали по бумажке подготовленное дома сообщение. Батнер до сих пор помнит, как все слушали его, глядя в небо, попивая горячий шоколад с мармеладками и кутаясь в накинутые на плечи одеяла. Трава была сырая. Ночной воздух дышал прохладой. Он указывал на красное плечо Бетельгейзе, три звезды, образующие пояс, и свисающий с него громадный меч. Орион, безжалостный охотник. С дубинкой в вытянутой, готовой нанести удар руке.
Батнер отводит руку с зажатым в ней камнем и слышит хруст за спиной. Кто-то идет к нему, отбрасывая ногой камешки.
Два месяца Батнер убегает от полиции и самого себя. Все началось с Кристины. Он хотел всего лишь напугать ее, заставить обратить на него внимание, пробудить в ней хоть какие-то чувства. Память снова и снова возвращает его к тому вечеру: страх сменился злостью, когда он дотронулся до нее, полыхнули мстительной яростью ее глаза, с темного неба смотрел усмехающийся Орион. Что-то произошло в ту ночь. Что-то изменилось. Что-то овладело им.
По крайней мере так он говорит самому себе.
Говорит, потому что альтернатива еще страшнее и она в том, что ЭТО было в нем всегда. В отличие от Ориона у него никогда не было желания убивать.
Тяжелые шаги вдруг замирают, и низкий, хриплый голос, в котором слышен креольский акцент, шепчет:
— Мне кое-что нужно.
Батнер, не отвечая, молча бросает камешек. Бульк!
— Я сказал, мне кое-что нужно. От боли.
— У меня нет ничего, кроме боли.
Незнакомец подходит ближе.
— Дай мне свой бумажник, приятель.
— У меня его нет.
У незнакомца тягучий, гипнотизирующий голос:
— Или ты отдашь мне кошелек, или я возьму его сам.
Только теперь Батнер поворачивает голову. В нескольких футах от него в темноте проступает плотная фигура.
— Ты ничего мне не сделаешь. Мне никто ничего не может сделать.
Щелчок, и из темноты вылетает лезвие. Незнакомец хватает Батнера за руку и рывком поднимает на ноги. Острие лезвия направлено в горло.
Грабитель открывает рот, но вдруг что-то рассекает кожу у него на шее. Вскрикнув, он зажимает рану ладонью и удивленно смотрит на ножичек в кулаке Батнера.
Батнер делает шаг вперед, чтобы ударить еще раз, но противник сильнее и быстрее. От мощного толчка в грудь Батнер падает на спину. Камни врезаются в кожу, голова плюхается в воду. Не давая жертве опомниться, грабитель обрушивается на него сверху, сжимает горло и удерживает под водой. Рот Батнера наполняется речной жижицей.
Он бьет врага еще раз и выпускает нож:, который торчит из тела, будто рукоятка игорного автомата. Батнер толкает незнакомца в бок, и тот перекатывается на спину. Теперь уже Батнер прыгает на него сверху, но грабитель хватает его за запястье одной рукой, а другой сдавливает ему горло. Нависая над ним, Батнер видит, как его собственная кровь капает на лицо и горло незнакомца. Внезапно в ребра ему врезается колено, и он отлетает на пару футов и падает на камень.
Лежа на спине, Батнер смотрит в затянутое облаками небо и пытается втянуть в себя воздух. Все словно застывает, и он понимает: что-то изменилось. Силы уходят из него, истекают, как раствор из шприца. Надвигается мрак, более плотный и темный, чем река и ночное небо. Небо, слишком темное для звезд. Но Батнер все равно смотрит вверх. Будто ждет света или чего-то, что могло бы придать мраку значение…
Сначала Джон Пульо подумал, что он либо умер, либо по-серьезному вляпался в какое-то дерьмо. Подняв левую руку из холодной вонючей жижи, он вдруг вспоминает, что отрубился не после пьянки, а после драки с каким-то придурком. Шея болит, но раны на ощупь кажутся незначительными. Кровотечение остановилось. Он медленно садится и видит рядом с собой тело. Человек неподвижно лежит на спине, его голова почти вся ушла под воду.
Пульо ощупывает ребра. Задирает промокшую, липкую рубашку и видит глубокий порез чуть ниже подмышки. Свернувшаяся кровь выглядит черной. Должно быть, рана не так глубока, как ему показалось.
Он подбирается к телу, приподнимает лежащую в воде голову и встряхивает незнакомца.
— Эй!
Ничего. Никакой реакции.
— Глазам не верю! — Пульо встает и оглядывает пустынный берег. — С этими белыми свяжись — хлопот не оберешься.
Большинство начинают трястись от страха от одного лишь его вида или звука его низкого, хриплого голоса. Обычно белые держатся подальше от черных, и стоит лишь добавить креольского акцента, как они тут же отдают тебе все — наличные, часы, даже одежду, — лишь бы ты оставил их в покое. Новый Орлеан и без того пугает их своими кладбищами и всей этой ерундой насчет вуду. Произнеси парочку слов на французский манер, помаши у них перед носом ожерельем с куриными косточками (его — из закусочной «Жареные цыплята из Кентукки») и — вуа-ля! — легкие денежки сами идут к тебе. Этот же тронутый даже не дрогнул. Просто сидел, как будто ждал, когда Пульо сделает что-нибудь.
Пульо быстро обшаривает карманы незнакомца. Кошелек с почти тремя сотнями долларов. «Может быть, удача наконец-то повернулась ко мне лицом», — думает он. Пинает бесчувственное тело, потом стаскивает его в воду.
— Поделом тебе, придурок.
Пульо считает себя человеком вполне благоразумным. У него и в мыслях не было переступать черту, но тот идиот первым ткнул его ножом. Пошатываясь, он выбирается на дорогу, прислушиваясь к голосам и пьяному смеху квартала. Па Декатуре никого не видно, и Пульо быстро идет по узким улочкам, обходя стороной случайных туристов и магазинчики. Он старается держаться в тени. Он идет домой. Надо выспаться, отдохнуть перед завтрашней игрой. Может быть, это его последний шанс.
1 марта 1990 года 20.34
Пульо просыпается и смотрит на часы — до игры осталось меньше часа. Удивленный тем, что проспал так долго, он вскакивает с кровати и торопливо идет в ванную. Встав перед зеркалом, рассматривает красные отметины на шее и порез под рукой. Все не так уж и страшно. Раны затянулись, и только на рубашке осталась засохшая кровь. Глядя на свое отражение, Пульо вспоминает женщину из сна. Распятая вниз головой между двумя стенами, кафельной и из плексигласа, она висит над ванной. Женщина открывает глаза и кричит.
Он принимает душ, проглатывает холодную, из холодильника, пиццу и отправляется к Томсону. Все это время крик женщины стоит в его ушах.
— Жена меня не отпустит. Так что или играем здесь, или не играем вообще!
— Не хнычь, Томсон. Или мне сбегать на рынок за салфетками?
— Отстань, Бакстер.
— Эй, давайте начинать.
— Не гони, Джей-Пи. Впервые вижу парня, которому так не терпится проиграть, — ухмыляется Бакстер.
Пульо нервничает. Сегодня ему надо выиграть по-крупному, а потому он внимательно наблюдает за тем, как Томсон тасует карты.
— У меня предчувствие, парни. Удача на моей стороне.
— Ты должен двенадцать сотен Тумеру и еще две штуки мне. Я бы сказал, дерьмовая удача, Джей-Пи.
Томсон и Тумер не стали его резать или ломать ему пальцы, потому что от Пульо они ждут кое-чего большего, чем просто деньги.
Эти двое прожженные мошенники. В последнее время они занимаются организацией автомобильных аварий с целью получения страховки. Поначалу в деле участвовали их собственные развалюхи, но теперь они «арендуют» машины у местных парней, которые им задолжали. Загрузив в грузовичок побольше пенопластовых коробок, одеял и подушек и посадив на заднее сиденье пару-тройку человек, Томсон и Тумер выезжают на автостраду номер 10. Приметив дорогой автомобиль, выскакивают прямо перед ним и жмут на тормоза. Авария неизбежна. Страховые агенты оценивают ущерб, фирма возмещает. Сидевшие сзади получают свой процент.
Если Пульо не отыграется, то станет их следующей подставой. Тогда они вывезут его завтра вечером, разобьют его машину и заберут всю страховку. В зависимости от обстоятельств эти парни могут получить в пять раз больше того, что задолжал им Пульо. Неплохо за один день.
Пульо начинает с фулхауса, двух дам и трех семерок, но все равно проигрывает — у Томсона четыре десятки. Примерно такая же картина повторяется еще дважды. Карта идет приличная, но недостаточно хорошая, чтобы выиграть.
Однажды, когда ему было одиннадцать лет, Пульо вместе с другими ребятами полез на дерево. Он забрался выше всех, победил. Он даже успел посмотреть на тех, кто висел на ветках под ним. Но миг удачи длился недолго — Пульо свалился и сломал руку.
По пути домой отец сказал ему: «У некоторых это в крови — рисковать. — Он обернулся и посмотрел на гримасничающего от боли сына. — Даже если они всегда проигрывают».
С того дня удача отвернулась от Пульо, а беда следовала за ним как тень. Не везло ему в общем-то в мелочах, но сила мелочей в том, что их много. Игра на деньги не позволяла ему почувствовать себя победителем, потому что он никогда не успевал остановиться. Ему всегда было мало, и Пульо рвался получить больше — сыграть еще одну игру, выпить еще один стакан, полюбить еще одну женщину.
Отец тогда ошибся. Пульо не был прирожденным тупоголовым любителем рискованных авантюр. На роду ему было написано другое: никогда не быть довольным жизнью. И вот теперь, когда Томсону выпадает стрит-флэш, он знает, что завтра его запихнут в багажник, и ему остается только молиться, что столкновение не закончится для него могилой.
Прежде чем уходить, Пульо просит дать ему полежать на диване. Он слышит голоса Бакстера и Тумера, но не разбирает слов. На стене детский карандашный рисунок: яркое солнце в темных очках, фиолетовое дерево и два держащихся за руки человечка.
— Кто это нарисовал? — спрашивает Пульо.
— Племянник. Ему семь. — Томсон явно удивлен вопросом. — А что?
— Не знаю. Похоже, я где-то видел такое.
— Ну да, — вмешивается Бакстер. — Детские рисунки все похожи один на другой. Крепись, Джей-Пи. Даже ты не можешь проигрывать вечно. У тебя еще все впереди. — Бакстер уходит, а Томсон и Тумер садятся у дивана.
— Итак, Джей-Пи, сколько ты нам должен…
16
ЗЫБУЧИЙ ПЕСОК
Фрэнк везет ее в какой-то квартал неподалеку от района Кастро. Они едут быстро, и проносящиеся мимо жилые дома и магазины сливаются в одно размазанное пятно. Люди тоже как будто торопятся куда-то — закутанные в пальто и куртки, бегут по тротуарам, опустив головы и не глядя по сторонам. Вечерний воздух прозрачен и свеж, и не спешат только те, кому негде провести ночь.
Обнаружить место преступления нетрудно, на него указывают голубые мигающие огоньки полицейских машин. Вспыхивая, они вырывают из окружающей темноты лица собравшихся неподалеку зевак и ближайшие здания. Фрэнк и Саманта выходят из машины, и полицейский в форме проводит их через калитку между двумя двухквартирными домами. Идти скользко, под ногами хлюпает грязь. В самом конце переулка несколько детективов с фонариками окружили мусорные баки. То и дело хлопают вспышки фотоаппаратов. Детектив Снейр приветствует Фрэнка легким кивком и отступает в сторону.
— Нам позвонили минут сорок назад. Владелец дома обнаружил ее, когда выносил мусор.
Снейр переступает с ноги на ногу.
Кэтрин сидит, прислонившись спиной к забору, и вытянутые ноги образуют цифру 4 — правая согнута в сторону левой и почти касается колена. Одета она во все черное: ботинки «Доктор Мартенс», слаксы, облегающая рубашка. Ни куртки, ни пальто. Голова свисает к груди, лицо и сложенные на колене руки синевато-белые. Фонарей в переулке нет, и понять, отчего она умерла, невозможно. Саманта хочет спросить Снейра, но детектив, словно отвечая на ее еще не заданный вопрос, приподнимает рубашку. На животе темнеет оставленная ножом рана.
Обнаружить место преступления нетрудно, на него указывают голубые мигающие огоньки полицейских машин. Вспыхивая, они вырывают из окружающей темноты лица собравшихся неподалеку зевак и ближайшие здания. Фрэнк и Саманта выходят из машины, и полицейский в форме проводит их через калитку между двумя двухквартирными домами. Идти скользко, под ногами хлюпает грязь. В самом конце переулка несколько детективов с фонариками окружили мусорные баки. То и дело хлопают вспышки фотоаппаратов. Детектив Снейр приветствует Фрэнка легким кивком и отступает в сторону.
— Нам позвонили минут сорок назад. Владелец дома обнаружил ее, когда выносил мусор.
Снейр переступает с ноги на ногу.
Кэтрин сидит, прислонившись спиной к забору, и вытянутые ноги образуют цифру 4 — правая согнута в сторону левой и почти касается колена. Одета она во все черное: ботинки «Доктор Мартенс», слаксы, облегающая рубашка. Ни куртки, ни пальто. Голова свисает к груди, лицо и сложенные на колене руки синевато-белые. Фонарей в переулке нет, и понять, отчего она умерла, невозможно. Саманта хочет спросить Снейра, но детектив, словно отвечая на ее еще не заданный вопрос, приподнимает рубашку. На животе темнеет оставленная ножом рана.