Фейхи Томас. Ночные видения

   Темно-коричневая деревянная изгородь отделяет этот переулок от следующего. Несколько сломанных внизу дощечек образуют дырку достаточно большую, чтобы через нее можно было проползти. Слева, у стены дома, громоздится погнутый мусорный контейнер. Саманта замирает, оценивая расстояние между контейнером и оградой. Может быть, там кто-то есть, думает она. Кто-то притаился и ждет. Сжав покрепче рукоять дубинки, Саманта делает глубокий вдох. Шаг вперед. Остановка. Еще шаг вперед. Теперь она стоит прямо под пожарной лестницей.
   Скрип металла заставляет ее вскинуть голову. Площадка над ней покачивается и дрожит, но разглядеть что-то в темноте невозможно. Дождь стучит более нетерпеливо, и Саманта снова переводит взгляд на пространство между мусорным контейнером и оградой. Все мышцы ее тела напряжены.
   Снова шум вверху — другой, более тяжелый, как будто что-то щелкнуло и осело. Саманта подается назад как раз в тот момент, когда Арти спрыгивает с площадки.
   Полы пальто дрожат на ветру, как крылья ворона, а тело кажется неподвижным. Он приземляется в нескольких футах от нее, и она напрягается.
   Оба одновременно выбрасывают ноги. Голени сталкиваются. Саманта бьет его дубинкой в челюсть и снова пускает в ход ногу. Ее правая ступня врезается в его колено, и он спотыкается.
   Она хочет повторить попытку, отправить его в нокаут, но Арти ныряет ей под руку. Боль пронзает тело электрическим разрядом — лезвие ножа задевает бок. Саманта отпрыгивает.
   Они стоят друг против друга, и Саманта видит, что Арти готовит свинг левой. Как плохой фехтовальщик, он оповещает ее о нападении заранее. Она смещается вперед и вправо и в тот самый момент, когда противник наносит удар, бьет дубинкой по запястью, разворачивает туловище и хлещет его по лицу. Арти падает на левое плечо, но, не теряя времени, делает подсечку. Саманта тоже летит на землю и тяжело, всем весом приземляется на правый бок. Дубинка выскальзывает из пальцев.
   Саманта поднимается, торопясь восстановить дыхание. Арти уже на ногах.
   Она не успевает среагировать — его каблук крушит ребра и отбрасывает ее на металлический контейнер. Ей удается увернуться от второго выпада. К дождю добавляется снег, и стены окружающих домов словно вибрируют.
   Арти наступает. В каждой руке у него по ножу.
   Выдвинув вперед левую ногу, он выбрасывает обе руки. Саманта защищается инстинктивно: парирует удар, выставив блок, и делает нырок вперед. Арти отмахивается, нож свистит над ее головой, крылья пальто хлопают. Еще два шага, и Саманта летит к дыре в изгороди, проскальзывает в нее и вскакивает на ноги уже на другой стороне.
   Этот переулок — двойник того, другого, только здания сложены из кирпича иного цвета. Возле изгороди кучка кирпичей и несколько мешков с известью, небрежно прикрытых кусками пленки. Саманта берет кирпич и подходит к дыре, ожидая, когда появится Арти. По тротуару хлещет дождь. Она терпеливо ждет, чувствуя, как дрожат уставшие от напряжения мышцы.
   Какого черта? Почему он медлит?
   Изгородь вздрагивает, Саманта отскакивает в сторону как раз вовремя: Арти забрался на забор и прыгает сверху. Правая нога попадает на кирпичи, и он пошатывается, теряя равновесие, но не падает.
   Она швыряет кирпич ему в лицо, выбрасывая руку прямо перед собой, как при метании дротика в дартс. Он резко подается назад и взмахивает руками. Нож вылетает из пальцев и падает к ее ногам.
   Саманта хватает его, поворачивается и бежит по переулку.
   Каждый шаг отзывается болью в животе и ребрах. Хочется обернуться, но она и без того знает, что он где-то там, за спиной. Саманта сворачивает за один угол, потом за другой и бежит теперь вверх по склону. Ноги тяжелеют и движутся все медленнее. С холма навстречу ей мчатся потоки дождевой воды. Похоже, преследователь нагоняет, он уже дышит ей в спину, тянет к ней руки… Она понимает, что не может расслабиться, не может позволить себе потерять концентрацию и упасть.
   Только не оглядываться… не оглядываться… не оглядываться…
   Еще несколько шагов — и она на вершине холма. Впереди медленно проезжает машина. Саманта делает еще один шаг. И еще. Она выбралась на дорогу, темные переулки с их мусорными баками и пожарными лестницами над головой остались позади. Она выбегает на улицу. На парковке полным-полно машин, ярко светят фонари.
   Саманта оборачивается.
   Никого.
   Она всматривается в переулок, отыскивая малейший признак опасности, движения. Ничего. Только шум дождя.
   Его там нет.
   Саманта начинает спускаться, не падая лишь потому, что ее поддерживает сила инерции. Она обхватывает себя руками — не для того, чтобы согреться, а чтобы не дрожать так сильно от холода и страха. Ветер налетает, похоже, со всех сторон, швыряя в нее пригоршни воды. Она оглядывается, защищая глаза ладонью, однако за стеной дождя не видно ничего. Ей нужно отдохнуть, найти какое-то убежище, получить помощь. Но куда пойти? Вниз ее увлекает не столько сила воли, сколько сила земного притяжения, будто всеми ее действиями руководит кто-то другой.
   Она поднимается по трем ступенькам к входу в жилой дом. Перед ней две окрашенные в красный цвет двери с черными номерами — 12 и 14. Саманта стучит сначала в левую, потом в правую. Никакого отклика. Она стучит еще раз, громче, настойчивее. Ее уже трясет от холода, а вода стекает с нее, как из испорченного крана.
   — Ну же!
   Она поворачивается — за каменной аркой бушует настоящая буря.
   В углу слышится какой-то звук, напоминающий сопение. Она всматривается в темноту, но ничего не видит.
   — Эй? Здесь есть кто-нибудь?
   Из тени появляется сгорбленная молчаливая фигура. Саманта морщится от сильного запаха пота и мочи. Человек останавливается в двух-трех шагах, вероятно, увидев нож в ее опущенной правой руке.
   — Кто ты?
   Голос звучит устало и скрипуче.
   — Кто я? А вы кто такой?
   Получается не так, как хотелось бы, — страх и усталость не скрыть.
   — Я тот, кто здесь спит.
   Только теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Саманта замечает в углу смятый спальный мешок.
   — Идет дождь. Я промокла. Мне нужна помощь.
   — С тебя капает.
   — Извините.
   — Мне приходится спать на полу. А ты делаешь лужу.
   — Что?
   В его голосе звучит раздражение:
   — Мне придется спать в луже.
   Саманта показывает нож. Сил от усталости и боли уже не осталось. Есть только злость.
   — Я, может быть, убийца, а вы тут переживаете из-за какой-то дурацкой лужи.
   Мужчина качает головой:
   — В тебе этого нет.
   — Что?..
   — Ты не убийца, и нож не твой.
   — С чего, черт возьми, вы это взяли?
   — Я знаю убийц. — Незнакомец пожимает плечами. — Оставайся, если хочешь. Только утрись. — Он бросает ей полотенце с вышитой монограммой «X».
   — «Хайат»? — спрашивает она.
   — «Хилтон».
   Саманта не помнит, сидела она или лежала, спала или потеряла сознание, но, открыв глаза, видит его рядом и чувствует его запах, запах пота и лука. Он подтащил ее к стене.
   — Эй, у тебя кровь.
   — Что? — Саманта приподнимается и тут же отстраняется — его лицо совсем близко. Она пытается подняться. — Мне надо идти.
   — Тебе нужен врач.
   Прежде чем он успевает сказать что-то еще, Саманта вскакивает и сбегает по ступенькам. Дождь не прекратился, но ветер стих. Она не столько бежит, сколько бредет, спотыкаясь и пошатываясь, и только на середине склона осознает, что оставила нож в коридоре.
   В тебе этого нет.
   Саманта повторяет слова незнакомца, надеясь, что он не ошибся.
   Она плохо представляет, где находится, но держит курс на улицу, параллельную тому переулку, в надежде, что выйдет к своему дому. Улица узкая, с односторонним движением. Дорога уходит вверх, и каждый шаг требует все большего напряжения. Миновав четыре или пять жмущихся к тротуару машин, Саманта останавливается у следующей и опирается на капот. «Надо идти, — говорит она себе, — останавливаться нельзя». Впереди длинная вереница машин, и подъем кажется неодолимым. Она пытается сдвинуться с места, и ее ведет в сторону.
   Кто-то идет ей навстречу, и если бы не мерный звук шагов по залитому водой тротуару, она бы подумала, что это еще одна иллюзия. Затем до нее доносится какой-то другой звук. Голос? Приглушенный, как будто кто-то пытается говорить из-под воды. Саманта снова опирается на капот. Человек начинает идти быстрее.
   Надо действовать. Надо что-то делать. Автомобили и здания, уличные фонари и деревья приходят в движение и кружатся. Быстрее. Быстрее…
   Саманта падает раньше, чем человек успевает дойти до нее. Ее щека прижимается к холодному и мокрому тротуару. Тело немеет. Сердце стучит, как колеса тормозящего поезда.
   Туктуктуктуктук
   Ей нельзя закрывать глаза. Если кровь Арти инфицировала ее проклятием, то она не может позволить себе уступить ему.
   Тук, тук, тук, тук… тук… тук…
   Ей нельзя спать.
   Тук… тук… тук

ПАРАСОМНИЯ

   Дарем, Северная Каролина 8 июня 2000 года 16.27
   Макс ставит кларнет на правое колено и прилаживает язычок. Тупо смотрит на ноты, постукивая ногой о стойку пюпитра. Вторая часть моцартовского «Концерта для кларнета». Он разучивал его для Кэтрин, готовил сюрприз. Но сегодня мелодия не воодушевляет.
   Он слишком устал и не находит сил сосредоточиться. Вот уже несколько месяцев страшные кошмары не дают уснуть. Чаще всего это сцены с Вероникой, ее образы — беззвучно шевелящиеся губы, неестественно выгнувшееся тело, холодный, пустой взгляд. Брэд и еще один детектив помогли ему. Расследование провели быстро, бумаги отправили в архив. Никто не задавал лишних вопросов. Поверили ли они ему? Да, поверили. Но все — и они, и он — знают цену такой услуги, и отношения между ними уже никогда не будут прежними.
   — Я рисковал из-за тебя своей задницей, Макс.
   — Знаю.
   — Я имею в виду, что за тобой должок.
   — Все, что потребуется, Брэд. Можешь всегда на меня рассчитывать.
   — Знаю.
   Макс даже не ожидал, что все пройдет настолько гладко. Ее смерти как будто никто не заметил. У Вероники не было ни семьи, ни близких подруг. Такие случаи привлекают внимание газет не больше, чем на один день. Был человек — и нет человека. Ее жизнь словно стерли. А почему? Почему она умерла? Потому что любила его. Стоило ли? Нет, думает он, у нее не было ни шанса.
   Кэтрин ничего не узнала, но что-то подозревает. В изводящей его бессоннице она видит доказательство того, что в их отношениях что-то разладилось. Надо поправить одно, а за ним само собой поправится и другое, так, наверное, она говорит себе. Она пытается задержаться у него, остаться с ним на ночь, но ему совершенно ни к чему свидетель его терзаний и мучений. По своей инициативе, не посоветовавшись с ним, Кэтрин начала заниматься проблемой лечения бессонницы. Все их разговоры так или иначе сводятся теперь к расстройствам сна, способам лечения, клиникам.
   — Несколько очень хороших клиник находятся неподалеку, в Джорджтауне и Атланте, — напоминает она и неохотно признает, что наилучших результатов достигли в Сан-Франциско.
   При необходимости можно ненадолго съездить и туда.
   Макс знает, что у них уже ничего не будет, и ему больно слушать ее обнадеживающие речи, а еще больнее сознавать, как обижают Кэтрин его поступки и слова. Но в последнее время у него появилось такое чувство, словно он уже стоит на краю и назад не вернуться.
   — Я насчет тех денег, что ты собрал. Знаешь, тебе надо поднапрячься еще немного, чтобы все были довольны. Слышишь, что я говорю, Макс?
   — Да, слышу.
   — Слышишь? Ладно. Что думаешь?
   — Я… думаю, что смогу.
   — Хорошо.
   Звонят в дверь. На коврике, нервно переминаясь, стоит Кэтрин. Пальцы сплетаются и расплетаются, взгляд беспокойно мечется из стороны в сторону. Она явно встревожена и хочет знать, почему он так настаивал на встрече.
   — У меня для тебя сюрприз.
   — Правда?
   Кэтрин пытается не подать виду, но она изумлена.
   — Закрой глаза. — Макс нежно берет ее за руку и осторожно ведет в спальню. Помогает сесть на кровать, потом берет в руки кларнет. — А теперь можешь открыть.
   Кэтрин смотрит на него широко открытыми глазами и улыбается. От ее улыбки мир становится яснее, светлее и чище. За эту вот улыбку и голубые, как будто подернутые романтической дымкой глаза он и полюбил ее. Она еще ни разу не слышала, как он играет.
   — Последний концерт Моцарта. И по-моему, лучший.
   Макс закрывает глаза и начинает играть. Печальные звуки наполняют комнату, каждый ее уголок, и он представляет, что за спиной у него звучит целый оркестр. Самые грустные моменты напоминают ему о Веронике, о том мраке, который она носила в себе, но который так старательно прятала от него. В представлении Макса каждая мелодия — это история любви. История, в которой под поверхностью таятся боль и утрата.
   Он заканчивает и открывает глаза. Странно, что прежде ему удавалось жить без музыки. Кэтрин сидит с закрытыми глазами, и по щеке ее стекает одна-единственная слезинка. Глядя на нее в этот момент, Макс понимает, что любит ее. Но вместе с осознанием любви приходит понимание того, что их время ушло. Он сам разрушил все своей эгоистичной ложью и трусостью.
   — Для начала совсем даже неплохо, Макс.
   — Для начала?
   — Да, думаю, мы все получим удовольствие от нашего общего бизнеса.
   — Я не смогу собрать больше. Такие деньги…
   — Сможешь, конечно, сможешь. Оглядись и найдешь.
   Она открывает глаза.
   Он подходит к кровати и целует ее с такой лихорадочной страстью, как будто это их последний поцелуй.
   28 июля 2000 года 12.44
   — Сегодня очень важная дата.
   — Какая?
   — Бах умер ровно двести пятьдесят лет назад.
   — Бах? Композитор?
   — Мне надо увидеться с тобой. Давай встретимся в восемь. На нашем обычном месте.
   Больше он ничего не сказал и повесил трубку, поэтому Кэтрин встревожена. В последние месяцы состояние Макса только ухудшилось, бессонница сводит его с ума. И она не знает, что делать.
   Они всегда встречаются на маленьком деревянном мосту, том, на котором впервые поцеловались. Под ним пролегают железнодорожные рельсы, а неподалеку находится любимый итальянский ресторанчик Макса. В их первое свидание он повел ее в «Антонио», а после обеда они гуляли, взявшись за руки. На середине моста Макс выпустил ее руку, обнял за талию и привлек к себе. Вокруг не было ни души, а из-за тумана все, кроме его лица, как будто отдалилось. Он поцеловал ее.
   Она ждет на середине выгибающегося аркой моста. В начале девятого из тумана, как в каком-нибудь триллере, появляется Макс. На нем длинное, скрывающее формы тела пальто. Он не брился сегодня. У него покрасневшие глаза.
   — Макс, ты ужасно выглядишь.
   — Спасибо.
   — Что случилось, милый? Почему тебе захотелось встретиться именно здесь?
   — Я уезжаю. Может быть, в Солт-Лейк-Сити. Или в Рино. У меня там старые друзья…
   Каждое следующее слово звучит слабее предыдущего.
   — О чем ты говоришь?
   — Со мной творится что-то ужасное. Это вроде болезни или чего-то подобного. И мне все хуже.
   — Бессонницу можно вылечить…
   — Дело не только в бессоннице… В общем, я уезжаю сегодня вечером.
   — Нет! Я не согласна. Нельзя вот так просто взять и сбежать. Мы справимся. Вместе.
   — Оставь меня в покое.
   — Нет.
   — Убирайся!
   Он почти кричит.
   — Ты эгоистичный ублюдок! Хотя бы раз возьми на себя ответственность за то, кто ты есть.
   — Я и беру. — Макс смотрит под ноги, потом, едва не срываясь на крик, говорит: — Теперь уходи.
   Он толкает ее в туман, отворачивается, кладет руки на поручень и закрывает глаза.
   Кэтрин подходит к нему, с трудом сдерживая злость.
   — Все не так легко, Макс.
   Он поворачивается и бьет ее в живот коротким кухонным ножом. Кэтрин вскрикивает, хватается за лезвие, за запястье. Из раны на ладони идет кровь. Мост начинает дрожать. Ей кажется, что дрожь передается от моста и ей самой. Приближающийся поезд подает гудок. Макс спотыкается, и она толкает его на поручень.
   Он вскрикивает. И тут же боль и гнев уходят с его лица. Перед ней снова прежний Макс, мягкий, добрый, любящий. Он укололся о какую-то торчащую железку, и Кэтрин помогает ему. Зажимая ладонями его рану, она говорит, что любит его. Просит не уезжать. Умоляет. Поезд все ближе. Уже практически под ними.
   — Прости, — говорит Макс.
   Он вдруг поворачивается, хватается за поручень и бросается вниз.
   Она не слышит собственный крик — он теряется в жутком грохоте.

31
ПИРРОВА ПОБЕДА

   Суббота
   Усталое поскрипывание каталок. Темнота. Та темнота, которая граничит со светом, как бывает, когда стоишь в хорошо освещенной комнате с закрытыми глазами. Попискивание пейджеров, звон телефонов, шлепки шагов, шорох швабры, звяканье посуды, бормотание телевизоров.
   Запах дезинфекции, стерильности.
   Другие руки дотрагиваются до ее тела; в их прикосновениях нет той нежности, что была когда-то, так давно, в прикосновениях Фрэнка. Эти руки безразличны к ней, холодны. Они ощупывают, надавливают, пощипывают. Им нет дела до того, какая мягкая у нее кожа, какая изящная шея. Саманта пытается пошевелиться, но чувствует себя в тисках жестких, прохладных простыней. Дыхание учащается.
   Кто-то выключает свет…
   Яркий, слепяще-белый свет. Глаза открыты. Ее окружает белое — белый лепной потолок, белые стены, белые плитки пола, занавески на окнах, простыни. Саманта сразу узнает больничные атрибуты. Она привыкла к ним, когда приходила в палату к отцу. Металлическая тележка с деревянным подносом для тарелок и чашек, желтый пластиковый графин для комнатной температуры воды, алюминиевые перила вокруг кровати. Саманта осматривается, но не может найти кнопку вызова. Соседняя кровать пуста.
   Левая сторона тела пульсирует тупой болью, а под больничной рубашкой ощущаются наложенные на живот повязки. Саманта отворачивает простыню и осторожно садится. Палата начинает кружиться, и она откидывается на подушку. Затем повторяет попытку.
   В тот самый момент, когда пальцы касаются пола, который, кстати, теплее, чем она предполагала, в комнату входит Фрэнк. На нем белая футболка, под которой тоже проступает повязка. В левой руке пиджак.
   — Сэм, ты уже очнулась?
   — Привет. — Она морщится от боли, потом улыбается. — Что случилось?
   — У тебя небольшое сотрясение. Доктор говорит, надо немного отдохнуть и все будет в порядке.
   — Как я здесь оказалась? У меня что-то с памятью. Последнее, что я помню, — это какие-то ступеньки. Парень, который там спал, сказал, что с меня капает.
   — Что?
   — Мне была необходима помощь. Я забрела в какой-то дом, и тот мужчина заговорил со мной. Сказал, что во мне этого нет.
   — Чего в тебе нет?
   — Инстинкта убийцы.
   — Не понимаю.
   — У меня был при себе нож.
   — Поэтому он принял тебя за убийцу?
   — Нет. В том-то и дело. Он сказал, что я не убийца. Даже несмотря на нож.
   Фрэнк морщит лоб.
   — Понятия не имею, о чем ты говоришь.
   — Думаю, со мной все в порядке. — Саманта смотрит на свои босые ноги. — Как я все-таки сюда попала?
   — В моей машине. Ты потеряла сознание прямо перед моей машиной. На улице. Ну я и решил не ждать «скорой помощи» и отвез тебя сам.
   — Давно это было?
   — Часа три назад.
   Некоторое время Саманта молчит.
   — Тебе нельзя было выходить из квартиры, — продолжает Фрэнк. — О чем ты только думала?
   — Что с Арти?
   — Полиция все еще ведет поиски, — уже другим, сухим тоном отвечает Фрэнк.
   Улыбка сползла с его лица, и Саманта видит, что он тоже устал.
   — Нам нужно вернуться туда.
   — Мы никуда не пойдем. У тебя сотрясение мозга.
   — Мы обязаны найти его.
   — Сегодня вечером Арти убил двух копов. — Видя, что Саманта хочет подняться, Фрэнк подходит ближе. — Сейчас его ищет вся полиция города. Ему не уйти. А вот тебе необходим отдых.
   — Ты не понимаешь. Если я выйду, он найдет меня.
   — Сэм…
   — Ты видел его после того, как ушел от меня?
   — Какое это имеет отношение к…
   — Ты видел его? — настойчиво повторяет она.
   — Нет.
   — А вот я видела. Знаешь почему? Потому что он нашел меня. Мне нужно быть там.
   Фрэнк опускает глаза.
   — Ну перестань, ты же не думаешь, что я останусь здесь, верно? — со слабой улыбкой спрашивает Саманта.
   — Нет. — Он нехотя протягивает руки, помогая ей встать. — Я просто надеялся, что ты очнешься немного позже.
   Дождь прекратился, оставив улицы чистенькими и сияющими. По мере того как они приближаются к кварталу, где живет Саманта, полицейских машин становится все больше. Она просит Фрэнка отвезти ее к месту, где он нашел ее. Оно несколько дальше, чем ей казалось, и поначалу выглядит незнакомым. Автомобиль медленно пробирается вдоль длинного ряда диагонально припаркованных машин. Фрэнк выезжает на открытую площадку. Здесь два уличных фонаря; один сияет голубовато-зеленым светом, другой не горит.
   — Ты упала как раз там.
   Он показывает через стекло, потом выключает двигатель.
   Саманта выходит из машины. Из валяющейся в водостоке банки тянет пивом.
   — Я шла оттуда?
   — Да.
   Она доходит до угла. Фрэнк молча следует за ней. Слева внезапно вырастает крутой холм. По водостокам стекает вода.
   — Помню, как убегала от Арти, но не здесь. Он не вышел за мной на улицу.
   — Думаешь, прячется где-то в переулке?
   — Не знаю.
   — Куда пойдем?
   — Вверх.
   — Почему?
   — Хочу найти того бездомного.
   — Их и внизу хватает, — не глядя на нее, говорит Фрэнк.
   Саманта не отвечает.
   Повязки на лодыжках ослабли и растрепались и натирают кожу не хуже наждачной бумаги. Саманта подумывает о том, чтобы избавиться от них, но ей не хочется давать Фрэнку дополнительный повод повернуть назад. Идут молча. Она слышит его скептицизм в глухих шлепках шагов, но довольствуется уже тем, что он не выражает неодобрение открыто.
   В нескольких кварталах от них взвывает и быстро умолкает полицейская сирена. Окна жилых домов по большей части темны, зато серые облака как будто отражают свет городских огней. Саманта ежится при каждом порыве ветра, запоздало сожалея о том, что не оделась потеплее. На ней тонкий поношенный свитер и джинсы. Ни куртки, ни пальто. На подъеме она вспотела, и теперь пот холодит кожу. Воздух становится суше, ветер сильнее — уж не ждать ли еще бури? И вдруг — красные двери. В темноте от них словно исходит магическое сияние. Кажется, они стоят отдельно от всего, сами по себе. И за каждой своя, непохожая на другую, дорожка, свой, иной, мир.
   Ее привел сюда инстинкт, но что, если она ошибается? Насчет Арти? Гольдберга? Проклятия? Дон постоянно говорит, что историк не должен руководствоваться тем, что хочет считать правдой. Его задача — поведать об открытой им истине.
   Саманта напоминает себе, что она не историк. В памяти всплывают колючие слова Фрэнка:
   Я знаю, ты всегда хотела найти какое-то объяснение тому, что случилось с тобой. Но проклятие вовсе не ответ…
   Красные двери пялятся на нее, как налитые кровью глаза, и она застывает под их немигающим взглядом. Ей боязно идти дальше. У нее такое чувство, как будто она всю жизнь выбирала не ту дверь, шла не той дорожкой и в конце концов осталась одна.
   — Что? — спрашивает Фрэнк. Саманта не отвечает.
   Он достает из кармана маленький фонарик и осторожно поднимается по ступенькам. Его лицо кажется красным под мерцающим тусклым взглядом этих глаз.
   — Сэм! — кричит он.
   Его голос выводит ее из транса — как будто волшебник щелкнул пальцами. Она взбегает по ступенькам. Фрэнк, опустившись на корточки, рассматривает тело на смятом спальном мешке в углу. Под ногами что-то густое и мокрое. Он поворачивается к ней, и Саманта видит сведенные в недоумении брови.
   — Это тот парень, о котором я рассказывала…
   — О чем ты говоришь? — резко обрывает ее Фрэнк.
   — Я убегала от Арти и пришла сюда.
   — Это не бродяга.
   — Что?
   — Посмотри сама.
   Она подходит ближе. Горло Арти перерезано от уха до уха. Только теперь, оглядевшись, Саманта замечает, что пол покрыт смешавшейся с кровью водой.
   Фрэнк уже вызывает полицию по своему новому сотовому телефону, но она не слушает. Она медленно спускается по ступенькам и смотрит на небо. Несколько облачков растянулись, превратившись в грязную, разорванную марлю.
   — Должно быть, Арти все же выследил меня, — тихим, монотонным голосом говорит Саманта. — Я выронила нож и убежала.
   — Хочешь сказать, твой бездомный приятель воспользовался твоим ножом, чтобы убить Арти?
   Вслед за ней Фрэнк выходит на тротуар, все еще прижимая к уху телефон.
   — Он защищался.
   — Я бы сказал, что у него это неплохо получилось.
   — Он, наверное, ранен.
   — Откуда ты знаешь?
   — Арти просто так не ушел бы.
   Она говорит не совсем то, что думает, однако Фрэнк кивает.
   Из трубки вдруг доносится «Да?», Фрэнк отворачивается и начинает что-то говорить.
   Здесь, конечно, не обошлось без драки, но ранен он не поэтому, — думает Саманта. — Он следующий, а не я.