Страница:
Но сейчас Даниэль чувствовала себя омерзительно. Как она ни старалась выкинуть из памяти слова Беатрис, те успели пустить ростки сомнений в ее доверчивой душе. Когда Джастин впервые рассказал ей о Маргарет Мейнеринг, у Даниэль не возникло и тени сомнения в его искренности. Сейчас все было по-другому. После разговора с Беатрис у Даниэль осталось ощущение укуса пчелы, который продолжал жечь и причинять боль. В ее голове пульсировала одна неотвязная мысль: если Джастин проводит столько времени с женщиной, которая целых пять лет была его любовницей, то может ли он противиться искушению? В обществе на супружескую неверность обычно смотрят довольно легко, и нетерпимость Даниэль по этому поводу непременно осудят. Ведь в глазах света она была всего лишь женой своего мужа, то есть его собственностью, не обладающей никакими правами — ни юридическими, ни личными. Даниэль должна быть благодарна супругу уже за то, что он не оскорбляет ее, не требует отчета за каждый истраченный пенс и не относится к ней с полнейшим безразличием, как, скажем, к стулу или фарфоровой чашке. Даниэль, выросшая в мужском окружении, и сама помнила, с каким оскорбительным пренебрежением смотрели эти люди на представительниц ее пола, не чувствуя ни малейших угрызений совести и не боясь возмездия. Высшее общество английской столицы оказалось ничем не лучше. Разве что здесь было больше лицемерия и ханжества: подобная жестокость не выплескивалась наружу, оставаясь тайной частью безрадостной женской доли.
Где бы ни появлялась Даниэль, везде она встречала сочувственные взгляды, а многие даже стыдливо опускали глаза, когда она входила в гостиную или салон. Некоторые начинали демонстративно громко разговаривать между собой, как бы не замечая ее присутствия. Даниэль старалась не обращать на все это внимания, уверяла себя, что страдает излишней мнительностью и болезненным воображением, однако яд медленно пропитывал, казалось, каждую клеточку ее тела. В первые дни замужества она была настолько переполнена любовью и счастьем, что просто не замечала на себе чьих-то завистливых взглядов. Даниэль и сейчас не могла понять злобной радости, с которой общество воспринимало малейшую трещинку в семейных отношениях Линтонов и тут же, вооружившись тяжелым молотком, старалось превратить ее в зловещую щель, грозящую обвалом всему зданию.
Лорда Линтона по-прежнему часто продолжали видеть входящим в дом на Хафмун-стрит, где жила Маргарет, и выходящим оттуда. Юная мадам де Сан-Варенн постепенно теряла благодушие, пока не сдалась совсем. Даниэль стала думать о том, что ей, восемнадцатилетней девчонке, и впрямь, наверное, никогда не удержать тридцатипятилетнего интересного мужчину с высоким положением, который вдобавок прожил в этом городе семнадцать лет. Значит, чем скорее она подарит Линтону наследника и смирится со своей ролью покорной супруги, тем будет лучше. Уход за ребенком займет все ее время и отвлечет от несбыточных грез о взаимной любви до гроба.
И все же Даниэль продолжала молчаливо бороться. В обществе она оставалась прежней живой, веселой и счастливой женой своего мужа. И только в домашней обстановке Джастин начал замечать некоторое отчуждение жены. Правда, за этим почти всегда следовал голодный страстный порыв, который пока еще заглушал растущее в его душе беспокойство. Граф заставлял себя думать, что виной этим внезапным вспышкам — быстрое взросление недавнего подростка. Таким образом, Джастин старался также объяснить ее частые отказы и от развлечений, и от верховых прогулок вдвоем, которым она все охотнее предпочитала немногочисленное общество своих подруг из числа замужних женщин. И вообще в присутствии Даниэль Линтон часто начинал тосковать по Данни…
Последний гвоздь, после которого Даниэль перестала притворяться, был забит теплым апрельским вечером в доме лорда Альмака. Встав из-за стола, где она слишком увлеклась лимонадом, Даниэль спустилась в комнату для отдыха на первом этаже. Не без труда справившись со своими бесчисленными юбками, она втиснулась в кресло, стоявшее за ширмой возле старинного комода, и погрузилась в свои невеселые мысли. В этот момент дверь открылась и вошли две женщины — пожилые вдовы, когда-то эмигрировавшие из Франции. Не обратив никакого внимания на ширму, за которой приютилась Даниэль, они опустились на стоявшую у открытого окна софу и, обмахиваясь веерами, завели разговор, заставивший тлеющий в душе Даниэль огонек отчаяния вспыхнуть ярким пламенем.
— Я чуть в обморок не упала, когда узнала об этой свадьбе, Алмера! — сказала одна из них. — Подумать только! Линтон женился на дочери своей бывшей любовницы! Ну и ну! — И почтенная леди громко рассмеялась.
— Но согласитесь, Эвонли, — глубоко вздохнула, предаваясь воспоминаниям, Алмера, — что мадам Луиза была очень хороша. Жить под одной крышей с этим ужасным де Сан-Варенном! Можно ли обвинять несчастную женщину в том, что она воспользовалась счастливым случаем и завела себе любовника!
— Даже такого молодого, каким был в то время Линтон! Как вы считаете, Алмера, его юная жена знает об этом?
— Линтон — разумный человек, — усмехнулась Алмера. — И все же, что у него на самом деле с этой девчушкой?
— Ничего. Ведь она не может не понимать, что у мужчины, который старше ее на целых семнадцать лет, конечно, не могло не быть прошлого… Хотя… ее собственная мать! Это показалось бы забавным, если бы не было столь чудовищным. Как вы думаете, Алмера?
Видимо, Алмера ничего об этом не думала, поскольку в ответ разразилась смехом. Этого Даниэль уже не могла выдержать. Она встала и с гордо поднятой головой вышла из-за ширмы.
— Приятного вечера, ваша светлость, леди Алмера, — надменно сказала она и, сделав паузу, добавила: — И вам, леди Эвонли.
Сделав обеим дамам демонстративно церемонный реверанс, Даниэль вернулась в бальный зал.
— Джулиан, — шепнула она стоявшему у дверей кузену, — я плохо себя чувствую. Не могли бы вы проводить меня домой?
Джулиан озабоченно посмотрел на Даниэль:
— Конечно, дорогая кузина. У вас болит голова?
— Немного. Здесь слишком душно.
— Скажите лучше — дьявольски душно! — поправил ее Джулиан, стараясь вспомнить хоть один случай, когда его кузина жаловалась бы на духоту в бальном зале. — Я сейчас вызову экипаж.
Он довез Даниэль до дома и подал руку, помогая ей выйти наружу. На немой вопрос Джулиана, должен ли он проводить ее в холл, молодая графиня ответила отрицательно, сославшись на совсем разыгравшуюся мигрень и желание поскорее лечь в постель.
Было всего около одиннадцати часов, и Линтон еще не вернулся. Он заранее предупредил Даниэль, что будет ужинать с друзьями. Но сейчас, когда все крутом настолько перемешалось, она уже не знала, верить ли этому. Кругом все говорили о том, что Джастин снова стал любовником Маргарет Мейнеринг. А теперь Даниэль вдобавок узнала, что раньше он был также любовником и Луизы де Сан-Варенн. Ее родной матери! Причем она услышала это из разговора двух дам, не подозревавших о ее присутствии в комнате. Боже! У Джастина была масса возможностей самому сказать ей об этом, но он не пожелал. Как же теперь ему верить?
В целом же Даниэль вполне спокойно восприняла эту новость. Она лежала в своей темной спальне и думала. Конечно, ситуация выглядела весьма пикантно, но не более того. Когда это происходило, Джастин еще не стал по-настоящему мужчиной, а ее самой не было даже в проекте. Сложность заключалась в другом: Джастин скрыл от нее эту страницу своей биографии, и страницу немаловажную. Ведь его женой была Даниэль, дочь Луизы! И вот теперь бедняжку терзала поистине страшная мысль: если Джастин не открыл ей даже этого, то что еще он держит в секрете?
Когда Линтон вернулся домой, он нашел свою жену спящей в темной спальне при потушенных свечах. Ее тяжелое дыхание разносилось по всей комнате. Даниэль выглядела ужасно усталой и явно нуждалась в хорошем отдыхе. Джастин решил ее не тревожить и на цыпочках прошел в свою спальню. Но как только дверь за ним закрылась, Даниэль зарылась головой в подушку, чтобы заглушить рыдания…
Она проспала всего несколько часов и наутро проснулась с твердым решением. Если Джастин предпочитает играть в игры, предлагаемые обществом, что ж, она будет делать то же самое! Она будет женой Линтона, хозяйкой его дома, управляющей имением, но не его другом и партнершей. Она не станет лишать мужа своего тела, но только тогда, когда он сам его потребует. Предлагать себя Даниэль больше не станет. Пусть довольствуется телом Маргарет Мейнеринг!
Даниэль села в постели и, подложив под спину подушки, выпила чашку горячего шоколада. Затем принялась за утреннюю газету. Обычно она читала ее вслух, чтобы через смежную дверь было слышно занятому своим туалетом Линтону. Сегодня же, пробежав глазами несколько строчек, Даниэль небрежно отбросила газетный листок в сторону и занялась составлением своего плана на грядущий день. Самым неотложным делом было оказание помощи семейству, жившему в переулке недалеко от собора Святого Павла. Даниэль чувствовала в себе достаточно сил, чтобы ввязаться в эту очередную баталию и постараться ее выиграть.
— Я сейчас встану, — объявила она вошедшей Молли, отбрасывая в сторону одеяло. — Приготовьте мне костюм для верховой езды. Не важно какой.
Появившийся в дверях Джастин ожидал увидеть жену все еще лежащей под одеялом в ожиДанни обмена впечатлениями о предыдущем вечере, который супруги, как уже вошло у них в привычку, провели врозь. А вместо этого застал ее уже вполне одетой для верховой прогулки. Она со смехом подставила ему щеку для поцелуя и заявила, что опаздывает на условленную встречу. Граф поклонился прямо от двери и вернулся в свою комнату, чтобы переодеться. Сменив халат на утренний костюм, он затем долго сидел нахмурясь перед зеркалом и думал.
Похоже, дела шли все хуже и хуже. Даниэль вдруг одолели непрестанные приступы головной боли, по причине которых она неизменно покидала раньше времени всякого рода общественные рауты и званые вечера. Джастин, видя ее бледное лицо, затуманенные глаза и натянутые улыбки, не мог сомневаться в скверном самочувствии жены. Когда прошла неделя, он попытался осторожно поговорить с ней и выяснить причины ее болезненного состояния, но в ответ получил лишь заверения, что ничего страшного не происходит, что Даниэль просто устала и ждет не дождется окончания светского сезона. Тогда Джастин предложил вместе съездить на пару дней в Дейнсбери, и опять Даниэль принялась самым энергичным образом протестовать. Действительно, как можно пропустить вечер, устраиваемый герцогиней Ричмондской? А кроме того, у нее еще скопилась тьма деловых встреч, от которых нельзя отказаться…
Линтон с готовностью капитулировал и попытался воздействовать на жену всевозможными соблазнами и сюрпризами. Так, однажды он разбудил Даниэль в пять часов утра и предложил ей надеть бриджи: они поедут верхом в Ричмонд, где можно в свое удовольствие носиться на лошадях, не опасаясь чьих-либо завистливых глаз или злых языков. Юная жена согласилась, но с такой неохотой, что граф почувствовал себя в роли человека, которому бросили в лицо перчатку. Сделав эту последнюю попытку, он оставил жену в покое. Даниэль же вела себя безукоризненно вежливо и ни разу не выгнала мужа из своей постели. Однако граф чувствовал под собой лишь мягкое, безвольное тело женщины, просто выполняющей свой супружеский долг. Тем не менее, он продолжал уверять себя, что Даниэль должна пройти через неизбежный период кризиса, а потом все вернется на свои места, и… совершал огромнейшую ошибку.
В отношениях друг с другом супруги все больше превращались в двух отменно вежливых, но совершенно чужих друг другу людей, время от времени обменивающихся впечатлениями за ужином. Джастин вернулся к своим холостяцким привычкам, а его жена с успехом играла роль беззаботной молодой женщины, души общества, окруженной толпой поклонников. Правда, Даниэль сильно похудела, и ее и без того большие карие глаза стали казаться просто огромными. Что касалось шевалье д'Эврона, то он почти неизменно находился при графине.
По лондонским трущобам Даниэль продолжала ездить по большей части одна. Для защиты от бандитов у нее в кармане лежал все тот же пистолет с серебряной рукояткой. С работодателями и домовладельцами, выжимавшими последние соки из несчастных французских эмигрантов, графиня рассчитывалась холодным презрением и пригоршнями гиней.
Графиня Линтон начала пользоваться широчайшей известностью. Каждый день она получала множество записок с просьбами о срочной помощи, написанных наспех по-французски тупыми птичьими перьями. Ни одна из них не оставалась без ответа. За этими постоянными занятиями и частыми поездками на окраины города ее собственные семейные неурядицы постепенно отступили на второй план. Теперь у Даниэль появились работа и цель, а потому столичное общество потеряло для нее свою былую притягательность. Правда, она продолжала посещать некоторые балы и приемы, которые всегда были достаточно веселыми и переполненными легким флиртом. Ни у кого из завсегдатаев столичных развлечений не могло мелькнуть даже подозрения, что в доме Линтонов не все в порядке.
Джастин переживал все происходившее в упорном молчании, уверенный в своей правоте. В конце концов, думал он, ребячество в характере его жены уступит место разумности взрослой женщины. А пока следует занять позу стороннего наблюдателя и ждать. Граф страдал от одиночества, но тщательно это скрывал.
Как-то раз дождливым, неприветливым вечером он пришел домой и узнал, что графиня с самого утра не вставала с постели. Встревоженный граф поспешил наверх и без стука вошел в спальню жены. Сначала ему показалось, что в комнате никого нет: так там было холодно и темно. В канделябрах не горела ни одна свеча, огонь в камине давно потух. И только дождь уныло стучался в окна.
— Уйдите, — раздался сдавленный голос. Джастин посмотрел на постель жены и увидел лишь ее спутанные локоны, выглядывавшие из-под одеяла.
— Что случилось, Данни? Вы заболели? — участливо спросил Линтон, подходя к кровати.
— Ничего. Уходите. Я хочу побыть одна, — пробурчала из-под одеяла Даниэль.
Линтон сел на край кровати, приоткрыл лицо супруги и положил ладонь ей на лоб. Тот был совершенно холодным.
— Опять болит голова?
— Нет.
— Хорошо, но если вы не скажете, что случилось, мне придется послать за доктором.
— Доктор мне не нужен. Просто болит живот. Это вполне нормально и тут же пройдет, как только вы оставите меня в покое.
И Даниэль снова зарылась с головой под одеяло.
— Понятно, — нахмурился Джастин.
Прошло уже почти четыре недели с тех пор, когда они в последний раз спали вместе. За это время он успел забыть даты обычных физиологических циклов у своей жены, которые раньше знал не хуже ее самой. Даже это в очередной раз подчеркивало растущую между ними пропасть взаимного отчуждения. Джастин понял, что на этот раз уступать нельзя.
— Послушайте, — оживленным тоном сказал он, — больной живот — не причина, чтобы изображать из себя умирающую. Почему вы не зажжете камин и свечи? Мало того, что сегодня паршиво на улице, так вы еще устроили из вашей спальни настоящую могилу.
— Мне так хочется. Я чувствую себя несчастной, и холод и темнота вполне соответствуют моему настроению.
Джастин слегка улыбнулся. Что-то знакомое, напоминающее прежнюю Данни промелькнуло в тоне жены. Теперь он знал, как себя вести дальше.
— Это соответствует вашему настроению, любовь моя, но не моему, — сказал граф и дернул за шнурок звонка.
Появившаяся через несколько минут в дверях Молли увидела своего хозяина склонившимся над решеткой камина и разжигавшим огонь. Девушка с виноватым видом посмотрела на Линтона:
— Извините, милорд, я сама…
— Не надо. Уже горит. Зажгите лучше свечи и отдерните занавески.
— Простите… Я бы давно все это сделала, но миледи сказала…
— Я все понимаю, Молли, — с улыбкой прервал ее граф, давая понять, что знает упрямый характер своей супруги.
От кровати донеслось слабое бормотание. Джастин обернулся и увидел, что Даниэль уже лежит на спине, стянув одеяло с носа.
— Вам станет гораздо лучше, любовь моя, если вы умоетесь и причешетесь, — успокаивающе сказал он, раздвигая шторы.
В комнате тотчас же стало гораздо светлее. В камине уже пылал огонь, в канделябрах горели свечи, свет которых отражался от лакированной мебели и прыгал по стенам золотыми, желтыми и белыми зайчиками. Только в лице молодой графини, казалось, ничего не изменилось. Но графа это, видимо, абсолютно не трогало.
— А теперь, Молли, — распоряжался он бодрым голосом, — угостите мадам горячим мясным бульоном.
— Я не хочу никакого бульона, — буркнула мадам.
— Тогда кашей.
— Терпеть не могу каш.
— Слушаюсь, милорд, — присела Молли, поняв, что на ворчание хозяйки сейчас не надо обращать внимания, и вышла из комнаты.
Вода в кувшине оказалась холодной, но Джастин решил, что как раз это может лучше всего освежить и успокоить Даниэль. Он взял полотенце, опустил его край в воду и подошел к постели жены.
— Что вы собираетесь со мной делать? — раздался ее раздраженный голос.
— Хочу умыть вам лицо, дитя мое. Вы выглядите очень грязной и неопрятной. Я приведу вас немного в порядок, после чего ваше самочувствие сразу же улучшится.
Даниэль протестующе замахала руками, но граф смеясь сжал их запястья одной рукой:
— Можете не сопротивляться, Данни. Все равно у вас ничего не получится. Лучше сидите смирно.
Даниэль, почувствовав прикосновение к телу влажного полотенца, захныкала, но в глазах ее уже появились озорные искорки, щеки заалели румянцем, а тело перестало напоминать готовую развернуться сжатую пружину. Она ощущала, что раздражение начинает понемногу проходить.
Джастин между тем заботливо и нежно расчесал жене локоны, чуть прижав ее голову к своему плечу. И Даниэль вдруг почувствовала, что его прикосновения ей очень приятны: они напоминали недавние времена, полные взаимного доверия и теплоты. То же чувство неожиданно охватило и Линтона. Сначала Джастин хотел было воспользоваться моментом и выудить из супруги правду о том, что тревожило его последние недели, но тут же отказался от подобного намерения, боясь ее отпугнуть и сделать еще более запутанными их отношения. Граф решил, что ему еще представится не одна подобная возможность, а пока нужно осторожно, по кирпичику восстанавливать здание их рушащейся любви.
— Вот так значительно лучше, — сказал он, удовлетворенно потерев руки и подкладывая подушки под спину Даниэль. — Теперь выпейте стаканчик портвейна и поешьте немного мясного бульона, а я тем временем расскажу вам пару веселых историй, которые мигом вылечат мигрень, мучающую вас последние недели.
— Вы очень искусная нянька, Джастин, — пробурчала Даниэль, — куда лучше той, что была у меня в детстве. Когда я чем-нибудь заболевала, она садилась рядом и начинала громко рыдать. Признаться, мне это мало помогало.
Джастин коснулся пальцем кончика ее носа и пошел к себе за портвейном. Он подумал, что если состояние ее беззащитности и жажды утешения продлится еще хотя бы час, то ему, глядишь, и удастся докопаться до истины.
Пока Даниэль управлялась с почти кипящим мясным бульоном, Джастин старался по возможности ее взбодрить. Его забавные истории блистали остроумием; Даниэль постоянно давилась от смеха, а Линтон легонько похлопывал ее ладонью по спине. Вдруг граф неосторожно пошутил, что теперь его жена вновь стала тем сорванцом, которого он подобрал на улицах Парижа. На Даниэль сразу нахлынула волна воспоминаний: да, было время, когда он заботился о ней, порой наказывал, но все же любил. А она, в свою очередь, наивно доверяла ему во всем…
Лицо Даниэль тут же стало каменным, и она проглотила готовый вырваться грубый ответ. Джастин с тревогой посмотрел на жену:
— Что случилось?
— Ничего. Просто мне надо немного поспать, тогда я совсем приду в себя.
— Пожалуй, в этом случае мне лучше уйти, — согласился граф и, взяв поднос с остатками бульона, переставил его на туалетный столик. — Вы не хотели бы остаться сегодня дома, любовь моя? Мы уже целую вечность не играли в шахматы.
Как легко было сказать «да»! Поужинать вместе, поболтать за партией в шахматы… А затем лечь в постель и заснуть в его объятиях! Но тут перед мысленным взором Даниэль возник образ матери Джастина. Его сменила Маргарет Мейнеринг, прислушивающаяся к звуку шагов Джастина на лестнице. В глазах Даниэль все поплыло.
— Разве вы забыли, милорд, что сегодня нас ждут у себя Уэсли? — сказала она изменившимся голосом. — Там собираются дать концерт. Если не ошибаюсь, кто-то будет играть на арфе.
— Может быть, вам стоит сослаться на болезнь и остаться дома?
Но по лицу супруги, ставшему вдруг совершенно непроницаемым, по ее потускневшим глазам граф понял, что и эта его попытка как-то наладить отношения с женой потерпела фиаско.
— Со мной не произошло ничего, что нельзя вылечить с помощью ванны и короткого отдыха, Линтон, — с усмешкой ответила Даниэль. — И я уверена, что вечер будет очень интересным.
— Наверное, вы правы, любовь моя, — сухо проговорил Джастин. — Но если мое отсутствие не очень вас расстроит, то я предпочел бы провести его у Уэйтерсов.
— Конечно, милорд. Нам вовсе не требуется изображать из себя нитку с иголкой.
Линтон поклонился и вышел из спальни жены совершенно опустошенным. Он женился на любящем ребенке, который был благодарен ему за помощь. На ребенке, который по неопытности принял чувство благодарности за любовь. И несколько месяцев они прожили в совершеннейшей идиллии. Она продолжалась до тех пор, пока Даниэль не отказалась от своих наивных грез, предпочтя им мир обмана и удовольствий. Теперь, если она больше не любит его, их ожидает весьма унылое будущее. Он мог жениться на любой из многочисленных девиц, которые этого очень хотели. Такая жена рожала бы ему детей, изображала бы из себя безупречную хозяйку дома, управляла бы хозяйством, пусть даже не с таким искусством, как Даниэль. Но Джастин в своих мечтах жаждал чего-то большего, и, казалось, нашел это в живой, быстрой, как ртуть, Даниэль. Сейчас он уже не мог себе представить жизни без нее и в то же время начинал понимать, во что может превратиться их супружество без любви. До тех пор пока она не сказала слов, которых Джастин так боялся, он мог надеяться, мог обдумывать планы обольщения своей супруги. Раньше, когда Даниэль была несовершеннолетним подростком, граф и не помышлял о подобном…
На следующее утро граф вновь появился в спальне супруги в роскошном шелковом халате с затейливой отделкой из тесьмы. На спину с затылка у него спускалась аккуратно заплетенная косичка. Джастин наклонился и по привычке поцеловал жену в щечку:
— Надеюсь, сегодня вам получше, любовь моя?
— Значительно, сэр. Благодарю. Вы приятно провели вчерашний вечер?
Даниэль выглядела очаровательной со спадавшими на плечи густыми локонами, отдохнувшей и посвежевшей после долгого сна.
— У меня срочное дело в Дейнсбери, Данни, — объявил граф, бросая беглый взгляд на разбросанные по всему одеялу записки. — Вижу, поклонники вас не забывают.
Даниэль молчала и только слегка пожала плечами.
— Вы не хотели бы поехать вместе со мной? — продолжал граф, не получив ответа на свою маленькую шпильку. — Видите ли, помимо того, что мне будет крайне приятно видеть вас рядом, есть и кое-какие чисто практические причины, вынуждающие меня обратиться к вам с подобным предложением. Надеюсь, они вас заинтересуют.
— Если в Дейнсбери необходимо мое присутствие, то я, конечно, с удовольствием составлю вам компанию.
Это было сказано тем же тоном, каким она последнее время давала свое согласие на супружескую близость: «Как прикажете, милорд»…
— Я не говорю, что это необходимо. Мне просто хотелось бы поехать вместе. Что ж, поскольку у вас, как видно, есть более интересные дела в городе, то мы встретимся после моего приезда.
Джастин с трудом удержался, чтобы не хлопнуть дверью, выходя из спальни жены. Если бы он при этом обернулся, то увидел бы на лице Даниэль выражение, которое могло привести к совсем другому развитию событий в ближайшем будущем…
В отсутствие мужа Даниэль совершенно махнула рукой на всякие пересуды в обществе и вместе с шевалье д'Эвроном целиком отдалась своей филантропической деятельности. Ее не беспокоило, что Джастин, вернувшись, возможно, выскажет неудовольствие странными отлучками и поздними возвращениями жены в одежде для верховой езды, хотя она ни разу не вывела из конюшни ни одной лошади. Или, например, частыми визитами шевалье д'Эврона. Даниэль теперь целыми днями не бывала дома, порой она возвращалась лишь поздно ночью. Ее совсем перестало трогать беспокойство, причиняемое Бедфорду. Дворецкий был очень недоволен поведением своей молодой хозяйки. Он замечал все, подслушивал разговоры Даниэль с Молли и с нетерпением ожидал возвращения его светлости.
Где бы ни появлялась Даниэль, везде она встречала сочувственные взгляды, а многие даже стыдливо опускали глаза, когда она входила в гостиную или салон. Некоторые начинали демонстративно громко разговаривать между собой, как бы не замечая ее присутствия. Даниэль старалась не обращать на все это внимания, уверяла себя, что страдает излишней мнительностью и болезненным воображением, однако яд медленно пропитывал, казалось, каждую клеточку ее тела. В первые дни замужества она была настолько переполнена любовью и счастьем, что просто не замечала на себе чьих-то завистливых взглядов. Даниэль и сейчас не могла понять злобной радости, с которой общество воспринимало малейшую трещинку в семейных отношениях Линтонов и тут же, вооружившись тяжелым молотком, старалось превратить ее в зловещую щель, грозящую обвалом всему зданию.
Лорда Линтона по-прежнему часто продолжали видеть входящим в дом на Хафмун-стрит, где жила Маргарет, и выходящим оттуда. Юная мадам де Сан-Варенн постепенно теряла благодушие, пока не сдалась совсем. Даниэль стала думать о том, что ей, восемнадцатилетней девчонке, и впрямь, наверное, никогда не удержать тридцатипятилетнего интересного мужчину с высоким положением, который вдобавок прожил в этом городе семнадцать лет. Значит, чем скорее она подарит Линтону наследника и смирится со своей ролью покорной супруги, тем будет лучше. Уход за ребенком займет все ее время и отвлечет от несбыточных грез о взаимной любви до гроба.
И все же Даниэль продолжала молчаливо бороться. В обществе она оставалась прежней живой, веселой и счастливой женой своего мужа. И только в домашней обстановке Джастин начал замечать некоторое отчуждение жены. Правда, за этим почти всегда следовал голодный страстный порыв, который пока еще заглушал растущее в его душе беспокойство. Граф заставлял себя думать, что виной этим внезапным вспышкам — быстрое взросление недавнего подростка. Таким образом, Джастин старался также объяснить ее частые отказы и от развлечений, и от верховых прогулок вдвоем, которым она все охотнее предпочитала немногочисленное общество своих подруг из числа замужних женщин. И вообще в присутствии Даниэль Линтон часто начинал тосковать по Данни…
Последний гвоздь, после которого Даниэль перестала притворяться, был забит теплым апрельским вечером в доме лорда Альмака. Встав из-за стола, где она слишком увлеклась лимонадом, Даниэль спустилась в комнату для отдыха на первом этаже. Не без труда справившись со своими бесчисленными юбками, она втиснулась в кресло, стоявшее за ширмой возле старинного комода, и погрузилась в свои невеселые мысли. В этот момент дверь открылась и вошли две женщины — пожилые вдовы, когда-то эмигрировавшие из Франции. Не обратив никакого внимания на ширму, за которой приютилась Даниэль, они опустились на стоявшую у открытого окна софу и, обмахиваясь веерами, завели разговор, заставивший тлеющий в душе Даниэль огонек отчаяния вспыхнуть ярким пламенем.
— Я чуть в обморок не упала, когда узнала об этой свадьбе, Алмера! — сказала одна из них. — Подумать только! Линтон женился на дочери своей бывшей любовницы! Ну и ну! — И почтенная леди громко рассмеялась.
— Но согласитесь, Эвонли, — глубоко вздохнула, предаваясь воспоминаниям, Алмера, — что мадам Луиза была очень хороша. Жить под одной крышей с этим ужасным де Сан-Варенном! Можно ли обвинять несчастную женщину в том, что она воспользовалась счастливым случаем и завела себе любовника!
— Даже такого молодого, каким был в то время Линтон! Как вы считаете, Алмера, его юная жена знает об этом?
— Линтон — разумный человек, — усмехнулась Алмера. — И все же, что у него на самом деле с этой девчушкой?
— Ничего. Ведь она не может не понимать, что у мужчины, который старше ее на целых семнадцать лет, конечно, не могло не быть прошлого… Хотя… ее собственная мать! Это показалось бы забавным, если бы не было столь чудовищным. Как вы думаете, Алмера?
Видимо, Алмера ничего об этом не думала, поскольку в ответ разразилась смехом. Этого Даниэль уже не могла выдержать. Она встала и с гордо поднятой головой вышла из-за ширмы.
— Приятного вечера, ваша светлость, леди Алмера, — надменно сказала она и, сделав паузу, добавила: — И вам, леди Эвонли.
Сделав обеим дамам демонстративно церемонный реверанс, Даниэль вернулась в бальный зал.
— Джулиан, — шепнула она стоявшему у дверей кузену, — я плохо себя чувствую. Не могли бы вы проводить меня домой?
Джулиан озабоченно посмотрел на Даниэль:
— Конечно, дорогая кузина. У вас болит голова?
— Немного. Здесь слишком душно.
— Скажите лучше — дьявольски душно! — поправил ее Джулиан, стараясь вспомнить хоть один случай, когда его кузина жаловалась бы на духоту в бальном зале. — Я сейчас вызову экипаж.
Он довез Даниэль до дома и подал руку, помогая ей выйти наружу. На немой вопрос Джулиана, должен ли он проводить ее в холл, молодая графиня ответила отрицательно, сославшись на совсем разыгравшуюся мигрень и желание поскорее лечь в постель.
Было всего около одиннадцати часов, и Линтон еще не вернулся. Он заранее предупредил Даниэль, что будет ужинать с друзьями. Но сейчас, когда все крутом настолько перемешалось, она уже не знала, верить ли этому. Кругом все говорили о том, что Джастин снова стал любовником Маргарет Мейнеринг. А теперь Даниэль вдобавок узнала, что раньше он был также любовником и Луизы де Сан-Варенн. Ее родной матери! Причем она услышала это из разговора двух дам, не подозревавших о ее присутствии в комнате. Боже! У Джастина была масса возможностей самому сказать ей об этом, но он не пожелал. Как же теперь ему верить?
В целом же Даниэль вполне спокойно восприняла эту новость. Она лежала в своей темной спальне и думала. Конечно, ситуация выглядела весьма пикантно, но не более того. Когда это происходило, Джастин еще не стал по-настоящему мужчиной, а ее самой не было даже в проекте. Сложность заключалась в другом: Джастин скрыл от нее эту страницу своей биографии, и страницу немаловажную. Ведь его женой была Даниэль, дочь Луизы! И вот теперь бедняжку терзала поистине страшная мысль: если Джастин не открыл ей даже этого, то что еще он держит в секрете?
Когда Линтон вернулся домой, он нашел свою жену спящей в темной спальне при потушенных свечах. Ее тяжелое дыхание разносилось по всей комнате. Даниэль выглядела ужасно усталой и явно нуждалась в хорошем отдыхе. Джастин решил ее не тревожить и на цыпочках прошел в свою спальню. Но как только дверь за ним закрылась, Даниэль зарылась головой в подушку, чтобы заглушить рыдания…
Она проспала всего несколько часов и наутро проснулась с твердым решением. Если Джастин предпочитает играть в игры, предлагаемые обществом, что ж, она будет делать то же самое! Она будет женой Линтона, хозяйкой его дома, управляющей имением, но не его другом и партнершей. Она не станет лишать мужа своего тела, но только тогда, когда он сам его потребует. Предлагать себя Даниэль больше не станет. Пусть довольствуется телом Маргарет Мейнеринг!
Даниэль села в постели и, подложив под спину подушки, выпила чашку горячего шоколада. Затем принялась за утреннюю газету. Обычно она читала ее вслух, чтобы через смежную дверь было слышно занятому своим туалетом Линтону. Сегодня же, пробежав глазами несколько строчек, Даниэль небрежно отбросила газетный листок в сторону и занялась составлением своего плана на грядущий день. Самым неотложным делом было оказание помощи семейству, жившему в переулке недалеко от собора Святого Павла. Даниэль чувствовала в себе достаточно сил, чтобы ввязаться в эту очередную баталию и постараться ее выиграть.
— Я сейчас встану, — объявила она вошедшей Молли, отбрасывая в сторону одеяло. — Приготовьте мне костюм для верховой езды. Не важно какой.
Появившийся в дверях Джастин ожидал увидеть жену все еще лежащей под одеялом в ожиДанни обмена впечатлениями о предыдущем вечере, который супруги, как уже вошло у них в привычку, провели врозь. А вместо этого застал ее уже вполне одетой для верховой прогулки. Она со смехом подставила ему щеку для поцелуя и заявила, что опаздывает на условленную встречу. Граф поклонился прямо от двери и вернулся в свою комнату, чтобы переодеться. Сменив халат на утренний костюм, он затем долго сидел нахмурясь перед зеркалом и думал.
Похоже, дела шли все хуже и хуже. Даниэль вдруг одолели непрестанные приступы головной боли, по причине которых она неизменно покидала раньше времени всякого рода общественные рауты и званые вечера. Джастин, видя ее бледное лицо, затуманенные глаза и натянутые улыбки, не мог сомневаться в скверном самочувствии жены. Когда прошла неделя, он попытался осторожно поговорить с ней и выяснить причины ее болезненного состояния, но в ответ получил лишь заверения, что ничего страшного не происходит, что Даниэль просто устала и ждет не дождется окончания светского сезона. Тогда Джастин предложил вместе съездить на пару дней в Дейнсбери, и опять Даниэль принялась самым энергичным образом протестовать. Действительно, как можно пропустить вечер, устраиваемый герцогиней Ричмондской? А кроме того, у нее еще скопилась тьма деловых встреч, от которых нельзя отказаться…
Линтон с готовностью капитулировал и попытался воздействовать на жену всевозможными соблазнами и сюрпризами. Так, однажды он разбудил Даниэль в пять часов утра и предложил ей надеть бриджи: они поедут верхом в Ричмонд, где можно в свое удовольствие носиться на лошадях, не опасаясь чьих-либо завистливых глаз или злых языков. Юная жена согласилась, но с такой неохотой, что граф почувствовал себя в роли человека, которому бросили в лицо перчатку. Сделав эту последнюю попытку, он оставил жену в покое. Даниэль же вела себя безукоризненно вежливо и ни разу не выгнала мужа из своей постели. Однако граф чувствовал под собой лишь мягкое, безвольное тело женщины, просто выполняющей свой супружеский долг. Тем не менее, он продолжал уверять себя, что Даниэль должна пройти через неизбежный период кризиса, а потом все вернется на свои места, и… совершал огромнейшую ошибку.
В отношениях друг с другом супруги все больше превращались в двух отменно вежливых, но совершенно чужих друг другу людей, время от времени обменивающихся впечатлениями за ужином. Джастин вернулся к своим холостяцким привычкам, а его жена с успехом играла роль беззаботной молодой женщины, души общества, окруженной толпой поклонников. Правда, Даниэль сильно похудела, и ее и без того большие карие глаза стали казаться просто огромными. Что касалось шевалье д'Эврона, то он почти неизменно находился при графине.
По лондонским трущобам Даниэль продолжала ездить по большей части одна. Для защиты от бандитов у нее в кармане лежал все тот же пистолет с серебряной рукояткой. С работодателями и домовладельцами, выжимавшими последние соки из несчастных французских эмигрантов, графиня рассчитывалась холодным презрением и пригоршнями гиней.
Графиня Линтон начала пользоваться широчайшей известностью. Каждый день она получала множество записок с просьбами о срочной помощи, написанных наспех по-французски тупыми птичьими перьями. Ни одна из них не оставалась без ответа. За этими постоянными занятиями и частыми поездками на окраины города ее собственные семейные неурядицы постепенно отступили на второй план. Теперь у Даниэль появились работа и цель, а потому столичное общество потеряло для нее свою былую притягательность. Правда, она продолжала посещать некоторые балы и приемы, которые всегда были достаточно веселыми и переполненными легким флиртом. Ни у кого из завсегдатаев столичных развлечений не могло мелькнуть даже подозрения, что в доме Линтонов не все в порядке.
Джастин переживал все происходившее в упорном молчании, уверенный в своей правоте. В конце концов, думал он, ребячество в характере его жены уступит место разумности взрослой женщины. А пока следует занять позу стороннего наблюдателя и ждать. Граф страдал от одиночества, но тщательно это скрывал.
Как-то раз дождливым, неприветливым вечером он пришел домой и узнал, что графиня с самого утра не вставала с постели. Встревоженный граф поспешил наверх и без стука вошел в спальню жены. Сначала ему показалось, что в комнате никого нет: так там было холодно и темно. В канделябрах не горела ни одна свеча, огонь в камине давно потух. И только дождь уныло стучался в окна.
— Уйдите, — раздался сдавленный голос. Джастин посмотрел на постель жены и увидел лишь ее спутанные локоны, выглядывавшие из-под одеяла.
— Что случилось, Данни? Вы заболели? — участливо спросил Линтон, подходя к кровати.
— Ничего. Уходите. Я хочу побыть одна, — пробурчала из-под одеяла Даниэль.
Линтон сел на край кровати, приоткрыл лицо супруги и положил ладонь ей на лоб. Тот был совершенно холодным.
— Опять болит голова?
— Нет.
— Хорошо, но если вы не скажете, что случилось, мне придется послать за доктором.
— Доктор мне не нужен. Просто болит живот. Это вполне нормально и тут же пройдет, как только вы оставите меня в покое.
И Даниэль снова зарылась с головой под одеяло.
— Понятно, — нахмурился Джастин.
Прошло уже почти четыре недели с тех пор, когда они в последний раз спали вместе. За это время он успел забыть даты обычных физиологических циклов у своей жены, которые раньше знал не хуже ее самой. Даже это в очередной раз подчеркивало растущую между ними пропасть взаимного отчуждения. Джастин понял, что на этот раз уступать нельзя.
— Послушайте, — оживленным тоном сказал он, — больной живот — не причина, чтобы изображать из себя умирающую. Почему вы не зажжете камин и свечи? Мало того, что сегодня паршиво на улице, так вы еще устроили из вашей спальни настоящую могилу.
— Мне так хочется. Я чувствую себя несчастной, и холод и темнота вполне соответствуют моему настроению.
Джастин слегка улыбнулся. Что-то знакомое, напоминающее прежнюю Данни промелькнуло в тоне жены. Теперь он знал, как себя вести дальше.
— Это соответствует вашему настроению, любовь моя, но не моему, — сказал граф и дернул за шнурок звонка.
Появившаяся через несколько минут в дверях Молли увидела своего хозяина склонившимся над решеткой камина и разжигавшим огонь. Девушка с виноватым видом посмотрела на Линтона:
— Извините, милорд, я сама…
— Не надо. Уже горит. Зажгите лучше свечи и отдерните занавески.
— Простите… Я бы давно все это сделала, но миледи сказала…
— Я все понимаю, Молли, — с улыбкой прервал ее граф, давая понять, что знает упрямый характер своей супруги.
От кровати донеслось слабое бормотание. Джастин обернулся и увидел, что Даниэль уже лежит на спине, стянув одеяло с носа.
— Вам станет гораздо лучше, любовь моя, если вы умоетесь и причешетесь, — успокаивающе сказал он, раздвигая шторы.
В комнате тотчас же стало гораздо светлее. В камине уже пылал огонь, в канделябрах горели свечи, свет которых отражался от лакированной мебели и прыгал по стенам золотыми, желтыми и белыми зайчиками. Только в лице молодой графини, казалось, ничего не изменилось. Но графа это, видимо, абсолютно не трогало.
— А теперь, Молли, — распоряжался он бодрым голосом, — угостите мадам горячим мясным бульоном.
— Я не хочу никакого бульона, — буркнула мадам.
— Тогда кашей.
— Терпеть не могу каш.
— Слушаюсь, милорд, — присела Молли, поняв, что на ворчание хозяйки сейчас не надо обращать внимания, и вышла из комнаты.
Вода в кувшине оказалась холодной, но Джастин решил, что как раз это может лучше всего освежить и успокоить Даниэль. Он взял полотенце, опустил его край в воду и подошел к постели жены.
— Что вы собираетесь со мной делать? — раздался ее раздраженный голос.
— Хочу умыть вам лицо, дитя мое. Вы выглядите очень грязной и неопрятной. Я приведу вас немного в порядок, после чего ваше самочувствие сразу же улучшится.
Даниэль протестующе замахала руками, но граф смеясь сжал их запястья одной рукой:
— Можете не сопротивляться, Данни. Все равно у вас ничего не получится. Лучше сидите смирно.
Даниэль, почувствовав прикосновение к телу влажного полотенца, захныкала, но в глазах ее уже появились озорные искорки, щеки заалели румянцем, а тело перестало напоминать готовую развернуться сжатую пружину. Она ощущала, что раздражение начинает понемногу проходить.
Джастин между тем заботливо и нежно расчесал жене локоны, чуть прижав ее голову к своему плечу. И Даниэль вдруг почувствовала, что его прикосновения ей очень приятны: они напоминали недавние времена, полные взаимного доверия и теплоты. То же чувство неожиданно охватило и Линтона. Сначала Джастин хотел было воспользоваться моментом и выудить из супруги правду о том, что тревожило его последние недели, но тут же отказался от подобного намерения, боясь ее отпугнуть и сделать еще более запутанными их отношения. Граф решил, что ему еще представится не одна подобная возможность, а пока нужно осторожно, по кирпичику восстанавливать здание их рушащейся любви.
— Вот так значительно лучше, — сказал он, удовлетворенно потерев руки и подкладывая подушки под спину Даниэль. — Теперь выпейте стаканчик портвейна и поешьте немного мясного бульона, а я тем временем расскажу вам пару веселых историй, которые мигом вылечат мигрень, мучающую вас последние недели.
— Вы очень искусная нянька, Джастин, — пробурчала Даниэль, — куда лучше той, что была у меня в детстве. Когда я чем-нибудь заболевала, она садилась рядом и начинала громко рыдать. Признаться, мне это мало помогало.
Джастин коснулся пальцем кончика ее носа и пошел к себе за портвейном. Он подумал, что если состояние ее беззащитности и жажды утешения продлится еще хотя бы час, то ему, глядишь, и удастся докопаться до истины.
Пока Даниэль управлялась с почти кипящим мясным бульоном, Джастин старался по возможности ее взбодрить. Его забавные истории блистали остроумием; Даниэль постоянно давилась от смеха, а Линтон легонько похлопывал ее ладонью по спине. Вдруг граф неосторожно пошутил, что теперь его жена вновь стала тем сорванцом, которого он подобрал на улицах Парижа. На Даниэль сразу нахлынула волна воспоминаний: да, было время, когда он заботился о ней, порой наказывал, но все же любил. А она, в свою очередь, наивно доверяла ему во всем…
Лицо Даниэль тут же стало каменным, и она проглотила готовый вырваться грубый ответ. Джастин с тревогой посмотрел на жену:
— Что случилось?
— Ничего. Просто мне надо немного поспать, тогда я совсем приду в себя.
— Пожалуй, в этом случае мне лучше уйти, — согласился граф и, взяв поднос с остатками бульона, переставил его на туалетный столик. — Вы не хотели бы остаться сегодня дома, любовь моя? Мы уже целую вечность не играли в шахматы.
Как легко было сказать «да»! Поужинать вместе, поболтать за партией в шахматы… А затем лечь в постель и заснуть в его объятиях! Но тут перед мысленным взором Даниэль возник образ матери Джастина. Его сменила Маргарет Мейнеринг, прислушивающаяся к звуку шагов Джастина на лестнице. В глазах Даниэль все поплыло.
— Разве вы забыли, милорд, что сегодня нас ждут у себя Уэсли? — сказала она изменившимся голосом. — Там собираются дать концерт. Если не ошибаюсь, кто-то будет играть на арфе.
— Может быть, вам стоит сослаться на болезнь и остаться дома?
Но по лицу супруги, ставшему вдруг совершенно непроницаемым, по ее потускневшим глазам граф понял, что и эта его попытка как-то наладить отношения с женой потерпела фиаско.
— Со мной не произошло ничего, что нельзя вылечить с помощью ванны и короткого отдыха, Линтон, — с усмешкой ответила Даниэль. — И я уверена, что вечер будет очень интересным.
— Наверное, вы правы, любовь моя, — сухо проговорил Джастин. — Но если мое отсутствие не очень вас расстроит, то я предпочел бы провести его у Уэйтерсов.
— Конечно, милорд. Нам вовсе не требуется изображать из себя нитку с иголкой.
Линтон поклонился и вышел из спальни жены совершенно опустошенным. Он женился на любящем ребенке, который был благодарен ему за помощь. На ребенке, который по неопытности принял чувство благодарности за любовь. И несколько месяцев они прожили в совершеннейшей идиллии. Она продолжалась до тех пор, пока Даниэль не отказалась от своих наивных грез, предпочтя им мир обмана и удовольствий. Теперь, если она больше не любит его, их ожидает весьма унылое будущее. Он мог жениться на любой из многочисленных девиц, которые этого очень хотели. Такая жена рожала бы ему детей, изображала бы из себя безупречную хозяйку дома, управляла бы хозяйством, пусть даже не с таким искусством, как Даниэль. Но Джастин в своих мечтах жаждал чего-то большего, и, казалось, нашел это в живой, быстрой, как ртуть, Даниэль. Сейчас он уже не мог себе представить жизни без нее и в то же время начинал понимать, во что может превратиться их супружество без любви. До тех пор пока она не сказала слов, которых Джастин так боялся, он мог надеяться, мог обдумывать планы обольщения своей супруги. Раньше, когда Даниэль была несовершеннолетним подростком, граф и не помышлял о подобном…
На следующее утро граф вновь появился в спальне супруги в роскошном шелковом халате с затейливой отделкой из тесьмы. На спину с затылка у него спускалась аккуратно заплетенная косичка. Джастин наклонился и по привычке поцеловал жену в щечку:
— Надеюсь, сегодня вам получше, любовь моя?
— Значительно, сэр. Благодарю. Вы приятно провели вчерашний вечер?
Даниэль выглядела очаровательной со спадавшими на плечи густыми локонами, отдохнувшей и посвежевшей после долгого сна.
— У меня срочное дело в Дейнсбери, Данни, — объявил граф, бросая беглый взгляд на разбросанные по всему одеялу записки. — Вижу, поклонники вас не забывают.
Даниэль молчала и только слегка пожала плечами.
— Вы не хотели бы поехать вместе со мной? — продолжал граф, не получив ответа на свою маленькую шпильку. — Видите ли, помимо того, что мне будет крайне приятно видеть вас рядом, есть и кое-какие чисто практические причины, вынуждающие меня обратиться к вам с подобным предложением. Надеюсь, они вас заинтересуют.
— Если в Дейнсбери необходимо мое присутствие, то я, конечно, с удовольствием составлю вам компанию.
Это было сказано тем же тоном, каким она последнее время давала свое согласие на супружескую близость: «Как прикажете, милорд»…
— Я не говорю, что это необходимо. Мне просто хотелось бы поехать вместе. Что ж, поскольку у вас, как видно, есть более интересные дела в городе, то мы встретимся после моего приезда.
Джастин с трудом удержался, чтобы не хлопнуть дверью, выходя из спальни жены. Если бы он при этом обернулся, то увидел бы на лице Даниэль выражение, которое могло привести к совсем другому развитию событий в ближайшем будущем…
В отсутствие мужа Даниэль совершенно махнула рукой на всякие пересуды в обществе и вместе с шевалье д'Эвроном целиком отдалась своей филантропической деятельности. Ее не беспокоило, что Джастин, вернувшись, возможно, выскажет неудовольствие странными отлучками и поздними возвращениями жены в одежде для верховой езды, хотя она ни разу не вывела из конюшни ни одной лошади. Или, например, частыми визитами шевалье д'Эврона. Даниэль теперь целыми днями не бывала дома, порой она возвращалась лишь поздно ночью. Ее совсем перестало трогать беспокойство, причиняемое Бедфорду. Дворецкий был очень недоволен поведением своей молодой хозяйки. Он замечал все, подслушивал разговоры Даниэль с Молли и с нетерпением ожидал возвращения его светлости.