Страница:
— Вы сами знаете, милорд, что другого выбора мне не осталось. Я буду сопротивляться вашему диктату, но я не могу противостоять своей любви к вам и здравому смыслу. И это — навсегда! Вы время от времени, возможно, будете напоминать мне о том, что произошло, особенно когда я вновь займусь своими благотворительными делами. Но при этом, прошу вас, не будьте чересчур агрессивны и придирчивы.
Даниэль посмотрела на Джастина, и в ее взгляде не было ни обвинения, ни упрека, ни тяжелого воспоминания о только что пережитом.
— Вам обязательно надо было выпить тогда опиумную настойку, Даниэль, — снова вздохнул граф. — Вот я и разозлился, доказывая, что это необходимо сделать. Извините, но я не могу обещать, что впредь буду вести себя иначе в подобных обстоятельствах.
Даниэль неожиданно тихо засмеялась, и Джастин сразу же почувствовал огромное облегчение.
— У нас с вами просто удивительный разговор, Даниэль, — улыбнулся он. — Мы танцуем друг около друга, уступая понемногу то в одном, то в другом. Какая-то игра в поддавки. Но мне кажется, что взаимопонимание мы все-таки нашли. Видимо, я обречен всю жизнь страдать головными болями и испытывать всяческие беспокойства. И еще обречен на то, что женщина в моей постели станет матерью моих детей только при условии своей полной независимости. Я очень бы хотел принять все это, еще больше — полюбить, но, Данни, умоляю вас скрывать от общества, в каком кошмаре мне приходится жить.
— Вы считаете вашу жизнь кошмаром?
— А разве это не так? Если меня оскорбляет девятнадцатилетний ребенок…
Даниэль зашевелилась под одеялом, затем вынырнула из-под него и, повиснув на шее Джастина, с громким смехом повалила его рядом с собой на кровать. Очутившись бок о бок с женой, Линтон почувствовал себя не очень комфортно, ведь он должен был помнить про каждую царапину и синяк на ее теле и про деликатное положение в целом.
— Сорванец! — простонал Линтон, хватая Даниэль за руки и сплетая свои ноги с ее ногами. — Сдавайтесь, негодница!
— Сдаюсь…
Ее тело обмякло под ним, а в глазах вспыхнул страстный призыв. Но несмотря на почти непреодолимое желание ответить на него, Джастин удержался и отрицательно покачал головой:
— Любовь моя, боюсь, что вы сейчас не совсем готовы.
— Увы, это так…
Даниэль взяла руку Джастина и прижала его ладонь к своему животу.
— Может быть, вы этого еще не чувствуете, милый, но малыш бодрствует. Уверена, что он будет еще более озорным, когда встанет на ноги.
— Это меня нисколько не удивит, Данни, — буркнул Джастин. — Ведь направлять его шаги будете вы.
Даниэль улыбнулась:
— У нас родится сын.
— Откуда вы знаете?
— Знаю. Женская черная магия, супруг мой…
Ночью 21 июня 1791 года доктора Стюарта разбудил заспанный слуга. Он сказал, что в услугах хозяина срочно нуждаются на Гросвенор-сквер, а экипаж графа Линтона уже ждет у парадной двери. Доктор спешно оделся, не забыв, однако, аккуратно расправить галстук и отвороты сюртука. Несмотря на неурочный час, нельзя было позволять себе принимать роды у графини, будучи неряшливо одетым. А что касается позднего времени, то дети не очень заботятся о том, появиться им на свет днем или ночью.
Доктор быстро собрал свой саквояж с инструментами, надел шляпу и, спустившись вниз, спокойно уселся в экипаж. Кучер, которому велено было торопиться, с удивлением и неудовольствием наблюдал подобное хладнокровие. Видимо, он просто не знал, что первенцы обычно не торопятся с рождением.
Бедфорд стоял перед открытой дверью и облегченно вздохнул, когда экипаж с доктором остановился у подъезда. Он помог Стюарту раздеться и провел его наверх.
В коридоре стояла тишина. Нигде не было заметно никакой суеты и не слышалось криков роженицы. Бедфорд довел доктора до спальни графини и предоставил ему самому открыть дверь.
Комната была ярко освещена. На столике у камина стояло несколько чайников с кипятком. Вокруг кровати Даниэль суетились миссис Марч и горничная. Граф Линтон стоял чуть поодаль. Последнее несколько озадачило доктора Стюарта. Обычно мужья не присутствовали при родах.
— А, доктор, — повернулась к Стюарту леди Лавиния. — Уже началось. Но все происходит очень медленно.
Доктор Стюарт тщательно вымыл руки в широкой чаше, которую перед ним держала Молли, и многозначительно кивнул головой. Из прошлого опыта ему было хорошо известно, что при первых родах женщины, как правило, толком не знают, что им делать.
— Мне кажется, что при следующих схватках я начну кричать, — совершенно буднично сказала Даниэль. — Но вы не волнуйтесь. Это всегда так бывает.
Доктор обменялся с леди Лавинией удивленными взглядами, но крика так и не последовало. Вместо этого роженица выпалила несколько фраз на французском языке, которые, к счастью для всех окружающих, понял только Линтон.
Стюарт решил вмешаться:
— Миледи, вы должны с силой вытолкнуть младенца в наш мир. Сейчас ему нужна ваша помощь.
— Что я должна делать?
— Прислушайтесь к своему телу. Оно вам подскажет.
Это был единственный совет, который доктор мог дать. Ибо самому проходить через все это ему, естественно, не приходилось. Но Даниэль была далеко не первой графиней, у которой он принимал роды. На своем опыте Стюарт знал, что у одних рожениц появление на свет младенца не требует больших усилий со стороны матери, а у других сопряжено с необходимостью помочь природе. Доктору Стюарту очень не хотелось, чтобы Даниэль испытала какие-либо затруднения при родах, вынудив его прибегнуть к помощи блестевших в его саквояже инструментов. Подобное вмешательство могло нанести неизлечимые травмы ребенку и искалечить его мать.
Даниэль немного отдышалась, а затем дала волю нараставшей боли. Но через несколько мгновений она вдруг поняла, что испытывает не просто боль. То, что происходило, не поддавалось определению. Даниэль ощущала настойчивое требование природы, которому должна была непременно подчиниться. Нет, не страдания несла с собой эта боль, а счастье и удовлетворение, выше которого в жизни ничего не бывает. Природа взывала к Даниэль о помощи и получила ее…
…Виконт Николас Бирисфорд появился на свет с громким протестующим криком, сразу попав в руки своего отца. Пока ему перерезали и завязывали пуповину, новоявленная прабабушка миссис Марч утирала слезы радости. А Даниэль тут же потребовала, чтобы сына немедленно отдали ей. Джастин подчинился, бережно передав маленький красный комочек жене, которая прижала его к своей груди. Сам граф тоже с трудом сдерживал слезы.
Через несколько минут Линтон уже провожал доктора Стюарта в холл, попутно сообщив всей дворне, что графиня благополучно разрешилась сыном и просит каждого отметить появление на свет наследника бокалом хорошего вина.
Всю ночь окна особняка на Гросвенор-сквер были ярко освещены. Шампанское лилось рекой. Даниэль с нежностью смотрела на новорожденного, перебирала его пальчики и кормила малыша грудью, которую тот жадно сосал. Когда же Линтон под утро поцеловал Даниэль, пожелал ей спокойной ночи и хотел пройти в свою спальню, она повисла на его шее и попросила остаться рядом с ней. Положив Николаса в стоявшую у изголовья детскую кроватку, Джастин лег рядом с женой и весь остаток ночи не выпускал ее из своих объятий.
Глава 19
Даниэль посмотрела на Джастина, и в ее взгляде не было ни обвинения, ни упрека, ни тяжелого воспоминания о только что пережитом.
— Вам обязательно надо было выпить тогда опиумную настойку, Даниэль, — снова вздохнул граф. — Вот я и разозлился, доказывая, что это необходимо сделать. Извините, но я не могу обещать, что впредь буду вести себя иначе в подобных обстоятельствах.
Даниэль неожиданно тихо засмеялась, и Джастин сразу же почувствовал огромное облегчение.
— У нас с вами просто удивительный разговор, Даниэль, — улыбнулся он. — Мы танцуем друг около друга, уступая понемногу то в одном, то в другом. Какая-то игра в поддавки. Но мне кажется, что взаимопонимание мы все-таки нашли. Видимо, я обречен всю жизнь страдать головными болями и испытывать всяческие беспокойства. И еще обречен на то, что женщина в моей постели станет матерью моих детей только при условии своей полной независимости. Я очень бы хотел принять все это, еще больше — полюбить, но, Данни, умоляю вас скрывать от общества, в каком кошмаре мне приходится жить.
— Вы считаете вашу жизнь кошмаром?
— А разве это не так? Если меня оскорбляет девятнадцатилетний ребенок…
Даниэль зашевелилась под одеялом, затем вынырнула из-под него и, повиснув на шее Джастина, с громким смехом повалила его рядом с собой на кровать. Очутившись бок о бок с женой, Линтон почувствовал себя не очень комфортно, ведь он должен был помнить про каждую царапину и синяк на ее теле и про деликатное положение в целом.
— Сорванец! — простонал Линтон, хватая Даниэль за руки и сплетая свои ноги с ее ногами. — Сдавайтесь, негодница!
— Сдаюсь…
Ее тело обмякло под ним, а в глазах вспыхнул страстный призыв. Но несмотря на почти непреодолимое желание ответить на него, Джастин удержался и отрицательно покачал головой:
— Любовь моя, боюсь, что вы сейчас не совсем готовы.
— Увы, это так…
Даниэль взяла руку Джастина и прижала его ладонь к своему животу.
— Может быть, вы этого еще не чувствуете, милый, но малыш бодрствует. Уверена, что он будет еще более озорным, когда встанет на ноги.
— Это меня нисколько не удивит, Данни, — буркнул Джастин. — Ведь направлять его шаги будете вы.
Даниэль улыбнулась:
— У нас родится сын.
— Откуда вы знаете?
— Знаю. Женская черная магия, супруг мой…
Ночью 21 июня 1791 года доктора Стюарта разбудил заспанный слуга. Он сказал, что в услугах хозяина срочно нуждаются на Гросвенор-сквер, а экипаж графа Линтона уже ждет у парадной двери. Доктор спешно оделся, не забыв, однако, аккуратно расправить галстук и отвороты сюртука. Несмотря на неурочный час, нельзя было позволять себе принимать роды у графини, будучи неряшливо одетым. А что касается позднего времени, то дети не очень заботятся о том, появиться им на свет днем или ночью.
Доктор быстро собрал свой саквояж с инструментами, надел шляпу и, спустившись вниз, спокойно уселся в экипаж. Кучер, которому велено было торопиться, с удивлением и неудовольствием наблюдал подобное хладнокровие. Видимо, он просто не знал, что первенцы обычно не торопятся с рождением.
Бедфорд стоял перед открытой дверью и облегченно вздохнул, когда экипаж с доктором остановился у подъезда. Он помог Стюарту раздеться и провел его наверх.
В коридоре стояла тишина. Нигде не было заметно никакой суеты и не слышалось криков роженицы. Бедфорд довел доктора до спальни графини и предоставил ему самому открыть дверь.
Комната была ярко освещена. На столике у камина стояло несколько чайников с кипятком. Вокруг кровати Даниэль суетились миссис Марч и горничная. Граф Линтон стоял чуть поодаль. Последнее несколько озадачило доктора Стюарта. Обычно мужья не присутствовали при родах.
— А, доктор, — повернулась к Стюарту леди Лавиния. — Уже началось. Но все происходит очень медленно.
Доктор Стюарт тщательно вымыл руки в широкой чаше, которую перед ним держала Молли, и многозначительно кивнул головой. Из прошлого опыта ему было хорошо известно, что при первых родах женщины, как правило, толком не знают, что им делать.
— Мне кажется, что при следующих схватках я начну кричать, — совершенно буднично сказала Даниэль. — Но вы не волнуйтесь. Это всегда так бывает.
Доктор обменялся с леди Лавинией удивленными взглядами, но крика так и не последовало. Вместо этого роженица выпалила несколько фраз на французском языке, которые, к счастью для всех окружающих, понял только Линтон.
Стюарт решил вмешаться:
— Миледи, вы должны с силой вытолкнуть младенца в наш мир. Сейчас ему нужна ваша помощь.
— Что я должна делать?
— Прислушайтесь к своему телу. Оно вам подскажет.
Это был единственный совет, который доктор мог дать. Ибо самому проходить через все это ему, естественно, не приходилось. Но Даниэль была далеко не первой графиней, у которой он принимал роды. На своем опыте Стюарт знал, что у одних рожениц появление на свет младенца не требует больших усилий со стороны матери, а у других сопряжено с необходимостью помочь природе. Доктору Стюарту очень не хотелось, чтобы Даниэль испытала какие-либо затруднения при родах, вынудив его прибегнуть к помощи блестевших в его саквояже инструментов. Подобное вмешательство могло нанести неизлечимые травмы ребенку и искалечить его мать.
Даниэль немного отдышалась, а затем дала волю нараставшей боли. Но через несколько мгновений она вдруг поняла, что испытывает не просто боль. То, что происходило, не поддавалось определению. Даниэль ощущала настойчивое требование природы, которому должна была непременно подчиниться. Нет, не страдания несла с собой эта боль, а счастье и удовлетворение, выше которого в жизни ничего не бывает. Природа взывала к Даниэль о помощи и получила ее…
…Виконт Николас Бирисфорд появился на свет с громким протестующим криком, сразу попав в руки своего отца. Пока ему перерезали и завязывали пуповину, новоявленная прабабушка миссис Марч утирала слезы радости. А Даниэль тут же потребовала, чтобы сына немедленно отдали ей. Джастин подчинился, бережно передав маленький красный комочек жене, которая прижала его к своей груди. Сам граф тоже с трудом сдерживал слезы.
Через несколько минут Линтон уже провожал доктора Стюарта в холл, попутно сообщив всей дворне, что графиня благополучно разрешилась сыном и просит каждого отметить появление на свет наследника бокалом хорошего вина.
Всю ночь окна особняка на Гросвенор-сквер были ярко освещены. Шампанское лилось рекой. Даниэль с нежностью смотрела на новорожденного, перебирала его пальчики и кормила малыша грудью, которую тот жадно сосал. Когда же Линтон под утро поцеловал Даниэль, пожелал ей спокойной ночи и хотел пройти в свою спальню, она повисла на его шее и попросила остаться рядом с ней. Положив Николаса в стоявшую у изголовья детскую кроватку, Джастин лег рядом с женой и весь остаток ночи не выпускал ее из своих объятий.
Глава 19
В ту самую ночь, когда виконт Бирисфорд криком возвестил миру о своем появлении на свет, в маленьком французском городке, расположившемся в десяти с небольшим милях от Вердена, начали прорастать первые семена будущей трагедии. Городок этот носил название, точно соответствовавшее девичьей фамилии женщины, мирно трудившейся в особняке на Гросвенор-сквер в столице державы, которая уже больше столетия не испытывала серьезных социальных потрясений.
Итак, в ночь на 21 июня жителей Варенна и окрестных селений разбудил тревожный звон колоколов. Улицы заполнились народом. Ворота города были заперты, остальные входы и выходы перекрыты. На площади перед домом городского прокурора собралась большая толпа. В этом доме отсиживался король Людовик XVI, со всей семьей бежавший из Тюильри. Его карета была задержана при въезде в город местной охраной, которой она показалась подозрительной. После выяснения личности и разоблачения беглецов августейшая семья была водворена в дом прокурора, который в тот момент исполнял обязанности находившегося в отъезде мэра.
Бегство королевской семьи из Парижа тщательно готовилось на протяжении нескольких месяцев. И провалилось только благодаря нескольким случайным инцидентам, происшедшим не по чьей-либо злой воле.
За те зимние и весенние месяцы, пока Даниэль носила под сердцем сына, граф д'Эстэф в Париже стал одним из доверенных лиц Марии Антуанетты. Уже к октябрю минувшего года, когда королевская семья после летних каникул вернулась из Сен-Клу в Париж, ни у самого монарха, ни у его ближайших родственников не оставалось никаких сомнений в том, что мрачный Тюильрийский дворец стал их тюрьмой. Король очень неохотно согласился на огосударствление церковной собственности, но продолжал исповедовать свою религию в ортодоксальной манере, отказываясь признавать епископов и кюре, поклявшихся в верности Конституции. Он считал, что эти церковники просто продались государству и лишь формально присягнули папскому престолу, а потому не смеют исповедовать короля или отпускать ему грехи.
Мария Антуанетта, переставшая играть пастушек в придворных спектаклях, когда в стране свирепствует голод, наконец, поняла, что королевская власть уже никогда не вернет себе былой популярности. Теперь Людовик и его супруга оказались пленниками народного гнева. Королева считала, что первым делом надо постараться разбить эти цепи, и принялась строить планы побега. В результате бегства ей хотелось попасть под защиту родного ей монаршего дома австрийской империи. Путь в эмиграцию был проложен уже давно многими аристократическими семьями, эмигрировавшими в Кобленц и к австрийскому двору в Вену. А оттуда, думала Мария Антуанетта, можно будет, собрав силы, двинуться на Францию, подавить революцию и восстановить на троне династию Бурбонов.
Эстэф следил за разработкой подобных планов, писал записки для королевы и подслушивал ее секреты. При этом он пользовался и донесениями своих шпионов из числа состоявших при королевской чете служанок и лакеев. Затем он собирал все сведения воедино и передавал революционному комитету, которому также усердно служил. Одновременно граф д'Эстэф продолжал обдумывать возможности похищения и последующего подчинения себе графини Линтон. Он много узнал о ней от шевалье д'Эврона, когда тот находился в Париже, и понял некоторые причины ее необычного поведения в Тюильрийском дворце. Ничего не подозревавший шевалье был только рад встретиться в Париже с человеком, назвавшимся знакомым Линтона и питавшим отвращение к возможности кровопролития и террора в своем отечестве. Поэтому д'Эврон говорил с ним очень свободно. Эстэф слушал шевалье со вниманием и даже некоторым волнением: если то, что он узнал о графине Линтон, — правда, то сбить ее с пути будет нелегко. Но предприятие даже привлекало его своей трудностью.
Как раз в тот день, когда Даниэль в Лондоне боролась за жизнь и рассудок Бриджит Робертс, шевалье вместе с Сан-Эстэфом стали свидетелями драматического события в Париже. По городу прошел слух, что король Людовик XVT вместе со всей семьей собирается бежать из столицы, воспользовавшись подземным ходом, соединяющим Тюильри с тюрьмой на Венсеннской площади. Там тут же собралась огромная толпа народа. Вооруженная парижская знать выстроилась перед дворцом, готовясь защищать своего короля. И это лишь подтвердило слухи. Народ в толпе считал монарха предателем, который хочет сбежать из страны в трудную минуту и собирается вернуться во главе иностранных армий, чтобы с их помощью усмирить непокорных.
С этого момента судьба короля была решена. Двумя месяцами позже Эстэф стоял во внутреннем дворе Тюильрийского дворца и наблюдал, как разъяренная толпа окружила экипаж, в котором король и королева отправлялись на традиционный летний отдых в Сен-Клу. Заверения генералов, советников и самого Людовика в том, что у монарха нет и мысли о бегстве, успеха не имели. В результате августейшее семейство было вынуждено возвратиться во дворец.
Эстэф незаметно выскользнул за ворота дворца. Теперь у него уже не оставалось сомнений, что король и королева стали пленниками. События того дня развеяли остатки их претензий на власть. Но за эти месяцы Эстэф успел хорошо узнать Марию Антуанетту и был уверен, что теперь она сделает все возможное для того, чтобы сбежать. К тому же для нее, как и для самого короля, другого выхода просто не оставалось.
Эстэф был также уверен, что побег провалится. И он должен был сыграть в этом провале решающую роль, открыв себе тем самым дорогу в будущее. В будущее без лицемерного ухаживания за королевой, без участия в разработке ее секретных планов и тайной передачи их в революционный комитет. Когда династия Бурбонов прекратит свое существование, а власть толпы станет абсолютной, тогда придет его час. Он сможет укрепить свое положение, а потом будет нетрудно найти и благовидный предлог для официальной поездки в Лондон. Там Эстэф предложит свои услуги шевалье д'Эврону, поймав сразу двух зайцев: доверие молодой графини Линтон и возможность получать ценную
информацию для французского правительства.
Попытка бегства Людовика была осуществлена двумя месяцами позже. Но граф Эстэф был отстранен от участия в ней уже на самом первом этапе. Это привело графа в бешенство. Он считал, что добился полного доверия Марии Антуанетты, а оказалось, что его просто использовали, как нужную вещь, даже близко не подпустив к кругу избранных. И то, что он теперь не знал деталей плана и даже точного часа намеченного бегства королевской семьи, сильно подорвало его положение в революционном комитете.
Последние подробности побега, с помощью которых предполагалось обмануть бдительность парижской общественности, были тщательно продуманы уже без участия графа Эстэфа. Однако он все же сумел узнать через одну из преданных ему служанок королевы, что попытка бегства будет предпринята скорее всего в ночь на 20 июня. Правда, точный час так и остался неизвестным.
Всю ночь мэр Парижа и комендант дворцовой охраны провели в Тюильри. У входов и выходов дворца были расставлены гвардейцы, незамеченной осталась лишь одна дверь в юго-восточном крыле здания. Она вела в неосвещенный коридор, соединявший королевские покои с садом. Этой дверью и воспользовалась августейшая семья. Сначала спустились жена брата короля и переодетый девочкой дофин, через сорок минут за ними последовал сам король, закутанный в серый плащ и в парике, который обычно носил его слуга. И только в полночь вышла королева, переодетая гувернанткой. У замаскированной потайной калитки всех их ждал экипаж…
Через двадцать четыре часа путешествие позорно закончилось в Варенне. Все члены королевской семьи были задержаны и под охраной отправлены обратно в Париж. Итак, за два года Людовик XVI уже в третий раз возвращался в свою столицу пленником…
Успех революции был окончательно определен.
А тем временем на берегу моря в Дейнсбери под развесистым деревом сидела на коврике графиня Даниэль Линтон. Она играла со своим младенцем, которому пошел уже второй месяц, и слушала сообщение шевалье д'Эврона о событиях во Франции. Он рассказывал об объявленном в стране военном положении; о кровавом побоище, устроенном на Марсовом поле против мирной гражданской демонстрации с применением артиллерии, кавалерии и пехоты, причем без всякого видимого повода; о последовавших за этим массовых обвинениях и арестах во имя общественной безопасности; о том, что Париж был объят паникой, а его улицы заполнили толпы ожесточенных мятежников, потерявших веру в короля и всякое доверие к Национальному собранию, повинному в массовых убийствах людей. Шевалье говорил, что теперь у всех на устах одно слово — республика, и заключил, что во Франции грядет власть толпы и царство террора.
— Это уже начинается, — добавил шевалье. — Разъяренная толпа подобна многоголовой гидре, и скоро у нас будет полно работы.
Даниэль нахмурилась и закусила нижнюю губу:
— Люди нашего круга побегут оттуда толпами, потому что им не будет никакой пощады от тех, кто провозглашает республику.
— Но республику еще не провозгласили, — сказал подошедший Линтон, вид у которого почему-то был очень хмурый.
— Ее провозгласят, — уверенно возразила Даниэль. — Это лишь вопрос времени. И если обойдется без кровопролития, то республика для Франции — самое лучшее, что только можно придумать. Мои соотечественники слишком долго и много страдали от феодального гнета. Боюсь только, что миром дело не кончится, значит, надо ждать притока большого числа эмигрантов. Что же до меня, то я не имею права сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за происходящими через пролив убийствами.
— Надеюсь, вы не собираетесь отправиться в Париж, дабы одним движением мизинца остановить кровопролитие? — вздохнул Линтон. — Мне почему-то кажется, что этого делать не стоит. Хотя я, конечно, понимаю, что одно ваше появление во Франции превратит якобинцев в послушных котят.
Д'Эврон прыснул со смеху в ладонь, но Даниэль продолжала совершенно серьезно:
— Не вижу во всем этом ничего смешного. Вы, верно, забыли, что мне пришлось там пережить…
Теплое августовское утро вдруг сразу показалось холодным, и даже мирное жужжание пчел на несколько мгновений как бы затихло. Личико младенца сморщилось, и он издал пронзительный вопль. Даниэль всплеснула руками:
— Боже, Ники проголодался! Сейчас, сейчас, мальчик мой!
Даниэль подхватила сына на руки и быстро пошла к дому, на ходу успокаивая малыша и обещая тут же исполнить все его желания.
Джастин с улыбкой наблюдал эту сцену. Но тут же подумал и о другом. Маленький Николас привык все время находиться при матери, но когда они вернутся в Лондон, Даниэль уже не сможет посвящать ему все двадцать четыре часа в сутки.
— Похоже, что материнство не очень изменило леди Линтон, — с доброй улыбкой заметил шевалье д'Эврон. — И я подозреваю, что она еще может отправиться воевать с Робеспьером.
— Я тоже, друг мой. Поэтому надеюсь, что в Лондоне вы так загрузите миледи работой, что у нее не останется времени на подобные мысли, да и мне станет гораздо легче противостоять ее безумным планам, если они все же возникнут. С того случая в Ньюгейте наша семейная жизнь протекала в полной гармониии, и мне очень не хотелось бы ее нарушать.
В Лондон Линтоны вернулись в октябре. Целый день после этого в доме на Гросвенор-сквер все стояло вверх дном. Молодая хозяйка буйствовала по поводу обустройства детских комнат: ей казалось, что отведенные для маленького Ники апартаменты слишком малы, темны, запущены и неуютны, ей не нравился цвет и стиль мебели. Даниэль требовала, чтобы все было немедленно изменено и переделано. Линтону же, попытавшемуся было возразить, что детская обставлена очень даже неплохо, было в категоричной форме предложено не навязывать своих отсталых вкусов новому поколению.
В результате детская временно была переведена в западное крыло дома, а в старой его половине появилась целая армия штукатуров, маляров, краснодеревщиков и прочих представителей строительных профессий. Они обдирали обои, красили стены, штукатурили потолки и придавали современный вид мебели. Полы были покрыты новыми мягкими коврами, на окнах появились светлые шторы, стулья засияли жизнерадостным ситцем, а подушки — такими же наволочками.
Наконец Даниэль выразила свое удовлетворение, и вся прислуга с облегчением вздохнула. Однако спокойствие длилось недолго. Прошло всего несколько дней, и граф, возвратившись однажды домой после верховой прогулки по Гайд-парку, застал в холле бьющуюся в истерике няньку и разъяренную Даниэль с плачущим ребенком на руках.
— Убирайтесь отсюда вон! — кричала графиня, указывая няньке на дверь. — Немедленно!
— Черт возьми, что происходит?! — грозно спросил Джастин.
— Эта… эта… Господи, у меня нет слов! — запричитала Даниэль. — Успокойся, малыш, успокойся!
Малыш закричал еще громче. Джастин взял его из рук матери:
— Он не перестанет плакать, Даниэль, пока вы сами не успокоитесь. Так что давайте продолжим этот неприятный разговор наедине, без зрителей. Их здесь слишком много.
Он повернулся и направился в библиотеку, на ходу поглаживая спинку сына, сразу же переставшего кричать. Даниэль последовала за мужем.
— Джастин, извините меня, но я не могу больше такого терпеть, — заявила она, закрыв за собой дверь. — Ники плакал несколько часов, пока та женщина сплетничала на кухне. А потом она заявила, что для ребенка только полезно, когда ему не дают того, чего он хочет. Иначе, сказала она, его можно испортить! Как только у нее язык повернулся вымолвить такое! Стоило мне уехать на пару часов, как моего ребенка начали мучить!
Малыш тем временем с требовательным криком потянулся за стоявшей на столе большой круглой печатью. Джастин проследил его взгляд и придвинул печать на самый край стола. Николас тут же схватил ее и засунул в рот. Джастин осторожно отобрал «игрушку» и вытер катившиеся из больших глаз слезы, а также мокрый, похожий на пуговицу нос малыша. Взглянув еще раз на сына, граф убедился, что он вылитая мать. Линтон улыбнулся жене:
— Не надо все так драматизировать, Даниэль.
— Я ничего не драматизирую, Джастин. Эту женщину надо уволить. Она не умеет ухаживать за ребенком.
— Может быть, она не подходит для нашего малыша. В других домах ею были очень довольны. У вас слишком высокие требования, любовь моя. Я не собираюсь с вами из-за них ссориться, но этой женщине надо сполна заплатить и дать хорошие рекомендации.
— Имейте в виду, что я не потерплю такого издевательства над ребенком! Он еще очень маленький! И когда меня нет дома, нянька обязана точно выполнять мои указания. Николас ни минуты не должен чувствовать себя несчастным!
Джастин был готов согласиться с женой. Ребенку действительно исполнилось только четыре месяца, но все же Даниэль должна понять, что из этого мальчика вырастет граф Линтон, и он, Джастин, не позволит ей вечно водить сына на помочах и кудахтать над ним!
Тут малыш посмотрел на отца и улыбнулся ему. Джастин сразу же позабыл все свои педагогические размышления и уткнулся носом в детскую щечку. Даниэль, с умилением посмотрев на эту сцену, на цыпочках вышла из библиотеки.
Через час она просунула голову в дверь:
— Джастин, я съезжу в Стиплгейт к Ваучерам. К ним переехала тетка, и жить стало очень тесно. Насколько я знаю, тетя Тереза очень любит детей и умеет с ними обращаться, поэтому я хочу предложить ей переехать к нам и стать няней Ники.
— Раз так, я поеду с вами, — твердо сказал Джастин, вставая со стула и передавая жене ребенка. — Возможно, эта поездка не относится к категории обычных ваших вылазок, но все же я не хотел бы отпускать вас одну.
— Хорошо, — ответила Даниэль, слегка пожав плечами. — Я положу Николаса в кроватку и попрошу Молли за ним посмотреть.
Тетя Тереза с радостью согласилась переехать в дом Линтонов и взять на себя заботу о Николасе. Домочадцы Джастина очень скоро привыкли к пожилой француженке, лишь немного говорившей по-английски. Последнее, однако, не мешало ей точно излагать свои просьбы и следить за их выполнением. Все пошло как по маслу. Николас привязался к новой няньке, Даниэль успокоилась, Джастин же был доволен, наверное, больше всех. Появление Терезы в доме положило конец бесконечным волнениям жены за ребенка во время ее отлучек и позволило ей снова начать делить с ним супружеское ложе.
Между тем новости из Франции становились все более тревожными. Король Людовик XVI, согласившись на принятие Конституции, стал сплошь и рядом пользоваться правом вето, что вызывало всеобщее раздражение. Одновременно на окраинах Парижа зрела ненависть роялистов к новому режиму, грозя перерасти в бунт.
Как и предсказывала Даниэль, французские аристократы стали покидать родину, несмотря на статью Конституции о конфискации всей собственности эмигрантов и объявлении их самих предателями. Нельзя было забывать, что последнее автоматически влекло за собой смертную казнь. Но эти люди уже сделали в своей стране все возможное для сохранения монархии, и потому оставаться дальше во Франции для них было равносильно самоубийству. За границей государства тонкие струйки эмигрантов постепенно сливались в мощный поток. Родилась идея создания контрреволюционной армии, которую некоторые горячие головы уже видели вторгающейся с обнаженным мечом во Францию.
Дом Линтонов быстро превратился в настоящий форум для дискуссий и выработки планов. Практически все новые французские эмигранты, ступившие на английскую землю, первым делом попадали именно сюда. Джастина это вполне устраивало: пока его жена содержала подобный политический салон, у нее не оставалось времени для филантропических поездок по городским трущобам. Джулиан и его друзья тоже принимали самое активное участие во всех этих жарких дебатах и даже помогали устанавливать связи с другими подобными салонами. Что особенно забавляло Джастина, так это энтузиазм, с которым они предлагали эмигрантам не только финансовую поддержку, но и свои мечи, если таковые понадобятся.
Итак, в ночь на 21 июня жителей Варенна и окрестных селений разбудил тревожный звон колоколов. Улицы заполнились народом. Ворота города были заперты, остальные входы и выходы перекрыты. На площади перед домом городского прокурора собралась большая толпа. В этом доме отсиживался король Людовик XVI, со всей семьей бежавший из Тюильри. Его карета была задержана при въезде в город местной охраной, которой она показалась подозрительной. После выяснения личности и разоблачения беглецов августейшая семья была водворена в дом прокурора, который в тот момент исполнял обязанности находившегося в отъезде мэра.
Бегство королевской семьи из Парижа тщательно готовилось на протяжении нескольких месяцев. И провалилось только благодаря нескольким случайным инцидентам, происшедшим не по чьей-либо злой воле.
За те зимние и весенние месяцы, пока Даниэль носила под сердцем сына, граф д'Эстэф в Париже стал одним из доверенных лиц Марии Антуанетты. Уже к октябрю минувшего года, когда королевская семья после летних каникул вернулась из Сен-Клу в Париж, ни у самого монарха, ни у его ближайших родственников не оставалось никаких сомнений в том, что мрачный Тюильрийский дворец стал их тюрьмой. Король очень неохотно согласился на огосударствление церковной собственности, но продолжал исповедовать свою религию в ортодоксальной манере, отказываясь признавать епископов и кюре, поклявшихся в верности Конституции. Он считал, что эти церковники просто продались государству и лишь формально присягнули папскому престолу, а потому не смеют исповедовать короля или отпускать ему грехи.
Мария Антуанетта, переставшая играть пастушек в придворных спектаклях, когда в стране свирепствует голод, наконец, поняла, что королевская власть уже никогда не вернет себе былой популярности. Теперь Людовик и его супруга оказались пленниками народного гнева. Королева считала, что первым делом надо постараться разбить эти цепи, и принялась строить планы побега. В результате бегства ей хотелось попасть под защиту родного ей монаршего дома австрийской империи. Путь в эмиграцию был проложен уже давно многими аристократическими семьями, эмигрировавшими в Кобленц и к австрийскому двору в Вену. А оттуда, думала Мария Антуанетта, можно будет, собрав силы, двинуться на Францию, подавить революцию и восстановить на троне династию Бурбонов.
Эстэф следил за разработкой подобных планов, писал записки для королевы и подслушивал ее секреты. При этом он пользовался и донесениями своих шпионов из числа состоявших при королевской чете служанок и лакеев. Затем он собирал все сведения воедино и передавал революционному комитету, которому также усердно служил. Одновременно граф д'Эстэф продолжал обдумывать возможности похищения и последующего подчинения себе графини Линтон. Он много узнал о ней от шевалье д'Эврона, когда тот находился в Париже, и понял некоторые причины ее необычного поведения в Тюильрийском дворце. Ничего не подозревавший шевалье был только рад встретиться в Париже с человеком, назвавшимся знакомым Линтона и питавшим отвращение к возможности кровопролития и террора в своем отечестве. Поэтому д'Эврон говорил с ним очень свободно. Эстэф слушал шевалье со вниманием и даже некоторым волнением: если то, что он узнал о графине Линтон, — правда, то сбить ее с пути будет нелегко. Но предприятие даже привлекало его своей трудностью.
Как раз в тот день, когда Даниэль в Лондоне боролась за жизнь и рассудок Бриджит Робертс, шевалье вместе с Сан-Эстэфом стали свидетелями драматического события в Париже. По городу прошел слух, что король Людовик XVT вместе со всей семьей собирается бежать из столицы, воспользовавшись подземным ходом, соединяющим Тюильри с тюрьмой на Венсеннской площади. Там тут же собралась огромная толпа народа. Вооруженная парижская знать выстроилась перед дворцом, готовясь защищать своего короля. И это лишь подтвердило слухи. Народ в толпе считал монарха предателем, который хочет сбежать из страны в трудную минуту и собирается вернуться во главе иностранных армий, чтобы с их помощью усмирить непокорных.
С этого момента судьба короля была решена. Двумя месяцами позже Эстэф стоял во внутреннем дворе Тюильрийского дворца и наблюдал, как разъяренная толпа окружила экипаж, в котором король и королева отправлялись на традиционный летний отдых в Сен-Клу. Заверения генералов, советников и самого Людовика в том, что у монарха нет и мысли о бегстве, успеха не имели. В результате августейшее семейство было вынуждено возвратиться во дворец.
Эстэф незаметно выскользнул за ворота дворца. Теперь у него уже не оставалось сомнений, что король и королева стали пленниками. События того дня развеяли остатки их претензий на власть. Но за эти месяцы Эстэф успел хорошо узнать Марию Антуанетту и был уверен, что теперь она сделает все возможное для того, чтобы сбежать. К тому же для нее, как и для самого короля, другого выхода просто не оставалось.
Эстэф был также уверен, что побег провалится. И он должен был сыграть в этом провале решающую роль, открыв себе тем самым дорогу в будущее. В будущее без лицемерного ухаживания за королевой, без участия в разработке ее секретных планов и тайной передачи их в революционный комитет. Когда династия Бурбонов прекратит свое существование, а власть толпы станет абсолютной, тогда придет его час. Он сможет укрепить свое положение, а потом будет нетрудно найти и благовидный предлог для официальной поездки в Лондон. Там Эстэф предложит свои услуги шевалье д'Эврону, поймав сразу двух зайцев: доверие молодой графини Линтон и возможность получать ценную
информацию для французского правительства.
Попытка бегства Людовика была осуществлена двумя месяцами позже. Но граф Эстэф был отстранен от участия в ней уже на самом первом этапе. Это привело графа в бешенство. Он считал, что добился полного доверия Марии Антуанетты, а оказалось, что его просто использовали, как нужную вещь, даже близко не подпустив к кругу избранных. И то, что он теперь не знал деталей плана и даже точного часа намеченного бегства королевской семьи, сильно подорвало его положение в революционном комитете.
Последние подробности побега, с помощью которых предполагалось обмануть бдительность парижской общественности, были тщательно продуманы уже без участия графа Эстэфа. Однако он все же сумел узнать через одну из преданных ему служанок королевы, что попытка бегства будет предпринята скорее всего в ночь на 20 июня. Правда, точный час так и остался неизвестным.
Всю ночь мэр Парижа и комендант дворцовой охраны провели в Тюильри. У входов и выходов дворца были расставлены гвардейцы, незамеченной осталась лишь одна дверь в юго-восточном крыле здания. Она вела в неосвещенный коридор, соединявший королевские покои с садом. Этой дверью и воспользовалась августейшая семья. Сначала спустились жена брата короля и переодетый девочкой дофин, через сорок минут за ними последовал сам король, закутанный в серый плащ и в парике, который обычно носил его слуга. И только в полночь вышла королева, переодетая гувернанткой. У замаскированной потайной калитки всех их ждал экипаж…
Через двадцать четыре часа путешествие позорно закончилось в Варенне. Все члены королевской семьи были задержаны и под охраной отправлены обратно в Париж. Итак, за два года Людовик XVI уже в третий раз возвращался в свою столицу пленником…
Успех революции был окончательно определен.
А тем временем на берегу моря в Дейнсбери под развесистым деревом сидела на коврике графиня Даниэль Линтон. Она играла со своим младенцем, которому пошел уже второй месяц, и слушала сообщение шевалье д'Эврона о событиях во Франции. Он рассказывал об объявленном в стране военном положении; о кровавом побоище, устроенном на Марсовом поле против мирной гражданской демонстрации с применением артиллерии, кавалерии и пехоты, причем без всякого видимого повода; о последовавших за этим массовых обвинениях и арестах во имя общественной безопасности; о том, что Париж был объят паникой, а его улицы заполнили толпы ожесточенных мятежников, потерявших веру в короля и всякое доверие к Национальному собранию, повинному в массовых убийствах людей. Шевалье говорил, что теперь у всех на устах одно слово — республика, и заключил, что во Франции грядет власть толпы и царство террора.
— Это уже начинается, — добавил шевалье. — Разъяренная толпа подобна многоголовой гидре, и скоро у нас будет полно работы.
Даниэль нахмурилась и закусила нижнюю губу:
— Люди нашего круга побегут оттуда толпами, потому что им не будет никакой пощады от тех, кто провозглашает республику.
— Но республику еще не провозгласили, — сказал подошедший Линтон, вид у которого почему-то был очень хмурый.
— Ее провозгласят, — уверенно возразила Даниэль. — Это лишь вопрос времени. И если обойдется без кровопролития, то республика для Франции — самое лучшее, что только можно придумать. Мои соотечественники слишком долго и много страдали от феодального гнета. Боюсь только, что миром дело не кончится, значит, надо ждать притока большого числа эмигрантов. Что же до меня, то я не имею права сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за происходящими через пролив убийствами.
— Надеюсь, вы не собираетесь отправиться в Париж, дабы одним движением мизинца остановить кровопролитие? — вздохнул Линтон. — Мне почему-то кажется, что этого делать не стоит. Хотя я, конечно, понимаю, что одно ваше появление во Франции превратит якобинцев в послушных котят.
Д'Эврон прыснул со смеху в ладонь, но Даниэль продолжала совершенно серьезно:
— Не вижу во всем этом ничего смешного. Вы, верно, забыли, что мне пришлось там пережить…
Теплое августовское утро вдруг сразу показалось холодным, и даже мирное жужжание пчел на несколько мгновений как бы затихло. Личико младенца сморщилось, и он издал пронзительный вопль. Даниэль всплеснула руками:
— Боже, Ники проголодался! Сейчас, сейчас, мальчик мой!
Даниэль подхватила сына на руки и быстро пошла к дому, на ходу успокаивая малыша и обещая тут же исполнить все его желания.
Джастин с улыбкой наблюдал эту сцену. Но тут же подумал и о другом. Маленький Николас привык все время находиться при матери, но когда они вернутся в Лондон, Даниэль уже не сможет посвящать ему все двадцать четыре часа в сутки.
— Похоже, что материнство не очень изменило леди Линтон, — с доброй улыбкой заметил шевалье д'Эврон. — И я подозреваю, что она еще может отправиться воевать с Робеспьером.
— Я тоже, друг мой. Поэтому надеюсь, что в Лондоне вы так загрузите миледи работой, что у нее не останется времени на подобные мысли, да и мне станет гораздо легче противостоять ее безумным планам, если они все же возникнут. С того случая в Ньюгейте наша семейная жизнь протекала в полной гармониии, и мне очень не хотелось бы ее нарушать.
В Лондон Линтоны вернулись в октябре. Целый день после этого в доме на Гросвенор-сквер все стояло вверх дном. Молодая хозяйка буйствовала по поводу обустройства детских комнат: ей казалось, что отведенные для маленького Ники апартаменты слишком малы, темны, запущены и неуютны, ей не нравился цвет и стиль мебели. Даниэль требовала, чтобы все было немедленно изменено и переделано. Линтону же, попытавшемуся было возразить, что детская обставлена очень даже неплохо, было в категоричной форме предложено не навязывать своих отсталых вкусов новому поколению.
В результате детская временно была переведена в западное крыло дома, а в старой его половине появилась целая армия штукатуров, маляров, краснодеревщиков и прочих представителей строительных профессий. Они обдирали обои, красили стены, штукатурили потолки и придавали современный вид мебели. Полы были покрыты новыми мягкими коврами, на окнах появились светлые шторы, стулья засияли жизнерадостным ситцем, а подушки — такими же наволочками.
Наконец Даниэль выразила свое удовлетворение, и вся прислуга с облегчением вздохнула. Однако спокойствие длилось недолго. Прошло всего несколько дней, и граф, возвратившись однажды домой после верховой прогулки по Гайд-парку, застал в холле бьющуюся в истерике няньку и разъяренную Даниэль с плачущим ребенком на руках.
— Убирайтесь отсюда вон! — кричала графиня, указывая няньке на дверь. — Немедленно!
— Черт возьми, что происходит?! — грозно спросил Джастин.
— Эта… эта… Господи, у меня нет слов! — запричитала Даниэль. — Успокойся, малыш, успокойся!
Малыш закричал еще громче. Джастин взял его из рук матери:
— Он не перестанет плакать, Даниэль, пока вы сами не успокоитесь. Так что давайте продолжим этот неприятный разговор наедине, без зрителей. Их здесь слишком много.
Он повернулся и направился в библиотеку, на ходу поглаживая спинку сына, сразу же переставшего кричать. Даниэль последовала за мужем.
— Джастин, извините меня, но я не могу больше такого терпеть, — заявила она, закрыв за собой дверь. — Ники плакал несколько часов, пока та женщина сплетничала на кухне. А потом она заявила, что для ребенка только полезно, когда ему не дают того, чего он хочет. Иначе, сказала она, его можно испортить! Как только у нее язык повернулся вымолвить такое! Стоило мне уехать на пару часов, как моего ребенка начали мучить!
Малыш тем временем с требовательным криком потянулся за стоявшей на столе большой круглой печатью. Джастин проследил его взгляд и придвинул печать на самый край стола. Николас тут же схватил ее и засунул в рот. Джастин осторожно отобрал «игрушку» и вытер катившиеся из больших глаз слезы, а также мокрый, похожий на пуговицу нос малыша. Взглянув еще раз на сына, граф убедился, что он вылитая мать. Линтон улыбнулся жене:
— Не надо все так драматизировать, Даниэль.
— Я ничего не драматизирую, Джастин. Эту женщину надо уволить. Она не умеет ухаживать за ребенком.
— Может быть, она не подходит для нашего малыша. В других домах ею были очень довольны. У вас слишком высокие требования, любовь моя. Я не собираюсь с вами из-за них ссориться, но этой женщине надо сполна заплатить и дать хорошие рекомендации.
— Имейте в виду, что я не потерплю такого издевательства над ребенком! Он еще очень маленький! И когда меня нет дома, нянька обязана точно выполнять мои указания. Николас ни минуты не должен чувствовать себя несчастным!
Джастин был готов согласиться с женой. Ребенку действительно исполнилось только четыре месяца, но все же Даниэль должна понять, что из этого мальчика вырастет граф Линтон, и он, Джастин, не позволит ей вечно водить сына на помочах и кудахтать над ним!
Тут малыш посмотрел на отца и улыбнулся ему. Джастин сразу же позабыл все свои педагогические размышления и уткнулся носом в детскую щечку. Даниэль, с умилением посмотрев на эту сцену, на цыпочках вышла из библиотеки.
Через час она просунула голову в дверь:
— Джастин, я съезжу в Стиплгейт к Ваучерам. К ним переехала тетка, и жить стало очень тесно. Насколько я знаю, тетя Тереза очень любит детей и умеет с ними обращаться, поэтому я хочу предложить ей переехать к нам и стать няней Ники.
— Раз так, я поеду с вами, — твердо сказал Джастин, вставая со стула и передавая жене ребенка. — Возможно, эта поездка не относится к категории обычных ваших вылазок, но все же я не хотел бы отпускать вас одну.
— Хорошо, — ответила Даниэль, слегка пожав плечами. — Я положу Николаса в кроватку и попрошу Молли за ним посмотреть.
Тетя Тереза с радостью согласилась переехать в дом Линтонов и взять на себя заботу о Николасе. Домочадцы Джастина очень скоро привыкли к пожилой француженке, лишь немного говорившей по-английски. Последнее, однако, не мешало ей точно излагать свои просьбы и следить за их выполнением. Все пошло как по маслу. Николас привязался к новой няньке, Даниэль успокоилась, Джастин же был доволен, наверное, больше всех. Появление Терезы в доме положило конец бесконечным волнениям жены за ребенка во время ее отлучек и позволило ей снова начать делить с ним супружеское ложе.
Между тем новости из Франции становились все более тревожными. Король Людовик XVI, согласившись на принятие Конституции, стал сплошь и рядом пользоваться правом вето, что вызывало всеобщее раздражение. Одновременно на окраинах Парижа зрела ненависть роялистов к новому режиму, грозя перерасти в бунт.
Как и предсказывала Даниэль, французские аристократы стали покидать родину, несмотря на статью Конституции о конфискации всей собственности эмигрантов и объявлении их самих предателями. Нельзя было забывать, что последнее автоматически влекло за собой смертную казнь. Но эти люди уже сделали в своей стране все возможное для сохранения монархии, и потому оставаться дальше во Франции для них было равносильно самоубийству. За границей государства тонкие струйки эмигрантов постепенно сливались в мощный поток. Родилась идея создания контрреволюционной армии, которую некоторые горячие головы уже видели вторгающейся с обнаженным мечом во Францию.
Дом Линтонов быстро превратился в настоящий форум для дискуссий и выработки планов. Практически все новые французские эмигранты, ступившие на английскую землю, первым делом попадали именно сюда. Джастина это вполне устраивало: пока его жена содержала подобный политический салон, у нее не оставалось времени для филантропических поездок по городским трущобам. Джулиан и его друзья тоже принимали самое активное участие во всех этих жарких дебатах и даже помогали устанавливать связи с другими подобными салонами. Что особенно забавляло Джастина, так это энтузиазм, с которым они предлагали эмигрантам не только финансовую поддержку, но и свои мечи, если таковые понадобятся.