Страница:
— Сегодня утром, — монотонно ответила Даниэль. — И это было впервые.
— До вашего падения с лошади, миледи?
— Да, — односложно сказала графиня, заметив, как Джастин отвернулся к окну и пробормотал какое-то ругательство.
Могла ли она объяснять мужу в присутствии доктора, что к тому времени, когда это случилось, отступать было уже поздно? И какое это сейчас имело значение? Даниэль просто забыла о своей беременности, спасая Бриджит Робертс, но даже если бы кто-то в тот момент напомнил Данни об этом, она все равно поступила бы так же. Это было предопределено, и Даниэль даже не приготовила для себя никаких оправданий. Случилось то, чего никто не мог предвидеть, и не имело значения, на каком месяце беременности была Даниэль.
— Поскольку ни болей, ни кровотечения нет, милорд, то можно надеяться, что ребенок не пострадал, — объявил доктор Стюарт, закрывая пациентку простыней. — Но все же ее светлости лучше провести денечка три в постели. А сейчас надо принять снотворное, это ее успокоит.
— Все будет сделано, доктор, — заверил Стюарта Джастин. — Как скоро ей можно будет путешествовать?
— Я бы посоветовал миледи воздержаться от долгих переездов.
— А в Гемпшир? Конечно, с остановками.
— Тогда не раньше чем через три дня. Если все будет в порядке.
Даниэль слушала этот разговор, касавшийся ее, но при котором на нее саму не обращали никакого внимания. Она была бессильна вмешаться, потребовать объяснений от мужа, протестовать против этой опиумной настойки, которую доктор наливал из маленького пузырька. Все это было невозможно, пока Стюарт не уйдет и она не останется наедине с Джастином.
Даниэль демонстративно повернулась к стене, хотя доктор настаивал, чтобы она немедленно выпила немного настойки.
— Я прослежу за этим, доктор, — уверил его Линтон.
— Как вам будет угодно, милорд.
Как только дверь за Стюартом и Молли закрылась, Джастин взял стакан с лекарством и подошел к кровати:
— Пейте.
— Не буду, — решительно ответила Даниэль, садясь на постели. — Я в этом не нуждаюсь. Если вы настаиваете, я согласна спокойно отдыхать, но без снотворного. А теперь, Джастин, я хотела бы обсудить с вами все, что произошло. Не думаю, что вы понимаете…
— Я достаточно хорошо все понимаю, — грубо прервал ее граф. — В частности, понимаю, что вам нельзя доверять не только заботу о самой себе, но и о нашем будущем ребенке. Понимаю и то, что нельзя верить вашему слову. С этого момента, мадам, я приложу все усилия, чтобы превратить вас в благопристойную жену. Не отрицаю: часть вины за все происшедшее лежит на мне, но я постараюсь избежать подобных ошибок в будущем, если вы поступите так же. А сейчас — выпейте настойку.
— Не буду.
Линтон схватил жену за голову, запрокинул ее лицом вверх и, воспользовавшись долей секунды, когда Даниэль приоткрыла рот для очередного протеста, влил туда жидкость.
— Как вы смеете! — воскликнула Даниэль, вырвавшись из железных объятий супруга.
Утром ей уже нанесли физическое оскорбление, но это было там, в тюрьме. А сейчас такое же обращение с ней позволил себе самый близкий человек, всегда почитавший ее тело как святыню. Человек, которому она сама беззаветно верила во всем…
— Хватит! — Джастин схватил жену за обе руки, предупреждая готовые обрушиться на него потоки ругательств. — Я не допущу, чтобы вы нанесли вред себе и нашему ребенку!
Он повалил жену лицом вниз на смятую кровать, стиснул обе ее руки за спиной и так держал несколько мгновений. Даниэль тихо застонала и сдалась, удивляясь сама себе. Она еще подумала о том, сумеет ли когда-либо простить подобное насилие своему супругу…
— Извините меня, — прошептала она почему-то по-французски.
Руки Линтона тут же ослабели. Непреодолимое чувство жалости вдруг охватило его. Он осторожно укрыл Даниэль одеялом и сел в шезлонг у окна. Прошло немного времени. Всхлипывания в кровати сменились чуть слышным причмокиванием. Затем дыхание стало спокойным, ровным, и Джастин понял, что опиумный напиток начал действовать…
Глава 18
— До вашего падения с лошади, миледи?
— Да, — односложно сказала графиня, заметив, как Джастин отвернулся к окну и пробормотал какое-то ругательство.
Могла ли она объяснять мужу в присутствии доктора, что к тому времени, когда это случилось, отступать было уже поздно? И какое это сейчас имело значение? Даниэль просто забыла о своей беременности, спасая Бриджит Робертс, но даже если бы кто-то в тот момент напомнил Данни об этом, она все равно поступила бы так же. Это было предопределено, и Даниэль даже не приготовила для себя никаких оправданий. Случилось то, чего никто не мог предвидеть, и не имело значения, на каком месяце беременности была Даниэль.
— Поскольку ни болей, ни кровотечения нет, милорд, то можно надеяться, что ребенок не пострадал, — объявил доктор Стюарт, закрывая пациентку простыней. — Но все же ее светлости лучше провести денечка три в постели. А сейчас надо принять снотворное, это ее успокоит.
— Все будет сделано, доктор, — заверил Стюарта Джастин. — Как скоро ей можно будет путешествовать?
— Я бы посоветовал миледи воздержаться от долгих переездов.
— А в Гемпшир? Конечно, с остановками.
— Тогда не раньше чем через три дня. Если все будет в порядке.
Даниэль слушала этот разговор, касавшийся ее, но при котором на нее саму не обращали никакого внимания. Она была бессильна вмешаться, потребовать объяснений от мужа, протестовать против этой опиумной настойки, которую доктор наливал из маленького пузырька. Все это было невозможно, пока Стюарт не уйдет и она не останется наедине с Джастином.
Даниэль демонстративно повернулась к стене, хотя доктор настаивал, чтобы она немедленно выпила немного настойки.
— Я прослежу за этим, доктор, — уверил его Линтон.
— Как вам будет угодно, милорд.
Как только дверь за Стюартом и Молли закрылась, Джастин взял стакан с лекарством и подошел к кровати:
— Пейте.
— Не буду, — решительно ответила Даниэль, садясь на постели. — Я в этом не нуждаюсь. Если вы настаиваете, я согласна спокойно отдыхать, но без снотворного. А теперь, Джастин, я хотела бы обсудить с вами все, что произошло. Не думаю, что вы понимаете…
— Я достаточно хорошо все понимаю, — грубо прервал ее граф. — В частности, понимаю, что вам нельзя доверять не только заботу о самой себе, но и о нашем будущем ребенке. Понимаю и то, что нельзя верить вашему слову. С этого момента, мадам, я приложу все усилия, чтобы превратить вас в благопристойную жену. Не отрицаю: часть вины за все происшедшее лежит на мне, но я постараюсь избежать подобных ошибок в будущем, если вы поступите так же. А сейчас — выпейте настойку.
— Не буду.
Линтон схватил жену за голову, запрокинул ее лицом вверх и, воспользовавшись долей секунды, когда Даниэль приоткрыла рот для очередного протеста, влил туда жидкость.
— Как вы смеете! — воскликнула Даниэль, вырвавшись из железных объятий супруга.
Утром ей уже нанесли физическое оскорбление, но это было там, в тюрьме. А сейчас такое же обращение с ней позволил себе самый близкий человек, всегда почитавший ее тело как святыню. Человек, которому она сама беззаветно верила во всем…
— Хватит! — Джастин схватил жену за обе руки, предупреждая готовые обрушиться на него потоки ругательств. — Я не допущу, чтобы вы нанесли вред себе и нашему ребенку!
Он повалил жену лицом вниз на смятую кровать, стиснул обе ее руки за спиной и так держал несколько мгновений. Даниэль тихо застонала и сдалась, удивляясь сама себе. Она еще подумала о том, сумеет ли когда-либо простить подобное насилие своему супругу…
— Извините меня, — прошептала она почему-то по-французски.
Руки Линтона тут же ослабели. Непреодолимое чувство жалости вдруг охватило его. Он осторожно укрыл Даниэль одеялом и сел в шезлонг у окна. Прошло немного времени. Всхлипывания в кровати сменились чуть слышным причмокиванием. Затем дыхание стало спокойным, ровным, и Джастин понял, что опиумный напиток начал действовать…
Глава 18
Даниэль проснулась примерно через восемь часов. В горле у нее саднило, а голова была как в тумане: наркотик все еще давал о себе знать. Однако в теле чувствовалась приятная расслабленность и успокаивающая вялость. Снова что-то родное и бесконечно дорогое шевельнулось под сердцем, словно напоминая — все в порядке. В ответ Даниэль нежно побарабанила кончиками пальцев по своему животу.
В комнату заглянула Молли:
— Миледи?
— Который час, Молли?
— Около десяти часов, миледи.
— Принесите мне, пожалуйста, чаю. Очень хочется пить.
— Мигом!
Молли побежала вниз. Граф наказал ей немедленно сообщить ему, если графиня проснется, но горничная проявила смелость и вначале занялась чаем.
Во всем доме царила гнетущая тишина, захватившая даже помещения для прислуги. Малькольм и Томас в красках обрисовали все, что произошло в тюрьме, с особенным восторгом расписывая героическое поведение графини. Даже Бедфорд, который обычно не оставался в восторге от выходок молодой хозяйки, на этот раз оценил ее самоотверженность.
Но когда со второго этажа стали просачиваться слухи о раздоре между супругами, вызванном этими событиями, все домашние пали духом. Им оставалось только надеяться, что все в конце концов утрясется.
Лишь Питер Хавершам оставался в неведении. Положение секретаря не позволяло ему задавать вопросы на подобные темы ни слугам, ни своему угрюмому хозяину. Питеру было известно только, что произошло нечто ужасное, после чего он получил от хозяина краткое указание организовать переезд всей домашней челяди на некоторое время в Дейнсбери, причем без лишней огласки.
Молли принесла чай и поставила на столик около кровати Даниэль. Затем расчесала ей волосы, смыла холодной водой с лица остатки сна и сказала:
— Милорд просил сказать ему, как только вы проснетесь, миледи. Вы разрешите?
— Конечно, Молли. Благодарю вас за терпение и преданность. И не бойтесь, что ваше промедление будет иметь какие-то неприятные последствия.
— Нет, миледи, я не боюсь!
Молли улыбаясь присела перед госпожой и вышла. Даниэль же принялась за свой чай; этот горячий ароматный напиток всегда восстанавливал ей силы, а сейчас они были ей нужны, как никогда прежде. Предстояла решающая схватка с супругом за свою самостоятельность. От результата этой схватки зависела судьба их семейной жизни, которая могла или наладиться, или окончательно рухнуть. Но во всех случаях Даниэль твердо решила не уступать.
Джастин, в одиночку покончивший с пресным и безвкусным, как ему показалось, ужином, сидел в библиотеке у камина и уныло смотрел на огонь. Кто-то осторожно постучал в дверь.
— Войдите, — недовольно буркнул граф. Дверь открылась, и на пороге возникла Молли:
— Миледи проснулась, сэр.
— Благодарю.
Молли вышла, а граф еще несколько минут смотрел в камин. Потом тяжело встал, вышел в холл и медленно стал подниматься по лестнице. Джастину казалось, что еще никогда он не выглядел таким жалким, как сейчас. Ведь он был почти готов к тому, чтобы сделать свою жену несчастной. Но что ему оставалось? Если Даниэль не может сама блюсти себя, то ответственность за нее ложится на мужа. Тем более что она, несмотря на свои девятнадцать лет и уже порядочный жизненный опыт, только-только вышла из детского возраста.
Когда Джастин вошел в спальню к Даниэль и увидел на подушке ее изможденное лицо, он еще больше утвердился в своем намерении.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, взяв жену двумя пальцами за подбородок, повертывая ее лицо к свету и внимательно осматривая царапины. Они были чисто промытыми, но все еще свежими.
— Расстегните халат, — приказал он.
Даниэль послушно расстегнулась, обнажив два больших синяка на груди и несколько царапин. Джастин тщательно обследовал их и удовлетворенно кивнул. Даниэль снова застегнула халат и опять опустила голову на подушку.
— Ближайшие два дня вам придется провести в этой комнате, — начал граф. — Дело не только в том, что вы нуждаетесь в отдыхе; я не желаю, чтобы вас видел кто-то еще, кроме меня и Молли.
Даниэль передернуло от этого холодного тона, но в словах Джастина была правда, и она решила хранить молчание.
— В пятницу мы переедем в Дейнсбери, где вы пробудете столько, сколько окажется возможным.
Затем вы должны будете вернуться в Лондон, чтобы находиться под наблюдением доктора Стюарта до того момента, когда придет время рожать. Я больше не верю в ваше благоразумие и осторожность, равно как не доверяю вашим словам и обещаниям. Поэтому в течение всех предстоящих четырех месяцев не буду спускать с вас глаз.
— Джастин, вы должны меня выслушать, — угрюмо сказала Даниэль. — Я не желаю ехать в…
— У вас короткая память, мадам, — прервал ее граф. — Сегодня я уже сказал, что ваши желания больше меня не интересуют. Чего я требую — это безусловного послушания. Предупреждаю, что добьюсь его любой ценой, если потребуется. Вы безрассудны, легкомысленны, упрямы и до невозможности испорчены, за что немалую вину несу я. Но полагаю, что еще не поздно исправить ошибки.
— Вы не должны говорить со мной в подобном тоне! — взорвалась Даниэль, у которой отчаяние сразу сменилось гневом. — Я не могла поступить иначе! Или вы бы предпочли, чтобы я оставила несчастного ребенка в этом аду?! Вы же сами видели, что они с ней сделали всего за несколько часов. Одному Богу известно, чем бы все это кончилось! А что касается нарушенного мной обещания, то разве я не разыскивала вас по всему городу, чтобы обо всем рассказать? Отчаявшись, я написала записку. В ней говорилось, что я намерена делать. Я воспользовалась вашим кучером и экипажем. Я не делала из своей поездки секрета и тем более не затевала обмана. Поэтому прошу избавить меня от ваших обвинений в бесчестном поведении!
Джастин посмотрел на бледное лицо жены, на котором сейчас выделялись пылавшие от возмущения щеки и расширенные от гнева глаза.
— В том, что вы говорите, есть своя логика, — негромко сказал он, — но факт остается фактом: я верил, что вы никогда не нарушите своего слова. Вы его нарушили. И какие бы доводы сейчас ни приводились вами в свое оправдание, меня они не удовлетворят.
— Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания? — бросила Даниэль обвинение в лицо графа. — Как вы можете стоять передо мной и рассуждать о нарушенном слове, когда на карту была поставлена жизнь ребенка?!
— А вы, прежде чем ринуться в ту клоаку, задумались хоть на мгновение, что рискуете жизнью нашего ребенка? — заскрежетал зубами бледный от бешенства Линтон.
— Даже задумайся я, это ничего бы не изменило. Речь шла о необходимом риске. Мне очень жаль, что мы не договорились об этом раньше, но я буду продолжать заниматься тем, что считаю обязательным и справедливым.
Джастину захотелось схватить жену за плечи и долго трясти. До тех пор, пока у нее не начнут стучать зубы, а из глаз навсегда не исчезнет вызывающее выражение. Он сделал шаг вперед и крепко сжал ее руки. Даниэль вздрогнула, но, взглянув в его посветлевшие от гнева, немигающие глаза, не сказала ни слова. Джастин глубоко вздохнул и разжал пальцы.
— Благодарите Бога за то, что вы беременны, — прошептал он. — Ибо это единственное, что меня сейчас сдерживает.
Он отвесил ей сухой поклон и вышел из комнаты, боясь окончательно потерять над собой контроль.
В ту ночь Даниэль не сомкнула глаз. У нее болели руки, ноги и спина. Горели царапины на теле. Однако принятый днем наркотик продолжал действовать, и она не чувствовала усталости. Сцена разговора с мужем как наяву снова и снова вставала в ее лихорадочном сознании. И каждый раз Даниэль не могла отыскать ни островка надежды в океане произнесенных слов. Ей казалось, что она попала в глухой тупик: откажись она уступить, Джастин силой заставил бы ее это сделать, но если бы он пошел на такое, то ни о каком возврате к прежним отношениям между ними не могло быть и речи. Даниэль твердо знала, что не потерпит взаимоотношений, в которых ей придется играть подчиненную роль и кого-то, слушаться, независимо от того, считает она указания этого человека правильными или нет. Однако Данни любила своего мужа всем сердцем и знала, что он любит ее не меньше. Итак, что же им оставалось делать?
Перед самым рассветом Даниэль все же удалось заснуть беспокойным сном, полным кошмаров. Ей снились какие-то хохочущие лица, длинные когти чудовищных ворон, огромной стаей набросившихся на нее, чтобы растерзать. Она побежала от них по длинному темному коридору с холодным каменным полом и вдруг упала. Вороны устремились к ней, но путь им преградила чья-то громадная фигура. Даниэль знала, что это Джастин. Она бросилась к нему в объятия и вдруг увидела, что у него… нет лица.
Ее приглушенные рыдания долетели через дверь до слуха мужа, который лежал на кровати, вперившись взглядом в потолок, и размышлял примерно о том же, о чем и Даниэль. Пробурчав какое-то проклятие, он вскочил и бросился в соседнюю комнату.
— Данни! — воскликнул Джастин, увидев супругу, лежащую на кровати с залитым слезами лицом.
Она подняла голову и посмотрела на него, как будто не узнавая. И это особенно испугало Линтона. Он сорвал с нее простыню, опустился на край кровати и посадил жену к себе на колени.
— У вас нет лица… — стонала Даниэль. — Его не было… Это были вы и не вы… Вместо лица — какое-то бледное пятно…
— Успокойтесь, умоляю! — прошептал граф, проводя ладонью Даниэль по своей щеке. — У меня есть лицо, любовь моя. Вы чувствуете? А теперь посмотрите на меня. Это был просто кошмарный сон.
Она неподвижно лежала в объятиях Джастина, стараясь убедить себя, что все эти ужасы действительно ей только приснились. Наконец, придя в себя, Даниэль подняла на мужа полные слез глаза:
— Что мы будем делать, Джастин? Я знаю: вы очень разозлились… испугались того, что могло случиться. Мой поступок совершенно справедливо показался вам легкомысленным. Но поймите, несмотря ни на какие возможные последствия этого шага для меня и нашего будущего младенца, я все равно не смогла бы поступить иначе. Если вы запрете меня в четырех стенах, я этого не вынесу, а прежние отношения между нами станут невозможными.
— Но я хотел бы немедленно помириться, Даниэль! Впредь вы будете поступать только так, как сами считаете нужным. Я не стану вмешиваться. Но во имя жизни нашего ребенка я должен оградить вас от искушений. Не надо воспринимать жизнь в Дейнсбери как какое-то заточение. Я также уверен, что мое общество не будет вам уж очень в тягость.
Линтон попытался улыбнуться, но Даниэль никак на это не отреагировала.
— Вы никак не можете меня понять, Джастин, — ответила она. — И совершенно правы, когда говорите, что я буду поступать так, как сама считаю нужным. Но делать это я буду только из чувства долга, а не потому, что получила от вас разрешение. Я не ваша собственность, Джастин. Я принадлежу только самой себе. Именно поэтому, даже любя вас всем сердцем, я никогда не позволю лепить из меня что-то по вашему желанию. Вы можете подвергнуть меня заточению, но при этом только я одна буду судить, вправе ли вы были так поступить. И конечно, в любом случае мы оба от этого ничего не выиграем. А проиграем очень много.
Великий Боже! Линтон беспомощно смотрел в полное решимости лицо супруги и видел в нем крушение всех своих надежд.
— Очень жаль, Даниэль, — сказал он тихим голосом, — но я обязан поступить так, как подсказывает мне долг. Вам пора определить, что для вас важнее. И никто не смеет давать вам при этом советов, кроме меня. Если вы будете мне сопротивляться, то нашу семью действительно постигнет несчастная судьба. Но в интересах более счастливого будущего я готов на это пойти.
Джастин осторожно снял Даниэль с колен и вновь положил на кровать.
— Другими словами, мое счастье для вас ничего не значит, Джастин? — И Даниэль отвернулась лицом к стене.
— Как раз наоборот, оно очень много для меня значит! Но я уверен, что вы будете чувствовать себя гораздо счастливее, научившись достойно жить в полном согласии со своим положением в обществе. Вы все еще ребенок, Даниэль, но уже скоро станете матерью. Матерью — моего ребенка. Поэтому пора оставить детское упрямство!
Джастин дернул за шнурок звонка и поднялся:
— А теперь снимите эту мокрую ночную рубашку, примите горячую ванну и снова ложитесь в постель. Потом выпейте чашку горячего шоколада. Я зайду позже и в случае нового непослушания буду вынужден превратиться в тюремщика.
Линтон вышел из комнаты, не сказав больше ни слова и чуть не столкнувшись в дверях с пришедшей на звон колокольчика Молли.
— Чем могу быть вам полезна, миледи? — спросила девушка, подойдя к постели хозяйки и с ужасом вглядываясь в ее смертельно бледное лицо и лихорадочно горящие огромные глаза.
— Ничем, — односложно ответила Даниэль, не желая посвящать служанку во все тайны своей семейной жизни. — Я хочу только, чтобы меня оставили в покое и дали возможность поспать. Вы, Молли, можете быть свободны до полудня.
Молли еще раз с сомнением посмотрела на безжизненное лицо хозяйки, но поскольку прислуге не полагается задавать лишних вопросов, сделала реверанс и вышла из комнаты.
Первым препятствием на пути выполнения плана бегства Даниэль из дома оказались бриджи. Она не носила их уже два с лишним месяца и сейчас с удивлением обнаружила, что они на нее не налезают. Это означало, что ей не удастся покинуть дом Линтона в той одежде, в которой она в него вошла. Недовольно пожав плечами, Даниэль надела свой самый простой костюм для верховой езды и собрала все ей лично принадлежавшие вещи. Потом достала шкатулку с драгоценностями, доставшимися от матери, и положила ее на туалетный столик. Надо будет как-то ухитриться их продать. Правда, это не так срочно. Пока у нее есть достаточно денег; их должно хватить на несколько месяцев. Вдобавок среди соотечественников у нее немало друзей, которых Джастин не знает. Они охотно приютят ее…
После рождения малыша она переедет куда-нибудь в провинцию. В деревню, где сможет жить, имея более чем достаточно средств для себя и воспитания ребенка…
Но о чем она думает?! Какой дьявол нашептывает ей такие мысли?
Даниэль посмотрела на себя в зеркало. Когда родится ребенок… Да какое право она имеет лишать сына Линтона его отца, имени и фамильного достояния? А отнимать сына у Джастина? Нет, она уже больше не свободный человек, который может бежать куда угодно и от чего угодно! Она сознательно зачала ребенка и, тем не менее, чуть не пожертвовала им… Великий Боже! Ведь Линтон был прав, называя ее безрассудной, глупой, упрямой и испорченной!
Добровольное заточение Даниэль неожиданно оградило ее высокой стеной от всего остального мира. Одинокая и покинутая, сидела она на кровати, машинально поглаживая свой живот…
Граф завтракал, когда ему доложили о приходе старшего Робертса. С вежливым достоинством гость отказался от предложения что-нибудь съесть или выпить. Он подчеркнул, что цель его прихода — осведомиться о состоянии здоровья графини Линтон. Кроме того, он хотел бы выразить ей от имени всей семьи такую огромную благодарность, что у него просто не хватает для этого слов.
Джастин выслушал месье Робертса как сквозь сон. Он все еще был погружен в собственные размышления, далеко не радостные. Вел ли он себя правильно с женой? Ведь Даниэль смирилась со своим новым положением, хотя оно в немалой степени связывало ее свободу. Если она сама пока не видела этих ограничений, то он просто обязан открыть ей глаза на них!
Внезапно Джастин заметил, что гость закончил вступительную часть своей речи и выжидающе смотрит на него.
— Так что же с ней произошло, месье? — поспешно спросил граф. — Вы не могли бы рассказать подробнее?
И Робертс рассказал о том, как его внучку насильно втащили в камеру, как сорвали с нее одежду, швырнули на залитый омерзительными нечистотами пол. Рассказал о том, как над ней издевались, о том, что она пережила за те страшные несколько часов.
Джастин на этот раз внимательно слушал. И в его сознании снова и снова звучало брошенное Даниэль обвинение: «Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания?» Он вдруг содрогнулся, почувствовав себя крошечным, занятым только самим собой человеком. А рядом с собой увидел свою жену с ее необъятной творческой фантазией, с беспредельной способностью к сопереживанию, с ее самоотверженной добротой и человечностью. Ведь еще до того как Даниэль вошла в тюремную камеру, она отлично знала, с какой смертельной опасностью там столкнется. Поэтому она и оставила все свои драгоценности у слуги, а в карман платья на самый крайний случай положила заряженный пистолет.
Линтон еще раз представил себе ужасную сцену со всеми подробностями, которые до той минуты тонули в пучине его праведного гнева.
Да, Даниэль не была похожа на других женщин, а он читал ей проповеди и неистовствовал, как самый обыкновенный рассерженный муж. Теперь Линтону предстояло сделать выбор: либо силой навязать жене свою волю, что было его правом, и потерять ее совсем, либо принять условия Даниэль, признать, что она — личность и имеет свои собственные взгляды на жизнь.
Все это Линтон, конечно, знал и раньше. Не мог не знать, если в зрелом возрасте без ума влюбился в решительную девицу на семнадцать лет моложе себя и с непредсказуемым характером, которая одним движением мизинца сумела перевернуть всю его жизнь.
— Даниэль, к счастью, хорошо отделалась, — поспешил уверить месье Робертса Линтон. — Но все же она должна будет день-другой провести в постели. Я передам ей ваши последние новости о Бриджит. Уверен, что они подбодрят графиню.
Робертс поклонился, после чего Джастин проводил его до двери и учтиво простился. Затем он бегом поднялся на второй этаж и без стука распахнул дверь в спальню жены. И тут же застыл на пороге с открытым от удивления ртом. Посреди комнаты стоял чемодан, вокруг которого были разбросаны вещи Даниэль, на туалетном столике лежали ее вынутые из шкатулки драгоценности. А его жена, уже полностью одетая, но неподвижная, как изваяние, сидела на краю кровати.
С первого взгляда Линтон все понял. Супруга решила его покинуть. Решила бежать от тирании и оков, на которые не могла согласиться ни при каких условиях. Сердце Джастина бешено заколотилось, а на лбу выступил холодный пот. Он бросился к кровати:
— Даниэль, не делайте этого! Пожалуйста, прошу вас!
Он упал на колени и сжал в руках холодные пальчики жены. Та подняла на него глаза:
— Я не сделаю этого, Джастин. Ради ребенка, который принадлежит не мне одной. Теперь я ваша собственность, которой уже не требуются никакие уроки или наставления.
— Вы совершенно несносное создание, Данни! — воскликнул Джастин, отпуская ее руки и выпрямляясь. — Я пришел к вам с миллионом извинений, с желанием совершенно изменить наши отношения. И что же нахожу? Вы сидите, как форменная развалина! А ну-ка, снимайте дорожный костюм, ложитесь в постель, забирайтесь под одеяло и слушайте. Мне очень, очень много надо вам сказать! Я признаю, что был во всем не прав. За исключением разве что наших интимных отношений.
Даниэль послушно разделась и скользнула под одеяло.
— Что же вы желаете мне сказать, милорд?
— То, что я вел себя глупо во время нашего последнего разговора. Единственным моим оправданием может быть только страх, лишивший меня в тот момент способности здраво мыслить. Я очень испугался за вас и только сейчас пришел в себя.
— Я также… — начала было Даниэль, но граф приложил к ее губам палец и не дал продолжать.
— Нет, Даниэль! Тогда с вашей стороны никакой глупости не было. Вы поступали правильно. Но сейчас вы едва не совершили самую большую глупость в своей жизни, решив убежать из дома. Это было бы совсем неправильно. Думаю, именно поэтому вы и не смогли на такое отважиться.
Он вновь взял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал. Потом сделал паузу и заговорил вновь:
— Любовь моя, не согласились бы вы, чтобы во время вашей беременности помощь несчастным французским эмигрантам оказывалась только из этого дома? Ведь найдется же кто-то еще, чтобы заниматься этой работой, пусть не такой умелый, как вы. Почему бы вашим помощникам не приходить сюда, чтобы рассказывать о состоянии дел и получать ваши советы? Здесь же вы могли бы все вместе составлять и планы на будущее. Я вполне допускаю, что может понадобиться и моя помощь, поэтому вы всегда будете знать, где меня найти.
Джастин с немым вопросом посмотрел на Даниэль, но та продолжала молчать. Тогда он глубоко вздохнул и продолжил:
— Вы должны понять — все это лишь мои пожелания и просьбы. Я буду счастлив, если вы с ними согласитесь. Но если нет, я покорно смирюсь. Просто мне хотелось бы чувствовать, что я и наш ребенок значим для вас не меньше всего остального мира. И еще я хочу сказать, что для меня вы и наш малыш — все на свете. И так будет всегда.
Тяжелая слеза скатилась по щеке Даниэль и, упав на руку графа, обожгла ее.
— Смотрите, милорд, что вы со мной сделали! Вы столь умны, что можете мгновенно изменить все так, как вам представляется правильным. Например, сейчас я чувствую себя виноватой, и это вместо того, чтобы разозлиться, проявить твердость и заставить вас посмотреть на все с моей колокольни.
— Вы уже это сделали, Данни. Поэтому мы сейчас и ведем подобный разговор. Но вы еще не ответили, согласны ли исполнить мою просьбу?
В комнату заглянула Молли:
— Миледи?
— Который час, Молли?
— Около десяти часов, миледи.
— Принесите мне, пожалуйста, чаю. Очень хочется пить.
— Мигом!
Молли побежала вниз. Граф наказал ей немедленно сообщить ему, если графиня проснется, но горничная проявила смелость и вначале занялась чаем.
Во всем доме царила гнетущая тишина, захватившая даже помещения для прислуги. Малькольм и Томас в красках обрисовали все, что произошло в тюрьме, с особенным восторгом расписывая героическое поведение графини. Даже Бедфорд, который обычно не оставался в восторге от выходок молодой хозяйки, на этот раз оценил ее самоотверженность.
Но когда со второго этажа стали просачиваться слухи о раздоре между супругами, вызванном этими событиями, все домашние пали духом. Им оставалось только надеяться, что все в конце концов утрясется.
Лишь Питер Хавершам оставался в неведении. Положение секретаря не позволяло ему задавать вопросы на подобные темы ни слугам, ни своему угрюмому хозяину. Питеру было известно только, что произошло нечто ужасное, после чего он получил от хозяина краткое указание организовать переезд всей домашней челяди на некоторое время в Дейнсбери, причем без лишней огласки.
Молли принесла чай и поставила на столик около кровати Даниэль. Затем расчесала ей волосы, смыла холодной водой с лица остатки сна и сказала:
— Милорд просил сказать ему, как только вы проснетесь, миледи. Вы разрешите?
— Конечно, Молли. Благодарю вас за терпение и преданность. И не бойтесь, что ваше промедление будет иметь какие-то неприятные последствия.
— Нет, миледи, я не боюсь!
Молли улыбаясь присела перед госпожой и вышла. Даниэль же принялась за свой чай; этот горячий ароматный напиток всегда восстанавливал ей силы, а сейчас они были ей нужны, как никогда прежде. Предстояла решающая схватка с супругом за свою самостоятельность. От результата этой схватки зависела судьба их семейной жизни, которая могла или наладиться, или окончательно рухнуть. Но во всех случаях Даниэль твердо решила не уступать.
Джастин, в одиночку покончивший с пресным и безвкусным, как ему показалось, ужином, сидел в библиотеке у камина и уныло смотрел на огонь. Кто-то осторожно постучал в дверь.
— Войдите, — недовольно буркнул граф. Дверь открылась, и на пороге возникла Молли:
— Миледи проснулась, сэр.
— Благодарю.
Молли вышла, а граф еще несколько минут смотрел в камин. Потом тяжело встал, вышел в холл и медленно стал подниматься по лестнице. Джастину казалось, что еще никогда он не выглядел таким жалким, как сейчас. Ведь он был почти готов к тому, чтобы сделать свою жену несчастной. Но что ему оставалось? Если Даниэль не может сама блюсти себя, то ответственность за нее ложится на мужа. Тем более что она, несмотря на свои девятнадцать лет и уже порядочный жизненный опыт, только-только вышла из детского возраста.
Когда Джастин вошел в спальню к Даниэль и увидел на подушке ее изможденное лицо, он еще больше утвердился в своем намерении.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, взяв жену двумя пальцами за подбородок, повертывая ее лицо к свету и внимательно осматривая царапины. Они были чисто промытыми, но все еще свежими.
— Расстегните халат, — приказал он.
Даниэль послушно расстегнулась, обнажив два больших синяка на груди и несколько царапин. Джастин тщательно обследовал их и удовлетворенно кивнул. Даниэль снова застегнула халат и опять опустила голову на подушку.
— Ближайшие два дня вам придется провести в этой комнате, — начал граф. — Дело не только в том, что вы нуждаетесь в отдыхе; я не желаю, чтобы вас видел кто-то еще, кроме меня и Молли.
Даниэль передернуло от этого холодного тона, но в словах Джастина была правда, и она решила хранить молчание.
— В пятницу мы переедем в Дейнсбери, где вы пробудете столько, сколько окажется возможным.
Затем вы должны будете вернуться в Лондон, чтобы находиться под наблюдением доктора Стюарта до того момента, когда придет время рожать. Я больше не верю в ваше благоразумие и осторожность, равно как не доверяю вашим словам и обещаниям. Поэтому в течение всех предстоящих четырех месяцев не буду спускать с вас глаз.
— Джастин, вы должны меня выслушать, — угрюмо сказала Даниэль. — Я не желаю ехать в…
— У вас короткая память, мадам, — прервал ее граф. — Сегодня я уже сказал, что ваши желания больше меня не интересуют. Чего я требую — это безусловного послушания. Предупреждаю, что добьюсь его любой ценой, если потребуется. Вы безрассудны, легкомысленны, упрямы и до невозможности испорчены, за что немалую вину несу я. Но полагаю, что еще не поздно исправить ошибки.
— Вы не должны говорить со мной в подобном тоне! — взорвалась Даниэль, у которой отчаяние сразу сменилось гневом. — Я не могла поступить иначе! Или вы бы предпочли, чтобы я оставила несчастного ребенка в этом аду?! Вы же сами видели, что они с ней сделали всего за несколько часов. Одному Богу известно, чем бы все это кончилось! А что касается нарушенного мной обещания, то разве я не разыскивала вас по всему городу, чтобы обо всем рассказать? Отчаявшись, я написала записку. В ней говорилось, что я намерена делать. Я воспользовалась вашим кучером и экипажем. Я не делала из своей поездки секрета и тем более не затевала обмана. Поэтому прошу избавить меня от ваших обвинений в бесчестном поведении!
Джастин посмотрел на бледное лицо жены, на котором сейчас выделялись пылавшие от возмущения щеки и расширенные от гнева глаза.
— В том, что вы говорите, есть своя логика, — негромко сказал он, — но факт остается фактом: я верил, что вы никогда не нарушите своего слова. Вы его нарушили. И какие бы доводы сейчас ни приводились вами в свое оправдание, меня они не удовлетворят.
— Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания? — бросила Даниэль обвинение в лицо графа. — Как вы можете стоять передо мной и рассуждать о нарушенном слове, когда на карту была поставлена жизнь ребенка?!
— А вы, прежде чем ринуться в ту клоаку, задумались хоть на мгновение, что рискуете жизнью нашего ребенка? — заскрежетал зубами бледный от бешенства Линтон.
— Даже задумайся я, это ничего бы не изменило. Речь шла о необходимом риске. Мне очень жаль, что мы не договорились об этом раньше, но я буду продолжать заниматься тем, что считаю обязательным и справедливым.
Джастину захотелось схватить жену за плечи и долго трясти. До тех пор, пока у нее не начнут стучать зубы, а из глаз навсегда не исчезнет вызывающее выражение. Он сделал шаг вперед и крепко сжал ее руки. Даниэль вздрогнула, но, взглянув в его посветлевшие от гнева, немигающие глаза, не сказала ни слова. Джастин глубоко вздохнул и разжал пальцы.
— Благодарите Бога за то, что вы беременны, — прошептал он. — Ибо это единственное, что меня сейчас сдерживает.
Он отвесил ей сухой поклон и вышел из комнаты, боясь окончательно потерять над собой контроль.
В ту ночь Даниэль не сомкнула глаз. У нее болели руки, ноги и спина. Горели царапины на теле. Однако принятый днем наркотик продолжал действовать, и она не чувствовала усталости. Сцена разговора с мужем как наяву снова и снова вставала в ее лихорадочном сознании. И каждый раз Даниэль не могла отыскать ни островка надежды в океане произнесенных слов. Ей казалось, что она попала в глухой тупик: откажись она уступить, Джастин силой заставил бы ее это сделать, но если бы он пошел на такое, то ни о каком возврате к прежним отношениям между ними не могло быть и речи. Даниэль твердо знала, что не потерпит взаимоотношений, в которых ей придется играть подчиненную роль и кого-то, слушаться, независимо от того, считает она указания этого человека правильными или нет. Однако Данни любила своего мужа всем сердцем и знала, что он любит ее не меньше. Итак, что же им оставалось делать?
Перед самым рассветом Даниэль все же удалось заснуть беспокойным сном, полным кошмаров. Ей снились какие-то хохочущие лица, длинные когти чудовищных ворон, огромной стаей набросившихся на нее, чтобы растерзать. Она побежала от них по длинному темному коридору с холодным каменным полом и вдруг упала. Вороны устремились к ней, но путь им преградила чья-то громадная фигура. Даниэль знала, что это Джастин. Она бросилась к нему в объятия и вдруг увидела, что у него… нет лица.
Ее приглушенные рыдания долетели через дверь до слуха мужа, который лежал на кровати, вперившись взглядом в потолок, и размышлял примерно о том же, о чем и Даниэль. Пробурчав какое-то проклятие, он вскочил и бросился в соседнюю комнату.
— Данни! — воскликнул Джастин, увидев супругу, лежащую на кровати с залитым слезами лицом.
Она подняла голову и посмотрела на него, как будто не узнавая. И это особенно испугало Линтона. Он сорвал с нее простыню, опустился на край кровати и посадил жену к себе на колени.
— У вас нет лица… — стонала Даниэль. — Его не было… Это были вы и не вы… Вместо лица — какое-то бледное пятно…
— Успокойтесь, умоляю! — прошептал граф, проводя ладонью Даниэль по своей щеке. — У меня есть лицо, любовь моя. Вы чувствуете? А теперь посмотрите на меня. Это был просто кошмарный сон.
Она неподвижно лежала в объятиях Джастина, стараясь убедить себя, что все эти ужасы действительно ей только приснились. Наконец, придя в себя, Даниэль подняла на мужа полные слез глаза:
— Что мы будем делать, Джастин? Я знаю: вы очень разозлились… испугались того, что могло случиться. Мой поступок совершенно справедливо показался вам легкомысленным. Но поймите, несмотря ни на какие возможные последствия этого шага для меня и нашего будущего младенца, я все равно не смогла бы поступить иначе. Если вы запрете меня в четырех стенах, я этого не вынесу, а прежние отношения между нами станут невозможными.
— Но я хотел бы немедленно помириться, Даниэль! Впредь вы будете поступать только так, как сами считаете нужным. Я не стану вмешиваться. Но во имя жизни нашего ребенка я должен оградить вас от искушений. Не надо воспринимать жизнь в Дейнсбери как какое-то заточение. Я также уверен, что мое общество не будет вам уж очень в тягость.
Линтон попытался улыбнуться, но Даниэль никак на это не отреагировала.
— Вы никак не можете меня понять, Джастин, — ответила она. — И совершенно правы, когда говорите, что я буду поступать так, как сама считаю нужным. Но делать это я буду только из чувства долга, а не потому, что получила от вас разрешение. Я не ваша собственность, Джастин. Я принадлежу только самой себе. Именно поэтому, даже любя вас всем сердцем, я никогда не позволю лепить из меня что-то по вашему желанию. Вы можете подвергнуть меня заточению, но при этом только я одна буду судить, вправе ли вы были так поступить. И конечно, в любом случае мы оба от этого ничего не выиграем. А проиграем очень много.
Великий Боже! Линтон беспомощно смотрел в полное решимости лицо супруги и видел в нем крушение всех своих надежд.
— Очень жаль, Даниэль, — сказал он тихим голосом, — но я обязан поступить так, как подсказывает мне долг. Вам пора определить, что для вас важнее. И никто не смеет давать вам при этом советов, кроме меня. Если вы будете мне сопротивляться, то нашу семью действительно постигнет несчастная судьба. Но в интересах более счастливого будущего я готов на это пойти.
Джастин осторожно снял Даниэль с колен и вновь положил на кровать.
— Другими словами, мое счастье для вас ничего не значит, Джастин? — И Даниэль отвернулась лицом к стене.
— Как раз наоборот, оно очень много для меня значит! Но я уверен, что вы будете чувствовать себя гораздо счастливее, научившись достойно жить в полном согласии со своим положением в обществе. Вы все еще ребенок, Даниэль, но уже скоро станете матерью. Матерью — моего ребенка. Поэтому пора оставить детское упрямство!
Джастин дернул за шнурок звонка и поднялся:
— А теперь снимите эту мокрую ночную рубашку, примите горячую ванну и снова ложитесь в постель. Потом выпейте чашку горячего шоколада. Я зайду позже и в случае нового непослушания буду вынужден превратиться в тюремщика.
Линтон вышел из комнаты, не сказав больше ни слова и чуть не столкнувшись в дверях с пришедшей на звон колокольчика Молли.
— Чем могу быть вам полезна, миледи? — спросила девушка, подойдя к постели хозяйки и с ужасом вглядываясь в ее смертельно бледное лицо и лихорадочно горящие огромные глаза.
— Ничем, — односложно ответила Даниэль, не желая посвящать служанку во все тайны своей семейной жизни. — Я хочу только, чтобы меня оставили в покое и дали возможность поспать. Вы, Молли, можете быть свободны до полудня.
Молли еще раз с сомнением посмотрела на безжизненное лицо хозяйки, но поскольку прислуге не полагается задавать лишних вопросов, сделала реверанс и вышла из комнаты.
Первым препятствием на пути выполнения плана бегства Даниэль из дома оказались бриджи. Она не носила их уже два с лишним месяца и сейчас с удивлением обнаружила, что они на нее не налезают. Это означало, что ей не удастся покинуть дом Линтона в той одежде, в которой она в него вошла. Недовольно пожав плечами, Даниэль надела свой самый простой костюм для верховой езды и собрала все ей лично принадлежавшие вещи. Потом достала шкатулку с драгоценностями, доставшимися от матери, и положила ее на туалетный столик. Надо будет как-то ухитриться их продать. Правда, это не так срочно. Пока у нее есть достаточно денег; их должно хватить на несколько месяцев. Вдобавок среди соотечественников у нее немало друзей, которых Джастин не знает. Они охотно приютят ее…
После рождения малыша она переедет куда-нибудь в провинцию. В деревню, где сможет жить, имея более чем достаточно средств для себя и воспитания ребенка…
Но о чем она думает?! Какой дьявол нашептывает ей такие мысли?
Даниэль посмотрела на себя в зеркало. Когда родится ребенок… Да какое право она имеет лишать сына Линтона его отца, имени и фамильного достояния? А отнимать сына у Джастина? Нет, она уже больше не свободный человек, который может бежать куда угодно и от чего угодно! Она сознательно зачала ребенка и, тем не менее, чуть не пожертвовала им… Великий Боже! Ведь Линтон был прав, называя ее безрассудной, глупой, упрямой и испорченной!
Добровольное заточение Даниэль неожиданно оградило ее высокой стеной от всего остального мира. Одинокая и покинутая, сидела она на кровати, машинально поглаживая свой живот…
Граф завтракал, когда ему доложили о приходе старшего Робертса. С вежливым достоинством гость отказался от предложения что-нибудь съесть или выпить. Он подчеркнул, что цель его прихода — осведомиться о состоянии здоровья графини Линтон. Кроме того, он хотел бы выразить ей от имени всей семьи такую огромную благодарность, что у него просто не хватает для этого слов.
Джастин выслушал месье Робертса как сквозь сон. Он все еще был погружен в собственные размышления, далеко не радостные. Вел ли он себя правильно с женой? Ведь Даниэль смирилась со своим новым положением, хотя оно в немалой степени связывало ее свободу. Если она сама пока не видела этих ограничений, то он просто обязан открыть ей глаза на них!
Внезапно Джастин заметил, что гость закончил вступительную часть своей речи и выжидающе смотрит на него.
— Так что же с ней произошло, месье? — поспешно спросил граф. — Вы не могли бы рассказать подробнее?
И Робертс рассказал о том, как его внучку насильно втащили в камеру, как сорвали с нее одежду, швырнули на залитый омерзительными нечистотами пол. Рассказал о том, как над ней издевались, о том, что она пережила за те страшные несколько часов.
Джастин на этот раз внимательно слушал. И в его сознании снова и снова звучало брошенное Даниэль обвинение: «Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания?» Он вдруг содрогнулся, почувствовав себя крошечным, занятым только самим собой человеком. А рядом с собой увидел свою жену с ее необъятной творческой фантазией, с беспредельной способностью к сопереживанию, с ее самоотверженной добротой и человечностью. Ведь еще до того как Даниэль вошла в тюремную камеру, она отлично знала, с какой смертельной опасностью там столкнется. Поэтому она и оставила все свои драгоценности у слуги, а в карман платья на самый крайний случай положила заряженный пистолет.
Линтон еще раз представил себе ужасную сцену со всеми подробностями, которые до той минуты тонули в пучине его праведного гнева.
Да, Даниэль не была похожа на других женщин, а он читал ей проповеди и неистовствовал, как самый обыкновенный рассерженный муж. Теперь Линтону предстояло сделать выбор: либо силой навязать жене свою волю, что было его правом, и потерять ее совсем, либо принять условия Даниэль, признать, что она — личность и имеет свои собственные взгляды на жизнь.
Все это Линтон, конечно, знал и раньше. Не мог не знать, если в зрелом возрасте без ума влюбился в решительную девицу на семнадцать лет моложе себя и с непредсказуемым характером, которая одним движением мизинца сумела перевернуть всю его жизнь.
— Даниэль, к счастью, хорошо отделалась, — поспешил уверить месье Робертса Линтон. — Но все же она должна будет день-другой провести в постели. Я передам ей ваши последние новости о Бриджит. Уверен, что они подбодрят графиню.
Робертс поклонился, после чего Джастин проводил его до двери и учтиво простился. Затем он бегом поднялся на второй этаж и без стука распахнул дверь в спальню жены. И тут же застыл на пороге с открытым от удивления ртом. Посреди комнаты стоял чемодан, вокруг которого были разбросаны вещи Даниэль, на туалетном столике лежали ее вынутые из шкатулки драгоценности. А его жена, уже полностью одетая, но неподвижная, как изваяние, сидела на краю кровати.
С первого взгляда Линтон все понял. Супруга решила его покинуть. Решила бежать от тирании и оков, на которые не могла согласиться ни при каких условиях. Сердце Джастина бешено заколотилось, а на лбу выступил холодный пот. Он бросился к кровати:
— Даниэль, не делайте этого! Пожалуйста, прошу вас!
Он упал на колени и сжал в руках холодные пальчики жены. Та подняла на него глаза:
— Я не сделаю этого, Джастин. Ради ребенка, который принадлежит не мне одной. Теперь я ваша собственность, которой уже не требуются никакие уроки или наставления.
— Вы совершенно несносное создание, Данни! — воскликнул Джастин, отпуская ее руки и выпрямляясь. — Я пришел к вам с миллионом извинений, с желанием совершенно изменить наши отношения. И что же нахожу? Вы сидите, как форменная развалина! А ну-ка, снимайте дорожный костюм, ложитесь в постель, забирайтесь под одеяло и слушайте. Мне очень, очень много надо вам сказать! Я признаю, что был во всем не прав. За исключением разве что наших интимных отношений.
Даниэль послушно разделась и скользнула под одеяло.
— Что же вы желаете мне сказать, милорд?
— То, что я вел себя глупо во время нашего последнего разговора. Единственным моим оправданием может быть только страх, лишивший меня в тот момент способности здраво мыслить. Я очень испугался за вас и только сейчас пришел в себя.
— Я также… — начала было Даниэль, но граф приложил к ее губам палец и не дал продолжать.
— Нет, Даниэль! Тогда с вашей стороны никакой глупости не было. Вы поступали правильно. Но сейчас вы едва не совершили самую большую глупость в своей жизни, решив убежать из дома. Это было бы совсем неправильно. Думаю, именно поэтому вы и не смогли на такое отважиться.
Он вновь взял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал. Потом сделал паузу и заговорил вновь:
— Любовь моя, не согласились бы вы, чтобы во время вашей беременности помощь несчастным французским эмигрантам оказывалась только из этого дома? Ведь найдется же кто-то еще, чтобы заниматься этой работой, пусть не такой умелый, как вы. Почему бы вашим помощникам не приходить сюда, чтобы рассказывать о состоянии дел и получать ваши советы? Здесь же вы могли бы все вместе составлять и планы на будущее. Я вполне допускаю, что может понадобиться и моя помощь, поэтому вы всегда будете знать, где меня найти.
Джастин с немым вопросом посмотрел на Даниэль, но та продолжала молчать. Тогда он глубоко вздохнул и продолжил:
— Вы должны понять — все это лишь мои пожелания и просьбы. Я буду счастлив, если вы с ними согласитесь. Но если нет, я покорно смирюсь. Просто мне хотелось бы чувствовать, что я и наш ребенок значим для вас не меньше всего остального мира. И еще я хочу сказать, что для меня вы и наш малыш — все на свете. И так будет всегда.
Тяжелая слеза скатилась по щеке Даниэль и, упав на руку графа, обожгла ее.
— Смотрите, милорд, что вы со мной сделали! Вы столь умны, что можете мгновенно изменить все так, как вам представляется правильным. Например, сейчас я чувствую себя виноватой, и это вместо того, чтобы разозлиться, проявить твердость и заставить вас посмотреть на все с моей колокольни.
— Вы уже это сделали, Данни. Поэтому мы сейчас и ведем подобный разговор. Но вы еще не ответили, согласны ли исполнить мою просьбу?