Как раз в эти дни рана моя совсем затянулась, на душе было легко.
- Скоро брошу! Я сейчас хожу с палкой, потому что ногу оберегаю. Через недельку переломлю палку и закину.
- И к нам обратно?
Я глазами показал на Кашелотова, давая понять, что при нем на эту тему говорить не стоит.
- Ну, давай, выкладывай новости... Оказалось, что в полку теперь командир новый - гвардии подполковник Кузьменко.
- Неплохой мужик!
- Ну и Виниченко был отличный! - горячо вставил я.
- И этот неплохой. Васильев и Баранов теперь командуют дивизионами.
- И правильно!
- Бурундуков о тебе часто вспоминает.
Мы оба залились смехом, усмехнулся и Кашелотов, который о многом уже был наслышан.
А Женя между тем рассказывал.
Сразу же после ликвидации Демьянского плацдарма полк переместился под Старую Руссу и до сих пор действует там. Только что закончились очень тяжелые и безрезультатные бои, оккупантов из Старой Руссы выбить не удалось. Укрыты несколькими накатами бревен и земли, да и бронеколпаков у них немало, огневые точки выдерживают даже тяжелые снаряды. Снова в воздухе много "юнкерсов". Эти пять установок, которые привез Богаченко, пострадали в последних боях от фашистских бомб.
- Как же их побыстрее восстановить? - задал Женя вопрос, который я уже ждал.
Наступило молчание. Желание во что бы то ни стало помочь полку заполнило меня всего. Поскорее вернуть батарейцам, которые сидят сейчас сложа руки, их боевые машины; Женя, конечно, расскажет всем, что я здесь не просто сижу балластом. И если не могу быть сейчас с ними, то хоть такое нужное дело сделаю. Но понимает ли Богаченко, как это трудно? Ведь завод еле тянет спущенный громадный план. Да еще кругом кричат: "Все для наступающих фронтов!" Вот если бы Кашелотов захотел!
- Не знаю, - первым заговорил я и взглянул на Антона Ивановича. - Как, товарищ полковник?
Рассказ Богаченко явно поколебал Кашелотова. Он очень живо слушал и теперь задумался.
- Если бы вы хоть успешно наступали, - протянул он, - тогда было б основание отремонтировать их вне очереди, а так... Впрочем, сходите в цех, поговорите с Юдиным, что он скажет. Может быть, по одной машине как-нибудь пропускать?
Мы вскочили и направились к дверям.
- Если ни о чем не договоритесь, то позвоните, - крикнул нам вслед полковник.
Весть о том, что прибыли на ремонт машины из полка, в котором я воевал, уже облетела цех. В кабинет Юдина набилось немало народу. Кое-кто из рабочих, мастера, служащие нашей военной приемки. Все оживленно расспрашивали Богаченко, какие узлы наиболее пострадали, рассуждали о том, что можно отремонтировать, а что необходимо менять. Один Юдин молчал. Сидя за своим столом, наклонив голову, о чем-то думал.
А у меня кровь прилила к лицу: так волновался. Как уговорить Юдина побыстрее начать ремонт? Его право просто отрезать: не могу и так цех перегружен. И все! Мне пришла мысль сыграть на его самолюбии, как начальника цеха. Если наши установки делали здесь, на заводе, то он может и клюнуть. За честь своей марки он горой стоит. Я спросил об этом Богаченко.
- Кажется, здесь получали, - неуверенно ответил Женя, - или в Москве. Васильев тогда за ними ездил.
- Надо узнать. Если нашего завода, то с ним тогда будет легче разговаривать, - я показал взглядом на Юдина.
- Наши, наши, - неожиданно подсказала сидевшая сзади нас Таня. - Я смотрела. Это было уже легче.
- Машины нашего цеха, Алексей Иванович, - закинул я удочку.
- Нашего? Да? Сам понимаешь, какая у нас перегрузка, - медленно и как бы нехотя ответил Юдин. - Да и многих деталей и узлов, наверное, не наберем. Понадобятся и такие, что только-только на план имеем.
Теперь все замолчали и внимательно слушали.
- Это мы быстро разберемся и составим дефектную ведомость, - заговорила Хавлова. - Главное, сейчас решить - беремся их сразу ремонтировать или нет?
- То-то и оно, что решить... - Юдин все тянул. Вот взглянул на Богаченко. - Да вам ведь и не к спеху. На Северо-Западном без перемен.
И он, как Кашелотов! Я хотел было вскочить и рассказать, какой это трудный фронт, но меня опередил Богаченко.
- Эти машины пострадали в очень тяжелых боях! - взволнованно сказал Женя. - А в ближайшие дни активные боевые действия снова возобновятся.
- Надо бы сходить самим и посмотреть машины, - опять уклончиво проговорил Юдин.
- Я уже все осмотрела и записала, - неожиданно вставила Таня. - У двух машин - заменить направляющие, сменить подъемный механизм у одной... - она перечислила основные дефекты.
А я слушал ее, преисполненный чувством благодарности.
Присутствующие оживились, а Юдин все больше хмурился.
- Ну вот видите, - сказал он сразу после Тани. - Где уж тут быстро сделать.
- А сделать надо! - выкрикнул от дверей кто-то из рабочих.
И сразу все горячо заговорили, что нужно отремонтировать и обязательно побыстрее. И что, смотришь, и там под Старой Руссой, где, как рассказывает лейтенант, очень тяжело, тоже в ближайшее время погонят врага.
- Параллельно с плановыми делать! - весомо выбросил Коробков.
И тут я вдруг подумал, что все так единодушны в своем желании помочь полку еще и потому, что понимают, как я сейчас волнуюсь. Чувство громадной признательности охватило меня целиком. Видимо, это выражалось на моем лице, потому что люди, глядя на меня, улыбались.
Посветлел, наконец, и Юдин.
- А сколько у вас здесь людей? - обратился он к Богаченко.
- Семь. Пять водителей, артмастер и я! - быстро ответил Женя.
- У нас такой порядок, что все, кто привозит на ремонт технику, тоже работают!
- Конечно! - Богаченко вскочил. - Мы готовы! Я сейчас же...
Поднялись и остальные. Юдин еще пытался что-то сказать и только рукой махнул. Эти усталые люди решили: "Сделаем!"
- Пойдем, товарищ лейтенант! - бригадир сварщиков Котов, очень худой, с искривленным подергивающимся лицом потянул Богаченко за рукав.
- Куда? - счастливо улыбаясь, Женя шел за ним.
- Поглядим на месте, что латать будем. Выбрался из-за стола и Юдин. Он подошел ко мне и хлопнул по плечу.
- Видишь, а ты переживал!
...Через десять дней из цеха к заводским воротам выехало пять боевых установок полка. Свежевыкрашенные, они ничем не отличались от новых. Рабочие цеха постарались на славу.
- Спасибо! - твердил Богаченко, пожимая руки рабочим.
- Чего уж там! - сказал за всех Юдин. - Мы сами рады были это сделать. Только фашистов крепче бейте.
- Приезжай скорее! Ждем! - крикнул мне на прощание Богаченко, высунувшись из кабины. Я помахал ему, не в силах вымолвить слова. Уже поднимаясь на второй этаж, я заметил, что опять захромал.
Впервые за военные годы цехком решил устроить в ближайшее воскресенье поход за грибами. Тем более что лес был рядом, обступая завод со всех сторон. Коробков уговорил и меня.
Утром собирались на опушке. Первым, кого я увидел, был Юдин, сидевший на своей "таре" - перевернутом оцинкованном барабане!
- Не вздумайте с ним идти! - зашептал мне Коробков. - Он ходит медленно и по краю, а мы в глубину пойдем.
Подошли и Хавлова с Таней. За ними шли какие-то ребята.
"Без кавалеров никак не может!" - я почувствовал, что досадую, и рассердился на самого себя. Чего я ждал - что она меня пригласит? И тут же разглядел под нотами белый гриб. "Хоть в этом удача". И рванул его вместе с грибницей.
- Подрезать надо, - сказала Таня издалека. Вот ведь какая глазастая. Но от этого замечания я почему-то повеселел.
Мы все дальше углублялись в лес. Из-за вершин уже проглядывало солнце, и березы ярко сверкали белизной. Зайдя в мокрую лощинку, я сразу напал на грибную прорву. Кликнул Алексея Михайловича, и тот сразу оценил находку. Присев на корточки, принялся подряд резать подберезовики и моховики. Здоровенные корзины быстро наполнялись.
- А вас, друзья, далеко слышно! - из кустов вылезли Александра Ивановна Хавлова и Таня. - Ого! Сколько набрали! Мы с вами будем ходить, - твердо решила Хавлова. - И не воображай, пожалуйста, Михалыч.
Так и пошли. Хавлова с Таней поблизости от меня, чуть впереди Коробков. Я обрадовался, что Таня одна, без "эскорта". Время подошло к полудню, когда собрались перекусить. Выбрали место на поляне с маленьким ручейком. Алексей Михайлович с Хавловой уселись готовить, Таня собирала валежник, а меня обязали развести костер.
- Вы наловчились там на фронте, - сказала Александра Ивановна, и я неопределенно качнул головой:
боялся, вдруг не получится, при Тане мне не хотелось попасть впросак. К счастью, Танин валежник был сухой, и огонь сразу запылал. Вскоре был готов и грибной суп.
Все уселись вокруг кастрюльки, а Коробков вдруг извлек из кармана фляжку.
После укоризненных восклицаний, все дружно выпили. Таня, за которой я следил, - интересно было, как она выпьет, - тоже храбро проглотила свою маленькую порцию и, конечно, сморщилась, замахав руками.
"Так я и знал! Это уж у них в крови. А касторку какую-нибудь выпьет и глазом не моргнет!"
После обеда Коробков и Александра Ивановна принялись обсуждать цеховые дела, а мы с Таней повернули к ручью, густо заросшему высоким кустарником и травой, Под ногами шуршали упругие веточки черники, потом мы вдруг попали в густой непроходимый малинник, смешанный с могучими стеблями крапивы. Я выбрал место, где крапива была пореже, перескочил через ручей и протянул руку Тане. Она легко перепрыгнула, руки не отняла, и дальше мы уже шли рядом, точно по парку гуляли.
Сердце гулко стучало, я старался себя успокоить, и не мог. Как она ко мне относится? Почему всегда немногословна? Почему не принимает моих шуток? Продолговатые, восточного разреза глаза ее были опущены, чуть вздрагивали длинные ресницы... А почему бы нам не подружиться по-настоящему? Помнится, Федотов рассказывал, что девушку нужно целовать с первого свидания, а то больше и не пойдет... Меня даже бросило в жар, руки вспотели. Я осторожно взглянул на Таню, и она отвернула голову, щеки залила краска. Не знаю, как я решился, но только взял Таню за другую руку и притянул к себе...
Таня в своем стареньком ситцевом платьице и такой же косынке, в потертой коричневой лыжной курточке стала для меня самой дорогой. Но слова вдруг пропали, и я рад был, что она заговорила, выручая меня.
- А ты знаешь, я в первый раз в жизни в лесу. - Таня слабо улыбнулась. - У нас в Донбассе не только что берез, вообще никакого леса.
Я горячо подтвердил. Можно было бы, конечно, рассказать Тане о лесах и рощах, сосновых, дубовых и даже ореховых, которые успел повидать. И как мы их жгли залпами, уничтожая захватчиков. Но отчего-то промолчал. Легко мне было, хорошо, в душе все пело, словно в такт птичьим голосам, раздававшимся вокруг.
- А-у-у, - позвала издалека Хавлова.
- Александра Ивановна сразу обо всем догадается. да и Коробков. Он хитрый... - Лицо у Тани по-прежнему было пунцовым.
- Ну и пусть! А ты что, боишься?
- Боюсь...
Хавлова и Коробков ничего не заметили, а может быть, только сделали вид.
Полная моя корзина, казалось, не имеет веса. Я сделал шаг к Таниной, но она поспешно ее подхватила. И мы зашагали назад, к опушке. Таня шла впереди, легкая, стройная. А я с замиранием думал, что вот теперь и у меня есть любимая девушка, родная душа. Уеду на фронт, будет меня ждать, писать письма. Я старался касаться тех берез, мимо которых проходила Таня. Потом незаметно потянул ее за руку, и она послушно отстала.
- Что сегодня вечером делать будешь?
- Спать, - улыбнулась Таня. - Во-первых, мы сильно устали, а во-вторых, надо мысли привести в порядок. У меня прямо голова кругом.
- Может, в кино сходим?
- Какое еще кино?!
- А просто так - по улице.
- Никуда! - отрезала Таня. Она взглянула на меня и вдруг сказала жалобно. - Слушай, давай вести себя так, как будто ничего не было.
- Как ничего?! - Я был так поражен, что не знал. что ей и ответить. - Ведь ходила же ты в кино и с другими ребятами!
- Это совсем другое...
На опушке расстались. Я отправился к себе, в один из частных домов на окраине города, где снимал комнату.
В долгие зимние вечера под Демьянском ребята много говорили о своих будущих суженых. Мечтали о писаных красавицах, которые их встретят, когда они с победой вернутся домой. Я представлял свою невесту непременно высокой, обязательно спортсменкой. Если и не волейболистка, так пловчиха. И конечно блондинка. На худой конец, крашенная перекисью - это было модно.
А все получилось иначе. Ростом Таня невелика. И черная. Спортом никогда не занималась, только в школе чуть-чуть.
Но все равно. Трофейное круглое металлическое зеркальце, валявшееся у меня где попало, прочно перекочевало в карман гимнастерки.
На следующее утро я сидел в кабинете. Все мысли были, конечно, с Таней. "Звякнуть в цех или нет?" - вертелось у меня в голове.
Пришел Кашелотов. Он был в хорошем настроении, и я попробовал расспросить его о первых боевых машинах.
- Товарищ полковник, а разве сначала установки имели панораму?
- Да, только ее сразу заменили на теперешний прицел.
- А почему? Ведь у нас в училище из-за этого целый сыр-бор разгорелся. Все старые артиллеристы были поражены - артиллерия и вдруг без стволов! Да и прицел этот даже нам, курсантам, казался пустячным.
- А-а!.. Да, это был курьезный случай! Не только там ваши в училище протестовали, да потом все-таки разобрались.
Кашелотов замолчал, но, встретив мой просительный взгляд, усмехнулся.
- Ну, для чего боевой машине панорама, если ее единственное назначение стрельба с закрытых позиций. Конечно, не нужна! Да и сложна она в изготовлении, а время военное... Также и со стволами...
"С панорамой, мне, пожалуй, все ясно. Ну, ну!.. Что же со стволами?" мысленно подгонял я Антона Ивановича.
- Реактивный снаряд - это особый снаряд! Большое достижение нашей науки. А теория разработана самим Циолковским. Ну зачем такому снаряду ствол? Он сходит с направляющей так же точно, как и обычный снаряд вылетает из пушки. А необходимую скорость он набирает сам. Реактивная часть - это же двигатель, который несет снаряд, куда надо...
Особый снаряд!.. Двигатель!.. Я ведь не так понимал. Да и не только я, а и все мы в училище и в полку. Считали, что реактивный снаряд, воспламеняясь, слетает с направляющей за счет мгновенного толчка, а, оказывается, он еще долго разгоняется в полете. Здесь же громадная разница! Артиллерийский снаряд - это, по сути дела, болванка, которую силой пороховых газов надо бросить посильнее, чтобы пролетела подальше. Для этого и нужен длинный мощный ствол. А реактивному снаряду мощный ствол не нужен, потому что он сам набирает скорость.
Мне хотелось еще задать целый ряд вопросов Кашелотову, но весь вид полковника говорил, что ему надоело разъяснять мне эти истины.
- Расскажи-ка лучше, как у вас в училище осуществлялся переход со ствольных систем? Наверное, ваши старые ортодоксы с трудом поддавались? вдруг спросил полковник.
Вспомнив нашего училищного артиллериста, я заулыбался и принялся рассказывать о нем Кашелотову. Он тоже весело смеялся.
- А знаешь, - Антон Иванович сокрушенно покачал головой. - Я ведь, когда сюда с пушечного завода пришел, тоже растерялся: как принимать?! У орудий все подогнано, прошлифовано, микроны считаешь, а тут все классы точности гораздо ниже, а некоторые размеры Коробков чуть ли не школьной линейкой проверяет... Да... Можно сказать, что гвардейские минометы своими первыми же залпами смели много прочнейших убеждений и традиций! - он задумался.
Я торопливо шагал к цеху. "А вдруг она снова повторит то, что сказала в лесу: "Вести себя так, как будто ничего и не было", - думал я, все прибавляя шагу.
"Здесь!" - мои глаза сразу отыскали на участке Таню. Она что-то рассматривала в ящике с комплектующими деталями. Наверное, она заметила, как я вошел, но усердно продолжала рыться в деталях. "Так и есть - не хочет замечать!" - испуганно подумал я и замедлил шаги. Мы смущенно поздоровались.
- Вот проверяю, - сказала Таня.
Я тоже деловито склонился над ящиком:
- Мы сегодня идем в ДК на "Леди Гамильтон".
- Кто это "мы"?
- Ты и я. Кто же еще? Вот, - я вытащил из кармана гимнастерки два маленьких синеньких билетика.
- Ой! Да там же заводских полно будет.
- Ну и что же?
- Нет! Так демонстративно я не хочу. И так все лицо горит! - Таня быстро опустила руки с билетами в ящик, оторвала там один, а второй сунула мне обратно: - Давай прямо в зале встретимся, а сейчас проходи куда-нибудь. Скажут: чего встали оба над ящиком? Брак, что ли, какой нашли. Ну, иди!
Я засмеялся и отошел.
В клубе, заняв место, я подумал: как там Таня? Наверное, подойдет после третьего звонка и сделает удивленное лицо: "Ах, какая встреча!"
Но Таня просто подошла и села рядом, а когда погас свет и я взял ее за руку, она слегка пожала мне пальцы.
Фильм был английский, о любви знаменитого флотоводца. Один раз я даже смахнул слезу. Таня тоже.
После сеанса мы не спеша пошли по улице, потом сели на скамейке у чужих ворот.
- Слушай, - тихо сказала Таня. - Как ты думаешь, у нас это случайно произошло? Вот встретились в лесу, и все сразу началось? - Видно, это ее тревожило.
- Нет, конечно! - Я был убежден, что Таня мне нравилась давно, только я об этом серьезно не думал, может быть, боялся, что не нравлюсь ей.
- Думаешь, я не знаю, как ты требовал, чтобы меня мастером назначили? А потом, когда в цех приходил, все время вокруг меня крутился. И пыжился.
- Ничего я не крутился! - Слово "пыжился" мне вообще не понравилось.
- Вот, - торжествуя, сказала Таня. - Все это получилось у нас закономерно. Так и должно было быть! Я не спорил, только молча привлек к себе Таню. Так мы сидели, не замечая времени. Где-то шла война, рядом напряженно трудились люди, а мы ни о чем этом и не думали.
- Я маму только целовала, - доказывала мне Таня. Так, наверное, говорят все девушки.
- Ты что улыбаешься?
- Ничего. Все хорошо, Таня. Расстались мы только утром.
В начале декабря Кашелотов срочно вызвал меня из цеха.
- Вот какое дело, - как всегда с места в карьер начал он. - Оказывается, та история с узлами не закончилась. Вот письмо из Забайкалья, на трех установках полетели корпуса узлов. Придется срочно ехать и обследовать все имеющиеся там машины. Кажется, у них всего два полка.
- Ума не приложу, как это они могли проскочить? - сказал вошедший Юдин, Ту партию мы всю возвратили.
- Надо попутным транспортом отгрузить туда три узла. - Кашелотов зло посмотрел на расстроенное лицо Юдина. - А что, если бы они попали на фронт?
Почти месяц длилась моя поездка, и вот дальневосточный скорый приближался к Москве. Я выполнил задание. Неисправных узлов больше не оказалось. Эти три негодных завод, очевидно, случайно присоединил к другой партии. И хотя командировка была тяжелой, я доволен, так как узнал кое-что интересное. Оказывается, в этом округе на учебных полигонах стреляли только одиночными выстрелами.
- Снарядов не дают! - пожаловались мне офицеры гвардейского минометного полка. - Война!..
Но меня-то как раз и интересовали их результаты.
- А что?.. Проводим пристрелку... Конечно, рассеивание чуть побольше, чем у гаубиц, но вполне возможно пристрелять любую цель. Установка?.. Да смещается после каждого выстрела. Нужно обязательно корректировать - так мне ответили на мои вопросы.
Теперь мне все совсем стало ясно. То, что не сумели отработать в училище в трудные первые военные дни, и то, что некогда было проверить на фронте, сделали наши товарищи в тылу, а мне только оставалось рассказать обо всем в полку. Только одно еще было не ясно:
можно ли стрелять прямой наводкой?.. И это нужно было проверить.
А скорый между тем приближался к родным местам.
Я вез Тане сибирские гостинцы - три малюсеньких, еще никогда не виданных рябчика, пару омулей и горшочек соленых груздей. В Барабинске удалось сторговать небольшой пуховый платок. Вот уж она обрадуется!
Соседи по купе увязывали громадные баулы и чемоданы, а я уже стоял в тамбуре. "Приедет Таня? Телеграмму я дал, но путь до станции неблизкий, да и в цехе наверняка авралят".
Поезд медленно прошел вдоль перрона и разом замер. Я тщетно вглядывался в лица встречающих... Радостное личико Тани показалось из-за ларька. Вот ведь какая - пряталась. Мы бросились навстречу друг другу.
- Думал, не придешь. Далеко. Конец года. План...
- Выполнили! - Таня радостно смеется. - Еще к утру. Юдин многих отпустил и сам ушел. Мы вместе выходили, и я прямо на поезд.
- Я тут привез... - я потряс мешком и рассказал Тане о рябчиках.
Таня всплеснула руками:
- Ешь ананасы, рябчики жуй!.. Попробуем!
Домой ехали пригородным. Таня ни на минуту не умолкала, рассказывала заводские новости.
Завод должен получить переходящее Красное знамя Комитета Обороны... У Коробкова сына вторым орденом наградили и звание капитана присвоили. Старик радуется, ходит и всем письмо показывает.
Внезапно она замолчала. В вагоне никого не было. Вся вспыхнув, она сделала мне знак придвинуться поближе.
- Я весь месяц думала... В общем, я хотела тебе сказать...
Теперь щеки ее пылали огнем. Я все уже понял и боялся пошевелиться.
- Я тоже... давно хотел сказать...
- Но не говорил же!
- Стеснялся... - и торопливо добавил: - Хорошо мне будет на фронте. Думать о тебе, письма получать... Таня, словно не поняв, растерянно взглянула:
- Кто тебя отпустит: ты же тяжелораненый?
- Был. А теперь совсем здоров! - Я весело подергал ногой. - Видишь!
- Но все говорят, что тебе нельзя воевать больше.
- Пока война, Таня, мое место только там! Вот подожду еще немного и подам рапорт. А на медкомиссию постараюсь и не ходить.
Голос Тани задрожал.
- Узнает Кашелотов, он тебе пропишет фронт!
- Не узнает. Я ему скажу в последний момент.
- Я сама ему скажу! - Таня заплакала. Я совсем не ожидал, что Таня так воспримет. И, ожидая, пока она успокоится, я, наверное, впервые за всю войну задумался о нашей судьбе, судьбе людей, на долю которых выпали такие испытания. А уже стольких она унесла. Родителей Тани, Мишку Будкина, Прудникова, Сорокина и многих, многих других... Что же делать? Остаться с Таней, работать на заводе и ждать конца войны?
Однажды утром, придя в кабинет, я увидел на столе письмо. Знакомый размашистый почерк. Комаров!
"...Надеюсь на очень скорую встречу, - писал Иван, - и думаю, что ты меня понимаешь? Во всяком случае, нам эти места порядком надоели".
Я все понял, и сердце мое горячо забилось: полк в ближайшее время прибывает в Москву на доукомплектование - это была главная новость. Значит, надо что-то предпринимать. Другого такого случая могло и не быть. Только бы пройти медкомиссию. А что, если...
На медосмотры положено являться в трусах. Я это знал. "Черта с два! Только в кальсонах!" - Я твердо решил попытаться скрыть свое ранение.
Рентгенолога, ушника, терапевта, глазника и других врачей я обошел очень быстро. Женщина-ушник так громко шептала цифры, что я все прекрасно слышал, несмотря на контузию. Оставался хирург.
- Вот он - самый страшный для меня кабинет! - Я невольно замер у двери. "Говорить о ранении или нет? Нет!" Я вошел в кабинет хирурга.
Просматривая записи в моей медицинской карточке, хирург, усталый немолодой врач, спросил:
- Ранения есть?
- Легкая контузия. Ухо... Хирург взглянул в карточку.
- У ушника вы не жаловались.
- Да и нет ничего.
- Снимите кальсоны.
Повернувшись к врачу спиной, дрожащей рукой я отстегнул пуговицу.
- Одевайтесь...
Мельком я заметил в центре раны аккуратный кружочек крови. Меня била нервная дрожь, пока я одевался.
"А ведь с Таней я поступил нехорошо, жестоко! Встречались, полюбили друг друга, а теперь уезжаю". Я сидел в кабинете, дожидаясь Кашелотова, и думал, как объявлю Тане о своем скором отъезде. Как объясню, что это у меня не мальчишество, а просто выполняю свой долг. Ведь я же с момента ранения дни и часы считал...
- Годен! - радостно выпалил я, как только Кашелотов вошел в кабинет.
- Правда? - Антон Иванович недоверчиво посмотрел на меня.
Я утвердительно кивнул головой.
- Если годен и рвешься на фронт, удерживать не имею права. Даже могу помочь, если какие препятствия возникнут.
Дверь отворилась и в кабинет влетела Таня. Она сдержанно кивнула Кашелотову и стремительно прошла к моему столу.
- Весь завод говорит, что ты уезжаешь, а я ничего не знаю!
Кашелотов засмеялся и встал, направляясь к дверям:
- Давай, давай его, Таня! Я оправдывался:
- Ты же вчера на комсомольском собрании была до ночи. Я ждал тебя, ждал...
- Когда ты едешь?
- Вот раззвонили! Ты же знаешь, что нескоро. Когда прибудет полк...
Вечером мы вместе вышли из цеха.
- Мы идем сегодня к тебе! - объявила Таня.
- Ко мне? - Я совсем опешил. - Ты же знаешь...
Но Таня только упрямо качнула головой. Жил я на частной квартире, не очень-то удобно. Хозяйка, крупная, дородная женщина, в первый день встретила меня очень гостеприимно. Ввела в комнату, где главное место занимала громадная кровать с перинами и подушками, облаченными в чистейшие наволочки и простыни. В речи хозяйки то и дело проскальзывали намеки о каких-то особых взаимоотношениях между ней и бывшим квартирантом, но я на них и внимания не обратил, хозяйка замкнулась.
Радушие ее длилось всего два дня. Очень быстро она стала мрачной и резкой. Быстро преобразилась и моя комната. Сразу исчезли простыни и наволочки. Потом перины и подушки. А вскоре и мягкая большая кровать. Ее заменила обычная койка, простеленная несколькими досками, жиденький ватный тюфячок и такая же подушка. Но деваться было некуда, и я терпел. Понятно, что вести Таню к себе не хотелось.
- Скоро брошу! Я сейчас хожу с палкой, потому что ногу оберегаю. Через недельку переломлю палку и закину.
- И к нам обратно?
Я глазами показал на Кашелотова, давая понять, что при нем на эту тему говорить не стоит.
- Ну, давай, выкладывай новости... Оказалось, что в полку теперь командир новый - гвардии подполковник Кузьменко.
- Неплохой мужик!
- Ну и Виниченко был отличный! - горячо вставил я.
- И этот неплохой. Васильев и Баранов теперь командуют дивизионами.
- И правильно!
- Бурундуков о тебе часто вспоминает.
Мы оба залились смехом, усмехнулся и Кашелотов, который о многом уже был наслышан.
А Женя между тем рассказывал.
Сразу же после ликвидации Демьянского плацдарма полк переместился под Старую Руссу и до сих пор действует там. Только что закончились очень тяжелые и безрезультатные бои, оккупантов из Старой Руссы выбить не удалось. Укрыты несколькими накатами бревен и земли, да и бронеколпаков у них немало, огневые точки выдерживают даже тяжелые снаряды. Снова в воздухе много "юнкерсов". Эти пять установок, которые привез Богаченко, пострадали в последних боях от фашистских бомб.
- Как же их побыстрее восстановить? - задал Женя вопрос, который я уже ждал.
Наступило молчание. Желание во что бы то ни стало помочь полку заполнило меня всего. Поскорее вернуть батарейцам, которые сидят сейчас сложа руки, их боевые машины; Женя, конечно, расскажет всем, что я здесь не просто сижу балластом. И если не могу быть сейчас с ними, то хоть такое нужное дело сделаю. Но понимает ли Богаченко, как это трудно? Ведь завод еле тянет спущенный громадный план. Да еще кругом кричат: "Все для наступающих фронтов!" Вот если бы Кашелотов захотел!
- Не знаю, - первым заговорил я и взглянул на Антона Ивановича. - Как, товарищ полковник?
Рассказ Богаченко явно поколебал Кашелотова. Он очень живо слушал и теперь задумался.
- Если бы вы хоть успешно наступали, - протянул он, - тогда было б основание отремонтировать их вне очереди, а так... Впрочем, сходите в цех, поговорите с Юдиным, что он скажет. Может быть, по одной машине как-нибудь пропускать?
Мы вскочили и направились к дверям.
- Если ни о чем не договоритесь, то позвоните, - крикнул нам вслед полковник.
Весть о том, что прибыли на ремонт машины из полка, в котором я воевал, уже облетела цех. В кабинет Юдина набилось немало народу. Кое-кто из рабочих, мастера, служащие нашей военной приемки. Все оживленно расспрашивали Богаченко, какие узлы наиболее пострадали, рассуждали о том, что можно отремонтировать, а что необходимо менять. Один Юдин молчал. Сидя за своим столом, наклонив голову, о чем-то думал.
А у меня кровь прилила к лицу: так волновался. Как уговорить Юдина побыстрее начать ремонт? Его право просто отрезать: не могу и так цех перегружен. И все! Мне пришла мысль сыграть на его самолюбии, как начальника цеха. Если наши установки делали здесь, на заводе, то он может и клюнуть. За честь своей марки он горой стоит. Я спросил об этом Богаченко.
- Кажется, здесь получали, - неуверенно ответил Женя, - или в Москве. Васильев тогда за ними ездил.
- Надо узнать. Если нашего завода, то с ним тогда будет легче разговаривать, - я показал взглядом на Юдина.
- Наши, наши, - неожиданно подсказала сидевшая сзади нас Таня. - Я смотрела. Это было уже легче.
- Машины нашего цеха, Алексей Иванович, - закинул я удочку.
- Нашего? Да? Сам понимаешь, какая у нас перегрузка, - медленно и как бы нехотя ответил Юдин. - Да и многих деталей и узлов, наверное, не наберем. Понадобятся и такие, что только-только на план имеем.
Теперь все замолчали и внимательно слушали.
- Это мы быстро разберемся и составим дефектную ведомость, - заговорила Хавлова. - Главное, сейчас решить - беремся их сразу ремонтировать или нет?
- То-то и оно, что решить... - Юдин все тянул. Вот взглянул на Богаченко. - Да вам ведь и не к спеху. На Северо-Западном без перемен.
И он, как Кашелотов! Я хотел было вскочить и рассказать, какой это трудный фронт, но меня опередил Богаченко.
- Эти машины пострадали в очень тяжелых боях! - взволнованно сказал Женя. - А в ближайшие дни активные боевые действия снова возобновятся.
- Надо бы сходить самим и посмотреть машины, - опять уклончиво проговорил Юдин.
- Я уже все осмотрела и записала, - неожиданно вставила Таня. - У двух машин - заменить направляющие, сменить подъемный механизм у одной... - она перечислила основные дефекты.
А я слушал ее, преисполненный чувством благодарности.
Присутствующие оживились, а Юдин все больше хмурился.
- Ну вот видите, - сказал он сразу после Тани. - Где уж тут быстро сделать.
- А сделать надо! - выкрикнул от дверей кто-то из рабочих.
И сразу все горячо заговорили, что нужно отремонтировать и обязательно побыстрее. И что, смотришь, и там под Старой Руссой, где, как рассказывает лейтенант, очень тяжело, тоже в ближайшее время погонят врага.
- Параллельно с плановыми делать! - весомо выбросил Коробков.
И тут я вдруг подумал, что все так единодушны в своем желании помочь полку еще и потому, что понимают, как я сейчас волнуюсь. Чувство громадной признательности охватило меня целиком. Видимо, это выражалось на моем лице, потому что люди, глядя на меня, улыбались.
Посветлел, наконец, и Юдин.
- А сколько у вас здесь людей? - обратился он к Богаченко.
- Семь. Пять водителей, артмастер и я! - быстро ответил Женя.
- У нас такой порядок, что все, кто привозит на ремонт технику, тоже работают!
- Конечно! - Богаченко вскочил. - Мы готовы! Я сейчас же...
Поднялись и остальные. Юдин еще пытался что-то сказать и только рукой махнул. Эти усталые люди решили: "Сделаем!"
- Пойдем, товарищ лейтенант! - бригадир сварщиков Котов, очень худой, с искривленным подергивающимся лицом потянул Богаченко за рукав.
- Куда? - счастливо улыбаясь, Женя шел за ним.
- Поглядим на месте, что латать будем. Выбрался из-за стола и Юдин. Он подошел ко мне и хлопнул по плечу.
- Видишь, а ты переживал!
...Через десять дней из цеха к заводским воротам выехало пять боевых установок полка. Свежевыкрашенные, они ничем не отличались от новых. Рабочие цеха постарались на славу.
- Спасибо! - твердил Богаченко, пожимая руки рабочим.
- Чего уж там! - сказал за всех Юдин. - Мы сами рады были это сделать. Только фашистов крепче бейте.
- Приезжай скорее! Ждем! - крикнул мне на прощание Богаченко, высунувшись из кабины. Я помахал ему, не в силах вымолвить слова. Уже поднимаясь на второй этаж, я заметил, что опять захромал.
Впервые за военные годы цехком решил устроить в ближайшее воскресенье поход за грибами. Тем более что лес был рядом, обступая завод со всех сторон. Коробков уговорил и меня.
Утром собирались на опушке. Первым, кого я увидел, был Юдин, сидевший на своей "таре" - перевернутом оцинкованном барабане!
- Не вздумайте с ним идти! - зашептал мне Коробков. - Он ходит медленно и по краю, а мы в глубину пойдем.
Подошли и Хавлова с Таней. За ними шли какие-то ребята.
"Без кавалеров никак не может!" - я почувствовал, что досадую, и рассердился на самого себя. Чего я ждал - что она меня пригласит? И тут же разглядел под нотами белый гриб. "Хоть в этом удача". И рванул его вместе с грибницей.
- Подрезать надо, - сказала Таня издалека. Вот ведь какая глазастая. Но от этого замечания я почему-то повеселел.
Мы все дальше углублялись в лес. Из-за вершин уже проглядывало солнце, и березы ярко сверкали белизной. Зайдя в мокрую лощинку, я сразу напал на грибную прорву. Кликнул Алексея Михайловича, и тот сразу оценил находку. Присев на корточки, принялся подряд резать подберезовики и моховики. Здоровенные корзины быстро наполнялись.
- А вас, друзья, далеко слышно! - из кустов вылезли Александра Ивановна Хавлова и Таня. - Ого! Сколько набрали! Мы с вами будем ходить, - твердо решила Хавлова. - И не воображай, пожалуйста, Михалыч.
Так и пошли. Хавлова с Таней поблизости от меня, чуть впереди Коробков. Я обрадовался, что Таня одна, без "эскорта". Время подошло к полудню, когда собрались перекусить. Выбрали место на поляне с маленьким ручейком. Алексей Михайлович с Хавловой уселись готовить, Таня собирала валежник, а меня обязали развести костер.
- Вы наловчились там на фронте, - сказала Александра Ивановна, и я неопределенно качнул головой:
боялся, вдруг не получится, при Тане мне не хотелось попасть впросак. К счастью, Танин валежник был сухой, и огонь сразу запылал. Вскоре был готов и грибной суп.
Все уселись вокруг кастрюльки, а Коробков вдруг извлек из кармана фляжку.
После укоризненных восклицаний, все дружно выпили. Таня, за которой я следил, - интересно было, как она выпьет, - тоже храбро проглотила свою маленькую порцию и, конечно, сморщилась, замахав руками.
"Так я и знал! Это уж у них в крови. А касторку какую-нибудь выпьет и глазом не моргнет!"
После обеда Коробков и Александра Ивановна принялись обсуждать цеховые дела, а мы с Таней повернули к ручью, густо заросшему высоким кустарником и травой, Под ногами шуршали упругие веточки черники, потом мы вдруг попали в густой непроходимый малинник, смешанный с могучими стеблями крапивы. Я выбрал место, где крапива была пореже, перескочил через ручей и протянул руку Тане. Она легко перепрыгнула, руки не отняла, и дальше мы уже шли рядом, точно по парку гуляли.
Сердце гулко стучало, я старался себя успокоить, и не мог. Как она ко мне относится? Почему всегда немногословна? Почему не принимает моих шуток? Продолговатые, восточного разреза глаза ее были опущены, чуть вздрагивали длинные ресницы... А почему бы нам не подружиться по-настоящему? Помнится, Федотов рассказывал, что девушку нужно целовать с первого свидания, а то больше и не пойдет... Меня даже бросило в жар, руки вспотели. Я осторожно взглянул на Таню, и она отвернула голову, щеки залила краска. Не знаю, как я решился, но только взял Таню за другую руку и притянул к себе...
Таня в своем стареньком ситцевом платьице и такой же косынке, в потертой коричневой лыжной курточке стала для меня самой дорогой. Но слова вдруг пропали, и я рад был, что она заговорила, выручая меня.
- А ты знаешь, я в первый раз в жизни в лесу. - Таня слабо улыбнулась. - У нас в Донбассе не только что берез, вообще никакого леса.
Я горячо подтвердил. Можно было бы, конечно, рассказать Тане о лесах и рощах, сосновых, дубовых и даже ореховых, которые успел повидать. И как мы их жгли залпами, уничтожая захватчиков. Но отчего-то промолчал. Легко мне было, хорошо, в душе все пело, словно в такт птичьим голосам, раздававшимся вокруг.
- А-у-у, - позвала издалека Хавлова.
- Александра Ивановна сразу обо всем догадается. да и Коробков. Он хитрый... - Лицо у Тани по-прежнему было пунцовым.
- Ну и пусть! А ты что, боишься?
- Боюсь...
Хавлова и Коробков ничего не заметили, а может быть, только сделали вид.
Полная моя корзина, казалось, не имеет веса. Я сделал шаг к Таниной, но она поспешно ее подхватила. И мы зашагали назад, к опушке. Таня шла впереди, легкая, стройная. А я с замиранием думал, что вот теперь и у меня есть любимая девушка, родная душа. Уеду на фронт, будет меня ждать, писать письма. Я старался касаться тех берез, мимо которых проходила Таня. Потом незаметно потянул ее за руку, и она послушно отстала.
- Что сегодня вечером делать будешь?
- Спать, - улыбнулась Таня. - Во-первых, мы сильно устали, а во-вторых, надо мысли привести в порядок. У меня прямо голова кругом.
- Может, в кино сходим?
- Какое еще кино?!
- А просто так - по улице.
- Никуда! - отрезала Таня. Она взглянула на меня и вдруг сказала жалобно. - Слушай, давай вести себя так, как будто ничего не было.
- Как ничего?! - Я был так поражен, что не знал. что ей и ответить. - Ведь ходила же ты в кино и с другими ребятами!
- Это совсем другое...
На опушке расстались. Я отправился к себе, в один из частных домов на окраине города, где снимал комнату.
В долгие зимние вечера под Демьянском ребята много говорили о своих будущих суженых. Мечтали о писаных красавицах, которые их встретят, когда они с победой вернутся домой. Я представлял свою невесту непременно высокой, обязательно спортсменкой. Если и не волейболистка, так пловчиха. И конечно блондинка. На худой конец, крашенная перекисью - это было модно.
А все получилось иначе. Ростом Таня невелика. И черная. Спортом никогда не занималась, только в школе чуть-чуть.
Но все равно. Трофейное круглое металлическое зеркальце, валявшееся у меня где попало, прочно перекочевало в карман гимнастерки.
На следующее утро я сидел в кабинете. Все мысли были, конечно, с Таней. "Звякнуть в цех или нет?" - вертелось у меня в голове.
Пришел Кашелотов. Он был в хорошем настроении, и я попробовал расспросить его о первых боевых машинах.
- Товарищ полковник, а разве сначала установки имели панораму?
- Да, только ее сразу заменили на теперешний прицел.
- А почему? Ведь у нас в училище из-за этого целый сыр-бор разгорелся. Все старые артиллеристы были поражены - артиллерия и вдруг без стволов! Да и прицел этот даже нам, курсантам, казался пустячным.
- А-а!.. Да, это был курьезный случай! Не только там ваши в училище протестовали, да потом все-таки разобрались.
Кашелотов замолчал, но, встретив мой просительный взгляд, усмехнулся.
- Ну, для чего боевой машине панорама, если ее единственное назначение стрельба с закрытых позиций. Конечно, не нужна! Да и сложна она в изготовлении, а время военное... Также и со стволами...
"С панорамой, мне, пожалуй, все ясно. Ну, ну!.. Что же со стволами?" мысленно подгонял я Антона Ивановича.
- Реактивный снаряд - это особый снаряд! Большое достижение нашей науки. А теория разработана самим Циолковским. Ну зачем такому снаряду ствол? Он сходит с направляющей так же точно, как и обычный снаряд вылетает из пушки. А необходимую скорость он набирает сам. Реактивная часть - это же двигатель, который несет снаряд, куда надо...
Особый снаряд!.. Двигатель!.. Я ведь не так понимал. Да и не только я, а и все мы в училище и в полку. Считали, что реактивный снаряд, воспламеняясь, слетает с направляющей за счет мгновенного толчка, а, оказывается, он еще долго разгоняется в полете. Здесь же громадная разница! Артиллерийский снаряд - это, по сути дела, болванка, которую силой пороховых газов надо бросить посильнее, чтобы пролетела подальше. Для этого и нужен длинный мощный ствол. А реактивному снаряду мощный ствол не нужен, потому что он сам набирает скорость.
Мне хотелось еще задать целый ряд вопросов Кашелотову, но весь вид полковника говорил, что ему надоело разъяснять мне эти истины.
- Расскажи-ка лучше, как у вас в училище осуществлялся переход со ствольных систем? Наверное, ваши старые ортодоксы с трудом поддавались? вдруг спросил полковник.
Вспомнив нашего училищного артиллериста, я заулыбался и принялся рассказывать о нем Кашелотову. Он тоже весело смеялся.
- А знаешь, - Антон Иванович сокрушенно покачал головой. - Я ведь, когда сюда с пушечного завода пришел, тоже растерялся: как принимать?! У орудий все подогнано, прошлифовано, микроны считаешь, а тут все классы точности гораздо ниже, а некоторые размеры Коробков чуть ли не школьной линейкой проверяет... Да... Можно сказать, что гвардейские минометы своими первыми же залпами смели много прочнейших убеждений и традиций! - он задумался.
Я торопливо шагал к цеху. "А вдруг она снова повторит то, что сказала в лесу: "Вести себя так, как будто ничего и не было", - думал я, все прибавляя шагу.
"Здесь!" - мои глаза сразу отыскали на участке Таню. Она что-то рассматривала в ящике с комплектующими деталями. Наверное, она заметила, как я вошел, но усердно продолжала рыться в деталях. "Так и есть - не хочет замечать!" - испуганно подумал я и замедлил шаги. Мы смущенно поздоровались.
- Вот проверяю, - сказала Таня.
Я тоже деловито склонился над ящиком:
- Мы сегодня идем в ДК на "Леди Гамильтон".
- Кто это "мы"?
- Ты и я. Кто же еще? Вот, - я вытащил из кармана гимнастерки два маленьких синеньких билетика.
- Ой! Да там же заводских полно будет.
- Ну и что же?
- Нет! Так демонстративно я не хочу. И так все лицо горит! - Таня быстро опустила руки с билетами в ящик, оторвала там один, а второй сунула мне обратно: - Давай прямо в зале встретимся, а сейчас проходи куда-нибудь. Скажут: чего встали оба над ящиком? Брак, что ли, какой нашли. Ну, иди!
Я засмеялся и отошел.
В клубе, заняв место, я подумал: как там Таня? Наверное, подойдет после третьего звонка и сделает удивленное лицо: "Ах, какая встреча!"
Но Таня просто подошла и села рядом, а когда погас свет и я взял ее за руку, она слегка пожала мне пальцы.
Фильм был английский, о любви знаменитого флотоводца. Один раз я даже смахнул слезу. Таня тоже.
После сеанса мы не спеша пошли по улице, потом сели на скамейке у чужих ворот.
- Слушай, - тихо сказала Таня. - Как ты думаешь, у нас это случайно произошло? Вот встретились в лесу, и все сразу началось? - Видно, это ее тревожило.
- Нет, конечно! - Я был убежден, что Таня мне нравилась давно, только я об этом серьезно не думал, может быть, боялся, что не нравлюсь ей.
- Думаешь, я не знаю, как ты требовал, чтобы меня мастером назначили? А потом, когда в цех приходил, все время вокруг меня крутился. И пыжился.
- Ничего я не крутился! - Слово "пыжился" мне вообще не понравилось.
- Вот, - торжествуя, сказала Таня. - Все это получилось у нас закономерно. Так и должно было быть! Я не спорил, только молча привлек к себе Таню. Так мы сидели, не замечая времени. Где-то шла война, рядом напряженно трудились люди, а мы ни о чем этом и не думали.
- Я маму только целовала, - доказывала мне Таня. Так, наверное, говорят все девушки.
- Ты что улыбаешься?
- Ничего. Все хорошо, Таня. Расстались мы только утром.
В начале декабря Кашелотов срочно вызвал меня из цеха.
- Вот какое дело, - как всегда с места в карьер начал он. - Оказывается, та история с узлами не закончилась. Вот письмо из Забайкалья, на трех установках полетели корпуса узлов. Придется срочно ехать и обследовать все имеющиеся там машины. Кажется, у них всего два полка.
- Ума не приложу, как это они могли проскочить? - сказал вошедший Юдин, Ту партию мы всю возвратили.
- Надо попутным транспортом отгрузить туда три узла. - Кашелотов зло посмотрел на расстроенное лицо Юдина. - А что, если бы они попали на фронт?
Почти месяц длилась моя поездка, и вот дальневосточный скорый приближался к Москве. Я выполнил задание. Неисправных узлов больше не оказалось. Эти три негодных завод, очевидно, случайно присоединил к другой партии. И хотя командировка была тяжелой, я доволен, так как узнал кое-что интересное. Оказывается, в этом округе на учебных полигонах стреляли только одиночными выстрелами.
- Снарядов не дают! - пожаловались мне офицеры гвардейского минометного полка. - Война!..
Но меня-то как раз и интересовали их результаты.
- А что?.. Проводим пристрелку... Конечно, рассеивание чуть побольше, чем у гаубиц, но вполне возможно пристрелять любую цель. Установка?.. Да смещается после каждого выстрела. Нужно обязательно корректировать - так мне ответили на мои вопросы.
Теперь мне все совсем стало ясно. То, что не сумели отработать в училище в трудные первые военные дни, и то, что некогда было проверить на фронте, сделали наши товарищи в тылу, а мне только оставалось рассказать обо всем в полку. Только одно еще было не ясно:
можно ли стрелять прямой наводкой?.. И это нужно было проверить.
А скорый между тем приближался к родным местам.
Я вез Тане сибирские гостинцы - три малюсеньких, еще никогда не виданных рябчика, пару омулей и горшочек соленых груздей. В Барабинске удалось сторговать небольшой пуховый платок. Вот уж она обрадуется!
Соседи по купе увязывали громадные баулы и чемоданы, а я уже стоял в тамбуре. "Приедет Таня? Телеграмму я дал, но путь до станции неблизкий, да и в цехе наверняка авралят".
Поезд медленно прошел вдоль перрона и разом замер. Я тщетно вглядывался в лица встречающих... Радостное личико Тани показалось из-за ларька. Вот ведь какая - пряталась. Мы бросились навстречу друг другу.
- Думал, не придешь. Далеко. Конец года. План...
- Выполнили! - Таня радостно смеется. - Еще к утру. Юдин многих отпустил и сам ушел. Мы вместе выходили, и я прямо на поезд.
- Я тут привез... - я потряс мешком и рассказал Тане о рябчиках.
Таня всплеснула руками:
- Ешь ананасы, рябчики жуй!.. Попробуем!
Домой ехали пригородным. Таня ни на минуту не умолкала, рассказывала заводские новости.
Завод должен получить переходящее Красное знамя Комитета Обороны... У Коробкова сына вторым орденом наградили и звание капитана присвоили. Старик радуется, ходит и всем письмо показывает.
Внезапно она замолчала. В вагоне никого не было. Вся вспыхнув, она сделала мне знак придвинуться поближе.
- Я весь месяц думала... В общем, я хотела тебе сказать...
Теперь щеки ее пылали огнем. Я все уже понял и боялся пошевелиться.
- Я тоже... давно хотел сказать...
- Но не говорил же!
- Стеснялся... - и торопливо добавил: - Хорошо мне будет на фронте. Думать о тебе, письма получать... Таня, словно не поняв, растерянно взглянула:
- Кто тебя отпустит: ты же тяжелораненый?
- Был. А теперь совсем здоров! - Я весело подергал ногой. - Видишь!
- Но все говорят, что тебе нельзя воевать больше.
- Пока война, Таня, мое место только там! Вот подожду еще немного и подам рапорт. А на медкомиссию постараюсь и не ходить.
Голос Тани задрожал.
- Узнает Кашелотов, он тебе пропишет фронт!
- Не узнает. Я ему скажу в последний момент.
- Я сама ему скажу! - Таня заплакала. Я совсем не ожидал, что Таня так воспримет. И, ожидая, пока она успокоится, я, наверное, впервые за всю войну задумался о нашей судьбе, судьбе людей, на долю которых выпали такие испытания. А уже стольких она унесла. Родителей Тани, Мишку Будкина, Прудникова, Сорокина и многих, многих других... Что же делать? Остаться с Таней, работать на заводе и ждать конца войны?
Однажды утром, придя в кабинет, я увидел на столе письмо. Знакомый размашистый почерк. Комаров!
"...Надеюсь на очень скорую встречу, - писал Иван, - и думаю, что ты меня понимаешь? Во всяком случае, нам эти места порядком надоели".
Я все понял, и сердце мое горячо забилось: полк в ближайшее время прибывает в Москву на доукомплектование - это была главная новость. Значит, надо что-то предпринимать. Другого такого случая могло и не быть. Только бы пройти медкомиссию. А что, если...
На медосмотры положено являться в трусах. Я это знал. "Черта с два! Только в кальсонах!" - Я твердо решил попытаться скрыть свое ранение.
Рентгенолога, ушника, терапевта, глазника и других врачей я обошел очень быстро. Женщина-ушник так громко шептала цифры, что я все прекрасно слышал, несмотря на контузию. Оставался хирург.
- Вот он - самый страшный для меня кабинет! - Я невольно замер у двери. "Говорить о ранении или нет? Нет!" Я вошел в кабинет хирурга.
Просматривая записи в моей медицинской карточке, хирург, усталый немолодой врач, спросил:
- Ранения есть?
- Легкая контузия. Ухо... Хирург взглянул в карточку.
- У ушника вы не жаловались.
- Да и нет ничего.
- Снимите кальсоны.
Повернувшись к врачу спиной, дрожащей рукой я отстегнул пуговицу.
- Одевайтесь...
Мельком я заметил в центре раны аккуратный кружочек крови. Меня била нервная дрожь, пока я одевался.
"А ведь с Таней я поступил нехорошо, жестоко! Встречались, полюбили друг друга, а теперь уезжаю". Я сидел в кабинете, дожидаясь Кашелотова, и думал, как объявлю Тане о своем скором отъезде. Как объясню, что это у меня не мальчишество, а просто выполняю свой долг. Ведь я же с момента ранения дни и часы считал...
- Годен! - радостно выпалил я, как только Кашелотов вошел в кабинет.
- Правда? - Антон Иванович недоверчиво посмотрел на меня.
Я утвердительно кивнул головой.
- Если годен и рвешься на фронт, удерживать не имею права. Даже могу помочь, если какие препятствия возникнут.
Дверь отворилась и в кабинет влетела Таня. Она сдержанно кивнула Кашелотову и стремительно прошла к моему столу.
- Весь завод говорит, что ты уезжаешь, а я ничего не знаю!
Кашелотов засмеялся и встал, направляясь к дверям:
- Давай, давай его, Таня! Я оправдывался:
- Ты же вчера на комсомольском собрании была до ночи. Я ждал тебя, ждал...
- Когда ты едешь?
- Вот раззвонили! Ты же знаешь, что нескоро. Когда прибудет полк...
Вечером мы вместе вышли из цеха.
- Мы идем сегодня к тебе! - объявила Таня.
- Ко мне? - Я совсем опешил. - Ты же знаешь...
Но Таня только упрямо качнула головой. Жил я на частной квартире, не очень-то удобно. Хозяйка, крупная, дородная женщина, в первый день встретила меня очень гостеприимно. Ввела в комнату, где главное место занимала громадная кровать с перинами и подушками, облаченными в чистейшие наволочки и простыни. В речи хозяйки то и дело проскальзывали намеки о каких-то особых взаимоотношениях между ней и бывшим квартирантом, но я на них и внимания не обратил, хозяйка замкнулась.
Радушие ее длилось всего два дня. Очень быстро она стала мрачной и резкой. Быстро преобразилась и моя комната. Сразу исчезли простыни и наволочки. Потом перины и подушки. А вскоре и мягкая большая кровать. Ее заменила обычная койка, простеленная несколькими досками, жиденький ватный тюфячок и такая же подушка. Но деваться было некуда, и я терпел. Понятно, что вести Таню к себе не хотелось.