Страница:
— Приветствую вас, досточтимый господин Шико. Примите мои комплименты. Представление получилось блистательным.
Шико повернулся к женщине. Как и все присутствующие, она была в маске, но рыжие волосы предательски торчали из-под полупрозрачной накидки.
— Благодарю вас. — Он понизил голос. — Почему она танцует индийский танец?
Женщина посмотрела на Генриетту и смерила ее оценивающим взглядом.
— Должна признать, что было бы жаль прятать такую прелесть под персидским костюмом.
Шико снова внимательно посмотрел на Генриетту. Девушка почувствовала его взгляд и, смеясь, обернулась к нему. Темно-синие полосы шелка немного разошлись и обнажили красивые груди.
— Это вы придумали для нее такую роль?
— Честно говоря, я обсудила этот вопрос с господином Бассомпьером. Но могу по секрету сообщить вам, что таково было желание короля — поручить ей танцевать в индийской группе. Ничего больше не говорите. Его Величество видел балет еще осенью и прекрасно знает, каков индийский костюм. Должна сказать, что могу лишь поздравить короля с его выбором. В действительности индианки малы и безобразны, кроме того, у них плоские носы. Я видела их в Марселе. Но скажите мне, милый Шико, как обстоят дела с нашей маленькой затеей?
Шико бросил последний взгляд на Генриетту и молча пожал плечами. Если такова воля Его Величества, то с этим ничего не поделаешь.
— Все будет так, как мы с вами договаривались. Картины уже упакованы и стоят на галерее.
Мари Эрман удовлетворенно кивнула.
— Герцогиня просила меня еще раз поблагодарить вас за вашу любезность. Я уверена, что вы хорошо справитесь с данным ею поручением. А теперь прошу великодушно простить меня, я не могу пропустить начало балета.
Он поклонился, глядя, как она возвращается в бальный зал. Того, что она, пересекши зал, поднялась по лестнице в галерею, Шико не заметил.
Когда перед следующим представлением в зале еще раз погасили свет, была уже полночь. С верхней рампы опустили полотно и превратили сцену в широкое волнующееся море. Полотно угрожающе раскачивалось. Были слышны раскаты грома. Зал осветился вспышкой молнии. Не успел рассеяться дым от шутовского взрыва, как на полу зала появился корабль. С трудом он прокладывал свой путь по нанесенной на полу карте мира. Шестеро гребцов без устали били большими веслами об пол. На мостике, держась за поручни, стоял командир, пристально вглядываясь в морские просторы. Внезапно рокот стих, и зал наполнился теплым мягким светом. Полотно с изображением моря подняли вверх, и тут же зазвучала турецкая музыка. Капитан и экипаж удивленно терли глаза, с восхищением взирая на турецких танцоров, которые в знак дружеского приветствия исполняли на сцене красивый танец. Снова появилось бурное море, и судно взяло курс к берегам Персии. Корабль счастливо пережил шторм, прозвучал заключительный оглушающий аккорд барабанов и литавр, и повторилась прежняя сцена — персидские танцовщики и танцовщицы, демонстрируя любовный пыл, приветствовали корабль на своем берегу. Такой же спектакль повторился и в третий раз. Снова с рампы спустилось море, снова разразился шторм, и снова храбрый экипаж устоял и победил стихию. Сокровища были сохранены. Корабль наконец достиг индийского континента. Исчезновение морского пейзажа сопровождалось звуками диковинной и странной музыки. Место персидских берегов занял ландшафт с индийским храмом. Вокруг храма стояли изображения тигров и львов. Сверху на сцену падали цветы. Матросы и капитан, пораженные этим видом, восхищенно смотрели данное им представление.
На сцену буквально ворвались шестеро танцоров и исполнили головокружительный и умопомрачительный танец с мечами. После танца они выстроились в два ряда по трое, подняв мечи над головой, и появились танцовщицы. Первая уселась под шатром, образованным мечами, и опустила руки вниз, вторая встала за ее спиной, а когда еще четыре танцовщицы заняли свои места, то изумленная публика вдруг увидела один женский силуэт с шестью парами рук, исходящих из красивого тела. Публика разразилась аплодисментами. Танцовщики отступили в сторону, освободив сцену для танцовщиц. Женщины встали тесно друг к другу, прижав на этот раз руки к телу, и их головы, как свободно подвешенные к плечам шары, свободно и синхронно вращались в разные стороны. Потом танцовщицы быстро спустились в зал и приблизились к кораблю. Они полукругом выстроились вокруг судна, а потом каждая танцовщица взбегала на палубу, исполняла танец, сопровождаемый вызывающими движениями бедер, и возвращалась в круг. Потом девушки повернулись и повторили представление уже перед столом короля.
От Шико не ускользнуло, какое впечатление произвела на короля юная д'Антраг. Даже когда другие танцовщицы подходили к столу, чтобы гибкими движениями бедер показать королю и герцогине тайны любовного искусства далекой Индии, Генрих, казалось, видел только одну танцовщицу. Когда она наконец вышла из ряда подруг и ее воздушный силуэт под звуки странной музыки приблизился к королю, то создалось впечатление, будто на короткое время все в зале, кроме них двоих, словно окаменели. Сотни глаз впились в прекрасную девушку. Она встала напротив короля, откинула назад голову, раскинула руки и, подняв одну ногу, обхватила обеими руками ступню и поставила ее себе на затылок. Потом, оставшись в такой позе, она начала легко вращаться вокруг своей оси, стоя на одной ноге. Шико судорожно глотнул воздух, но не смог оторвать взгляд от дразнящих воображение движений танцовщицы. При этих акробатических движениях груди полностью обнажились, а между свободно расположенными полосами шелка была отчетливо видна теплая, мягкая и грациозно напряженная спина.
— Voilà, une autre putaine pour le Roi [12], — шепнул кто-то.
Шико обернулся, но увидел лишь ряд застывших масок и темных глазниц, направленных на танцующую девушку.
Генриетта д'Антраг закончила танец и скользнула в ряд индианок. Группа вернулась на сцену. Снова опустилось полотно с изображением моря, и снова экипаж корабля вместе со зрителями пытался ухватить прощальным взглядом уплывающий в никуда под звуки медленной музыки волшебный пейзаж. Однако прекрасное представление подошло к концу. Начали стихать шумы моря и ветра, и сцена погрузилась в темноту.
Аплодисменты не заставили себя ждать. Актерам снова и снова пришлось выходить на авансцену и раскланиваться. Шико вызвали на сцену и наградили бурными хлопками. Рукоплескания стихли только после того, как снова зазвучала музыка, и публика сама начала танцевать.
Прошел еще целый час, прежде чем Шико подал слугам знак внести с галереи картины. Праздник был в самом разгаре. Король и герцогиня, разгоряченные танцем, отдыхали в широком кресле. Любопытные взгляды провожали семерых слуг, сошедших с галереи. Каждый нес упакованную в чехол картину. Гости обступили их, оставив узкий проход для этого своеобразного шествия. Еще двое слуг внесли в зал деревянную подставку. Когда странные предметы были поставлены перед сценой, над собранием воцарилась напряженная тишина. Король удивленно посмотрел на семь полотняных мешков и вопросительно взглянул на герцогиню. Та, однако, поощрительно кивнула Шико и в ожидании начала откинулась на спинку кресла.
Шут взял лютню, подошел к королевской паре и низко поклонился. Последние гости, испытывавшие недоумение по поводу непонятных действий, заняли свои места и молча уставились на происходящее. Шико отступил на середину зала, снова поклонился, на этот раз публике, ударил по струнам и запел.
Никто не мог точно вспомнить подробности того, что разыгралось потом. Потрясение от неожиданного события произвело на публику такое сильное впечатление, что всякое воспоминание о предшествовавших минутах изгладилось из памяти присутствующих. Большинство людей устали за первые часы праздника настолько, что слушали пение Шико вполуха и обращали весьма малое внимание на картины, которые открывались после каждого нового куплета. Все свидетели сходятся только в одном: в какой-то момент представления герцогиня вдруг испустила пронзительный крик и порывисто вскочила с места. От этого крика шут подавился собственным голосом и замолчал на полуслове. Король тоже встал и с ненавистью вперил взор в Шико. Тот ничего не понял и начал озираться, стараясь осознать, что в его поведении вызвало столь сильный гнев короля и герцогини. Потом по толпе гостей прокатился вспухающий ропот, и Шико показалось, что его сердце сейчас перестанет биться — взгляд его упал на только что извлеченную из чехла седьмую картину. Как это могло случиться? Откуда появилась эта непристойная мазня? Он снова повернулся, приблизился на несколько шагов к королю, извиняющимся жестом развел в стороны руки. Однако король уже не смотрел на своего шута. Он склонился к герцогине, которая с застывшим лицом съежилась в огромном кресле. Слуги уже спешили спрятать скандальное полотно в чехол и вынести его из зала. Король выпрямился. В зале мгновенно наступила мертвая тишина.
И тут произошло нечто невообразимое. Наварра засмеялся. Громко и заразительно смеясь, он взял герцогиню за руку, подождал, пока она поднимется на ноги, а потом снял со своей руки кольцо и надел его на безымянный палец левой руки Габриэль д'Эстре.
Все следующие дни в Париже не было ни одного человека, который не узнал бы об этой новости, для чего стоило лишь покинуть дом. Король женится после Белого воскресенья. Королевой станет Габриэль д'Эстре. Итак, в первое воскресенье после Пасхи…
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Шико повернулся к женщине. Как и все присутствующие, она была в маске, но рыжие волосы предательски торчали из-под полупрозрачной накидки.
— Благодарю вас. — Он понизил голос. — Почему она танцует индийский танец?
Женщина посмотрела на Генриетту и смерила ее оценивающим взглядом.
— Должна признать, что было бы жаль прятать такую прелесть под персидским костюмом.
Шико снова внимательно посмотрел на Генриетту. Девушка почувствовала его взгляд и, смеясь, обернулась к нему. Темно-синие полосы шелка немного разошлись и обнажили красивые груди.
— Это вы придумали для нее такую роль?
— Честно говоря, я обсудила этот вопрос с господином Бассомпьером. Но могу по секрету сообщить вам, что таково было желание короля — поручить ей танцевать в индийской группе. Ничего больше не говорите. Его Величество видел балет еще осенью и прекрасно знает, каков индийский костюм. Должна сказать, что могу лишь поздравить короля с его выбором. В действительности индианки малы и безобразны, кроме того, у них плоские носы. Я видела их в Марселе. Но скажите мне, милый Шико, как обстоят дела с нашей маленькой затеей?
Шико бросил последний взгляд на Генриетту и молча пожал плечами. Если такова воля Его Величества, то с этим ничего не поделаешь.
— Все будет так, как мы с вами договаривались. Картины уже упакованы и стоят на галерее.
Мари Эрман удовлетворенно кивнула.
— Герцогиня просила меня еще раз поблагодарить вас за вашу любезность. Я уверена, что вы хорошо справитесь с данным ею поручением. А теперь прошу великодушно простить меня, я не могу пропустить начало балета.
Он поклонился, глядя, как она возвращается в бальный зал. Того, что она, пересекши зал, поднялась по лестнице в галерею, Шико не заметил.
Когда перед следующим представлением в зале еще раз погасили свет, была уже полночь. С верхней рампы опустили полотно и превратили сцену в широкое волнующееся море. Полотно угрожающе раскачивалось. Были слышны раскаты грома. Зал осветился вспышкой молнии. Не успел рассеяться дым от шутовского взрыва, как на полу зала появился корабль. С трудом он прокладывал свой путь по нанесенной на полу карте мира. Шестеро гребцов без устали били большими веслами об пол. На мостике, держась за поручни, стоял командир, пристально вглядываясь в морские просторы. Внезапно рокот стих, и зал наполнился теплым мягким светом. Полотно с изображением моря подняли вверх, и тут же зазвучала турецкая музыка. Капитан и экипаж удивленно терли глаза, с восхищением взирая на турецких танцоров, которые в знак дружеского приветствия исполняли на сцене красивый танец. Снова появилось бурное море, и судно взяло курс к берегам Персии. Корабль счастливо пережил шторм, прозвучал заключительный оглушающий аккорд барабанов и литавр, и повторилась прежняя сцена — персидские танцовщики и танцовщицы, демонстрируя любовный пыл, приветствовали корабль на своем берегу. Такой же спектакль повторился и в третий раз. Снова с рампы спустилось море, снова разразился шторм, и снова храбрый экипаж устоял и победил стихию. Сокровища были сохранены. Корабль наконец достиг индийского континента. Исчезновение морского пейзажа сопровождалось звуками диковинной и странной музыки. Место персидских берегов занял ландшафт с индийским храмом. Вокруг храма стояли изображения тигров и львов. Сверху на сцену падали цветы. Матросы и капитан, пораженные этим видом, восхищенно смотрели данное им представление.
На сцену буквально ворвались шестеро танцоров и исполнили головокружительный и умопомрачительный танец с мечами. После танца они выстроились в два ряда по трое, подняв мечи над головой, и появились танцовщицы. Первая уселась под шатром, образованным мечами, и опустила руки вниз, вторая встала за ее спиной, а когда еще четыре танцовщицы заняли свои места, то изумленная публика вдруг увидела один женский силуэт с шестью парами рук, исходящих из красивого тела. Публика разразилась аплодисментами. Танцовщики отступили в сторону, освободив сцену для танцовщиц. Женщины встали тесно друг к другу, прижав на этот раз руки к телу, и их головы, как свободно подвешенные к плечам шары, свободно и синхронно вращались в разные стороны. Потом танцовщицы быстро спустились в зал и приблизились к кораблю. Они полукругом выстроились вокруг судна, а потом каждая танцовщица взбегала на палубу, исполняла танец, сопровождаемый вызывающими движениями бедер, и возвращалась в круг. Потом девушки повернулись и повторили представление уже перед столом короля.
От Шико не ускользнуло, какое впечатление произвела на короля юная д'Антраг. Даже когда другие танцовщицы подходили к столу, чтобы гибкими движениями бедер показать королю и герцогине тайны любовного искусства далекой Индии, Генрих, казалось, видел только одну танцовщицу. Когда она наконец вышла из ряда подруг и ее воздушный силуэт под звуки странной музыки приблизился к королю, то создалось впечатление, будто на короткое время все в зале, кроме них двоих, словно окаменели. Сотни глаз впились в прекрасную девушку. Она встала напротив короля, откинула назад голову, раскинула руки и, подняв одну ногу, обхватила обеими руками ступню и поставила ее себе на затылок. Потом, оставшись в такой позе, она начала легко вращаться вокруг своей оси, стоя на одной ноге. Шико судорожно глотнул воздух, но не смог оторвать взгляд от дразнящих воображение движений танцовщицы. При этих акробатических движениях груди полностью обнажились, а между свободно расположенными полосами шелка была отчетливо видна теплая, мягкая и грациозно напряженная спина.
— Voilà, une autre putaine pour le Roi [12], — шепнул кто-то.
Шико обернулся, но увидел лишь ряд застывших масок и темных глазниц, направленных на танцующую девушку.
Генриетта д'Антраг закончила танец и скользнула в ряд индианок. Группа вернулась на сцену. Снова опустилось полотно с изображением моря, и снова экипаж корабля вместе со зрителями пытался ухватить прощальным взглядом уплывающий в никуда под звуки медленной музыки волшебный пейзаж. Однако прекрасное представление подошло к концу. Начали стихать шумы моря и ветра, и сцена погрузилась в темноту.
Аплодисменты не заставили себя ждать. Актерам снова и снова пришлось выходить на авансцену и раскланиваться. Шико вызвали на сцену и наградили бурными хлопками. Рукоплескания стихли только после того, как снова зазвучала музыка, и публика сама начала танцевать.
Прошел еще целый час, прежде чем Шико подал слугам знак внести с галереи картины. Праздник был в самом разгаре. Король и герцогиня, разгоряченные танцем, отдыхали в широком кресле. Любопытные взгляды провожали семерых слуг, сошедших с галереи. Каждый нес упакованную в чехол картину. Гости обступили их, оставив узкий проход для этого своеобразного шествия. Еще двое слуг внесли в зал деревянную подставку. Когда странные предметы были поставлены перед сценой, над собранием воцарилась напряженная тишина. Король удивленно посмотрел на семь полотняных мешков и вопросительно взглянул на герцогиню. Та, однако, поощрительно кивнула Шико и в ожидании начала откинулась на спинку кресла.
Шут взял лютню, подошел к королевской паре и низко поклонился. Последние гости, испытывавшие недоумение по поводу непонятных действий, заняли свои места и молча уставились на происходящее. Шико отступил на середину зала, снова поклонился, на этот раз публике, ударил по струнам и запел.
Никто не мог точно вспомнить подробности того, что разыгралось потом. Потрясение от неожиданного события произвело на публику такое сильное впечатление, что всякое воспоминание о предшествовавших минутах изгладилось из памяти присутствующих. Большинство людей устали за первые часы праздника настолько, что слушали пение Шико вполуха и обращали весьма малое внимание на картины, которые открывались после каждого нового куплета. Все свидетели сходятся только в одном: в какой-то момент представления герцогиня вдруг испустила пронзительный крик и порывисто вскочила с места. От этого крика шут подавился собственным голосом и замолчал на полуслове. Король тоже встал и с ненавистью вперил взор в Шико. Тот ничего не понял и начал озираться, стараясь осознать, что в его поведении вызвало столь сильный гнев короля и герцогини. Потом по толпе гостей прокатился вспухающий ропот, и Шико показалось, что его сердце сейчас перестанет биться — взгляд его упал на только что извлеченную из чехла седьмую картину. Как это могло случиться? Откуда появилась эта непристойная мазня? Он снова повернулся, приблизился на несколько шагов к королю, извиняющимся жестом развел в стороны руки. Однако король уже не смотрел на своего шута. Он склонился к герцогине, которая с застывшим лицом съежилась в огромном кресле. Слуги уже спешили спрятать скандальное полотно в чехол и вынести его из зала. Король выпрямился. В зале мгновенно наступила мертвая тишина.
И тут произошло нечто невообразимое. Наварра засмеялся. Громко и заразительно смеясь, он взял герцогиню за руку, подождал, пока она поднимется на ноги, а потом снял со своей руки кольцо и надел его на безымянный палец левой руки Габриэль д'Эстре.
Все следующие дни в Париже не было ни одного человека, который не узнал бы об этой новости, для чего стоило лишь покинуть дом. Король женится после Белого воскресенья. Королевой станет Габриэль д'Эстре. Итак, в первое воскресенье после Пасхи…
ВОСЕМНАДЦАТЬ
ВИНЬЯК
Виньяк добрался до Вильжюифа в четверг вечером. Вандервельде, фламандец, у которого он работал в прошлом году, был весьма удивлен, но не менее того и обрадован тем, что столь одаренный живописец снова оказался в его доме. Виньяк объяснил ему, что решил не испытывать судьбу в Париже и хочет после Пасхи снова отправиться на юг. Они быстро договорились, и Виньяк обещал с пользой для мастерской провести в ней оставшиеся до отъезда дни. Больше они ни о чем не говорили.
Виньяк занял комнату на чердаке и остаток вечера провел в полном одиночестве. Те немногие вещи, которые он успел захватить с улицы Двух Ворот, лежали на заменявшем кровать соломенном тюфяке. С нижнего этажа доносился шум, производимый многочисленным — в двенадцать душ — семейством фламандца.
Виньяк попытался привести в порядок свои мысли. Теперь он больше ничего не боялся. Здесь его никто не станет искать. Через несколько недель он уедет на юг, и в Париже никто и никогда больше о нем не услышит. Но до Пасхи надо остаться в городе и понаблюдать. Правильно ли он повел себя в предыдущую ночь? Не надо ли было связать пришельца и заставить его говорить? Что подумает Люссак? Возможно, он вернулся, застал в доме чужака, а теперь ему приходится отвечать за последствия неверных действий Виньяка.
Он достал из сумки наброски, разложил их на тюфяке и принялся внимательно рассматривать. Может быть, в них заключена разгадка. Какое тайное обручение разыгрывают дамы в ванне? Почему герцогиня захотела, чтобы ее представили именно в таком виде? Или он допустил какую-то ошибку? Не подвела ли его память? Нет, это было невозможно. Именно такую сцену, какую он изобразил на полотне, разыгрывали две дамы в тот осенний вечер в доме герцогини. Справа Габриэль большим и указательным пальцем собирает в складку покрывало, наброшенное на ванну; слева на краю ванны сидит неизвестная дама и подставляет Габриэль левую руку для того, чтобы герцогиня надела на нее кольцо. Но кто эта вторая дама? Виньяк закрыл глаза и попытался вспомнить ее лицо. Она очень молода, не более семнадцати лет, волосы у нее темно-каштановые. Есть ли еще какие-нибудь признаки, по которым можно было бы определить, кто она такая? Нет, сама картина не даст ответа на этот вопрос, так как обе дамы, которых он тогда увидел, были всего лишь статистками. Но кого должна была представлять дама слева?
Виньяк подошел к окну. Улица была пустынна. Небо матово блестело, как усеянная звездами черная мраморная плита. Уличный шум постепенно стих. Откуда-то издали донесся топот копыт. Вот он прозвучал возле расположенного поблизости дома и тотчас прекратился. Открылась дверь, до слуха Виньяка донеслись обрывки разговора. Потом снова раздался топот копыт по мостовой. На этот раз Виньяк разглядел силуэт всадника. Тот, уже спешившись, шел, ведя коня под уздцы, и пристально разглядывал двери домов. Человек выглядел чужеродно на ночной улице. Потом он исчез из поля зрения Виньяка.
Вскоре художник услышал, как во входную дверь постучали. Он вскочил на ноги. Вандервельде открыл. Послышался разговор, но сверху было невозможно разобрать слова. На лестнице раздались шаги. В темноте Виньяк поискал подходящее оружие и, взяв в руку тяжелый подсвечник, встал у двери.
Шаги приблизились. Потом Виньяк услышал голос Вандервельде:
— Мэтр Виньяк?
Он не ответил. Ручка двери опустилась, но дверь была заперта на щеколду и не поддалась.
— Господин, вы спите?
В это время заговорил другой человек. Виньяк, не веря своим ушам, прислушался, потом медленно опустил тяжелый подсвечник, отодвинул щеколду и открыл дверь. На пороге он увидел проявляющего нетерпение Вандервельде, а за его спиной стоявшего в скупом свете лампы, которую держал в руке фламандец, второго человека, в котором он тотчас узнал Джакомо Баллерини.
Виньяк отошел в сторону и пропустил гостей. Вандервельде оставил им лампу и исчез. Баллерини бросил быстрый взгляд на наброски, снял плащ и в ожидании остановился в середине комнаты.
— Ты не хочешь предложить мне сесть? Я много проехал верхом, и мне надо отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.
Виньяк собрал с тюфяка наброски, и Баллерини сел.
— Как вы меня нашли?
Баллерини отмахнулся от вопроса.
— Если я так легко тебя нашел, то это значит, что то же самое могут сделать и другие. Меня не удивит, если завтра утром здесь будут солдаты, ищущие твоей головы.
Врач бегло осмотрел комнату. Потом снова перевел взгляд на художника, который нервно кусал губы.
— Времена слишком тяжелые для того, чтобы можно было оскорблять Его Величество.
— Это ложь. Если бы вы знали, как все было в действительности.
— Это абсолютно все равно. Правда заключается в том, что ты не единственный, кто дал себя обмануть. Обмануты все, даже заговорщики, даже сам король. Но из-за этого для тебя дело становится еще опаснее.
Виньяк смотрел на врача большими глазами.
— Я не понимаю ни одного слова.
Виньяк сразу узнал летучий листок с пасквилем и собственным рисунком.
— Это та самая картина, о которой ты говорил мне в январе?
Виньяк кивнул.
— Это очень плохая копия. Но сюжет выглядит правильно.
— Я знаю, как он выглядел.
Виньяк изумленно вперил взгляд во врача. Баллерини продолжал:
— Вы прибыли в Париж летом прошлого года. У тебя был с собой портрет герцогини, и ты передал его по назначению через Валерию, не так ли?
Виньяк еще раз кивнул.
— Тогда в январе, когда мы с тобой встретились, ты рассказал мне, что речь идет о копии картины, которую ты видел в Шенонсо. Это была аллегория плодовитости и целомудрия.
— Да, там я изобразил герцогиню в ванне в окружении детей. Валерия отнесла картину в дом Дзаметты, а оттуда се отправили в Монсо, к герцогине.
— Откуда тебе это известно?
Виньяк оценивающим взглядом посмотрел на врача. Тот совсем не изменился. Он даже одет был так же, как тогда, в Монпелье. Те же тесно облегающие штаны, та же доходящая до колен накидка, та же широкополая шляпа, лежавшая сейчас на тюфяке рядом с кожаной сумкой, с которой хирург не расставался ни на минуту, не спуская с нее глаз.
Виньяк знал, что находится внутри. Слишком живы были воспоминания о той страшной ампутации в Тулузе и ужасных инструментах, появившихся из этой сумки.
— Как мне сказала домоправительница герцогини, госпоже было очень приятно, когда столяры доставили картину в Монсо.
Баллерини покачал головой. Потом медленно произнес:
— Герцогиня в глаза не видела этой картины.
— Что?
— Картина не покидала Париж.
— Откуда вам это известно?
— Я лично был в Монсо в октябре и ноябре, так как ассистировал во время операции, которую делали королю. То, о чем говорила тебе домоправительница — между прочим, ее зовут Мари Эрман, — никогда не имело места в действительности.
Художник недоверчиво посмотрел на Баллерини. Потом отвернулся и подошел к окну.
— Змея. — Он беспомощно вглядывался в ночную тьму.
— Валерия отнесла картину в дом Дзаметты?
Вопрос донесся словно издалека. Что все это должно значить? Он слышал, как врач повторил вопрос.
— Зачем?
— Она сказала, что оттуда намного легче передать картину герцогине. Большие размеры дома и вольные нравы давали, как нам казалось, возможность отдать полотно герцогине.
— И Валерия лично передала ей портрет?
— Думаю, что да. Она сказала, что нашла покои герцогини и отдала туда картину.
Виньяк на мгновение замолчал. Как ей вообще позволили туда войти?
— Я приложил к портрету письмо, в котором объяснял свой поступок. Герцогиня должна была расценить это как выражение почитания и преклонения перед ее великим будущим. Несколько дней спустя пришла Валерия с известием, что я могу прийти в дом герцогини на улице Фруаманто, чтобы получить новый заказ. Прием, мне оказанный, был довольно странным. Но об этом я уже рассказывал вам в январе.
— Где Валерия?
— Этого я не знаю. После того как я в среду нашел пасквильный листок, я попытался найти ее в доме Дзаметты, но мне сказали, что ее там нет. Я попросил стражника передать ей, чтобы она тотчас по возвращении пришла в дом Перро, но…
— …она не пришла.
— Нет. Вместо нее вечером появился слуга этой Эрман. У него оказался ключ от дома… О нет, Боже мой…
Баллерини опустил глаза. Виньяк сполз на пол и, оцепенев, застыл на месте. На улице пел дрозд и верещали сверчки. Баллерини вкратце рассказал, что произошло в тот вечер в доме Перро между ним и Люссаком. Когда врач упомянул о приходе Андреа, Виньяк испустил подавленный стон. Баллерини наклонился к нему и заговорил быстрее.
— Мы еще не знаем, что происходит в действительности. Виньяк, думай. Это они испытывают сейчас страх. Их план провалился, события пошли в совершенно неожиданном для них направлении.
Художник поднял глаза.
— Какой план? О чем вы вообще говорите? Врач откинулся назад.
— Никто, если он ясно мыслит, не желает этого брака. Опасности, проистекающие из него, столь многочисленны, что одно их перечисление займет день и ночь. Во всем королевстве есть только два человека, которые не понимают этой многоликой опасности, — это герцогиня и сам король.
Из глубин памяти в сознание Виньяка проникли слова рыжеволосой женщины. Что она сказала тогда, прежде чем отослать его? Герцогиня и король пребывают в страшной опасности. Подобно вам, они преследуют великую цель, и чем ближе они к ней подходят, тем сильнее становится опасность, которую она собой представляет. Король слеп и не видит пропасть, разверзшуюся у его ног. Ваша задача — открыть ему глаза. После речи Баллерини слова эти приобрели совершенно иной смысл. Герцогиня представляет опасность для короля? Что за злонамеренную чушь ему здесь преподносят? Баллерини между тем заговорил с еще большим жаром:
— В сентябре я получил письмо от Беро, придворного хирурга короля. Он просил меня приехать в Париж, так как ему вскоре предстоит выполнить сложную операцию, а посему потребуется помощь опытного коллеги. Я прибыл в Париж в октябре и вместе с Беро отправился в Монсо, где в это время находился больной король. Беро блестяще провел эту операцию, и она завершилась благополучным исходом. Его Величество быстро поправился. Мы, врачи, весь октябрь и ноябрь наслаждались дружеским гостеприимством короля и герцогини. Однако природа недуга, поразившего короля, имеет ту особенность и опасность, что после удачной операции больной может лишиться своей мужской силы. Пока мы все находились в Монсо, все вокруг говорили только о наследовании трона. Не проходило ни одного дня, чтобы этот вопрос так или иначе не затрагивался кем-либо из присутствующих.
Герцогиня была возбуждена и несколько ослаблена. Снова собрался Совет, чтобы обсудить тягостный вопрос о разводе. Ни для кого не было тайной, что Папа Климент ни за что не согласится на развод Генриха, если тот, получив его, женится на своей возлюбленной. Переговоры с Римом застопорились. Вскоре разнесся слух, что герцогиня снова беременна. Происходило нечто странное. Король наконец решил направить своего посланца в Юссон, чтобы принудить королеву дать согласие на развод. Но еще до получения доверенности от Маргариты король приказал Силлери ехать в Рим и всеми силами выбить из Папы разрешение на развод. Кроме того, Наварра приложил все старания к тому, чтобы смягчить внутриполитическую напряженность. Было заключено несколько браков. Наварра выдал свою сестру, ярую протестантку, за католика, герцога Бара. Александр, младший сын Габриэль, был в декабре со всеми надлежащими почестями наречен наследником престола.
Можешь себе представить, как все эти события были восприняты при дворе? Каждый знал, что король хочет жениться на Габриэль, но никто всерьез не рассчитывал, что он действительно это сделает. Захотел бы властитель рискнуть всем, за что он боролся всю жизнь, ради любви к женщине?
Что произойдет после его смерти? Не успеет остыть его тело, как появятся претенденты, которые начнут делить между собой наследство бастардов.
Теперь представь себе расчетливую, но по сути своей примитивную душу человека, чья страсть к козням и интригам уступает только его врожденной тупости, человека, который отдаст все на свете, лишь бы воспрепятствовать такому нечестию. Поставь себя на место такого человека, которых при дворе больше, чем червей в трупе. Что станет делать такой человек? Скорее всего он измыслит козни, подобные тем, жертвой которых пал ты. Он или, лучше сказать, она, поскольку я, естественно, говорю об этой Мари Эрман, заманившей тебя в западню, об этой персоне, которая полагает, что своей умно поставленной интригой она может повлиять на ход вещей, — она заставляет тебя написать картину в нужный момент подсовывает ее королю, который публично попадает в такое положение, от которого Генрих, если он не лишен рассудка, должен избавиться, отказавшись от своего намерения. Я вижу, что ты не веришь мне и смотришь на меня так, словно я изъясняюсь на латыни. Но послушай, что произошло во вторник кануна Великого поста, то есть позавчера, на банкете в Лувре.
Баллерини поднялся и, продолжая говорить, начал расхаживать по комнате:
— Мое скромное участие в славной операции Беро привело к тому, что я был вынужден во время своего пребывания в Париже, которое я вообще-то хотел сделать как можно более кратким, испытать на себе всю тяжесть королевских милостей. Так, несколько недель назад я получил приглашение посетить празднование кануна Великого поста. Я не знаю, каким образом этой Эрман удалось так распределить выступления, чтобы поставить бедного придворного шута, который руководил церемонией, в совершенно немыслимое положение. Король и герцогиня, одетые как лесной дух и нимфа, сидели за столом в передней части бального зала, а остальные гости располагались за столами, расставленными в остальной его части. Как обычно, было поставлено несколько танцевальных номеров, из-за которых вся Европа завидует французскому двору. Я много слышал об этом искусстве и должен сказать, что, хотя мои земляки итальянцы являются непревзойденными художниками и скульпторами, искусству балета им надо учиться у французов.
В последнем балете происходило нечто, о чем я должен рассказать тебе чуть ли не в лицах. Представление называлось «Балет чужеземных народов», и в нем было показано своеобразное танцевальное путешествие по миру. Корабль с капитаном и матросами плывет по Мировому океану и заходит во время этого путешествия в порты самых отдаленных стран. В каждой из этих земель, вопреки рассказам о таких экспедициях, какие мне приходилось читать, моряков встречали пением, танцами и дружеским обхождением, а потом с миром отпускали восвояси. В балете было между прочим показано путешествие в Индию. Труппа едва одетых индианок вышла на сцену и поразила присутствующих действительно волшебным по красоте танцем. Наконец вся группа подошла к столу короля и герцогини, и каждая танцовщица по отдельности показала королю свое искусство. В этом, по меркам французского двора, не было ничего особенного или необычного. Наварра щедро угощался, а взгляд его блуждал там, куда он не мог дотянуться рукой. Но когда закончила выступление предпоследняя танцовщица, короля словно подменили.
Весь зал затаил дыхание. К королю, грациозно танцуя, приблизилась индийская Афродита. Наварра на глазах превратился в юношу, никогда не видевшего женского тела. «Вот еще одна шлюха для короля», — прошептал кто-то возле меня. Я взглянул на герцогиню, но ее лицо не выразило ни малейшего волнения. Я спросил Беро, который стоял рядом со мной, кто эта девушка, и он в ответ шепнул мне, что это юная д'Антраг. Ее зовут Генриетта, но мне не стоит обращать на нее слишком большое внимание, старому льву просто бросают кусок свежего мяса, не более того. Балет сорвал бурные рукоплескания, и сам Наварра не погнушался щедро приласкать своих верных служанок. Я вряд ли сохранил бы в памяти такие подробности, если бы вскоре после этого не произошло событие, выставившее замечание Беро в совершенно неожиданном свете.
Виньяк занял комнату на чердаке и остаток вечера провел в полном одиночестве. Те немногие вещи, которые он успел захватить с улицы Двух Ворот, лежали на заменявшем кровать соломенном тюфяке. С нижнего этажа доносился шум, производимый многочисленным — в двенадцать душ — семейством фламандца.
Виньяк попытался привести в порядок свои мысли. Теперь он больше ничего не боялся. Здесь его никто не станет искать. Через несколько недель он уедет на юг, и в Париже никто и никогда больше о нем не услышит. Но до Пасхи надо остаться в городе и понаблюдать. Правильно ли он повел себя в предыдущую ночь? Не надо ли было связать пришельца и заставить его говорить? Что подумает Люссак? Возможно, он вернулся, застал в доме чужака, а теперь ему приходится отвечать за последствия неверных действий Виньяка.
Он достал из сумки наброски, разложил их на тюфяке и принялся внимательно рассматривать. Может быть, в них заключена разгадка. Какое тайное обручение разыгрывают дамы в ванне? Почему герцогиня захотела, чтобы ее представили именно в таком виде? Или он допустил какую-то ошибку? Не подвела ли его память? Нет, это было невозможно. Именно такую сцену, какую он изобразил на полотне, разыгрывали две дамы в тот осенний вечер в доме герцогини. Справа Габриэль большим и указательным пальцем собирает в складку покрывало, наброшенное на ванну; слева на краю ванны сидит неизвестная дама и подставляет Габриэль левую руку для того, чтобы герцогиня надела на нее кольцо. Но кто эта вторая дама? Виньяк закрыл глаза и попытался вспомнить ее лицо. Она очень молода, не более семнадцати лет, волосы у нее темно-каштановые. Есть ли еще какие-нибудь признаки, по которым можно было бы определить, кто она такая? Нет, сама картина не даст ответа на этот вопрос, так как обе дамы, которых он тогда увидел, были всего лишь статистками. Но кого должна была представлять дама слева?
Виньяк подошел к окну. Улица была пустынна. Небо матово блестело, как усеянная звездами черная мраморная плита. Уличный шум постепенно стих. Откуда-то издали донесся топот копыт. Вот он прозвучал возле расположенного поблизости дома и тотчас прекратился. Открылась дверь, до слуха Виньяка донеслись обрывки разговора. Потом снова раздался топот копыт по мостовой. На этот раз Виньяк разглядел силуэт всадника. Тот, уже спешившись, шел, ведя коня под уздцы, и пристально разглядывал двери домов. Человек выглядел чужеродно на ночной улице. Потом он исчез из поля зрения Виньяка.
Вскоре художник услышал, как во входную дверь постучали. Он вскочил на ноги. Вандервельде открыл. Послышался разговор, но сверху было невозможно разобрать слова. На лестнице раздались шаги. В темноте Виньяк поискал подходящее оружие и, взяв в руку тяжелый подсвечник, встал у двери.
Шаги приблизились. Потом Виньяк услышал голос Вандервельде:
— Мэтр Виньяк?
Он не ответил. Ручка двери опустилась, но дверь была заперта на щеколду и не поддалась.
— Господин, вы спите?
В это время заговорил другой человек. Виньяк, не веря своим ушам, прислушался, потом медленно опустил тяжелый подсвечник, отодвинул щеколду и открыл дверь. На пороге он увидел проявляющего нетерпение Вандервельде, а за его спиной стоявшего в скупом свете лампы, которую держал в руке фламандец, второго человека, в котором он тотчас узнал Джакомо Баллерини.
Виньяк отошел в сторону и пропустил гостей. Вандервельде оставил им лампу и исчез. Баллерини бросил быстрый взгляд на наброски, снял плащ и в ожидании остановился в середине комнаты.
— Ты не хочешь предложить мне сесть? Я много проехал верхом, и мне надо отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.
Виньяк собрал с тюфяка наброски, и Баллерини сел.
— Как вы меня нашли?
Баллерини отмахнулся от вопроса.
— Если я так легко тебя нашел, то это значит, что то же самое могут сделать и другие. Меня не удивит, если завтра утром здесь будут солдаты, ищущие твоей головы.
Врач бегло осмотрел комнату. Потом снова перевел взгляд на художника, который нервно кусал губы.
— Времена слишком тяжелые для того, чтобы можно было оскорблять Его Величество.
— Это ложь. Если бы вы знали, как все было в действительности.
— Это абсолютно все равно. Правда заключается в том, что ты не единственный, кто дал себя обмануть. Обмануты все, даже заговорщики, даже сам король. Но из-за этого для тебя дело становится еще опаснее.
Виньяк смотрел на врача большими глазами.
— Я не понимаю ни одного слова.
Виньяк сразу узнал летучий листок с пасквилем и собственным рисунком.
— Это та самая картина, о которой ты говорил мне в январе?
Виньяк кивнул.
— Это очень плохая копия. Но сюжет выглядит правильно.
— Я знаю, как он выглядел.
Виньяк изумленно вперил взгляд во врача. Баллерини продолжал:
— Вы прибыли в Париж летом прошлого года. У тебя был с собой портрет герцогини, и ты передал его по назначению через Валерию, не так ли?
Виньяк еще раз кивнул.
— Тогда в январе, когда мы с тобой встретились, ты рассказал мне, что речь идет о копии картины, которую ты видел в Шенонсо. Это была аллегория плодовитости и целомудрия.
— Да, там я изобразил герцогиню в ванне в окружении детей. Валерия отнесла картину в дом Дзаметты, а оттуда се отправили в Монсо, к герцогине.
— Откуда тебе это известно?
Виньяк оценивающим взглядом посмотрел на врача. Тот совсем не изменился. Он даже одет был так же, как тогда, в Монпелье. Те же тесно облегающие штаны, та же доходящая до колен накидка, та же широкополая шляпа, лежавшая сейчас на тюфяке рядом с кожаной сумкой, с которой хирург не расставался ни на минуту, не спуская с нее глаз.
Виньяк знал, что находится внутри. Слишком живы были воспоминания о той страшной ампутации в Тулузе и ужасных инструментах, появившихся из этой сумки.
— Как мне сказала домоправительница герцогини, госпоже было очень приятно, когда столяры доставили картину в Монсо.
Баллерини покачал головой. Потом медленно произнес:
— Герцогиня в глаза не видела этой картины.
— Что?
— Картина не покидала Париж.
— Откуда вам это известно?
— Я лично был в Монсо в октябре и ноябре, так как ассистировал во время операции, которую делали королю. То, о чем говорила тебе домоправительница — между прочим, ее зовут Мари Эрман, — никогда не имело места в действительности.
Художник недоверчиво посмотрел на Баллерини. Потом отвернулся и подошел к окну.
— Змея. — Он беспомощно вглядывался в ночную тьму.
— Валерия отнесла картину в дом Дзаметты?
Вопрос донесся словно издалека. Что все это должно значить? Он слышал, как врач повторил вопрос.
— Зачем?
— Она сказала, что оттуда намного легче передать картину герцогине. Большие размеры дома и вольные нравы давали, как нам казалось, возможность отдать полотно герцогине.
— И Валерия лично передала ей портрет?
— Думаю, что да. Она сказала, что нашла покои герцогини и отдала туда картину.
Виньяк на мгновение замолчал. Как ей вообще позволили туда войти?
— Я приложил к портрету письмо, в котором объяснял свой поступок. Герцогиня должна была расценить это как выражение почитания и преклонения перед ее великим будущим. Несколько дней спустя пришла Валерия с известием, что я могу прийти в дом герцогини на улице Фруаманто, чтобы получить новый заказ. Прием, мне оказанный, был довольно странным. Но об этом я уже рассказывал вам в январе.
— Где Валерия?
— Этого я не знаю. После того как я в среду нашел пасквильный листок, я попытался найти ее в доме Дзаметты, но мне сказали, что ее там нет. Я попросил стражника передать ей, чтобы она тотчас по возвращении пришла в дом Перро, но…
— …она не пришла.
— Нет. Вместо нее вечером появился слуга этой Эрман. У него оказался ключ от дома… О нет, Боже мой…
Баллерини опустил глаза. Виньяк сполз на пол и, оцепенев, застыл на месте. На улице пел дрозд и верещали сверчки. Баллерини вкратце рассказал, что произошло в тот вечер в доме Перро между ним и Люссаком. Когда врач упомянул о приходе Андреа, Виньяк испустил подавленный стон. Баллерини наклонился к нему и заговорил быстрее.
— Мы еще не знаем, что происходит в действительности. Виньяк, думай. Это они испытывают сейчас страх. Их план провалился, события пошли в совершенно неожиданном для них направлении.
Художник поднял глаза.
— Какой план? О чем вы вообще говорите? Врач откинулся назад.
— Никто, если он ясно мыслит, не желает этого брака. Опасности, проистекающие из него, столь многочисленны, что одно их перечисление займет день и ночь. Во всем королевстве есть только два человека, которые не понимают этой многоликой опасности, — это герцогиня и сам король.
Из глубин памяти в сознание Виньяка проникли слова рыжеволосой женщины. Что она сказала тогда, прежде чем отослать его? Герцогиня и король пребывают в страшной опасности. Подобно вам, они преследуют великую цель, и чем ближе они к ней подходят, тем сильнее становится опасность, которую она собой представляет. Король слеп и не видит пропасть, разверзшуюся у его ног. Ваша задача — открыть ему глаза. После речи Баллерини слова эти приобрели совершенно иной смысл. Герцогиня представляет опасность для короля? Что за злонамеренную чушь ему здесь преподносят? Баллерини между тем заговорил с еще большим жаром:
— В сентябре я получил письмо от Беро, придворного хирурга короля. Он просил меня приехать в Париж, так как ему вскоре предстоит выполнить сложную операцию, а посему потребуется помощь опытного коллеги. Я прибыл в Париж в октябре и вместе с Беро отправился в Монсо, где в это время находился больной король. Беро блестяще провел эту операцию, и она завершилась благополучным исходом. Его Величество быстро поправился. Мы, врачи, весь октябрь и ноябрь наслаждались дружеским гостеприимством короля и герцогини. Однако природа недуга, поразившего короля, имеет ту особенность и опасность, что после удачной операции больной может лишиться своей мужской силы. Пока мы все находились в Монсо, все вокруг говорили только о наследовании трона. Не проходило ни одного дня, чтобы этот вопрос так или иначе не затрагивался кем-либо из присутствующих.
Герцогиня была возбуждена и несколько ослаблена. Снова собрался Совет, чтобы обсудить тягостный вопрос о разводе. Ни для кого не было тайной, что Папа Климент ни за что не согласится на развод Генриха, если тот, получив его, женится на своей возлюбленной. Переговоры с Римом застопорились. Вскоре разнесся слух, что герцогиня снова беременна. Происходило нечто странное. Король наконец решил направить своего посланца в Юссон, чтобы принудить королеву дать согласие на развод. Но еще до получения доверенности от Маргариты король приказал Силлери ехать в Рим и всеми силами выбить из Папы разрешение на развод. Кроме того, Наварра приложил все старания к тому, чтобы смягчить внутриполитическую напряженность. Было заключено несколько браков. Наварра выдал свою сестру, ярую протестантку, за католика, герцога Бара. Александр, младший сын Габриэль, был в декабре со всеми надлежащими почестями наречен наследником престола.
Можешь себе представить, как все эти события были восприняты при дворе? Каждый знал, что король хочет жениться на Габриэль, но никто всерьез не рассчитывал, что он действительно это сделает. Захотел бы властитель рискнуть всем, за что он боролся всю жизнь, ради любви к женщине?
Что произойдет после его смерти? Не успеет остыть его тело, как появятся претенденты, которые начнут делить между собой наследство бастардов.
Теперь представь себе расчетливую, но по сути своей примитивную душу человека, чья страсть к козням и интригам уступает только его врожденной тупости, человека, который отдаст все на свете, лишь бы воспрепятствовать такому нечестию. Поставь себя на место такого человека, которых при дворе больше, чем червей в трупе. Что станет делать такой человек? Скорее всего он измыслит козни, подобные тем, жертвой которых пал ты. Он или, лучше сказать, она, поскольку я, естественно, говорю об этой Мари Эрман, заманившей тебя в западню, об этой персоне, которая полагает, что своей умно поставленной интригой она может повлиять на ход вещей, — она заставляет тебя написать картину в нужный момент подсовывает ее королю, который публично попадает в такое положение, от которого Генрих, если он не лишен рассудка, должен избавиться, отказавшись от своего намерения. Я вижу, что ты не веришь мне и смотришь на меня так, словно я изъясняюсь на латыни. Но послушай, что произошло во вторник кануна Великого поста, то есть позавчера, на банкете в Лувре.
Баллерини поднялся и, продолжая говорить, начал расхаживать по комнате:
— Мое скромное участие в славной операции Беро привело к тому, что я был вынужден во время своего пребывания в Париже, которое я вообще-то хотел сделать как можно более кратким, испытать на себе всю тяжесть королевских милостей. Так, несколько недель назад я получил приглашение посетить празднование кануна Великого поста. Я не знаю, каким образом этой Эрман удалось так распределить выступления, чтобы поставить бедного придворного шута, который руководил церемонией, в совершенно немыслимое положение. Король и герцогиня, одетые как лесной дух и нимфа, сидели за столом в передней части бального зала, а остальные гости располагались за столами, расставленными в остальной его части. Как обычно, было поставлено несколько танцевальных номеров, из-за которых вся Европа завидует французскому двору. Я много слышал об этом искусстве и должен сказать, что, хотя мои земляки итальянцы являются непревзойденными художниками и скульпторами, искусству балета им надо учиться у французов.
В последнем балете происходило нечто, о чем я должен рассказать тебе чуть ли не в лицах. Представление называлось «Балет чужеземных народов», и в нем было показано своеобразное танцевальное путешествие по миру. Корабль с капитаном и матросами плывет по Мировому океану и заходит во время этого путешествия в порты самых отдаленных стран. В каждой из этих земель, вопреки рассказам о таких экспедициях, какие мне приходилось читать, моряков встречали пением, танцами и дружеским обхождением, а потом с миром отпускали восвояси. В балете было между прочим показано путешествие в Индию. Труппа едва одетых индианок вышла на сцену и поразила присутствующих действительно волшебным по красоте танцем. Наконец вся группа подошла к столу короля и герцогини, и каждая танцовщица по отдельности показала королю свое искусство. В этом, по меркам французского двора, не было ничего особенного или необычного. Наварра щедро угощался, а взгляд его блуждал там, куда он не мог дотянуться рукой. Но когда закончила выступление предпоследняя танцовщица, короля словно подменили.
Весь зал затаил дыхание. К королю, грациозно танцуя, приблизилась индийская Афродита. Наварра на глазах превратился в юношу, никогда не видевшего женского тела. «Вот еще одна шлюха для короля», — прошептал кто-то возле меня. Я взглянул на герцогиню, но ее лицо не выразило ни малейшего волнения. Я спросил Беро, который стоял рядом со мной, кто эта девушка, и он в ответ шепнул мне, что это юная д'Антраг. Ее зовут Генриетта, но мне не стоит обращать на нее слишком большое внимание, старому льву просто бросают кусок свежего мяса, не более того. Балет сорвал бурные рукоплескания, и сам Наварра не погнушался щедро приласкать своих верных служанок. Я вряд ли сохранил бы в памяти такие подробности, если бы вскоре после этого не произошло событие, выставившее замечание Беро в совершенно неожиданном свете.