Страница:
Пока Ла-Варен, обманутый переменой в состоянии герцогини, поднимается в ее спальню, гонец уже во весь опор скачет в Фонтенбло. Но Габриэль уже снова привязана к кровати, и вся ярость судорог на этот раз обрушилась на суставы, которые под их напором трещат, как сухие ветки. На секунду туловище выгибается вверх, словно в нем заключен мечущийся дикий зверь. Потом голова сильно запрокидывается, словно Габриэль хочет зубами выгрызть зло из своей спины. Такого врач еще никогда не видел, но об этом он не смеет даже думать. Здесь речь идет не о смешении больных соков, здесь действует злой дух, но он, королевский врач, не в состоянии с ним бороться. Он будет с больной до конца, но решать исход будет злой дух, и это неподвластно человеку, но он, Ла-Ривьер, будет пытаться — уж если он не может вылечить болезнь — не становиться на пути естественного ее течения. Нормальный больной давно бы впал в беспамятство и не бросался бы с такой ожесточенной живостью навстречу неизбежному. Но герцогиня упрямо противостоит каждому новому приступу с необъяснимой силой и побеждает его час за часом, пока дикий зверь в ней не истощается. Это произошло около восьми часов, после чего герцогиня наконец засыпает.
Во сне она бежит по бесконечному коридору мимо бесчисленных запертых дверей. Вот она уже в самом конце этого коридора. Навстречу ей распахивается дверь и разлетается на тысячу кусков. За дверью чернота, скрывающая еще более густой мрак, в котором блуждает невидимый глазу король. Она не видит его, но каким-то непостижимым образом знает, что он там, вплетенный в складки ночной тьмы, окружающей ее. Потом темнота расползается в клочья, и взору предстает пустой зал, в который проникают первые рассветные, прихотливо изломанные солнечные лучи, играющие на стенах и убранстве.
В таком состоянии находит герцогиню мадам Дюпюи, которая является к ее одру утром в пятницу. В это время весь Париж уже говорит о неслыханном событии, и в течение следующего дня у дома священника собирается половина города. Народ, как всегда, раньше, чем те, кто должен это знать, чувствует, что час пробил. Будущая королева лежит при смерти, а король сидит в Фонтенбло и нерешительно взвешивает донесения? Раньше его можно было просто поманить пальцем, и он ради возлюбленной бросал наполовину выигранную битву, чтобы оказаться у подола ее юбки. И куда, спрашивается, поместили такую высокопоставленную даму? К Дзаметте, в этот бордель для аристократов? Говорят еще, что она, во избежание скандала, должна была провести пасхальные дни подальше от Фонтенбло. Весть распространяется из уст в уста и в течение дня выливается в резкую рифму, которую повторяют на улице под окнами умирающей. Не следует забывать и о времени. Дьявол особенно охотно забирает рожающих женщин по пятницам, а если это Страстная пятница, что ж, тем лучше. Никто не удивляется, успокаиваются даже самые совестливые. То, что здесь происходит, — не обычное зло, решила даже челядь, которая уже накануне, после первых приступов, в панике покинула дом. И что распространяется быстрее слухов? В кабачках люди напряженно и со страхом слушают рассказы слуг и пажей, и все находят понятным, что никто не может оставаться в доме, где дьявол творит свои темные дела. Ими можно заразиться, и кто может быть уверенным, что он не стоит следующим в списке черного князя тьмы? Уход и молитва — вот лучшее средство в таких случаях. И что может сделать там эта повитуха? Врач потребовал теплого молока. Каждый цирюльник и аптекарь в городе знают, что это может означать.
Между тем в доме священника делали все, чтобы обуздать припадки. Судороги стали реже, и появилась надежда, что их возобновление удастся предупредить теплой ванной. Однако когда герцогиню погрузили в ванну, вода внезапно окрасилась в темно-красный, а потом в коричневый цвет. Габриэль застонала, стала часто и поверхностно дышать и едва не лишилась чувств. Не успели ее уложить обратно в постель, как судороги возобновились с новой силой. Ей пустили кровь, сделали ей три клизмы и поставили четыре свечи с выжимками трав, которые должны были вытравить незрелый плод. Когда это не удалось, подумали было о том, чтобы выдавить его силой, но при непрекращающихся судорогах такое вмешательство было немыслимо. Герцогиню снова привязали к стойкам кровати и попытались введением большого количества жидкости хотя бы на мгновение облегчить ее страдания и вымыть из нее зло. Когда и это не удалось, врачебное искусство было исчерпано. Ла-Ривьер снял с себя ответственность, поскольку это тело, которое с таким упрямством сопротивлялось всем средствам и способам медицины, принадлежит уже другому порядку вещей. Вечером герцогиня перестала видеть, потом ей отказал слух. Судороги продолжались механически, словно болезнь жила в онемевшем теле, подчиняясь только своей воле.
В таком состоянии видели ее любопытные, которые невозбранно заходили в дом священника. Сотни людей побывали в доме, и десятки пробрались к постели умирающей. Мари Эрман, рыжеволосая домоправительница умирающей, с громкими воплями бросилась на колени возле бесчувственного тела и обняла его, чтобы уронить горючую слезу на шею госпожи. Так велико было горе Мари, что она, видимо, от избытка чувств, освободила шею и уши герцогини от драгоценных украшений. Ее муж, гвардейский капитан де Менвиль, подошел к обезумевшей от горя жене и, утешая, обнял ее, при этом украшения непостижимым образом скользнули в его широкий карман. Между тем к освободившемуся месту спешит мадам де Мартиг, припадая в столь же глубоком горе к краю кровати, чтобы покрыть поцелуями руки умирающей возлюбленной герцогини. Драгоценные камни ее перстней позже видели в четках мадам де Мартиг.
Никто не мог сказать, где был король. Вернее, мог только один человек, но переполох этих страшных дней совершенно лишил его мужества. А ведь Фуке де Ла-Варен был слеплен из очень крутого теста. Во время войны с Лигой он даже отважился отправиться к испанскому двору как тайный агент, чтобы перехватить послание, направленное Лигой испанскому королю, а потом в качестве протестантского шпиона проникнуть во дворец и выведать ответ испанцев. Ла-Варен не только разработал этот дерзкий план, но сам же его и исполнил. Он поехал в Мадрид, был принят Филиппом и ухитрился пересечь границу Франции за несколько часов до того, как был отдан приказ о его аресте.
Однако нынешние события в Париже научили его страху. Разве не говорил король, что он — Ла-Варен — головой отвечает за безопасность герцогини? Зачем он вообще отправил ее в столицу, из которой удалился весь двор? И почему ее надо было поместить у Дзаметты? Как нарочно, у Дзаметты, этой креатуры Медичи, сапожника из Лукки, этого предводителя всех парижских итальянцев? Всем известно, как по нраву пришлась бы итальянцам смерть его возлюбленной, прежде всего Великому герцогу Фердинанду, который хочет посадить на французский трон свою племянницу. Однако Ла-Варен отогнал дурную мысль. Хотя это знали все, он исключил, чтобы по приказу герцога соперницу накормили в итальянском кабаке отравленным супом. Да и самому Дзаметте не было никакого резона лишать жизни человека, который был должен ему семьдесят тысяч талеров. Именно такую сумму дал заимодавец герцогине, чтобы она смогла выкупить Бофор. И вот теперь она лежит наверху, душа ее расстается с телом, а он, Ла-Варен, должен знать, что делать? Чего хочет король? Что в его интересах? Ла-Варен знал его слабости, именно он устраивал все его любовные приключения — от поиска новой красотки до подкупа лакеев. Список был бесконечен. Этой он пообещал жениться. Тоже не новость. Он обещал это многим только затем, чтобы провести сладкую ночь, но не сдерживал обещания. Вслед за одними появлялись другие. Этот человек был не способен на любовь. Он не мог устоять перед женскими чарами, и в этом заключалась большая опасность для государства.
Все это вертится в голове Ла-Варена, в то время как его подопечная усыхает и съеживается от приступа к приступу, а граждане Парижа, словно мухи, слетаются к ее кровати. После того как он вечером отправил гонца и убедился, что состояние герцогини ухудшилось, он вернул гонца, чтобы лично доставить королю нужное известие. Тот не смог поверить известию и решил переждать. Ла-Варен, однако, чувствовал, что король почему-то медлит. Он поскачет в Париж, думает он, увидит герцогиню в плачевном состоянии, смягчится и, уступив мольбам, согласится на брак in extremis. Той же ночью Ла-Варен скачет обратно в Париж, к постели умирающей, которая не хочет умирать, не повидав короля. Она даже набралась сил, чтобы с нечеловеческим напряжением написать еще два письма королю, которые так и не были отправлены адресату.
Ла-Варен не обманулся в своих ожиданиях. Ранним утром король послал впереди себя гонца, который должен был встретить его у Тюильри с паромом, чтобы Генрих мог незаметно прибыть в Париж. Но гонец не стал спешить, так что король догнал его в предместьях и напустился на него за то, что тот так медленно ползет.
Под давлением обстоятельств, требовавших незамедлительного решения, Ла-Варен почти лишился рассудка. Наконец он пишет королю известие, которое может стоить ему головы. Пока Габриэль перед его глазами сопротивляется припадкам, стараясь дождаться короля, Ла-Варен пишет Генриху короткую записку: «Герцогиня умерла, сир. Не приезжайте». Он пишет и велит передать записку господам Бассомпьеру и маршалу д'Орнано, которые немедленно садятся на лошадей и скачут в пригород, чтобы перехватить короля.
В ожидании короля они остановились в Вильнев-Сен-Жорж возле дома де Бельевра, который тоже присоединился к ним. Король поражен и удивлен таким выступлением. Что такое? Они хотят воспрепятствовать его въезду в его собственную столицу? Он наступает на них. Он осыпает их грубостями. Они должны убраться с дороги. Перед королем предстает Бельевр и передает ему записку от Ла-Варена.
— Герцогиня умерла, сир.
От себя он добавляет, что Генриху не следует ехать к усопшей, его просто не поймут. Он должен пощадить свой взор.
Но последнее, что в данный момент печалит короля, это его взор. Новость слишком нова, слишком свежа. Вокруг поют птицы, с безоблачного неба светит солнце, в отдалении раскинулся его город. Он не может вместить в себя скорбь. Словно сквозь туман слышит он из уст Бассомпьера рассказ о ее последних часах, рассказ об ужасных судорогах, о страшно исказившемся лице.
— Ваше Величество, таким посещением вы навеки разрушите в своей душе воспоминания о прекрасном облике герцогини. В ней не осталось ничего из того, что вы так любили в ней. Болезнь взяла все. Пощадите свои глаза.
И в той же мере, в какой в его сознание начала медленно вторгаться страшная правда, начинает сжиматься его сердце. Он спешивается, делает несколько шагов влево, потом вправо и падает в траву, рыдая, как ребенок. На него обрушивается водопад мыслей и воспоминаний, но ни одно из них не настолько просто, чтобы соответствовать его простой скорби. Безгранично и его удивление, когда он обнаруживает, что ее образ уже расплылся в его воспоминаниях. Что вызвало слезы — печаль или стыд за то облегчение, которое он сейчас испытывает? Корень моего сердца мертв. Ее никогда больше не будет. Так напишет он вечером своей сестре Катерине. Будет видно, какой из своих возлюбленных он через пару недель пообещает супружество. На этот раз в письменном виде. И он снова не сдержит обещание, так как король прежде всего супруг своего королевства, это знает даже такой волокита, как Генрих. Но если наступит опасность того, что он может об этом забыть, то всегда найдется человек, который ему об этом напомнит.
Наконец он поднимается на ноги. Бассомпьер держит под уздцы его лошадь. Двое других стоят поодаль. Гонец Пюипейру предлагает королю помочь сесть в седло, но тот устало отмахивается, откидывает плащ и подолом сорочки вытирает заплаканные глаза. Никто не произносит ни слова. Все присутствующие отводят взгляды, но все чувствуют облегчение — дело сделано. Взгляд короля устремлен в небо, словно он хочет раствориться в его бездонной синеве. Бог любит этот город, думает он, и не даст ему погибнуть. Неверными шагами король направляется в сторону Фонтенбло и делает Пюипейру знак следовать за собой. Бассомпьер выпускает из руки уздечку королевского коня и некоторое время идет вслед за ним. Неужели кто-то поет ее песню? Жестокое прощание. День, полный скорби. Лучше бы мне умереть или не знать любви. Потом все садятся на коней и уезжают прочь.
Габриэль будет цепляться за жизнь еще целый день и целую ночь, так сильно ждала она прибытия короля. Рано утром в субботу она наконец умерла. Когда короткое время спустя в дом входит тетка, он уже снова полон любопытных. Наконец пришел врач. Люди освобождают ему проход, и он подходит к кровати умершей. Следы смертельной схватки с недугом видны чересчур отчетливо, почерневшее, страшно искаженное лицо жутко выделяется на фоне свежей белой наволочки.
Ла-Ривьер молча смотрит перед собой, потом отходит от кровати и поворачивается лицом к толпе. В углу кто-то пытается привести в чувство упавшую в обморок мадам де Сурди. В комнату втискиваются еще какие-то люди. Внезапно наступает мертвая тишина. Ла-Ривьер смотрит в лица обступивших его людей. Все глаза устремлены на него. Что они от него хотят? Он бросает последний взгляд на умершую и произносит спасительную фразу:
— Hic est manus Dei [6].
Среди собравшихся пробегает ропот. Торопливые крестные знамения. Раздаются щелчки перебираемых четок. Ла-Ривьер выходит из дома в сопровождении любопытных, которых страх и потребность распространить новость по городу выгнали на улицу.
Несколько часов спустя, в полдень 10 апреля 1599 года, в Риме Папа Климент покинул свою личную часовню, где провел почти сутки в тяжких раздумьях и молитвах, и объявил, что его беседа с Господом завершилась. Один из современников запомнил его слова: «Бог позаботился обо всем».
ДВА
ТРИ
Во сне она бежит по бесконечному коридору мимо бесчисленных запертых дверей. Вот она уже в самом конце этого коридора. Навстречу ей распахивается дверь и разлетается на тысячу кусков. За дверью чернота, скрывающая еще более густой мрак, в котором блуждает невидимый глазу король. Она не видит его, но каким-то непостижимым образом знает, что он там, вплетенный в складки ночной тьмы, окружающей ее. Потом темнота расползается в клочья, и взору предстает пустой зал, в который проникают первые рассветные, прихотливо изломанные солнечные лучи, играющие на стенах и убранстве.
В таком состоянии находит герцогиню мадам Дюпюи, которая является к ее одру утром в пятницу. В это время весь Париж уже говорит о неслыханном событии, и в течение следующего дня у дома священника собирается половина города. Народ, как всегда, раньше, чем те, кто должен это знать, чувствует, что час пробил. Будущая королева лежит при смерти, а король сидит в Фонтенбло и нерешительно взвешивает донесения? Раньше его можно было просто поманить пальцем, и он ради возлюбленной бросал наполовину выигранную битву, чтобы оказаться у подола ее юбки. И куда, спрашивается, поместили такую высокопоставленную даму? К Дзаметте, в этот бордель для аристократов? Говорят еще, что она, во избежание скандала, должна была провести пасхальные дни подальше от Фонтенбло. Весть распространяется из уст в уста и в течение дня выливается в резкую рифму, которую повторяют на улице под окнами умирающей. Не следует забывать и о времени. Дьявол особенно охотно забирает рожающих женщин по пятницам, а если это Страстная пятница, что ж, тем лучше. Никто не удивляется, успокаиваются даже самые совестливые. То, что здесь происходит, — не обычное зло, решила даже челядь, которая уже накануне, после первых приступов, в панике покинула дом. И что распространяется быстрее слухов? В кабачках люди напряженно и со страхом слушают рассказы слуг и пажей, и все находят понятным, что никто не может оставаться в доме, где дьявол творит свои темные дела. Ими можно заразиться, и кто может быть уверенным, что он не стоит следующим в списке черного князя тьмы? Уход и молитва — вот лучшее средство в таких случаях. И что может сделать там эта повитуха? Врач потребовал теплого молока. Каждый цирюльник и аптекарь в городе знают, что это может означать.
Между тем в доме священника делали все, чтобы обуздать припадки. Судороги стали реже, и появилась надежда, что их возобновление удастся предупредить теплой ванной. Однако когда герцогиню погрузили в ванну, вода внезапно окрасилась в темно-красный, а потом в коричневый цвет. Габриэль застонала, стала часто и поверхностно дышать и едва не лишилась чувств. Не успели ее уложить обратно в постель, как судороги возобновились с новой силой. Ей пустили кровь, сделали ей три клизмы и поставили четыре свечи с выжимками трав, которые должны были вытравить незрелый плод. Когда это не удалось, подумали было о том, чтобы выдавить его силой, но при непрекращающихся судорогах такое вмешательство было немыслимо. Герцогиню снова привязали к стойкам кровати и попытались введением большого количества жидкости хотя бы на мгновение облегчить ее страдания и вымыть из нее зло. Когда и это не удалось, врачебное искусство было исчерпано. Ла-Ривьер снял с себя ответственность, поскольку это тело, которое с таким упрямством сопротивлялось всем средствам и способам медицины, принадлежит уже другому порядку вещей. Вечером герцогиня перестала видеть, потом ей отказал слух. Судороги продолжались механически, словно болезнь жила в онемевшем теле, подчиняясь только своей воле.
В таком состоянии видели ее любопытные, которые невозбранно заходили в дом священника. Сотни людей побывали в доме, и десятки пробрались к постели умирающей. Мари Эрман, рыжеволосая домоправительница умирающей, с громкими воплями бросилась на колени возле бесчувственного тела и обняла его, чтобы уронить горючую слезу на шею госпожи. Так велико было горе Мари, что она, видимо, от избытка чувств, освободила шею и уши герцогини от драгоценных украшений. Ее муж, гвардейский капитан де Менвиль, подошел к обезумевшей от горя жене и, утешая, обнял ее, при этом украшения непостижимым образом скользнули в его широкий карман. Между тем к освободившемуся месту спешит мадам де Мартиг, припадая в столь же глубоком горе к краю кровати, чтобы покрыть поцелуями руки умирающей возлюбленной герцогини. Драгоценные камни ее перстней позже видели в четках мадам де Мартиг.
Никто не мог сказать, где был король. Вернее, мог только один человек, но переполох этих страшных дней совершенно лишил его мужества. А ведь Фуке де Ла-Варен был слеплен из очень крутого теста. Во время войны с Лигой он даже отважился отправиться к испанскому двору как тайный агент, чтобы перехватить послание, направленное Лигой испанскому королю, а потом в качестве протестантского шпиона проникнуть во дворец и выведать ответ испанцев. Ла-Варен не только разработал этот дерзкий план, но сам же его и исполнил. Он поехал в Мадрид, был принят Филиппом и ухитрился пересечь границу Франции за несколько часов до того, как был отдан приказ о его аресте.
Однако нынешние события в Париже научили его страху. Разве не говорил король, что он — Ла-Варен — головой отвечает за безопасность герцогини? Зачем он вообще отправил ее в столицу, из которой удалился весь двор? И почему ее надо было поместить у Дзаметты? Как нарочно, у Дзаметты, этой креатуры Медичи, сапожника из Лукки, этого предводителя всех парижских итальянцев? Всем известно, как по нраву пришлась бы итальянцам смерть его возлюбленной, прежде всего Великому герцогу Фердинанду, который хочет посадить на французский трон свою племянницу. Однако Ла-Варен отогнал дурную мысль. Хотя это знали все, он исключил, чтобы по приказу герцога соперницу накормили в итальянском кабаке отравленным супом. Да и самому Дзаметте не было никакого резона лишать жизни человека, который был должен ему семьдесят тысяч талеров. Именно такую сумму дал заимодавец герцогине, чтобы она смогла выкупить Бофор. И вот теперь она лежит наверху, душа ее расстается с телом, а он, Ла-Варен, должен знать, что делать? Чего хочет король? Что в его интересах? Ла-Варен знал его слабости, именно он устраивал все его любовные приключения — от поиска новой красотки до подкупа лакеев. Список был бесконечен. Этой он пообещал жениться. Тоже не новость. Он обещал это многим только затем, чтобы провести сладкую ночь, но не сдерживал обещания. Вслед за одними появлялись другие. Этот человек был не способен на любовь. Он не мог устоять перед женскими чарами, и в этом заключалась большая опасность для государства.
Все это вертится в голове Ла-Варена, в то время как его подопечная усыхает и съеживается от приступа к приступу, а граждане Парижа, словно мухи, слетаются к ее кровати. После того как он вечером отправил гонца и убедился, что состояние герцогини ухудшилось, он вернул гонца, чтобы лично доставить королю нужное известие. Тот не смог поверить известию и решил переждать. Ла-Варен, однако, чувствовал, что король почему-то медлит. Он поскачет в Париж, думает он, увидит герцогиню в плачевном состоянии, смягчится и, уступив мольбам, согласится на брак in extremis. Той же ночью Ла-Варен скачет обратно в Париж, к постели умирающей, которая не хочет умирать, не повидав короля. Она даже набралась сил, чтобы с нечеловеческим напряжением написать еще два письма королю, которые так и не были отправлены адресату.
Ла-Варен не обманулся в своих ожиданиях. Ранним утром король послал впереди себя гонца, который должен был встретить его у Тюильри с паромом, чтобы Генрих мог незаметно прибыть в Париж. Но гонец не стал спешить, так что король догнал его в предместьях и напустился на него за то, что тот так медленно ползет.
Под давлением обстоятельств, требовавших незамедлительного решения, Ла-Варен почти лишился рассудка. Наконец он пишет королю известие, которое может стоить ему головы. Пока Габриэль перед его глазами сопротивляется припадкам, стараясь дождаться короля, Ла-Варен пишет Генриху короткую записку: «Герцогиня умерла, сир. Не приезжайте». Он пишет и велит передать записку господам Бассомпьеру и маршалу д'Орнано, которые немедленно садятся на лошадей и скачут в пригород, чтобы перехватить короля.
В ожидании короля они остановились в Вильнев-Сен-Жорж возле дома де Бельевра, который тоже присоединился к ним. Король поражен и удивлен таким выступлением. Что такое? Они хотят воспрепятствовать его въезду в его собственную столицу? Он наступает на них. Он осыпает их грубостями. Они должны убраться с дороги. Перед королем предстает Бельевр и передает ему записку от Ла-Варена.
— Герцогиня умерла, сир.
От себя он добавляет, что Генриху не следует ехать к усопшей, его просто не поймут. Он должен пощадить свой взор.
Но последнее, что в данный момент печалит короля, это его взор. Новость слишком нова, слишком свежа. Вокруг поют птицы, с безоблачного неба светит солнце, в отдалении раскинулся его город. Он не может вместить в себя скорбь. Словно сквозь туман слышит он из уст Бассомпьера рассказ о ее последних часах, рассказ об ужасных судорогах, о страшно исказившемся лице.
— Ваше Величество, таким посещением вы навеки разрушите в своей душе воспоминания о прекрасном облике герцогини. В ней не осталось ничего из того, что вы так любили в ней. Болезнь взяла все. Пощадите свои глаза.
И в той же мере, в какой в его сознание начала медленно вторгаться страшная правда, начинает сжиматься его сердце. Он спешивается, делает несколько шагов влево, потом вправо и падает в траву, рыдая, как ребенок. На него обрушивается водопад мыслей и воспоминаний, но ни одно из них не настолько просто, чтобы соответствовать его простой скорби. Безгранично и его удивление, когда он обнаруживает, что ее образ уже расплылся в его воспоминаниях. Что вызвало слезы — печаль или стыд за то облегчение, которое он сейчас испытывает? Корень моего сердца мертв. Ее никогда больше не будет. Так напишет он вечером своей сестре Катерине. Будет видно, какой из своих возлюбленных он через пару недель пообещает супружество. На этот раз в письменном виде. И он снова не сдержит обещание, так как король прежде всего супруг своего королевства, это знает даже такой волокита, как Генрих. Но если наступит опасность того, что он может об этом забыть, то всегда найдется человек, который ему об этом напомнит.
Наконец он поднимается на ноги. Бассомпьер держит под уздцы его лошадь. Двое других стоят поодаль. Гонец Пюипейру предлагает королю помочь сесть в седло, но тот устало отмахивается, откидывает плащ и подолом сорочки вытирает заплаканные глаза. Никто не произносит ни слова. Все присутствующие отводят взгляды, но все чувствуют облегчение — дело сделано. Взгляд короля устремлен в небо, словно он хочет раствориться в его бездонной синеве. Бог любит этот город, думает он, и не даст ему погибнуть. Неверными шагами король направляется в сторону Фонтенбло и делает Пюипейру знак следовать за собой. Бассомпьер выпускает из руки уздечку королевского коня и некоторое время идет вслед за ним. Неужели кто-то поет ее песню? Жестокое прощание. День, полный скорби. Лучше бы мне умереть или не знать любви. Потом все садятся на коней и уезжают прочь.
Габриэль будет цепляться за жизнь еще целый день и целую ночь, так сильно ждала она прибытия короля. Рано утром в субботу она наконец умерла. Когда короткое время спустя в дом входит тетка, он уже снова полон любопытных. Наконец пришел врач. Люди освобождают ему проход, и он подходит к кровати умершей. Следы смертельной схватки с недугом видны чересчур отчетливо, почерневшее, страшно искаженное лицо жутко выделяется на фоне свежей белой наволочки.
Ла-Ривьер молча смотрит перед собой, потом отходит от кровати и поворачивается лицом к толпе. В углу кто-то пытается привести в чувство упавшую в обморок мадам де Сурди. В комнату втискиваются еще какие-то люди. Внезапно наступает мертвая тишина. Ла-Ривьер смотрит в лица обступивших его людей. Все глаза устремлены на него. Что они от него хотят? Он бросает последний взгляд на умершую и произносит спасительную фразу:
— Hic est manus Dei [6].
Среди собравшихся пробегает ропот. Торопливые крестные знамения. Раздаются щелчки перебираемых четок. Ла-Ривьер выходит из дома в сопровождении любопытных, которых страх и потребность распространить новость по городу выгнали на улицу.
Несколько часов спустя, в полдень 10 апреля 1599 года, в Риме Папа Климент покинул свою личную часовню, где провел почти сутки в тяжких раздумьях и молитвах, и объявил, что его беседа с Господом завершилась. Один из современников запомнил его слова: «Бог позаботился обо всем».
ДВА
письмо
Клод Дембур герцогине Тосканской
Архив Медичи,Mediceo Filza
Nr.5948
Госпожа,
в среду в Рим прибыл гонец с вестью о том, что госпожа де Монсо скончалась в канун Пасхи. Король в это время находился в Фонтенбло. Когда он услышал о ее болезни, то немедленно направился в Париж, однако к этому времени госпожа де Монсо уже умерла, в чем короля уверил маршал д'Орнано, выехавший ему навстречу.
Насколько мне известно, король не видел умершую. Он не упустил случая возложить руки на больных в следующий день пасхальных праздников и, как мне кажется, был не слишком потрясен этой смертью. Представляется, что Господь ведет его Своей рукой, чтобы отвратить от зла и печали, так что, по всеобщему мнению, это было последнее препятствие на его пути.
Герцог Савойский будет очень огорчен этой новостью, так как герцогиня была для него очень важной поддержкой в его стремлении получить обратно маркграфство Салуццо.
Он делал герцогине прекрасные и дорогие подарки в надежде таким путем получить назад эту провинцию. Послы и агенты герцога Савойского изо всех сил добиваются встречи с господином де Силлери, надеясь обсудить с ним создавшееся положение.
Папа, со своей стороны, однако, начеку. Вчера он принял господина де Силлери для двухчасовой беседы. Сам Бог вдохновил короля, что он прислал сюда такого посла, который очень хорошо себя здесь зарекомендовал и который хорошо понимает, как надо представлять интересы короля и Франции. Сейчас я должен прервать письмо, так как мне надо сопровождать господина де Силлери на его переговоры.
Дано в Риме 2 мая 1599 года.
Ваш преданный слуга Клод Дембур.
ТРИ
12 АПРЕЛЯ 1599 ГОДА
Свидетеля зовут Гастон Бартоломе. Возраст — тридцать семь лет, род занятий — лесоторговец, проживает на улице Двух Ворот в Париже.
Дверь была взломана?
Да. Для этого потребовалось несколько ударов топором, но в конце концов она все же поддалась. Мы ожидали, что внутри окажется пламя, и немного задержались у входа, прежде чем войти. В доме была такая тьма, что хоть глаз выколи.
В доме не было света? Нигде?
Нет. В доме было совершенно темно. Из нас два человека вошли внутрь, не могу, правда, припомнить, в какой последовательности, да еще с улицы пришли несколько любопытных, но теснота входа, а еще больше страх помешали войти остальным.
Опишите помещение.
Поначалу вообще было трудно что-либо разглядеть. Огонь факелов разгонял тьму лишь на расстоянии вытянутой руки. Несколько факелов мы наспех воткнули в стены. Было душно, жарко и пахло гарью. Но, кроме этого, я не заметил ничего особенного. Комната выглядела нежилой и заброшенной. В воздухе висела пыль, поднятая упавшей внутрь дверью.
Продолжайте.
Потом все пошло очень быстро. Мы решили узнать, откуда идет запах гари, но в доме ничего не горело. Однако снаружи было полно дыма, и он продолжал откуда-то идти. Мне первому пришло в голову, что очаг пожара находится в задней части дома. Когда я отыскал дверь, ведущую во двор, и открыл ее, моя догадка подтвердилась. Над внутренним двором висела густая пелена дыма. Поначалу мы не смогли понять, откуда валят его клубы. От чада заслезились глаза и перехватило дыхание. Наконец нам удалось разглядеть, что дым идет из сарая, примыкавшего к дому. Это был грубо сколоченный чулан без окон, служивший, видимо, хлевом или амбаром. Дым шел из всех его щелей. Некоторые из нас тотчас бросились назад, к дому, чтобы принести воды, но, как оказалось, пожарные колокола звонили уже давно, и во двор откуда-то вбежало множество людей с пожарными кишками. Не успели мы толком понять, что произошло, как на дощатую стенку сарая обрушились удары топоров, так как огонь факелов мог разогнать только темноту, но не удушливый дым, который повалил еще гуще. У нас просто не оставалось времени на поиски входа в сарай, да и воздуха хватало только на то, чтобы подбежать к стене с закрытыми глазами, нанести по ней пару ударов топором и выбежать на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. По счастью, доски стены нам удалось прорубить довольно быстро, но за спешкой мы совершенно не подумали о последствиях наших торопливых действий. Как только стена была проломлена, нам в лицо полыхнул желтый огонь. Каков бы ни был очаг пожара, как только мы дали огню доступ воздуха, он немедля превратился в пламя, которое, без всякого сомнения, пожрало бы дом и двор, а то и всю улицу, если бы в это дело не вмешалось Божье провидение.
Смогли ли вы заглянуть в сарай после того, как в его стене было прорублено отверстие?
Я как раз снова вошел во двор, когда из клубов дыма показались первые языки пламени. Мы поняли, что в отверстие надо немедля начать лить воду, если мы не хотим, чтобы нам пришел конец. Ничего не видя, я подскочил к отверстию в стене, из которого буквально бил огонь, и наудачу плеснул воду внутрь сарая.
Вы что-нибудь при этом там заметили?
Там все было серо. В тот краткий миг, когда я подбегал к стене сарая, я различил в помещении фигуру стоявшего там человека. Естественно, я подумал, что все это мне привиделось, было обманом зрения. В клубах дыма, освещаемый пляшущими отблесками пламени, стоял человек, который вдруг медленно, словно призрак, повернулся лицом к прорубленному отверстию. Я говорю, что видел его, но это слишком сильно сказано. Скорее его образ мелькнул передо мной, как лик в тумане. Меня тотчас же оттеснили в сторону, и другой человек выплеснул содержимое своего ведра в сарай. Когда снова настала моя очередь, внутри все горело, как в аду, и я больше ничего не увидел. Нам удалось сдерживать огонь до тех пор, пока с небес, с Божьей помощью, не хлынул дождь, который, как вам известно, потушил пожар и воспрепятствовал тому, чтобы все наши дома и дворы погибли в пламени, и это точно случилось бы, и нам надо благодарить Бога за то, что Ему было угодно избавить нас от наказания, которого мы не заслужили.
Вам известно, что это было за видение, нагнавшее на вас такой ужас?
Как я слышал, в обломках сгоревшего строения нашли труп.
Есть ли у вас какое-либо объяснение того, что этот человек не попытался выйти из огня? Ведь под лестницей дома находилась маленькая дверь, ведущая в сарай? Почему он был вынужден остаться в огне? И вы видели, что он стоит, не так ли?
Я не могу в этом поклясться. Я видел призрачный, похожий на тень образ, который медленно поворачивался к отверстию, которое мы вырубили в стене.
Вы рассмотрели его лицо?
Нет.
А его одежду?
Я не смогу ее описать — все произошлоочень быстро.
И вы также не можете сказать, был ли это один из жильцов дома?
Нет, господин.
Но вы знаете всех жильцов этого дома ?
Да, но я не слишком близко с ними знаком.
Но достаточно для того, чтобы узнать их даже при таких чрезвычайных обстоятельствах, о которых мы сейчас с вами говорим ?
Я видел этого человека мельком, он стоял ко мне боком и был к тому же объят дымом и пламенем.
Как был одет этот человек ?
В рубаху и, кажется, в плащ. Правда, вся картина расплывалась перед моими глазами. Даже сны бывают более отчетливыми, чем та мимолетная картина на пожаре.
Но там, в помещении, действительно кто-то стоял и медленно поворачивался к вам лицом?
Да, очень медленно. Он вел себя как человек, который направился было к двери, но потом передумал и решил пойти в другую сторону.
Он что, не обращал никакого внимания на огонь?
Человек, которого я видел, казался глубоко погруженным в свои мысли.
Вы не помните цвет его волос?
Нет, и вообще его голову я видел очень нечетко, так как она была окутана дымом. Я видел лишь смутные очертания фигуры.
Потом вас оттеснили в сторону, но вы вскоре вернулись, чтобы выплеснуть в огонь еще одно ведро воды ?
Да.
Что вы увидели в этот раз?
Ничего. Только огонь.
Силуэт к тому времени исчез?
На этот раз внутри сарая вообще ничего не было видно, так как все помещение было охвачено огнем.
Как вы полагаете, возможно ли, чтобы тот человек незамеченным покинул горящее строение?
Входная дверь, как вы уже сами сказали, находилась под лестницей, ведущей на второй этаж дома. Кто-то заколотил дверь, выходившую во двор, поэтому выйти из сарая можно было только через потайную дверь под лестницей строения. Ставни были заперты изнутри. Если бы кто-то находился в сарае и захотел незаметно выбраться оттуда, то ему пришлось бы выходить по крышам. Если бы он вышел через дверь, ведущую в дом, то его сразу заметили бы, так как в доме суетилось великое множество народа.
Вы рассказали кому-нибудь о том, что видели?
Да, естественно, я сразу прокричал об этом во всеуслышание, из-за чего соседи потом подняли меня на смех. Потому что тот, кого потом нашли под обгоревшими остатками сарая, не мог задумчиво ходить по комнате, когда его со всех сторон обжигало пламя.
Итак, давайте подытожим все, что вы мне рассказали. 10 апреля, в ночь на пасхальное воскресенье, в доме Перро по неизвестной причине вспыхнул пожар, который — по запаху гари — был обнаружен около полуночи. Жители соседних домов пришли к выводу, что очаг возгорания находится в необитаемом доме Перро. Дверь взломали, и тут выяснилось, что в главном доме ничего не горит. Вы сами догадались, что очаг пожара находится в задней части дома. В стене чулана или амбара было вырублено отверстие, из которого очень опасно полыхнул огонь. Прежде чем пламя охватило все строение, вы увидели в его внутреннем помещении живого человека, который шел сквозь огонь. Смог ли он выбраться из строения, осталось неизвестным. Ни один свидетель не показал, что из объятого пожаром строения кто-то выходил, поэтому можно предположить, что человек, коего вы видели, — это тот же мужчина, труп которого был обнаружен на месте сгоревшего сарая. Вы сами больше ничего не видели, и только благодаря Божьему провидению вам удалось избежать большего ущерба. Все правильно?
Да, все происходило именно так.
Вы сказали, что в доме Перро никто не жил ?
Да. Перро покинул Париж после несчастья, которое постигло его летом прошлого года. Его жена умерла в родах, и он…
Это не имеет отношения к делу. Дом с тех пор стоял пустым?
Нет, не совсем. Зимой в доме жили господа Люссак и Виньяк. Перро, один Бог знает почему, оставил дом в их распоряжении.
Вы хорошо знали Перро?
Можно сказать, что да. Он придерживался другой религии, но в остальном был весьма достойным человеком. Судьба подвергла его тяжким испытаниям, но он, кажется, еще дешево отделался. Родом он из Пикардии, куда и уехал после смерти жены. Но я не был близко знаком с ним, и у нас не было с ним никаких дел.
Что вы можете сказать о господах Виньяке и Люссаке?
Они пришли в июне прошлого года, как раз тогда, когда у Перро произошла трагедия с женой.
Давайте еще раз вернемся к обсуждаемому вечеру, когда вы взломали дверь дома. Вы сказали, что дверь была заперта. Дверь, ведущая во двор, тоже была заперта, как и ставни на окнах, которые были заперты изнутри. Таким образом, никто не мог свободно зайти в дом?
Дверь была взломана?
Да. Для этого потребовалось несколько ударов топором, но в конце концов она все же поддалась. Мы ожидали, что внутри окажется пламя, и немного задержались у входа, прежде чем войти. В доме была такая тьма, что хоть глаз выколи.
В доме не было света? Нигде?
Нет. В доме было совершенно темно. Из нас два человека вошли внутрь, не могу, правда, припомнить, в какой последовательности, да еще с улицы пришли несколько любопытных, но теснота входа, а еще больше страх помешали войти остальным.
Опишите помещение.
Поначалу вообще было трудно что-либо разглядеть. Огонь факелов разгонял тьму лишь на расстоянии вытянутой руки. Несколько факелов мы наспех воткнули в стены. Было душно, жарко и пахло гарью. Но, кроме этого, я не заметил ничего особенного. Комната выглядела нежилой и заброшенной. В воздухе висела пыль, поднятая упавшей внутрь дверью.
Продолжайте.
Потом все пошло очень быстро. Мы решили узнать, откуда идет запах гари, но в доме ничего не горело. Однако снаружи было полно дыма, и он продолжал откуда-то идти. Мне первому пришло в голову, что очаг пожара находится в задней части дома. Когда я отыскал дверь, ведущую во двор, и открыл ее, моя догадка подтвердилась. Над внутренним двором висела густая пелена дыма. Поначалу мы не смогли понять, откуда валят его клубы. От чада заслезились глаза и перехватило дыхание. Наконец нам удалось разглядеть, что дым идет из сарая, примыкавшего к дому. Это был грубо сколоченный чулан без окон, служивший, видимо, хлевом или амбаром. Дым шел из всех его щелей. Некоторые из нас тотчас бросились назад, к дому, чтобы принести воды, но, как оказалось, пожарные колокола звонили уже давно, и во двор откуда-то вбежало множество людей с пожарными кишками. Не успели мы толком понять, что произошло, как на дощатую стенку сарая обрушились удары топоров, так как огонь факелов мог разогнать только темноту, но не удушливый дым, который повалил еще гуще. У нас просто не оставалось времени на поиски входа в сарай, да и воздуха хватало только на то, чтобы подбежать к стене с закрытыми глазами, нанести по ней пару ударов топором и выбежать на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. По счастью, доски стены нам удалось прорубить довольно быстро, но за спешкой мы совершенно не подумали о последствиях наших торопливых действий. Как только стена была проломлена, нам в лицо полыхнул желтый огонь. Каков бы ни был очаг пожара, как только мы дали огню доступ воздуха, он немедля превратился в пламя, которое, без всякого сомнения, пожрало бы дом и двор, а то и всю улицу, если бы в это дело не вмешалось Божье провидение.
Смогли ли вы заглянуть в сарай после того, как в его стене было прорублено отверстие?
Я как раз снова вошел во двор, когда из клубов дыма показались первые языки пламени. Мы поняли, что в отверстие надо немедля начать лить воду, если мы не хотим, чтобы нам пришел конец. Ничего не видя, я подскочил к отверстию в стене, из которого буквально бил огонь, и наудачу плеснул воду внутрь сарая.
Вы что-нибудь при этом там заметили?
Там все было серо. В тот краткий миг, когда я подбегал к стене сарая, я различил в помещении фигуру стоявшего там человека. Естественно, я подумал, что все это мне привиделось, было обманом зрения. В клубах дыма, освещаемый пляшущими отблесками пламени, стоял человек, который вдруг медленно, словно призрак, повернулся лицом к прорубленному отверстию. Я говорю, что видел его, но это слишком сильно сказано. Скорее его образ мелькнул передо мной, как лик в тумане. Меня тотчас же оттеснили в сторону, и другой человек выплеснул содержимое своего ведра в сарай. Когда снова настала моя очередь, внутри все горело, как в аду, и я больше ничего не увидел. Нам удалось сдерживать огонь до тех пор, пока с небес, с Божьей помощью, не хлынул дождь, который, как вам известно, потушил пожар и воспрепятствовал тому, чтобы все наши дома и дворы погибли в пламени, и это точно случилось бы, и нам надо благодарить Бога за то, что Ему было угодно избавить нас от наказания, которого мы не заслужили.
Вам известно, что это было за видение, нагнавшее на вас такой ужас?
Как я слышал, в обломках сгоревшего строения нашли труп.
Есть ли у вас какое-либо объяснение того, что этот человек не попытался выйти из огня? Ведь под лестницей дома находилась маленькая дверь, ведущая в сарай? Почему он был вынужден остаться в огне? И вы видели, что он стоит, не так ли?
Я не могу в этом поклясться. Я видел призрачный, похожий на тень образ, который медленно поворачивался к отверстию, которое мы вырубили в стене.
Вы рассмотрели его лицо?
Нет.
А его одежду?
Я не смогу ее описать — все произошлоочень быстро.
И вы также не можете сказать, был ли это один из жильцов дома?
Нет, господин.
Но вы знаете всех жильцов этого дома ?
Да, но я не слишком близко с ними знаком.
Но достаточно для того, чтобы узнать их даже при таких чрезвычайных обстоятельствах, о которых мы сейчас с вами говорим ?
Я видел этого человека мельком, он стоял ко мне боком и был к тому же объят дымом и пламенем.
Как был одет этот человек ?
В рубаху и, кажется, в плащ. Правда, вся картина расплывалась перед моими глазами. Даже сны бывают более отчетливыми, чем та мимолетная картина на пожаре.
Но там, в помещении, действительно кто-то стоял и медленно поворачивался к вам лицом?
Да, очень медленно. Он вел себя как человек, который направился было к двери, но потом передумал и решил пойти в другую сторону.
Он что, не обращал никакого внимания на огонь?
Человек, которого я видел, казался глубоко погруженным в свои мысли.
Вы не помните цвет его волос?
Нет, и вообще его голову я видел очень нечетко, так как она была окутана дымом. Я видел лишь смутные очертания фигуры.
Потом вас оттеснили в сторону, но вы вскоре вернулись, чтобы выплеснуть в огонь еще одно ведро воды ?
Да.
Что вы увидели в этот раз?
Ничего. Только огонь.
Силуэт к тому времени исчез?
На этот раз внутри сарая вообще ничего не было видно, так как все помещение было охвачено огнем.
Как вы полагаете, возможно ли, чтобы тот человек незамеченным покинул горящее строение?
Входная дверь, как вы уже сами сказали, находилась под лестницей, ведущей на второй этаж дома. Кто-то заколотил дверь, выходившую во двор, поэтому выйти из сарая можно было только через потайную дверь под лестницей строения. Ставни были заперты изнутри. Если бы кто-то находился в сарае и захотел незаметно выбраться оттуда, то ему пришлось бы выходить по крышам. Если бы он вышел через дверь, ведущую в дом, то его сразу заметили бы, так как в доме суетилось великое множество народа.
Вы рассказали кому-нибудь о том, что видели?
Да, естественно, я сразу прокричал об этом во всеуслышание, из-за чего соседи потом подняли меня на смех. Потому что тот, кого потом нашли под обгоревшими остатками сарая, не мог задумчиво ходить по комнате, когда его со всех сторон обжигало пламя.
Итак, давайте подытожим все, что вы мне рассказали. 10 апреля, в ночь на пасхальное воскресенье, в доме Перро по неизвестной причине вспыхнул пожар, который — по запаху гари — был обнаружен около полуночи. Жители соседних домов пришли к выводу, что очаг возгорания находится в необитаемом доме Перро. Дверь взломали, и тут выяснилось, что в главном доме ничего не горит. Вы сами догадались, что очаг пожара находится в задней части дома. В стене чулана или амбара было вырублено отверстие, из которого очень опасно полыхнул огонь. Прежде чем пламя охватило все строение, вы увидели в его внутреннем помещении живого человека, который шел сквозь огонь. Смог ли он выбраться из строения, осталось неизвестным. Ни один свидетель не показал, что из объятого пожаром строения кто-то выходил, поэтому можно предположить, что человек, коего вы видели, — это тот же мужчина, труп которого был обнаружен на месте сгоревшего сарая. Вы сами больше ничего не видели, и только благодаря Божьему провидению вам удалось избежать большего ущерба. Все правильно?
Да, все происходило именно так.
Вы сказали, что в доме Перро никто не жил ?
Да. Перро покинул Париж после несчастья, которое постигло его летом прошлого года. Его жена умерла в родах, и он…
Это не имеет отношения к делу. Дом с тех пор стоял пустым?
Нет, не совсем. Зимой в доме жили господа Люссак и Виньяк. Перро, один Бог знает почему, оставил дом в их распоряжении.
Вы хорошо знали Перро?
Можно сказать, что да. Он придерживался другой религии, но в остальном был весьма достойным человеком. Судьба подвергла его тяжким испытаниям, но он, кажется, еще дешево отделался. Родом он из Пикардии, куда и уехал после смерти жены. Но я не был близко знаком с ним, и у нас не было с ним никаких дел.
Что вы можете сказать о господах Виньяке и Люссаке?
Они пришли в июне прошлого года, как раз тогда, когда у Перро произошла трагедия с женой.
Давайте еще раз вернемся к обсуждаемому вечеру, когда вы взломали дверь дома. Вы сказали, что дверь была заперта. Дверь, ведущая во двор, тоже была заперта, как и ставни на окнах, которые были заперты изнутри. Таким образом, никто не мог свободно зайти в дом?