Страница:
Рассуждения Кошинского выбили почву из-под моих ног. При таком рассмотрении вся история приобрела внутреннюю логику. Нити заговора против Габриэль тянутся из Флоренции. Кроме того, в этом деле участвовал и Папа Климент VIII. Папа ни за что не хотел давать Генриху разрешение на развод с Маргаритой, если следствием такого разрешения станет бракосочетание с Габриэль. Так как король крепко стоял на своем, в Париже развернули ожесточенную пропаганду против Габриэль. Герцогине нанесли публичное оскорбление, ее дети были во всеуслышание названы бастардами. Листовки, смешные карикатуры и издевательские стихи облетели город. Наконец, с помощью картины Виньяка была сделана попытка поставить самого короля в неловкое положение, чтобы сделать явным скандал по поводу его любовных дел. И где теперь находится эта картина? Во Флоренции, в Палаццо Веккио! Превосходное воспоминание о великолепно задуманной и блестяще проведенной интриге Фердинанда. Но король проявил неслыханное упрямство. Да, он объявил о предстоящей свадьбе и даже назвал ее точный срок. Более того, в Лувре было выставлено подвенечное платье Габриэль. Однако существовало еще одно последнее средство, и герцогиню отправляют в дом Дзаметты. Знал об этом король или нет, фактом остается то, что он даже не думал этому препятствовать. Потеря возлюбленной была для него тем легче, чем более сложные политические проблемы она позволила разрешить.
Было ли все так? Но если целью Морштадта было такое изображение всей истории, то почему он не сделал это прямо? Он собрал в своем рассказе все элементы заговора против герцогини с целью покушения на ее жизнь. Но некоторые пассажи рукописи не укладываются, однако, в такое объяснение. В заключительной части вся история вообще делает весьма неожиданный поворот. Разве врач не утверждал, что король никогда не женится на Габриэль? И разве не ясно было из этих объяснений, что король никогда не подчинит своим чувствам интересы королевства? И разве в рукописи не повторяется мысль о том, что непомерная гордыня Габриэль угрожала ввергнуть Францию в череду новых несчастий?
Я поделился с Кошинским своими мыслями. Однако он остался при своем мнении.
— Все это, конечно, правильно, — сказал он. — Именно в этих противоречиях и запутался автор рукописи. Он потерял контроль над материалом. Но надо сказать, что сюжет с инсценированным заказом и скрытым смыслом картины оказался весьма оригинальным…
— …но не законченным, — вставил я.
— Да, — подтвердил Кошинский, — форма не смогла соответствовать содержанию.
— Нет, — воскликнул я. — В истории не хватает одной детали.
Кошинский насторожился.
— Так. Чего же именно?
— Картины из Лувра!
Он хотел что-то возразить, но вместо этого лишь вопросительно взглянул на меня. Я же сам не понял, откуда явилась мне эта мысль. Естественно. Так и должно было быть. Рассказ был не закончен, потому что художник не закончил свою работу. Документы об этом умалчивают, но должен быть еще один след, ведущий к той последней картине.
— Может быть, вы не нашли все документы. Быть может, они находились в других ящиках?
Кошинский озабоченно нахмурился.
— Да, может быть. Возможно также, что они уже давно уничтожены.
Он ненадолго замолчал, а потом добавил:
— Это было бы слишком глупо, не правда ли?
Я почти не слушал его. Мне в голову в это время пришла совершенно иная мысль, приведшая меня в состояние необыкновенного волнения. Я внезапно снова представил себе ту картину, четко увидев обеих дам в ванне, пальцы, державшие сосок, кольцо, камеристку на заднем плане и видимый только наполовину камин. Меня поразила не вполне понятная догадка. Действительно, рассказ должен был оборваться на этом месте. Не существует никаких документов, в которых содержались бы факты, достаточные для того, чтобы протянуть нить повествования к той последней картине. Морштадт, видимо, пришел к тому же. Я буквально физически почувствовал это. Он остановился весьма близко от цели, но художник оборвал последний след. В той картине, вывешенной в Лувре, скрытый где-то в жестах обеих дам, рассказ был продолжен. Но в каком направлении?
ДВА
ТРИ
ЧЕТЫРЕ
Было ли все так? Но если целью Морштадта было такое изображение всей истории, то почему он не сделал это прямо? Он собрал в своем рассказе все элементы заговора против герцогини с целью покушения на ее жизнь. Но некоторые пассажи рукописи не укладываются, однако, в такое объяснение. В заключительной части вся история вообще делает весьма неожиданный поворот. Разве врач не утверждал, что король никогда не женится на Габриэль? И разве не ясно было из этих объяснений, что король никогда не подчинит своим чувствам интересы королевства? И разве в рукописи не повторяется мысль о том, что непомерная гордыня Габриэль угрожала ввергнуть Францию в череду новых несчастий?
Я поделился с Кошинским своими мыслями. Однако он остался при своем мнении.
— Все это, конечно, правильно, — сказал он. — Именно в этих противоречиях и запутался автор рукописи. Он потерял контроль над материалом. Но надо сказать, что сюжет с инсценированным заказом и скрытым смыслом картины оказался весьма оригинальным…
— …но не законченным, — вставил я.
— Да, — подтвердил Кошинский, — форма не смогла соответствовать содержанию.
— Нет, — воскликнул я. — В истории не хватает одной детали.
Кошинский насторожился.
— Так. Чего же именно?
— Картины из Лувра!
Он хотел что-то возразить, но вместо этого лишь вопросительно взглянул на меня. Я же сам не понял, откуда явилась мне эта мысль. Естественно. Так и должно было быть. Рассказ был не закончен, потому что художник не закончил свою работу. Документы об этом умалчивают, но должен быть еще один след, ведущий к той последней картине.
— Может быть, вы не нашли все документы. Быть может, они находились в других ящиках?
Кошинский озабоченно нахмурился.
— Да, может быть. Возможно также, что они уже давно уничтожены.
Он ненадолго замолчал, а потом добавил:
— Это было бы слишком глупо, не правда ли?
Я почти не слушал его. Мне в голову в это время пришла совершенно иная мысль, приведшая меня в состояние необыкновенного волнения. Я внезапно снова представил себе ту картину, четко увидев обеих дам в ванне, пальцы, державшие сосок, кольцо, камеристку на заднем плане и видимый только наполовину камин. Меня поразила не вполне понятная догадка. Действительно, рассказ должен был оборваться на этом месте. Не существует никаких документов, в которых содержались бы факты, достаточные для того, чтобы протянуть нить повествования к той последней картине. Морштадт, видимо, пришел к тому же. Я буквально физически почувствовал это. Он остановился весьма близко от цели, но художник оборвал последний след. В той картине, вывешенной в Лувре, скрытый где-то в жестах обеих дам, рассказ был продолжен. Но в каком направлении?
ДВА
Во второй половине того же дня я вернулся во Фрейбург, чтобы снять фотокопии с документов. Прощание с Кошинским было в высшей степени сердечным.
— Дайте мне знать, если найдете что-нибудь новое, — попросил он, — а оригиналы пришлите мне прямо в Штутгарт.
Я направился сразу в гостиницу преподавателей, чтобы забрать свои вещи, и на всякий случая осведомился, нельзя ли на несколько дней снять там комнату, на что получил вежливый, но твердый отказ. Я сел в машину и в нескольких шагах от фирмы проката автомобилей нашел гостиницу. На следующее утро я отдал документы на копирование и в переплет. Потом я отправился в университетскую библиотеку, где провел остаток дня в поисках источников, на которые опирался Морштадт. Улов оказался весьма скудным. За исключением дневников некоего Пьера де Л'Этуаля, о котором упоминал Кошинский, в библиотеке не оказалось ничего. Я сделал заказ и, чтобы скоротать время, пошел в биографический отдел. В Diccionario de Mujeres Célèbres [13] я нашел статью о Габриэль д'Эстре.
«…известная французская придворная дама, маркиза де Монсо и герцогиня де Бофор. Родилась (1573) в замке Ла-Бурдазьер. Умерла в 1599 году. Ее отцом был маркиз Антуан д'Эстре. Мать — красивая женщина, в возрасте сорока лет оставила мужа и детей ради маркиза д'Аллегра. По данным некоторых авторов, Габриэль до знакомства с Генрихом Четвертым была любовницей Генриха Третьего, кардинала де Гиза, герцога де Лонгвиля и многих других. Король страстно влюбился в нее, хотя ему потребовалось целых два года, чтобы сделать Габриэль своей любовницей. Чтобы затушевать скандал, связанный с этой историей, отец, маркиз д'Эстре, выдал свою дочь за Никола д'Амерваля, сеньора Лианкура. Однако Генриху Четвертому удалось почти тотчас добиться аннулирования этого брака под предлогом мужской несостоятельности супруга. С 1593 года Габриэль и Генрих больше не разлучались. Страсть их была неугасимой. Первый сын был признан Генрихом Четвертым, который уже был готов развестись с супругой, Маргаритой Валуа, ради нового брака с Габриэль. Семья Эстре оказывала на дух и характер короля сильнейшее влияние. И король осыпал их всеми мыслимыми почестями — титулами, владениями, драгоценностями, деньгами… Все придворные смотрели на нее как на законную супругу монарха, и она, несомненно, стала бы ею, если бы ее не унесла в могилу скорая и таинственная болезнь. Поначалу ходили слухи о том, что она была отравлена по приказу Великого герцога Тосканского. Однако логичнее было бы предположить, что она умерла от эклампсии, поскольку была в это время на шестом месяце беременности. Боль короля по поводу этой утраты была безмерна. Габриэль подарила ему двоих сыновей и одну дочь — Сезара, герцога Вандомского, Александра, а также Екатерину-Генриетту. Габриэль отличалась светлыми волосами, белой кожей, синими глазами и выдающейся красотой. Она была подлинной фламандской Венерой с по-настоящему женственными чертами и веселым симпатичным нравом. Dйlicieux, как говорят французы». За статьей следовал список литературы.
Альбрехт, Й.Ф.Ф. фон: Прекрасная Габриэль. ПисьмоЛоретте Пизанской. 1795. — (НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ): Amours de Henri IV/ Avec ses lettres galantes a la Duchesse de Beaufort et la Marquise de Verneuil. Amsterdam, 1754; Описание жизни и любви прекраснейшей Габриэль д'Эстре. Страсбург, 1709.
Там же были помещены и другие ссылки.
CAPEFIGUE: Gabrielle d'Estrées. Paris, 1859. — COULAU: Les Amours de Henri IV. Paris, 1818. — CRAUFURD, Q: Notices sur Agnès Sorel, Diane de Poitier et Gabrielle d'Estrées. Paris, 1819. — DE LERNE, E: Reines légitimes et reines d'aventure. Paris, 1867. — DESCLOZEAUX: Gabrielle d'Estrées, Paris, 1889. — LAMOTHE-LANGON, E: Mémoires de Gabrielle d'Estrées, Duchesse de Beaufort, 4 тома, Paris, 1829.
Ни одна из указанных книг не значилась в каталоге библиотеки. Я пошел в межбиблиотечный отдел и показал даме за столом свой список. Она ввела данные в компьютер и вскоре с сочувственным лицом вернула мне список, сказав, что в немецких библиотеках эти книги отсутствуют. Правда, за исключением Деклозо, книга которого имеется в Берлине. Если я закажу книгу, то получу ее в течение трех-четырех недель. Я вежливо отказался и вернулся в читальный зал. В течение трех-четырех недель!
Тем временем из хранилища доставили воспоминания Пьера де Л'Этуаля. Я перенес тома на стол и сразу открыл книгу на дате 10 апреля 1599 года и прочел текст, написанный тяжеловесными старофранцузскими фразами: Le samedi 10e de ce mois, à six heures du matin, mourust, a Paris, la Duchesse de Beaufort; mort miraculeuse et de conséquence pour la France, de laquelle elle estoit designee Roine, comme elle-mesme, peut auparavant, disoit tout haut qu 'il n y avoit que Dieu et la mort du Roy qui l'en peust empescher.
Я записал перевод: «В субботу, десятого числа сего месяца, в шесть часов утра в Париже умерла герцогиня де Бофор; смерть загадочная и имеющая тяжелые последствия для Франции, так как ее считали королевой, которой она была публично провозглашена весьма недавно и чему могли теперь помешать лишь Бог и смерть короля».
Несколькими страницами ранее я обнаружил оригинал сатирических стихов, о которых сообщил в своей рукописи Морштадт. Возможно, он черпал из этого же источника. Я перевел следующий абзац и переписал оригинал стихотворения:
МАРТ. В понедельник, первого числа этого месяца, в соответствии с циркулирующими по столице слухами о том, что король женится на своей любовнице, придворные злопыхатели, которые не думают ни о чем ином, как о сплетнях на эту тему, подбросили следующие стихи, которые король нашел у себя под кроватью.
При посещении своей оранжереи в Сен-Жермен-ан-Лэ король снова увидел стихи у подножия одного из деревьев, куда этот пасквиль сунули намеренно, прекрасно зная, что Его Величество непременно увидит этот листок. Прочтя стихи, король сказал: «Ventre saint-gris! Если я найду автора, то повешу его не на апельсиновом дереве, а на крепком дубе!»
Я читал, испытывая всевозраставшее беспокойство. Морштадт ничего не выдумал. Я был уверен, что если покопаюсь в лежавших передо мной томах, то найду там и другие свидетельства, которыми он пользовался. Решившись, я отнес тома, относящиеся к 1598—1599 годам, на ксерокс и скопировал все страницы. Когда я получил копии, мною вновь овладели сомнения. Естественно, я шел по следу Морштадта. В конце концов, он был историком и даже членом общества историков, которому, естественно, он сообщал о результатах своих исследований. Без сомнения, он внимательно и тщательно изучил современные источники и доступную библиографию. Мне надо на месте поискать, что ему удалось найти и где в его рукописи имеются пробелы и лакуны.
Я сдал книги и покинул библиотеку. Улицы Фрейбурга опустели от невыносимой жары. Отсутствие студентов, которые обычно толпятся вокруг библиотеки, напоминало о безлюдных окрестностях американских колледжей во время летних каникул. Велосипедные стойки, обычно облепленные, как магниты, двухколесными скакунами, выглядели осиротевшими. В городе не осталось никого, кроме немногочисленных туристов и не склонных к путешествиям местных жителей. В мастерской я получил рукопись и переплетенную копию, потом купил большой конверт, вложил в него оригиналы документов и пустился на поиски почтамта. Прежде чем запечатать конверт и отдать его служащему почтамта, я положил в конверт лист бумаги с найденным мною у Этуаля оригиналом стихотворения. Кошинский порадуется, получив такой подарок.
Вернувшись в гостиницу, я обдумал свои дальнейшие действия. Обширные поиски потребуют нескольких недель, если не месяцев. Рукописи было приблизительно сто лет, описываемым в ней событиям и того больше — около четырехсот. Море обзорной литературы по этому поводу попросту необозримо. Появилось ли в литературе, посвященной Габриэль д'Эстре, что-то новое с начала двадцатого века, было очень легко выяснить. Проще всего было навести справки у специалиста, историка или биографа Генриха IV. В беседе с историком можно было установить, насколько правдивы детали, сообщенные в рукописи. Выяснение имен исследователей, работающих в этой области, не должно было занять много времени. Мне не раз приходилось проделывать такие вещи. Ни один из таких специалистов не должен был отказать мне в краткой беседе по поводу Габриэль д'Эстре. Но сначала надо было точно сформулировать вопросы.
Я взял лист бумаги и набросал обе возможности, которые, какими бы несовместимыми они ни казались, мирно уживались в рукописи Морштадта. Кроме того, была теория отравления, которой столь твердо придерживался и Кошинский. Я перечислил его аргументы. Только смерть Габриэль могла помешать женитьбе короля на ней. Обстоятельства смерти были в высшей степени необычайными. Лечившие герцогиню врачи впервые столкнулись с таким случаем. Последний раз Габриэль ела в доме одного итальянца, которого надо рассматривать как вассала Фердинанда. Фердинанд же, судя по всему, решал и другие проблемы с помощью яда. Для Папы Римского проблема Габриэль д'Эстре перестала существовать еще до того, как он мог любым естественным путем получить извещение о ее смерти.
Морштадт, однако, вставил в свою рукопись элементы, которые прямо противоречили теории отравления. Правда, все эти противоречащие аргументы вложены в уста вымышленных персонажей. По этой причине Кошинский посчитал их несостоятельными и отмел в сторону. Но какую цель преследовал этим приемом сам Морштадт? Быть может, Кошинский прав, и Морштадт своей теорией загнал себя в угол неразрешимых противоречий? Мысль о том, что Генрих отослал свою возлюбленную в Париж, чтобы отдать ее в руки заговорщиков, казалась мне все более абсурдной. То, что король изменил свои матримониальные планы, еще не значило, что надо было при этом травить Габриэль. Может быть, конечно, что именно так все и было, но мне такая возможность казалась в высшей степени маловероятной. Зачем ему надо было это делать? Нет, такая мысль была совершенно отталкивающей и неверной. Было также вложенное в уста Баллерини утверждение о том, что король никогда не совершит политическую глупость, принеся безопасность своего государства в жертву сердечным делам. И женитьба на Габриэль представлялась чистейшим политическим безумием. Основываясь на этой фабуле, Морштадт построил интригу вокруг картины, которая была заказана Виньяку. Очень интересно, что в этой ситуации возникли две возможности: либо картину заказала сама Габриэль для того, чтобы показать королю абсурдность ситуации, в какой она оказалась, и принудить Генриха открыто признаться в этом, либо картина была орудием провокационной кампании, которую вели итальянцы против непомерных притязаний Габриэль.
Меня удивила своеобразная симметрия возможностей, которую я даже отобразил на бумаге. Неясные обстоятельства смерти Габриэль и загадочные портреты позволяли составить уравнение с четырьмя неизвестными и двумя возможными решениями. Либо Генрих действительно намеревался жениться и исполнению этого решения помешало отравление. В этом случае заказ на картину в пропагандистских целях сделали итальянцы. Либо Генрих обманул Габриэль, подвел ее, и в таком случае покушение на ее жизнь теряло всякий смысл, поскольку свадьбы все равно не было бы. При втором варианте заказ картины мог быть военной хитростью со стороны Габриэль. Возможно, она чувствовала, что король одержим сомнениями и в связи с этим оттягивает свадьбу. Габриэль потеряла контроль над собой и инсценировала скандал на королевском банкете в канун Великого поста. Естественно, этот подход нашел свое отражение и в рукописи. Об этом прямо говорит в последней сцене Сандрини. Виньяк не поверил ни одному его слову. Однако в рассказе обе эти возможности не были развиты и не получили своего решения.
Это было неудивительно, так как отсутствовали доказательства обмана Габриэль Генрихом. Он никогда не приказывал отравить ее. Нет, он сделал нечто худшее. Он обманул ее в присутствии множества придворных! Все последующее — приготовления к свадьбе, выставление подвенечного платья, перевозка мебели — было не чем иным, как театральной постановкой, жестокой шуткой, инсценированной королем, который оказался слишком малодушным, чтобы взглянуть правде в глаза.
Однако это представление не было столь невероятным, как подозрение об участии Наварры в покушении на жизнь герцогини. Я беспомощно рассматривал свой рисунок.
Король хотел жениться Картина заказана на Габриэль итальянцами для дискредитации герцогини Король не хотел жениться Картина заказана Габриэль на Габриэль для оказания давления на короля. Линии, разделявшие четыре возможности, сходились в центре, как перекрестие прицела. Некоторое время я беспомощно рассматривал картинку, потом откинулся на спинку стула и нарисовал на перекрестии линий большой вопросительный знак.
— Дайте мне знать, если найдете что-нибудь новое, — попросил он, — а оригиналы пришлите мне прямо в Штутгарт.
Я направился сразу в гостиницу преподавателей, чтобы забрать свои вещи, и на всякий случая осведомился, нельзя ли на несколько дней снять там комнату, на что получил вежливый, но твердый отказ. Я сел в машину и в нескольких шагах от фирмы проката автомобилей нашел гостиницу. На следующее утро я отдал документы на копирование и в переплет. Потом я отправился в университетскую библиотеку, где провел остаток дня в поисках источников, на которые опирался Морштадт. Улов оказался весьма скудным. За исключением дневников некоего Пьера де Л'Этуаля, о котором упоминал Кошинский, в библиотеке не оказалось ничего. Я сделал заказ и, чтобы скоротать время, пошел в биографический отдел. В Diccionario de Mujeres Célèbres [13] я нашел статью о Габриэль д'Эстре.
«…известная французская придворная дама, маркиза де Монсо и герцогиня де Бофор. Родилась (1573) в замке Ла-Бурдазьер. Умерла в 1599 году. Ее отцом был маркиз Антуан д'Эстре. Мать — красивая женщина, в возрасте сорока лет оставила мужа и детей ради маркиза д'Аллегра. По данным некоторых авторов, Габриэль до знакомства с Генрихом Четвертым была любовницей Генриха Третьего, кардинала де Гиза, герцога де Лонгвиля и многих других. Король страстно влюбился в нее, хотя ему потребовалось целых два года, чтобы сделать Габриэль своей любовницей. Чтобы затушевать скандал, связанный с этой историей, отец, маркиз д'Эстре, выдал свою дочь за Никола д'Амерваля, сеньора Лианкура. Однако Генриху Четвертому удалось почти тотчас добиться аннулирования этого брака под предлогом мужской несостоятельности супруга. С 1593 года Габриэль и Генрих больше не разлучались. Страсть их была неугасимой. Первый сын был признан Генрихом Четвертым, который уже был готов развестись с супругой, Маргаритой Валуа, ради нового брака с Габриэль. Семья Эстре оказывала на дух и характер короля сильнейшее влияние. И король осыпал их всеми мыслимыми почестями — титулами, владениями, драгоценностями, деньгами… Все придворные смотрели на нее как на законную супругу монарха, и она, несомненно, стала бы ею, если бы ее не унесла в могилу скорая и таинственная болезнь. Поначалу ходили слухи о том, что она была отравлена по приказу Великого герцога Тосканского. Однако логичнее было бы предположить, что она умерла от эклампсии, поскольку была в это время на шестом месяце беременности. Боль короля по поводу этой утраты была безмерна. Габриэль подарила ему двоих сыновей и одну дочь — Сезара, герцога Вандомского, Александра, а также Екатерину-Генриетту. Габриэль отличалась светлыми волосами, белой кожей, синими глазами и выдающейся красотой. Она была подлинной фламандской Венерой с по-настоящему женственными чертами и веселым симпатичным нравом. Dйlicieux, как говорят французы». За статьей следовал список литературы.
Альбрехт, Й.Ф.Ф. фон: Прекрасная Габриэль. ПисьмоЛоретте Пизанской. 1795. — (НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ): Amours de Henri IV/ Avec ses lettres galantes a la Duchesse de Beaufort et la Marquise de Verneuil. Amsterdam, 1754; Описание жизни и любви прекраснейшей Габриэль д'Эстре. Страсбург, 1709.
Там же были помещены и другие ссылки.
CAPEFIGUE: Gabrielle d'Estrées. Paris, 1859. — COULAU: Les Amours de Henri IV. Paris, 1818. — CRAUFURD, Q: Notices sur Agnès Sorel, Diane de Poitier et Gabrielle d'Estrées. Paris, 1819. — DE LERNE, E: Reines légitimes et reines d'aventure. Paris, 1867. — DESCLOZEAUX: Gabrielle d'Estrées, Paris, 1889. — LAMOTHE-LANGON, E: Mémoires de Gabrielle d'Estrées, Duchesse de Beaufort, 4 тома, Paris, 1829.
Ни одна из указанных книг не значилась в каталоге библиотеки. Я пошел в межбиблиотечный отдел и показал даме за столом свой список. Она ввела данные в компьютер и вскоре с сочувственным лицом вернула мне список, сказав, что в немецких библиотеках эти книги отсутствуют. Правда, за исключением Деклозо, книга которого имеется в Берлине. Если я закажу книгу, то получу ее в течение трех-четырех недель. Я вежливо отказался и вернулся в читальный зал. В течение трех-четырех недель!
Тем временем из хранилища доставили воспоминания Пьера де Л'Этуаля. Я перенес тома на стол и сразу открыл книгу на дате 10 апреля 1599 года и прочел текст, написанный тяжеловесными старофранцузскими фразами: Le samedi 10e de ce mois, à six heures du matin, mourust, a Paris, la Duchesse de Beaufort; mort miraculeuse et de conséquence pour la France, de laquelle elle estoit designee Roine, comme elle-mesme, peut auparavant, disoit tout haut qu 'il n y avoit que Dieu et la mort du Roy qui l'en peust empescher.
Я записал перевод: «В субботу, десятого числа сего месяца, в шесть часов утра в Париже умерла герцогиня де Бофор; смерть загадочная и имеющая тяжелые последствия для Франции, так как ее считали королевой, которой она была публично провозглашена весьма недавно и чему могли теперь помешать лишь Бог и смерть короля».
Несколькими страницами ранее я обнаружил оригинал сатирических стихов, о которых сообщил в своей рукописи Морштадт. Возможно, он черпал из этого же источника. Я перевел следующий абзац и переписал оригинал стихотворения:
МАРТ. В понедельник, первого числа этого месяца, в соответствии с циркулирующими по столице слухами о том, что король женится на своей любовнице, придворные злопыхатели, которые не думают ни о чем ином, как о сплетнях на эту тему, подбросили следующие стихи, которые король нашел у себя под кроватью.
Mariez-vous, de par Dieu, Sire!
Vostre lignage est bien certain:
Car un peu de plomb et de cire
Légitime un fils de putain.
Putain dont les soeurs sont putantes,
Comme fut la mère jadis,
Et les cousines et les tantes,
Horsmis Madame de Sourdis.
Под стихами помещалось описание сцены в оранжерее.
II vaudrait mieux que la Lorraine
Votre roiaume eust enhavi,
Qu'un fils bastard de La Varaine
Ou fils bastard de Stavahi.
При посещении своей оранжереи в Сен-Жермен-ан-Лэ король снова увидел стихи у подножия одного из деревьев, куда этот пасквиль сунули намеренно, прекрасно зная, что Его Величество непременно увидит этот листок. Прочтя стихи, король сказал: «Ventre saint-gris! Если я найду автора, то повешу его не на апельсиновом дереве, а на крепком дубе!»
Я читал, испытывая всевозраставшее беспокойство. Морштадт ничего не выдумал. Я был уверен, что если покопаюсь в лежавших передо мной томах, то найду там и другие свидетельства, которыми он пользовался. Решившись, я отнес тома, относящиеся к 1598—1599 годам, на ксерокс и скопировал все страницы. Когда я получил копии, мною вновь овладели сомнения. Естественно, я шел по следу Морштадта. В конце концов, он был историком и даже членом общества историков, которому, естественно, он сообщал о результатах своих исследований. Без сомнения, он внимательно и тщательно изучил современные источники и доступную библиографию. Мне надо на месте поискать, что ему удалось найти и где в его рукописи имеются пробелы и лакуны.
Я сдал книги и покинул библиотеку. Улицы Фрейбурга опустели от невыносимой жары. Отсутствие студентов, которые обычно толпятся вокруг библиотеки, напоминало о безлюдных окрестностях американских колледжей во время летних каникул. Велосипедные стойки, обычно облепленные, как магниты, двухколесными скакунами, выглядели осиротевшими. В городе не осталось никого, кроме немногочисленных туристов и не склонных к путешествиям местных жителей. В мастерской я получил рукопись и переплетенную копию, потом купил большой конверт, вложил в него оригиналы документов и пустился на поиски почтамта. Прежде чем запечатать конверт и отдать его служащему почтамта, я положил в конверт лист бумаги с найденным мною у Этуаля оригиналом стихотворения. Кошинский порадуется, получив такой подарок.
Вернувшись в гостиницу, я обдумал свои дальнейшие действия. Обширные поиски потребуют нескольких недель, если не месяцев. Рукописи было приблизительно сто лет, описываемым в ней событиям и того больше — около четырехсот. Море обзорной литературы по этому поводу попросту необозримо. Появилось ли в литературе, посвященной Габриэль д'Эстре, что-то новое с начала двадцатого века, было очень легко выяснить. Проще всего было навести справки у специалиста, историка или биографа Генриха IV. В беседе с историком можно было установить, насколько правдивы детали, сообщенные в рукописи. Выяснение имен исследователей, работающих в этой области, не должно было занять много времени. Мне не раз приходилось проделывать такие вещи. Ни один из таких специалистов не должен был отказать мне в краткой беседе по поводу Габриэль д'Эстре. Но сначала надо было точно сформулировать вопросы.
Я взял лист бумаги и набросал обе возможности, которые, какими бы несовместимыми они ни казались, мирно уживались в рукописи Морштадта. Кроме того, была теория отравления, которой столь твердо придерживался и Кошинский. Я перечислил его аргументы. Только смерть Габриэль могла помешать женитьбе короля на ней. Обстоятельства смерти были в высшей степени необычайными. Лечившие герцогиню врачи впервые столкнулись с таким случаем. Последний раз Габриэль ела в доме одного итальянца, которого надо рассматривать как вассала Фердинанда. Фердинанд же, судя по всему, решал и другие проблемы с помощью яда. Для Папы Римского проблема Габриэль д'Эстре перестала существовать еще до того, как он мог любым естественным путем получить извещение о ее смерти.
Морштадт, однако, вставил в свою рукопись элементы, которые прямо противоречили теории отравления. Правда, все эти противоречащие аргументы вложены в уста вымышленных персонажей. По этой причине Кошинский посчитал их несостоятельными и отмел в сторону. Но какую цель преследовал этим приемом сам Морштадт? Быть может, Кошинский прав, и Морштадт своей теорией загнал себя в угол неразрешимых противоречий? Мысль о том, что Генрих отослал свою возлюбленную в Париж, чтобы отдать ее в руки заговорщиков, казалась мне все более абсурдной. То, что король изменил свои матримониальные планы, еще не значило, что надо было при этом травить Габриэль. Может быть, конечно, что именно так все и было, но мне такая возможность казалась в высшей степени маловероятной. Зачем ему надо было это делать? Нет, такая мысль была совершенно отталкивающей и неверной. Было также вложенное в уста Баллерини утверждение о том, что король никогда не совершит политическую глупость, принеся безопасность своего государства в жертву сердечным делам. И женитьба на Габриэль представлялась чистейшим политическим безумием. Основываясь на этой фабуле, Морштадт построил интригу вокруг картины, которая была заказана Виньяку. Очень интересно, что в этой ситуации возникли две возможности: либо картину заказала сама Габриэль для того, чтобы показать королю абсурдность ситуации, в какой она оказалась, и принудить Генриха открыто признаться в этом, либо картина была орудием провокационной кампании, которую вели итальянцы против непомерных притязаний Габриэль.
Меня удивила своеобразная симметрия возможностей, которую я даже отобразил на бумаге. Неясные обстоятельства смерти Габриэль и загадочные портреты позволяли составить уравнение с четырьмя неизвестными и двумя возможными решениями. Либо Генрих действительно намеревался жениться и исполнению этого решения помешало отравление. В этом случае заказ на картину в пропагандистских целях сделали итальянцы. Либо Генрих обманул Габриэль, подвел ее, и в таком случае покушение на ее жизнь теряло всякий смысл, поскольку свадьбы все равно не было бы. При втором варианте заказ картины мог быть военной хитростью со стороны Габриэль. Возможно, она чувствовала, что король одержим сомнениями и в связи с этим оттягивает свадьбу. Габриэль потеряла контроль над собой и инсценировала скандал на королевском банкете в канун Великого поста. Естественно, этот подход нашел свое отражение и в рукописи. Об этом прямо говорит в последней сцене Сандрини. Виньяк не поверил ни одному его слову. Однако в рассказе обе эти возможности не были развиты и не получили своего решения.
Это было неудивительно, так как отсутствовали доказательства обмана Габриэль Генрихом. Он никогда не приказывал отравить ее. Нет, он сделал нечто худшее. Он обманул ее в присутствии множества придворных! Все последующее — приготовления к свадьбе, выставление подвенечного платья, перевозка мебели — было не чем иным, как театральной постановкой, жестокой шуткой, инсценированной королем, который оказался слишком малодушным, чтобы взглянуть правде в глаза.
Однако это представление не было столь невероятным, как подозрение об участии Наварры в покушении на жизнь герцогини. Я беспомощно рассматривал свой рисунок.
Король хотел жениться Картина заказана на Габриэль итальянцами для дискредитации герцогини Король не хотел жениться Картина заказана Габриэль на Габриэль для оказания давления на короля. Линии, разделявшие четыре возможности, сходились в центре, как перекрестие прицела. Некоторое время я беспомощно рассматривал картинку, потом откинулся на спинку стула и нарисовал на перекрестии линий большой вопросительный знак.
ТРИ
Вопреки ожиданию, на следующее утро мне понадобилось несколько часов для того, чтобы найти в ошеломляюще обширной библиографии имена специалистов, с которыми мне хотелось бы проконсультироваться по интересующему меня вопросу. Вся первая половина дня ушла на поиски их адресов и телефонов. Самые последние публикации вышли из-под пера одного историка, работавшего в Париже, в Сорбонне. Это был капитальный двухтомный труд по истории царствования Генриха IV. Еще одна, однотомная, но довольно толстая монография под неброским заголовком «Генрих IV Наваррский» принадлежала известному Курту Катценмайеру из Цюриха. Во всех остальных публикациях последних лет, которые я довольно бегло просмотрел, речь шла о статьях и исследованиях частных вопросов. Теперь до меня дошло, во что я ввязался. О бесконечном разнообразии мнений, отраженных в научной литературе, я знал на примере моей собственной специальности, где не было ни одной темы, какой бы незначительной она ни была, не погребенной под курганами исследований. Насколько же необозримым должен быть поток книг и статей, посвященных историческим личностям.
Наконец я решил обратиться к цюрихскому историку, и мне повезло. Как выяснилось, он преподавал в Базельском университете, где и согласился принять меня во время обеденного перерыва в своем кабинете. По телефону я сказал ему, что читал его книгу и что мне хотелось бы обсудить с ним некоторые конкретные вопросы, касающиеся планов женитьбы Генриха IV на Габриэль д'Эстре. Эта история, ответил он мне, настолько мало снабжена надежными источниками, что в своей книге он коснулся ее лишь вкратце, но готов поделиться со мной некоторыми интересными сведениями. Всю вторую половину дня я посвятил чтению книги Катценмайера и натолкнулся в ней на сцены, которые столь живо описал мне Кошинский во время нашей лесной прогулки всего несколько дней назад. Несколько дней назад? Неужели прошло всего три дня с тех пор, как я вообще познакомился с этой историей? Описания Кошинского, как я теперь должен был признать, были не более чем грубым историческим полотном, которое на фоне исполинской панорамы эпохи гугенотских войн предстало передо мной как отображение мелькающих на короткое мгновение падающих звезд, теряющихся на фоне вихря бесчисленных действующих лиц и событий, которые теперь благодаря Катценмайеру явственно представились моему мысленному взору.
Естественно, я прочел шестьсот страниц довольно поверхностно. Такой способ чтения я усвоил еще в студенческие годы и с тех пор сильно его усовершенствовал. Указатель и оглавление помогли найти интересующие меня места. Судьбе Габриэль было посвящено всего полстраницы. Ее внезапная смерть расценивалась как совершенно незначительный эпизод, вставленный в главу, касающуюся брачных переговоров с Флоренцией. В сноске, где упоминались не вполне надежные источники, такая краткость получила обоснованное оправдание:
«Вопрос о том, была ли Габриэль д'Эстре жертвой отравления или умерла вследствие болезни, в настоящее время выпал из круга научно-исторических исследований. Со времен Луазлера (1878) и Деклозо (1889) в этой теме не было сказано ничего принципиально нового. Новейшие исследования либо повторяют то, что было сказано раньше, либо занимаются научными, но достаточно бесплодными спекуляциями (ср. Bolle, J.: Pourquoi tuer Gabrielle d'Estrée? Флоренция, 1955)».
Фамилии Луазлера и Деклозо я уже встречал. Но кто такой Ж. Болль? Я записал имя и направился в каталог, который вторично поставил меня в тупик. Сетевой компьютер выдал неправильное сообщение. Я был введен в заблуждение. Название книги звучало весьма многообещающе. «Почему убили Габриэль д'Эстре?» Продолжать поиски в Германии было бессмысленно. Эти книги можно было найти только в Париже.
К моменту закрытия библиотеки я прочел достаточно, чтобы подготовиться к завтрашнему разговору. Я поужинал в ресторане, вернулся в отель, сделал несколько деловых звонков и наконец набрал номер Кошинского.
Он ответил на второй звонок.
— Ah, Monsieur Michelis. Quoi de neuf? [14] — шутливо спросил он.
— Завтра я еду в Базель, чтобы поговорить с одним историком.
Он засмеялся.
— Я смотрю, вы решили до конца раскрутить эту историю. Надеюсь, это не я вложил вам блоху в ухо?
— Я и сам не понимаю точно почему, — возразил я, — но мне кажется, что ответ Морштадт предполагал найти в луврской картине. Кстати, я нашел оригинал пасквильных стихов. Они приведены в мемуарах Этуаля.
— Это меня не удивляет, — сухо сказал он. — Он довольно почерпнул из этого источника.
— Одна из картин находится в Базеле, не так ли? — спросил я.
— Да, одна из трех картин, показанных на банкете.
— Вы знаете, где именно?
— Мне кажется, что в Художественном музее. Да, точно так. В Художественном музее. От вокзала до музея десять минут пешком. Хотите посетить и другие музеи?
— Пока еще не решил. Кстати, эти картины нигде не описаны?
— Естественно, описаны. Разве я вам этого не говорил? «Les Dames de Fontainebleau». Фамилию автора я благополучно забыл, а книги под рукой у меня сейчас нет. Но вы найдете ее в любом мало-мальски приличном отделе истории искусств. Издатель — Франко Мария Риччи. К сожалению, для простых смертных это малодоступное чтение. Там отражены все картины, написанные на тему Актеона.
Я торопливо записывал.
— А после этого? — спросил он наконец.
— После чего? — не понял я.
— После Базеля?
— Вероятно, Париж. Я чувствую непреодолимое желание посетить Лувр. Кроме того, в Германии нет нужных мне материалов.
— Так-так, старые документы, — сказал Кошинский на прощание. — Ну что ж, желаю успехов.
Он не смог скрыть насмешки, прозвучавшей в его голосе.
Наконец я решил обратиться к цюрихскому историку, и мне повезло. Как выяснилось, он преподавал в Базельском университете, где и согласился принять меня во время обеденного перерыва в своем кабинете. По телефону я сказал ему, что читал его книгу и что мне хотелось бы обсудить с ним некоторые конкретные вопросы, касающиеся планов женитьбы Генриха IV на Габриэль д'Эстре. Эта история, ответил он мне, настолько мало снабжена надежными источниками, что в своей книге он коснулся ее лишь вкратце, но готов поделиться со мной некоторыми интересными сведениями. Всю вторую половину дня я посвятил чтению книги Катценмайера и натолкнулся в ней на сцены, которые столь живо описал мне Кошинский во время нашей лесной прогулки всего несколько дней назад. Несколько дней назад? Неужели прошло всего три дня с тех пор, как я вообще познакомился с этой историей? Описания Кошинского, как я теперь должен был признать, были не более чем грубым историческим полотном, которое на фоне исполинской панорамы эпохи гугенотских войн предстало передо мной как отображение мелькающих на короткое мгновение падающих звезд, теряющихся на фоне вихря бесчисленных действующих лиц и событий, которые теперь благодаря Катценмайеру явственно представились моему мысленному взору.
Естественно, я прочел шестьсот страниц довольно поверхностно. Такой способ чтения я усвоил еще в студенческие годы и с тех пор сильно его усовершенствовал. Указатель и оглавление помогли найти интересующие меня места. Судьбе Габриэль было посвящено всего полстраницы. Ее внезапная смерть расценивалась как совершенно незначительный эпизод, вставленный в главу, касающуюся брачных переговоров с Флоренцией. В сноске, где упоминались не вполне надежные источники, такая краткость получила обоснованное оправдание:
«Вопрос о том, была ли Габриэль д'Эстре жертвой отравления или умерла вследствие болезни, в настоящее время выпал из круга научно-исторических исследований. Со времен Луазлера (1878) и Деклозо (1889) в этой теме не было сказано ничего принципиально нового. Новейшие исследования либо повторяют то, что было сказано раньше, либо занимаются научными, но достаточно бесплодными спекуляциями (ср. Bolle, J.: Pourquoi tuer Gabrielle d'Estrée? Флоренция, 1955)».
Фамилии Луазлера и Деклозо я уже встречал. Но кто такой Ж. Болль? Я записал имя и направился в каталог, который вторично поставил меня в тупик. Сетевой компьютер выдал неправильное сообщение. Я был введен в заблуждение. Название книги звучало весьма многообещающе. «Почему убили Габриэль д'Эстре?» Продолжать поиски в Германии было бессмысленно. Эти книги можно было найти только в Париже.
К моменту закрытия библиотеки я прочел достаточно, чтобы подготовиться к завтрашнему разговору. Я поужинал в ресторане, вернулся в отель, сделал несколько деловых звонков и наконец набрал номер Кошинского.
Он ответил на второй звонок.
— Ah, Monsieur Michelis. Quoi de neuf? [14] — шутливо спросил он.
— Завтра я еду в Базель, чтобы поговорить с одним историком.
Он засмеялся.
— Я смотрю, вы решили до конца раскрутить эту историю. Надеюсь, это не я вложил вам блоху в ухо?
— Я и сам не понимаю точно почему, — возразил я, — но мне кажется, что ответ Морштадт предполагал найти в луврской картине. Кстати, я нашел оригинал пасквильных стихов. Они приведены в мемуарах Этуаля.
— Это меня не удивляет, — сухо сказал он. — Он довольно почерпнул из этого источника.
— Одна из картин находится в Базеле, не так ли? — спросил я.
— Да, одна из трех картин, показанных на банкете.
— Вы знаете, где именно?
— Мне кажется, что в Художественном музее. Да, точно так. В Художественном музее. От вокзала до музея десять минут пешком. Хотите посетить и другие музеи?
— Пока еще не решил. Кстати, эти картины нигде не описаны?
— Естественно, описаны. Разве я вам этого не говорил? «Les Dames de Fontainebleau». Фамилию автора я благополучно забыл, а книги под рукой у меня сейчас нет. Но вы найдете ее в любом мало-мальски приличном отделе истории искусств. Издатель — Франко Мария Риччи. К сожалению, для простых смертных это малодоступное чтение. Там отражены все картины, написанные на тему Актеона.
Я торопливо записывал.
— А после этого? — спросил он наконец.
— После чего? — не понял я.
— После Базеля?
— Вероятно, Париж. Я чувствую непреодолимое желание посетить Лувр. Кроме того, в Германии нет нужных мне материалов.
— Так-так, старые документы, — сказал Кошинский на прощание. — Ну что ж, желаю успехов.
Он не смог скрыть насмешки, прозвучавшей в его голосе.
ЧЕТЫРЕ
Базель околдовал меня. Я ожидал увидеть огражденный пешеходными зонами городок, а оказался в урбанизированной шкатулке с драгоценностями. Мне оставалось лишь пожалеть о том, что другое чудо удерживает меня от того, чтобы не откладывая начать удивляться этому сокровищу. Вместо этого я сгорал от нетерпения скорее попасть в музей, а когда я стоял перед картиной, до меня дошло, что я, видимо, уже одержим этой странной портретной серией.
Неизвестный художник. Утренний туалет дамы.
Дата отсутствует. Я внимательно рассматривал картину не меньше получаса. Все основные элементы других картин на тот же сюжет присутствовали уже и здесь. Дама изображена за своим утренним туалетом. На плечи наброшено прозрачное покрывало, оставляющее обнаженной верхнюю часть туловища. Туалетный столик покрыт красным бархатом. Правая рука согнута в локте, кисть протянута к пупку, а между пальцами зажато кольцо. Левой рукой дама играет цепочками, висящими между грудей. Слева от дамы стоит роскошно отделанное зеркало, в котором отражается ее профиль. Подставка зеркала выполнена в виде пары, слившейся в страстном поцелуе. На заднем плане видна стоящая на коленях возле открытого окна камеристка, перебирающая вещи в сундуке.
Взгляд изображенной на портрете дамы показался мне одновременно стыдливым и вызывающим. В каталоге, настолько же информативном, насколько туманном, было сказано:
«Композиция картины, написанной художником из школы Фонтенбло, находится под большим влиянием итальянцев (Рафаэль и Леонардо) или даже их великих предшественников (Тициан). Напоминает утраченный оригинал Клуэ. Известны многочисленные подражания, копии и варианты: Уорчестерская, Дижонская и предлагаемая вниманию посетителей, вероятно, принадлежащая кисти немецкого мастера, являются, по-видимому, самыми красивыми из сохранившихся до нашего времени.
Неизвестный художник. Утренний туалет дамы.
Дата отсутствует. Я внимательно рассматривал картину не меньше получаса. Все основные элементы других картин на тот же сюжет присутствовали уже и здесь. Дама изображена за своим утренним туалетом. На плечи наброшено прозрачное покрывало, оставляющее обнаженной верхнюю часть туловища. Туалетный столик покрыт красным бархатом. Правая рука согнута в локте, кисть протянута к пупку, а между пальцами зажато кольцо. Левой рукой дама играет цепочками, висящими между грудей. Слева от дамы стоит роскошно отделанное зеркало, в котором отражается ее профиль. Подставка зеркала выполнена в виде пары, слившейся в страстном поцелуе. На заднем плане видна стоящая на коленях возле открытого окна камеристка, перебирающая вещи в сундуке.
Взгляд изображенной на портрете дамы показался мне одновременно стыдливым и вызывающим. В каталоге, настолько же информативном, насколько туманном, было сказано:
«Композиция картины, написанной художником из школы Фонтенбло, находится под большим влиянием итальянцев (Рафаэль и Леонардо) или даже их великих предшественников (Тициан). Напоминает утраченный оригинал Клуэ. Известны многочисленные подражания, копии и варианты: Уорчестерская, Дижонская и предлагаемая вниманию посетителей, вероятно, принадлежащая кисти немецкого мастера, являются, по-видимому, самыми красивыми из сохранившихся до нашего времени.