Страница:
– Один берлинский танцор сказал мне, что Дамиан потому пригласил европейцев, что в его постановке речь идет о гомосексуалистах.
– Вот как?
– Ни один аргентинец, мол, не согласится такое танцевать.
– Интересная теория. Как же тогда эту пьесу ставили здесь и уже не один раз?
Джульетта пожала плечами.
– Откуда я знаю? Просто рассказываю, что слышала.
Линдсей подняла брови и заговорила:
– Многие великие танцоры танго были голубыми. Начать хотя бы с Карлоса Гардела. Он ведь так никогда и не женился. Почему, интересно?
Имя великого певца прозвучало внушительно.
– Никогда не женился?
– Нет. Не женился. Смешно, правда? Один из самых великих исполнителей танго и женских кумиров в двадцатом веке никогда не имел постоянной подружки.
– Ни одной подружки? За всю жизнь?
– Он умер молодым, как и положено герою мифа. На вершине славы. Авиакатастрофа. Его лучший друг через пятьдесят лет, умирая, сказал в интервью, что Карлито предпочитал делать это с мужчинами. Нация была в шоке. Трансляцию интервью прервали. Через две недели передачу повторили, но старик, похоже, так и не понял, чего от него хотят, и произнес второй раз то же самое. До третьего повторения дело не дошло, потому что он умер. Наверное, так лучше всего. Теперь даже слепому ясно, что танго тесно переплетается с гомосексуальной культурой.
Джульетта открыла от удивления рот:
– Что ты сказала?
– Что сказала, то сказала. Ну, ясно же. Изначально это был чисто мужской танец. Ты разве не знала?
– Нет.
– Около тысяча восемьсот восьмидесятого года, когда этот танец только появился, в Буэнос-Айресе катастрофически не хватало женщин. Типичная ситуация в периоды массовой миграции. Разумеется, происходила жесткая борьба за внимание тех немногих, которые все-таки имелись в наличии. И танго стало одним из способов конкурентной борьбы. У хороших танцоров больше шансов. Но ведь самые лучшие танцоры, просто в силу своей природы, – это негры, которых тут, кстати, было предостаточно. У негров была собственная музыка и танец. Кандомба. Отзвуки этой музыки до сих пор можно уловить в танго. Белые мужчины проигрывали в танцах по сравнению с черными. Но при этом не хотели становиться на одну ступень с ними, стремились к обособлению. И они стали высмеивать черных, передразнивать их. Так скорее всего появился прообраз танго. Недостаточное количество женщин вынуждало мужчин проводить время друг с другом. Вместе стоять в очереди перед борделем, пить и курить, драться, заглушая тоску о потерянной родине, а в остальное время – петь и танцевать танго. Как думаешь, почему танго потом запретили? Уж точно не потому, что оно якобы чересчур сексуально. Отнюдь. Тогда запретили бы и другие танцы. Просто никакой другой танец не пробуждал еще в западном мире столь ярко выраженных иррациональных страхов и такой безысходной тоски. А почему? Уж не потому, что там все, дескать, крутится вокруг женской юбки.
– Почему же?
– Танго показывает грядущее подавление роли белого мужчины. Мужчина становится женственным. Плачет, жалуется, всхлипывает, словно какая-нибудь девица. Только вслушайся в тексты! В восьми из десяти поют о том, как некто, сидя в пивной, надирается и воет, страдая по покинувшей его женщине. Не слишком сочетается с образом мачо, у которого все под контролем, не правда ли? В тридцатые годы один тип написал статью, где излагал примерно те же мысли, что и я сейчас. И почему же, интересно знать, возрождение танго приходится как раз на восьмидесятые годы двадцатого столетия? Как ты полагаешь?
Джульетта только помотала головой. Рассуждения Линдсей казались ей абсурдными, но одновременно и весьма интересными.
– Разумеется, из-за феминизма. Женщина вдруг снова стала редкостью. Выиграв к концу двадцатого века войну полов, она обрела власть и потихоньку приступила к кастрации мужчин. Теперь она работает, сама рожает детей, отказывается от секса, когда ей не хочется, и так далее. И мужчины вновь открывают для себя танго. Как раз в этот период. Особенно смешно становится, если вспомнить, в каких социальных слоях происходит этот процесс. В те времена драма разыгрывалась среди рабочего класса: именно в низших слоях недостаток женщин приводил к тому, что мужчины становились более женственными. И вот почти век спустя все то же самое повторяется в правящих классах, где феминизм одомашнил мужчину. Кто, скажи мне, танцует сегодня танго в Европе и Америке? Исключительно интеллектуалы. Яппи. Странно, правда? Хотя вообще-то я не собиралась читать тебе лекцию. Просто не могла смолчать по поводу гомосексуализма в танго.
Она взяла свой бокал. Джульетта молчала. В рассуждениях Линдсей было что-то завораживающее.
– Но ведь в танго все строится на соблазне…
– Ерунда! – резко перебила ее Линдсей. – Бюргерский подход. Истоки танго там, где женщину не соблазняли, а брали. И точка. Ты вот с трудом можешь это себе представить. Это был мужской мир, и, как любой мужской мир, он был латентно гомосексуален. Но показывать этого было нельзя. Как компенсируется подавление подобной страсти? Унижают женщину, берут ее силой, чтобы установить культ мачо. В той статье тридцатых годов, о которой я говорила, было написано в частности: тот, кто больше десяти минут в день думает о женщине, скрытый гомосексуалист.
– Это мне непонятно.
– Естественно. Мы детки буржуазии. А подлинная мужественность в буржуазном обществе такое же табу, как и подлинная женственность. Почему в голливудском фильме о танго Родольфо Валентино 112 держит в руках кнут?
– Правда держит?
– Конечно, правда. Отсюда и пошел весь этот стереотипный бред о танго. Что мужчина кнутом сбивает женщину с ног. Но не потому, что она угрожает его мужественности. А потому, что разоблачает гомосексуальное начало.
Джульетта постепенно перестала что бы то ни было понимать в рассуждениях Линдсей. Хотя чувствовала, что в ее безумных идеях что-то есть. В милонгах, где ей уже довелось побывать, атмосфера действительно была примечательной. Может, и не гомосексуальной. Но, безусловно, пропитанной какой-то извращенной сексуальностью.
– И ты пишешь об этом?
– Да. От Дамиана, в частности, я узнала много интересного обо всех этих скрытых, подавленных гранях танго.
– Подавленных?
– Ну да. Здесь, в Аргентине, вообще все существует в двух вариантах. Официальная версия – всегда грубая, смешная ложь; и правда – которую никто не хочет слушать. Так же и с танго. Есть легенды о ковбоях, о гаучо, который приходит в город и превращается в компадрито. Все так. Но кое-что важное остается за кадром. Как в голливудском вестерне.
Негры появляются не так уж и часто. Как и в танго. По большому счету это, конечно, бред, но на самом деле правда. Первоначально танго – танец гомосексуалистов и негров. Хотя, если ты станешь рассказывать это кому-нибудь из аргентинцев, тебя просто не поймут. Дамиана эти вопросы тоже интересуют. Пару лет назад в «Альмагро» был такой забавный эпизод…
– Ты имеешь в виду то странное представление, когда Дамиан нарядился негром?
– Ах, так ты слышала?
– Да, мне рассказала одна дама в Берлине. А ты видела своими глазами?
– Да. Просто сказка. В канун Нового года чуть ли не весь город собрался в «Альмагро». Эктор хотел показать лучшего ученика, последние полгода танцевавшего с его самой способной танцовщицей. И вот Дамиан выходит на сцену в парике с выкрашенным черной краской лицом.
– А зачем?
– Чтобы четко обозначить свою позицию; чтобы вывести Эктора из себя. Точно не знаю.
– Какую позицию?
– Я не так уж много знаю о Дамиане, но он мало похож на других представителей этого мира. У него есть какая-то внутренняя причина вести себя так, а не иначе. Подобный выход в «Альмагро» – чистое безумие. Послушай: в тысяча семьсот семидесятом году в Аргентине насчитывалось от двадцати до тридцати процентов черного населения, большинство – рабы. Они были повсюду и кое-где, естественно, смешивались с приезжими европейцами. Если спросить аргентинца, куда подевались все черные, услышишь в ответ: «Перебрались в соседний Уругвай».
Она скривила губы, чтобы мимикой подчеркнуть весь идиотизм последнего утверждения.
– Ты только представь, что получается! Году эдак в тысяча восемьсот пятидесятом все черные дружненько садятся на корабль и отплывают в Монтевидео, или как? Полная ерунда. Большинство черных погибли в войнах с соседями и аборигенами. Хотя определенный след длительного тесного контакта с черными, конечно же, сохранился. Посмотри внимательно на здешние лица. Несомненным свидетельством того, что негры принимали участие в формировании аргентинской нации, можно считать тот факт, что слово «неф» считается здесь оскорблением, хотя близкие друзья в шутку называют так друг друга. Аргентинцы хотят считаться европейцами и в большинстве, так или иначе, являются ими. Но сама страна отнюдь не европейская. Культура «помнит» иное историческое прошлое, которое систематически игнорируется. Танго актуализирует эту двойственность. Ты хочешь быть мужчиной, белым, городским, современным – то есть буржуазным. Но танцующая танго пара являет собой двух черных. Само слово «танго» родом из Эфиопии. «Тангу» обозначает у них определенный ритм, используемый в кандомбе.
– А почему для Эктора этот вопрос стоит так остро?
– Для Эктора остро стоит любой вопрос, таящий в себе ту или иную опасность для имиджа. Ты же видела его. Заметила, как он похож на индейца?
По правде говоря, Джульетта вообще не обратила внимания на то, как он выглядел. Невысокого роста, коренастый, хотя голова, напротив, кажется слишком большой. Кустистые брови и глубоко посаженные, расположенные близко к переносице глаза. Цвет кожи определить трудно, но чем-то похож на цыгана.
– Ну, особенно красивым его не назовешь. Хотя, на мой взгляд, он был сегодня самым красивым мужчиной.
– Конечно. Вот что делает танец. Эктор – гений. Но нельзя забывать, что он из нижних слоев общества: он родом из тех предместий Буэнос-Айреса, у жителей которых мало шансов попасть когда-нибудь в центр. Ему это удалось. С помощью танго. Но он был и остается «морохо», темнокожим. Хотя преподает по всему миру – в Нью-Йорке, в Токио. Откуда я знаю? Это факт. Он не умеет ни читать, ни писать. Выходцы из низов не всегда становятся расистами, но никогда не хотят, чтобы им напоминали о прошлом. Они стремятся стать белыми, европейцами, как Майкл Джексон с его многочисленными операциями на носу…
– И выходка Дамиана оскорбила Эктора.
– Несомненно. Он перестал с ним заниматься.
– Тогда зачем Дамиан это сделал?
– Пытаюсь тебе объяснить. Дамиан сталкивает людей. Провоцирует всех, кто только вступает с ним в контакт. Может, они не сошлись во мнениях по поводу стиля. И Дамиан вернулся к исходной форме, чтобы скомпрометировать учителя. Все знали, что он занимался у Эктора. Это ведь была маленькая сенсация: всего за два года он сделался партнером Нифес.
– Он действительно очень способный.
– Ты видела его в Берлине. Что за шоу?
– Просто замечательное, – сказала Джульетта, хватаясь за пачку сигарет на столе. – Можно?
14
15
– Вот как?
– Ни один аргентинец, мол, не согласится такое танцевать.
– Интересная теория. Как же тогда эту пьесу ставили здесь и уже не один раз?
Джульетта пожала плечами.
– Откуда я знаю? Просто рассказываю, что слышала.
Линдсей подняла брови и заговорила:
– Многие великие танцоры танго были голубыми. Начать хотя бы с Карлоса Гардела. Он ведь так никогда и не женился. Почему, интересно?
Имя великого певца прозвучало внушительно.
– Никогда не женился?
– Нет. Не женился. Смешно, правда? Один из самых великих исполнителей танго и женских кумиров в двадцатом веке никогда не имел постоянной подружки.
– Ни одной подружки? За всю жизнь?
– Он умер молодым, как и положено герою мифа. На вершине славы. Авиакатастрофа. Его лучший друг через пятьдесят лет, умирая, сказал в интервью, что Карлито предпочитал делать это с мужчинами. Нация была в шоке. Трансляцию интервью прервали. Через две недели передачу повторили, но старик, похоже, так и не понял, чего от него хотят, и произнес второй раз то же самое. До третьего повторения дело не дошло, потому что он умер. Наверное, так лучше всего. Теперь даже слепому ясно, что танго тесно переплетается с гомосексуальной культурой.
Джульетта открыла от удивления рот:
– Что ты сказала?
– Что сказала, то сказала. Ну, ясно же. Изначально это был чисто мужской танец. Ты разве не знала?
– Нет.
– Около тысяча восемьсот восьмидесятого года, когда этот танец только появился, в Буэнос-Айресе катастрофически не хватало женщин. Типичная ситуация в периоды массовой миграции. Разумеется, происходила жесткая борьба за внимание тех немногих, которые все-таки имелись в наличии. И танго стало одним из способов конкурентной борьбы. У хороших танцоров больше шансов. Но ведь самые лучшие танцоры, просто в силу своей природы, – это негры, которых тут, кстати, было предостаточно. У негров была собственная музыка и танец. Кандомба. Отзвуки этой музыки до сих пор можно уловить в танго. Белые мужчины проигрывали в танцах по сравнению с черными. Но при этом не хотели становиться на одну ступень с ними, стремились к обособлению. И они стали высмеивать черных, передразнивать их. Так скорее всего появился прообраз танго. Недостаточное количество женщин вынуждало мужчин проводить время друг с другом. Вместе стоять в очереди перед борделем, пить и курить, драться, заглушая тоску о потерянной родине, а в остальное время – петь и танцевать танго. Как думаешь, почему танго потом запретили? Уж точно не потому, что оно якобы чересчур сексуально. Отнюдь. Тогда запретили бы и другие танцы. Просто никакой другой танец не пробуждал еще в западном мире столь ярко выраженных иррациональных страхов и такой безысходной тоски. А почему? Уж не потому, что там все, дескать, крутится вокруг женской юбки.
– Почему же?
– Танго показывает грядущее подавление роли белого мужчины. Мужчина становится женственным. Плачет, жалуется, всхлипывает, словно какая-нибудь девица. Только вслушайся в тексты! В восьми из десяти поют о том, как некто, сидя в пивной, надирается и воет, страдая по покинувшей его женщине. Не слишком сочетается с образом мачо, у которого все под контролем, не правда ли? В тридцатые годы один тип написал статью, где излагал примерно те же мысли, что и я сейчас. И почему же, интересно знать, возрождение танго приходится как раз на восьмидесятые годы двадцатого столетия? Как ты полагаешь?
Джульетта только помотала головой. Рассуждения Линдсей казались ей абсурдными, но одновременно и весьма интересными.
– Разумеется, из-за феминизма. Женщина вдруг снова стала редкостью. Выиграв к концу двадцатого века войну полов, она обрела власть и потихоньку приступила к кастрации мужчин. Теперь она работает, сама рожает детей, отказывается от секса, когда ей не хочется, и так далее. И мужчины вновь открывают для себя танго. Как раз в этот период. Особенно смешно становится, если вспомнить, в каких социальных слоях происходит этот процесс. В те времена драма разыгрывалась среди рабочего класса: именно в низших слоях недостаток женщин приводил к тому, что мужчины становились более женственными. И вот почти век спустя все то же самое повторяется в правящих классах, где феминизм одомашнил мужчину. Кто, скажи мне, танцует сегодня танго в Европе и Америке? Исключительно интеллектуалы. Яппи. Странно, правда? Хотя вообще-то я не собиралась читать тебе лекцию. Просто не могла смолчать по поводу гомосексуализма в танго.
Она взяла свой бокал. Джульетта молчала. В рассуждениях Линдсей было что-то завораживающее.
– Но ведь в танго все строится на соблазне…
– Ерунда! – резко перебила ее Линдсей. – Бюргерский подход. Истоки танго там, где женщину не соблазняли, а брали. И точка. Ты вот с трудом можешь это себе представить. Это был мужской мир, и, как любой мужской мир, он был латентно гомосексуален. Но показывать этого было нельзя. Как компенсируется подавление подобной страсти? Унижают женщину, берут ее силой, чтобы установить культ мачо. В той статье тридцатых годов, о которой я говорила, было написано в частности: тот, кто больше десяти минут в день думает о женщине, скрытый гомосексуалист.
– Это мне непонятно.
– Естественно. Мы детки буржуазии. А подлинная мужественность в буржуазном обществе такое же табу, как и подлинная женственность. Почему в голливудском фильме о танго Родольфо Валентино 112 держит в руках кнут?
– Правда держит?
– Конечно, правда. Отсюда и пошел весь этот стереотипный бред о танго. Что мужчина кнутом сбивает женщину с ног. Но не потому, что она угрожает его мужественности. А потому, что разоблачает гомосексуальное начало.
Джульетта постепенно перестала что бы то ни было понимать в рассуждениях Линдсей. Хотя чувствовала, что в ее безумных идеях что-то есть. В милонгах, где ей уже довелось побывать, атмосфера действительно была примечательной. Может, и не гомосексуальной. Но, безусловно, пропитанной какой-то извращенной сексуальностью.
– И ты пишешь об этом?
– Да. От Дамиана, в частности, я узнала много интересного обо всех этих скрытых, подавленных гранях танго.
– Подавленных?
– Ну да. Здесь, в Аргентине, вообще все существует в двух вариантах. Официальная версия – всегда грубая, смешная ложь; и правда – которую никто не хочет слушать. Так же и с танго. Есть легенды о ковбоях, о гаучо, который приходит в город и превращается в компадрито. Все так. Но кое-что важное остается за кадром. Как в голливудском вестерне.
Негры появляются не так уж и часто. Как и в танго. По большому счету это, конечно, бред, но на самом деле правда. Первоначально танго – танец гомосексуалистов и негров. Хотя, если ты станешь рассказывать это кому-нибудь из аргентинцев, тебя просто не поймут. Дамиана эти вопросы тоже интересуют. Пару лет назад в «Альмагро» был такой забавный эпизод…
– Ты имеешь в виду то странное представление, когда Дамиан нарядился негром?
– Ах, так ты слышала?
– Да, мне рассказала одна дама в Берлине. А ты видела своими глазами?
– Да. Просто сказка. В канун Нового года чуть ли не весь город собрался в «Альмагро». Эктор хотел показать лучшего ученика, последние полгода танцевавшего с его самой способной танцовщицей. И вот Дамиан выходит на сцену в парике с выкрашенным черной краской лицом.
– А зачем?
– Чтобы четко обозначить свою позицию; чтобы вывести Эктора из себя. Точно не знаю.
– Какую позицию?
– Я не так уж много знаю о Дамиане, но он мало похож на других представителей этого мира. У него есть какая-то внутренняя причина вести себя так, а не иначе. Подобный выход в «Альмагро» – чистое безумие. Послушай: в тысяча семьсот семидесятом году в Аргентине насчитывалось от двадцати до тридцати процентов черного населения, большинство – рабы. Они были повсюду и кое-где, естественно, смешивались с приезжими европейцами. Если спросить аргентинца, куда подевались все черные, услышишь в ответ: «Перебрались в соседний Уругвай».
Она скривила губы, чтобы мимикой подчеркнуть весь идиотизм последнего утверждения.
– Ты только представь, что получается! Году эдак в тысяча восемьсот пятидесятом все черные дружненько садятся на корабль и отплывают в Монтевидео, или как? Полная ерунда. Большинство черных погибли в войнах с соседями и аборигенами. Хотя определенный след длительного тесного контакта с черными, конечно же, сохранился. Посмотри внимательно на здешние лица. Несомненным свидетельством того, что негры принимали участие в формировании аргентинской нации, можно считать тот факт, что слово «неф» считается здесь оскорблением, хотя близкие друзья в шутку называют так друг друга. Аргентинцы хотят считаться европейцами и в большинстве, так или иначе, являются ими. Но сама страна отнюдь не европейская. Культура «помнит» иное историческое прошлое, которое систематически игнорируется. Танго актуализирует эту двойственность. Ты хочешь быть мужчиной, белым, городским, современным – то есть буржуазным. Но танцующая танго пара являет собой двух черных. Само слово «танго» родом из Эфиопии. «Тангу» обозначает у них определенный ритм, используемый в кандомбе.
– А почему для Эктора этот вопрос стоит так остро?
– Для Эктора остро стоит любой вопрос, таящий в себе ту или иную опасность для имиджа. Ты же видела его. Заметила, как он похож на индейца?
По правде говоря, Джульетта вообще не обратила внимания на то, как он выглядел. Невысокого роста, коренастый, хотя голова, напротив, кажется слишком большой. Кустистые брови и глубоко посаженные, расположенные близко к переносице глаза. Цвет кожи определить трудно, но чем-то похож на цыгана.
– Ну, особенно красивым его не назовешь. Хотя, на мой взгляд, он был сегодня самым красивым мужчиной.
– Конечно. Вот что делает танец. Эктор – гений. Но нельзя забывать, что он из нижних слоев общества: он родом из тех предместий Буэнос-Айреса, у жителей которых мало шансов попасть когда-нибудь в центр. Ему это удалось. С помощью танго. Но он был и остается «морохо», темнокожим. Хотя преподает по всему миру – в Нью-Йорке, в Токио. Откуда я знаю? Это факт. Он не умеет ни читать, ни писать. Выходцы из низов не всегда становятся расистами, но никогда не хотят, чтобы им напоминали о прошлом. Они стремятся стать белыми, европейцами, как Майкл Джексон с его многочисленными операциями на носу…
– И выходка Дамиана оскорбила Эктора.
– Несомненно. Он перестал с ним заниматься.
– Тогда зачем Дамиан это сделал?
– Пытаюсь тебе объяснить. Дамиан сталкивает людей. Провоцирует всех, кто только вступает с ним в контакт. Может, они не сошлись во мнениях по поводу стиля. И Дамиан вернулся к исходной форме, чтобы скомпрометировать учителя. Все знали, что он занимался у Эктора. Это ведь была маленькая сенсация: всего за два года он сделался партнером Нифес.
– Он действительно очень способный.
– Ты видела его в Берлине. Что за шоу?
– Просто замечательное, – сказала Джульетта, хватаясь за пачку сигарет на столе. – Можно?
14
Она с трудом прикурила и несколько раз втянула дым в рот, не вдыхая его.
– Правда, заключительное представление Дамиан сорвал, здорово унизив Нифес, – сказала она и описала последнее действие спектакля в тот памятный берлинский вечер, неожиданную замену музыки, неловкий конец.
Линдсей нисколько не удивилась.
– Вот видишь, – сказала она. – Все время одно и то же. За это его так и прозвали – сумасшедший. Какую же он поставил музыку?
– Не знаю, – ответила Джульетта, выбросив сигарету. – Это была песня, которая берет за душу, пела женщина. Я помню только одно слово, она все время повторяла его в рефрене: renacerй.
Линдсей встала и вытащила из-под телевизора картонную коробку. Раздался характерный звук – CD-диски стукались друг о друга.
– Вот она, эта песня. Preludio para el ano 3001 113
Джульетта рассматривала картинку на футляре: женщина в черном тюлевом платье со скрещенными над головой руками сидит в барочном кресле с красной обшивкой. И почему мир танго до такой степени банален?
Линдсей тем временем поставила диск, и песня полилась. Джульетта отложила коробочку, вслушиваясь в слова. «Renacerй en Buenos Aires…» – начала певица. Музыка оказалась настолько пронзительной, что, даже независимо от воспоминаний о берлинском шоу, оторваться было невозможно. Но из-за того, что она все еще очень остро ощущала связь между музыкой и событиями тех дней, слушать было невыносимо тяжело. После первого же рефрена – ужасного, безнадежного и одновременно исполненного надежды выкрика «renacerй» – Джульетта встала и выключила музыку.
Линдсей посмотрела на нее с удивлением, но ничего не сказала.
Джульетта сделала еще глоток вина.
– Что значит renacerй? – спросила она наконец.
– Я рождаюсь снова, – ответила Линдсей.
– И кто это написал?
– Орасио Феррер. Танго-поэт. Но на самом деле это отнюдь не только танго.
– Вот, значит, как. И о чем же в этой песне поется?
Не отвечая, Линдсей взяла из рук Джульетты листок со словами, лежавший в футляре вместе с диском, поднесла его к свечке и стала читать, сразу переводя на французский:
– Это конец?
– Замечательные стихи, – прошептала Джульетта. Канадка посмотрела на нее с раздражением.
– Замечательные? И что же в них замечательного?
– Образы. Например, то место, где герой опускается на колени возле залива, чтобы из соли и ила выцарапать себе новое сердце. Берет за душу. Страшно и одновременно красиво.
Линдсей смотрела на нее с состраданием, и Джульетта почувствовала себя не в своей тарелке.
– Почему ты так странно на меня смотришь?
– Ты ничего не знаешь об Аргентине, верно? – тихо спросила Линдсей.
– Что ты имеешь в виду?
– Даже не представляешь, в какую страну приехала.
Джульетта внутренне напряглась. Больше всего она ненавидела высокомерный язык загадок. Странная все-таки женщина! За одну секунду настроение меняется на прямо противоположное. Ничего не говоря, она схватила листок, который Линдсей все еще держала в руках. И ощутила быстрое пожатие ее пальцев на своей руке. Они нежно скользнули вдоль ее большого пальца и замерли у ногтя. Она с раздражением убрала руку.
– Ты не знаешь, где мне его искать?
Линдсей пристально на нее посмотрела. Потом кивнула, одновременно пожимая плечами.
– Ну?
Выражение лица канадки стало рассеянным. Она села в матерчатое кресло и выудила из пачки новую сигарету.
– Джульетта, послушай. Дамиан сумасшедший. Совершенно сумасшедший.
– Очень может быть. Но я хочу поговорить с ним.
– Любовь ослепляет.
– Ненависть ослепляет еще сильнее.
– Что ты имеешь в виду?
– Все его здесь ненавидят. Почему? Я хочу знать. Это не выходит у меня из головы.
– Потому что он постоянно плетет интриги. И потому что он неосторожен. У него есть какая-то внутренняя проблема, которую он пытается разрешить за счет окружающих. Я, конечно, ничего не знаю о вас, но уже тот факт, что ты пересекла половину земного шара, чтобы его найти…
Выражение лица Джульетты заставило ее замолчать. Линдсей остановилась на полуслове, снова взяла Джульетту за руку и пожала ее, на этот раз дружески. Но Джульетте было неприятно ее прикосновение. Она высвободилась, подобрала ноги и уставилась в потолок.
– Прости, – проговорила Линдсей.
Джульетта покачала головой и взглянула ей прямо в глаза.
– Ты представляешь, что это такое – встретить вдруг человека, о котором знаешь все, хотя вы не перемолвились еще ни единым словом?
Линдсей опустила глаза, играя с сигаретой. Но Джульетта продолжила:
– Тебе знакомо чувство, когда встречаешь его, и душа совершенно успокаивается? Достигает состояния полного, безмятежного покоя?
Линдсей тупо смотрела в пепельницу. Какое-то время они обе молчали. Свечка снова дрогнула. Несколько секунд тревожно гудела чья-то сигнализация. Потом все опять стихло.
– Когда я впервые переходила через улицу под руку с Дамианом… В Берлине… Знаешь, что я чувствовала? Я была не рядом с ним. А в нем. Я провела с ним ночь и приросла к его коже. А теперь все, кого я ни встречу, рассказывают, что мужчина, пробудивший во мне это чувство, сумасшедший. Что ж, может быть. Но тогда и я тоже сумасшедшая. Понимаешь?
Линдсей допила вино и вновь наполнила бокалы. Потом встала, подошла к стопке видеокассет и принялась что-то искать. Нашла то, что хотела, вставила кассету и включила видеомагнитофон. На экране задергалась пара в черно-белых костюмах. Линдсей переключила на нормальную скорость и нажала на «паузу».
– Запись тысяча девятьсот девяносто пятого года, – сказала она. – Посмотри, что он вытворяет.
В первый момент Джульетта испытала шок. Он выглядел так, как на фотографии в кафе «Идеал». Длинные волосы, забранные сзади в конский хвост. Движения точны, но над ними витает еще дух юности и легкомыслия, дух игры. Это тем более заметно в контрасте с Нифес, которая была уже зрелой женщиной – такой же, как теперь.
Джульетта в тот же миг поняла, что значило для нее танцевать с этим способным юнцом. При всем таланте мальчишка, похоже, доводил ее до белого каления своими безумными идеями. Джульетта к тому времени видела достаточно много танго, чтобы понять: Дамиан все время делает что-то такое, что выводит Нифес из равновесия. Несколько безупречных шагов, потом вдруг движение, ломающее естественный ход танца.
– Откуда у тебя эта запись? – спросила Джульетта.
– Я собираю все записи, которые удается достать. Это записано во время их тренировки. У нас тут полно танцоров, которые только тем и занимаются, что шпионят за коллегами. Видела, что он делает? Ну и зачем?
Нифес в ярости оттолкнула Дамиана и отошла от него. Звука не было, и от этого все выглядело еще непонятнее. Запись на время прервалась, потом пара снова появилась на экране. На этот раз со звуком. Очевидно, за то время, пока их не снимали, они сумели прийти к какому-то соглашению, потому что Нифес теперь была готова к необычным шагам Дамиана и танцевала их вместе с ним, хотя по ее лицу было заметно, что дается ей это непросто.
Музыка была странной. Лихорадочной. Пронзительной. Какой-то науськивающей. Как звуки охотничьих рожков в фильмах семидесятых.
– Что за музыка? – спросила Джульетта.
– Tr?s minutos con la realidad.
– Что это значит?
– «Три минуты с реальностью». Пьяццола.
– Странное название.
– Да. Как и хореография. Совсем не похоже на танго, тебе не кажется? – сказала Линдсей. – Почему вдруг в этом месте abanicol я не понимаю. И никто не понимает. Кроме него самого. Он сам все выдумывает.
– А ты знаешь, как называются эти шаги? – спросила Джульетта.
– Конечно.
– Ты не могла бы прокрутить назад?
– На начало?
– Конечно.
Они снова просмотрели весь фрагмент, длившийся почти десять минут. Сбои в танце происходили регулярно. Но в итоге хореография все-таки сложилась в единое целое, хотя Нифес все это явно не нравилось.
– Здесь семь сбоев, – сказала в конце Джульетта.
– Ну и что?
– Перемотай-ка еще раз на начало, пожалуйста.
Линдсей с удивлением посмотрела на Джульетту, заметив, что глаза ее возбужденно сияют.
– Вот. Останови. Первый сбой. Видишь?
– Да. И что? – спросила Линдсей.
– Что здесь такое? Ну, какие фигуры? В какой фигуре возникает проблема?
– Дамиан хочет встроить сюда lapiz, а здесь это сложно. Нифес приходится замедлить вращение, иначе он просто не успеет.
– Значит, «L», – сказала Джульетта. – Ему нужна буква «L».
– Что ты хочешь сказать?
– Погоди. Давай дальше.
Линдсей снова нажала на «пуск». Замелькали кадры. Оба танцора выглядели великолепно. Дамиан начал сложное вращение. Вдруг Нифес резко остановилась и закричала на него. Потом вырвалась из его объятий и в гневе убежала прочь.
– Здесь. Что здесь происходит?
Им пришлось просмотреть это место на меньшей скорости, чтобы узнать шаги.
– Ага. Посмотри-ка. Это americana. Довольно редкая фигура.
– Такая последовательность шагов называется americana
– Да.
– А почему Нифес не хочет ее танцевать?
– Потому что это слишком. Никто не встраивает americana в molinete. Движение становится чрезмерным. Зачем он делает это?
– Потому что ему нужна буква «А».
– Ты что, смеешься? Сначала «L», потом «А». Зачем?
Джульетта вынула у нее из рук пульт дистанционного управления и сама нажала на «пуск».
– Математика, – сказала она. – Сейчас увидишь. Это действительно безумие, но совсем не в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. Смотри! Вот! Снова какая-то проблема.
– Medialuna.
– Значит, «М».
– «LAM»?
– Мы еще не закончили.
Вскоре они дошли до конца. Лицо Джульетты покрылось красными пятнами. Линдсей растерянно смотрела на лист бумаги, лежавший перед ней на столе. Семь букв образовали слово «LAMBARE».
– Что это значит, черт возьми?
Джульетта опять вернулась к началу пленки и просмотрела все еще раз. Линдсей сидела рядом словно приклеенная. Похоже, она решила сама перепроверить последовательность сбоев, потому что до сих пор смотрела только на слово, написанное Джульеттой на листке. Нет, все правильно. Слово в точности отражало все сбои в Дамиановой хореографии.
Джульетта нажала на «паузу», и пара на экране замерла. Линдсей все еще не могла отвести взгляд от мерцающего экрана, она молчала.
– Ну как, сумасшедший? – спросила Джульетта.
– Правда, заключительное представление Дамиан сорвал, здорово унизив Нифес, – сказала она и описала последнее действие спектакля в тот памятный берлинский вечер, неожиданную замену музыки, неловкий конец.
Линдсей нисколько не удивилась.
– Вот видишь, – сказала она. – Все время одно и то же. За это его так и прозвали – сумасшедший. Какую же он поставил музыку?
– Не знаю, – ответила Джульетта, выбросив сигарету. – Это была песня, которая берет за душу, пела женщина. Я помню только одно слово, она все время повторяла его в рефрене: renacerй.
Линдсей встала и вытащила из-под телевизора картонную коробку. Раздался характерный звук – CD-диски стукались друг о друга.
– Вот она, эта песня. Preludio para el ano 3001 113
Джульетта рассматривала картинку на футляре: женщина в черном тюлевом платье со скрещенными над головой руками сидит в барочном кресле с красной обшивкой. И почему мир танго до такой степени банален?
Линдсей тем временем поставила диск, и песня полилась. Джульетта отложила коробочку, вслушиваясь в слова. «Renacerй en Buenos Aires…» – начала певица. Музыка оказалась настолько пронзительной, что, даже независимо от воспоминаний о берлинском шоу, оторваться было невозможно. Но из-за того, что она все еще очень остро ощущала связь между музыкой и событиями тех дней, слушать было невыносимо тяжело. После первого же рефрена – ужасного, безнадежного и одновременно исполненного надежды выкрика «renacerй» – Джульетта встала и выключила музыку.
Линдсей посмотрела на нее с удивлением, но ничего не сказала.
Джульетта сделала еще глоток вина.
– Что значит renacerй? – спросила она наконец.
– Я рождаюсь снова, – ответила Линдсей.
– И кто это написал?
– Орасио Феррер. Танго-поэт. Но на самом деле это отнюдь не только танго.
– Вот, значит, как. И о чем же в этой песне поется?
Не отвечая, Линдсей взяла из рук Джульетты листок со словами, лежавший в футляре вместе с диском, поднесла его к свечке и стала читать, сразу переводя на французский:
Она оторвала глаза от текста, но, увидев, что Джульетта внимательно слушает, задумчиво глядя на пламя свечи, продолжила свой импровизированный перевод:
Снова на свет появлюсь я в Буэнос-Айресе июньским вечером,
Полный огромного желания жить и любить;
Это точно – снова явлюсь я на свет в три тысячи первом году,
Солнечным осенним воскресеньем, на площади Сен-Мартин.
Бродячие собаки облают мою тень.
Со скромным багажом вернусь из потустороннего мира.
И преклоню колена у берегов грязного, чудного залива Ла-Плата.
Из его ила и соли выцарапаю себе новое сердце…
Там появятся три чистильщика обуви, три клоуна, три волшебника,
Вечные приятели мои, они закричат: «Держись, че!»
Я появлюсь на свет! Прочь, парень, сделано, братец, трудное
Дело, хорошее дело – умереть, чтобы родиться вновь.
Renacer?, renacer?, renacer?... Я появлюсь на свет снова,
И тогда неземной властный голос сообщит мне
Древнюю силу и боль подлинной веры, чтобы
Вернуться, верить, бороться.
Линдсей остановилась. Джульетта сидела с закрытыми глазами. Она снова была в Берлине, в театре на Хакеше Хофе. Почему Дамиан выбрал именно эту песню для того, чтобы посрамить Нифес? В тот вечер в Берлине имело место все, что угодно, только не новое рождение… Напротив. За пять минут Дамиан разрушил результаты многомесячного труда. Она открыла глаза и спросила:
За ухо я вставлю гвоздику, из другого мира,
Ведь даже если никто никогда еще снова на свет не рождался,
Мне удалось это!
Мой Буэнос-Айрес, в тридцатом веке увидишь
Renacer?, renacer?, renacer?...
– Это конец?
Линдсей покачала головой, вздохнула и продолжила:
Снова на свет я явлюсь из вещей, которые так любил,
И домашние призраки станут шептать: «Он вернулся…»
И я поцелую воспоминание твоих молчаливых глаз,
Чтоб до конца дописать незаконченное стихотворение.
Я воскресну из спелых плодов многолюдного рынка,
Грязной песни ночной романтического кафе,
Из железного зева прогона метро «Пласа-де-Майо» – «Сатурн»,
Из восстания рабочих на юге воскресну я вновь.
Ты увидишь в три тысячи первом году —
Я приду к тебе снова, с парнями и девушками,
Которых не было никогда и не будет,
И мы благословим эту землю,
Нашу землю – я в этом тебе клянусь, —
И мы снова начнем все в Буэнос-Айресе сначала.
Линдсей опустила руки. В комнате стояла полная тишина. Только издалека доносился шум магистрали. Одна из свечек коротко хрустнула, пламя дважды дрогнуло, чуть не погаснув, но потом снова набрало первоначальную высоту.
Renacer?, renacer?, renacer?...
– Замечательные стихи, – прошептала Джульетта. Канадка посмотрела на нее с раздражением.
– Замечательные? И что же в них замечательного?
– Образы. Например, то место, где герой опускается на колени возле залива, чтобы из соли и ила выцарапать себе новое сердце. Берет за душу. Страшно и одновременно красиво.
Линдсей смотрела на нее с состраданием, и Джульетта почувствовала себя не в своей тарелке.
– Почему ты так странно на меня смотришь?
– Ты ничего не знаешь об Аргентине, верно? – тихо спросила Линдсей.
– Что ты имеешь в виду?
– Даже не представляешь, в какую страну приехала.
Джульетта внутренне напряглась. Больше всего она ненавидела высокомерный язык загадок. Странная все-таки женщина! За одну секунду настроение меняется на прямо противоположное. Ничего не говоря, она схватила листок, который Линдсей все еще держала в руках. И ощутила быстрое пожатие ее пальцев на своей руке. Они нежно скользнули вдоль ее большого пальца и замерли у ногтя. Она с раздражением убрала руку.
– Ты не знаешь, где мне его искать?
Линдсей пристально на нее посмотрела. Потом кивнула, одновременно пожимая плечами.
– Ну?
Выражение лица канадки стало рассеянным. Она села в матерчатое кресло и выудила из пачки новую сигарету.
– Джульетта, послушай. Дамиан сумасшедший. Совершенно сумасшедший.
– Очень может быть. Но я хочу поговорить с ним.
– Любовь ослепляет.
– Ненависть ослепляет еще сильнее.
– Что ты имеешь в виду?
– Все его здесь ненавидят. Почему? Я хочу знать. Это не выходит у меня из головы.
– Потому что он постоянно плетет интриги. И потому что он неосторожен. У него есть какая-то внутренняя проблема, которую он пытается разрешить за счет окружающих. Я, конечно, ничего не знаю о вас, но уже тот факт, что ты пересекла половину земного шара, чтобы его найти…
Выражение лица Джульетты заставило ее замолчать. Линдсей остановилась на полуслове, снова взяла Джульетту за руку и пожала ее, на этот раз дружески. Но Джульетте было неприятно ее прикосновение. Она высвободилась, подобрала ноги и уставилась в потолок.
– Прости, – проговорила Линдсей.
Джульетта покачала головой и взглянула ей прямо в глаза.
– Ты представляешь, что это такое – встретить вдруг человека, о котором знаешь все, хотя вы не перемолвились еще ни единым словом?
Линдсей опустила глаза, играя с сигаретой. Но Джульетта продолжила:
– Тебе знакомо чувство, когда встречаешь его, и душа совершенно успокаивается? Достигает состояния полного, безмятежного покоя?
Линдсей тупо смотрела в пепельницу. Какое-то время они обе молчали. Свечка снова дрогнула. Несколько секунд тревожно гудела чья-то сигнализация. Потом все опять стихло.
– Когда я впервые переходила через улицу под руку с Дамианом… В Берлине… Знаешь, что я чувствовала? Я была не рядом с ним. А в нем. Я провела с ним ночь и приросла к его коже. А теперь все, кого я ни встречу, рассказывают, что мужчина, пробудивший во мне это чувство, сумасшедший. Что ж, может быть. Но тогда и я тоже сумасшедшая. Понимаешь?
Линдсей допила вино и вновь наполнила бокалы. Потом встала, подошла к стопке видеокассет и принялась что-то искать. Нашла то, что хотела, вставила кассету и включила видеомагнитофон. На экране задергалась пара в черно-белых костюмах. Линдсей переключила на нормальную скорость и нажала на «паузу».
– Запись тысяча девятьсот девяносто пятого года, – сказала она. – Посмотри, что он вытворяет.
В первый момент Джульетта испытала шок. Он выглядел так, как на фотографии в кафе «Идеал». Длинные волосы, забранные сзади в конский хвост. Движения точны, но над ними витает еще дух юности и легкомыслия, дух игры. Это тем более заметно в контрасте с Нифес, которая была уже зрелой женщиной – такой же, как теперь.
Джульетта в тот же миг поняла, что значило для нее танцевать с этим способным юнцом. При всем таланте мальчишка, похоже, доводил ее до белого каления своими безумными идеями. Джульетта к тому времени видела достаточно много танго, чтобы понять: Дамиан все время делает что-то такое, что выводит Нифес из равновесия. Несколько безупречных шагов, потом вдруг движение, ломающее естественный ход танца.
– Откуда у тебя эта запись? – спросила Джульетта.
– Я собираю все записи, которые удается достать. Это записано во время их тренировки. У нас тут полно танцоров, которые только тем и занимаются, что шпионят за коллегами. Видела, что он делает? Ну и зачем?
Нифес в ярости оттолкнула Дамиана и отошла от него. Звука не было, и от этого все выглядело еще непонятнее. Запись на время прервалась, потом пара снова появилась на экране. На этот раз со звуком. Очевидно, за то время, пока их не снимали, они сумели прийти к какому-то соглашению, потому что Нифес теперь была готова к необычным шагам Дамиана и танцевала их вместе с ним, хотя по ее лицу было заметно, что дается ей это непросто.
Музыка была странной. Лихорадочной. Пронзительной. Какой-то науськивающей. Как звуки охотничьих рожков в фильмах семидесятых.
– Что за музыка? – спросила Джульетта.
– Tr?s minutos con la realidad.
– Что это значит?
– «Три минуты с реальностью». Пьяццола.
– Странное название.
– Да. Как и хореография. Совсем не похоже на танго, тебе не кажется? – сказала Линдсей. – Почему вдруг в этом месте abanicol я не понимаю. И никто не понимает. Кроме него самого. Он сам все выдумывает.
– А ты знаешь, как называются эти шаги? – спросила Джульетта.
– Конечно.
– Ты не могла бы прокрутить назад?
– На начало?
– Конечно.
Они снова просмотрели весь фрагмент, длившийся почти десять минут. Сбои в танце происходили регулярно. Но в итоге хореография все-таки сложилась в единое целое, хотя Нифес все это явно не нравилось.
– Здесь семь сбоев, – сказала в конце Джульетта.
– Ну и что?
– Перемотай-ка еще раз на начало, пожалуйста.
Линдсей с удивлением посмотрела на Джульетту, заметив, что глаза ее возбужденно сияют.
– Вот. Останови. Первый сбой. Видишь?
– Да. И что? – спросила Линдсей.
– Что здесь такое? Ну, какие фигуры? В какой фигуре возникает проблема?
– Дамиан хочет встроить сюда lapiz, а здесь это сложно. Нифес приходится замедлить вращение, иначе он просто не успеет.
– Значит, «L», – сказала Джульетта. – Ему нужна буква «L».
– Что ты хочешь сказать?
– Погоди. Давай дальше.
Линдсей снова нажала на «пуск». Замелькали кадры. Оба танцора выглядели великолепно. Дамиан начал сложное вращение. Вдруг Нифес резко остановилась и закричала на него. Потом вырвалась из его объятий и в гневе убежала прочь.
– Здесь. Что здесь происходит?
Им пришлось просмотреть это место на меньшей скорости, чтобы узнать шаги.
– Ага. Посмотри-ка. Это americana. Довольно редкая фигура.
– Такая последовательность шагов называется americana
– Да.
– А почему Нифес не хочет ее танцевать?
– Потому что это слишком. Никто не встраивает americana в molinete. Движение становится чрезмерным. Зачем он делает это?
– Потому что ему нужна буква «А».
– Ты что, смеешься? Сначала «L», потом «А». Зачем?
Джульетта вынула у нее из рук пульт дистанционного управления и сама нажала на «пуск».
– Математика, – сказала она. – Сейчас увидишь. Это действительно безумие, но совсем не в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. Смотри! Вот! Снова какая-то проблема.
– Medialuna.
– Значит, «М».
– «LAM»?
– Мы еще не закончили.
Вскоре они дошли до конца. Лицо Джульетты покрылось красными пятнами. Линдсей растерянно смотрела на лист бумаги, лежавший перед ней на столе. Семь букв образовали слово «LAMBARE».
– Что это значит, черт возьми?
Джульетта опять вернулась к началу пленки и просмотрела все еще раз. Линдсей сидела рядом словно приклеенная. Похоже, она решила сама перепроверить последовательность сбоев, потому что до сих пор смотрела только на слово, написанное Джульеттой на листке. Нет, все правильно. Слово в точности отражало все сбои в Дамиановой хореографии.
Джульетта нажала на «паузу», и пара на экране замерла. Линдсей все еще не могла отвести взгляд от мерцающего экрана, она молчала.
– Ну как, сумасшедший? – спросила Джульетта.
15
В гостиницу Джульетта вернулась в половине третьего ночи. Она думала о Линдсей, ее вполне однозначных прикосновениях. А Джульетте-то казалось, что проблемы у нее только с мужчинами! Похоже, в этой стране даже с женщинами все не просто. Нифес в «Альмагро» смотрела на нее так, словно хотела выцарапать глаза. Линдсей, напротив, была чрезмерно любезна, потому что надеялась затащить ее в постель. А теперь появилась еще и третья женщина, чьи мотивы вообще непонятны.
У стойки регистрации ей передали записку на очень тонкой белой бумаге. Увидев подпись, Джульетта по-настоящему растерялась. Как эта женщина разыскала ее? Откуда узнала, в какой она гостинице? Джульетта несколько раз пробежала глазами строчки, и в голову ей пришло единственное логичное объяснение: Ортман!
У стойки регистрации ей передали записку на очень тонкой белой бумаге. Увидев подпись, Джульетта по-настоящему растерялась. Как эта женщина разыскала ее? Откуда узнала, в какой она гостинице? Джульетта несколько раз пробежала глазами строчки, и в голову ей пришло единственное логичное объяснение: Ортман!
Дорогая мисс Баттин!
Вы подруга нашего сына Дамиана, и для меня было бы честью и огромной радостью познакомиться с Вами.
Пожалуйста, позвоните мне, как только Вам позволит время.