Флейшгауэр Вольфрам. Три минуты с реальностью

Вольфрам Флейшгауэр
Три минуты с реальностью

   How can we know the dancer from the dance? ¹

Уильям Батлер Йейтс. Among Schoolchildren²

Пролог

   Полицейский не поверил ему – это очевидно.
   Их же специально учат никому не верить. Ничего удивительного. Полицейский ему не верит. А ведь он, Маркус Баттин, чуть голову не сломал, придумывая, что им сказать. Трудно сочинить убедительную историю. Было бы проще, знай он правду. Правду! Трещина толщиной с волосок в основании его жизни. Дни напролет рассматривал он эту трещину, убеждая себя, что ничего не видит. «Просто я стал жертвой сумасшедшего, – повторял он себе снова и снова. – На меня напал псих, потерявший рассудок».
   Он смотрел на стопку исписанной бумаги на столе. С какой стати его допрашивают? В конце концов, потерпевший – он. А их «беседа» тянется вот уже два часа. Настоящий допрос. Теперь ему придется еще все перечитывать и подписывать каждую страницу, заново все переживая только лишь для того, чтобы они закрыли дело.
   – Конечно, я не могу заставить вас читать то, что вы подписываете, – сказал полицейский. – Но, в случае продолжения, данный текст может быть использован как доказательство. И тогда, если, не дай Бог, обнаружатся противоречия, – у вас возникнут проблемы. Не так уж это и долго.
   Продолжение? Какое еще продолжение?
   Этот псих покинул страну. Продолжение будет иметь значение исключительно для его дочери. Желудок Баттина судорожно сжался при мысли о Джульетте. Как он мог, этот тип, так поступить с ней? Конечно, полиция очень хотела бы допросить и ее. И чтобы уберечь Джульетту, он в конце концов сам согласился на беседу. Джульетта не в состоянии отвечать на вопросы. И он никогда не простит психу того, что он сделал с Джульеттой. Впрочем, поговори они с ней, история стала бы еще более непостижимой.
   Дамиан Альсина любил его дочь. Они встречались всего два месяца, но за это время она переменилась настолько, что не заметить этого было уже невозможно. Нет, не он – она любила его. Неудачи последнего лета тяжело сказались на ней. И только в этом ее вина. Она всегда тяжело переживала неудачи. Еще в школе. В балетной школе. Постоянные замечания, крики, сомнения в собственных силах, не оставлявшие ее ни на минуту, учителя, с садистской изощренностью метившие в больную точку. «Кричат только на самых способных, – повторял он ей. – Гораздо хуже, когда тебя не замечают. Раз они стараются вогнать тебя в гроб, значит, верят в тебя». Она этого не понимала. Или, может быть, понимала. Просто не умела им противостоять. Внутренне. Все принимала слишком близко к сердцу. И он тревожился за нее. В конце концов, правда, у нее получилось. Пусть пока бесплатно – стажировка, – зато в одном из лучших театров страны: в Берлинском государственном оперном театре. Все эти изменения тоже повлияли на нее, но это проявилось уже в сентябре-октябре. Ее словно подменили: в выходные все время куда-то убегала, совсем перестала ездить к ним в Целендорф ³. Жена первой поняла, в чем дело: какое солнце вдруг засияло для их дочери во мраке постоянных комплексов.
   – Она встретила своего принца на белом коне, – коротко сообщила Анита.
   – А я ничего об этом не знаю, – ответил он. – Должно быть, этот парень – волшебник, если ему удалось за несколько дней полностью излечить ее.
   – Чтобы завоевать девятнадцатилетнюю девушку, не обязательно становиться волшебником, – возразила Анита, – вполне достаточно быть просто обаятельным мужчиной.
   – Мужчиной?
   – Ну да. Молодым, конечно. Ему двадцать три года.
   – И что? Ты его видела?
   – Нет. С чего ты взял?
   – Ты говоришь так, словно что-то уже о нем знаешь.
   – Присмотрись к ней, и тоже все поймешь. Я только спросила ее, сколько ему лет.
   Эта новость одновременно обрадовала и встревожила его. Ей явно лучше. Это хорошо. Но мужчина? А как сам-то он ничего не заметил? Работа. Слишком много работы. Особый график. Новая концепция безопасности в связи с переездом правительства. В те три недели дел у него было больше, чем обычно, и она успела ускользнуть. Эта мысль его испугала. Нет же, просто переступила через разочарования прошлого лета и влюбилась. А ему не сказала, потому что его почти не бывает дома, они мало видятся. Однако переварить новость оказалось непросто.
   Впрочем, какое отношение все это имеет к стопке бумаги перед ним? Он уйдет, только подписав каждый лист. Быстро поставив подпись на первых четырех, он вернулся к началу и еще раз проглядел раздел с персональными данными. Маркус Баттин, родился 32 февраля 1947 года в Ростоке. Потом шли места его проживания в ГДР до 1976 года, когда он перебрался в Западный Берлин. По счастью, этой темы полицейский коснулся лишь вскользь. Ему и сейчас еще неприятно рассказывать о мрачных гэдээровских временах. Похоже, смена имени у них не зафиксирована. Во всяком случае, полицейский об этом не спросил, а сам он не видел повода поднимать эту тему. Маркус Лоэсс скончался зимой 1975 года в возрасте двадцати девяти лет. Теперь его зовут Маркус Баттин. И слава Богу.
   Он перевернул несколько страниц и стал читать то, что касалось происшествия.

   «Вопрос. Вечером 23 ноября 1999 года вам позвонил по телефону господин Альсина.
   Ответ. Да.
   В. Вы не могли бы припомнить точное время?
   О. Между пятью и шестью. Около половины шестого.
   В. О чем вы говорили?
   О. Дамиан… то есть господин Альсина звонил из студии моей дочери. Он попросил меня туда зайти, потому что они, мол, хотят кое-что мне показать.
   В. Почему вам звонил он, а не дочь?
   О. Я тоже спросил его об этом. Он сказал, что ее еще нет. И вообще это сюрприз.
   В. Господин Альсина звонил вам когда-нибудь прежде?
   О. Нет.
   В. Откуда у него ваш телефонный номер?
   О. Полагаю, он знал, где я работаю. Номер есть в телефонном справочнике. Кроме того, у него был мобильный телефон Джульетты, в памяти которого, конечно же, есть мой номер.
   В. Каким образом у него оказался телефон вашей дочери?
   О. Точно не знаю. Наверное, он просто взял его. Джульетта забыла его в квартире.
   В. Забыла?»

   Ну да, люди забывают вещи. И его дочь просто забыла дома свой телефон. Обычное дело. Или специально оставила, чтобы с ней нельзя было связаться? Впрочем, для полиции это вряд ли существенно.

   «О. Да. И поехала в Брауншвейг ⁴.
   В. Когда она уехала?
   О. В тот самый день. Во вторник утром.
   В. А когда вы говорили с ней перед этим?
   О. В понедельник. Во вторник я дважды набирал ее номер, но телефон был вне досягаемости.
   В. Значит, господин Альсина знал, что вашей дочери нет в городе и она вернется только на следующий день вечером?
   О. Да.
   В. Зачем она ездила в Брауншвейг?
   О. Помочь подруге с переездом. Она поехала не одна. Вместе с двумя или тремя подругами.
   В. И господин Альсина воспользовался отсутствием вашей дочери, чтобы встретиться с вами, так?
   О. Да. Похоже на то.
   В. Часто вы виделись с ним прежде?»

***

   На этом месте он внутренне запнулся, потом все-таки решил сказать правду. Он увидел этого парня впервые в своей жизни всего за неделю до описываемых событий. Непреложный факт. Должно быть, тот его с кем-то спутал. Это бы все объяснило. После падения Берлинской стены в столице случаются самые невероятные вещи. Он сам, возможно, был бы не прочь кое с кем свести счеты. Некоторых выходцев из государства рабочих и крестьян он и сам помнит еще достаточно хорошо. Нет-нет, парень просто с кем-то спутал его. Значит, он говорит правду.

   «О. Всего один раз.
   В. Когда и где?
   О. У нас дома.
   В. Вы пригласили его?
   О. Да. Джульетта к тому моменту уже некоторое время дружила с ним, и нам стало любопытно на него посмотреть.
   В. Ужин в семейном кругу?
   О. Можно сказать и так.
   В. Каково ваше первое впечатление от господина Альсины?»

   Быть честным до конца? Парень с самого начала ему не понравился. И не потому, что иностранец. Будь он швабом, ничего бы не изменилось. Он ревнует ко всем мужчинам, которые ухлестывают за дочерью. И ничего не может с этим поделать. Джульетта все для него. Впрочем, он себя контролирует. Контролировал, пока этот Дамиан не поставил под угрозу ее карьеру. У парня в глазах было что-то неприятное, что сразу ему не понравилось. Хотя именно он вернул Джульетте былую уверенность. Нельзя не признать: этот трюк удался лишь беглому танцору танго. В глубине души он надеялся, что мимолетная вспышка страсти скоро пройдет. Он знает свою дочь. Железная воля. Классический балет – ее жизнь. Из-за какой-то влюбленности она не станет перечеркивать десять лет ежедневных занятий с утра до вечера, не поставит под угрозу свое будущее, посвятив себя нелепому парному танцу. Это пройдет, Дамиан – лишь краткий эпизод на ее пути, обходной путь, передышка. В этом аргентинце есть какое-то второе дно. Хотя Анита нашла его очаровательным. Впрочем, она не слишком разбирается в людях. Он-то сразу почувствовал неладное. И если бы ошибся, не пришлось бы сейчас сидеть в этой безликой комнате и объяснять, чем именно ему сразу не понравилось поведение подонка.

   «О. Неопределенное. Он как будто робел, вел себя неуверенно. Но это можно понять: он видел нас в первый раз и, естественно, старался произвести хорошее впечатление».

   Звучит размыто, приходится признать. Но так все и было. Если он зачеркнет предыдущий ответ, это покажется странным. В конце концов, вряд ли от него ожидают точного психологического портрета. Он подписал страницу и открыл следующую.

   «В. Почему вы так решили?
   О. У вас есть дети?
   В. Нет. А к чему вы клоните?
   О. По поведению молодого человека такие вещи видны сразу. Он казался застенчивым. Был подчеркнуто мил с моей женой и несколько скован со мной. Типичное для молодого человека поведение во время знакомства с родителями подружки. Любой отец вам это подтвердит».

   Отвечать вопросом на вопрос. Выявлять некомпетентность собеседника. Лучший способ уклониться от темы.

   «В. Ужин прошел без эксцессов?
   О. Да. Правда, господин Альсина рано ушел, потому что торопился на репетицию.
   В. Репетиция? Так поздно?
   О. Когда он ушел, было еще не очень поздно. Может быть, половина десятого. Через два дня в театре должна была состояться премьера, а до десяти там шел какой-то спектакль. Поэтому репетировать приходилось лишь рано утром или поздно вечером.
   В. Ваша дочь осталась?
   О. Да. Некоторое время мы еще посидели вместе за столом. Потом она поехала за ним, встретила его после репетиции и ночевала в городе.
   В. Описанный вами ужин состоялся вечером в среду, семнадцатого ноября. В пятницу, субботу и воскресенье давали то самое представление. В следующий вторник ваша дочь уехала в Брауншвейг, и в тот же вечер вам позвонил господин Альсина, все верно?
   О. Да.
   В. Вы не были на представлении?
   О. Нет.
   В. А ваша жена?
   О. Тоже нет. Почему вы спрашиваете? Разве это важно?
   В. Может, и нет. Тем более что, как вы уже сказали, до следующего вторника вы нигде не встречались с господином Альсиной. Перейдем к событиям вторника. Вам не было известно, что дочь уехала в Брауншвейг?
   О. Нет.
   В. А господин Альсина знал, что вы об этом не знаете?
   О. Похоже на то.
   В. Как вы объясните, что Джульетта уехала, ничего вам не сообщив?
   О. Моя дочь – взрослая женщина. И наши отношения строятся с учетом этого обстоятельства.
   В. А ваша жена знала? О ее поездке в Брауншвейг?
   О. Нет. Почему вы спрашиваете?

   В. Пытаюсь поставить себя на место господина Альсины. Он собирался устроить вам ловушку. Это могло получиться только в том случае, если бы ни вы, ни ваша жена не знали, что Джульетты нет в городе. Почему, как вы думаете, она не рассказала вам о предстоящей поездке?»
   Тут он наконец понял, к чему клонит полицейский. Джульетта отправилась в Брауншвейг, не сказав родителям ни слова. Дамиан об этом знал. Но она-то почему уехала тайком? Потому что не всегда откровенна с родителями? А почему не всегда откровенна? Ответ написан печатными буквами у полицейского на лбу.

   «О. Может, не хотела, чтобы мы волновались.
   В. Волновались? Вашей дочери девятнадцать лет, почти двадцать. Что такого в том, чтобы съездить из Берлина в Брауншвейг?
   О. Понимаете, последние месяцы были не самыми легкими в ее жизни. Вполне возможно, мы с женой слишком беспокоились и ей казалось, что мы посягаем на ее свободу. Молодежь нередко так реагирует на заботу. Им хочешь помочь, а они воспринимают все как вторжение в личную жизнь и начинают делать тайну из любой ерунды.
   В. Господин Баттин, какие отношения у вас с дочерью?
   О. Что вы имеете в виду?
   В. Ну, когда молодой человек устраивает засаду отцу своей подружки, в голову лезут вопросы. Вполне возможно, господин Альсина просто сумасшедший…
   О. Лично я думаю именно так.
   В. …или он видел в вас, так сказать, конкурента, из-за того, например, что у вас были очень близкие, душевные отношения с дочерью? Я не хочу вас обидеть. Но какой-то мотив у этого Альсины, безусловно, был. Не мог ли он вообразить, что между вами и дочерью существует нечто, что могло бы угрожать его отношениям с ней? Может, он ревновал ее к вам? Вы, конечно, не обязаны отвечать. В конце концов, речь идет о странном поведении господина Альсины, а не о вас.
   О. Нет-нет, я вижу, куда вы клоните. Пожалуйста. Моя дочь – исключительно привлекательная девушка, ее безоговорочно можно назвать красивой женщиной. И она очень ко мне привязана. Если вас интересует, разгуливаем ли мы по дому голышом…
   В. Ну, я вовсе не это имел в виду…
   О. Во всяком случае, до сих пор никто из приятелей моей дочери, которых она приводила домой, ловушек мне не устраивал.
   В. Я просто размышляю вслух, господин Баттин. Если я и собираюсь кого-то обвинять, то уж точно не вас, а Альсину.
   Может, все дело в том, что он аргентинец? Разные ментальности, все такое?
   О. Может быть все, что угодно. Лично я ничего об аргентинцах не знаю».

   Он снова перечитал этот раздел. Не проговорился ли? Неужели проговорился? Но ему же не о чем проговариваться! Уж в том, что касается предмета их так называемой «беседы», точно. Нет, он отвечал правильно. Полицейский сменил тему. Пусть думают что хотят. Он подписал и перевернул страницу.

   «В. Вернемся к вечеру вторника. Вы сказали, что Альсина пригласил вас в студию посмотреть, что они с Джульеттой для вас приготовили, так?
   О. Да.
   В. Вам это не показалось странным? Ведь в этом случае вам, наверное, все-таки должна была позвонить дочь, не так ли?
   О. Да, конечно. Разумеется, его просьба показалась мне странной. Я ведь был едва знаком с ним. Попытался сразу связаться с Джульеттой, но ее телефон был отключен.
   В. Это вас не насторожило?
   О. Насторожило? Нет. Просто я немного забеспокоился.
   В. Значит, ситуация показалась вам странной?
   О. Да.
   В. А он говорил, что именно вам предстоит увидеть?
   О. Нет, в этом не было необходимости. Я же знал, над чем они работают. И в среду за ужином сказал, что с удовольствием посмотрел бы их номер.
   В. Что за номер?
   О. Вы разбираетесь в балете?
   В. Нет, не особенно. К сожалению.
   О. Моя дочь стажируется в Государственном оперном театре, но хочет поработать и в других. В этом сезоне Театр немецкой оперы планирует поставить балет-танго. В балетной школе танго танцевать не учат, и Джульетта немного сомневается в своих силах по поводу танго. Она выросла с музыкой Чайковского и Адольфа Адана ⁵. Сейчас, похоже, вернулась мода на танго. Даже здесь, в Берлине, ей удалось отыскать людей, профессионально занимающихся латиноамериканскими танцами. Она познакомилась с танцорами. Этот Альсина давал ей рекомендации, как лучше танцевать под такую музыку, и мне было любопытно посмотреть, что у них получается.
   В. Давайте восстановим события вторника. После работы вы поехали на Гзовскиштрассе ⁶, тридцать один, поставили машину, вошли в ворота и направились к дому, расположенному в глубине двора. Пока вы шли через двор, не заметили ничего необычного?
   О. Нет.
   В. Вы знаете тот район?
   О. Да. Эту квартиру год назад купил я.
   В. Ваша дочь там тренируется?
   О. Нет. Скорее живет.
   В. А зарегистрирована у вас, в Целендорфе.
   О. В последние два школьных года она просила нас подыскать ей более удобное жилье – надоело каждый день ездить из Целендорфа в Пренцлауэр Берг. К тому же ей хотелось мансарду. Естественно, там есть все необходимое для ее тренировок: станок, большое зеркало, хотя балерины не любят тренироваться всерьез в одиночестве. Если никто не исправляет ошибки, занятия могут даже принести вред. Разве что растяжки. И потом, Джульетта хотела не просто квартиру, а именно студию. Правда, в результате теперь там все-таки скорее квартира.
   В. И давно она постоянно живет в этой квартире?
   О. Я не говорил, что она живет там постоянно.
   В. Господин Баттин, я задаю этот вопрос вовсе не для того, чтобы потребовать ее перерегистрации, забудьте об этом. Речь идет исключительно о деле Альсины и больше ни о чем.
   О. Как только попала на стажировку в Государственный оперный театр. Примерно с середины августа почти перестала приезжать в Целендорф. Можно сказать, перерезала пуповину.
   В. Ваша дочь училась в Берлине?
   О. Да, в Государственной балетной школе.
   В. Значит, вы поднялись на лифте на пятый этаж и вошли в квартиру. Альсина вас встретил. Вы сняли пальто и спросили, где Джульетта.
   О. Да. Именно так.
   В. Что дальше?
   О. Я еще стоял возле вешалки, повесил пальто и как раз собирался повернуться к нему. Вдруг мне на голову надели мешок. В ту же секунду я получил удар под колени и чуть не свалился. Когда первый приступ ужаса прошел, я попытался позвать на помощь, но он зажал мне рот. Ударил в живот. Я пробовал бороться, сопротивлялся, но этим только помогал ему. Связав меня, он снял мешок с моей головы и заткнул рот. Потом завязал глаза и потащил в глубь квартиры, плюхнул на стул и крепко привязал, проверил надежность кляпа и развязал мне глаза.
   В. И за все это время не произнес ни слова? Не ругался, ни в чем вас не обвинял? Не оскорблял?
   О. Он ничего не говорил. Ни слова.
   В. Все это случилось во вторник около девятнадцати часов. Берлин Альсина покинул в среду, выехав десятичасовым поездом во Франкфурт, откуда поздним рейсом вылетел в Буэнос-Айрес. А квартиру покинул в ночь со вторника на среду. Сперва ушел на несколько часов, потом ненадолго вернулся и вскоре исчез уже окончательно. Все верно?
   О. Да. У меня, конечно, не было возможности сверяться по часам, но, в общих чертах, все так и было. После того как сбил меня с ног и привязал к стулу, он, похоже, сам не знал, что со мной делать. Ходил у меня за спиной, но так ни на что и не решился. Я был напуган и обрадовался, когда он ушел. Наверное, около десяти вечера – я слышал, как на башне пробили часы.
   В. И за все это время не было сказано ни слова?
   О. Ни слова…»

   Он перечитал этот раздел несколько раз, воскрешая в памяти бесконечные часы и бессмысленные движения сумасшедшего, мерившего шагами комнату вдоль стены с окном, время от времени подходившего к нему, чтобы впериться совершенно безумным взглядом. Слова аргентинца до сих пор звучали у него в ушах. Но их он оставит при себе. Это же просто бред!

   «О. Я говорить не мог из-за кляпа. Он тоже молчал. Ничего не говорил, ничего абсолютно.
   В. Прибегал ли он к каким-то иным способам общения? Жесты? Взгляды? Что-нибудь, что помогло бы нам понять его мотив?
   О. Ну, для меня-то язык жестов был недоступен, как вы можете догадаться.
   В. Около семи вечера он привязал вас к стулу. Около десяти, как вы сказали, покинул квартиру, чтобы вернуться еще раз позднее. Три часа. Он провел вместе с вами в комнате три часа! Должен же он был что-то делать!
   О. Он курил.
   В. Ходил по комнате? Смотрел на вас? Вы видели, что он делает?
   О. Нет, я не мог его видеть. Но чувствовал, что он там. Слышал его шаги, когда он двигался. Он ни разу не появился в поле моего зрения.
   В. Какое было освещение?
   О. Он выключил люстру. Насколько я помню, горела только настольная лампа на тумбочке возле дивана.
   В. Вы не пробовали освободиться?
   О. В течение первого часа я вообще не двигался. Не знаю, можете ли вы представить, каково это – оказаться крепко связанным во власти незнакомого человека. Я не паникер, но в таких обстоятельствах невольно думаешь о худшем.
   В. Могу себе представить.
   О. Через какое-то время, точно не знаю когда, у меня начали болеть руки и ноги, и я попытался изменить позу. Несмотря на кляп, я при этом, естественно, издавал какие-то звуки. Альсина никак не реагировал.
   В. Вы просидели три часа в одном помещении, не обменявшись ни единым словом?
   О. Именно так. Я говорить не мог. Он молчал.
   В. А потом взял и ушел?
   О. Да. Поэтому я и думаю, что речь идет о душевном расстройстве. Конечно, я не психиатр, но как еще это объяснить? Когда он ушел, я вздохнул с облегчением, правда, ненадолго. Ведь мое положение нисколько не изменилось, а он мог в любую минуту вернуться с канистрой бензина или с топором… Понимаю, подобная реакция может вам показаться неадекватной и преувеличенной, но в подобной ситуации в голову приходят именно такие мысли.
   В. Нет, господин Баттин, ваша реакция представляется мне вполне адекватной. И мы сейчас стремимся прояснить все детали, хотя совершенно не можем понять, почему вы отказываетесь писать заявление. Вполне возможно, что этот Альсина тяжело болен и опасен для окружающих. А без заявления мы бессильны.
   О. Даже если бы оно у вас было, вы бы все равно ничего не могли сделать.
   В. Ну, это мы уже обсуждали. Итак, вы по-прежнему отказываетесь писать заявление против Альсины?
   О. Да. Я не могу – из-за дочери.
   В. Ладно. Дискуссия по этому поводу не требует протокола».

   После пятиминутной паузы беседа продолжилась в 16.43.

   «В. Вернемся еще раз к событиям той ночи, которую вы провели привязанным к стулу. Вы сказали, Альсина приходил снова, так?
   О. Да, именно так.
   В. Не могли бы вы уточнить, во сколько примерно?
   О. Нет.
   В. Часы на башне больше не били?
   О. В какой-то момент я задремал и проснулся, услышав, как открывается дверь. Он был довольно близко ко мне, но больше не обращал на меня внимания. Собирал вещи. Потом стало темно, он исчез.
   В. То есть поначалу свет горел?
   О. Да, уходя в первый раз, он оставил лампу возле кушетки включенной.
   В. Очень странно.
   О. Очень.
   В. Дочь нашла вас вечером в среду?
   О. Да.
   В. В среду утром ваша жена заявила о вашем исчезновении. Дочь уже знала, что вы пропали?
   О. Нет. Она же была в Брауншвейге, помогала подруге с переездом. Телефона у нее с собой не было. Жена не знала, как с ней связаться. Когда к утру я так и не появился дома, жена перепугалась и позвонила в полицию, что, по-моему, можно понять. Мы с ней в браке уже двадцать один год, если бы что-нибудь было не так, она бы почувствовала. И вдруг я без предупреждения исчезаю на всю ночь, не сообщив даже, где я.
   В. Логично. Значит, вашей жене не пришло в голову искать вас в квартире Джульетты?
   О. Скорее всего нет. Хотя, может, у нее такая мысль и мелькнула. Она ведь не знала о приглашении Альсины. Я поехал туда как-то спонтанно. А с Джульеттой не было связи, что только усиливало ее беспокойство. И в конце концов она обратилась в полицию.
   В. Выходит, Джульетта случайно обнаружила вас у себя, вернувшись домой?
   О. Да.
   В. Она ничего не знала ни о заявлении, ни о том, что мать беспокоится, так?
   О. Ничего. Она приехала из Брауншвейга и предполагала увидеть в квартире Дамиана.
   В. У него были ключи от ее квартиры?
   О. Да. Очевидно, были.
   В. Увидев вас там, в студии, она, наверное, пришла в ужас?
   О. Спрашиваете!
   В. Вы не могли бы припомнить, что она делала, обнаружив вас?
   О. Она вытащила кляп и спросила, что случилось.
   В. И вы ей рассказали.
   О. Я попросил ее сначала позвонить Аните… моей жене, чтобы сообщить, где я.
   В. Она так и сделала.
   О. Да. Вы, наверное, можете себе представить, насколько все это было сумбурно. Разговор с женой повернулся не совсем так, как нужно. Следовало позвонить самому и успокоить ее. Тогда полиция тоже не стала бы так суетиться. Нет, я ни в коем случае не хочу никого критиковать, вы исполняете свой долг, но теперь все выглядит как-то уж слишком драматично.
   В. Сначала мы получили заявление о пропаже человека, потом оказалось, что была попытка похищения. Это не ерунда какая-нибудь, чтоб вы знали!
   О. Я понимаю вашу терминологию, сам имею с ней дело. Но это все же преувеличение. В конце концов, ничего страшного не произошло. Больше всего пострадала моя дочь, и в этом отчасти виновата полиция. Вот и все, что я хотел сказать по данному поводу. Заявление против Альсины ничего не даст, только ухудшит состояние моей дочери. Она страшно переживает. И не хочет разговаривать с вами. Немного чуткости вам бы не повредило.