Страница:
Хеерт повернулся к танцорам. Те стояли, выстроившись в ряд. С покрасневшими лицами и сияющими глазами. Что он задумал? Вивиана! Наверное, хочет пригласить ее на сцену.
Но вместо этого он вдруг сделал знак звукорежиссеру и ушел со сцены. В тот же миг заиграла музыка – «Эскуало»!
Как он мог так поступить с ней? Джульетта растерянно огляделась. Остальные танцоры торопливо покинули сцену.
Вот что, оказывается, означало его предупреждение перед началом спектакля! «Услышишь музыку, танцуй. Не разочаруй меня». Он хотел, чтобы она танцевала «Эскуало»? Но она не может! Не здесь! Не сейчас! Это ее диалог с Дамианом, который больше никого не касается!
Но и Хеерта подвести невозможно. Только его должна она благодарить за этот вечер. Грандиозный успех! Она была никем. Никем! А он, только он, увидел в ней что-то особенное. И захотел показать это всем. Она не имеет права его подвести.
К тому же, может быть, так лучше всего. Ее разговор с ним, с ее единокровным братом, с ее возлюбленным вполне уместен. Наверное, все должно закончиться именно здесь, на этой сцене. В последний раз она воскресит в памяти лицо, каким оно впечаталось в ее сознание там, в «Хамелеоне». Движения, в которые она тотчас влюбилась. Ставшие теперь частью ее самой. Кошачью походку, коварную мягкость вращений, задумчивость, отчаяние, поиски чего-то неведомого, выражавшиеся в сменах темпа. У нее это все от него. И этого нечего стыдиться. Даже здесь, в театре, перед глазами двух тысяч зрителей, которые, возможно, видят слезы, текущие из ее глаз, пока она рисует на паркете фигуры немыслимой любви. Фигуры, носящие его имя, пусть даже в зале нет никого, кто мог бы это понять. Это будет ее прощание с ним, танго для Дамиана.
Но аплодисментов она вынести уже не смогла. Выходя в конце на поклон, почти ничего не видела сквозь слезы, застившие глаза. И вдруг совершенно потеряла над собой контроль. Начала всхлипывать. Попыталась было взять себя в руки, но нечто, рвавшееся наружу из глубины ее существа, не поддавалось обузданию. Она закрыла лицо руками и убежала со сцены. Хеерт перехватил ее. Он выглядел растерянным.
– Джульетта? Что случилось? Послушай, как тебе аплодируют.
Подошла Вивиана. Потом Тереза. В мгновение ока ее окружили десятки людей, желавших ее поздравить. В зале не смолкала овация.
– Джульетта, пожалуйста, возьми себя в руки, – сказала Вивиана. – Нужно еще раз выйти на сцену.
Но она покачала головой. Сейчас она просто задохнется. Больше нет сил. Едва не расталкивая сомкнувшуюся вокруг нее толпу, она пробралась к выходу и выбежала прочь, успев расслышать приказ Хеерта:
– Группа… на сцену! Еще один поклон – и занавес. Быстро.
Наконец она услышала, как позади захлопнулась тяжелая железная дверь. Она выбралась оттуда. Двое техников с удивлением проводили ее глазами: она бежала, обливаясь слезами. Ей было все равно. Все стало вдруг безразлично. Скорее бы оказаться подальше отсюда.
Она открыла дверь в свою раздевалку и столкнулась с ним. Похоже, он ждал ее здесь. Она вскрикнула и отскочила назад.
– Чего тебе надо? – закричала она. – Что ты здесь забыл? Это моя раздевалка. Понимаешь ты или нет? Убирайся!
Отец поднял обе руки, пытаясь ее успокоить, и шагнул к ней.
– Джульетта, давай спокойно все обсудим, ты сейчас не в себе…
– Я в полном порядке! С этим покончено! – Она вдруг умолкла. Что с ее лицом? Она увидела в зеркале свое отражение. Глаза были накрашены, и теперь тушь безнадежно потекла. Губы трясутся. От ярости. От отчаяния. – Я тебе больше не дочь! Пойми это наконец! Лжец, проклятый лжец… Где теперь Дамиан? Что ты с ним сделал? – Продолжать она не могла. Не хватало воздуха. Отец опять двинулся к ней, но медленнее, осторожно, как приближаются к взбесившейся собаке.
– Джульетта, успокойся! Я могу все объяснить. Сейчас мы поедем домой и обо всем поговорим…
Она уставилась на него. Почему никто не приходит на помощь? Где остальные? Она затравленно огляделась по сторонам. Кто-то поставил на ее столик маленький букетик. Жасмин. В него вложен конверт. «Лутц?» – почему-то пришло ей в голову.
– Стой! – с угрозой сказала она отцу. – Ни с места!
Он остановился. В дверях появились давешние рабочие.
– Проблемы, мадемуазель? – спросил один из них и в два шага оказался возле отца. – Кто вы такой? Что тут делаете?
– Послушайте, это моя дочь, я просто…
– Пожалуйста, выведите его, – сказала Джульетта и пошла к своему столику.
Второй рабочий встал перед Маркусом Баттином, преградив ему путь к ней.
– Так ты, значит, слышал. Автографы завтра с утра. Пошли-ка.
Баттин улыбнулся.
– Послушайте, это недоразумение. Она моя дочь…
– Ну да, конечно, а я – братан бургомистра. Пошли, старик, тебе пора на выход.
– Джульетта!
Но она даже не повернула головы. Она смотрела на цветы и конверт.
Наконец она осталась одна. До ее слуха доносились шаги – его уводят, потом захлопнулась дверь. Она взяла конверт, понюхала цветы. Лутц. Больше некому. Джульетта взяла платок, вытерла глаза и схватилась за пилку для ногтей. В нос ударил запах жасмина. Запах лета. Она разрезала конверт в поисках открытки или визитной карточки. Ничего такого в нем не оказалось. Хотя что-то все-таки было. Она засунула руку внутрь и тут же отдернула в страхе. Коснувшись чего-то, похожего на шерсть. Перевернув конверт, она вытряхнула его содержимое на стол.
Кто, черт возьми, мог послать ей локон?
Джульетта вздрогнула. Локон! Снова схватила конверт и поискала записку. Но там ничего не было! Она даже разорвала конверт. Пусто! Потом откинулась на спинку стула, в полном смятении разглядывая цветы. Жасмин. Лутц? Его странный голос по телефону. Вопрос, что она делает сегодня вечером… Потому что я приношу удачу… А что ты делаешь после спектакля ? Ее сердце стало вдруг бешено колотиться. Не может быть… Она снова посмотрела на локон. Это были ее волосы. Что еще сказал Лутц? Почему он не захотел пойти с ней на вечеринку к Вивиане? После спектакля я сразу иду домой. Жду в гости старого друга.
Она вскочила со стула так резко, что тот отлетел к стене. Закрыла лицо руками. Но не может же быть… Как такое… Сделав несколько шагов к двери, снова вернулась на место и быстро разворошила букет. Ничего не было. Никакой записки. Никакого знака. Только листочки и цветы. И ее локон. Боже правый!
Дверь открылась. Болтая между собой, вошли другие танцовщицы. Внезапно она оказалась со всех сторон окруженной людьми. Она потянулась к своему пальто. Это просто невыносимо.
Никто, кроме него… Как, черт побери?.. Он жив?.. Он был здесь?.. Сегодня?.. Вместе с Лутцем?
– Джульетта! – Голос Хеерта. – Ты куда?
– Мне нужно срочно идти, это очень важно!
– В балетных туфлях?
Она посмотрела на свои ноги и стала судорожно развязывать ленты. Хеерт присел на корточки позади нее и обнял за плечи.
– Что с тобой? Ты была великолепна. Зрители все еще хлопают.
– Я не могу сейчас говорить, Хеерт. Я…
Она вдруг засмеялась. Истерическим смехом. Из глаз текли слезы.
– Когда-нибудь я тебе объясню… а сейчас спасибо… за все.
Он ничего не понял.
– Послушай, мне эти чувства знакомы, – сказал он. Она снова засмеялась.
– Эти? Нет, эти тебе не знакомы. Но не важно.
Ей никак не удавалось развязать ленты. Она сделала еще одну попытку, потом просто сорвала туфли с ног и бросила в угол. И, прежде чем Хеерт успел открыть рот, надела кроссовки и бросилась к двери.
34
35
Но вместо этого он вдруг сделал знак звукорежиссеру и ушел со сцены. В тот же миг заиграла музыка – «Эскуало»!
Как он мог так поступить с ней? Джульетта растерянно огляделась. Остальные танцоры торопливо покинули сцену.
Вот что, оказывается, означало его предупреждение перед началом спектакля! «Услышишь музыку, танцуй. Не разочаруй меня». Он хотел, чтобы она танцевала «Эскуало»? Но она не может! Не здесь! Не сейчас! Это ее диалог с Дамианом, который больше никого не касается!
Но и Хеерта подвести невозможно. Только его должна она благодарить за этот вечер. Грандиозный успех! Она была никем. Никем! А он, только он, увидел в ней что-то особенное. И захотел показать это всем. Она не имеет права его подвести.
К тому же, может быть, так лучше всего. Ее разговор с ним, с ее единокровным братом, с ее возлюбленным вполне уместен. Наверное, все должно закончиться именно здесь, на этой сцене. В последний раз она воскресит в памяти лицо, каким оно впечаталось в ее сознание там, в «Хамелеоне». Движения, в которые она тотчас влюбилась. Ставшие теперь частью ее самой. Кошачью походку, коварную мягкость вращений, задумчивость, отчаяние, поиски чего-то неведомого, выражавшиеся в сменах темпа. У нее это все от него. И этого нечего стыдиться. Даже здесь, в театре, перед глазами двух тысяч зрителей, которые, возможно, видят слезы, текущие из ее глаз, пока она рисует на паркете фигуры немыслимой любви. Фигуры, носящие его имя, пусть даже в зале нет никого, кто мог бы это понять. Это будет ее прощание с ним, танго для Дамиана.
Но аплодисментов она вынести уже не смогла. Выходя в конце на поклон, почти ничего не видела сквозь слезы, застившие глаза. И вдруг совершенно потеряла над собой контроль. Начала всхлипывать. Попыталась было взять себя в руки, но нечто, рвавшееся наружу из глубины ее существа, не поддавалось обузданию. Она закрыла лицо руками и убежала со сцены. Хеерт перехватил ее. Он выглядел растерянным.
– Джульетта? Что случилось? Послушай, как тебе аплодируют.
Подошла Вивиана. Потом Тереза. В мгновение ока ее окружили десятки людей, желавших ее поздравить. В зале не смолкала овация.
– Джульетта, пожалуйста, возьми себя в руки, – сказала Вивиана. – Нужно еще раз выйти на сцену.
Но она покачала головой. Сейчас она просто задохнется. Больше нет сил. Едва не расталкивая сомкнувшуюся вокруг нее толпу, она пробралась к выходу и выбежала прочь, успев расслышать приказ Хеерта:
– Группа… на сцену! Еще один поклон – и занавес. Быстро.
Наконец она услышала, как позади захлопнулась тяжелая железная дверь. Она выбралась оттуда. Двое техников с удивлением проводили ее глазами: она бежала, обливаясь слезами. Ей было все равно. Все стало вдруг безразлично. Скорее бы оказаться подальше отсюда.
Она открыла дверь в свою раздевалку и столкнулась с ним. Похоже, он ждал ее здесь. Она вскрикнула и отскочила назад.
– Чего тебе надо? – закричала она. – Что ты здесь забыл? Это моя раздевалка. Понимаешь ты или нет? Убирайся!
Отец поднял обе руки, пытаясь ее успокоить, и шагнул к ней.
– Джульетта, давай спокойно все обсудим, ты сейчас не в себе…
– Я в полном порядке! С этим покончено! – Она вдруг умолкла. Что с ее лицом? Она увидела в зеркале свое отражение. Глаза были накрашены, и теперь тушь безнадежно потекла. Губы трясутся. От ярости. От отчаяния. – Я тебе больше не дочь! Пойми это наконец! Лжец, проклятый лжец… Где теперь Дамиан? Что ты с ним сделал? – Продолжать она не могла. Не хватало воздуха. Отец опять двинулся к ней, но медленнее, осторожно, как приближаются к взбесившейся собаке.
– Джульетта, успокойся! Я могу все объяснить. Сейчас мы поедем домой и обо всем поговорим…
Она уставилась на него. Почему никто не приходит на помощь? Где остальные? Она затравленно огляделась по сторонам. Кто-то поставил на ее столик маленький букетик. Жасмин. В него вложен конверт. «Лутц?» – почему-то пришло ей в голову.
– Стой! – с угрозой сказала она отцу. – Ни с места!
Он остановился. В дверях появились давешние рабочие.
– Проблемы, мадемуазель? – спросил один из них и в два шага оказался возле отца. – Кто вы такой? Что тут делаете?
– Послушайте, это моя дочь, я просто…
– Пожалуйста, выведите его, – сказала Джульетта и пошла к своему столику.
Второй рабочий встал перед Маркусом Баттином, преградив ему путь к ней.
– Так ты, значит, слышал. Автографы завтра с утра. Пошли-ка.
Баттин улыбнулся.
– Послушайте, это недоразумение. Она моя дочь…
– Ну да, конечно, а я – братан бургомистра. Пошли, старик, тебе пора на выход.
– Джульетта!
Но она даже не повернула головы. Она смотрела на цветы и конверт.
Наконец она осталась одна. До ее слуха доносились шаги – его уводят, потом захлопнулась дверь. Она взяла конверт, понюхала цветы. Лутц. Больше некому. Джульетта взяла платок, вытерла глаза и схватилась за пилку для ногтей. В нос ударил запах жасмина. Запах лета. Она разрезала конверт в поисках открытки или визитной карточки. Ничего такого в нем не оказалось. Хотя что-то все-таки было. Она засунула руку внутрь и тут же отдернула в страхе. Коснувшись чего-то, похожего на шерсть. Перевернув конверт, она вытряхнула его содержимое на стол.
Кто, черт возьми, мог послать ей локон?
Джульетта вздрогнула. Локон! Снова схватила конверт и поискала записку. Но там ничего не было! Она даже разорвала конверт. Пусто! Потом откинулась на спинку стула, в полном смятении разглядывая цветы. Жасмин. Лутц? Его странный голос по телефону. Вопрос, что она делает сегодня вечером… Потому что я приношу удачу… А что ты делаешь после спектакля ? Ее сердце стало вдруг бешено колотиться. Не может быть… Она снова посмотрела на локон. Это были ее волосы. Что еще сказал Лутц? Почему он не захотел пойти с ней на вечеринку к Вивиане? После спектакля я сразу иду домой. Жду в гости старого друга.
Она вскочила со стула так резко, что тот отлетел к стене. Закрыла лицо руками. Но не может же быть… Как такое… Сделав несколько шагов к двери, снова вернулась на место и быстро разворошила букет. Ничего не было. Никакой записки. Никакого знака. Только листочки и цветы. И ее локон. Боже правый!
Дверь открылась. Болтая между собой, вошли другие танцовщицы. Внезапно она оказалась со всех сторон окруженной людьми. Она потянулась к своему пальто. Это просто невыносимо.
Никто, кроме него… Как, черт побери?.. Он жив?.. Он был здесь?.. Сегодня?.. Вместе с Лутцем?
– Джульетта! – Голос Хеерта. – Ты куда?
– Мне нужно срочно идти, это очень важно!
– В балетных туфлях?
Она посмотрела на свои ноги и стала судорожно развязывать ленты. Хеерт присел на корточки позади нее и обнял за плечи.
– Что с тобой? Ты была великолепна. Зрители все еще хлопают.
– Я не могу сейчас говорить, Хеерт. Я…
Она вдруг засмеялась. Истерическим смехом. Из глаз текли слезы.
– Когда-нибудь я тебе объясню… а сейчас спасибо… за все.
Он ничего не понял.
– Послушай, мне эти чувства знакомы, – сказал он. Она снова засмеялась.
– Эти? Нет, эти тебе не знакомы. Но не важно.
Ей никак не удавалось развязать ленты. Она сделала еще одну попытку, потом просто сорвала туфли с ног и бросила в угол. И, прежде чем Хеерт успел открыть рот, надела кроссовки и бросилась к двери.
34
Джульетта промчалась через столовую и вышла с восточной стороны. Никто ее не заметил. Берлин никогда еще не казался ей таким красивым. Моросящий дождь. Холод. Серые фасады. Блестящий черный асфальт. Из окна такси она видела, как из театра повалил народ. Площадь перед центральным входом казалась черной от людей. Перед афишей была давка. Она знала, где висят три ее фотографии с репетиций. Джулиана Эчевери. Именно там столпились любопытные.
Но что значит ее сегодняшний успех в сравнении с тем, что она держит в руках? Она сжимает в кулаке свой собственный локон – так крепко, словно без него из нее мгновенно уйдет вся жизненная сила и вместе с ней абсурдная надежда, поселившаяся в сердце. Разве такое возможно? И приподнятое настроение Лутца… Неужели Дамиан здесь? Неужели он жив?
Церковь. Площадь Виттенберга. Через пять минут она будет на месте. Он был в театре? Тогда он, наверное, видел, как она танцует? Или она все-таки чего-то не понимает? Может, есть какой-то не известный ей обычай? Может быть, танцовщицам принято дарить локон в качестве талисмана? Как он мог остаться в живых? Но локон… Ее волосы… Это не случайно, таких случайностей не бывает… как они встретятся?
Она выскочила из такси, не дождавшись сдачи и не захлопнув за собой дверь. Увидела, что в окнах Лутца горит свет. Кто-то стоит у окна и смотрит на нее сверху. Ушел. Дверь пискнула, прежде чем она успела до нее добежать, не то что позвонить в домофон. Когда она вошла в подъезд, на лестнице загорелся свет.
Сердце готово было выскочить наружу. Она хотела выкликнуть его имя, но голос не слушался. Она прыгала через ступеньки и вскоре услышала, как сверху ей навстречу кто-то спускается. Потом увидела его руку на перилах. А в следующий миг – его самого. Дамиан. Она хотела что-то сказать, но не могла. Он протянул к ней руку, разом перепрыгнул через все разделявшие их ступени и обнял ее.
Она прижалась к нему. Молча. В полной растерянности. Так прошло несколько минут. Свет на лестнице погас. Но они по-прежнему не двигались с места. Потом двумя этажами выше осветилась лестничная площадка, послышалась приглушенная музыка. Он отпустил ее, поцеловал в лоб, погладил по волосам, взял за руку и медленно повел вверх, в темноту.
Дверь была открыта. Дамиан вошел первым, пропустил ее и осторожно закрыл за ней дверь. Все еще не сказав ни слова. Потом помог ей снять пальто, повесил на крючок возле двери и потянул в гостиную.
Большую часть помещения занимала выложенная плиткой печь и концертный рояль. На рояле стояла горящая свечка – единственный источник света. Рядом кожаный диванчик, перед ним – журнальный столик. Позади стену украшала огромная фотография Нью-Йорка. В печке что-то трещало. Лутца не было видно.
Дамиан стоял, засунув руки в карманы, посреди комнаты и смотрел, как она нерешительно пристраивается на диване. Она вдруг почувствовала смущение. Дамиан выглядел не так, как раньше. Короткие волосы. Конский хвост исчез. Одежда тоже казалась необычной. Брюки и пиджак. Льняная белая рубашка. Коричневые полуботинки, сплетенные из полосок кожи. Их взгляды встретились. Он попытался улыбнуться, но она чувствовала, что он смущен не меньше ее.
Она встала, подошла к нему, коснулась лица. Он закрыл глаза, подставляя щеки ее пальцам. Ее единокровный брат. И возлюбленный. Слова с неистовой быстротой закружились у нее в голове. Она не могла иначе.
– Дамиан, – произнесла она. – Кто был в той машине?
Джульетта говорила с трудом, словно вопрос задал кто-то другой.
Он открыл глаза и улыбнулся. Но прежде чем успел что-то сказать, она страстно прижалась губами к его губам. Он ответил на ее поцелуй и крепко прижал к себе.
– Не знаю, – сказал он, когда ее щека уже спокойно лежала у него на плече. – Он был мертв уже четыре дня и последние две ночи пролежал завернутый в пропитанные бензином тряпки в гараже. Его семья получила три тысячи долларов. На это можно жить какое-то время.
Она хотела распрямиться. Но он не отпускал ее, прижимая к себе.
– Медицинский факультет платит за трупы гораздо меньше, – продолжал он. – Без этого я бы не выбрался из Аргентины живым. Даже сейчас я все еще рискую. Но если вести себя осторожно, подозрения постепенно угаснут, меня просто забудут.
Джульетта молчала. Его запах. Тепло его тела. Голос. Она почувствовала непреодолимое желание. Но это же невозможно.
– У тебя есть вода? – неожиданно спросила она.
– Конечно. Прости, ты же страшно устала. Сейчас принесу.
Но прежде чем он успел повернуться, чтобы сходить на кухню, она снова обняла его. Несколько минут они стояли, обнявшись, совершенно неподвижно. У нее было бесконечно много вопросов. Но ответ один: он жив. Только это имело значение. У них есть время. Остальное приложится. Она ощутила его ладони у себя на спине, прижимаясь щекой к его плечу. Потом закрыла глаза, вслушиваясь в его дыхание, в удары его сердца. Он погладил ее по волосам, провел пальцами по щеке и прижал к себе. Музыка кончилась. Проигрыватель с коротким щелчком выплюнул диск. Воцарилась тишина.
Но что значит ее сегодняшний успех в сравнении с тем, что она держит в руках? Она сжимает в кулаке свой собственный локон – так крепко, словно без него из нее мгновенно уйдет вся жизненная сила и вместе с ней абсурдная надежда, поселившаяся в сердце. Разве такое возможно? И приподнятое настроение Лутца… Неужели Дамиан здесь? Неужели он жив?
Церковь. Площадь Виттенберга. Через пять минут она будет на месте. Он был в театре? Тогда он, наверное, видел, как она танцует? Или она все-таки чего-то не понимает? Может, есть какой-то не известный ей обычай? Может быть, танцовщицам принято дарить локон в качестве талисмана? Как он мог остаться в живых? Но локон… Ее волосы… Это не случайно, таких случайностей не бывает… как они встретятся?
Она выскочила из такси, не дождавшись сдачи и не захлопнув за собой дверь. Увидела, что в окнах Лутца горит свет. Кто-то стоит у окна и смотрит на нее сверху. Ушел. Дверь пискнула, прежде чем она успела до нее добежать, не то что позвонить в домофон. Когда она вошла в подъезд, на лестнице загорелся свет.
Сердце готово было выскочить наружу. Она хотела выкликнуть его имя, но голос не слушался. Она прыгала через ступеньки и вскоре услышала, как сверху ей навстречу кто-то спускается. Потом увидела его руку на перилах. А в следующий миг – его самого. Дамиан. Она хотела что-то сказать, но не могла. Он протянул к ней руку, разом перепрыгнул через все разделявшие их ступени и обнял ее.
Она прижалась к нему. Молча. В полной растерянности. Так прошло несколько минут. Свет на лестнице погас. Но они по-прежнему не двигались с места. Потом двумя этажами выше осветилась лестничная площадка, послышалась приглушенная музыка. Он отпустил ее, поцеловал в лоб, погладил по волосам, взял за руку и медленно повел вверх, в темноту.
Дверь была открыта. Дамиан вошел первым, пропустил ее и осторожно закрыл за ней дверь. Все еще не сказав ни слова. Потом помог ей снять пальто, повесил на крючок возле двери и потянул в гостиную.
Большую часть помещения занимала выложенная плиткой печь и концертный рояль. На рояле стояла горящая свечка – единственный источник света. Рядом кожаный диванчик, перед ним – журнальный столик. Позади стену украшала огромная фотография Нью-Йорка. В печке что-то трещало. Лутца не было видно.
Дамиан стоял, засунув руки в карманы, посреди комнаты и смотрел, как она нерешительно пристраивается на диване. Она вдруг почувствовала смущение. Дамиан выглядел не так, как раньше. Короткие волосы. Конский хвост исчез. Одежда тоже казалась необычной. Брюки и пиджак. Льняная белая рубашка. Коричневые полуботинки, сплетенные из полосок кожи. Их взгляды встретились. Он попытался улыбнуться, но она чувствовала, что он смущен не меньше ее.
Она встала, подошла к нему, коснулась лица. Он закрыл глаза, подставляя щеки ее пальцам. Ее единокровный брат. И возлюбленный. Слова с неистовой быстротой закружились у нее в голове. Она не могла иначе.
– Дамиан, – произнесла она. – Кто был в той машине?
Джульетта говорила с трудом, словно вопрос задал кто-то другой.
Он открыл глаза и улыбнулся. Но прежде чем успел что-то сказать, она страстно прижалась губами к его губам. Он ответил на ее поцелуй и крепко прижал к себе.
– Не знаю, – сказал он, когда ее щека уже спокойно лежала у него на плече. – Он был мертв уже четыре дня и последние две ночи пролежал завернутый в пропитанные бензином тряпки в гараже. Его семья получила три тысячи долларов. На это можно жить какое-то время.
Она хотела распрямиться. Но он не отпускал ее, прижимая к себе.
– Медицинский факультет платит за трупы гораздо меньше, – продолжал он. – Без этого я бы не выбрался из Аргентины живым. Даже сейчас я все еще рискую. Но если вести себя осторожно, подозрения постепенно угаснут, меня просто забудут.
Джульетта молчала. Его запах. Тепло его тела. Голос. Она почувствовала непреодолимое желание. Но это же невозможно.
– У тебя есть вода? – неожиданно спросила она.
– Конечно. Прости, ты же страшно устала. Сейчас принесу.
Но прежде чем он успел повернуться, чтобы сходить на кухню, она снова обняла его. Несколько минут они стояли, обнявшись, совершенно неподвижно. У нее было бесконечно много вопросов. Но ответ один: он жив. Только это имело значение. У них есть время. Остальное приложится. Она ощутила его ладони у себя на спине, прижимаясь щекой к его плечу. Потом закрыла глаза, вслушиваясь в его дыхание, в удары его сердца. Он погладил ее по волосам, провел пальцами по щеке и прижал к себе. Музыка кончилась. Проигрыватель с коротким щелчком выплюнул диск. Воцарилась тишина.
35
Через некоторое время он разжал руки, пошел на кухню и вернулся с бутылкой воды и стаканом в руках. Джульетта села на диван. Пока он наполнял стакан, она выпалила:
– Дамиан, я все знаю.
Он бросил на нее быстрый взгляд, но промолчал.
– Я была у Канненберга, – сказала она.
Он опустился на диван рядом с ней и протянул стакан. Потом погладил ее по голове и прошептал:
– Ты замечательно танцуешь, Джулиана Эчевери. Я люблю тебя.
Она улыбнулась, поднеся стакан к губам. Пока она пила, он начал говорить, сперва запинаясь, потом словно по необходимости и, наконец, быстро-быстро, стремясь выговориться и разделить с ней все, что с ним было. Он воскресил в ее памяти тот вечер, в среду, когда он пришел к ее родителям и впервые увидел ее отца. Сколько раз он представлял себе эту встречу, как он окажется перед ним – перед человеком с той фотографии, человеком, который выдал его мать. Он искал его несколько лет. Но у мерзавца оказался ангел-хранитель по имени Джульетта.
– После того ужина я словно сошел с ума. Это чудовище – твой отец! Мы с тобой брат и сестра! Мир встал с ног на голову.
Почему, какой в этом смысл? Ничего уже не будет как прежде. Во мне проснулась ненависть ко всему, чем я занимался в последние восемь лет, продвигаясь от одной лжи к другой. Потому что боялся. Только из-за собственной трусости. Все вдруг показалось смешным. И мой алфавит. И весь этот мир танго, не имевший ко мне никакого отношения, натянутый мною на себя, словно третья маска поверх второй. Но хуже всего, конечно… что мы… ну… ты и я… что это теперь невозможно. Именно это оказалось хуже всего. Это пробудило во мне жажду мщения. Ведь не моя же в том вина. Но я чувствовал себя виноватым. Сам себя не понимал. Хотел сказать тебе, но не мог. Он должен был это сделать. Хотя бы это. Но я не знал, как его заставить. Я заказал билет на ближайший самолет после представления. Сказал Нифес, что после представления – все. Она совсем потеряла голову. Поэтому в воскресенье мне пришлось подменить музыку. Я хотел разорвать все связи с этим миром. Окончательно освободиться. От танго. От Нифес. И это мне удалось. Но никакого нового рождения не произошло. Кем я был теперь? Я больше не был el loco, но по-прежнему оставался творением убийцы собственной матери, Дамианом Альсиной. Я хотел все тебе рассказать, но не мог. Мне было стыдно. И еще я не хотел, чтобы мы перестали любить друг друга. Я говорил себе: «Небеса подарили тебе сестру, удивительную девушку, радуйся! Забудь об ее отце. Прекрати попытки перехитрить собственную судьбу. Прости его и живи дальше собственной жизнью». Но я не мог. Казалось, на всем лежит проклятие. Когда во вторник ты уехала, я целый день бродил по городу. Уехать просто так? Я поехал к тебе и попытался написать письмо. А потом появился твой отец. Вдруг вошел в комнату. Я не слышал, как он вошел… Стоял, словно злой дух из сказки. И тут же начал меня оскорблять. Отвяжись, мол, от нее и все такое. И я сорвался…
Он глотнул воды. Положив голову к нему на колени, Джульетта свернулась калачиком. Он гладил ее по голове, продолжая говорить:
– Я оставил его привязанным к стулу, потому что не знал, что делать с ним дальше. Ты найдешь его, и он все тебе объяснит. Так я думал. Сам я этого не мог тебе сказать. В первые дни в Буэнос-Айресе я ходил как пришибленный. Не знал, что с собой делать. А потом начался этот ужас…
– Аркизо, – сказала она. Он кивнул.
– Я жил у Нифес. Они пришли в субботу. Втроем. Два часа ждали меня в квартире. Консьерж предупредил меня, и я, естественно, туда не пошел. Ждал в кафе напротив. Вечером Аркизо и второй мужчина уехали. Третий остался наверху. Стало очевидно, что Альсина нервничает. Я позвонил ему и спросил, зачем он натравил на меня своих ищеек. Он сказал, что хочет меня видеть. Я ответил, что его приглашение не кажется мне дружеским. Может, ему позвонили из Берлина? Я слишком хорошо его знаю. Его нервы были на пределе. Я боялся, что твой отец так ничего тебе и не расскажет. Но я как-то не подумал, что он может позвонить моему приемному отцу. Похоже, звонок этот сильно напугал Альсину, иначе вряд ли он среагировал бы столь молниеносно. Я как-то не подумал о политике. Он ведь в новом правительстве. Я был в Берлине, когда прошли выборы. И он оказался на самом верху. Меньше всего он хотел теперь обвинения в похищении ребенка. Наложил в штаны. Это ясно. И теперь не успокоится, пока не обезвредит меня окончательно и бесповоротно. Поэтому я отправился к Аиде и попросил помощи…
– К той женщине, которая тебя разыскала?
– Да. У нее есть кое-какие контакты, и она знает методы этих уродов. Она объяснила, что мне придется «умереть». Несчастный случай – ее идея. Другого пути нет. Я должен исчезнуть, чтобы жить дальше. Попросить политического убежища в Испании. Там есть один смелый судья, занимающийся похожими случаями. Но сначала предстояло выбраться из Аргентины живым. Счет шел на часы. Она раздобыла труп, организовала наблюдение за моими преследователями. И тогда я услышал, что Аркизо следит за молодой девушкой, которая прилетела в аэропорт…
Джульетта приподнялась.
– Так ты с самого начала знал, что это я?
Он кивнул.
– Но не мог ничего сделать. Слишком опасно. Они все время были рядом. Трое мужчин. Аиде заставила меня поклясться, что я не предприму сейчас никаких рискованных действий. Сперва нужно довести дело до конца. Потом будет достаточно времени. Все и так чуть было не пошло прахом. В «Сандерленде»…
– Ты думаешь, они бы правда…
– Не сомневаюсь. Последнее, что мне сказали в тот вечер, это что ты говорила с моей матерью, а потом вернулась в гостиницу. Люди Аиде не знали, что я собираюсь в «Сандерленд», да я больше и не звонил им. Никто ничего не знает про этот клуб. Я думал, что там буду в безопасности ничуть не меньшей, чем в самом надежном убежище.
Он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев. Потом покачал головой.
– И откуда ты только о нем узнала?
Лицо Джульетты потемнело при мысли о чудовищном плане, который отец запустил за ее спиной. Она с ужасом осознавала истинный ход его мыслей. Сколько времени ему понадобилось, чтобы собрать информацию, необходимую для создания чудовищной ловушки? Организации тайных операций он научился, без сомнения, будучи еще гэдээровским шпионом. Разыскал Фернандо Альсину, быстро понял, что тому есть что терять, если кто-нибудь извлечет вдруг из темного прошлого времен диктатуры его страшную тайну. Телефонного звонка хватило, чтобы привести старого Альсину в боевую готовность. Дамиан не сможет приблизиться к ней. Дьявольски элегантный план. Она и сама под постоянным наблюдением и одновременно служит приманкой для Дамиана. И, ничего не подозревая, едва не заманила Дамиана в ловушку.
– Аркизо застрелил бы меня на месте, – продолжал Дамиан. – Это зверь. Я уверен, что Долорес Альсина поэтому и разыскивала тебя. Она боялась. Она знает, кто есть кто среди тех, кто делает за отца грязную работу. Аркизо означает конец. Казнь. Думаю, она хотела меня предупредить. Наверное, надеялась, что ты знаешь, где я. Она понятия не имела, что я в курсе ее передвижений. Я все спрашиваю себя, как отнесся к этому старик.
– Но если она и в самом деле хотела тебе помочь, почему ничего мне не сказала?
Дамиан поморщился.
– Слишком боится мужа. Да и не хотела она помогать. На самом деле нет, не по-настоящему. Для этого уже слишком поздно. Мария Долорес Альсина прекрасно знает, откуда я родом. Она же часть этой системы.
Джульетта покачала головой.
– Не могу поверить…
– Потому что ты понятия не имеешь о моей стране. Организованная преступность – часть нашей жизни. Нигде в мире нет подобных случаев, когда государство безнаказанно способствует уничтожению тысяч своих граждан, а потом еще и издает закон, легитимирующий действия преступников. Такова крайняя степень представления о норме, царящего в этой стране. Насилие. От нашего правительства невозможно защититься. Так же как и от некоторых людей.
Его глаза гневно блеснули. Но он взял себя в руки и спокойно продолжил:
– Все было спланировано до мельчайших деталей. Утром в воскресенье специально подготовленная машина с трупом внутри должна была рухнуть вниз с недостроенной эстакады и взорваться. В тот момент я уже находился бы на пути в Уругвай. Все было продумано. И вдруг в субботу я слышу, что ты вместе с отцом направляешься в аэропорт, а люди Альсины сняли наблюдение. Не знаю, что со мной приключилось. Ведь наша затея с самоубийством могла провалиться на любом этапе: и на стадии симуляции несчастного случая, и при бегстве через границу. Можно ли до конца доверять людям, которых наняла Аиде? Разве не каждого в этой стране можно купить? А ведь достаточно купить одного… В общем, я решил ехать в аэропорт. Я… я хотел еще раз увидеть тебя, убедиться, что с тобой все в порядке, ты летишь домой и, если повезет, даже не узнаешь, что на следующий день я тут… Я не спускал с тебя глаз. В зале, в телефонной будке, у стойки паспортного контроля… и вдруг ты развернулась и пошла прочь… Какой-то бред… «Почему она уходит, – думал я, – почему не летит отсюда, домой, туда, где безопасно?..» Но когда ты пошла прямо на меня, я увидел твои глаза, почувствовал… и уже не мог поступить иначе. Мне хотелось еще хоть раз пережить этот сон, Джульетта, любить тебя… полное сумасшествие, я знаю… безответственно и все такое… но я не мог иначе. Ведь мне, возможно, оставалось жить всего двенадцать часов. Наш план мог сорваться. А я хотел еще раз сказать тебе, показать… что ты для меня значишь… прежде чем стать тебе братом, я хотел еще раз побыть твоим мужем.
Пока он говорил, у нее на глазах выступили слезы. Она подняла руку и нежно коснулась пальцем его губ. Потом очертила лицо, провела по бровям, погладила щеки, обхватила ладонями шею и стала гладить волосы.
– Но ты и так мой муж, – тихо сказала она.
Из-за остатков расплывшейся туши под глазами у нее, казалось, лежали темные тени. Но она выглядела счастливой. Наклонилась вперед и поцеловала его. Сперва нежно, потом не скрывая уже нарастающего желания. Он чувствовал ее дыхание, ее язык проскользнул через его полураскрытые губы. Он ответил на поцелуй, притянул ее к себе и крепко обнял. Его руки искали ее тело, и она отдалась им. Потом он вдруг остановился, отпустил ее и спросил:
– Джульетта… что мы делаем?
Она снова поцеловала его.
– Не знаю, – сказала она, положив голову ему на грудь. Потом спросила: – Куда ты теперь? Чем займешься?
– Я живу в Мадриде. И хочу учиться. По-настоящему.
– А как же танец? Он покачал головой.
– Это в прошлом. То был не я.
Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. Он изменился. И все же это был он. Ей хотелось с ним спорить, но он опередил ее.
– Я видел тебя сегодня на сцене, Джульетта. Это поразительно. Твое искусство. И это действительно ты. Ты совершенна и гармонична. А я был просто слепой сумасшедший, смотревший в пропасть. Я должен был исчезнуть из мира, и поэтому мир для меня не существовал. Мои танго оставались для меня моментами истины. Трехминутными столкновениями с реальностью. Но я тоже хочу стать целым. Хочу жить. И никаких танго.
Она взяла его за руку и потянула вверх.
– Только одно, последнее… со мной?..
Он растерянно смотрел на нее.
– Пожалуйста, Дамиан, только один раз…
Она встала, не сводя с него глаз, подошла к проигрывателю и бегло проглядела диски. Несколько секунд спустя Дамиан уже стоял у нее за спиной, обнимая за плечи. Наконец она все-таки нашла то, что искала. Вставила диск, выбрала песню, нажала на кнопку «пуск». Потом повернулась к нему.
– Я поеду с тобой в Мадрид, – сказала она.
Дамиан ничего не ответил. Просто смотрел на нее. Зазвучали первые такты. Арпеджио скрипок, открывавшее Tanguera.
– Три минуты? – прошептала она.
Он нежно обнял ее, подождал, пока она обретет устойчивость, сделал широкий шаг в сторону, как бы открывая ее публике, и неподвижно замер до вступления кларнета. Их щеки соприкоснулись, она закрыла глаза, будто внимая словам, которые он шептал ей в ухо: «Три минуты, amor mio… на всю жизнь».
– Дамиан, я все знаю.
Он бросил на нее быстрый взгляд, но промолчал.
– Я была у Канненберга, – сказала она.
Он опустился на диван рядом с ней и протянул стакан. Потом погладил ее по голове и прошептал:
– Ты замечательно танцуешь, Джулиана Эчевери. Я люблю тебя.
Она улыбнулась, поднеся стакан к губам. Пока она пила, он начал говорить, сперва запинаясь, потом словно по необходимости и, наконец, быстро-быстро, стремясь выговориться и разделить с ней все, что с ним было. Он воскресил в ее памяти тот вечер, в среду, когда он пришел к ее родителям и впервые увидел ее отца. Сколько раз он представлял себе эту встречу, как он окажется перед ним – перед человеком с той фотографии, человеком, который выдал его мать. Он искал его несколько лет. Но у мерзавца оказался ангел-хранитель по имени Джульетта.
– После того ужина я словно сошел с ума. Это чудовище – твой отец! Мы с тобой брат и сестра! Мир встал с ног на голову.
Почему, какой в этом смысл? Ничего уже не будет как прежде. Во мне проснулась ненависть ко всему, чем я занимался в последние восемь лет, продвигаясь от одной лжи к другой. Потому что боялся. Только из-за собственной трусости. Все вдруг показалось смешным. И мой алфавит. И весь этот мир танго, не имевший ко мне никакого отношения, натянутый мною на себя, словно третья маска поверх второй. Но хуже всего, конечно… что мы… ну… ты и я… что это теперь невозможно. Именно это оказалось хуже всего. Это пробудило во мне жажду мщения. Ведь не моя же в том вина. Но я чувствовал себя виноватым. Сам себя не понимал. Хотел сказать тебе, но не мог. Он должен был это сделать. Хотя бы это. Но я не знал, как его заставить. Я заказал билет на ближайший самолет после представления. Сказал Нифес, что после представления – все. Она совсем потеряла голову. Поэтому в воскресенье мне пришлось подменить музыку. Я хотел разорвать все связи с этим миром. Окончательно освободиться. От танго. От Нифес. И это мне удалось. Но никакого нового рождения не произошло. Кем я был теперь? Я больше не был el loco, но по-прежнему оставался творением убийцы собственной матери, Дамианом Альсиной. Я хотел все тебе рассказать, но не мог. Мне было стыдно. И еще я не хотел, чтобы мы перестали любить друг друга. Я говорил себе: «Небеса подарили тебе сестру, удивительную девушку, радуйся! Забудь об ее отце. Прекрати попытки перехитрить собственную судьбу. Прости его и живи дальше собственной жизнью». Но я не мог. Казалось, на всем лежит проклятие. Когда во вторник ты уехала, я целый день бродил по городу. Уехать просто так? Я поехал к тебе и попытался написать письмо. А потом появился твой отец. Вдруг вошел в комнату. Я не слышал, как он вошел… Стоял, словно злой дух из сказки. И тут же начал меня оскорблять. Отвяжись, мол, от нее и все такое. И я сорвался…
Он глотнул воды. Положив голову к нему на колени, Джульетта свернулась калачиком. Он гладил ее по голове, продолжая говорить:
– Я оставил его привязанным к стулу, потому что не знал, что делать с ним дальше. Ты найдешь его, и он все тебе объяснит. Так я думал. Сам я этого не мог тебе сказать. В первые дни в Буэнос-Айресе я ходил как пришибленный. Не знал, что с собой делать. А потом начался этот ужас…
– Аркизо, – сказала она. Он кивнул.
– Я жил у Нифес. Они пришли в субботу. Втроем. Два часа ждали меня в квартире. Консьерж предупредил меня, и я, естественно, туда не пошел. Ждал в кафе напротив. Вечером Аркизо и второй мужчина уехали. Третий остался наверху. Стало очевидно, что Альсина нервничает. Я позвонил ему и спросил, зачем он натравил на меня своих ищеек. Он сказал, что хочет меня видеть. Я ответил, что его приглашение не кажется мне дружеским. Может, ему позвонили из Берлина? Я слишком хорошо его знаю. Его нервы были на пределе. Я боялся, что твой отец так ничего тебе и не расскажет. Но я как-то не подумал, что он может позвонить моему приемному отцу. Похоже, звонок этот сильно напугал Альсину, иначе вряд ли он среагировал бы столь молниеносно. Я как-то не подумал о политике. Он ведь в новом правительстве. Я был в Берлине, когда прошли выборы. И он оказался на самом верху. Меньше всего он хотел теперь обвинения в похищении ребенка. Наложил в штаны. Это ясно. И теперь не успокоится, пока не обезвредит меня окончательно и бесповоротно. Поэтому я отправился к Аиде и попросил помощи…
– К той женщине, которая тебя разыскала?
– Да. У нее есть кое-какие контакты, и она знает методы этих уродов. Она объяснила, что мне придется «умереть». Несчастный случай – ее идея. Другого пути нет. Я должен исчезнуть, чтобы жить дальше. Попросить политического убежища в Испании. Там есть один смелый судья, занимающийся похожими случаями. Но сначала предстояло выбраться из Аргентины живым. Счет шел на часы. Она раздобыла труп, организовала наблюдение за моими преследователями. И тогда я услышал, что Аркизо следит за молодой девушкой, которая прилетела в аэропорт…
Джульетта приподнялась.
– Так ты с самого начала знал, что это я?
Он кивнул.
– Но не мог ничего сделать. Слишком опасно. Они все время были рядом. Трое мужчин. Аиде заставила меня поклясться, что я не предприму сейчас никаких рискованных действий. Сперва нужно довести дело до конца. Потом будет достаточно времени. Все и так чуть было не пошло прахом. В «Сандерленде»…
– Ты думаешь, они бы правда…
– Не сомневаюсь. Последнее, что мне сказали в тот вечер, это что ты говорила с моей матерью, а потом вернулась в гостиницу. Люди Аиде не знали, что я собираюсь в «Сандерленд», да я больше и не звонил им. Никто ничего не знает про этот клуб. Я думал, что там буду в безопасности ничуть не меньшей, чем в самом надежном убежище.
Он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев. Потом покачал головой.
– И откуда ты только о нем узнала?
Лицо Джульетты потемнело при мысли о чудовищном плане, который отец запустил за ее спиной. Она с ужасом осознавала истинный ход его мыслей. Сколько времени ему понадобилось, чтобы собрать информацию, необходимую для создания чудовищной ловушки? Организации тайных операций он научился, без сомнения, будучи еще гэдээровским шпионом. Разыскал Фернандо Альсину, быстро понял, что тому есть что терять, если кто-нибудь извлечет вдруг из темного прошлого времен диктатуры его страшную тайну. Телефонного звонка хватило, чтобы привести старого Альсину в боевую готовность. Дамиан не сможет приблизиться к ней. Дьявольски элегантный план. Она и сама под постоянным наблюдением и одновременно служит приманкой для Дамиана. И, ничего не подозревая, едва не заманила Дамиана в ловушку.
– Аркизо застрелил бы меня на месте, – продолжал Дамиан. – Это зверь. Я уверен, что Долорес Альсина поэтому и разыскивала тебя. Она боялась. Она знает, кто есть кто среди тех, кто делает за отца грязную работу. Аркизо означает конец. Казнь. Думаю, она хотела меня предупредить. Наверное, надеялась, что ты знаешь, где я. Она понятия не имела, что я в курсе ее передвижений. Я все спрашиваю себя, как отнесся к этому старик.
– Но если она и в самом деле хотела тебе помочь, почему ничего мне не сказала?
Дамиан поморщился.
– Слишком боится мужа. Да и не хотела она помогать. На самом деле нет, не по-настоящему. Для этого уже слишком поздно. Мария Долорес Альсина прекрасно знает, откуда я родом. Она же часть этой системы.
Джульетта покачала головой.
– Не могу поверить…
– Потому что ты понятия не имеешь о моей стране. Организованная преступность – часть нашей жизни. Нигде в мире нет подобных случаев, когда государство безнаказанно способствует уничтожению тысяч своих граждан, а потом еще и издает закон, легитимирующий действия преступников. Такова крайняя степень представления о норме, царящего в этой стране. Насилие. От нашего правительства невозможно защититься. Так же как и от некоторых людей.
Его глаза гневно блеснули. Но он взял себя в руки и спокойно продолжил:
– Все было спланировано до мельчайших деталей. Утром в воскресенье специально подготовленная машина с трупом внутри должна была рухнуть вниз с недостроенной эстакады и взорваться. В тот момент я уже находился бы на пути в Уругвай. Все было продумано. И вдруг в субботу я слышу, что ты вместе с отцом направляешься в аэропорт, а люди Альсины сняли наблюдение. Не знаю, что со мной приключилось. Ведь наша затея с самоубийством могла провалиться на любом этапе: и на стадии симуляции несчастного случая, и при бегстве через границу. Можно ли до конца доверять людям, которых наняла Аиде? Разве не каждого в этой стране можно купить? А ведь достаточно купить одного… В общем, я решил ехать в аэропорт. Я… я хотел еще раз увидеть тебя, убедиться, что с тобой все в порядке, ты летишь домой и, если повезет, даже не узнаешь, что на следующий день я тут… Я не спускал с тебя глаз. В зале, в телефонной будке, у стойки паспортного контроля… и вдруг ты развернулась и пошла прочь… Какой-то бред… «Почему она уходит, – думал я, – почему не летит отсюда, домой, туда, где безопасно?..» Но когда ты пошла прямо на меня, я увидел твои глаза, почувствовал… и уже не мог поступить иначе. Мне хотелось еще хоть раз пережить этот сон, Джульетта, любить тебя… полное сумасшествие, я знаю… безответственно и все такое… но я не мог иначе. Ведь мне, возможно, оставалось жить всего двенадцать часов. Наш план мог сорваться. А я хотел еще раз сказать тебе, показать… что ты для меня значишь… прежде чем стать тебе братом, я хотел еще раз побыть твоим мужем.
Пока он говорил, у нее на глазах выступили слезы. Она подняла руку и нежно коснулась пальцем его губ. Потом очертила лицо, провела по бровям, погладила щеки, обхватила ладонями шею и стала гладить волосы.
– Но ты и так мой муж, – тихо сказала она.
Из-за остатков расплывшейся туши под глазами у нее, казалось, лежали темные тени. Но она выглядела счастливой. Наклонилась вперед и поцеловала его. Сперва нежно, потом не скрывая уже нарастающего желания. Он чувствовал ее дыхание, ее язык проскользнул через его полураскрытые губы. Он ответил на поцелуй, притянул ее к себе и крепко обнял. Его руки искали ее тело, и она отдалась им. Потом он вдруг остановился, отпустил ее и спросил:
– Джульетта… что мы делаем?
Она снова поцеловала его.
– Не знаю, – сказала она, положив голову ему на грудь. Потом спросила: – Куда ты теперь? Чем займешься?
– Я живу в Мадриде. И хочу учиться. По-настоящему.
– А как же танец? Он покачал головой.
– Это в прошлом. То был не я.
Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. Он изменился. И все же это был он. Ей хотелось с ним спорить, но он опередил ее.
– Я видел тебя сегодня на сцене, Джульетта. Это поразительно. Твое искусство. И это действительно ты. Ты совершенна и гармонична. А я был просто слепой сумасшедший, смотревший в пропасть. Я должен был исчезнуть из мира, и поэтому мир для меня не существовал. Мои танго оставались для меня моментами истины. Трехминутными столкновениями с реальностью. Но я тоже хочу стать целым. Хочу жить. И никаких танго.
Она взяла его за руку и потянула вверх.
– Только одно, последнее… со мной?..
Он растерянно смотрел на нее.
– Пожалуйста, Дамиан, только один раз…
Она встала, не сводя с него глаз, подошла к проигрывателю и бегло проглядела диски. Несколько секунд спустя Дамиан уже стоял у нее за спиной, обнимая за плечи. Наконец она все-таки нашла то, что искала. Вставила диск, выбрала песню, нажала на кнопку «пуск». Потом повернулась к нему.
– Я поеду с тобой в Мадрид, – сказала она.
Дамиан ничего не ответил. Просто смотрел на нее. Зазвучали первые такты. Арпеджио скрипок, открывавшее Tanguera.
– Три минуты? – прошептала она.
Он нежно обнял ее, подождал, пока она обретет устойчивость, сделал широкий шаг в сторону, как бы открывая ее публике, и неподвижно замер до вступления кларнета. Их щеки соприкоснулись, она закрыла глаза, будто внимая словам, которые он шептал ей в ухо: «Три минуты, amor mio… на всю жизнь».