Страница:
– Я уже сказала, что об этом мы поговорим потом. Джульетта, вы хотите рассказать нам что-нибудь еще о своей поездке в Росток?
– Но это же чушь какая-то! – закричал голландец. – Энска, это ничтожество, заложила ее! А ты слушаешь! Боже мой, Вивиана! У нас здесь цирк, что ли?
Вивиана сохраняла спокойствие, но в голосе зазвучали опасные нотки.
– Хеерт, Мэгги, Тереза, попрошу вас выйти из кабинета, о'кей?
Когда они остались одни, Вивиана сразу перешла к сути дела.
– Как вы мыслите себе, Джульетта, нашу дальнейшую работу? Из-за каждой вашей личной проблемы будет страдать труппа? Мне не нужны танцовщицы, преданные делу наполовину. Вам понятно?
Джульетта молчала. Ей хотелось оправдаться, но все фразы, приходившие в голову, звучали глупо и бессмысленно. Она попала в исключительную ситуацию? Но кого это здесь интересует? И потом, чтобы ее поняли, пришлось бы объяснить слишком многое.
– Сначала вы ломаете себе карьеру в Государственном оперном театре. А теперь и здесь принимаетесь за старое…
– Это только так кажется, – тихо произнесла она.
– Что?
– Это не то же самое.
– Вот как? И в чем же разница?
– Я… не могу этого объяснить… Но все закончилось… Наконец. Это точно… Поверьте мне еще раз… Позвольте мне танцевать соло, и вы сами увидите.
Вивиана откинулась на спинку стула и смотрела на нее с любопытством и недоумением одновременно. Джульетта взглянула ей прямо в глаза, пытаясь представить, какие мысли крутятся у нее в голове. Она чувствовала: ее работа висит на волоске. Она позволяет себе просто неслыханные вещи. Дважды за столь короткий срок нарушает правила и попадается на этом. У Вивианы практически нет выбора. Она вынуждена реагировать именно так. В конце концов, она главный балетмейстер театра и отвечает за весь балетный ансамбль. Но ведь она тоже когда-то была танцовщицей. И замечательной. И хотя Джульетта не знает, что с ней происходит в последние месяцы, она уверена: в ней что-то вызревает, что-то необыкновенное. Она сумеет придать спектаклю нечто особенное, и Вивиана не станет этому мешать.
– Энска терпеть меня не может.
– Это не имеет отношения к нашему разговору.
– Думаю, имеет. Другие танцовщицы тоже иногда пропускают репетиции.
– Да, но у них нет вашей предыстории.
Джульетта выдержала испытующий взгляд директрисы и сказала:
– Я вам обещаю.
– Вы мне уже обещали.
– Пожалуйста…
Вивиана встала и подошла к окну. Прошла минута. Бесконечно долгая минута. Потом она снова повернулась к Джульетте:
– Даю вам еще один шанс. Но клянусь, что это в последний раз.
16
17
18
19
20
– Но это же чушь какая-то! – закричал голландец. – Энска, это ничтожество, заложила ее! А ты слушаешь! Боже мой, Вивиана! У нас здесь цирк, что ли?
Вивиана сохраняла спокойствие, но в голосе зазвучали опасные нотки.
– Хеерт, Мэгги, Тереза, попрошу вас выйти из кабинета, о'кей?
Когда они остались одни, Вивиана сразу перешла к сути дела.
– Как вы мыслите себе, Джульетта, нашу дальнейшую работу? Из-за каждой вашей личной проблемы будет страдать труппа? Мне не нужны танцовщицы, преданные делу наполовину. Вам понятно?
Джульетта молчала. Ей хотелось оправдаться, но все фразы, приходившие в голову, звучали глупо и бессмысленно. Она попала в исключительную ситуацию? Но кого это здесь интересует? И потом, чтобы ее поняли, пришлось бы объяснить слишком многое.
– Сначала вы ломаете себе карьеру в Государственном оперном театре. А теперь и здесь принимаетесь за старое…
– Это только так кажется, – тихо произнесла она.
– Что?
– Это не то же самое.
– Вот как? И в чем же разница?
– Я… не могу этого объяснить… Но все закончилось… Наконец. Это точно… Поверьте мне еще раз… Позвольте мне танцевать соло, и вы сами увидите.
Вивиана откинулась на спинку стула и смотрела на нее с любопытством и недоумением одновременно. Джульетта взглянула ей прямо в глаза, пытаясь представить, какие мысли крутятся у нее в голове. Она чувствовала: ее работа висит на волоске. Она позволяет себе просто неслыханные вещи. Дважды за столь короткий срок нарушает правила и попадается на этом. У Вивианы практически нет выбора. Она вынуждена реагировать именно так. В конце концов, она главный балетмейстер театра и отвечает за весь балетный ансамбль. Но ведь она тоже когда-то была танцовщицей. И замечательной. И хотя Джульетта не знает, что с ней происходит в последние месяцы, она уверена: в ней что-то вызревает, что-то необыкновенное. Она сумеет придать спектаклю нечто особенное, и Вивиана не станет этому мешать.
– Энска терпеть меня не может.
– Это не имеет отношения к нашему разговору.
– Думаю, имеет. Другие танцовщицы тоже иногда пропускают репетиции.
– Да, но у них нет вашей предыстории.
Джульетта выдержала испытующий взгляд директрисы и сказала:
– Я вам обещаю.
– Вы мне уже обещали.
– Пожалуйста…
Вивиана встала и подошла к окну. Прошла минута. Бесконечно долгая минута. Потом она снова повернулась к Джульетте:
– Даю вам еще один шанс. Но клянусь, что это в последний раз.
16
Канненберг ждал ее в своем кабинете. В отличие от приемной это была светлая комната с современной меблировкой, которую только подчеркивал бросавшийся в глаза беспорядок на письменном столе. Диссонировал с окружающей обстановкой только сам Николаус Канненберг, сидевший за этим самым столом на одном из новейших «лечебных» стульев без спинки. Глядя на него, можно было не сомневаться: как только ему понадобится тот или иной документ, он безошибочно выудит его из нужной стопки – одной из множества, высившихся на его столе.
Джульетта позвонила ему утром, до разговора с Вивианой. Сейчас было уже почти восемь вечера. Она очень устала на репетиции. Но все же сгорала от любопытства и с нетерпением ожидала встречи – настолько, что сама буквально заставила адвоката встретиться с ней в тот же день.
Он оказался очень крупным, абсолютно лысым мужчиной и из-за этого, возможно, выглядел старше своих лет. Его жесты напомнили Джульетте движения баскетболиста – сильные и одновременно неуклюжие, как будто он не понимал, что делать со своими длинными руками, когда поблизости нет мяча. Несколько раз он снимал круглые роговые очки и протирал их платком, который доставал из нагрудного кармана рубашки. У него был мягкий голос. Может быть, даже слишком мягкий.
– Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились прийти сегодня же, – начал он.
– Я все равно работаю до семи, – сказала она.
– Вы живете в Берлине?
– Да.
– Учитесь?
– Нет. Работаю в Театре немецкой оперы. Я танцовщица.
Его лицо просветлело.
– Балерина?
– Да.
– Здорово. Повторите, пожалуйста, как ваше имя?
– Баттин. Джульетта Баттин.
– Я мог видеть его в программках? Погодите-погодите. «Праздник цветов в Генцано». Незадолго до Рождества. Или я ошибаюсь?
– Нет. Я в этом театре совсем недавно. Всего полгода назад окончила школу.
– Но вы знаете Марину Фрэнсис?
– Да, конечно.
– Замечательная балерина, правда? Я видел ее в «Ромео и Джульетте». Просто фантастика.
– Я передам. Ей будет приятно.
Он испытующе посмотрел на нее, потом снова уселся на свой странный стул и сцепил пальцы рук.
– Что ж, госпожа Баттин, вы интересуетесь делом Дамиана Альсины. Могу я узнать почему?
– Я была в очень хороших отношениях с господином Альсиной. Незадолго до его смерти я узнала, что он…
– Смерти?
– Да, он погиб в результате несчастного случая.
– Когда? – встревожился адвокат.
– Пятого декабря прошлого года. В Буэнос-Айресе.
Она в общих чертах описала обстоятельства гибели Дамиана. Казалось, ее собеседник в шоке. Но держит себя в руках.
– Этого не может быть… Как ужасно! – Он уставился на стол прямо перед собой и принялся перекладывать с места на место какие-то бумажки. – У вас были близкие отношения… я имею в виду…
– Да, – ответила Джульетта на непроизнесенную часть вопроса. Адвокат казался ей странным, но почему-то вызывал доверие. И если она хочет что-то от него узнать, придется прямо ответить на его вопросы. Она открыла сумочку и вытащила газетные вырезки, присланные Линдсей.
– Вы понимаете по-испански?
Он кивнул.
– Вот. Возьмите.
Он проглядел вырезки и пробежал глазами статью.
– Вы были в Буэнос-Айресе, когда это случилось?
Она кивнула и спросила:
– А вы ничего не знали?
– Нет… – Снова переплетя пальцы рук, он поставил локти на стол. Потом, глубоко вздохнув, уставился на фотографии места происшествия. – Действительно ужасно, – серьезно сказал он. – А я уже начал спрашивать себя, почему он не объявляется…
Он замолчал, схватился за телефон, передумал и снова положил трубку. Потом встал.
– Простите, пожалуйста. Вернусь через минуту. Или вы торопитесь?
– Нет. У меня есть время. Если вы хотите спокойно поговорить по телефону, я могу выйти.
– Нет-нет, располагайтесь, как вам удобно. Я сейчас вернусь. – С этими словами он, прихватив газетные вырезки, вышел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.
Джульетта позвонила ему утром, до разговора с Вивианой. Сейчас было уже почти восемь вечера. Она очень устала на репетиции. Но все же сгорала от любопытства и с нетерпением ожидала встречи – настолько, что сама буквально заставила адвоката встретиться с ней в тот же день.
Он оказался очень крупным, абсолютно лысым мужчиной и из-за этого, возможно, выглядел старше своих лет. Его жесты напомнили Джульетте движения баскетболиста – сильные и одновременно неуклюжие, как будто он не понимал, что делать со своими длинными руками, когда поблизости нет мяча. Несколько раз он снимал круглые роговые очки и протирал их платком, который доставал из нагрудного кармана рубашки. У него был мягкий голос. Может быть, даже слишком мягкий.
– Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились прийти сегодня же, – начал он.
– Я все равно работаю до семи, – сказала она.
– Вы живете в Берлине?
– Да.
– Учитесь?
– Нет. Работаю в Театре немецкой оперы. Я танцовщица.
Его лицо просветлело.
– Балерина?
– Да.
– Здорово. Повторите, пожалуйста, как ваше имя?
– Баттин. Джульетта Баттин.
– Я мог видеть его в программках? Погодите-погодите. «Праздник цветов в Генцано». Незадолго до Рождества. Или я ошибаюсь?
– Нет. Я в этом театре совсем недавно. Всего полгода назад окончила школу.
– Но вы знаете Марину Фрэнсис?
– Да, конечно.
– Замечательная балерина, правда? Я видел ее в «Ромео и Джульетте». Просто фантастика.
– Я передам. Ей будет приятно.
Он испытующе посмотрел на нее, потом снова уселся на свой странный стул и сцепил пальцы рук.
– Что ж, госпожа Баттин, вы интересуетесь делом Дамиана Альсины. Могу я узнать почему?
– Я была в очень хороших отношениях с господином Альсиной. Незадолго до его смерти я узнала, что он…
– Смерти?
– Да, он погиб в результате несчастного случая.
– Когда? – встревожился адвокат.
– Пятого декабря прошлого года. В Буэнос-Айресе.
Она в общих чертах описала обстоятельства гибели Дамиана. Казалось, ее собеседник в шоке. Но держит себя в руках.
– Этого не может быть… Как ужасно! – Он уставился на стол прямо перед собой и принялся перекладывать с места на место какие-то бумажки. – У вас были близкие отношения… я имею в виду…
– Да, – ответила Джульетта на непроизнесенную часть вопроса. Адвокат казался ей странным, но почему-то вызывал доверие. И если она хочет что-то от него узнать, придется прямо ответить на его вопросы. Она открыла сумочку и вытащила газетные вырезки, присланные Линдсей.
– Вы понимаете по-испански?
Он кивнул.
– Вот. Возьмите.
Он проглядел вырезки и пробежал глазами статью.
– Вы были в Буэнос-Айресе, когда это случилось?
Она кивнула и спросила:
– А вы ничего не знали?
– Нет… – Снова переплетя пальцы рук, он поставил локти на стол. Потом, глубоко вздохнув, уставился на фотографии места происшествия. – Действительно ужасно, – серьезно сказал он. – А я уже начал спрашивать себя, почему он не объявляется…
Он замолчал, схватился за телефон, передумал и снова положил трубку. Потом встал.
– Простите, пожалуйста. Вернусь через минуту. Или вы торопитесь?
– Нет. У меня есть время. Если вы хотите спокойно поговорить по телефону, я могу выйти.
– Нет-нет, располагайтесь, как вам удобно. Я сейчас вернусь. – С этими словами он, прихватив газетные вырезки, вышел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.
17
Джульетта устремила ищущий взгляд на гору документов и книг, высившуюся у него на письменном столе. Потом прошлась вдоль книжных полок, изучая названия. «Права человека». «Международная амнистия, ежегодные доклады». «Латинская Америка: новости». «ООН: доклады». Возле двери висел стенд с вырезками из газет, заметками и фотографиями. На одной из них Канненберг был запечатлен рядом с пожилой женщиной в белом шарфике, улыбавшейся в камеру. На заднем плане Джульетта узнала здание Национального конгресса в Буэнос-Айресе. Адвокат смотрел в его сторону. Потом заметила ту же фотографию на одной из газетных вырезок, вывешенных на стенде. Она пробежала глазами статью и прочитала подпись: Эбе Бонафини, президент Союза матерей Пласа-де-Майо, с Николаусом Канненбергом, Берлин. В статье рассказывалось о рабочем визите адвоката в Аргентину в рамках инициативы Немецкого союза юристов, пытающегося выяснить судьбу немецких граждан, исчезнувших в Аргентине во время военной диктатуры. Ниже приводился список имен: Йекель, Кеглер-Круг, Крамер, Людден, Меллер, Ортман… Ортман? Она прочитала всю справку целиком. Ортман, Федерико. Родился 24 апреля I960. Школьник. Неужели сын Ортмана? И он исчез? Джульетта прочитала весь список. Большинство исчезнувших 1955 года рождения. Она пробежала глазами краткие справки: студентка, рабочий, врач, учительница в школе глухонемых, школьница, рабочий. Все пропали между 1976 и 1979 годами. В самом конце стояло: Кеземан, Элизабет – убита 24 мая 1977 года.
Джульетта снова села. Ей стало нехорошо. Исчезнувшие граждане Германии? Нет, она вообще ничего не понимает. Что общего у немцев с военной диктатурой в Аргентине? Все, что она узнала в течение последних суток, теперь казалось еще более запутанным. Она задумалась. Дамиан что-то поручил этому адвокату. Но расскажет ли он ей, в чем, собственно, дело?
Она старалась рассуждать просто и ясно, но с какой бы стороны ни подступала к анализу сложившейся ситуации, в голове тут же рождались какие-то сумасшедшие теории. Что искал Дамиан в Берлине? Почему ничего ей не сказал? Неужели это имеет отношение к ее отцу? Может быть, Конрад Лоэсс ошибается? Отец был вовсе не на Кубе, а в Аргентине? Может, ГДР каким-то образом принимала участие в тамошнем военном перевороте? И поэтому там исчезали немцы? Или отец сначала был на Кубе, а потом отправился в Аргентину?
Она запуталась в своих мыслях. Что за бред! Воображение может далеко завести. Американцы инсценировали переворот в Чили. Это знают все. Чтобы помешать распространению коммунизма. Но что происходило в Аргентине? Джульетта сдалась. Она ничего не знает об этой стране. По-прежнему ничего. Почему военное правительство убивало гражданских лиц, в том числе школьников и рабочих? Это абсурдно, просто не укладывается в голове.
Канненберг вернулся и возвратил ей вырезки. Для себя он сделал копии и теперь положил их рядом на стол.
– Если верить газетам, Дамиан Альсина совершил самоубийство. – Голос его стал еще тише. – Когда вы с ним виделись в последний раз?
– За несколько часов до несчастного случая, – ответила Джульетта.
– Вы не могли бы рассказать об этом поподробнее?
– Могла бы, господин Канненберг. Поэтому я и пришла. Но ведь и вы могли бы мне объяснить, чего хотел от вас господин Альсина. Согласитесь, довольно странно, что аргентинскому танцору понадобился вдруг берлинский адвокат, так ведь?
– К сожалению, я не могу вам этого сказать.
– Но при этом ожидаете, что я вам расскажу про господина Альсину?
Это явно спутало его карты, но он постарался взять себя в руки и переиграть ситуацию.
– В нынешних обстоятельствах ваш рассказ очень помог бы нам и тому делу, которое поручил мне господин Альсина. Но, конечно, вы можете поступить так, как сочтете нужным.
Джульетта откинулась на стуле.
– У вас ведь много подобных случаев, верно? Я видела фотографию там, на стенде… и список пропавших граждан Германии. Что, собственно, связывает Германию с аргентинской военной диктатурой?
– Гораздо больше, чем вы думаете. Но это довольно сложная история. Я представляю интересы нескольких германских семей, чьи дети были схвачены и убиты во время диктатуры. Я в самом деле не могу говорить об этом. Попытайтесь меня понять, госпожа Баттин. Вы бы очень помогли мне, если бы рассказали, какие события в Буэнос-Айресе предшествовали самоубийству господина Альсины. Вы долго пробыли там с ним? Вам известно, с кем он поддерживал отношения?
– Нет. Я встретилась с ним за день до несчастного случая в аэропорту. При странных обстоятельствах.
– Что за обстоятельства?
Она знала, что задавать прямые вопросы не очень умно, но не могла сдержаться.
– Почему вы не говорите, чего хотел от вас Дамиан? Он ведь прервал с вами контакт. Вас даже не проинформировали о несчастном случае. Как я могу быть уверена, что в его интересах сообщить вам о том, что происходило в Буэнос-Айресе?
Адвокат покачал головой и поднялся.
– Мне жаль, госпожа Баттин. Я понимаю ваше любопытство. Но думаю, нам лучше прямо сейчас закончить разговор. Я провожу вас.
Джульетта не двинулась с места, продолжая смотреть на него. Он и не может вести себя иначе. Он не знает ее. Но где-то здесь спрятаны ответы на все мучающие ее вопросы. Или по крайней мере на многие из них. Узнав их, она сама найдет остальные. Канненбергу тоже, очевидно, не хватает информации. Зачем иначе он так настойчиво просил ее о встрече? Наверное, она знает что-то такое, что может его заинтересовать. Может, предложить ему информацию? Нужно рискнуть.
– Я пришла, чтобы дать показания, – сказала она. – Вам даже неинтересно узнать, по какому поводу?
– В сложившихся обстоятельствах неинтересно. – Он уже стоял возле двери.
– Даже если я скажу вам, где найти Маркуса Лоэсса?
Канненберг медленно повернулся к ней, словно хотел что-то произнести.
Но только открыл рот и тут же закрыл его снова.
Джульетта встала, испугавшись собственной дерзости. Во что она ввязалась? Где конец этой истории? Адвокат был в шоке и вернулся к жизни лишь тогда, когда она уже прошла мимо и оказалась в приемной. Он поднял руку.
– Минуточку. Подождите, пожалуйста, – серьезно сказал он, пытаясь удержать ее. – Кто вы?
Но Джульетта не ответила и побежала к выходу.
Тяжело дыша, она бежала вниз. Волны дурноты накатывали на нее после пережитого шока. Грудь сдавило так, что она едва могла дышать. Великий Боже, значит, это правда!
Дамиан разыскивал ее отца!
И поэтому приехал в Берлин!
Но почему?
Почему?
Джульетта снова села. Ей стало нехорошо. Исчезнувшие граждане Германии? Нет, она вообще ничего не понимает. Что общего у немцев с военной диктатурой в Аргентине? Все, что она узнала в течение последних суток, теперь казалось еще более запутанным. Она задумалась. Дамиан что-то поручил этому адвокату. Но расскажет ли он ей, в чем, собственно, дело?
Она старалась рассуждать просто и ясно, но с какой бы стороны ни подступала к анализу сложившейся ситуации, в голове тут же рождались какие-то сумасшедшие теории. Что искал Дамиан в Берлине? Почему ничего ей не сказал? Неужели это имеет отношение к ее отцу? Может быть, Конрад Лоэсс ошибается? Отец был вовсе не на Кубе, а в Аргентине? Может, ГДР каким-то образом принимала участие в тамошнем военном перевороте? И поэтому там исчезали немцы? Или отец сначала был на Кубе, а потом отправился в Аргентину?
Она запуталась в своих мыслях. Что за бред! Воображение может далеко завести. Американцы инсценировали переворот в Чили. Это знают все. Чтобы помешать распространению коммунизма. Но что происходило в Аргентине? Джульетта сдалась. Она ничего не знает об этой стране. По-прежнему ничего. Почему военное правительство убивало гражданских лиц, в том числе школьников и рабочих? Это абсурдно, просто не укладывается в голове.
Канненберг вернулся и возвратил ей вырезки. Для себя он сделал копии и теперь положил их рядом на стол.
– Если верить газетам, Дамиан Альсина совершил самоубийство. – Голос его стал еще тише. – Когда вы с ним виделись в последний раз?
– За несколько часов до несчастного случая, – ответила Джульетта.
– Вы не могли бы рассказать об этом поподробнее?
– Могла бы, господин Канненберг. Поэтому я и пришла. Но ведь и вы могли бы мне объяснить, чего хотел от вас господин Альсина. Согласитесь, довольно странно, что аргентинскому танцору понадобился вдруг берлинский адвокат, так ведь?
– К сожалению, я не могу вам этого сказать.
– Но при этом ожидаете, что я вам расскажу про господина Альсину?
Это явно спутало его карты, но он постарался взять себя в руки и переиграть ситуацию.
– В нынешних обстоятельствах ваш рассказ очень помог бы нам и тому делу, которое поручил мне господин Альсина. Но, конечно, вы можете поступить так, как сочтете нужным.
Джульетта откинулась на стуле.
– У вас ведь много подобных случаев, верно? Я видела фотографию там, на стенде… и список пропавших граждан Германии. Что, собственно, связывает Германию с аргентинской военной диктатурой?
– Гораздо больше, чем вы думаете. Но это довольно сложная история. Я представляю интересы нескольких германских семей, чьи дети были схвачены и убиты во время диктатуры. Я в самом деле не могу говорить об этом. Попытайтесь меня понять, госпожа Баттин. Вы бы очень помогли мне, если бы рассказали, какие события в Буэнос-Айресе предшествовали самоубийству господина Альсины. Вы долго пробыли там с ним? Вам известно, с кем он поддерживал отношения?
– Нет. Я встретилась с ним за день до несчастного случая в аэропорту. При странных обстоятельствах.
– Что за обстоятельства?
Она знала, что задавать прямые вопросы не очень умно, но не могла сдержаться.
– Почему вы не говорите, чего хотел от вас Дамиан? Он ведь прервал с вами контакт. Вас даже не проинформировали о несчастном случае. Как я могу быть уверена, что в его интересах сообщить вам о том, что происходило в Буэнос-Айресе?
Адвокат покачал головой и поднялся.
– Мне жаль, госпожа Баттин. Я понимаю ваше любопытство. Но думаю, нам лучше прямо сейчас закончить разговор. Я провожу вас.
Джульетта не двинулась с места, продолжая смотреть на него. Он и не может вести себя иначе. Он не знает ее. Но где-то здесь спрятаны ответы на все мучающие ее вопросы. Или по крайней мере на многие из них. Узнав их, она сама найдет остальные. Канненбергу тоже, очевидно, не хватает информации. Зачем иначе он так настойчиво просил ее о встрече? Наверное, она знает что-то такое, что может его заинтересовать. Может, предложить ему информацию? Нужно рискнуть.
– Я пришла, чтобы дать показания, – сказала она. – Вам даже неинтересно узнать, по какому поводу?
– В сложившихся обстоятельствах неинтересно. – Он уже стоял возле двери.
– Даже если я скажу вам, где найти Маркуса Лоэсса?
Канненберг медленно повернулся к ней, словно хотел что-то произнести.
Но только открыл рот и тут же закрыл его снова.
Джульетта встала, испугавшись собственной дерзости. Во что она ввязалась? Где конец этой истории? Адвокат был в шоке и вернулся к жизни лишь тогда, когда она уже прошла мимо и оказалась в приемной. Он поднял руку.
– Минуточку. Подождите, пожалуйста, – серьезно сказал он, пытаясь удержать ее. – Кто вы?
Но Джульетта не ответила и побежала к выходу.
Тяжело дыша, она бежала вниз. Волны дурноты накатывали на нее после пережитого шока. Грудь сдавило так, что она едва могла дышать. Великий Боже, значит, это правда!
Дамиан разыскивал ее отца!
И поэтому приехал в Берлин!
Но почему?
Почему?
18
В эту ночь она почти не спала.
Только во время тренировки ей на некоторое время удалось обо всем забыть. Она одновременно и нервничала, и ощущала некоторое облегчение. День премьеры приближался. Танцовщицы и танцоры, участвующие в спектакле, постепенно превращались в единый организм. Роли распределены окончательно. Теперь они действительно репетировали спектакль. Вивиана Дерби присутствовала на первом прогоне и после выступления Джульетты ободряюще кивнула ей. Хеерт сиял. В пятницу после репетиции он попросил Джульетту задержаться: хочет, мол, кое-что с ней обсудить.
Но тоска не исчезла. Во время репетиций она стояла порой с краю с безучастным видом, потеряв всякое представление о том, что происходит вокруг. И немного пришла в себя, только когда в обед к ней подсела Марина Фрэнсис, которая хотела с ней поболтать. Джульетта по-настоящему восхищалась ею – и тем, как она повела себя после ссоры с Хеертом, как аплодировала молодой конкурентке; все это подтверждало, что она действительно благородный человек. Джульетте было гораздо легче от сознания, что Марина ничего против нее не имеет, даже хочет сблизиться с ней. Через несколько столиков от них сидела Энска, не сводившая с них глаз.
К половине восьмого зал постепенно опустел. В коридоре толпились артисты, которым только что наложили грим: в тот вечер давали «Золушку». Хеерт шел по коридору, потягивая через соломинку кока-колу из бумажного стаканчика. Он кивнул Джульетте, они вместе вошли в репетиционный зал и закрыли дверь.
– Ты уже переоделась? – спросил он с непонятным раздражением.
Потом начал говорить о музыке Пьяццолы. Ему хотелось знать, что она думает о ней. Джульетта не знала, что сказать.
– Несколько дней назад я видел, как ты танцуешь «Эскуало», – признался он наконец. – Откуда ты знаешь эту вещь?
От смущения Джульетта чертила ногой на паркете воображаемый круг.
– Приятель танцевал, – наконец выдавила она.
– Можешь показать мне еще раз? – попросил он.
– Прямо сейчас?
– Не хочешь? Ты что, устала?
Джульетта пожала плечами.
– Это импровизация, – сказала она.
– Именно поэтому, – настаивал он.
Она колебалась. Хеерт с любопытством смотрел на нее.
– Объясни мне, что это за музыка.
Она с удивлением посмотрела на него.
– Я серьезно. Я уже несколько раз ставил этот тангобалет, но когда танцуешь ты, получается совсем иначе.
Она покраснела, уставившись в пол.
– Не будь дурочкой, Джульетта. Откуда это у тебя? Кто тебе показал?
– Просто чувство. Не могу объяснить.
Она пошла в раздевалку, чтобы переодеться. Когда вернулась, уже звучали первые такты. Хеерт переключил на начало, и Джульетта стала танцевать. Скользила по залу. Перевоплотилась в Дамиана.
Голландец сел на корточки и не отрываясь следил за ее движениями. Она чувствовала, что имеет над ним власть. Он был словно околдован и одновременно раздражен – потому что не мог постичь источник ее выразительности. Она чувствовала: он ищет объяснения в ее движениях, в положении рук, в легком наклоне при движении вперед, выгнутой слегка спине. Но ведь дело не в этом. Не только в этом. Все это лишь внешнее выражение чего-то совсем другого – ее непереводимого постоянного диалога с Дамианом. И она знала, что ни одно танго Бекманна не сравнится с этой импровизацией. Она развернулась на месте, ступни скользнули одна о другую. Он так ничего и не понял. Она осталась внутри себя. Ей нечего показывать. Только одиночество. Печаль. Отчаяние. И все же…
Когда она закончила, Хеерт молчал. Джульетта тяжело дышала, грудь вздымалась, она поставила руки на бедра и смотрела мимо него на проигрыватель, который уже начал играть следующий трек. Хеерт опять переключил музыку и попытался сам исполнить «Эскуало». Попросил ее показать начало шаг за шагом. Она выполнила просьбу. Объяснила, что он делает неправильно.
– В движениях не должно быть гордости, – сказала она. – Наоборот, какая-то вялость, подавленность, тяжесть.
Она рассказала ему об атмосфере в милонгах Буэнос-Айреса. О безрадостных лицах, исполненных молчаливого отчаяния.
– Не понимаю, – сказал он с раздражением. – Как ты к этому пришла? Танго – это страсть, темперамент, похоть. Первый танец, когда мужчина и женщина публично обнимаются.
– Да, и обнимаются тоже, – возразила она. – Но это лишь самое первое объятие – то, которое ни к чему не ведет.
Она помолчала, глядя в сторону. Потом добавила:
– Танго рождается из отчаяния и заканчивается им. Подготовка к тому, что никогда не случится, воспоминание о том, чего никогда не было.
Хеерт смотрел на нее с удивлением. Джульетта отвела глаза. Неловкая пауза показалась ей бесконечной.
– Что ты делала в Буэнос-Айресе? – спросил он наконец.
– Я не хотела бы об этом говорить.
Она села на пол и принялась развязывать ленты балетных туфель.
Хеерт сел рядом.
– Знаешь, что ты сейчас танцевала?
Она покачала головой.
– Танго Джульетты.
Она ничего не сказала.
– Мне очень жаль, что Джон не может это увидеть, – продолжал он.
Ей стало неловко.
– Ты хорошо знал его?
– Да. Можно сказать и так. «Танго-сюита» была его главным произведением. Он был одержим им. Мог говорить об этом ночи напролет. Про Пьяццолу. Про весь этот ужас в Аргентине. И о том, что хочет из этого сделать.
Джульетта внутренне сжалась. Но вопрос уже сорвался у нее с языка:
– Что ты имеешь в виду?
– Когда я вижу, как ты танцуешь, мне кажется, я снова слышу рассказы Джона об аргентинском терроре. О насилии и о порожденном им ужасе. Это есть в музыке. Но другие танцоры этого не чувствуют. Только когда ты танцуешь.
Джульетта встала. Хеерт смотрел на нее снизу вверх. Потом тоже встал и сказал:
– Давай выпьем чего-нибудь в буфете? Или ты торопишься?
Насилие. Террор. Аргентина.
Эти слова пробудили в ней таинственный отклик.
– Сейчас быстро приму душ и приду. До скорого.
– Что будешь пить?
– Яблочный сок.
Только во время тренировки ей на некоторое время удалось обо всем забыть. Она одновременно и нервничала, и ощущала некоторое облегчение. День премьеры приближался. Танцовщицы и танцоры, участвующие в спектакле, постепенно превращались в единый организм. Роли распределены окончательно. Теперь они действительно репетировали спектакль. Вивиана Дерби присутствовала на первом прогоне и после выступления Джульетты ободряюще кивнула ей. Хеерт сиял. В пятницу после репетиции он попросил Джульетту задержаться: хочет, мол, кое-что с ней обсудить.
Но тоска не исчезла. Во время репетиций она стояла порой с краю с безучастным видом, потеряв всякое представление о том, что происходит вокруг. И немного пришла в себя, только когда в обед к ней подсела Марина Фрэнсис, которая хотела с ней поболтать. Джульетта по-настоящему восхищалась ею – и тем, как она повела себя после ссоры с Хеертом, как аплодировала молодой конкурентке; все это подтверждало, что она действительно благородный человек. Джульетте было гораздо легче от сознания, что Марина ничего против нее не имеет, даже хочет сблизиться с ней. Через несколько столиков от них сидела Энска, не сводившая с них глаз.
К половине восьмого зал постепенно опустел. В коридоре толпились артисты, которым только что наложили грим: в тот вечер давали «Золушку». Хеерт шел по коридору, потягивая через соломинку кока-колу из бумажного стаканчика. Он кивнул Джульетте, они вместе вошли в репетиционный зал и закрыли дверь.
– Ты уже переоделась? – спросил он с непонятным раздражением.
Потом начал говорить о музыке Пьяццолы. Ему хотелось знать, что она думает о ней. Джульетта не знала, что сказать.
– Несколько дней назад я видел, как ты танцуешь «Эскуало», – признался он наконец. – Откуда ты знаешь эту вещь?
От смущения Джульетта чертила ногой на паркете воображаемый круг.
– Приятель танцевал, – наконец выдавила она.
– Можешь показать мне еще раз? – попросил он.
– Прямо сейчас?
– Не хочешь? Ты что, устала?
Джульетта пожала плечами.
– Это импровизация, – сказала она.
– Именно поэтому, – настаивал он.
Она колебалась. Хеерт с любопытством смотрел на нее.
– Объясни мне, что это за музыка.
Она с удивлением посмотрела на него.
– Я серьезно. Я уже несколько раз ставил этот тангобалет, но когда танцуешь ты, получается совсем иначе.
Она покраснела, уставившись в пол.
– Не будь дурочкой, Джульетта. Откуда это у тебя? Кто тебе показал?
– Просто чувство. Не могу объяснить.
Она пошла в раздевалку, чтобы переодеться. Когда вернулась, уже звучали первые такты. Хеерт переключил на начало, и Джульетта стала танцевать. Скользила по залу. Перевоплотилась в Дамиана.
Голландец сел на корточки и не отрываясь следил за ее движениями. Она чувствовала, что имеет над ним власть. Он был словно околдован и одновременно раздражен – потому что не мог постичь источник ее выразительности. Она чувствовала: он ищет объяснения в ее движениях, в положении рук, в легком наклоне при движении вперед, выгнутой слегка спине. Но ведь дело не в этом. Не только в этом. Все это лишь внешнее выражение чего-то совсем другого – ее непереводимого постоянного диалога с Дамианом. И она знала, что ни одно танго Бекманна не сравнится с этой импровизацией. Она развернулась на месте, ступни скользнули одна о другую. Он так ничего и не понял. Она осталась внутри себя. Ей нечего показывать. Только одиночество. Печаль. Отчаяние. И все же…
Когда она закончила, Хеерт молчал. Джульетта тяжело дышала, грудь вздымалась, она поставила руки на бедра и смотрела мимо него на проигрыватель, который уже начал играть следующий трек. Хеерт опять переключил музыку и попытался сам исполнить «Эскуало». Попросил ее показать начало шаг за шагом. Она выполнила просьбу. Объяснила, что он делает неправильно.
– В движениях не должно быть гордости, – сказала она. – Наоборот, какая-то вялость, подавленность, тяжесть.
Она рассказала ему об атмосфере в милонгах Буэнос-Айреса. О безрадостных лицах, исполненных молчаливого отчаяния.
– Не понимаю, – сказал он с раздражением. – Как ты к этому пришла? Танго – это страсть, темперамент, похоть. Первый танец, когда мужчина и женщина публично обнимаются.
– Да, и обнимаются тоже, – возразила она. – Но это лишь самое первое объятие – то, которое ни к чему не ведет.
Она помолчала, глядя в сторону. Потом добавила:
– Танго рождается из отчаяния и заканчивается им. Подготовка к тому, что никогда не случится, воспоминание о том, чего никогда не было.
Хеерт смотрел на нее с удивлением. Джульетта отвела глаза. Неловкая пауза показалась ей бесконечной.
– Что ты делала в Буэнос-Айресе? – спросил он наконец.
– Я не хотела бы об этом говорить.
Она села на пол и принялась развязывать ленты балетных туфель.
Хеерт сел рядом.
– Знаешь, что ты сейчас танцевала?
Она покачала головой.
– Танго Джульетты.
Она ничего не сказала.
– Мне очень жаль, что Джон не может это увидеть, – продолжал он.
Ей стало неловко.
– Ты хорошо знал его?
– Да. Можно сказать и так. «Танго-сюита» была его главным произведением. Он был одержим им. Мог говорить об этом ночи напролет. Про Пьяццолу. Про весь этот ужас в Аргентине. И о том, что хочет из этого сделать.
Джульетта внутренне сжалась. Но вопрос уже сорвался у нее с языка:
– Что ты имеешь в виду?
– Когда я вижу, как ты танцуешь, мне кажется, я снова слышу рассказы Джона об аргентинском терроре. О насилии и о порожденном им ужасе. Это есть в музыке. Но другие танцоры этого не чувствуют. Только когда ты танцуешь.
Джульетта встала. Хеерт смотрел на нее снизу вверх. Потом тоже встал и сказал:
– Давай выпьем чего-нибудь в буфете? Или ты торопишься?
Насилие. Террор. Аргентина.
Эти слова пробудили в ней таинственный отклик.
– Сейчас быстро приму душ и приду. До скорого.
– Что будешь пить?
– Яблочный сок.
19
Прежде чем спуститься в буфет, Джульетта позвонила домой и прослушала сообщения на автоответчике. Один звонок был от Канненберга. Адвокат настойчиво просил ее перезвонить, даже если она вернется поздно.
Он снял трубку после второго гудка.
– Канненберг.
– Джульетта Баттин.
– Госпожа Баттин, рад, что вы позвонили.
Голос выдавал некоторое замешательство. Очевидно, их последняя встреча спутала ему карты.
– Простите, что я так повела себя во время нашей встречи, – начала она, – но…
Он перебил ее:
– Я все понимаю. Госпожа Баттин, я хотел попросить вас прийти ко мне еще раз. Мы могли бы встретиться завтра?
Она колебалась.
– Завтра у меня напряженный день. Репетиции.
– Как, даже в субботу?
– Да.
– Ненадолго. Вечером? Часов в восемь?
Она нервничала. Сама мысль о том, чтобы вновь оказаться напротив этого человека, отвечать на его вопросы, вызывала у нее неприятное чувство. Зачем ему эта встреча? Из-за Маркуса Лоэсса? Ее охватило необъяснимое неприятное предчувствие.
– Хорошо, я приду, – быстро сказала она, положила трубку и пошла в буфет.
Он снял трубку после второго гудка.
– Канненберг.
– Джульетта Баттин.
– Госпожа Баттин, рад, что вы позвонили.
Голос выдавал некоторое замешательство. Очевидно, их последняя встреча спутала ему карты.
– Простите, что я так повела себя во время нашей встречи, – начала она, – но…
Он перебил ее:
– Я все понимаю. Госпожа Баттин, я хотел попросить вас прийти ко мне еще раз. Мы могли бы встретиться завтра?
Она колебалась.
– Завтра у меня напряженный день. Репетиции.
– Как, даже в субботу?
– Да.
– Ненадолго. Вечером? Часов в восемь?
Она нервничала. Сама мысль о том, чтобы вновь оказаться напротив этого человека, отвечать на его вопросы, вызывала у нее неприятное чувство. Зачем ему эта встреча? Из-за Маркуса Лоэсса? Ее охватило необъяснимое неприятное предчувствие.
– Хорошо, я приду, – быстро сказала она, положила трубку и пошла в буфет.
20
Хеерт поднялся, когда она подошла к столику. Джульетте было странно сидеть с ним вдвоем. Он, похоже, это заметил и постарался снять напряжение.
– Надеюсь, тебе не так уж неприятно выпить со мной стаканчик, – дружелюбно сказал он.
Она скинула пальто и положила на стул.
– Отнюдь. Спасибо за сок.
– Репутацию твою я все равно уже испортил, – пошутил он. – Хочешь есть?
Она отпила из своего стакана.
– Нет. Совершенно не хочу.
И снова отпила сока. Он испытующе смотрел на нее.
– Как тебе в Берлине? – спросила она.
– Замечательно. Все, кроме бюрократов в театре.
– А откуда ты приехал?
– Из Неймегена.
Вдруг проявился его голландский акцент. До этого он говорил на чистейшем немецком. Он сделал глоток пива. Джульетта недоумевала, что ему от нее нужно. Но тут он снова заговорил:
– Я изучил «Танго-сюиту» вдоль и поперек, ставил его уже двадцать три раза. Но, похоже, всегда остается чему учиться.
– Неужели этот балет такой старый?
– Джон написал его в семьдесят восьмом году. Посвятил своему аргентинскому другу, танцору, убитому во время военной диктатуры.
Джульетта наморщила лоб.
– Убитому? Кем?
– Правительством. Как и тысячи других.
Джульетта немного помолчала. Она вспомнила список в кабинете Канненберга.
– Я этого просто не понимаю, – сказала она наконец. – Что же там такое было, в этой стране?
– Война, – сухо проговорил Хеерт. – Но одна из сторон была безоружной.
– Какая?
– Профсоюзы. Журналисты, студенты. Простые граждане, которые хотели изменить невыносимые условия жизни.
– И друг Джона Бекманна был из-за этого убит?
– Его поймали с запрещенной литературой. Коммунистической.
Джульетта недоверчиво покачала головой.
– Убит? Из-за книжек?
Все это не укладывалось у нее в голове.
– Он ехал домой, его автобус был остановлен военными для проверки. Пассажирам велели выйти. Солдаты перевернули автобус вверх дном и обнаружили пакет с запрещенными книгами. Маркс, Энгельс, Фрейд, Райх. То, что тогда читали.
– Зачем же носить с собой эти книги, если они запрещены?
– Именно потому, что они запрещены. Люди хотели вынести их из дома. Одни их сжигали, другие где-нибудь закапывали.
– И что дальше?
– Солдаты спросили, чей это пакет. Никто не признался, и они пригрозили убивать одного за другим всех пассажиров, пока не объявится владелец. Поставили водителя на колени и приставили винтовку к его затылку. От страха он начал всхлипывать. Тогда вперед выступила молодая женщина, возможно, студентка, и сказала, что это ее пакет. Ее тут же взяли под стражу. Потом всех обыскали. Наверное, у друга Джона Бекманна при себе тоже оказалось что-то, пробудившее их подозрения. Во всяком случае, его тоже арестовали и больше его никто никогда не видел. Он исчез.
Он помолчал и добавил:
– Это был совершенно безумный режим. Даже «Маленький принц» стоял в списке запрещенных книг.
– Неужели?
– Ну да. Книга, подрывающая основы. В Аргентине убивали людей просто за то, что они носят очки, или даже за то, что их адрес оказался в записной книжке человека, который носит очки. Люди исчезали, потому что кто-то, не выдержав пыток, называл их имена, чтобы пытка наконец прекратилась. Скверной ситуация была и до путча семьдесят шестого года. Страна стояла на пороге гражданской войны. Но то, что началось потом, вообще невозможно себе представить. Бекманн следил за событиями. Этот танцор был его хорошим другом. Он страшно переживал его исчезновение. Мы все растерялись, осознав, что там происходит. Устраивали марши протеста. Писали письма. Но они там казались словно заколдованными. Никто не хотел ничего против них предпринимать. А теперь все забыто. Поэтому никто и не понимает политического подтекста этого балета. Групповая сцена вначале… эта музыка… когда я слышу ее, всегда вспоминаю о той девушке и водителе автобуса. Я ставил эту вещь во многих театрах, но ни разу ни один критик не высказал даже тени понимания, о чем, собственно, речь. Танцоры, конечно, тоже не понимают. Вы все слишком молоды. Вы не можете этого помнить.
Джульетта перебила его:
– Почему же ты ничего не объясняешь? Чтобы мы хоть что-то поняли?
Хеерт махнул рукой.
– Раньше я так и делал. Но это в прошлом, Джульетта. Я вырос в другие времена. Я тоже был танцором, да. Но тогда мы хотели изменить мир к лучшему, а не только условия своего контракта. А сейчас? Сейчас тебя просто поднимут на смех, если ты попытаешься соединить искусство и политику. Для большинства я всего лишь представитель неудачников шестидесятников.
– Ну хотя бы мне расскажи. Мне правда хочется знать, почему Бекманн создал этот балет.
Он с сомнением посмотрел на нее.
– Тебе известно что-нибудь о возвращении Перона?
– Нет. К сожалению.
Он отпил пива, ненадолго задумавшись. Потом покачал головой, словно споря с самим собой, но все же заговорил:
– Надеюсь, тебе не так уж неприятно выпить со мной стаканчик, – дружелюбно сказал он.
Она скинула пальто и положила на стул.
– Отнюдь. Спасибо за сок.
– Репутацию твою я все равно уже испортил, – пошутил он. – Хочешь есть?
Она отпила из своего стакана.
– Нет. Совершенно не хочу.
И снова отпила сока. Он испытующе смотрел на нее.
– Как тебе в Берлине? – спросила она.
– Замечательно. Все, кроме бюрократов в театре.
– А откуда ты приехал?
– Из Неймегена.
Вдруг проявился его голландский акцент. До этого он говорил на чистейшем немецком. Он сделал глоток пива. Джульетта недоумевала, что ему от нее нужно. Но тут он снова заговорил:
– Я изучил «Танго-сюиту» вдоль и поперек, ставил его уже двадцать три раза. Но, похоже, всегда остается чему учиться.
– Неужели этот балет такой старый?
– Джон написал его в семьдесят восьмом году. Посвятил своему аргентинскому другу, танцору, убитому во время военной диктатуры.
Джульетта наморщила лоб.
– Убитому? Кем?
– Правительством. Как и тысячи других.
Джульетта немного помолчала. Она вспомнила список в кабинете Канненберга.
– Я этого просто не понимаю, – сказала она наконец. – Что же там такое было, в этой стране?
– Война, – сухо проговорил Хеерт. – Но одна из сторон была безоружной.
– Какая?
– Профсоюзы. Журналисты, студенты. Простые граждане, которые хотели изменить невыносимые условия жизни.
– И друг Джона Бекманна был из-за этого убит?
– Его поймали с запрещенной литературой. Коммунистической.
Джульетта недоверчиво покачала головой.
– Убит? Из-за книжек?
Все это не укладывалось у нее в голове.
– Он ехал домой, его автобус был остановлен военными для проверки. Пассажирам велели выйти. Солдаты перевернули автобус вверх дном и обнаружили пакет с запрещенными книгами. Маркс, Энгельс, Фрейд, Райх. То, что тогда читали.
– Зачем же носить с собой эти книги, если они запрещены?
– Именно потому, что они запрещены. Люди хотели вынести их из дома. Одни их сжигали, другие где-нибудь закапывали.
– И что дальше?
– Солдаты спросили, чей это пакет. Никто не признался, и они пригрозили убивать одного за другим всех пассажиров, пока не объявится владелец. Поставили водителя на колени и приставили винтовку к его затылку. От страха он начал всхлипывать. Тогда вперед выступила молодая женщина, возможно, студентка, и сказала, что это ее пакет. Ее тут же взяли под стражу. Потом всех обыскали. Наверное, у друга Джона Бекманна при себе тоже оказалось что-то, пробудившее их подозрения. Во всяком случае, его тоже арестовали и больше его никто никогда не видел. Он исчез.
Он помолчал и добавил:
– Это был совершенно безумный режим. Даже «Маленький принц» стоял в списке запрещенных книг.
– Неужели?
– Ну да. Книга, подрывающая основы. В Аргентине убивали людей просто за то, что они носят очки, или даже за то, что их адрес оказался в записной книжке человека, который носит очки. Люди исчезали, потому что кто-то, не выдержав пыток, называл их имена, чтобы пытка наконец прекратилась. Скверной ситуация была и до путча семьдесят шестого года. Страна стояла на пороге гражданской войны. Но то, что началось потом, вообще невозможно себе представить. Бекманн следил за событиями. Этот танцор был его хорошим другом. Он страшно переживал его исчезновение. Мы все растерялись, осознав, что там происходит. Устраивали марши протеста. Писали письма. Но они там казались словно заколдованными. Никто не хотел ничего против них предпринимать. А теперь все забыто. Поэтому никто и не понимает политического подтекста этого балета. Групповая сцена вначале… эта музыка… когда я слышу ее, всегда вспоминаю о той девушке и водителе автобуса. Я ставил эту вещь во многих театрах, но ни разу ни один критик не высказал даже тени понимания, о чем, собственно, речь. Танцоры, конечно, тоже не понимают. Вы все слишком молоды. Вы не можете этого помнить.
Джульетта перебила его:
– Почему же ты ничего не объясняешь? Чтобы мы хоть что-то поняли?
Хеерт махнул рукой.
– Раньше я так и делал. Но это в прошлом, Джульетта. Я вырос в другие времена. Я тоже был танцором, да. Но тогда мы хотели изменить мир к лучшему, а не только условия своего контракта. А сейчас? Сейчас тебя просто поднимут на смех, если ты попытаешься соединить искусство и политику. Для большинства я всего лишь представитель неудачников шестидесятников.
– Ну хотя бы мне расскажи. Мне правда хочется знать, почему Бекманн создал этот балет.
Он с сомнением посмотрел на нее.
– Тебе известно что-нибудь о возвращении Перона?
– Нет. К сожалению.
Он отпил пива, ненадолго задумавшись. Потом покачал головой, словно споря с самим собой, но все же заговорил: