Страница:
Так что, Роман, особо не обольщайся. Лучше закругляй дела, да сюда приходи. Ещё обтереть надо, как ловчее со стаей управиться.
Поблагодарив вожака за совет, Рыжий позвал вурдов и они отправились дальше.
Червленый Яр. Июнь.
Жмень встретил пленника с нескрываемым облегчением. Видно крепко досталось ему от начальников за то, что княжича упустил. Пахомий молча бросил монаху повод, передав коня вместе с добычей, а сам в траву рухнул. Подгрёб под голову всякий мусор и уснул.
Жмень тихонько отвёл коня в сторону, и только тогда снял Варунка с седла.
— Ну, что, щенок, — злорадно сказал он. — Трижды сбежал, трижды и попался. Бог Троицу любит, а значит конец твоему везению. Да и вообще конец.
Варунок промолчал.
— Ну пошли… — Жмень схватил его за руку.
Ёкнуло сердце у Варунка. Неужто прямо сейчас и бросят в Старицу? Знал, на что шёл, а всё равно страшно. Ноги гибкими сделались, что пруты ивовые, какие вокруг торчат.
Однако жуткая смерть до поры откладывалась. Жмень взял чуть в сторону и скоро привёл княжича к небольшой землянке. Совсем свежей выглядела землянка. Не заросла ещё травой и почва вокруг ветром не приглажена. Значит, не туда его привели, где монахи таились. Отдельную, особо для него отрыли.
Оказалось не для него одного.
Когда тяжёлую дверь, скорее даже крышку, отворили, чтобы его втолкнуть, увидел юноша ещё одного пленника. Но толком разглядеть не успел. Отсекая свет, крышка глухо легла на место. Даже сквозь её щели ни единого лучика не пробивалось. Темница
— Будь здоров, человек, — прогудел низкий голос.
— Ты кто таков будешь? — спросил Варунок.
— Купец из Мещёрска.
— А как звать тебя?
— Палмей.
— А! С посада, — узнал Варунок. — На охотном ряду торгуешь?
— Так и есть, — согласился тот. — А ты кто же будешь?
— Я князя Ука сын младший.
— Да ну? — удивился купец. — И тебя злыдни схватили?
Палмей поохал, поахал, завернул крепкое словцо и пожаловался:
— Вот только зачем нас здесь держат, не пойму никак. Ничего не говорят, сколько не расспрашивал.
— Лучше бы тебе и не знать, купец, — ответил Варунок мрачно.
Оба замолчали. Варунок про собственные страхи и думать забыл. Иная забота в голове угнездилась. Прав оказался Сокол. Сцапали купца монахи. Да не простого. Палмей и купец и охотник. Зверя по всей Мещере промышляет. Каждый угол со своей артелью излазил. Как раз то, что извергам и нужно.
Конечно, может и про запас купца сцапали, когда его упустили. А может и нет. Тогда зря получается он вернулся. Зря своих обнадёжил. И погибнет теперь ни за что.
Тоскливо стало княжичу. Надо же, непруха какая…
И вдруг его озарило. Он принялся шарить в темноте, надеясь нащупать хоть что-нибудь, годное как оружие. Замысел созрел жуткий — прикончить купца, чтобы выбора у монахов не осталось. Чтобы наверняка на Сосновку орду направить.
Но с оружием вышла загвоздка. Руками-то эдакого медведя не удавить. Сил у купца куда больше. Да и монахи на шум прибегут. Вот чего-нибудь острое найти, да к горлу подобраться или к глазу. Тогда можно одним коротким ударом дело завершить. И бедолаге мучений меньше и стране польза.
— Чего ищешь, князь? — заметил возню Палмей.
Варунок вздрогнул, потом решил, почему бы и не ответить:
— Оружие, или что за него сойдёт.
— Так есть у меня нож, — обрадовался купец. — Припрятал от них в сапоге, успел. А зачем тебе? Никак выбраться отсюда задумал?
— Угу.
— Дело! — обрадовался купец. — Вдвоём может и получится. На, держи…
— А ты сам?
— Я и так подсоблю. Давай, тяни руку на голос.
Пошарив по сторонам, Варунок скоро наткнулся на соседа по темнице. И вздрогнул, ощутив в ладони рукоятку тяжёлого ножа.
Мещера. Июнь.
За пару дней они с вурдами ещё с десяток деревенек обошли. Там, конечно, забияк обитало поменьше, но соседство с Которовом на всех отпечаток наложило. Дюжина там, полторы здесь, так и копилось ополчение. От бесконечных разговоров даже язык у Рыжего устал. Чтобы дух перевести, из последнего в этом конце села он отправился налегке, оставив вещи в повозке. Вурды, завернув в сторону, «чтобы ужин поймать», пообещали скоро нагнать.
Собственно спешить было некуда. Вряд ли ополченцы могли понадобиться прямо сейчас, скорее всего дня через три-четыре народ выводить надо будет. Сокол и сам раньше у переправы не появится, а без него всё равно оборону не упорядочить. Поэтому Рыжий шёл не спеша, часто сходил с дороги, собирая на солнечных местах растущую в изобилии землянику. Поедая ягоду, он размышлял. То, что которовских, да их ближних соседей удалось уговорить конечно успех немалый, но этого недостаточно. Людей гораздо больше требуется, а где бы их взять? В Сельцах мало на кого можно рассчитывать. Запугал отец Леонтий народ православный, остерёг с поганой властью дело иметь. В Свищеве и вовсе народ озлоблен после недавнего усмирения. А прочие великие сёла больно уж далеко лежат…
— Так, так… — послышался из-за дерева знакомый голос.
Раздавив ногой земляничный куст, дорогу заступил Лохматый. Рядом с ним возник один из давешних знакомых по имени Пытюх. Оба держали сабли, и не похоже, что собирались косить ими траву. Видимо не светило Рыжему сегодня дух перевести.
— Вот и свиделись, — улыбался вожак. — Дважды тебе удалось меня облапошить, но теперь за всё предстоит расплатиться. Запомнишь урок мой, до конца жизни запомнишь…
— У меня память короткая, — огрызнулся Рыжий, пытаясь выиграть время до подхода вурдов.
— А тебе долгая и не понадобится, — ответил Лохматый и заржал.
Следом, показав редкие зубы, загоготал и его подручный.
— Что двое на одного? — мысленно подгоняя вурдов, Рыжий попытался затянуть разговор.
— Вот здесь ты ошибаешься, — ответил Лохматый и негромко свистнул.
Из леса появилось ещё четверо разбойников, среди которых был Дудка. Двое подошли к Рыжему. Забрав меч вместе с поясом, крепко прижали с боков. Он начал уже беспокоится — вурдов всё нет, а тут и до кровопролития не далеко.
— Твои медвежата тебе не помогут, — угадал его мысли Лохматый и бросил взгляд за спину Рыжего.
Вряд ли это хитрость, — рассудил Рыжий. — Не тот теперь случай. Противников и так больше чем нужно.
Он оглянулся и увидел вурдов. Оба со связанными руками шли за повозкой, в которой сидела остальная часть шайки, пять или шесть разбойников. Приятели виновато посмотрели на Рыжего, но сказать ничего не могли — во ртах торчали грязные тряпки. Видимо, их застали врасплох, не то вряд ли обошлось бы без потерь. Так или иначе, на помощь надежды не оставалось.
Атаман между тем продолжил насмешки:
— Вот, Дудка, — заявил он. — Те самые вурды, от которых ты, помниться, чуть в штаны не сходил. Как видишь, ничего страшного. Помельче медведей будут.
Молодой парень перечить вожаку не стал, но посмотрел на Рыжего с сочувствием. А тот попытался зайти с другой стороны.
— Ты с ума сошёл? — воскликнул он, выпучив глаза. — Не знаешь разве, что здесь назревает? Нашёл где промышлять… Да сейчас все лиходеи, за сто вёрст окрест, тикают, что есть духу. Не сегодня-завтра уже поздно бежать будет. Сюда такая орда прёт — мало никому не покажется.
Со злой ухмылкой на лице, Лохматый подошёл вплотную.
— Знаешь, — сказал он. — Твои бредни мне уже порядком надоели. Упыри, мертвецы, вурды, теперь вот орда какая-то. Ты что же пройдоха, думаешь меня можно на одном и том же бесконечно дурачить?
Последовавший затем резкий удар в ухо, убедительно показал, что ответа не требуется. Ибо ясно и так — разбойника бесконечно дурачить себе дороже.
Вурды дёрнулись, но путы крепко держали их возле повозки. Лохматый ударил ещё раз. В глазах Рыжего полыхнуло, затем потемнело. Он упал, во рту явно ощущался вкус крови. Давненько ему не приходилось получать таких плюх.
— Лучше по-хорошему отпусти, — пригрозил он, поднимаясь и утирая кровь рукавом.
Вожак больше ничего не сказал пленнику, а ватажникам приказал уходить. Сам первым и направился в лес. Двое, взяв Рыжего под руки, потащили его вслед за Лохматым. Точно так же поступили и с вурдами.
Пробираться сквозь чащу пришлось недолго. В полусотне шагов от дороги, прямо в лесу, обнаружилось хитро устроенное логово. Несколько шалашей, сложенных из матёрых брёвен, и землянок, поросших мхом, скрывались так хорошо, что укрытия нельзя было заметить, даже проходя в шаге от него. Судя по всему, здесь располагался воинский схрон, из тех, что предназначались на случай вторжения. Когда возникала необходимость, мещёрцы нападали отсюда на врага и, укусив, отходили назад, под защиту леса. Теперь вот, такой удобной засадой воспользовались разбойники.
Вурдов увели в дальнюю землянку, а Рыжего, связав по рукам и ногам, оставили под открытым небом. Поужинав, но не накормив пленников, разбойники немного поговорили и разошлись спать. Мимо Рыжего весь вечер кто-то ходил, иногда пиная несильно в бок, но чаще, не обращая никакого внимания. Лежит смертничек и пусть себе.
Шагах в пяти от него, развели костерок двое разбойников, отряженных на стражу. Строители схрона так хитро разместили кострище, что огня со стороны дороги невозможно было усмотреть даже в безлунную ночь. А дым придумали отводить в полый ствол усохшего дерева, словно через печной дымоход, так что и днём, даже обладая звериным чутьём, никому не удавалось обнаружить засады.
— Ещё про клад историю знаю… — начал один из стражников простуженным голосом. Он поелозил, усаживаясь поудобнее, и безуспешно попытался прочистить нос.
— Небось, небылицу какую-нибудь? — недоверчиво спросил второй, пытаясь раззадорить рассказчика.
— Да нет, — возразил простуженный. — На самом деле так было. Мне Мосол рассказывал, а он редко когда сочиняет.
— Сказывай тогда, — нетерпеливо подгонял второй.
Простуженный ещё малость поёрзал, сунул под себя побольше лапника и начал рассказывать.
— Давно это было. Ещё князь великий, Михаило Тверской, смерть свою мученическую не принял. Где-то в здешних местах, то ли под Елатьмой, то ли под, как бишь его… под Кадомом, разбойник один промышлял. Как его звали, Мосол говорил, но запамятовал я…
Кто-то из собеседников поворошил костёр. В ночной тишине послышался треск сосновых дров и шипение смолы. Шальная искра достала Рыжего, больно ужалив в руку.
— Ну вот, — продолжил простуженный. — Пришло время помирать тому разбойнику. А тут дело такое, православным он оказался… Как помирать-то без покаяния? Позвали дружки к нему монаха прохожего. Ну не то чтобы позвали, а на дороге словив, в логово притащили, значит. Разбойник-то монаху и рассказал всё про клад. Дескать, спрятал он богатство многое — серебро, узорочье, деньги золотые, все, что у купцов многолетним трудом своим отбирал — в дупле спрятал. Место монаху описал, сказал, как найти то дерево. И попросил на храм, что ли, употребить богатство, чтобы грехи, значит, ему списались. Но предупредил, что-де заговором тот клад запечатан, что, мол, голову потеряет всякий, кто без правильного слова в дупло сунется. А слово-то само сказать не успел — помер.
Тут рассказчик умолк. Принялся сучья о колено ломать и огню скармливать.
— И что монах? — спросил собеседник.
— Что монах? — охотно отозвался простуженный. — Известное дело — жадным оказался. Но смелым. На редкость для ихнего брата. Решил, что все эти заговоры — для детей сказки. Что с божьим словом ему другие слова и не надобны. Не знаю, может оно и так, коли помыслы чисты, но, говорю, жадным монах оказался. Вестимо не для храма он клад пошёл добывать.
Нашёл он то дерево с дуплом, осмотрелся, а там кругом костяки лежат и все как один без черепов. Усомнился монах поначалу в силах своих, но жадность всё одно верх взяла. Что он тогда сделал — обошёл с молитвой дерево и полез, значит, на него. И всё бога не забывал поминать, всех святых заступников перебрал. Так, со словом божьим, и сунул голову в дупло…
Простуженный вновь замолчал, будто бы нос прочищая. Долго сморкался, разжигая в собеседнике нетерпение. Тот начал елозить, сопеть, всячески показывая желание узнать, что же дальше-то стало. Наконец, не выдержал, спросил, затаив дыхание:
— И что?
— Что, что? — передразнил простуженный. — Известно что. Свалился оттуда, а голову в дупле оставил. Точь-в-точь, как покойный разбойник и предрекал. Сказал, что голову потеряет, так и вышло…
— Вишь как… — протянул второй стражник с таким страхом, будто сам только что возле проклятого дерева стоял.
Оба надолго умолкли.
Рыжий хорошо знал эту небылицу. Не то, что знал — он сам её и придумал. Кому-то в Муроме рассказал, быть может, тому же Мослу, а она вон как, вернулась. Кто бы подумать мог? Впрочем, не совсем это и небылица. Рыжий лишь немного тогда приврал. А дело-то и впрямь похожее вышло. Действительно был такой монах жадный, что на серебро разбойничье польстился. Пошёл клад добывать. Только там в дупле пчёлы жили. Или осы, а может быть шершни. Так что всех, кто без спросу совался, зажаливали они до смерти. Оттого и костяки под дуплом навалены.
Червленый Яр. Июнь.
Не поднялась у Варунка рука на невиновного человека. Столько людей, селений, всё княжество, считай, на кону стояло, а вот не поднялась. Решимости не хватило. Храбрости ему не занимать, но безвинного товарища убить, совсем другая храбрость нужна.
И так, и эдак прикидывал. Ждал, может в сваре с монахами купца подставить получится. Но нет. Стражники на ссору не шли. Они вообще нечасто в темницу заглядывали. Раз в день только — воду, да кашу подать. Услышав же дерзость, хлопали крышкой и весь разговор.
А Палмей так и не заподозрил, какая смерть одному из них уготована. Всё гадал — недоразумение случилось, или ради выкупа их держат, или, быть может, порасспросить желают о чём. Думал, вот-вот разъяснится дело, помягчают чернецы и отпустят обоих. А до тех пор не унывал купец. Всякие байки княжичу рассказывал. Про торговлю, да охоту, про походы промысловые и случаи разные…
Тут-то у юноши и блеснула мысль. Переждав терпеливо очередной рассказ, он бросил:
— Вы, купцы в военном деле не смыслите ни черта.
— К чему это ты, князь? — удивился Палмей.
— А к тому, что случись война, а князя с дружиной, предположим, в городе нет, и совсем вы тогда потеряетесь.
— Как, то есть, нет? — удивился земляк. — Бор-то с нас, чай, на дело идёт.
— А вот, предположим, — настаивал Варунок. — В Муром дружина ушла, или полегла где.
— Ну?
— И вы, стало быть, как овцы разбежитесь, каждый свою шкуру спасая.
— Ну, это ты зря, князь… — обиделся купец. — Из лука я, пожалуй, не хуже тебя бью. А иные из нас, промысловых, клинком орудуют любо-дорого поглядеть. Торговое дело, видишь, и защиты требует. В лесу, да на дороге, не одни только калики перехожие попадаются. Всякое бывало…
— Положим, — как бы согласился Варунок. — А строй поставить? А место для битвы подобрать? А слабину у врага нащупать, да определить, когда ударить лучше по ней? Хитростей много разных. Тут не сноровка, голова нужна.
— На то начальники ополчению дадены, — возразил Палмей.
— А нет начальников, — не сдавался юноша. — Убили всех, или того хуже, продались они.
— Тьфу ты, — осерчал купец и замолчал.
Не по нраву ему разговор пришёлся. Нет бы, про бобра рассудить, про ласку поспорить, про соболя. Нашёл бы чего сказать-рассказать. А княжич всё на войну норовит повернуть беседу.
Но скука всё равно заедала, и купец предположил:
— В леса уйдём, станем оттуда врага щипать.
— В лесах всю страну не спрячешь…
Варунок ещё помучил купца вопросами и возражениями, пока, наконец, не выпал удачный случай.
— Ну, к примеру, где бы ты стал переправу искать, если отсюда на Мещеру наступать?
— Вот репей, — вздохнул купец. — С какого же это праздника, мне на родной дом войною идти?
— Нет, ты просто скажи. Для примера.
— Не знаю! — чуть не закричал Палмей.
— Вот видишь! — торжественно заявил Варунок, словно незнание земляка в таком вопросе, расставляло всё по своим местам. — А переправу-то надо наводить возле Сосновки. И нигде больше.
— Почему же непременно возле Сосновки? — удивился собеседник.
Княжич проявил необыкновенную живость.
— А берега там пологие — раз. А брод широкий — два. Никто не ждёт в такой глуши — три…
— Пожалуй, — согласился совершенно сбитый с толку купец. — Однако я пока не рвусь Мещеру воевать. Чего тебе в голову взбрело, такое спрашивать?
Но княжич добился уже своего и продолжать разговор не стал. Будто устав, он зевнул, и произнёс протяжно:
— А места-то какие у нас…
Такой поворот Палмею понравился. Он тут же припомнил подходящий настроению случай, и в последующие полтора часа, Варунок узнал много нового о повадках всевозможной дичи, что обитала в прекрасных родных лесах.
Позже, он ещё несколько раз возвращался к возможной переправе через Оку, а купец, решив, что земляк в заточении попросту повредился умом, ему не перечил. Поддакивал.
Мещера. Июнь.
На рассвете, плотно перекусив, разбойники занялись пленными. Вурдов выдернули из землянки и проволокли по земле двумя безжизненными тушами. Это оказалось делом нелёгким, ватажники изрядно попотели, прежде чем свалили груз возле Рыжего.
Вурд существо чистоплотное. Он живёт среди грязи, носит годами одну и ту же куртку, но шерсть его неизменно остаётся чистой, даже блестящей. Но то вурд на свободе. Стоило Власоруку с Быстроногом провести ночь в плену, как оба они тут же явили собой жалкое зрелище. Шерсть местами свалялась, местами покрылась грязью. Всюду свисала жухлая трава, щепки, кора, какие-то прошлогодние листья. Гордый взор притупился, и в вурдовых глазах нельзя было прочесть ничего кроме ненависти. Казалось, только развяжи руки, и они немедленно вернуться к своему кровавому прошлому, а именно в клочья растерзают всех, собравшихся на поляне людей.
Рыжего рывком подняли с земли. Он охнул, едва устояв на затёкших за ночь, а теперь отозвавшихся резкой болью ногах. С улыбкой, не предвещавшей ничего доброго, подошёл Лохматый.
— Почему бы мне просто не прирезать тебя прямо здесь и сейчас, вместе с твоими злобными мишками?
Не дожидаясь ответа, он двинул Рыжему сапогом в живот, а когда тот сложился вдвое, поддал в бок коленом. И это оказалось только началом. Вопросы в том или ином виде повторяли первый и перемежались с ударами, что отличались большим разнообразием. Рыжий падал, его вновь ставили на ноги и опять били. Вурдов поначалу тоже принялись избивать, но быстро оставили в покое — что за радость бить тех, кто боли не чувствует. Никакого, прямо сказать, удовольствия. Так что все тумаки доставались теперь одному Рыжему.
— А ну говори, чем ты можешь выкупить свою жалкую шкуру?
Удар.
— Чем заплатишь за шкурки своих ручных медвежат?
Ещё удар.
Несмотря на шум в голове, Рыжий лихорадочно искал выход. Следовало немедленно что-то придумать, пока его потроха не превратились в кашу. Он отрешился от боли, стараясь сосредоточиться только на поиске выхода. Всегдашняя самоуверенность Лохматого, прямота его мышления, давали надежду, а ночная небылица навела на верную мысль. Стойко перенеся ещё несколько сильных ударов, Рыжий понял, что пришло время сдаваться.
— Хорошо, хорошо, — взмолился он, стараясь придать голосу вид жалобного и сломленного. — Я верну тебе всё и даже с лихвой.
— Каким же способом? — усмехнулся Лохматый, сделав перерыв в истязании. — Только не надо предлагать отпустить тебя к знакомому богачу, у которого ты якобы займёшь денег, чтобы принести сюда, или ещё что-нибудь в этом роде. Нет у меня к тебе больше никакого доверия.
— Нет, нет, что ты, — замахал связанными руками Рыжий. — Я расскажу тебе, где взять много серебра. Очень много.
— Это я и сам могу рассказать. В княжеском кремнике, вот где, — ватажник расхохотался, занося ногу для следующего удара.
— Нет! — завопил Рыжий, закрываясь руками. — Дай объяснить…
— Говори, — снизошёл Лохматый.
— Я ведь не зря тут шатаюсь, — судорожно принялся объяснять пленник. — Задумка у меня появилась, как купцов провести. Шутку хитрую придумал, чтобы из них деньги вытянуть…
— Да, на счёт этого ты мастак, — согласился разбойник. — За это уважаю. Одно плохо, делиться не любишь.
— Да всё бери! Всё! — закричал исступлённо Рыжий. — Ничего мне не надо.
— Давно бы так, — кивнул Лохматый. — Давай ближе к делу. Подробности рассказывай.
— Я им про пасеки наплёл, — спешно пояснил Рыжий. — Про мёд дармовой почти. Дескать, есть в наших краях место, где пчёл научились приручать — дупла выделывать, да рой в них заманивать. Оттого, мол, и мёд дешёвый. Купцы сильно на это дело запали. Барыш-то невиданный… Я и в Муроме подбивал их сюда приехать, да в Нижнем ещё говорил. Завтра утром как раз и прибудут.
— Куда? — спросил Лохматый.
— Есть тут село неподалёку, Дубки называется, туда их и позвал.
Вожак подумал, пытаясь подвох распознать, и сказал:
— Ладно. Если не врёшь, и купцов мы пощупаем, быть может, живыми вас оставлю. Только серебром одним тебе не откупиться. Сколько бы его ни привалило, хоть даже и горы неподъёмные… Серебром ты только за проделки свои расплатишься…
— Так что же тебе ещё надо? — удивился Рыжий.
— Увёл ты колдуна одного в Ишме. Лихо меня подставил. Перед большими людьми дураком выставил. Так что и этот должок вернуть следует.
Он поморщился, вспомнив что-то неприятное, и произнёс:
— Этот даже прежде всех прочих.
— Да как же я тебе его верну? — Рыжий шмыгнул носом.
— А как хочешь, — усмехнулся Лохматый. — То уж твоя печаль.
Потом, помолчав, добавил:
— Мы сюда не зипуна брать припёрлись, а должок тот взыскать. Так что думай, Рыжий, думай усердно, если шкуру свою сберечь желаешь…
— На счёт дома я особо не обговаривал, — сказал он. — Любой можно занять. Купцы, как приедут, сами найдут. Если опасаешься чего, так сам выбирай, где остановиться.
— Да уж, с тобой ухо востро держать нужно, — согласился Лохматый.
Кое-чему научили его прошлые неудачи. В село без разведки не сунулся, выслал вперёд несколько опытных бойцов во главе с Пытюхом. Тот вернулся и доложил, что всё спокойно.
Осторожно ступая, держа наготове оружие, ватажники подошли к крайней избе и постучались. На стук вышла молодая хозяйка. Завидев разбойничьего вида людей, испугалась немного, но спросила учтиво, мол, чего странники изволят.
— Пусти нас в дом, красавица, — попросился Лохматый. — Нам тут день-другой переждать требуется, людей нужных встретить. Тебя не обидим, а за кров отблагодарим…
Таким заверениям веры на грош, однако, молодуха, к большому изумлению Рыжего, спокойно впустила в дом всю шайку.
Ватажники поначалу вели себя сдержанно. Не шумели, не распоряжались в чужом жилище, к хозяйке не приставали. Заняли лавку, а пленников свалили в углу.
Женщина, казалось, нисколько не удивилась ни оружию, ни связанным пленникам, ни даже вурдам, словно подобные гости заходили к ней то и дело.
— Хозяин-то где? — спросил Лохматый, бросив на хозяйку далеко не скромный взгляд.
— На охоте, где ж ещё, — ответила женщина. — Трое дён уже…
Лохматый кивнул с похотливой ухмылкой, подумав о предстоящей вечерней забаве. Но до вечера время ещё оставалось, и он направился к Рыжему.
— Итак, — начал ватажник. — Теперь, когда нам ничего не мешает, расскажи мне о колдуне.
— О Соколе? — переспросил Рыжий, надеясь на неосведомлённость разбойника.
— Расскажи мне о Соколе, — благодушно согласился Лохматый.
— Чего рассказывать? — прикинулся дурачком Рыжий. — Живёт в Мещёрске, людям помогает, купцам, князю… Зла от него никто не видел. Обычный ведун… Только не будет его в городе ещё целую неделю.
— Вот как, и где же он сейчас?
— То ли в Рязани, то ли в Муроме, этого я не знаю, — пожал Рыжий плечами.
— Не знаешь? — усомнился разбойник. — Но знаешь, что неделю?
— Что неделю? — переспросил тот и мигом получил сокрушительный удар сперва по лицу, а затем и под дых.
Он хватал ртом воздух целую вечность, потому и не слышал, как во дворе поднялся шум.
Когда Рыжий пришёл в себя, Мерлушка уже добивал Пытюха, а Бушуй склонился над вурдами, развязывая верёвки. Лохматый, придерживая руками распоротое брюхо, лежал на полу, с глазами полными слёз.
— Дурак ты, — заметил Рыжий, вытирая с лица кровь. — Дураком жил, дураком и помрёшь. Нет в наших краях никаких Дубков. Которово, это село называется. Не любят здесь вашего брата.
Червленый Яр. Июнь.
Узников поставили спиной к Старице на самом откосе. Они щурились, всё ещё не привыкнув к дневному свету, которого не видели больше недели.
Юношу вновь охватил страх. От мысли, что вскоре должно случиться, по спине пробежались мурашки, словно твари уже выбрались из оврага и теперь по-хозяйски осматривают добычу.
Купец был спокоен. Он не видел, что творилось там, за спиной, и полагал, что вывели их на допрос, а расспросив отпустят восвояси, или в худшем случае обменяют за выкуп у родственников.
Монахи стояли с обеих сторон, держа пленников под прицелом. Они молчали, ожидая прихода начальников. Вскоре те появились. Жмень присоединился к монахам, а Пахомий подошёл к Варунку.
Поблагодарив вожака за совет, Рыжий позвал вурдов и они отправились дальше.
Червленый Яр. Июнь.
Жмень встретил пленника с нескрываемым облегчением. Видно крепко досталось ему от начальников за то, что княжича упустил. Пахомий молча бросил монаху повод, передав коня вместе с добычей, а сам в траву рухнул. Подгрёб под голову всякий мусор и уснул.
Жмень тихонько отвёл коня в сторону, и только тогда снял Варунка с седла.
— Ну, что, щенок, — злорадно сказал он. — Трижды сбежал, трижды и попался. Бог Троицу любит, а значит конец твоему везению. Да и вообще конец.
Варунок промолчал.
— Ну пошли… — Жмень схватил его за руку.
Ёкнуло сердце у Варунка. Неужто прямо сейчас и бросят в Старицу? Знал, на что шёл, а всё равно страшно. Ноги гибкими сделались, что пруты ивовые, какие вокруг торчат.
Однако жуткая смерть до поры откладывалась. Жмень взял чуть в сторону и скоро привёл княжича к небольшой землянке. Совсем свежей выглядела землянка. Не заросла ещё травой и почва вокруг ветром не приглажена. Значит, не туда его привели, где монахи таились. Отдельную, особо для него отрыли.
Оказалось не для него одного.
Когда тяжёлую дверь, скорее даже крышку, отворили, чтобы его втолкнуть, увидел юноша ещё одного пленника. Но толком разглядеть не успел. Отсекая свет, крышка глухо легла на место. Даже сквозь её щели ни единого лучика не пробивалось. Темница
— Будь здоров, человек, — прогудел низкий голос.
— Ты кто таков будешь? — спросил Варунок.
— Купец из Мещёрска.
— А как звать тебя?
— Палмей.
— А! С посада, — узнал Варунок. — На охотном ряду торгуешь?
— Так и есть, — согласился тот. — А ты кто же будешь?
— Я князя Ука сын младший.
— Да ну? — удивился купец. — И тебя злыдни схватили?
Палмей поохал, поахал, завернул крепкое словцо и пожаловался:
— Вот только зачем нас здесь держат, не пойму никак. Ничего не говорят, сколько не расспрашивал.
— Лучше бы тебе и не знать, купец, — ответил Варунок мрачно.
Оба замолчали. Варунок про собственные страхи и думать забыл. Иная забота в голове угнездилась. Прав оказался Сокол. Сцапали купца монахи. Да не простого. Палмей и купец и охотник. Зверя по всей Мещере промышляет. Каждый угол со своей артелью излазил. Как раз то, что извергам и нужно.
Конечно, может и про запас купца сцапали, когда его упустили. А может и нет. Тогда зря получается он вернулся. Зря своих обнадёжил. И погибнет теперь ни за что.
Тоскливо стало княжичу. Надо же, непруха какая…
И вдруг его озарило. Он принялся шарить в темноте, надеясь нащупать хоть что-нибудь, годное как оружие. Замысел созрел жуткий — прикончить купца, чтобы выбора у монахов не осталось. Чтобы наверняка на Сосновку орду направить.
Но с оружием вышла загвоздка. Руками-то эдакого медведя не удавить. Сил у купца куда больше. Да и монахи на шум прибегут. Вот чего-нибудь острое найти, да к горлу подобраться или к глазу. Тогда можно одним коротким ударом дело завершить. И бедолаге мучений меньше и стране польза.
— Чего ищешь, князь? — заметил возню Палмей.
Варунок вздрогнул, потом решил, почему бы и не ответить:
— Оружие, или что за него сойдёт.
— Так есть у меня нож, — обрадовался купец. — Припрятал от них в сапоге, успел. А зачем тебе? Никак выбраться отсюда задумал?
— Угу.
— Дело! — обрадовался купец. — Вдвоём может и получится. На, держи…
— А ты сам?
— Я и так подсоблю. Давай, тяни руку на голос.
Пошарив по сторонам, Варунок скоро наткнулся на соседа по темнице. И вздрогнул, ощутив в ладони рукоятку тяжёлого ножа.
Мещера. Июнь.
За пару дней они с вурдами ещё с десяток деревенек обошли. Там, конечно, забияк обитало поменьше, но соседство с Которовом на всех отпечаток наложило. Дюжина там, полторы здесь, так и копилось ополчение. От бесконечных разговоров даже язык у Рыжего устал. Чтобы дух перевести, из последнего в этом конце села он отправился налегке, оставив вещи в повозке. Вурды, завернув в сторону, «чтобы ужин поймать», пообещали скоро нагнать.
Собственно спешить было некуда. Вряд ли ополченцы могли понадобиться прямо сейчас, скорее всего дня через три-четыре народ выводить надо будет. Сокол и сам раньше у переправы не появится, а без него всё равно оборону не упорядочить. Поэтому Рыжий шёл не спеша, часто сходил с дороги, собирая на солнечных местах растущую в изобилии землянику. Поедая ягоду, он размышлял. То, что которовских, да их ближних соседей удалось уговорить конечно успех немалый, но этого недостаточно. Людей гораздо больше требуется, а где бы их взять? В Сельцах мало на кого можно рассчитывать. Запугал отец Леонтий народ православный, остерёг с поганой властью дело иметь. В Свищеве и вовсе народ озлоблен после недавнего усмирения. А прочие великие сёла больно уж далеко лежат…
— Так, так… — послышался из-за дерева знакомый голос.
Раздавив ногой земляничный куст, дорогу заступил Лохматый. Рядом с ним возник один из давешних знакомых по имени Пытюх. Оба держали сабли, и не похоже, что собирались косить ими траву. Видимо не светило Рыжему сегодня дух перевести.
— Вот и свиделись, — улыбался вожак. — Дважды тебе удалось меня облапошить, но теперь за всё предстоит расплатиться. Запомнишь урок мой, до конца жизни запомнишь…
— У меня память короткая, — огрызнулся Рыжий, пытаясь выиграть время до подхода вурдов.
— А тебе долгая и не понадобится, — ответил Лохматый и заржал.
Следом, показав редкие зубы, загоготал и его подручный.
— Что двое на одного? — мысленно подгоняя вурдов, Рыжий попытался затянуть разговор.
— Вот здесь ты ошибаешься, — ответил Лохматый и негромко свистнул.
Из леса появилось ещё четверо разбойников, среди которых был Дудка. Двое подошли к Рыжему. Забрав меч вместе с поясом, крепко прижали с боков. Он начал уже беспокоится — вурдов всё нет, а тут и до кровопролития не далеко.
— Твои медвежата тебе не помогут, — угадал его мысли Лохматый и бросил взгляд за спину Рыжего.
Вряд ли это хитрость, — рассудил Рыжий. — Не тот теперь случай. Противников и так больше чем нужно.
Он оглянулся и увидел вурдов. Оба со связанными руками шли за повозкой, в которой сидела остальная часть шайки, пять или шесть разбойников. Приятели виновато посмотрели на Рыжего, но сказать ничего не могли — во ртах торчали грязные тряпки. Видимо, их застали врасплох, не то вряд ли обошлось бы без потерь. Так или иначе, на помощь надежды не оставалось.
Атаман между тем продолжил насмешки:
— Вот, Дудка, — заявил он. — Те самые вурды, от которых ты, помниться, чуть в штаны не сходил. Как видишь, ничего страшного. Помельче медведей будут.
Молодой парень перечить вожаку не стал, но посмотрел на Рыжего с сочувствием. А тот попытался зайти с другой стороны.
— Ты с ума сошёл? — воскликнул он, выпучив глаза. — Не знаешь разве, что здесь назревает? Нашёл где промышлять… Да сейчас все лиходеи, за сто вёрст окрест, тикают, что есть духу. Не сегодня-завтра уже поздно бежать будет. Сюда такая орда прёт — мало никому не покажется.
Со злой ухмылкой на лице, Лохматый подошёл вплотную.
— Знаешь, — сказал он. — Твои бредни мне уже порядком надоели. Упыри, мертвецы, вурды, теперь вот орда какая-то. Ты что же пройдоха, думаешь меня можно на одном и том же бесконечно дурачить?
Последовавший затем резкий удар в ухо, убедительно показал, что ответа не требуется. Ибо ясно и так — разбойника бесконечно дурачить себе дороже.
Вурды дёрнулись, но путы крепко держали их возле повозки. Лохматый ударил ещё раз. В глазах Рыжего полыхнуло, затем потемнело. Он упал, во рту явно ощущался вкус крови. Давненько ему не приходилось получать таких плюх.
— Лучше по-хорошему отпусти, — пригрозил он, поднимаясь и утирая кровь рукавом.
Вожак больше ничего не сказал пленнику, а ватажникам приказал уходить. Сам первым и направился в лес. Двое, взяв Рыжего под руки, потащили его вслед за Лохматым. Точно так же поступили и с вурдами.
Пробираться сквозь чащу пришлось недолго. В полусотне шагов от дороги, прямо в лесу, обнаружилось хитро устроенное логово. Несколько шалашей, сложенных из матёрых брёвен, и землянок, поросших мхом, скрывались так хорошо, что укрытия нельзя было заметить, даже проходя в шаге от него. Судя по всему, здесь располагался воинский схрон, из тех, что предназначались на случай вторжения. Когда возникала необходимость, мещёрцы нападали отсюда на врага и, укусив, отходили назад, под защиту леса. Теперь вот, такой удобной засадой воспользовались разбойники.
Вурдов увели в дальнюю землянку, а Рыжего, связав по рукам и ногам, оставили под открытым небом. Поужинав, но не накормив пленников, разбойники немного поговорили и разошлись спать. Мимо Рыжего весь вечер кто-то ходил, иногда пиная несильно в бок, но чаще, не обращая никакого внимания. Лежит смертничек и пусть себе.
Шагах в пяти от него, развели костерок двое разбойников, отряженных на стражу. Строители схрона так хитро разместили кострище, что огня со стороны дороги невозможно было усмотреть даже в безлунную ночь. А дым придумали отводить в полый ствол усохшего дерева, словно через печной дымоход, так что и днём, даже обладая звериным чутьём, никому не удавалось обнаружить засады.
— Ещё про клад историю знаю… — начал один из стражников простуженным голосом. Он поелозил, усаживаясь поудобнее, и безуспешно попытался прочистить нос.
— Небось, небылицу какую-нибудь? — недоверчиво спросил второй, пытаясь раззадорить рассказчика.
— Да нет, — возразил простуженный. — На самом деле так было. Мне Мосол рассказывал, а он редко когда сочиняет.
— Сказывай тогда, — нетерпеливо подгонял второй.
Простуженный ещё малость поёрзал, сунул под себя побольше лапника и начал рассказывать.
— Давно это было. Ещё князь великий, Михаило Тверской, смерть свою мученическую не принял. Где-то в здешних местах, то ли под Елатьмой, то ли под, как бишь его… под Кадомом, разбойник один промышлял. Как его звали, Мосол говорил, но запамятовал я…
Кто-то из собеседников поворошил костёр. В ночной тишине послышался треск сосновых дров и шипение смолы. Шальная искра достала Рыжего, больно ужалив в руку.
— Ну вот, — продолжил простуженный. — Пришло время помирать тому разбойнику. А тут дело такое, православным он оказался… Как помирать-то без покаяния? Позвали дружки к нему монаха прохожего. Ну не то чтобы позвали, а на дороге словив, в логово притащили, значит. Разбойник-то монаху и рассказал всё про клад. Дескать, спрятал он богатство многое — серебро, узорочье, деньги золотые, все, что у купцов многолетним трудом своим отбирал — в дупле спрятал. Место монаху описал, сказал, как найти то дерево. И попросил на храм, что ли, употребить богатство, чтобы грехи, значит, ему списались. Но предупредил, что-де заговором тот клад запечатан, что, мол, голову потеряет всякий, кто без правильного слова в дупло сунется. А слово-то само сказать не успел — помер.
Тут рассказчик умолк. Принялся сучья о колено ломать и огню скармливать.
— И что монах? — спросил собеседник.
— Что монах? — охотно отозвался простуженный. — Известное дело — жадным оказался. Но смелым. На редкость для ихнего брата. Решил, что все эти заговоры — для детей сказки. Что с божьим словом ему другие слова и не надобны. Не знаю, может оно и так, коли помыслы чисты, но, говорю, жадным монах оказался. Вестимо не для храма он клад пошёл добывать.
Нашёл он то дерево с дуплом, осмотрелся, а там кругом костяки лежат и все как один без черепов. Усомнился монах поначалу в силах своих, но жадность всё одно верх взяла. Что он тогда сделал — обошёл с молитвой дерево и полез, значит, на него. И всё бога не забывал поминать, всех святых заступников перебрал. Так, со словом божьим, и сунул голову в дупло…
Простуженный вновь замолчал, будто бы нос прочищая. Долго сморкался, разжигая в собеседнике нетерпение. Тот начал елозить, сопеть, всячески показывая желание узнать, что же дальше-то стало. Наконец, не выдержал, спросил, затаив дыхание:
— И что?
— Что, что? — передразнил простуженный. — Известно что. Свалился оттуда, а голову в дупле оставил. Точь-в-точь, как покойный разбойник и предрекал. Сказал, что голову потеряет, так и вышло…
— Вишь как… — протянул второй стражник с таким страхом, будто сам только что возле проклятого дерева стоял.
Оба надолго умолкли.
Рыжий хорошо знал эту небылицу. Не то, что знал — он сам её и придумал. Кому-то в Муроме рассказал, быть может, тому же Мослу, а она вон как, вернулась. Кто бы подумать мог? Впрочем, не совсем это и небылица. Рыжий лишь немного тогда приврал. А дело-то и впрямь похожее вышло. Действительно был такой монах жадный, что на серебро разбойничье польстился. Пошёл клад добывать. Только там в дупле пчёлы жили. Или осы, а может быть шершни. Так что всех, кто без спросу совался, зажаливали они до смерти. Оттого и костяки под дуплом навалены.
Червленый Яр. Июнь.
Не поднялась у Варунка рука на невиновного человека. Столько людей, селений, всё княжество, считай, на кону стояло, а вот не поднялась. Решимости не хватило. Храбрости ему не занимать, но безвинного товарища убить, совсем другая храбрость нужна.
И так, и эдак прикидывал. Ждал, может в сваре с монахами купца подставить получится. Но нет. Стражники на ссору не шли. Они вообще нечасто в темницу заглядывали. Раз в день только — воду, да кашу подать. Услышав же дерзость, хлопали крышкой и весь разговор.
А Палмей так и не заподозрил, какая смерть одному из них уготована. Всё гадал — недоразумение случилось, или ради выкупа их держат, или, быть может, порасспросить желают о чём. Думал, вот-вот разъяснится дело, помягчают чернецы и отпустят обоих. А до тех пор не унывал купец. Всякие байки княжичу рассказывал. Про торговлю, да охоту, про походы промысловые и случаи разные…
Тут-то у юноши и блеснула мысль. Переждав терпеливо очередной рассказ, он бросил:
— Вы, купцы в военном деле не смыслите ни черта.
— К чему это ты, князь? — удивился Палмей.
— А к тому, что случись война, а князя с дружиной, предположим, в городе нет, и совсем вы тогда потеряетесь.
— Как, то есть, нет? — удивился земляк. — Бор-то с нас, чай, на дело идёт.
— А вот, предположим, — настаивал Варунок. — В Муром дружина ушла, или полегла где.
— Ну?
— И вы, стало быть, как овцы разбежитесь, каждый свою шкуру спасая.
— Ну, это ты зря, князь… — обиделся купец. — Из лука я, пожалуй, не хуже тебя бью. А иные из нас, промысловых, клинком орудуют любо-дорого поглядеть. Торговое дело, видишь, и защиты требует. В лесу, да на дороге, не одни только калики перехожие попадаются. Всякое бывало…
— Положим, — как бы согласился Варунок. — А строй поставить? А место для битвы подобрать? А слабину у врага нащупать, да определить, когда ударить лучше по ней? Хитростей много разных. Тут не сноровка, голова нужна.
— На то начальники ополчению дадены, — возразил Палмей.
— А нет начальников, — не сдавался юноша. — Убили всех, или того хуже, продались они.
— Тьфу ты, — осерчал купец и замолчал.
Не по нраву ему разговор пришёлся. Нет бы, про бобра рассудить, про ласку поспорить, про соболя. Нашёл бы чего сказать-рассказать. А княжич всё на войну норовит повернуть беседу.
Но скука всё равно заедала, и купец предположил:
— В леса уйдём, станем оттуда врага щипать.
— В лесах всю страну не спрячешь…
Варунок ещё помучил купца вопросами и возражениями, пока, наконец, не выпал удачный случай.
— Ну, к примеру, где бы ты стал переправу искать, если отсюда на Мещеру наступать?
— Вот репей, — вздохнул купец. — С какого же это праздника, мне на родной дом войною идти?
— Нет, ты просто скажи. Для примера.
— Не знаю! — чуть не закричал Палмей.
— Вот видишь! — торжественно заявил Варунок, словно незнание земляка в таком вопросе, расставляло всё по своим местам. — А переправу-то надо наводить возле Сосновки. И нигде больше.
— Почему же непременно возле Сосновки? — удивился собеседник.
Княжич проявил необыкновенную живость.
— А берега там пологие — раз. А брод широкий — два. Никто не ждёт в такой глуши — три…
— Пожалуй, — согласился совершенно сбитый с толку купец. — Однако я пока не рвусь Мещеру воевать. Чего тебе в голову взбрело, такое спрашивать?
Но княжич добился уже своего и продолжать разговор не стал. Будто устав, он зевнул, и произнёс протяжно:
— А места-то какие у нас…
Такой поворот Палмею понравился. Он тут же припомнил подходящий настроению случай, и в последующие полтора часа, Варунок узнал много нового о повадках всевозможной дичи, что обитала в прекрасных родных лесах.
Позже, он ещё несколько раз возвращался к возможной переправе через Оку, а купец, решив, что земляк в заточении попросту повредился умом, ему не перечил. Поддакивал.
Мещера. Июнь.
На рассвете, плотно перекусив, разбойники занялись пленными. Вурдов выдернули из землянки и проволокли по земле двумя безжизненными тушами. Это оказалось делом нелёгким, ватажники изрядно попотели, прежде чем свалили груз возле Рыжего.
Вурд существо чистоплотное. Он живёт среди грязи, носит годами одну и ту же куртку, но шерсть его неизменно остаётся чистой, даже блестящей. Но то вурд на свободе. Стоило Власоруку с Быстроногом провести ночь в плену, как оба они тут же явили собой жалкое зрелище. Шерсть местами свалялась, местами покрылась грязью. Всюду свисала жухлая трава, щепки, кора, какие-то прошлогодние листья. Гордый взор притупился, и в вурдовых глазах нельзя было прочесть ничего кроме ненависти. Казалось, только развяжи руки, и они немедленно вернуться к своему кровавому прошлому, а именно в клочья растерзают всех, собравшихся на поляне людей.
Рыжего рывком подняли с земли. Он охнул, едва устояв на затёкших за ночь, а теперь отозвавшихся резкой болью ногах. С улыбкой, не предвещавшей ничего доброго, подошёл Лохматый.
— Почему бы мне просто не прирезать тебя прямо здесь и сейчас, вместе с твоими злобными мишками?
Не дожидаясь ответа, он двинул Рыжему сапогом в живот, а когда тот сложился вдвое, поддал в бок коленом. И это оказалось только началом. Вопросы в том или ином виде повторяли первый и перемежались с ударами, что отличались большим разнообразием. Рыжий падал, его вновь ставили на ноги и опять били. Вурдов поначалу тоже принялись избивать, но быстро оставили в покое — что за радость бить тех, кто боли не чувствует. Никакого, прямо сказать, удовольствия. Так что все тумаки доставались теперь одному Рыжему.
— А ну говори, чем ты можешь выкупить свою жалкую шкуру?
Удар.
— Чем заплатишь за шкурки своих ручных медвежат?
Ещё удар.
Несмотря на шум в голове, Рыжий лихорадочно искал выход. Следовало немедленно что-то придумать, пока его потроха не превратились в кашу. Он отрешился от боли, стараясь сосредоточиться только на поиске выхода. Всегдашняя самоуверенность Лохматого, прямота его мышления, давали надежду, а ночная небылица навела на верную мысль. Стойко перенеся ещё несколько сильных ударов, Рыжий понял, что пришло время сдаваться.
— Хорошо, хорошо, — взмолился он, стараясь придать голосу вид жалобного и сломленного. — Я верну тебе всё и даже с лихвой.
— Каким же способом? — усмехнулся Лохматый, сделав перерыв в истязании. — Только не надо предлагать отпустить тебя к знакомому богачу, у которого ты якобы займёшь денег, чтобы принести сюда, или ещё что-нибудь в этом роде. Нет у меня к тебе больше никакого доверия.
— Нет, нет, что ты, — замахал связанными руками Рыжий. — Я расскажу тебе, где взять много серебра. Очень много.
— Это я и сам могу рассказать. В княжеском кремнике, вот где, — ватажник расхохотался, занося ногу для следующего удара.
— Нет! — завопил Рыжий, закрываясь руками. — Дай объяснить…
— Говори, — снизошёл Лохматый.
— Я ведь не зря тут шатаюсь, — судорожно принялся объяснять пленник. — Задумка у меня появилась, как купцов провести. Шутку хитрую придумал, чтобы из них деньги вытянуть…
— Да, на счёт этого ты мастак, — согласился разбойник. — За это уважаю. Одно плохо, делиться не любишь.
— Да всё бери! Всё! — закричал исступлённо Рыжий. — Ничего мне не надо.
— Давно бы так, — кивнул Лохматый. — Давай ближе к делу. Подробности рассказывай.
— Я им про пасеки наплёл, — спешно пояснил Рыжий. — Про мёд дармовой почти. Дескать, есть в наших краях место, где пчёл научились приручать — дупла выделывать, да рой в них заманивать. Оттого, мол, и мёд дешёвый. Купцы сильно на это дело запали. Барыш-то невиданный… Я и в Муроме подбивал их сюда приехать, да в Нижнем ещё говорил. Завтра утром как раз и прибудут.
— Куда? — спросил Лохматый.
— Есть тут село неподалёку, Дубки называется, туда их и позвал.
Вожак подумал, пытаясь подвох распознать, и сказал:
— Ладно. Если не врёшь, и купцов мы пощупаем, быть может, живыми вас оставлю. Только серебром одним тебе не откупиться. Сколько бы его ни привалило, хоть даже и горы неподъёмные… Серебром ты только за проделки свои расплатишься…
— Так что же тебе ещё надо? — удивился Рыжий.
— Увёл ты колдуна одного в Ишме. Лихо меня подставил. Перед большими людьми дураком выставил. Так что и этот должок вернуть следует.
Он поморщился, вспомнив что-то неприятное, и произнёс:
— Этот даже прежде всех прочих.
— Да как же я тебе его верну? — Рыжий шмыгнул носом.
— А как хочешь, — усмехнулся Лохматый. — То уж твоя печаль.
Потом, помолчав, добавил:
— Мы сюда не зипуна брать припёрлись, а должок тот взыскать. Так что думай, Рыжий, думай усердно, если шкуру свою сберечь желаешь…
* * *
К исходу дня, Рыжий привёл разбойничью шайку к селу.— На счёт дома я особо не обговаривал, — сказал он. — Любой можно занять. Купцы, как приедут, сами найдут. Если опасаешься чего, так сам выбирай, где остановиться.
— Да уж, с тобой ухо востро держать нужно, — согласился Лохматый.
Кое-чему научили его прошлые неудачи. В село без разведки не сунулся, выслал вперёд несколько опытных бойцов во главе с Пытюхом. Тот вернулся и доложил, что всё спокойно.
Осторожно ступая, держа наготове оружие, ватажники подошли к крайней избе и постучались. На стук вышла молодая хозяйка. Завидев разбойничьего вида людей, испугалась немного, но спросила учтиво, мол, чего странники изволят.
— Пусти нас в дом, красавица, — попросился Лохматый. — Нам тут день-другой переждать требуется, людей нужных встретить. Тебя не обидим, а за кров отблагодарим…
Таким заверениям веры на грош, однако, молодуха, к большому изумлению Рыжего, спокойно впустила в дом всю шайку.
Ватажники поначалу вели себя сдержанно. Не шумели, не распоряжались в чужом жилище, к хозяйке не приставали. Заняли лавку, а пленников свалили в углу.
Женщина, казалось, нисколько не удивилась ни оружию, ни связанным пленникам, ни даже вурдам, словно подобные гости заходили к ней то и дело.
— Хозяин-то где? — спросил Лохматый, бросив на хозяйку далеко не скромный взгляд.
— На охоте, где ж ещё, — ответила женщина. — Трое дён уже…
Лохматый кивнул с похотливой ухмылкой, подумав о предстоящей вечерней забаве. Но до вечера время ещё оставалось, и он направился к Рыжему.
— Итак, — начал ватажник. — Теперь, когда нам ничего не мешает, расскажи мне о колдуне.
— О Соколе? — переспросил Рыжий, надеясь на неосведомлённость разбойника.
— Расскажи мне о Соколе, — благодушно согласился Лохматый.
— Чего рассказывать? — прикинулся дурачком Рыжий. — Живёт в Мещёрске, людям помогает, купцам, князю… Зла от него никто не видел. Обычный ведун… Только не будет его в городе ещё целую неделю.
— Вот как, и где же он сейчас?
— То ли в Рязани, то ли в Муроме, этого я не знаю, — пожал Рыжий плечами.
— Не знаешь? — усомнился разбойник. — Но знаешь, что неделю?
— Что неделю? — переспросил тот и мигом получил сокрушительный удар сперва по лицу, а затем и под дых.
Он хватал ртом воздух целую вечность, потому и не слышал, как во дворе поднялся шум.
Когда Рыжий пришёл в себя, Мерлушка уже добивал Пытюха, а Бушуй склонился над вурдами, развязывая верёвки. Лохматый, придерживая руками распоротое брюхо, лежал на полу, с глазами полными слёз.
— Дурак ты, — заметил Рыжий, вытирая с лица кровь. — Дураком жил, дураком и помрёшь. Нет в наших краях никаких Дубков. Которово, это село называется. Не любят здесь вашего брата.
Червленый Яр. Июнь.
Узников поставили спиной к Старице на самом откосе. Они щурились, всё ещё не привыкнув к дневному свету, которого не видели больше недели.
Юношу вновь охватил страх. От мысли, что вскоре должно случиться, по спине пробежались мурашки, словно твари уже выбрались из оврага и теперь по-хозяйски осматривают добычу.
Купец был спокоен. Он не видел, что творилось там, за спиной, и полагал, что вывели их на допрос, а расспросив отпустят восвояси, или в худшем случае обменяют за выкуп у родственников.
Монахи стояли с обеих сторон, держа пленников под прицелом. Они молчали, ожидая прихода начальников. Вскоре те появились. Жмень присоединился к монахам, а Пахомий подошёл к Варунку.