Фомичев Сергей. Серая Орда

   — Стрелы, стрелы хватайте! — заорал Бушуй.
   А Рыжий вдруг задумался: откуда у овд, каждой частичкой своей души ненавидящих охоту, убийство, насилие, появились такие навыки. Ведь им не часто приходилось сражаться с настоящим врагом, чтобы отточить до совершенства умение убивать.
   Мысль на некоторое время отвлекла его от битвы, а между тем положение вновь стало угрожающим — мещёрской стороны достигла вражеская волна, что пережидала птичий налёт на южном берегу.
   Вурды, подобрав цепы, лупили без разбора. Евлампий и тот схватил дубину, но так неловко размахивал ей, что впору было смеяться. Рыжий опять не успел поучаствовать в битве — где-то на восточном крыле послышались вопли, и он увидел, как люди бросились прочь от городьбы, обгоняя друг друга. Крысы кусали их за ноги, прыгали на спины, взбирались выше, целясь в уязвимые шеи. Ополченцы бросались навзничь, пытаясь придавить тварей, но только подставляли горло под зубы других.
   Бушуй отправил на помощь всех кого мог.
   Но крысы стали прорываться чаще. Частокол валился то тут, то там и людей уже не хватало, чтобы добить всех прорвавшихся, а припасённое для починки дерево быстро закончилось.
   Овды попытались сбить прорыв. Но лишь задержали его на время. Стрел у них сталось совсем ничего.
   Полоса в сотню шагов между двумя рубежами медленно, но верно наполнялась крысами. Опасаясь полного окружения, ополченцы попятились к лесу. Потом побежали.
 
   Рыжий сразу взял левее. Никакого особого замысла в этом не было, ему просто хотелось убраться с дороги мерзких животных. Маленькому отряду удалось избежать основного потока. Однако Евлампий бежал слишком медленно. То ли от страха, то ли от усталости, ноги слушались его плохо. А Рыжий заворачивал всё круче, и скоро они оказались по другую сторону от лысого холма, но к лесному рубежу почти не приблизились.
 
   Поначалу, стоящих на возвышенности всадниц крысы не тронули. Огибая холм стороной, они устремились к изгороди. Ещё несколько ополченцев рухнули, исчезнув под шевелящимся серо-ржавым потоком. Остальные укрепились на новом рубеже.
 
   Отогнав ополчение, орда, точно обладая разумом полководца, обратила внимание на воительниц.
   Серые полезли на холм. Не все из них смогли быстро взобраться по крутому и сыпучему склону, но и те, что прорвались, доставили овдам немало хлопот. Вёрткие зверьки шныряли повсюду. Они пока ещё не могли добраться до всадниц, зато с успехом кусали лошадей. Животные взбесились. Крутились на месте, брыкались, пытаясь раздавить малозаметных обидчиков. Но куда там — такую прорву разве передавишь…
   Овды не спешивались, а луки, как бы метко ни били, не причиняли врагу такого урона, чтобы заставить его отступить. В круговерти, когда небо и земля мелькают перед глазами в бешеной пляске, стрелять прицельно стало невозможно. Да луки вообще не на такого противника придуманы. Тут сабли нужны, а лучше косы крестьянские. Но не было у овд ни сабель, ни кос. Некоторые из девушек за кинжалы схватились — хотя бы тех достать, что наверх пролезли…
 
   Рыжий добрался до городьбы. Перевалился с разбегу и согнулся, хватая ртом воздух. Вурды, поджидая отставшего монаха, остановились в трёх шагах от спасительной стены.
   Евлампий едва до середины добрался. Вроде бы и спешит, руками машет, ноги шустро переставляет, а шаги сухой песок скрадывает. Небольшая стайка играючи преследовала монаха, то отставая, то забегая вперёд.
   — Тяжёл овцевод, по песку карабкаться, — заметил Быстроног.
   — У них так, у пастухов-то, — кивнул Власорук, рассуждая со знанием дела. — Чем тело тяжелей, тем душа легче. Потому как о душе заботясь, про тело забывают.
   Тут Евлампий споткнулся и зарылся носом в песок. Крысы, по-прежнему играясь, бросились ему на спину. Монах попытался встать, но, вскрикнув от боли, схватился за ногу. Получилось только сесть.
   Власорук направился на помощь вразвалочку, с ухмылкой, словно опытная мамаша к залезшему в крапиву карапузу. Быстроног, подумав, присоединился к товарищу.
   Однако более серьёзное происшествие заставило обоих остановиться.
   Беда случилась у овд. Одну из лошадей охватило безумство. Она понесла свою всадницу вниз, навстречу верной погибели. Твари, что скопились под холмом только и ждали такой поживы. Кинулись со всех сторон, зубами и коготками вскрывая вороную шкуру, взбираясь всё выше и выше. Взбрыкнув последний раз, лошадь повалилась на землю с перегрызенной кровеносной жилой. Всадница, чудом успев соскочить, приземлилась на ноги. Десятки тварей тут же бросились на лёгкую добычу, не обращая внимания на частые взмахи кинжала. Девушка отбивалась отчаянно, стараясь не подпустить врага к горлу. Болезненные укусы ног и рук сейчас в счёт не шли.
   Соратницы заметили угрозу, но никак не могли утихомирить коней, а продержаться без помощи девушка вряд ли сумела бы долго.
   Выбор заставил вурдов замешкаться. До неуклюжего монаха было ближе, но положение овды казалось куда опаснее. Евлампий всё ещё сидел, отмахиваясь от врага, что медведь от пчёл. Крысы как-то лениво нападали на него, да и развлекалось их там не то чтобы много.
   Власорук крикнул Бушую, показав рукой на монаха. Тот кивнул. С десяток которовских сорвиголов поспешили к Евлампию, ещё дюжина бросилась вслед за вурдами. Крысы в очередной раз показали разумность. Серый клин повернул и пошёл вдоль частокола, отсекая людей.
   Ополченцы осторожно ступали по визжащим тварям, а далеко впереди, с ножами наперевес, неслись, словно ветер, два вурда. Их косматые волосы чёрными знамёнами развевались во встречном потоке. Руки и ноги мелькали подобно скрестившимся саблям. От потерявшей коня девушки их отделяло не больше полусотни шагов.
   А та уже поддавалась напору. Крысы упорно лезли по истекающим кровью ногам, свисали с исцарапанных рук, подбирались к горлу.
   Рыжий узнал девушку — та самая прекрасная собеседница, что вогнала его в краску ответом на назойливые расспросы. Он рванулся следом за ополченцами, но, уже перелезая через изгородь, понял, что не успевает. Зато успевали вурды. Рыжий остановился и стал свидетелем зрелища восхитительного для каждого, кто не чужд ратному или лихому делу.
   Более молодой Быстроног, оправдывая своё прозвище, первым врезался в скопище осадивших овду крыс. Не обращая внимания на кишащую нечисть, он, в несколько прыжков, оказался подле теряющей силы жертвы. И тут показал, на что способно его племя.
   Глазу было трудно уследить за порхающим в руке Быстронога ножом, зато отлетающие в стороны ошмётки красноречиво говорили о мастерстве. Со стороны могло показаться, что вурд вот-вот заденет саму девушку, так близко мелькало оружие от её тела. Но лезвие не оставило на коже ни единой царапины. Лишь кровь рассечённых врагов обильно покрывала одежду.
   Власорук не сильно отстал от товарища и скоро присоединился к резне. Работая вдвоём, они в миг освободили овду от налипших тварей. А, сделав дело, подняли вверх окровавленные ножи и гортанно взревели, да так зычно и отвратительно, что спасённая чуть было не упала без чувств.
   Однако радость победы длилась не долго. Твари носились повсюду, а ополченцы почти не продвинулись, увязнув в борьбе. Прикрывая девушку спинами с двух сторон, вурды перешли к обороне. Больше они не орали, только напряжённо пыхтели, вертя перед собою ножи. А серые наседали. Кто бы им ни противостоял, их оказалось всего лишь двое, и при известной сноровке, до их волосатых шей можно было добраться. По дюжине крыс вцепились в каждую из вурдовых ног. Они не смогли прокусить толстую кожу, но сковывали движение. Если бы не девушка за спиной, вурды постарались бы сбросить с себя обузу, совершив пару прыжков, но они не могли оставить спасённую, которая, совершенно лишившись сил, не падала лишь оттого, что падать ей не позволяли мощные спины заступников.
   — Пастух, — вдруг тихо произнёс Власорук.
   Быстроног покосился в сторону.
   Продолжая отбиваться, они увидели, как к небольшой стайке, что возилась с монахом, подошло подкрепление. Игры кончились. Крысы бросились на обречённого человека скопом и, увлекаемый потоком, он повалился набок. От боли и страха Евлампий завыл. Голос его заглушил писк убиваемых вурдами тварей.
   Быстроног дёрнулся, но товарищ удержал его за обрывок рукава.
   — Стой, — он говорил тяжело, с перерывами. — Нельзя бросать деву…она не продержится без защиты…
   Крик монаха угас. Бросив растерзанное тело, крысы устремились на ополченцев.
 
   Тем временем, убрав бесполезный лук, Эрвела обняла коня и принялась что-то ему нашёптывать. Конь не сразу услышал, но, в конце концов, успокоился. Он заржал, двинул разок-другой копытом и ещё раз заржал, но уже вопросительно. Владычица тут же бросила животное туда, где отбивались вурды. И вовремя. Плотный покров тварей уже облепил обоих. Грозди живых и убитых, но не разжимающих пасти врагов пригибали вурдов к земле. Ещё мгновение и будет поздно — они рухнут под тяжестью вражеских туш. И тогда, сломив сопротивление, крысы хлынут на жертву со всех сторон.
   Владычица схватила девушку обеими руками, рывком втянула на спину коня.
   — Теперь спасайтесь сами, — крикнула она вурдам. — И… спасибо вам.
   Приятели не заставили уговаривать себя дважды. Обернулись, встали лицом к лицу. Взревели. Помогая зубами и когтями ножам, быстро очистили друг друга от крыс. Затем, оглядев поле боя, двинулись на прорыв к так и не ушедшим дальше пяти шагов, ополченцам. Вместе с ними и вернулись в относительную безопасность защитного рубежа.
   Пробившись туда же со спасённой подругой, Эрвела достала рог и протрубила отход. Лошади понемногу пришли в себя и понесли всадниц на зов владычицы. Никогда прежде серебряный рог не играл отступление. Пусть даже временное, необходимое для перестроения перед новым ударом.
 
   Вурды уселись неподалёку от засеки, выбрав место потише. Отдышались. Власорук поймал тоскливый взгляд товарища и спросил.
   — Чего притих, устал что ли?
   — Уф! — Быстроног потёр лоб. — Никогда не терзался вопросом, кого из двоих убить. А вот кого из двоих спасти, это, брат, тяжкий выбор…
   — Жалко Евлампия, — только и произнёс Власорук.
 
   А из леса на дальнем берегу всё валила и валила орда. Бурая река текла поперёк реки светлой. Не смешиваясь, они расходились каждая своей дорогой.
 
   Окрестности Коломны. Берёзовый Лог.
 
   Яндар совсем сдал. Постарел, слышать стал плохо, да и глаза ослабли — глаз в особенности старику было жалко. Раньше-то тужился, чтобы хозяйство не запустить, а как к сыну на московскую сторону перебрался сразу и сдал. Потому как у каждого человека своё дело должно быть. А здесь, за спиной трудолюбивого Мичу какое может быть дело — так баловство одно. Правда, соседи сделанные им вещицы за баловство отнюдь не считали. Восхищались, в руках вертели, языками цокали. Ещё бы сам наместник оценил мастерство старика, добрую дюжину поделок с собой в Москву увёз. Через это и давешняя история с подложными даньщиками благополучно разрешилась. Селяне уверены были, что через это.
   А занимался Яндар тем, чем его предки исстари занимались — плёл кружевную утварь. Вроде бы ничего особенного, православные и сами плетением промышляли. Да только плели они в основном из лыка, из коры, значит, липовой. Грубая работа, а главное недолговечная — снашивается быстро. Лесной народ, он из корней плёл сосновых. Из тонких, но длинных молодых отростков. Крепкие те корни были, крепче любой верёвки или даже полоски кожаной. Собирал их Яндар на песчаных откосах — там гнили меньше и копать удобнее. Конечно, обычаев не забывал — духа корней Вутуя сперва задабривал, а после и благодарил. Но это дело привычное. Заготовленные корни Яндар водой ошпаривал, чистил, сушил, а потом плёл. И дереву не велик был убыток, если, конечно с умом к делу подходить, не жадничать. Не то, что после заготовки лыка, когда целые рощи гибли.
   Лаптям яндаровой работы сносу не было, хоть по острым камням ходи с утра до ночи. А ларцы и туески получались на загляденье красивыми и надёжными. И кувшины старик оплетал, и много чего ещё делал.
   От того и жалко, что глаза ослабли. Раньше бывало, и при светце вечерами старик мог работать, и при жирнике тусклом, даже полного месяца хватало вполне, теперь только днём. Хорошо хоть руки тверды остались, не бьёт их немощная дрожь как у иных стариков. А то совсем было бы худо.
   Сразу как та история с наместником уладилась, Кузьма внука своего привёл к Яндару. Поклонился, поднёс дары нехитрые, попросил мальчишку искусству обучить. Польщённый таким вниманием старик, не отказал старосте. Тут и Мичу сына своего пристроил дедову науку перенимать. Так у Яндара появились ученики. Старик нарадоваться не мог, не ожидал он такого счастья на склоне лет. Как дело завелось и старость, вдруг, отступила.
   В этот день устроился он с мальчишками на холме, что посреди села возвышался. Место удобное, светлое, свежими ветрами продуваемое. И вокруг далеко всё видно. С некоторых пор приохотился Яндар природой любоваться, пусть и подслеповатым взглядом своим. Может, прощался с землёй, чувствуя приближение смерти, может другое что ему открылось, но только совсем по иному смотрел он теперь на мир, во всём красоту замечая.
   Ученики его с корешками возились, самое простенькое плетение осваивая. Старик им подсказывал изредка, но ребята способными оказались — на лету науку схватывали. Так что Яндар больше на дальний лес щурился, да на рощу, нежели за ними присматривал.
   Тут-то он и увидел отряд. Длинная змея из пеших и конных воинов надвигалась на село по Коломенской дороге. Ровно шли. Без суеты, без гвалта. Сразу видно — серьёзное дело их на дорогу поставило.
   Яндар сложил рукоделие в большую котомку и поднялся. Ласково пихнув в спины, отправил мальчишек по домам, а сам стал спускаться навстречу нежданным гостям.
   Пока он добрался до околицы, там собралось десятка два мужиков, среди них и его Мичу. Подошли и бабы. Селяне стояли, сбившись кучей, насторожено разглядывая приближающийся отряд. Но, несмотря на волнение, труса никто не праздновал. Предупреждённый внуком появился Кузьма. Он староста — ему и разговор начинать.
 
   Княжеские люди ни старосту, ни народ, не заметили, словно в собственный двор вступали. От вельяминовских вышел Рыба в сопровождении двух приятелей.
   — В селе на постой встанем, — заявил он. — Но ненадолго думаю.
   Кузьма крякнул досадливо — поздно теперь добро прятать.
   — А потом куда? — спросил он с надеждой.
   — Поганую мещеру воевать пойдём, — ухмыльнулся Косой.
   От ухмылки многих в дрожь бросило.
   — Да чем же они вам не угодили? — это Яндар не выдержал.
   — А то не твоего ума справа, старик. Да и не нашего, впрочем.
 
   Наполнило войско село, что черви навозную кучу. Кто в домах вставал, кто шатры ставил. Кмети поначалу не безобразничали, но живность всякую да овощ подъедали, без спросу и не таясь. Привыкли московские полки налегке в походы ходить. Без обоза-обузы.
 
   Пару часов спустя, Яндар закинул за спину котомку и побрёл к лесу.
   — Куда? — спросил Кузьма.
   — Корешков пойду, соберу. Ребятишки больно шустро науку перенимают. Оплетут скоро всё село. Надо бы запас сделать.
   Кузьма буркнул что-то про скорый вечер да хитрых дедов — не поверил староста.
 
   В лесу и дышать легче стало. Два года среди православных провёл, а не привык, оказалось, к укладу чужому. Только теперь это понял.
   Три версты всего и отошёл от края. Вылезли на дорогу парни. Отвели в сторону. А там стан лесной. Целый городок посреди леса притаился. Не шатры — шалаши приземистые стояли. Схрон тайный.
   Разбойников Яндар не боялся, но не походила ватага на злодеев. Оружие доброе. Мечи, секиры, луки — не с бору по сосенке. Доспех дорогой на многих.
   Начальник ихний оглядел старика пристально. Спросил:
   — Ты кто такой будешь, дедушка?
   — Яндар, — он подумал и добавил. — Из Тумы.
   — А не далече забрался, от Тумы-то?
   — По делу забрался, — ответил Яндар.
   — Вон как? — усмехнулся начальник. — Тут теперь, дедушка, все дела через меня ладить положено.
   — Кем положено?
   — Уком, князем мещёрским.
   — А ты из евойных людей будешь?
   — Из его, дедушка. Лапша меня звать. Слыхал?
   — Ну, пришёл, стало быть.
 
   Мещера. Переправа возле Сосновки.
 
   Четверо колдунов вернулись с засеки на рубеж. Их изыскания, видимо, прошли не слишком гладко. Они продолжали оживлённо спорить и не спешили пускать колдовство в ход. Ждали какого-то знака, а быть может, придерживали ненадёжные чары на самый крайний случай? Объяснений на сей счёт не последовало.
   Некоторое время Сокол хмуро смотрел на битву.
   Крыс прибывало гораздо больше, чем успевали побить защитники, и мало-помалу орда расширяла полосу наступления. Почти все ополченцы, включая самые дальние отряды, уже вовлеклись в схватку. Выглядевший ранее избыточным верстовой рубеж, теперь казался ничтожным. Правда, здесь к обороне подготовились лучше. И котлы с кипятком, и зарытые в основание частокола брёвна, позволяли надеяться, что рубеж устоит. Крысы хоть и хозяйничали на равнине, сходу преодолеть его не смогли.
   Что-то прикинув, Сокол пошевелил губами и достал из мешка спящую гадюку. Растревожив, пустил её на крыс. Не тут-то было. Змею порвали в одно мгновение, стоило ей вонзить зубы в первого подвернувшегося зверька. Сокол помрачнел, кивнул Вармалею.
   Тот потёр руки и шёпотом произнёс заклинание. Сперва ничего не происходило, затем, выше по течению послышался гул. Он быстро перерос в рёв и защитники увидели волну. Тут же по рядам пронёсся вздох разочарования. Волна в три вершка высотой получилась слишком пологой. Она не захлестнула орду, как на то, вероятно, рассчитывал Вармалей, лишь слегка колыхнула плывущее серое войско, сорвав и закрутив течением не более сотни зверьков. И спала.
   Колдун ругнулся.
 
   Мало-помалу крысы начали просачиваться за частокол. Отрыть серьёзный проход у них не выходило — мешали брёвна, — но щели и дырки появились во множестве.
   Ополченцы таскали ковшами кипяток, проливая прорехи, а потом самые отчаянные бросались вниз, отгоняя врага на время с крохотного пятачка, тогда как другие под их прикрытием, спешно чинили изгородь.
   Бушуй, срываясь на хрип, отрядил часть людей в Сосновку за новыми жердями и брёвнами. Постройки в селе таяли, как весенние сугробы. Таяло и ополчение. Кто-то погибал, зазевавшись с отходом, раны других не позволяли продолжить бой.
   А орда текла и текла, своей безбрежностью заставляя усомниться в успехе даже самых жизнелюбивых воинов.
 
   И тут подоспели дружины.
   Объединённые силы соседей и летучий отряд Зарубы подошли к переправе почти одновременно. Молодые князья вступили в дело чуть раньше. Подняв разноцветные знамёна, они сходу врубились во вражеские ряды; плетью прошлись между частоколами, сметая серое воинство. Подоспевший Заруба быстро оценил обстановку и, кинув клич, повёл своих парней навстречу князьям. Парой лезвий огромных ножниц потоки встретились и разошлись, раскромсав орду на отдельные лоскуты. Развернув дружины, князья прошлись по галявине ещё раз. Потом ещё и ещё.
   Петра и Бориса битва пьянила, впервые вели они воинов не под началом отцов или братьев, а собственной волей. И это переполняло молодых князей неведомым доселе упоительным чувством, подхлёстывало, гнало вперёд.
   Олег скорее просто исполнял соседский долг, да набирался опыта. Он старался быть сдержанным, хотя порыв товарищей увлекал и его.
   Варунок, непонятно откуда черпая силы, похоже, сводил с крысами личные счёты. Он мстил за прежний свой страх, за смерть товарища по темнице, за долгий плен, за тесноту гроба. Немаленьким выходил этот перечень.
   Вияна не уступала князьям ни задором, ни смелостью. Она вырывалась вперёд, врубалась в самую гущу и лёгкий её клинок дразнил отстающих мужчин. Что до Тарко, то он предпочитал держаться рядом с княжной, готовый случись чего прийти к ней на помощь. На битву он, казалось, не обращал никакого внимания.
   Клинки в руках всадников мелькали скорее как дань привычке. Толку от них выходило немного. За сталь трудились лошади. Именно копыта наносили орде наибольший урон.
   Крысы смешались, их единство разрушилось. Орда разбилась на мелкие стайки, однако и те продолжали огрызаться.
   Уворачиваясь из-под копыт, зверьё ухитрялось вцепиться в ногу, взбиралось выше, на круп, на спину, и уже наверху с упоением вгрызалось в шкуру. То тут, то там, кони сбивались с шага, брыкались и кувыркались, сбрасывая всадника. Но и потеря тяжёлой ноши не приносила животным спасения. Десятки крыс только и ждали, когда горло станет доступно зубам. Воины же, если не ломали от падения ноги или спины, вскакивали проворней и успевали продержаться до подхода товарищей, а то и самостоятельно пробивались к городьбе.
 
   Кое-кто из защитников, решив воспользоваться замешательством орды, бросился в наступление.
   — Стрелы, тащите стрелы! — напомнил Бушуй. Оба его рукава были изодраны в клочья, руки обильно залиты кровью. Плеть, как бы сама собою, продолжала находить врага, пока хозяин руководил ополченцами.
   Парни принялись подбирать стрелы и охапками потащили их к частоколу. Небольшой отряд, ведомый Мерлушкой, прорвался к первому укреплению. Ополченцы надеялись вернуть утраченный рубеж, но от того остались одни огрызки.
   Не имея серьёзного успеха в битве с конницей, крысы занялись ранеными. Среди тех, кого выбросило из седла и кто попал на зуб тварям, убились не все. Некоторые стонали, шевелились, вяло отмахиваясь от врага. Ополченцы поспешили на помощь. В этих вылазках особое рвение проявили вурды. Пропуская мимо ушей окрики Рыжего, они бросались в крысиное море, выхватывали людей из зубов и тащили к засеке.
   Доставив очередного спасённого, приятели поспорили.
   — Третий, — заявил Быстроног.
   — Второй, — возразил старший товарищ.
   — Но как же второй, когда третий, — возмутился Быстроног.
   — Нет, этого парня мы уже вытаскивали, — устало пояснил Власорук. — Тогда его порвали самую малость, и он вернулся, а вот теперь получил с лихвой. Значит второй.
   — И что с того? — не сдавался Быстроног. — Нам урок, какой был? Трижды спасти. А разных, или одного и того же, про то речи не велось… Трижды оно и есть трижды.
   Власорук махнул рукой и замолк, не желая продолжать спор.
   Ранеными занималась четвёрка колдунов. Вид большинства из спасённых не особенно обнадёживал. Глубокие покусы с синюшными пятнами, разорванная плоть, со свисающими лохмотьями кожи и мяса, вывороченные внутренности. А ещё переломы, разбитые головы и прочие мелочи. Однако колдуны взялись за дело уверенно. В ход пошла и ворожба, и травяные отвары, и крепкие нитки. Кровь останавливали, раны чистили, тех, кто находился в сознании, погружали в сон. Крики и стоны смолкли.
 
   Конница хозяйничала недолго. Утомлённые долгой дорогой лошади не могли бесконечно носиться взад-вперёд по галявине. Потери возрастали с каждым проходом.
   Лишившись половины животных и десятка всадников, молодые князья отвели дружины за изгородь. Заруба, пройдясь ещё разок напоследок, отступил с отрядом туда же. Потянулись к лесу и ополченцы.
   Некоторое время пространство между стенами не принадлежало никому. Разве что мертвецам и с той и с другой стороны, да ещё мухам, что, учуяв поживу, слетелись и наполнили жужжанием короткое затишье.
 
   Бушуй занялся перестановками. Не слишком потрёпанные боковые отряды пополнили те, что сражались на острие. Весьма кстати пришлись и спешенные дружинники. Вырученные в вылазках стрелы передали овдам. Бушуй не жадничал — девы стреляют метче, а от их коротких кинжалов проку никакого.
   Молодые князья кучковались в сторонке, недоверчиво разглядывая мужицкую оборону. К ним подошёл Сокол. В усталых его глазах, казалось, ещё отражались перекошенные лица умирающих. А безрукавка словно впитала в себя всю пролитую за день кровь. Те из княжеских телохранителей, кто не знал чародея, двинулись было наперерез, но знающие остановили их.
   Сокол поздоровался разом со всеми, собрался уже о чём-то расспросить, как вдруг увидел Варунка.
   — Вот те раз, — больше озадачился, чем обрадовался он. — Кого же тогда отдали орде?
   Варунок помрачнел.
   — Монахи поймали купца из здешних. На моих глазах его бросили его в Старицу. Ужасная смерть…
   — Как же в таком случае орда вышла к Сосновке?
   Юноша выдавил улыбку.
   — Я научил Палмея, куда следует наступать.
   Прознав о возвращении Варунка, прибежал Заруба.
   — Лучшая весть для старого Ука! — воскликнул он.
   Один из легкораненых был немедля отослан в город с донесением. Дуболому же с парой дружинников воевода наказал глаз с княжича не спускать.
 
   Крысы, наконец, оправились и вновь заполнили равнину. Бурый поток исправно поставлял замену убитым тварям. Правда теперь, когда численность защитников удвоилась, вплотную к частоколу зверьё не подпускали. Кмети быстро переняли у которовских науку орудовать кнутом. Люди получили возможность меняться, давая отдых рукам.
   Если же где кнуты не справлялись, под изгородь опорожнялись черпаки с кипятком. Воду берегли. Её приходилось носить из Сосновки, а нагревать в чём попало. В дело пошли и казаны княжеских дружин, и скромные котелки мещёрцев.