Страница:
– Я мог звонить ей туда. Ну и что? В этом нет ничего необычного. Она проходила свидетелем по делу.
– Нет, это было позже, через несколько лет после суда. Дженифер работала моделью у фотографа. Почему ты звонил ей тогда?
Он надел брюки и застегнул их, прежде чем повернуться к Ли.
– Я бы не стал! – с жаром воскликнул он. – И не звонил. На что ты намекаешь, Ли?
– Я ни на что не намекаю. Я лишь пытаюсь выяснить, почему Пола Купер считает, будто у вас с Дженифер были какие то отношения.
– Пола Купер – это женщина, которая отчаянно нуждается в рекламе.
– Да, возможно…
– Ты поверишь моему слову против нее?
– Дело не в этом, Доусон. Я просто пытаюсь понять, что случилось.
– Ничего не случилось. О, Ли, отойди от телевизора! Вот он! «Эквинокс», двадцать четыре с половиной. – Он испустил стон облегчения. – Я все еще платежеспособен! Наверное, ты прочла что то другое, может быть, «Эквинтекс»?
Он подошел к шкафу, вынул оттуда смокинг и надел его. Демонстративно ухмыляясь, сунул ноги в дорогие кожаные туфли, оглядел себя в зеркале и простер руку.
– И какой урок мы извлекли из этого маленького приключения, Ли? Что мы не должны делать поспешных выводов, пока не соберем всю информацию, верно?
«Что мы извлекли из этого маленького приключения, – думала Ли, – так это то, что Доусон Рид не слишком склонен беседовать о Дженифер Тейрин».
Он застегнул смокинг, расправил лацканы и подошел к ней. Его серые глаза светились обожанием.
– Ты можешь подождать меня, пока я не вернусь? Я скучаю по тебе, Ли, правда. Последнее время мы очень мало видимся.
Она была удивлена и тронута, но события этого дня вымотали ее.
– Да нет, Доусон, я едва жива.
Один из гребней в ее волосах ослаб. Он слегка нажал на него, чтобы закрепить, потом погладил ее по лицу.
– Извини за ужин, – сказал он. – В холодильнике есть суши. Приготовь себе. А еще я купил твое любимое мороженое, зеленое. Теперь мне нужно бежать.
Он накинул пальто и поспешил к двери, и Ли улыбнулась, глядя ему вслед. Доусон, он такой – всегда торопится, но ничего не забывает. Она не могла поверить, что он скрывает от нее что то по настоящему серьезное, хотя была твердо уверена: он сказал не все. Ей не совсем понравилось, как быстро он отмахнулся от слов Полы Купер, но куда больше ее заботила новость, которую она ему еще не сообщила.
Ли нашла пульт дистанционного управления на столике рядом с кроватью Доусона и выключила телевизор, радуясь, что он наконец померк. Уходя из спальни, она даже не заглянула в открытый ящик, где лежал заинтересовавший ее предмет. Ее мысли были сосредоточены на мятном мороженом – награде для встревоженного мозга.
Глава 15
Глава 16
– Нет, это было позже, через несколько лет после суда. Дженифер работала моделью у фотографа. Почему ты звонил ей тогда?
Он надел брюки и застегнул их, прежде чем повернуться к Ли.
– Я бы не стал! – с жаром воскликнул он. – И не звонил. На что ты намекаешь, Ли?
– Я ни на что не намекаю. Я лишь пытаюсь выяснить, почему Пола Купер считает, будто у вас с Дженифер были какие то отношения.
– Пола Купер – это женщина, которая отчаянно нуждается в рекламе.
– Да, возможно…
– Ты поверишь моему слову против нее?
– Дело не в этом, Доусон. Я просто пытаюсь понять, что случилось.
– Ничего не случилось. О, Ли, отойди от телевизора! Вот он! «Эквинокс», двадцать четыре с половиной. – Он испустил стон облегчения. – Я все еще платежеспособен! Наверное, ты прочла что то другое, может быть, «Эквинтекс»?
Он подошел к шкафу, вынул оттуда смокинг и надел его. Демонстративно ухмыляясь, сунул ноги в дорогие кожаные туфли, оглядел себя в зеркале и простер руку.
– И какой урок мы извлекли из этого маленького приключения, Ли? Что мы не должны делать поспешных выводов, пока не соберем всю информацию, верно?
«Что мы извлекли из этого маленького приключения, – думала Ли, – так это то, что Доусон Рид не слишком склонен беседовать о Дженифер Тейрин».
Он застегнул смокинг, расправил лацканы и подошел к ней. Его серые глаза светились обожанием.
– Ты можешь подождать меня, пока я не вернусь? Я скучаю по тебе, Ли, правда. Последнее время мы очень мало видимся.
Она была удивлена и тронута, но события этого дня вымотали ее.
– Да нет, Доусон, я едва жива.
Один из гребней в ее волосах ослаб. Он слегка нажал на него, чтобы закрепить, потом погладил ее по лицу.
– Извини за ужин, – сказал он. – В холодильнике есть суши. Приготовь себе. А еще я купил твое любимое мороженое, зеленое. Теперь мне нужно бежать.
Он накинул пальто и поспешил к двери, и Ли улыбнулась, глядя ему вслед. Доусон, он такой – всегда торопится, но ничего не забывает. Она не могла поверить, что он скрывает от нее что то по настоящему серьезное, хотя была твердо уверена: он сказал не все. Ей не совсем понравилось, как быстро он отмахнулся от слов Полы Купер, но куда больше ее заботила новость, которую она ему еще не сообщила.
Ли нашла пульт дистанционного управления на столике рядом с кроватью Доусона и выключила телевизор, радуясь, что он наконец померк. Уходя из спальни, она даже не заглянула в открытый ящик, где лежал заинтересовавший ее предмет. Ее мысли были сосредоточены на мятном мороженом – награде для встревоженного мозга.
Глава 15
«Живешь как собака, а потом подыхаешь».
Глубокая мысль, подумал Ник, размышляя над одной из многих надписей, обрамлявших неоновую рекламу пива за стойкой бара в таверне «Гоут Хилл». Утоляющий жажду источник в районе Реседа представлял собой настоящую ядовитую свалку мудрых изречений наклеек. А кофе был просто отравой. Ник уже целый вечер сидел на одном из табуретов, обитых имитацией козлиной шкуры, уговаривая кружку бурды, которая и на вид, и на вкус была словно замешена на песке.
Но по крайней мере он находил слабое утешение в том, что здесь было спокойно. Если вы искали смысла своей печальной жизни или просто хотели посидеть в стороне от чужих глаз, то вы совершенно безнаказанно могли предаться этому в таверне «Гоут – Хилл».
Этим вечером Ника ничуть не заботил смысл жизни, но возможность скрыться от чужих глаз представлялась привлекательной. Голова у него раскалывалась от боли, и казалось, вот вот треснет. Как обычно, боль зародилась в основании черепа и, как поддетый ногой футбольный мяч, скакнула дальше. Он помнил, как иногда она взрывалась так резко, что у него буквально темнело в глазах.
Скривившись, он ткнул большим пальцем в мучительно напряженные мышцы затылка – и поблагодарил «Койотов», призраков его беспутной юности, за эту боль. Его родители перебрались в Сан Рамон из Реседы, когда ему было шесть лет, и с самого первого дня его стали преследовать «Койоты», одна из нескольких местных банд чистокровных испаноязычных подростков. Подогретая спиртным гордость его отца за семейство Монтера, ведущее свою родословную от испанских конкистадоров, и светлые волосы и голубые глаза его матери сделали их в баррио объектом подозрений, а затем и ненависти. Основную тяжесть этого удара принял на себя Ник.
До критической точки все дошло из за смерти его матери. Скорбь и чувство вины привели Ника к конфронтации с бандой и безрассудному поступку, едва не стоившему ему жизни. Он умер бы на улице Сан Рамона, если бы не таинственный старик, вызвавший «скорую помощь». Когда Ник очнулся в больнице, в руке он сжимал серебряный браслет, а в голове звучали слова старика: «Эта змея тебя спасет».
Ник получил несколько страшных ударов по голове во время уличной драки, один из которых едва не переломил ему шею. Отец пытался убедить его, что старик ему привиделся, что браслет, наверное, принадлежал одному из членов банды, напавшей на него. Но Ник верил, что серебряная змея была талисманом. Вероятно, и до сих пор верит. Он по прежнему с религиозным почтением носил ее.
Ник с иронией посмотрел на красивую, источающую зло тварь, обвившуюся вокруг его запястья. Предполагалось, что змея должна спасти его? Больше похоже, что это его билет в ад, и там его встретит тот седой старик. Сам Сатана, не иначе.
– Освежить? – спросил бармен, наклоняясь к нему.
– Конечно. – Ник подтолкнул кружку к бармену. – И плесни туда чего нибудь погорячее, ладно, Харв?
К этому моменту Ник с легкостью мог бы справиться с пятью порциями хорошего спиртного и так и поступил бы, если б не одно условие его выхода под залог. Он не должен был выпивать. Судья не потрудился объяснить почему, но Ник подозревал, что это имело отношение скорее к его этнической принадлежности, чем к криминальному прошлому. Для большинства слуг закона выходец из баррио автоматически был убийцей, вором или пьяницей. А часто и тем, и другим, и третьим.
Прямо над головой бармена был закреплен телевизор. Шли одиннадцатичасовые новости, и внимание Ника привлекла шумная группа журналистов, столпившихся в холле отеля «Балтимор». Они теснили друг друга и протягивали микрофоны к светловолосому, с квадратным подбородком мужчине, который сильно смахивал на окружного прокурора.
– Мистер Рид! – прокричал один из журналистов. – Правда ли, что вы собираетесь потребовать для Монтеры смертного приговора?
Это достопочтенный окружной прокурор Лос Анджелеса, понял Ник. Доусон Рид блеснул улыбкой, над которой хорошо потрудились дантисты и которая говорила об отчаянии, замаскированном под высшую уверенность. Еще один нечистоплотный политик борется за переизбрание, пришел к выводу Ник. Как видно, бедный мерзавец на самом деле хотел служить государству.
– Я никогда не комментирую слухи, – бесстрастно ответил Рид. – Но я могу сказать следующее. Если бы суд состоялся сегодня, мы представили бы более чем достаточно улик для весомого обвинения. Ник Монтера виновен как первородный грех, парни, и мы докажем это.
– Соотношение ваших побед и поражений в последнее время склонилось в пользу последних! – крикнул кто то из репортеров. – Как насчет провала Майкла Джексона?
– А как быть с делом братьев Менендес? – крикнул другой. – Это политический маневр? Вы нападаете на Монтеру, чтобы сохранить лицо и вернуть доверие избирателей?
Улыбка Рида потеряла теплоту.
– Уголовный суд – не соревнование в популярности, дамы и господа. Мой офис работает с каждым делом по своим меркам. Проиграли бы мы последние десять дел или выиграли последние двадцать, мы все равно выдвинули бы обвинение против мистера Монтеры.
Журналисты упомянули два очень громких дела знаменитостей, которые команда Рида проиграла с королевским достоинством и на виду у всех. При других обстоятельствах Ник, возможно, был бы доволен, что Доусон Рид попал в передрягу, но сейчас речь шла о его собственной судьбе. Прокурор, по всей видимости, находился под огромным давлением, ему нужно было добиться обвинения, но Нику не улыбалось стать жертвенным ягненком на алтаре карьеры Доусона Рида.
Толпа снова забеспокоилась. Завертелись головы. Раздались крики:
– Мистер Саттерфилд! Сюда!
Ник увидел, как его адвоката грубо подхватили два репортера. Интересно, что Саттерфилд и окружной прокурор вращаются в одних кругах, подумал Ник. Интересно, но не удивительно.
Микрофоны, как крылатые ракеты, нацелились на адвоката защиты.
– Окружной прокурор говорит, что у него уже готово дело на Монтеру, – остается только открыть и закрыть. Ваши комментарии?
Алек Саттерфилд внимательно рассмотрел бледные лунки своих ухоженных ногтей, прежде чем ответить журналистам. Это была тактика проволочек, которая позволяла справиться с большей частью неудобных вопросов. Своим спокойствием в гуще хаоса он внушал всем суеверный ужас, и казалось, родился в этом черном костюме и с этими вьющимися черными волосами, причем каждый волосок находился на своем месте.
Ник пожалел, что этот человек и наполовину не так хорош, как кажется.
– При всем моем уважении к стороне обвинения, – заговорил Саттерфилд, – я видел боеприпасы прокурора, и он бьет мимо. Его улики косвенны, его свидетель находится на испытательном сроке за вождение в нетрезвом виде. Я не волнуюсь. Я готов к схватке.
Ник поднял голову. Саттерфилд явно радовался возможности покрасоваться – и напасть на прокурора. По мнению Ника, это был самый никудышный подход, стратегия хватания за соломинку, когда у тебя нет хорошей защиты. Если твои улики не выдерживают критики, охаивай улики противника. Если твои свидетели были пьяны, бросай бутылки.
План этот Нику не нравился, но по крайней мере им пока удавалось продолжать игру. Он потер пальцем край кружки, уловил запах кофе и удивился – чем бармен разбавляет это пойло? Растворителем?
– Почему вас называют вампиром, мистер Саттерфилд? – спросил кто то.
Ник поднял взгляд вовремя, чтобы увидеть, как глаза Саттерфилда зловеще блеснули.
– Вам следовало бы спросить об этом мистера Рида. Он уже сталкивался со мной. Мой клиент невиновен, и только это имеет значение. Мы докажем это без тени сомнения.
Бестелесная улыбка Саттерфилда еще оставалась, подобно призраку, на экране, когда поверх нее возникло лицо Ника. Это был кусок видеозаписи, сделанной в ночь, когда его арестовали. Ник сидел в полицейской машине, глядя в окно, и камера снимала крупным планом его лицо. Глаза отливали металлом, пылая яростью на весь мир. Волосы закрывали лицо, словно темная вздувшаяся река.
– Боже!
Это слово вырвалось у не поверившего своим глазам Ника. Прищурившись, он смотрел на себя как посторонний, как случайный прохожий, оказавшийся рядом с местом происшествия. Это существо на экране жило какой то своей внутренней и пугающей жизнью. Даже по настоящему дурные люди редко считают себя такими. Чарли Мэнсон не считал себя чудовищем, и, разумеется, Ник никогда не думал о себе подобным образом. Но в это мгновение он увидел зло. Он увидел чудовище – как и все остальные, кто смотрел эту запись. Если этот кусок будут показывать часто, он – покойник. На присяжных рассчитывать не придется.
По счастью, никто из дюжины завсегдатаев бара не обращал внимания ни на телевизор, ни на их обреченного соседа, обнаружил Ник, оглядевшись. В таверне «Гоут Хилл» его никто не знал, поэтому он и болтался тут, вместо того чтобы идти домой. С тех пор как папарацци узнали, где он живет, его студия в Колдуотер Кэньон была похожа на военный лагерь.
Он сделал глоток ядовитого кофе и усилием воли заставил себя проглотить его. Напиток был мерзким, в таком же настроении пребывал и он сам. У проклятого мало причин быть очаровательным. И еще меньше – быть очарованным. Живешь как собака, а потом подыхаешь, согласно изречению на стене. Но если он действительно должен умереть, сначала он должен кое что сделать. Он никогда не купался в море нагишом и никогда не ел гранатов. Черт, хотя бы раз, но должен же он встретить рассвет! – Волна тоски захлестнула его, мешая дышать. Боже милосердный, сколько же всего он хочет сделать! Он хочет пробежать марафон и петь оперные арии, принимая душ. Так, разные глупости. Но одно желание доминировало. Прежде чем умереть, он хотел похитить сердце одной женщины. Ее сердце. Ли.
Кто то нажал кнопку музыкального автомата, и заиграла пластинка. Это была песня восьмидесятых годов, слушая ее, он всегда думал о женщине, которую преследует возлюбленный. Мужчина клялся следить за каждым движением, за каждым вздохом. «За каждым сердцем, которое ты разобьешь, – подумал Ник, перефразируя текст. – Я буду там, наблюдая за тобой».
Она подумала, что он говорил о ком то другом. Может, и так. Может, для него она была скорее фантазией, чем реальностью: Белоснежка, Золушка, Клаудиа Шиффер – все заключены в одной. Но именно волосы Ли струились меж его пальцев шелковым потоком. И это вкус Ли он все еще чувствовал на своих губах. Она была кофе с запахом макадамии и сладкой женщиной для секса. Его мучило сознание того, что он никогда не познает удовольствия держать ее, обнаженную, в своих объятиях. Что он никогда не почувствует, как ее красивые ноги обхватывают его, как ее тело сливается с его телом.
Он сидел, опустив голову, и вдруг по движению рядом с ним понял, что на соседний табурет кто то опустился. Не глядя, он также понял, что это женщина. По ее запаху, по шуршанию одежды, по стуку задевших стойку бара ногтей. По крайней мере в этом змея его не подводила. Он по прежнему сохранял способность все воспринимать необыкновенно остро, когда дело касалось противоположного пола. Женщин он ощущал шестым чувством. Он впитывал их присутствие, словно они были сделаны из чего то воздушного, а не из плоти, он улавливал их заинтересованность и сочувствие, откликаясь скорее интуицией, чем разумом.
А эту женщину он к тому же знал. Опознавательных знаков было много, включая духи – масло розовой герани. Он сам их для нее выбрал. Но не аромат убедил его окончательно. А то, что она еще не заговорила. И еще важнее – не дотронулась до него. Она знала, как он реагирует, если кто то подходит к нему сзади и прикасается без предупреждения. Она знала, на что способно это чудовище.
Она ждала, пока он сам обратится к ней, и это подсказало ему, что соседка по стойке бара оказалась здесь не случайно.
Первое, что пришло ему в голову, когда он повернулся к ней, что она изменила цвет волос. Потом он понял, что это освещение сделало ее рыжие волосы темными.
– Мне показалось, мы договорились не делать этого, Пола, – сказал он.
Она печально улыбнулась:
– Мне надо было увидеть тебя, Ник. Чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.
– Убедилась?
– Нет, выглядишь ты плохо.
Пола Купер легко дотронулась до его волос, осторожно убирая их со лба. На ее лице отразились бесконечная нежность, открытая беззащитность и чисто женский расчет. Он знал: она сделает все, что угодно, лишь бы спасти его, все, что в ее силах. Он понимал: она не собирается выполнять их соглашение и держаться от него подальше. Она пересечет линию, которую он провел. Она уже сделала это бесчисленными способами, и это означало только одно – доверять ей нельзя.
Нэнси Мэхони поудобнее устроилась на стуле напротив письменного стола Ли. Она подтянула колени к подбородку и скрестила ноги в лодыжках, напоминая своей позой кренделек и бросая тем самым вызов йогам.
Ли была слишком поглощена вышагиванием по своему кабинету, чтобы оценить гибкость своей помощницы. Этим утром она пришла в офис с одной мыслью – решить проблему с Ником Монтерой. Она всю ночь не сомкнула глаз, заново переживая события предыдущего дня. Ей необходимо было объяснить свое поведение. Срыв ее, может, и был понятен чисто по человечески, но оказался в высшей степени безответственным. Она была дипломированным психологом, но вела себя совсем не так. Единственное, что ей оставалось, – определить свои профессиональные обязанности и вести себя соответственно.
К счастью, Нэнси была потрясающим ассистентом. Ее помощь Ли в работе над рукописью стала неоценимой, а кроме того, она заканчивала курс психологии в колледже и была знакома с широким спектром диагностических методик. Но хотя Ли и чувствовала себя спокойно, обсуждая результаты тестов Ника с Нэнси, она не раскрыла ей истинной природы их столкновения.
В данный момент эта информация была слишком взрывной, чтобы делать ее достоянием гласности.
Ли расхаживала по кабинету; он, казалось, уменьшился, а узор ковра видоизменился и стал походить на клубок змей у нее под ногами.
– Я знаю, что показывают его результаты, – сказала она, поворачиваясь к помощнице. – Но тесты ненадежны, особенно проективные.
Нэнси приподняла бровь в шутливом ужасе:
– Ненадежны? Но только не тест Джонсона – Раппапорт!
Ли улыбнулась, осознав, что впервые за несколько дней позволила себе расслабиться. Она вместе с Карлом Джонсоном хотела создать диагностический метод, который позволил бы различать скрытые фантазийные желания и внешние проявления этих желаний. Другими словами, они желали добиться того, чего с достаточной точностью не мог дать ни один психометрический тест, – определять и предсказывать поведение. В первом они преуспели, заслужив похвалы коллег практиков. Добились ли они успеха во втором, все еще оставалось предметом дискуссий, но их работа была признана образцовой, по ней выверялись другие подобные тесты.
– Хорошо, а как насчет личной анкеты? – возразила Нэнси. – Это объективный тест. Он стандартизован и обрабатывается на компьютере, тут не может быть двойственной интерпретации или ошибки. У него там полный набор – паранойя, социопатия. Это почти такое же отклонение от нормы, какое получила и ты, Ли.
– Да, но эти результаты могут быть искажены воспоминаниями о жизненных испытаниях… – с большей, чем ей хотелось бы, страстью ответила Ли, но на это ее подвиг какой то внутренний инстинкт. – Ник вырос в баррио. Он отсидел в тюрьме… надо признать, не очень то благоприятное воздействие окружения на формирование социальной модели поведения. Обвиняемый выживает всеми правдами и неправдами, и для него паранойя полностью оправдана. Его действительно пытались убить. Нэнси пожала плечами:
– Мне все равно, Ли. Думаю, этот парень представляет собой угрозу в чистом виде.
Ли возобновила хождение по кругу, снова уставясь на гипнотический узор ковра. «Vipera», вспомнила она на испанском слово «змея». Она словно шагала по морю змей, странно зачарованная их скрытой силой. Некоторые вещи в жизни захватывают неодолимо – эротические знаки и символы, архетипические мужчины. «К какой темной стороне нашей натуры они взывают? – подумала она. – И почему мы откликаемся?»
Наконец она остановилась и вздохнула, не в силах отрицать то, что стало до боли очевидным.
– Я тоже, Нэнси.
Нэнси слегка подалась вперед:
– Ты тоже считаешь его опасным? Тогда почему не можешь дать показания? Это твой этический долг.
– Не могу уже только потому, что мы с тобой обсуждаем этот вопрос. Я больше не могу доверять своей объективности в том, что касается Ника Монтеры. Боюсь, я становлюсь… эмоционально вовлеченной.
Встревоженное выражение лица Нэнси сменилось улыбкой:
– Тут я с тобой полностью согласна. Он убийственно привлекателен!
Ли хотела поддернуть рукава своего бордового кардигана, но вспомнила о синяке на запястье.
– Да, убийственно, – тихо согласилась она, – и возможно, он действительно очень опасен.
– И в этом я с тобой согласна. Что же ты будешь делать?
– Не знаю.
Интуиция Ли боролась с более чем достаточными свидетельствами его вины. Суды всегда предпочитали улики домыслам. Она тоже.
– Психически он здоров, – сказала она, скорее для себя, чем для Нэнси. – Он без труда различает, что хорошо, а что плохо, но все результаты тестов свидетельствуют о социопатических тенденциях. И кто, кроме социопата, совершит такой бездумный поступок – придаст телу жертвы такую позу, как сделал он? – Она вздохнула. – И почему я этому не верю?
– О чем ты?
– Я просто этому не верю, Нэнси, и никогда не верила. Несмотря на тесты, несмотря на улики, несмотря ни на что.
Нэнси как то странно посмотрела на нее:
– Ты хоть слышишь себя? Ты только что сказала, что лишь социопат придаст телу жертвы такую позу, как это сделал он. Он сделал. Разве ты не так сказала?
Ли подняла взгляд от ковра. У нее закружилась голова. Ей показалось, что она плывет. Внезапно она почувствовала настоятельную необходимость выбраться из этой маленькой, давящей комнаты – ей не хватало воздуха.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Ли? – Нэнси вскочила помочь ей. – Что такое? У тебя такой вид, будто ты сейчас потеряешь сознание.
– Вот именно, – согласилась Ли, прижав пальцы к влажному лбу. – И поэтому я прекращаю участвовать в подготовке дела. Я потеряла голову.
– Ты сказала Доусону?
– О чем? – раздался мужской голос.
Напуганная голосом жениха, Ли мгновенно обернулась. Доусон стоял в дверях ее кабинета, плащ небрежно наброшен на плечи, словно он собирался в большой спешке. «Как много он успел услышать?» – подумала она. Невозможно было понять, рассержен он или ей это просто кажется из за ощущения собственной вины.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Мы же должны пообедать вместе, разве не так?
Ли посмотрела на свои часы, поразившись, как много времени прошло.
– Я правильно понял тебя, Ли? – спросил Доусон. – Ты отказываешься от дела Монтеры? Но почему так поздно?
– Э… простите… – Нэнси подняла руку, как ребенок, желающий привлечь внимание родителей. – Может, я выйду, а вы обсудите этот вопрос?
– Нет, Нэнси, останься! – попросила Ли и одарила Доусона извиняющейся улыбкой. – Мы с ней еще не закончили.
Доусон смерил Ли взглядом, заметив и бледную, в испарине, кожу, и переплетенные пальцы.
– Что случилось? – спросил он. – У тебя трудности с оценкой? Монтера тебе досаждает?
– Нет, дело не в этом. Мы с Нэнси как раз обсуждали результаты его тестов. Мне кажется, в них скорее отражаются травмы, полученные в детстве вследствие его происхождения, а не склонность к насилию.
– Ты говоришь о психических травмах, полученных в детстве? – Он уставился на нее так, словно она потеряла рассудок. – Ты серьезно?
– Да! – Ответ прозвучал резко. – Более чем.
– Значит, твои показания были бы такими?
– Да, возможно… не знаю, Доусон. – Ли прислонилась к столику, чувствуя, что начинает сказываться недостаток сна. Она была измучена, на грани нервного срыва. – В этом вся проблема, – сказала она. – Тебе нужен человек, который убедительно даст показания. Человек, который верит в интерпретацию этих тестов, а я тут не гожусь.
– А как же твой тест? Ты применила его?
Ли кивнула, хотя это было не совсем правдой. Она не могла признаться, что не закончила тест.
– Тест указывает на несколько эротизированное восприятие действительности.
– Эротизированное, то есть сексуальное? И это все?
– Ну, еще есть признаки существования проблемы с обузданием импульсов.
– Обуздание импульсов? Что это значит? Способность к насилию?
– Да, возможно. – Возможно? Ли чуть не рассмеялась. Она была свидетелем насильственных действий этого человека и даже стала их объектом. Тогда почему же теперь она это скрывает?
Когда Ли снова глянула на ковер под ногами, в ее мозгу вспышкой мелькнул образ огромной змеи, опутавшей женщину, ползущей по ее телу. Затылок Ли покрылся испариной, ее охватила дрожь.
– Доусон, – резко проговорила она, – может, мы перенесем наш обед? Нам с Нэнси действительно еще нужно кое что здесь закончить. Она хочет уйти сегодня пораньше.
Ли едва не запаниковала, когда Доусон, ища подтверждения, посмотрел на Нэнси. Она только что ему солгала и сделала свою помощницу соучастницей. По счастью, небрежное движение плеча Нэнси удовлетворило его.
Доусон сорвал с себя плащ и перебросил его через руку. Рука под тканью сжалась в кулак.
– Я, кажется, все равно потерял аппетит.
– Прости меня, – сказала Ли, тут же почувствовав угрызения совести.
– Не переживай. Я, так или иначе, не стал бы сейчас тратить время на еду. Мне ведь надо найти нового свидетеля эксперта. – Он улыбнулся едко, с сарказмом.
Ли не знала, что ответить. Доусон посмотрел на нее и ее помощницу так, словно они предали его, потом повернулся и вышел из кабинета. Нэнси, которая снова устроилась на стуле, выглядела очень взволнованной.
Мгновение спустя Ли отвернулась к окну, к террариуму с толстыми стеклянными стенками. Ее домашние животные, как назвала она черепах в разговоре с Ником, обладали удивительной способностью прятаться, тем самым защищая себя. Может, это и косная стратегия, зато она срабатывает чаще, чем не срабатывает… Пока кто то не перевернет их на спину.
«Я поступила правильно», – сказала себе Ли.
Глубокая мысль, подумал Ник, размышляя над одной из многих надписей, обрамлявших неоновую рекламу пива за стойкой бара в таверне «Гоут Хилл». Утоляющий жажду источник в районе Реседа представлял собой настоящую ядовитую свалку мудрых изречений наклеек. А кофе был просто отравой. Ник уже целый вечер сидел на одном из табуретов, обитых имитацией козлиной шкуры, уговаривая кружку бурды, которая и на вид, и на вкус была словно замешена на песке.
Но по крайней мере он находил слабое утешение в том, что здесь было спокойно. Если вы искали смысла своей печальной жизни или просто хотели посидеть в стороне от чужих глаз, то вы совершенно безнаказанно могли предаться этому в таверне «Гоут – Хилл».
Этим вечером Ника ничуть не заботил смысл жизни, но возможность скрыться от чужих глаз представлялась привлекательной. Голова у него раскалывалась от боли, и казалось, вот вот треснет. Как обычно, боль зародилась в основании черепа и, как поддетый ногой футбольный мяч, скакнула дальше. Он помнил, как иногда она взрывалась так резко, что у него буквально темнело в глазах.
Скривившись, он ткнул большим пальцем в мучительно напряженные мышцы затылка – и поблагодарил «Койотов», призраков его беспутной юности, за эту боль. Его родители перебрались в Сан Рамон из Реседы, когда ему было шесть лет, и с самого первого дня его стали преследовать «Койоты», одна из нескольких местных банд чистокровных испаноязычных подростков. Подогретая спиртным гордость его отца за семейство Монтера, ведущее свою родословную от испанских конкистадоров, и светлые волосы и голубые глаза его матери сделали их в баррио объектом подозрений, а затем и ненависти. Основную тяжесть этого удара принял на себя Ник.
До критической точки все дошло из за смерти его матери. Скорбь и чувство вины привели Ника к конфронтации с бандой и безрассудному поступку, едва не стоившему ему жизни. Он умер бы на улице Сан Рамона, если бы не таинственный старик, вызвавший «скорую помощь». Когда Ник очнулся в больнице, в руке он сжимал серебряный браслет, а в голове звучали слова старика: «Эта змея тебя спасет».
Ник получил несколько страшных ударов по голове во время уличной драки, один из которых едва не переломил ему шею. Отец пытался убедить его, что старик ему привиделся, что браслет, наверное, принадлежал одному из членов банды, напавшей на него. Но Ник верил, что серебряная змея была талисманом. Вероятно, и до сих пор верит. Он по прежнему с религиозным почтением носил ее.
Ник с иронией посмотрел на красивую, источающую зло тварь, обвившуюся вокруг его запястья. Предполагалось, что змея должна спасти его? Больше похоже, что это его билет в ад, и там его встретит тот седой старик. Сам Сатана, не иначе.
– Освежить? – спросил бармен, наклоняясь к нему.
– Конечно. – Ник подтолкнул кружку к бармену. – И плесни туда чего нибудь погорячее, ладно, Харв?
К этому моменту Ник с легкостью мог бы справиться с пятью порциями хорошего спиртного и так и поступил бы, если б не одно условие его выхода под залог. Он не должен был выпивать. Судья не потрудился объяснить почему, но Ник подозревал, что это имело отношение скорее к его этнической принадлежности, чем к криминальному прошлому. Для большинства слуг закона выходец из баррио автоматически был убийцей, вором или пьяницей. А часто и тем, и другим, и третьим.
Прямо над головой бармена был закреплен телевизор. Шли одиннадцатичасовые новости, и внимание Ника привлекла шумная группа журналистов, столпившихся в холле отеля «Балтимор». Они теснили друг друга и протягивали микрофоны к светловолосому, с квадратным подбородком мужчине, который сильно смахивал на окружного прокурора.
– Мистер Рид! – прокричал один из журналистов. – Правда ли, что вы собираетесь потребовать для Монтеры смертного приговора?
Это достопочтенный окружной прокурор Лос Анджелеса, понял Ник. Доусон Рид блеснул улыбкой, над которой хорошо потрудились дантисты и которая говорила об отчаянии, замаскированном под высшую уверенность. Еще один нечистоплотный политик борется за переизбрание, пришел к выводу Ник. Как видно, бедный мерзавец на самом деле хотел служить государству.
– Я никогда не комментирую слухи, – бесстрастно ответил Рид. – Но я могу сказать следующее. Если бы суд состоялся сегодня, мы представили бы более чем достаточно улик для весомого обвинения. Ник Монтера виновен как первородный грех, парни, и мы докажем это.
– Соотношение ваших побед и поражений в последнее время склонилось в пользу последних! – крикнул кто то из репортеров. – Как насчет провала Майкла Джексона?
– А как быть с делом братьев Менендес? – крикнул другой. – Это политический маневр? Вы нападаете на Монтеру, чтобы сохранить лицо и вернуть доверие избирателей?
Улыбка Рида потеряла теплоту.
– Уголовный суд – не соревнование в популярности, дамы и господа. Мой офис работает с каждым делом по своим меркам. Проиграли бы мы последние десять дел или выиграли последние двадцать, мы все равно выдвинули бы обвинение против мистера Монтеры.
Журналисты упомянули два очень громких дела знаменитостей, которые команда Рида проиграла с королевским достоинством и на виду у всех. При других обстоятельствах Ник, возможно, был бы доволен, что Доусон Рид попал в передрягу, но сейчас речь шла о его собственной судьбе. Прокурор, по всей видимости, находился под огромным давлением, ему нужно было добиться обвинения, но Нику не улыбалось стать жертвенным ягненком на алтаре карьеры Доусона Рида.
Толпа снова забеспокоилась. Завертелись головы. Раздались крики:
– Мистер Саттерфилд! Сюда!
Ник увидел, как его адвоката грубо подхватили два репортера. Интересно, что Саттерфилд и окружной прокурор вращаются в одних кругах, подумал Ник. Интересно, но не удивительно.
Микрофоны, как крылатые ракеты, нацелились на адвоката защиты.
– Окружной прокурор говорит, что у него уже готово дело на Монтеру, – остается только открыть и закрыть. Ваши комментарии?
Алек Саттерфилд внимательно рассмотрел бледные лунки своих ухоженных ногтей, прежде чем ответить журналистам. Это была тактика проволочек, которая позволяла справиться с большей частью неудобных вопросов. Своим спокойствием в гуще хаоса он внушал всем суеверный ужас, и казалось, родился в этом черном костюме и с этими вьющимися черными волосами, причем каждый волосок находился на своем месте.
Ник пожалел, что этот человек и наполовину не так хорош, как кажется.
– При всем моем уважении к стороне обвинения, – заговорил Саттерфилд, – я видел боеприпасы прокурора, и он бьет мимо. Его улики косвенны, его свидетель находится на испытательном сроке за вождение в нетрезвом виде. Я не волнуюсь. Я готов к схватке.
Ник поднял голову. Саттерфилд явно радовался возможности покрасоваться – и напасть на прокурора. По мнению Ника, это был самый никудышный подход, стратегия хватания за соломинку, когда у тебя нет хорошей защиты. Если твои улики не выдерживают критики, охаивай улики противника. Если твои свидетели были пьяны, бросай бутылки.
План этот Нику не нравился, но по крайней мере им пока удавалось продолжать игру. Он потер пальцем край кружки, уловил запах кофе и удивился – чем бармен разбавляет это пойло? Растворителем?
– Почему вас называют вампиром, мистер Саттерфилд? – спросил кто то.
Ник поднял взгляд вовремя, чтобы увидеть, как глаза Саттерфилда зловеще блеснули.
– Вам следовало бы спросить об этом мистера Рида. Он уже сталкивался со мной. Мой клиент невиновен, и только это имеет значение. Мы докажем это без тени сомнения.
Бестелесная улыбка Саттерфилда еще оставалась, подобно призраку, на экране, когда поверх нее возникло лицо Ника. Это был кусок видеозаписи, сделанной в ночь, когда его арестовали. Ник сидел в полицейской машине, глядя в окно, и камера снимала крупным планом его лицо. Глаза отливали металлом, пылая яростью на весь мир. Волосы закрывали лицо, словно темная вздувшаяся река.
– Боже!
Это слово вырвалось у не поверившего своим глазам Ника. Прищурившись, он смотрел на себя как посторонний, как случайный прохожий, оказавшийся рядом с местом происшествия. Это существо на экране жило какой то своей внутренней и пугающей жизнью. Даже по настоящему дурные люди редко считают себя такими. Чарли Мэнсон не считал себя чудовищем, и, разумеется, Ник никогда не думал о себе подобным образом. Но в это мгновение он увидел зло. Он увидел чудовище – как и все остальные, кто смотрел эту запись. Если этот кусок будут показывать часто, он – покойник. На присяжных рассчитывать не придется.
По счастью, никто из дюжины завсегдатаев бара не обращал внимания ни на телевизор, ни на их обреченного соседа, обнаружил Ник, оглядевшись. В таверне «Гоут Хилл» его никто не знал, поэтому он и болтался тут, вместо того чтобы идти домой. С тех пор как папарацци узнали, где он живет, его студия в Колдуотер Кэньон была похожа на военный лагерь.
Он сделал глоток ядовитого кофе и усилием воли заставил себя проглотить его. Напиток был мерзким, в таком же настроении пребывал и он сам. У проклятого мало причин быть очаровательным. И еще меньше – быть очарованным. Живешь как собака, а потом подыхаешь, согласно изречению на стене. Но если он действительно должен умереть, сначала он должен кое что сделать. Он никогда не купался в море нагишом и никогда не ел гранатов. Черт, хотя бы раз, но должен же он встретить рассвет! – Волна тоски захлестнула его, мешая дышать. Боже милосердный, сколько же всего он хочет сделать! Он хочет пробежать марафон и петь оперные арии, принимая душ. Так, разные глупости. Но одно желание доминировало. Прежде чем умереть, он хотел похитить сердце одной женщины. Ее сердце. Ли.
Кто то нажал кнопку музыкального автомата, и заиграла пластинка. Это была песня восьмидесятых годов, слушая ее, он всегда думал о женщине, которую преследует возлюбленный. Мужчина клялся следить за каждым движением, за каждым вздохом. «За каждым сердцем, которое ты разобьешь, – подумал Ник, перефразируя текст. – Я буду там, наблюдая за тобой».
Она подумала, что он говорил о ком то другом. Может, и так. Может, для него она была скорее фантазией, чем реальностью: Белоснежка, Золушка, Клаудиа Шиффер – все заключены в одной. Но именно волосы Ли струились меж его пальцев шелковым потоком. И это вкус Ли он все еще чувствовал на своих губах. Она была кофе с запахом макадамии и сладкой женщиной для секса. Его мучило сознание того, что он никогда не познает удовольствия держать ее, обнаженную, в своих объятиях. Что он никогда не почувствует, как ее красивые ноги обхватывают его, как ее тело сливается с его телом.
Он сидел, опустив голову, и вдруг по движению рядом с ним понял, что на соседний табурет кто то опустился. Не глядя, он также понял, что это женщина. По ее запаху, по шуршанию одежды, по стуку задевших стойку бара ногтей. По крайней мере в этом змея его не подводила. Он по прежнему сохранял способность все воспринимать необыкновенно остро, когда дело касалось противоположного пола. Женщин он ощущал шестым чувством. Он впитывал их присутствие, словно они были сделаны из чего то воздушного, а не из плоти, он улавливал их заинтересованность и сочувствие, откликаясь скорее интуицией, чем разумом.
А эту женщину он к тому же знал. Опознавательных знаков было много, включая духи – масло розовой герани. Он сам их для нее выбрал. Но не аромат убедил его окончательно. А то, что она еще не заговорила. И еще важнее – не дотронулась до него. Она знала, как он реагирует, если кто то подходит к нему сзади и прикасается без предупреждения. Она знала, на что способно это чудовище.
Она ждала, пока он сам обратится к ней, и это подсказало ему, что соседка по стойке бара оказалась здесь не случайно.
Первое, что пришло ему в голову, когда он повернулся к ней, что она изменила цвет волос. Потом он понял, что это освещение сделало ее рыжие волосы темными.
– Мне показалось, мы договорились не делать этого, Пола, – сказал он.
Она печально улыбнулась:
– Мне надо было увидеть тебя, Ник. Чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.
– Убедилась?
– Нет, выглядишь ты плохо.
Пола Купер легко дотронулась до его волос, осторожно убирая их со лба. На ее лице отразились бесконечная нежность, открытая беззащитность и чисто женский расчет. Он знал: она сделает все, что угодно, лишь бы спасти его, все, что в ее силах. Он понимал: она не собирается выполнять их соглашение и держаться от него подальше. Она пересечет линию, которую он провел. Она уже сделала это бесчисленными способами, и это означало только одно – доверять ей нельзя.
* * *
– Ли, этот человек опасен. Если результаты его тестирования хоть сколько нибудь достоверны, то он убил не только Дженифер Тейрин, возможно, он убил еще десяток женщин.Нэнси Мэхони поудобнее устроилась на стуле напротив письменного стола Ли. Она подтянула колени к подбородку и скрестила ноги в лодыжках, напоминая своей позой кренделек и бросая тем самым вызов йогам.
Ли была слишком поглощена вышагиванием по своему кабинету, чтобы оценить гибкость своей помощницы. Этим утром она пришла в офис с одной мыслью – решить проблему с Ником Монтерой. Она всю ночь не сомкнула глаз, заново переживая события предыдущего дня. Ей необходимо было объяснить свое поведение. Срыв ее, может, и был понятен чисто по человечески, но оказался в высшей степени безответственным. Она была дипломированным психологом, но вела себя совсем не так. Единственное, что ей оставалось, – определить свои профессиональные обязанности и вести себя соответственно.
К счастью, Нэнси была потрясающим ассистентом. Ее помощь Ли в работе над рукописью стала неоценимой, а кроме того, она заканчивала курс психологии в колледже и была знакома с широким спектром диагностических методик. Но хотя Ли и чувствовала себя спокойно, обсуждая результаты тестов Ника с Нэнси, она не раскрыла ей истинной природы их столкновения.
В данный момент эта информация была слишком взрывной, чтобы делать ее достоянием гласности.
Ли расхаживала по кабинету; он, казалось, уменьшился, а узор ковра видоизменился и стал походить на клубок змей у нее под ногами.
– Я знаю, что показывают его результаты, – сказала она, поворачиваясь к помощнице. – Но тесты ненадежны, особенно проективные.
Нэнси приподняла бровь в шутливом ужасе:
– Ненадежны? Но только не тест Джонсона – Раппапорт!
Ли улыбнулась, осознав, что впервые за несколько дней позволила себе расслабиться. Она вместе с Карлом Джонсоном хотела создать диагностический метод, который позволил бы различать скрытые фантазийные желания и внешние проявления этих желаний. Другими словами, они желали добиться того, чего с достаточной точностью не мог дать ни один психометрический тест, – определять и предсказывать поведение. В первом они преуспели, заслужив похвалы коллег практиков. Добились ли они успеха во втором, все еще оставалось предметом дискуссий, но их работа была признана образцовой, по ней выверялись другие подобные тесты.
– Хорошо, а как насчет личной анкеты? – возразила Нэнси. – Это объективный тест. Он стандартизован и обрабатывается на компьютере, тут не может быть двойственной интерпретации или ошибки. У него там полный набор – паранойя, социопатия. Это почти такое же отклонение от нормы, какое получила и ты, Ли.
– Да, но эти результаты могут быть искажены воспоминаниями о жизненных испытаниях… – с большей, чем ей хотелось бы, страстью ответила Ли, но на это ее подвиг какой то внутренний инстинкт. – Ник вырос в баррио. Он отсидел в тюрьме… надо признать, не очень то благоприятное воздействие окружения на формирование социальной модели поведения. Обвиняемый выживает всеми правдами и неправдами, и для него паранойя полностью оправдана. Его действительно пытались убить. Нэнси пожала плечами:
– Мне все равно, Ли. Думаю, этот парень представляет собой угрозу в чистом виде.
Ли возобновила хождение по кругу, снова уставясь на гипнотический узор ковра. «Vipera», вспомнила она на испанском слово «змея». Она словно шагала по морю змей, странно зачарованная их скрытой силой. Некоторые вещи в жизни захватывают неодолимо – эротические знаки и символы, архетипические мужчины. «К какой темной стороне нашей натуры они взывают? – подумала она. – И почему мы откликаемся?»
Наконец она остановилась и вздохнула, не в силах отрицать то, что стало до боли очевидным.
– Я тоже, Нэнси.
Нэнси слегка подалась вперед:
– Ты тоже считаешь его опасным? Тогда почему не можешь дать показания? Это твой этический долг.
– Не могу уже только потому, что мы с тобой обсуждаем этот вопрос. Я больше не могу доверять своей объективности в том, что касается Ника Монтеры. Боюсь, я становлюсь… эмоционально вовлеченной.
Встревоженное выражение лица Нэнси сменилось улыбкой:
– Тут я с тобой полностью согласна. Он убийственно привлекателен!
Ли хотела поддернуть рукава своего бордового кардигана, но вспомнила о синяке на запястье.
– Да, убийственно, – тихо согласилась она, – и возможно, он действительно очень опасен.
– И в этом я с тобой согласна. Что же ты будешь делать?
– Не знаю.
Интуиция Ли боролась с более чем достаточными свидетельствами его вины. Суды всегда предпочитали улики домыслам. Она тоже.
– Психически он здоров, – сказала она, скорее для себя, чем для Нэнси. – Он без труда различает, что хорошо, а что плохо, но все результаты тестов свидетельствуют о социопатических тенденциях. И кто, кроме социопата, совершит такой бездумный поступок – придаст телу жертвы такую позу, как сделал он? – Она вздохнула. – И почему я этому не верю?
– О чем ты?
– Я просто этому не верю, Нэнси, и никогда не верила. Несмотря на тесты, несмотря на улики, несмотря ни на что.
Нэнси как то странно посмотрела на нее:
– Ты хоть слышишь себя? Ты только что сказала, что лишь социопат придаст телу жертвы такую позу, как это сделал он. Он сделал. Разве ты не так сказала?
Ли подняла взгляд от ковра. У нее закружилась голова. Ей показалось, что она плывет. Внезапно она почувствовала настоятельную необходимость выбраться из этой маленькой, давящей комнаты – ей не хватало воздуха.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Ли? – Нэнси вскочила помочь ей. – Что такое? У тебя такой вид, будто ты сейчас потеряешь сознание.
– Вот именно, – согласилась Ли, прижав пальцы к влажному лбу. – И поэтому я прекращаю участвовать в подготовке дела. Я потеряла голову.
– Ты сказала Доусону?
– О чем? – раздался мужской голос.
Напуганная голосом жениха, Ли мгновенно обернулась. Доусон стоял в дверях ее кабинета, плащ небрежно наброшен на плечи, словно он собирался в большой спешке. «Как много он успел услышать?» – подумала она. Невозможно было понять, рассержен он или ей это просто кажется из за ощущения собственной вины.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Мы же должны пообедать вместе, разве не так?
Ли посмотрела на свои часы, поразившись, как много времени прошло.
– Я правильно понял тебя, Ли? – спросил Доусон. – Ты отказываешься от дела Монтеры? Но почему так поздно?
– Э… простите… – Нэнси подняла руку, как ребенок, желающий привлечь внимание родителей. – Может, я выйду, а вы обсудите этот вопрос?
– Нет, Нэнси, останься! – попросила Ли и одарила Доусона извиняющейся улыбкой. – Мы с ней еще не закончили.
Доусон смерил Ли взглядом, заметив и бледную, в испарине, кожу, и переплетенные пальцы.
– Что случилось? – спросил он. – У тебя трудности с оценкой? Монтера тебе досаждает?
– Нет, дело не в этом. Мы с Нэнси как раз обсуждали результаты его тестов. Мне кажется, в них скорее отражаются травмы, полученные в детстве вследствие его происхождения, а не склонность к насилию.
– Ты говоришь о психических травмах, полученных в детстве? – Он уставился на нее так, словно она потеряла рассудок. – Ты серьезно?
– Да! – Ответ прозвучал резко. – Более чем.
– Значит, твои показания были бы такими?
– Да, возможно… не знаю, Доусон. – Ли прислонилась к столику, чувствуя, что начинает сказываться недостаток сна. Она была измучена, на грани нервного срыва. – В этом вся проблема, – сказала она. – Тебе нужен человек, который убедительно даст показания. Человек, который верит в интерпретацию этих тестов, а я тут не гожусь.
– А как же твой тест? Ты применила его?
Ли кивнула, хотя это было не совсем правдой. Она не могла признаться, что не закончила тест.
– Тест указывает на несколько эротизированное восприятие действительности.
– Эротизированное, то есть сексуальное? И это все?
– Ну, еще есть признаки существования проблемы с обузданием импульсов.
– Обуздание импульсов? Что это значит? Способность к насилию?
– Да, возможно. – Возможно? Ли чуть не рассмеялась. Она была свидетелем насильственных действий этого человека и даже стала их объектом. Тогда почему же теперь она это скрывает?
Когда Ли снова глянула на ковер под ногами, в ее мозгу вспышкой мелькнул образ огромной змеи, опутавшей женщину, ползущей по ее телу. Затылок Ли покрылся испариной, ее охватила дрожь.
– Доусон, – резко проговорила она, – может, мы перенесем наш обед? Нам с Нэнси действительно еще нужно кое что здесь закончить. Она хочет уйти сегодня пораньше.
Ли едва не запаниковала, когда Доусон, ища подтверждения, посмотрел на Нэнси. Она только что ему солгала и сделала свою помощницу соучастницей. По счастью, небрежное движение плеча Нэнси удовлетворило его.
Доусон сорвал с себя плащ и перебросил его через руку. Рука под тканью сжалась в кулак.
– Я, кажется, все равно потерял аппетит.
– Прости меня, – сказала Ли, тут же почувствовав угрызения совести.
– Не переживай. Я, так или иначе, не стал бы сейчас тратить время на еду. Мне ведь надо найти нового свидетеля эксперта. – Он улыбнулся едко, с сарказмом.
Ли не знала, что ответить. Доусон посмотрел на нее и ее помощницу так, словно они предали его, потом повернулся и вышел из кабинета. Нэнси, которая снова устроилась на стуле, выглядела очень взволнованной.
Мгновение спустя Ли отвернулась к окну, к террариуму с толстыми стеклянными стенками. Ее домашние животные, как назвала она черепах в разговоре с Ником, обладали удивительной способностью прятаться, тем самым защищая себя. Может, это и косная стратегия, зато она срабатывает чаще, чем не срабатывает… Пока кто то не перевернет их на спину.
«Я поступила правильно», – сказала себе Ли.
Глава 16
Бокал красного калифорнийского вина и пульт дистанционного управления телевизора. Вот единственные друзья Ли этой долгой и одинокой ночью. Они должны помочь ей преодолеть и ее остаток. Уже два часа. Устроившись на своей «удобной деревянной викторианской кровати с пологом на четырех столбиках», как было написано в объявлении магазина антикварной мебели, которая составляла главный предмет мебели в ее спальне, она смотрела «Глухое местечко» – свой любимый фильм с Хамфри Богартом и Глорией Грэм.