Страница:
На футболке красовалась надпись на испанском языке, а над ней свернулась клубочком серебряная змея: «Si esta vibora te pica, no hay remedio en la botica». Ли слабо знала испанский, но одно слово она поняла. Змея.
– «Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь».
– Прошу прощения?
Он повторил поговорку на беглом испанском, с таким удовольствием перекатывая во рту гласные, словно получал от этого сексуальное наслаждение.
– Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь. Вот что это значит, – объяснил он.
– А, понятно… – Ли облизала пересохшие губы. Возможно, все дело было в том, как он сложил руки на груди и принялся ее разглядывать, но его взгляд оказал на нее настолько чувственное воздействие, что ей захотелось бежать прочь. Черноволосый и светлоглазый, он сам напоминал мифическую змею, жестокую и хитрую. Красивую, но смертельно опасную. Он был при этом неотразим.
– Ваша помощница сообщила мне, что вы приедете, – сказал он. – Но забыла сказать зачем.
– Я подумала, что мне не помешает посмотреть ваши работы.
– В самом деле? – Он казался заинтригованным, но настроен был скептически. – Вот здесь у меня висит кое что. – Он ступил в холл и обвел рукой стены, указывая на фотографии, которые она уже видели, затем указал на столик у двери: – Позади вас незаконченная коллекция.
Ли повернулась к папке, лежавшей открытой на столе. Здесь тоже находились этюды женской натуры, но эти работы были намеренно эротичны. Стиль викторианской эпохи, основной мотив – вода. Лепестки роз плавали по поверхности зеркальных прудов, где плескались и плавали обнаженные женщины. Каждая модель, казалось, была погружена в трепет какого то внутреннего пробуждения, ее бурная сексуальность передавалась образами, выполненными в тонах сепии. Но настроение было слегка скорбным, меланхоличным, и это бросилось Ли в глаза. Нагота моделей была скорее эмоциональной, чем физической. Что он сделал, чтобы заставить женщин забыть о себе до такой степени?
Ли вздрогнула, как будто над ней совершили насилие. Он каким то образом проник в их неосуществленные желания, в их самые насущные женские нужды. В священные вещи, подумала она. В такие вещи, которые не следует знать о женщине ни одному мужчине, потому что это делает женщин слишком уязвимыми.
Она перевернула страницу, чувствуя, что он подошел к ней сзади.
– Они красивы, – сказала она.
– Спасибо. К сожалению, мне пришлось закрыть проект.
– Почему?
Ли поняла, что ответ не нужен, когда увидела следующую фотографию: молодая женщина стояла по щиколотку в мелком пруду, наклонившись над своим отражением. Одной рукой она касалась своей груди и смотрела на это с изысканным изумлением, отразившимся на ее лице. Но внимание приковывала ее вторая рука. Она направлялась к ее промежности, пальцы расправлены в откровенном, жаждущем жесте.
Ли стремительно отдернула от страницы руку.
– Почему я закрыл проект? – Он засмеялся. – Потому что модели, с которыми я обычно работаю, не хотят раздеваться перед фотографом, над которым висит обвинение в убийстве. Вряд ли я могу их за это винить.
Он встал рядом с ней, и Ли поняла, что он наблюдает за тем, как она рассматривает его работы. На следующем снимке женщина стояла на четвереньках, спина выгнута, она смотрит на что то позади нее. Ночная рубашка женщины задрана, беззастенчиво показывая ее наготу. Явно заметно, что ее одолевают эротические фантазии.
– Если она простоит так еще немного, – пробормотал Монтера, – ее оседлает какой нибудь парень.
У Ли перехватило дыхание. Она в гневе повернулась к нему:
– Да как вы смеете?
По его красивому лицу скользнула улыбка:
– Как я смею что? Разве вы не чувствуете… что она хочет заняться любовью? Разве это плохо?
На секунду Ли безнадежно растерялась. Он нарочно сбивает ее.
– Я имею в виду ваше замечание. Оно было абсолютно неподобающим.
– Мы не в вашем кабинете, доктор. Здесь работаю я, и, к счастью, ваши правила здесь не действуют. А если бы действовали, я бы никогда ничего не сделал. Во всяком случае, ничего стоящего.
– Каким же образом мои правила вам мешают?
– Ваши правила, чьи бы то ни было правила… Я очень давно перестал беспокоиться по поводу того, что подобает, а что нет. Это мешает хорошему искусству. Или хорошему сексу. Всему хорошему.
Ли захлопнула папку.
– Я приехала сюда не для разговоров о хорошем сексе. Я приехала посмотреть на ваши работы, а может, даже посмотреть, как вы работаете, если это можно устроить.
– А что плохого в сексе, доктор, хорошем или не очень? Мои работы именно об этом. И обо мне. И если только у вас не удалены яичники, как у лежащей там Мэрилин… – Он указал большим пальцем на кошку, которая с надеждой взглянула на него при звуке своего имени. – Тогда и о вас тоже.
Если он пытался ее дразнить, то был весьма близок к успеху. Она с удовольствием сказала бы ему все, что думает о его отношении к сексу как к смыслу жизни, чего он, несомненно, и добивался. Но она не собиралась забывать о своих профессиональных принципах только потому, что он в них не верил.
– Если смотреть поверхностно, то, возможно, некоторые ваши работы посвящены сексу, – признала она. – Но в них есть и что то еще. – Она подошла к ближайшей фотографии на стене, изображавшей женщину, чье настроение было таким же мрачным и грозным, как небо позади нее. – Эта женщина явно несчастна, и мне кажется, о сексе она не думает.
– Не будьте так уверены. – Он снова тихо рассмеялся. – Может, у нее только что был не слишком удачный акт.
Ли гневно фыркнула:
– Ну и задница же вы, мистер Монтера! На тот случай, если вы еще об этом не знаете.
Равнодушно глядя на нее, он сунул руку под свою обрезанную футболку, будто собираясь почесать живот, покрытый темными волосами.
– Вы мне больше нравитесь, доктор, когда сердитесь. Тогда ваши глаза мечут молнии.
Больше всего на свете Ли хотелось повернуться и уйти. Этот человек использует вульгарные выражения и почесывается у нее на глазах! Но Ник Монтера слишком часто заставлял ее чувствовать себя сухой формалисткой. Если прежде ей было просто любопытно, то теперь она с упрямой решимостью готовилась выяснить, что питает темную движущую силу этого фотографа. И если ее теории верны, разгадка здесь, в его работе, в фотографиях, развешанных по стенам.
– Что вы чувствовали, когда фотографировали этих женщин? – спросила она. Вопрос прозвучал резче, чем ей хотелось.
Он подошел к дремавшей кошке и принялся легко перебирать пальцами мягкую шерстку. Мэрилин развернулась и потянулась на солнце, как маленькая львица, пока Монтера ее гладил. Его браслет змейка поблескивал, как древний символ эротической связи между человеком и животным.
Довольное урчание кошки разносилось по всему помещению. Ли нетерпеливо переступила с ноги на ногу. И наконец Монтера посмотрел в ее сторону. Выражение его лица давало понять, что его общение с кошкой было вознаграждено гораздо больше, чем общение с ней, но – вечный оптимист – он намерен провести еще один раунд.
– Что я чувствовал? Это слишком расплывчатый вопрос, доктор. Не могли бы вы его детализировать?
– Ваши модели раскрываются перед вами. Это ясно видно по снимкам. Они вам доверяют. Вам никогда не казалось, что вы злоупотребляете их доверием? Эксплуатируете их?
– Черт побери, нет… Я делаю их бессмертными. – Каблучки Ли резко клацнули по плитке. Так же, как он обессмертил Дженифер Тейрин?
– Как именно?
Он продолжал поглаживать кошку, по прежнему гипнотизируя ее своими волшебными прикосновениями.
– Они показывают себя мне, – тихо произнес он. – Они раскрываются передо мной, как никогда до этого и никогда потом. И я плачу им сполна. Это момент чистой истины. Я запечатлеваю его… навсегда.
Ли мгновение помолчала, наблюдая, как он ласкает кошку.
– Они никогда не чувствуют себя выставленными напоказ? Или будто над ними совершили насилие?
– Нет, если они мне доверяют. Да и почему они должны это чувствовать? Я их мать, их отец, их прошлое, настоящее и будущее… – Он посмотрел на нее. – Я их биограф.
«И их любовник?» – подумала она.
– А если они вам не доверяют? Что тогда?
– Тогда я с ними не работаю. Они или полностью отдаются работе, или уходят.
– Понятно.
– Неужели? – Он чесал шелковистую шерстку под подбородком у Мэрилин, но взгляд его следил за рукой Ли, теребившей мочку уха и яркое золотое колечко. – Мне кажется, вы не понимаете, – проговорил он.
Ли поправила подплечники.
– Я понимаю то, что вы требуете от женщины полного подчинения своему видению. Вы хотите контроля, полного контроля над ней.
– Подчинения… интересный выбор слова. Я бы выбрал другое. Я бы назвал это покорением.
– А есть разница?
– Большая. Первое предполагает принуждение и сопротивление. Второе предполагает выбор – пленница, которая добровольно отдается зависимости… и находит в этом удовольствие.
– Но и то и другое – зависимость, – заметила Ли. – Разве это не весьма архаичное понимание выбора?
Он потянулся, выгнувшись, и сел на край комода рядом с кошкой. Недовольное мяуканье Мэрилин было вознаграждено медленными, успокаивающими движениями.
– Мы все зависимы, доктор, – сказал он. – Мы только можем притворяться, что это не так. Можем размахивать флагами и кричать о свободе, но никто из нас не владеет своей душой.
– Вы действительно этому верите? – Ли поймала себя на том, что смотрит на него во все глаза, пораженная его убежденностью.
Его взгляд был проницательным и в то же время успокаивающим. Когда он включал его на полную мощь, как лампы в студии, эффект оказывался гипнотическим. Она пыталась найти аргумент против его заявления, но в голову ничего не приходило. Его слова задели в ней какую то струнку. Ей не хотелось с ним соглашаться, но она знала: в чем то он прав.
– Значит, вот что вы даете этим женщинам, – проговорила она, и ее голос затих, пока она пыталась понять, что хочет сказать. – На одно мгновение? Вы возвращаете им их души? Или по крайней мере отблеск их душ?
Он медленно кивнул:
– Да… да, именно это.
Теперь он смотрел на нее так, словно она в первый раз сказала что то умное и стоящее, что то, с чем он действительно согласен. В глубине своего существа Ли ощутила едва уловимый трепет, отвечая на какой то импульс, неподвластный ее контролю. Она мысленно взмолилась, чтобы в голосе ее не слышалось дрожи.
– Понимаю, – сказала она. На этот раз он ее не поправил.
– Вы когда нибудь это пробовали, доктор? – спросил он. – Вы когда нибудь полностью чему нибудь покорялись? Или кому нибудь?
– Мы все покоряемся, разве нет? В тех или иных обстоятельствах.
– Вы бы так не говорили, если бы с вами это было. Это не сравнимо ни с чем. Другого такого чувства нет. Это рай – или самое близкое к нему из доступного нам. Физический, эмоциональный, сексуальный.
Горловой возглас Мэрилин подтвердил его слова. Кошка выбрала этот момент, чтобы перевернуться на спину и, выгнув спину, предложить Нику погладить ее живот. Он легонько ее пощекотал, и короткий резкий вопль сказал всем присутствующим в пределах слышимости, что она пребывает в полном экстазе.
– Почему бы мне и вас не сфотографировать? – спросил он, продолжая усмирять кошку.
– Нет, это не… – Она чуть не сказала «подобает». Ник встал и направился к ней.
– Обещаю, что больно не будет. И это единственный способ увидеть меня за работой. Сегодня у меня больше не будет съемок.
– Нет, в самом деле. Это обсуждению не подлежит.
– Вы не хотите стать частью моей коллекции отражений в пруду?
Его взгляд скользнул по ее телу, загоревшись мужским одобрением. Он оглядел ее с головы до ног, оценил и как фотограф; и как мужчина – искусство и мужественность так перемешались, что отделить их уже не представлялось возможным.
– Вам может понравиться позировать обнаженной, – сказал он. – Мне бы понравилось.
– Что ж… решено. – Она легко рассмеялась. – Вы позируете, я фотографирую.
Теперь ее сердце бешено стучало. Интересно, подумала Ли, в комнате находятся два взволнованных существа женского пола. Одно – отчаянно желавшее привлечь его внимание, а другое – отчаянно желавшее избежать его.
Нет, позировать Ли не хотела, но в то же время представляла себя в красивых, наполненных чувственностью сценах его коллекции… дотрагивающейся до себя, лениво плещущейся в темных серебристых прудах. Обнаженной. Свободной узнать…
Она прервала череду образов, в горле у нее пересохло, шея внезапно вспотела. Ей не следовало сюда приезжать. Он опасен, но она боялась не за свою жизнь.
– Сделайте это еще раз, – странно осипшим голосом попросил он.
– Что? – Ли не помнила, чтобы она что то сделала.
– Оближите для меня губы.
Ли хотела возразить, что она этого не делала, но ее верхняя губа действительно была влажной и прохладной.
– Ну же, доктор, – подбодрил он. – Снизойдите на минутку до моих просьб. Я не прошу вас раздеваться. Я только хочу, чтобы вы махнули вашим язычком по губам, как сделали это минуту назад.
Она вспомнила, что сравнивала звук его голоса с бархатным хлыстом. Сегодня в его тоне присутствовало немного сгустившегося воздуха, как будто он разговаривал со стыдливой невестой, которую надо за ручку подвести к сексуальной стороне супружества. Ли не понравилось такое сравнение.
– Вот так? – Кончиком языка она увлажнила верхнюю губу. Он широко улыбнулся:
– Да, так. Именно так.
И не успела Ли опомниться, как он уже подошел к ней и принялся менять ее прическу, закладывая с одной стороны пряди за ухо, а другую часть волос вздымая высокой волной над лицом. Но что поразило ее больше всего, так это то, что она позволила ему проделать все это. В его действиях сквозила такая естественность, словно он имел право прикасаться к ней любым способом просто потому, что владел безошибочным инстинктом угадывать скрытые тайны женской души.
– Не затягивайтесь так туго, доктор, – сказал он, засовывая палец за воротник. – Всем надо дышать, даже вам.
У Ли никогда не было трудностей с дыханием. А вот если она будет ходить с расстегнутым воротником, то переохладится.
Затем он дотронулся до ее сережки, потрогав колечко пальцами, словно проверяя его могущество. Остро чувствуя прикосновения Ника, Ли ощутила, как его большой палец прошелся по внутренней стороне мочки уха. Это был легчайший намек на контакт, но почему то натянулись все ее нервы. Она едва подавила дрожь.
Наконец он отступил, любуясь делом своих рук.
– Хорошо, да, так хорошо. А теперь приподнимите юбку, доктор, подтяните ее так, будто вы проверяете, не спустилась ли на чулке петля.
Удивленная Ли опустила глаза, вспомнив инцидент в машине Доусона, когда ее юбка ползла вверх по бедрам, как она вспоминала о нем, о Нике. Теперь она провела ладонью по гладкой ткани облегающей юбки, разгладила ее. Ли сделала это скорее рефлекторно, чем в ответ на его просьбу, но она не ожидала ощущений, которые вызовет это простое прикосновение. Они были захватывающие. Кожа покрылась испариной. Она чувствовала ее под туго натянутым нейлоном чулок, когда начала делать то, о чем он ее попросил, – медленно поднимать юбку. Что же с ней происходит? Ее охватила дрожь, и она закрыла глаза. Только на секунду, сказала себе Ли, чтобы перевести дух.
– Получится великолепная фотография, – сказал он.
Она мысленно представила зажженные лампы, Ника, двигающегося вокруг нее и щелкающего камерой. Она видела это с потрясающей ясностью…
– Ой! – вскрикнула она. Глаза у нее распахнулись, когда она почувствовала укол боли в лодыжке. – Что вы делаете?
Ник с недоумением приподнял брови. Потом они оба быстро посмотрели вниз. Прочь от них удалялась Мэрилин, помахивая хвостом и победно сверкая глазами.
Ник приглушенно рассмеялся:
– Мэрилин… как тебе не стыдно!
Но Ли не обратила внимания на комическую сторону произошедшего. Кошка укусила ее. Она не повредила ей кожу, но лодыжка горела, а на колготках спустилась петля!
– Как вы, ничего? – Монтера, извиняясь, пожал плечами, но в его глазах поблескивали скорее смешинки, чем сочувствие. – Она большая собственница, эта девчонка. Но я ее уже фотографировал.
– Надо же! – сухо отозвалась Ли.
Но втайне она была благодарна Мэрилин. Умное животное положило конец сеансу фотосъемок Ника Монтеры. И к счастью для Ли, ее укусила кошка. А не змея.
Глава 9
– «Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь».
– Прошу прощения?
Он повторил поговорку на беглом испанском, с таким удовольствием перекатывая во рту гласные, словно получал от этого сексуальное наслаждение.
– Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь. Вот что это значит, – объяснил он.
– А, понятно… – Ли облизала пересохшие губы. Возможно, все дело было в том, как он сложил руки на груди и принялся ее разглядывать, но его взгляд оказал на нее настолько чувственное воздействие, что ей захотелось бежать прочь. Черноволосый и светлоглазый, он сам напоминал мифическую змею, жестокую и хитрую. Красивую, но смертельно опасную. Он был при этом неотразим.
– Ваша помощница сообщила мне, что вы приедете, – сказал он. – Но забыла сказать зачем.
– Я подумала, что мне не помешает посмотреть ваши работы.
– В самом деле? – Он казался заинтригованным, но настроен был скептически. – Вот здесь у меня висит кое что. – Он ступил в холл и обвел рукой стены, указывая на фотографии, которые она уже видели, затем указал на столик у двери: – Позади вас незаконченная коллекция.
Ли повернулась к папке, лежавшей открытой на столе. Здесь тоже находились этюды женской натуры, но эти работы были намеренно эротичны. Стиль викторианской эпохи, основной мотив – вода. Лепестки роз плавали по поверхности зеркальных прудов, где плескались и плавали обнаженные женщины. Каждая модель, казалось, была погружена в трепет какого то внутреннего пробуждения, ее бурная сексуальность передавалась образами, выполненными в тонах сепии. Но настроение было слегка скорбным, меланхоличным, и это бросилось Ли в глаза. Нагота моделей была скорее эмоциональной, чем физической. Что он сделал, чтобы заставить женщин забыть о себе до такой степени?
Ли вздрогнула, как будто над ней совершили насилие. Он каким то образом проник в их неосуществленные желания, в их самые насущные женские нужды. В священные вещи, подумала она. В такие вещи, которые не следует знать о женщине ни одному мужчине, потому что это делает женщин слишком уязвимыми.
Она перевернула страницу, чувствуя, что он подошел к ней сзади.
– Они красивы, – сказала она.
– Спасибо. К сожалению, мне пришлось закрыть проект.
– Почему?
Ли поняла, что ответ не нужен, когда увидела следующую фотографию: молодая женщина стояла по щиколотку в мелком пруду, наклонившись над своим отражением. Одной рукой она касалась своей груди и смотрела на это с изысканным изумлением, отразившимся на ее лице. Но внимание приковывала ее вторая рука. Она направлялась к ее промежности, пальцы расправлены в откровенном, жаждущем жесте.
Ли стремительно отдернула от страницы руку.
– Почему я закрыл проект? – Он засмеялся. – Потому что модели, с которыми я обычно работаю, не хотят раздеваться перед фотографом, над которым висит обвинение в убийстве. Вряд ли я могу их за это винить.
Он встал рядом с ней, и Ли поняла, что он наблюдает за тем, как она рассматривает его работы. На следующем снимке женщина стояла на четвереньках, спина выгнута, она смотрит на что то позади нее. Ночная рубашка женщины задрана, беззастенчиво показывая ее наготу. Явно заметно, что ее одолевают эротические фантазии.
– Если она простоит так еще немного, – пробормотал Монтера, – ее оседлает какой нибудь парень.
У Ли перехватило дыхание. Она в гневе повернулась к нему:
– Да как вы смеете?
По его красивому лицу скользнула улыбка:
– Как я смею что? Разве вы не чувствуете… что она хочет заняться любовью? Разве это плохо?
На секунду Ли безнадежно растерялась. Он нарочно сбивает ее.
– Я имею в виду ваше замечание. Оно было абсолютно неподобающим.
– Мы не в вашем кабинете, доктор. Здесь работаю я, и, к счастью, ваши правила здесь не действуют. А если бы действовали, я бы никогда ничего не сделал. Во всяком случае, ничего стоящего.
– Каким же образом мои правила вам мешают?
– Ваши правила, чьи бы то ни было правила… Я очень давно перестал беспокоиться по поводу того, что подобает, а что нет. Это мешает хорошему искусству. Или хорошему сексу. Всему хорошему.
Ли захлопнула папку.
– Я приехала сюда не для разговоров о хорошем сексе. Я приехала посмотреть на ваши работы, а может, даже посмотреть, как вы работаете, если это можно устроить.
– А что плохого в сексе, доктор, хорошем или не очень? Мои работы именно об этом. И обо мне. И если только у вас не удалены яичники, как у лежащей там Мэрилин… – Он указал большим пальцем на кошку, которая с надеждой взглянула на него при звуке своего имени. – Тогда и о вас тоже.
Если он пытался ее дразнить, то был весьма близок к успеху. Она с удовольствием сказала бы ему все, что думает о его отношении к сексу как к смыслу жизни, чего он, несомненно, и добивался. Но она не собиралась забывать о своих профессиональных принципах только потому, что он в них не верил.
– Если смотреть поверхностно, то, возможно, некоторые ваши работы посвящены сексу, – признала она. – Но в них есть и что то еще. – Она подошла к ближайшей фотографии на стене, изображавшей женщину, чье настроение было таким же мрачным и грозным, как небо позади нее. – Эта женщина явно несчастна, и мне кажется, о сексе она не думает.
– Не будьте так уверены. – Он снова тихо рассмеялся. – Может, у нее только что был не слишком удачный акт.
Ли гневно фыркнула:
– Ну и задница же вы, мистер Монтера! На тот случай, если вы еще об этом не знаете.
Равнодушно глядя на нее, он сунул руку под свою обрезанную футболку, будто собираясь почесать живот, покрытый темными волосами.
– Вы мне больше нравитесь, доктор, когда сердитесь. Тогда ваши глаза мечут молнии.
Больше всего на свете Ли хотелось повернуться и уйти. Этот человек использует вульгарные выражения и почесывается у нее на глазах! Но Ник Монтера слишком часто заставлял ее чувствовать себя сухой формалисткой. Если прежде ей было просто любопытно, то теперь она с упрямой решимостью готовилась выяснить, что питает темную движущую силу этого фотографа. И если ее теории верны, разгадка здесь, в его работе, в фотографиях, развешанных по стенам.
– Что вы чувствовали, когда фотографировали этих женщин? – спросила она. Вопрос прозвучал резче, чем ей хотелось.
Он подошел к дремавшей кошке и принялся легко перебирать пальцами мягкую шерстку. Мэрилин развернулась и потянулась на солнце, как маленькая львица, пока Монтера ее гладил. Его браслет змейка поблескивал, как древний символ эротической связи между человеком и животным.
Довольное урчание кошки разносилось по всему помещению. Ли нетерпеливо переступила с ноги на ногу. И наконец Монтера посмотрел в ее сторону. Выражение его лица давало понять, что его общение с кошкой было вознаграждено гораздо больше, чем общение с ней, но – вечный оптимист – он намерен провести еще один раунд.
– Что я чувствовал? Это слишком расплывчатый вопрос, доктор. Не могли бы вы его детализировать?
– Ваши модели раскрываются перед вами. Это ясно видно по снимкам. Они вам доверяют. Вам никогда не казалось, что вы злоупотребляете их доверием? Эксплуатируете их?
– Черт побери, нет… Я делаю их бессмертными. – Каблучки Ли резко клацнули по плитке. Так же, как он обессмертил Дженифер Тейрин?
– Как именно?
Он продолжал поглаживать кошку, по прежнему гипнотизируя ее своими волшебными прикосновениями.
– Они показывают себя мне, – тихо произнес он. – Они раскрываются передо мной, как никогда до этого и никогда потом. И я плачу им сполна. Это момент чистой истины. Я запечатлеваю его… навсегда.
Ли мгновение помолчала, наблюдая, как он ласкает кошку.
– Они никогда не чувствуют себя выставленными напоказ? Или будто над ними совершили насилие?
– Нет, если они мне доверяют. Да и почему они должны это чувствовать? Я их мать, их отец, их прошлое, настоящее и будущее… – Он посмотрел на нее. – Я их биограф.
«И их любовник?» – подумала она.
– А если они вам не доверяют? Что тогда?
– Тогда я с ними не работаю. Они или полностью отдаются работе, или уходят.
– Понятно.
– Неужели? – Он чесал шелковистую шерстку под подбородком у Мэрилин, но взгляд его следил за рукой Ли, теребившей мочку уха и яркое золотое колечко. – Мне кажется, вы не понимаете, – проговорил он.
Ли поправила подплечники.
– Я понимаю то, что вы требуете от женщины полного подчинения своему видению. Вы хотите контроля, полного контроля над ней.
– Подчинения… интересный выбор слова. Я бы выбрал другое. Я бы назвал это покорением.
– А есть разница?
– Большая. Первое предполагает принуждение и сопротивление. Второе предполагает выбор – пленница, которая добровольно отдается зависимости… и находит в этом удовольствие.
– Но и то и другое – зависимость, – заметила Ли. – Разве это не весьма архаичное понимание выбора?
Он потянулся, выгнувшись, и сел на край комода рядом с кошкой. Недовольное мяуканье Мэрилин было вознаграждено медленными, успокаивающими движениями.
– Мы все зависимы, доктор, – сказал он. – Мы только можем притворяться, что это не так. Можем размахивать флагами и кричать о свободе, но никто из нас не владеет своей душой.
– Вы действительно этому верите? – Ли поймала себя на том, что смотрит на него во все глаза, пораженная его убежденностью.
Его взгляд был проницательным и в то же время успокаивающим. Когда он включал его на полную мощь, как лампы в студии, эффект оказывался гипнотическим. Она пыталась найти аргумент против его заявления, но в голову ничего не приходило. Его слова задели в ней какую то струнку. Ей не хотелось с ним соглашаться, но она знала: в чем то он прав.
– Значит, вот что вы даете этим женщинам, – проговорила она, и ее голос затих, пока она пыталась понять, что хочет сказать. – На одно мгновение? Вы возвращаете им их души? Или по крайней мере отблеск их душ?
Он медленно кивнул:
– Да… да, именно это.
Теперь он смотрел на нее так, словно она в первый раз сказала что то умное и стоящее, что то, с чем он действительно согласен. В глубине своего существа Ли ощутила едва уловимый трепет, отвечая на какой то импульс, неподвластный ее контролю. Она мысленно взмолилась, чтобы в голосе ее не слышалось дрожи.
– Понимаю, – сказала она. На этот раз он ее не поправил.
– Вы когда нибудь это пробовали, доктор? – спросил он. – Вы когда нибудь полностью чему нибудь покорялись? Или кому нибудь?
– Мы все покоряемся, разве нет? В тех или иных обстоятельствах.
– Вы бы так не говорили, если бы с вами это было. Это не сравнимо ни с чем. Другого такого чувства нет. Это рай – или самое близкое к нему из доступного нам. Физический, эмоциональный, сексуальный.
Горловой возглас Мэрилин подтвердил его слова. Кошка выбрала этот момент, чтобы перевернуться на спину и, выгнув спину, предложить Нику погладить ее живот. Он легонько ее пощекотал, и короткий резкий вопль сказал всем присутствующим в пределах слышимости, что она пребывает в полном экстазе.
– Почему бы мне и вас не сфотографировать? – спросил он, продолжая усмирять кошку.
– Нет, это не… – Она чуть не сказала «подобает». Ник встал и направился к ней.
– Обещаю, что больно не будет. И это единственный способ увидеть меня за работой. Сегодня у меня больше не будет съемок.
– Нет, в самом деле. Это обсуждению не подлежит.
– Вы не хотите стать частью моей коллекции отражений в пруду?
Его взгляд скользнул по ее телу, загоревшись мужским одобрением. Он оглядел ее с головы до ног, оценил и как фотограф; и как мужчина – искусство и мужественность так перемешались, что отделить их уже не представлялось возможным.
– Вам может понравиться позировать обнаженной, – сказал он. – Мне бы понравилось.
– Что ж… решено. – Она легко рассмеялась. – Вы позируете, я фотографирую.
Теперь ее сердце бешено стучало. Интересно, подумала Ли, в комнате находятся два взволнованных существа женского пола. Одно – отчаянно желавшее привлечь его внимание, а другое – отчаянно желавшее избежать его.
Нет, позировать Ли не хотела, но в то же время представляла себя в красивых, наполненных чувственностью сценах его коллекции… дотрагивающейся до себя, лениво плещущейся в темных серебристых прудах. Обнаженной. Свободной узнать…
Она прервала череду образов, в горле у нее пересохло, шея внезапно вспотела. Ей не следовало сюда приезжать. Он опасен, но она боялась не за свою жизнь.
– Сделайте это еще раз, – странно осипшим голосом попросил он.
– Что? – Ли не помнила, чтобы она что то сделала.
– Оближите для меня губы.
Ли хотела возразить, что она этого не делала, но ее верхняя губа действительно была влажной и прохладной.
– Ну же, доктор, – подбодрил он. – Снизойдите на минутку до моих просьб. Я не прошу вас раздеваться. Я только хочу, чтобы вы махнули вашим язычком по губам, как сделали это минуту назад.
Она вспомнила, что сравнивала звук его голоса с бархатным хлыстом. Сегодня в его тоне присутствовало немного сгустившегося воздуха, как будто он разговаривал со стыдливой невестой, которую надо за ручку подвести к сексуальной стороне супружества. Ли не понравилось такое сравнение.
– Вот так? – Кончиком языка она увлажнила верхнюю губу. Он широко улыбнулся:
– Да, так. Именно так.
И не успела Ли опомниться, как он уже подошел к ней и принялся менять ее прическу, закладывая с одной стороны пряди за ухо, а другую часть волос вздымая высокой волной над лицом. Но что поразило ее больше всего, так это то, что она позволила ему проделать все это. В его действиях сквозила такая естественность, словно он имел право прикасаться к ней любым способом просто потому, что владел безошибочным инстинктом угадывать скрытые тайны женской души.
– Не затягивайтесь так туго, доктор, – сказал он, засовывая палец за воротник. – Всем надо дышать, даже вам.
У Ли никогда не было трудностей с дыханием. А вот если она будет ходить с расстегнутым воротником, то переохладится.
Затем он дотронулся до ее сережки, потрогав колечко пальцами, словно проверяя его могущество. Остро чувствуя прикосновения Ника, Ли ощутила, как его большой палец прошелся по внутренней стороне мочки уха. Это был легчайший намек на контакт, но почему то натянулись все ее нервы. Она едва подавила дрожь.
Наконец он отступил, любуясь делом своих рук.
– Хорошо, да, так хорошо. А теперь приподнимите юбку, доктор, подтяните ее так, будто вы проверяете, не спустилась ли на чулке петля.
Удивленная Ли опустила глаза, вспомнив инцидент в машине Доусона, когда ее юбка ползла вверх по бедрам, как она вспоминала о нем, о Нике. Теперь она провела ладонью по гладкой ткани облегающей юбки, разгладила ее. Ли сделала это скорее рефлекторно, чем в ответ на его просьбу, но она не ожидала ощущений, которые вызовет это простое прикосновение. Они были захватывающие. Кожа покрылась испариной. Она чувствовала ее под туго натянутым нейлоном чулок, когда начала делать то, о чем он ее попросил, – медленно поднимать юбку. Что же с ней происходит? Ее охватила дрожь, и она закрыла глаза. Только на секунду, сказала себе Ли, чтобы перевести дух.
– Получится великолепная фотография, – сказал он.
Она мысленно представила зажженные лампы, Ника, двигающегося вокруг нее и щелкающего камерой. Она видела это с потрясающей ясностью…
– Ой! – вскрикнула она. Глаза у нее распахнулись, когда она почувствовала укол боли в лодыжке. – Что вы делаете?
Ник с недоумением приподнял брови. Потом они оба быстро посмотрели вниз. Прочь от них удалялась Мэрилин, помахивая хвостом и победно сверкая глазами.
Ник приглушенно рассмеялся:
– Мэрилин… как тебе не стыдно!
Но Ли не обратила внимания на комическую сторону произошедшего. Кошка укусила ее. Она не повредила ей кожу, но лодыжка горела, а на колготках спустилась петля!
– Как вы, ничего? – Монтера, извиняясь, пожал плечами, но в его глазах поблескивали скорее смешинки, чем сочувствие. – Она большая собственница, эта девчонка. Но я ее уже фотографировал.
– Надо же! – сухо отозвалась Ли.
Но втайне она была благодарна Мэрилин. Умное животное положило конец сеансу фотосъемок Ника Монтеры. И к счастью для Ли, ее укусила кошка. А не змея.
Глава 9
– Эфиопское кафе, мама?
Ли огляделась, надеясь подсмотреть, что едят другие представители ищущей острых ощущений толпы, вышедшей на ленч. В ресторане, кафелем и тентами напоминавшем турецкий базар, стоял запах пряной смеси чеснока и имбиря и сотни других экзотических специй, с которыми Аи никогда не сталкивалась.
– Ты когда нибудь уже здесь бывала? – спросила она.
– Разумеется, дорогая. – Кейт одобрительно проглядывала меню. – Мы с Кенджи были здесь на прошлой неделе. Не бери тушеную верблюжатину. Слишком соленая. А вот тефтели из рыбы и картофеля с карри просто чудесны.
Кенджи был последним открытием Кейт, японский художник, создававший мобили из проводов и автомобильных деталей и нуждавшийся в покровителе почти так же остро, как Кейт необходимо было ощущать себя покровительницей. Ли всегда интересовало, были ли связи ее матери не только творческими, но и сексуальными, но она никогда ее об этом не спрашивала, вероятно, из за выработавшейся у нее благодаря консультациям привычки не вмешиваться в чужие дела. Кейт, однако, не столь уважительно относилась к частной жизни Ли, вероятно, из за выработавшейся у нее привычки вмешиваться в чужие дела.
– Я подумала, что будет интересно попробовать что то новенькое, – заявила Кейт. – Сколько себя помню, по четвергам в половине первого мы всегда обедаем в «Ритц Карлтоне». Ничего хорошего, дорогая. Идешь по жизни как лунатик. Периодически каждый должен брать привычный распорядок дня и вытряхивать из него пыль, как из старого коврика. Возьми его обеими руками, Аи. Возьми и встряхни.
Ли кивнула матери поверх меню.
– Ньеленг? – спросила она, спотыкаясь на незнакомом слове. – Как ты думаешь, что это такое? Наверное, что то с фенхелем?
Ли знала: с матерью бесполезно спорить, если та решительно настроилась по какому то поводу. А в этом случае оказалось, что Кейт права. Жизнь Ли стала предсказуемой. За последний год она значительно сократила прием клиентов, чтобы больше времени посвящать своей рукописи. Иногда ей так хотелось увидеть ее изданной, что она уже чувствовала во рту вкус шампанского, которое пьют в честь выхода книги на вечеринке в издательстве. Это ее немного беспокоило. Если бы подобное желание появилось у одной из ее клиенток, она бы предположила, что мечта увидеть свое имя на обложке книги – еще один способ отмежеваться от властной матери.
– Пожалуй, я возьму фаршированный манный пирог, – сказала Кейт.
– Ни одного многослойного бутерброда в меню, – заключила Ли, когда официант принес им мятный чай, крепкий и сладкий, с плавающими на поверхности сосновыми орешками, а также дымящиеся горячие овалы свежеиспеченного хлеба в соломенной корзинке. – Доусону это не понравится.
– Доусону? – с упреком переспросила Кейт. – Я не знала, что он приглашен. Я думала, четверг – это наш день, твой и мой.
Ли надеялась, что ее улыбка получилась не слишком горестной. Четверг был днем, когда ее мать рассказывала ей о прошедшей неделе, а Ли внимательно слушала и аплодировала в нужных местах, что неизменно вдохновляло Кейт на повторение ее самых лучших хитов. Ее мать не нарочно вела себя так бесчувственно, давным давно поняла Ли. Кейт была прирожденной актрисой, которая по настоящему верила, что жизнь – это ее сцена, а «шоу» – ее первейшая обязанность.
– Дорогая, зачем ты его пригласила?
– Я его не приглашала, – объяснила Ли. – Доусон оставил у Нэнси несколько сообщений. Ему нужно о чем то со мной поговорить, но мы никак не можем друг друга поймать, поэтому Нэнси и сказала ему, где я сегодня буду обедать. – Она, извиняясь, пожала плечами. – Он, может, и не придет.
– Придет. Доусон не упустит возможности испортить приятный день.
– Мама! – Кейт слегка опешила от упрека в голосе Ли. – Ты думаешь, вы двое не сможете научиться ладить? Ведь он станет членом нашей семьи.
– Надеюсь, не раньше, чем научится обходиться без многослойных бутербродов. Ли, этот человек лишен воображения. Честно говоря, и ты тоже! Что это за брак будет, я тебя спрашиваю?
– Очень прочный, я надеюсь.
Кейт с видом заговорщицы нагнулась вперед:
– Привычки мужчины в еде – ключ к его либидо, моя дорогая дочка доктор. Если Доусон не попробует чего то новенького, ваша сексуальная жизнь будет из за этого страдать. Он станет очень предсказуемым партнером. Человек, не совершенствующий свои вкусы, наверняка скучен в постели. Ты этого не знала, милая? Но ты же психиатр. – Золотые браслеты громко звякнули, когда Кейт сбросила ярко зеленую шаль. – Твой отец всегда любил хорошие кулинарные приключения.
– Мой отец убежал с другой женщиной, – заметила Ли. Кейт любила рассказывать другим, что у ее бывшего мужа были голубые глаза, как у Пола Ньюмена, и сложная родословная, но он не обладал сдержанностью красавца актера, когда дело доходило до противоположного пола.
– У Дрю Раппапорта были недостатки, – признала Кейт. – Но в постели с ним никогда не было скучно.
– Что ты говоришь? Значит, лучше хороший секс с мужчиной, чем серьезные отношения?
– Вопрос не всегда стоит – что лучше. Иногда вопрос в том, что имеется в наличии. У тебя могут быть серьезные отношения с домашним животным. Найти хороший секс гораздо труднее. Нужен хороший мужчина.
Ли отложила меню, свой щит. Ее мать обладала удивительной способностью обращать любой спор в свою пользу.
– Ты стала бы отличным политиком, – признала Ли. Кейт явно намеревалась продолжить беседу и, вероятно, так бы и поступила, если б Ли не заметила идущего к ним Доусона. Он выглядел смущенным и более чем не на месте в своем двубортном деловом костюме среди обедающей богемной публики. Грациозные, с кожей цвета черного дерева официанты сновали взад и вперед в цветастых одеяниях и фесках, нося подносы с толстыми кусками жареного мяса, рисом и тушеными овощами и яркими десертами.
– Может, кто нибудь соблаговолит объяснить мне, почему официанты тут ходят в банных халатах и шлепанцах? – спросил Доусон, наконец добравшись до их столика.
– Чтобы раздражить тебя, Доусон, – сухо отозвалась Кейт. – Это единственная цель их жизни.
– Им это удалось, – парировал он, осматриваясь. – Если бы я хотел какой нибудь гадости, то пообедал бы в кафетерии в суде. Здесь подают к еде пилюли от малярии?
Ли собрала все меню.
– Я сделаю заказ, пока вы не начали войну и не испортили мне аппетит. Тушеная верблюжатина соленая, – сообщила она Доусону. – Тефтели из рыбы и картофеля чудесные.
– А у них есть многослойные бутерброды? – спросил он. Кейт пробормотала что то насчет предсказуемого секса, и Ли быстренько сменила тему.
– Зачем ты меня искал? – спросила она Доусона. – Нэнси сказала, это важно.
Он попытался, впрочем безуспешно, привлечь внимание проходившего официанта.
– Нам нужна твоя оценка Монтеры, чтобы мы могли навести на дело глянец, – ответил он. – Мы уже выстроили в одну линию заключения экспертов и врачей. У нас даже есть сосед, который видел Монтеру рядом с местом преступления. Твой доклад должен стать последним гвоздем в крышке его гроба, колом в сердце, так сказать.
Ли отнесла последнее замечание на счет профессионального рвения. Обвинители по уголовным делам сталкиваются с таким количеством грязи и мерзости, что часто становятся ужасно оторванными от жизни, как некоторые хирурги.
– Послушать тебя, так это ты ведешь дело, – заметила она. – Я думала, ты поручил его кому то другому.
– Я держу руку на пульсе. Близятся выборы, и пресса набросилась на это дело, как туча блох на собаку. Так что это важно.
– Возможно, важно для блох, – пробормотала Кейт.
– Мне надо кое что тебе сказать. – Ли завладела вниманием Доусона и рассказала ему о визите Полы Купер и ее страстном заявлении, что Монтера невиновен. – Она считает, это сделал друг Дженифер Тейрин, Джек Тагтарт. Ты его знаешь? Он девять лет служит в полицейском управлении Лос Анджелеса, в отделе по расследованию убийств, и, по мнению мисс Купер, он жестокий садист.
Доусон ударился коленом о ножку стола, и Ли схватила свой покачнувшийся стакан с водой, удерживая его.
– Это чушь, Ли! – с неожиданной резкостью заявил он. – Полная чушь. Вся эта вредная болтовня о жестокости связывает руки хорошим полицейским. А Тагтарт хороший коп.
– Боже мой, Доусон, – пробормотала Кейт. – Сколько пыла!
Ли тоже была ошарашена. Она взяла стакан, потом поставила на место, даже не поднеся к губам. Видно, на Доусоне сказалось напряжение в связи с избирательной кампанией, подумала она.
– И по твоему, я должен верить какой то бывшей модели Монтеры? – продолжал он. – Женщине, которая, без сомнения, до сих пор в него влюблена? Да она даже не сможет стать свидетелем защиты.
Ли огляделась, надеясь подсмотреть, что едят другие представители ищущей острых ощущений толпы, вышедшей на ленч. В ресторане, кафелем и тентами напоминавшем турецкий базар, стоял запах пряной смеси чеснока и имбиря и сотни других экзотических специй, с которыми Аи никогда не сталкивалась.
– Ты когда нибудь уже здесь бывала? – спросила она.
– Разумеется, дорогая. – Кейт одобрительно проглядывала меню. – Мы с Кенджи были здесь на прошлой неделе. Не бери тушеную верблюжатину. Слишком соленая. А вот тефтели из рыбы и картофеля с карри просто чудесны.
Кенджи был последним открытием Кейт, японский художник, создававший мобили из проводов и автомобильных деталей и нуждавшийся в покровителе почти так же остро, как Кейт необходимо было ощущать себя покровительницей. Ли всегда интересовало, были ли связи ее матери не только творческими, но и сексуальными, но она никогда ее об этом не спрашивала, вероятно, из за выработавшейся у нее благодаря консультациям привычки не вмешиваться в чужие дела. Кейт, однако, не столь уважительно относилась к частной жизни Ли, вероятно, из за выработавшейся у нее привычки вмешиваться в чужие дела.
– Я подумала, что будет интересно попробовать что то новенькое, – заявила Кейт. – Сколько себя помню, по четвергам в половине первого мы всегда обедаем в «Ритц Карлтоне». Ничего хорошего, дорогая. Идешь по жизни как лунатик. Периодически каждый должен брать привычный распорядок дня и вытряхивать из него пыль, как из старого коврика. Возьми его обеими руками, Аи. Возьми и встряхни.
Ли кивнула матери поверх меню.
– Ньеленг? – спросила она, спотыкаясь на незнакомом слове. – Как ты думаешь, что это такое? Наверное, что то с фенхелем?
Ли знала: с матерью бесполезно спорить, если та решительно настроилась по какому то поводу. А в этом случае оказалось, что Кейт права. Жизнь Ли стала предсказуемой. За последний год она значительно сократила прием клиентов, чтобы больше времени посвящать своей рукописи. Иногда ей так хотелось увидеть ее изданной, что она уже чувствовала во рту вкус шампанского, которое пьют в честь выхода книги на вечеринке в издательстве. Это ее немного беспокоило. Если бы подобное желание появилось у одной из ее клиенток, она бы предположила, что мечта увидеть свое имя на обложке книги – еще один способ отмежеваться от властной матери.
– Пожалуй, я возьму фаршированный манный пирог, – сказала Кейт.
– Ни одного многослойного бутерброда в меню, – заключила Ли, когда официант принес им мятный чай, крепкий и сладкий, с плавающими на поверхности сосновыми орешками, а также дымящиеся горячие овалы свежеиспеченного хлеба в соломенной корзинке. – Доусону это не понравится.
– Доусону? – с упреком переспросила Кейт. – Я не знала, что он приглашен. Я думала, четверг – это наш день, твой и мой.
Ли надеялась, что ее улыбка получилась не слишком горестной. Четверг был днем, когда ее мать рассказывала ей о прошедшей неделе, а Ли внимательно слушала и аплодировала в нужных местах, что неизменно вдохновляло Кейт на повторение ее самых лучших хитов. Ее мать не нарочно вела себя так бесчувственно, давным давно поняла Ли. Кейт была прирожденной актрисой, которая по настоящему верила, что жизнь – это ее сцена, а «шоу» – ее первейшая обязанность.
– Дорогая, зачем ты его пригласила?
– Я его не приглашала, – объяснила Ли. – Доусон оставил у Нэнси несколько сообщений. Ему нужно о чем то со мной поговорить, но мы никак не можем друг друга поймать, поэтому Нэнси и сказала ему, где я сегодня буду обедать. – Она, извиняясь, пожала плечами. – Он, может, и не придет.
– Придет. Доусон не упустит возможности испортить приятный день.
– Мама! – Кейт слегка опешила от упрека в голосе Ли. – Ты думаешь, вы двое не сможете научиться ладить? Ведь он станет членом нашей семьи.
– Надеюсь, не раньше, чем научится обходиться без многослойных бутербродов. Ли, этот человек лишен воображения. Честно говоря, и ты тоже! Что это за брак будет, я тебя спрашиваю?
– Очень прочный, я надеюсь.
Кейт с видом заговорщицы нагнулась вперед:
– Привычки мужчины в еде – ключ к его либидо, моя дорогая дочка доктор. Если Доусон не попробует чего то новенького, ваша сексуальная жизнь будет из за этого страдать. Он станет очень предсказуемым партнером. Человек, не совершенствующий свои вкусы, наверняка скучен в постели. Ты этого не знала, милая? Но ты же психиатр. – Золотые браслеты громко звякнули, когда Кейт сбросила ярко зеленую шаль. – Твой отец всегда любил хорошие кулинарные приключения.
– Мой отец убежал с другой женщиной, – заметила Ли. Кейт любила рассказывать другим, что у ее бывшего мужа были голубые глаза, как у Пола Ньюмена, и сложная родословная, но он не обладал сдержанностью красавца актера, когда дело доходило до противоположного пола.
– У Дрю Раппапорта были недостатки, – признала Кейт. – Но в постели с ним никогда не было скучно.
– Что ты говоришь? Значит, лучше хороший секс с мужчиной, чем серьезные отношения?
– Вопрос не всегда стоит – что лучше. Иногда вопрос в том, что имеется в наличии. У тебя могут быть серьезные отношения с домашним животным. Найти хороший секс гораздо труднее. Нужен хороший мужчина.
Ли отложила меню, свой щит. Ее мать обладала удивительной способностью обращать любой спор в свою пользу.
– Ты стала бы отличным политиком, – признала Ли. Кейт явно намеревалась продолжить беседу и, вероятно, так бы и поступила, если б Ли не заметила идущего к ним Доусона. Он выглядел смущенным и более чем не на месте в своем двубортном деловом костюме среди обедающей богемной публики. Грациозные, с кожей цвета черного дерева официанты сновали взад и вперед в цветастых одеяниях и фесках, нося подносы с толстыми кусками жареного мяса, рисом и тушеными овощами и яркими десертами.
– Может, кто нибудь соблаговолит объяснить мне, почему официанты тут ходят в банных халатах и шлепанцах? – спросил Доусон, наконец добравшись до их столика.
– Чтобы раздражить тебя, Доусон, – сухо отозвалась Кейт. – Это единственная цель их жизни.
– Им это удалось, – парировал он, осматриваясь. – Если бы я хотел какой нибудь гадости, то пообедал бы в кафетерии в суде. Здесь подают к еде пилюли от малярии?
Ли собрала все меню.
– Я сделаю заказ, пока вы не начали войну и не испортили мне аппетит. Тушеная верблюжатина соленая, – сообщила она Доусону. – Тефтели из рыбы и картофеля чудесные.
– А у них есть многослойные бутерброды? – спросил он. Кейт пробормотала что то насчет предсказуемого секса, и Ли быстренько сменила тему.
– Зачем ты меня искал? – спросила она Доусона. – Нэнси сказала, это важно.
Он попытался, впрочем безуспешно, привлечь внимание проходившего официанта.
– Нам нужна твоя оценка Монтеры, чтобы мы могли навести на дело глянец, – ответил он. – Мы уже выстроили в одну линию заключения экспертов и врачей. У нас даже есть сосед, который видел Монтеру рядом с местом преступления. Твой доклад должен стать последним гвоздем в крышке его гроба, колом в сердце, так сказать.
Ли отнесла последнее замечание на счет профессионального рвения. Обвинители по уголовным делам сталкиваются с таким количеством грязи и мерзости, что часто становятся ужасно оторванными от жизни, как некоторые хирурги.
– Послушать тебя, так это ты ведешь дело, – заметила она. – Я думала, ты поручил его кому то другому.
– Я держу руку на пульсе. Близятся выборы, и пресса набросилась на это дело, как туча блох на собаку. Так что это важно.
– Возможно, важно для блох, – пробормотала Кейт.
– Мне надо кое что тебе сказать. – Ли завладела вниманием Доусона и рассказала ему о визите Полы Купер и ее страстном заявлении, что Монтера невиновен. – Она считает, это сделал друг Дженифер Тейрин, Джек Тагтарт. Ты его знаешь? Он девять лет служит в полицейском управлении Лос Анджелеса, в отделе по расследованию убийств, и, по мнению мисс Купер, он жестокий садист.
Доусон ударился коленом о ножку стола, и Ли схватила свой покачнувшийся стакан с водой, удерживая его.
– Это чушь, Ли! – с неожиданной резкостью заявил он. – Полная чушь. Вся эта вредная болтовня о жестокости связывает руки хорошим полицейским. А Тагтарт хороший коп.
– Боже мой, Доусон, – пробормотала Кейт. – Сколько пыла!
Ли тоже была ошарашена. Она взяла стакан, потом поставила на место, даже не поднеся к губам. Видно, на Доусоне сказалось напряжение в связи с избирательной кампанией, подумала она.
– И по твоему, я должен верить какой то бывшей модели Монтеры? – продолжал он. – Женщине, которая, без сомнения, до сих пор в него влюблена? Да она даже не сможет стать свидетелем защиты.