Форстер Сюзанна. Приходи в полночь

   – Вы с ума сошли?
   – Конечно, спросите у врача.
   – Она же психиатр обвинения! Зачем вы хотите вызвать такого враждебно настроенного свидетеля?
   – Объясню потом. – Ник не был уверен, что его телефон не прослушивается или что Саттерфилд не записывает их разговор на пленку. – Остальную информацию лучше передать лично.
   – Объясните сейчас или я этого не сделаю!
   – Делайте, – холодно ответил Ник. – Или вы уволены. – Ответ Саттерфилда был кратким.
   – Да пошел ты, – пробормотал он за секунду до того, как прервал связь.
   Кладя трубку, Ник увидел, что Мэрилин закончила подкрепляться и смотрит на него так, словно ожидает, что он сейчас взмахнет рукой и пустая тарелка волшебным образом наполнится снова.
   – Я хороший, Мэрилин, – тихо засмеялся он. – Но не настолько.
   Кошка прошествовала к нему, и он облокотился на стойку, чтобы погладить шелковистую шерстку. От кошки пахло курицей и соусом, и, когда она потянулась к его руке, чисто женское урчание удовольствия задрожало в ее горле. Ник улыбнулся.
   Теперь ему осталось только вернуть Эстелу.

Глава 17

   Прошло три недели.
   Телевизионные гуру от погоды скромно называли это февральской волной жары, но живучие лосанджелесцы лишь смеялись над такой формулировкой. Когда солнце поднималось в зенит и всякое движение воздуха прекращалось, для них наступали самые жаркие зимние денечки. Город забытых ангелов превращался в разъяренный реактор. Если бы у этих ангелов был выбор, многие из них предпочли бы пить свой утренний кофе в аду.
   Этим утром температура за стенами окружного суда Лос Анджелеса приближалась к точке кипения, и толпа, сгрудившаяся у входа, выказывала признаки утомления. Четвертое сословие – пресса – уже разделось до рубашек с коротким рукавом, открытых блузок, а в иных случаях и до футболок. Поклонницы Ника Монтеры обмахивали раскрасневшиеся лица табличками с надписью «Свободу Ники!».
   Все они жаждали хоть краем глаза увидеть своего любимца, и, пробираясь сквозь толпу газетчиков и тележурналистов, Ли порадовалась, что ее никто не знает. Она надела легкий костюм из голубого льна из уважения к погоде, но все равно обливалась потом, без сомнения, в равной степени от нервозности и от жары.
   Ее вызвала защита, но люди Доусона провели целое сражение, доказывая, что ее оценка подсудимого являлась закрытой информацией. Защита обвинила прокурора в попытке скрыть важные факты, способные помочь защите. Поэтому Ли была свидетелем поневоле, как это называлось.
   Адвокат Ника, казалось, верил, что ее показания помогут делу, хотя она не представляла, каким образом. Психологические тесты указывали, что его клиент был способен совершить преступление, в котором его обвиняли. Если бы на Ли надавили, то она вынуждена была бы признать: да, Ник Монтера обладает эмоциональной психологией убийцы. Но она могла добавить, что почти каждый человек при соответствующих обстоятельствах способен совершить тяжкое преступление на почве страсти. Это ли хотел услышать Саттерфилд?
   Ли удивилась, когда, войдя в здание суда, увидела направляющегося к ней Доусона. Она думала, что он постарается избежать встречи, ведь в этом деле он лично не выступает обвинителем и стремится держаться в стороне. Однако Ли была уверена: в случае победы обвинения он выйдет из тени, чтобы разделить ответственность – и славу.
   В ультраконсервативном сером костюме с темно бордовым галстуком Доусон выглядел просто потрясающе. Он даже улыбался, направляясь к Ли, но она смотрела на него совершенно серьезно. Он пришел в ярость, когда узнал, что ей направили повестку. Доусон разразился гневной тирадой, высказал подозрение, что она участвует в заговоре против него, и предупредил, что она ведет себя необдуманно, словно это она была виновата в действиях защиты. Он даже угрожал разорвать их отношения. Ли была настолько возмущена его поведением, что почти не общалась с ним с того момента.
   – Ну как ты? – подойдя, спросил он с искренней заботой в голосе. – Может, выпьем по чашечке кофе до начала заседания?
   Она отрицательно покачала головой:
   – Спасибо, но мне нужно еще раз просмотреть свои записи. – Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть Ли, и она смущенно вспыхнула, заметив его явное одобрение.
   – Ты выглядишь чудесно, – сказал Доусон.
   Она постаралась как можно равнодушнее пожать плечами:
   – Ответственный день в суде.
   – По моему, нам надо поговорить, Ли.
   – Меня вызвали повесткой, Доусон, – быстро заговорила она, стремясь избежать новой стычки. – У меня нет выбора – я должна дать показания. Ты бы предпочел, чтобы меня арестовали за неуважение к суду?
   Взяв Ли за локоть, Доусон отвел ее в сторонку.
   – Будь осторожна, Ли, прошу тебя. Как только журналисты узнают, что ты недоброжелательный свидетель, они станут цепляться к каждому твоему слову. Я знаю, ты будешь внимательна к тому, что важно… к нашей помолвке, разумеется, и… будешь помнить о предстоящих выборах. До них всего несколько месяцев.
   – Не тревожься. Я никак не смогла бы забыть, что ты ждешь перевыборов.
   Она посмотрела на часы, и Доусон, схватив ее за рукав, с нежностью притянул к себе.
   – Я просто не хочу, чтобы ты там растерялась, понимаешь? Там ведется жестокая игра. Тебя не пощадят, Ли. Не помогут даже наши отношения. На самом деле это способно даже ухудшить дело. Обвинение может почувствовать необходимость обойтись с тобой построже.
   – Я постараюсь. Мои показания будут такими же, как если бы меня вызвали твои люди.
   – Но они могут прозвучать по иному. Твои слова могут извратить, и вот ты уже говоришь, что Монтера – бойскаут, что он переводит через дорогу пожилых леди и котят.
   – Может, так и есть, Доусон.
   Голос Доусона упал до быстрого, злого шепота:
   – Бога ради, Ли! Этот человек – хищник. Меня просто корежит, когда я думаю, что твои показания могут освободить его и он продолжит охоту за невинными женщинами.
   Ли подавила в себе желание встать на защиту Ника. Она понимала, к чему клонит Доусон. Если отбросить тесты и психологический портрет, она не была убеждена, что Монтера виновен. И Доусон это знал, но он не хотел, чтобы она произносила это на суде. Сегодня его озабоченность была столь явной, что Ли испытала потребность заверить Доусона: она никогда не сделает ничего, что могло бы ему повредить. В конце концов, он ее жених, и до последнего времени у них были очень хорошие отношения.
   Доусон всегда поддерживал ее и заботился, и она в ответ платила ему тем же. Она не сомневалась в их счастливом будущем – до недавнего времени. Обычно он был спокойным, уверенным и надежным, и она не знала, как отнестись к этой его внезапной паранойе. Сейчас он вел себя как человек, которому угрожают – как личности и как профессионалу. Какое то время она думала, что он ревнует к Нику Монтере, но ее заботили и другие вещи. Она не забыла, как он отмахнулся от нее, когда она спросила его о Дженифер Тейрин…
   Внезапный шум вернул Ли к действительности – двери здания суда распахнулись, и вся толпа, роившаяся на улице, ввалилась внутрь. Журналисты боролись за лучшие места и совали микрофоны тем, кто оказался в эпицентре этого тайфуна.
   Одним из этих людей был Ник Монтера.
   Ли стиснула ручку кейса и, подняв, прижала его к животу. Разумеется, Монтеру показывали в новостях, но все это были старые видеозаписи. А теперь все происходило в реальности, здесь и сейчас. Перед журналистами был обвиняемый в убийстве Ник Монтера, во плоти, вступающий в священные коридоры правосудия. Вот вот начнется суд, ставка на котором – его жизнь, и Ли оказалась совсем не готова к встрече с ним.
   На нем был светлый, бурого оттенка, двубортный костюм и рубашка цвета морской волны, великолепно оттенявшая его смуглую кожу. Он не потрудился обрезать волосы, как сделало бы большинство обвиняемых, кому грозил смертный приговор, но с этой своей длинной и блестящей черной гривой он казался удивительно привлекательным. Монтера выглядел оскорбленным, аристократичным и угрюмым, не говоря уж о том, что воплощал в себе суть мужчины. Сильнодействующая смесь, если жюри присяжных будет преимущественно женским, а Ли слышала, что так и есть.
   Справа от Ника шел Алек Саттерфилд. Привлекательную женщину лет тридцати, которая охраняла левый фланг Монтеры, Ли не знала, но сразу отреагировала на нее как на соперницу. У женщины были длинные ноги, темные волосы, уложенные в сексуальный овальный пучок на затылке, и, насколько могла судить Ли, она была слишком роскошна, чтобы быть юристом. Тем не менее держалась женщина по деловому, и Ли могла только подумать, что Саттерфилд мудро решил привлечь одну из своих коллег провести некоторые из допросов свидетелей.
   Ник проявлял к женщине заботу, заметила Ли, отгоняя назойливых журналистов. Мысль о том, что у него могут быть отношения с кем то еще, почему то причинила Ли боль. Ее ужасно взволновало, что он мог раскрываться перед этой женщиной, говорить ей то же, что поведал Ли во время их бесед… о том, что к занятиям фотографией его привела игра света, что он никогда не мог заставить себя встретить восход солнца. Она даже думать не хотела о том, что между ними могло быть что то большее.
   Ли импульсивно обернулась к Доусону и увидела, что он тоже рассматривает эту процессию. Но что поразило ее, так это выражение его лица. Его взгляд, обращенный на Ника Монтеру, горел неприкрытой злобой.

* * *

   – Это он. – Голос старика дрогнул и оборвался, когда он указал на подсудимого, к вящей радости собравшихся в зале суда. – Этого человека я видел, когда он входил в квартиру Дженифер в тот вечер. – Он показал на Ника Монтеру.
   Клара Санчес, статная заместительница окружного прокурора, ведущая это дело, простерла руку в сторону Ника, идя к столу, за которым сидел обвиняемый.
   – Это именно тот человек, мистер Вашингтон? Вы абсолютно в этом уверены?
   – Да, мэм, уверен.
   – Почему вы так уверены? Разве вы не могли ошибиться? Вы сказали, что это был вечер, около шести часов. На улице было темно.
   Свидетель, тщедушный мужчина за шестьдесят, энергично замотал головой, так что прядь жестких волос упала на лоб.
   – Не так уж и поздно было. И не так уж темно. Я люблю посидеть на крылечке после ужина. Каждый вечер сижу. Тогда то я его и увидел. – Он широко ухмыльнулся и продолжил: – Я в тот вечер съел добрую свиную отбивную с яблочным соусом и черносливом. Память то у меня, может, и получше, чем у вас, мэм.
   В зале суда послышались смешки.
   – Не сомневаюсь, мистер Вашингтон, – смеясь, согласилась Санчес. – Я в этом уверена. Но свидетели часто ошибаются.
   – Ничего я не ошибаюсь! – возмутился он. – Я и раньше его видел. Много раз. Он был ее дружком, она мне так сказала. Она говорила, что у него плохой характер. Сказала, что он злился на нее. Так и сказала – злился.
   – Протестую, ваша честь! – вскочил со своего места Алек Саттерфилд. – Это показания с чужих слов. Что сказала или не сказала мистеру Вашингтону мисс Тейрин, нам неизвестно. Я требую, чтобы это было вычеркнуто.
   – Ваша честь, – возразила Санчес, – я утверждаю, что показания мистера Вашингтона дают представление о мнении жертвы в отношении человека, которого обвиняют в ее убийстве. Они попадают под исключение из закона о показаниях, основанных на слухах.
   Судья, стройная чернокожая женщина, обладающая обманчиво мягкой внешностью, поразмыслила.
   – Это замечание останется, советник, – наконец сказала она. – Можете продолжать.
   – Спасибо, ваша честь, я закончила. – Клара Санчес с победным видом вернулась к своему столу и села. Помедлив для пущего эффекта, она повернулась к Алеку Саттерфилду: – Свидетель ваш.
   Все глаза устремились на Саттерфилда, когда он достал из папки фотоснимок, поднялся и подошел к свидетелю. Адвокат не только привлек всеобщее внимание, но и разжег жгучее любопытство в умах публики. «Что сейчас предпримет этот вампир? – думали все. – Как ему удастся дискредитировать приятного старика, не потеряв симпатий зала к себе и, следовательно, к своему клиенту?»
   – Мистер Вашингтон, вы пьете? – спросил Саттерфилд, подойдя к старику.
   – Прошу прощения? – Саттерфилд вручил снимок свидетелю:
   – Это вы на фотографии, мистер Вашингтон? И если да, то не будете ли столь любезны сказать суду, что вы делали в тот момент, когда был сделан этот снимок?
   Разглядывая снимок, мистер Вашингтон побелел. Выждав несколько секунд неловкого молчания, Саттерфилд заговорил:
   – Может, я помогу вам, мистер Вашингтон? Вы сидите у себя на крыльце и пьете из литровой бутылки водку «Попай», не так ли, сэр?
   Вашингтон кивнул и облизал пересохшие губы, возвращая снимок.
   Стремительным движением Саттерфилд передал фотографию судье и попросил зарегистрировать ее как вещественное доказательство группы «А» защиты.
   – Вы пьете, не так ли, мистер Вашингтон? – снова спросил он, поворачиваясь к свидетелю. – Вы пьете каждый вечер. Выпиваете почти целую литровую бутылку водки, верно?
   Санчес вскочила:
   – Протестую! Наводящие вопросы свидетелю.
   – Поддерживаю, – сказала судья. – Мистер Саттерфилд, ограничьте свой допрос вопросами, пожалуйста.
   – Ваша честь, – объяснил Саттерфилд, – я пытался доказать, что пристрастие мистера Вашингтона к спиртному достаточно серьезно и что оно ставит под сомнение его способность узнать человека. Ваша честь, я сообщаю суду, что мистер Вашингтон законченный алкоголик. – Саттерфилд подошел к свидетелю, глаза его блестели, голос прозвучал мягко: – Это правда, мистер Вашингтон? Вы алкоголик?
   Вашингтон наклонил голову, прядь жестких волос опять упала ему на лоб. Кивок был еле заметным.
   Печальная улыбка заиграла на губах Саттерфилда.
   – И вы каждый вечер целиком выпиваете литровую бутылку водки – или почти целиком, – сидя на крыльце после ужина? – Не дожидаясь ответа, адвокат кивнул судье: – Благодарю вас, ваша честь, я закончил допрос свидетеля.
   Саттерфилд вернулся на место под восхищенный гул публики. Явно довольный собой, он принял поздравления от сидевших за его столом – похлопывание по рукаву от молодой коллеги и улыбку от клиента, Ника Монтеры.
   – Уже… нет, – дрожащим голосом произнес Вашингтон, пытаясь подняться со свидетельского места.
   Шепот прекратился. Все головы повернулись в ту сторону, а журналисты подались вперед, когда старик умоляюще посмотрел на судью.
   – Что то не так, мистер Вашингтон? – спросила она.
   – Я больше не пью, – произнес старик, явно униженный необходимостью публично признавать свои пороки. – Я просто притворялся, что пью, вот. Наверное, это уж очень глупо, да? Но каждый раз, когда мне до смерти хотелось выпить, я наливал в бутылку воды из под крана и делал несколько глотков. Ну, иногда я еще находил в соседском мусоре винные пробки и нюхал их, – добавил он сконфуженно.
   Судья нагнулась со своего места, пристально глядя на свидетеля:
   – Вы хотите сказать суду, что вы не употребляете алкогольных напитков, мистер Вашингтон?
   – Верно. Я трезв как стеклышко, мэм. Уже полгода.
   – А эта фотография? – Она взяла снимок, представленный Саттерфилдом как вещественное доказательство, и повернула фотографию так, чтобы старик мог ее видеть.
   Тот с гордостью кивнул:
   – Это я, точно, с бутылкой воды. Я не пью уже сто восемьдесят два дня и… – он взглянул на часы, – десять часов. И я был абсолютно трезв в тот вечер, когда убили Дженни, – Он принялся теребить пиджак. – Хотите взглянуть на мою нашивку от «Анонимных алкоголиков» за шесть месяцев трезвости, мэм? Я получил ее неделю назад.
   Судья откинулась на стуле и улыбнулась:
   – Нет, благодарю вас, мистер Вашингтон, я вам верю… Примите мои самые сердечные поздравления по поводу вашей трезвости.
   Зал суда взорвался аплодисментами, и мистер Вашингтон помахал рукой своим поклонникам, прежде чем осторожно сойти со свидетельского места. Толпа обрела своего героя, а Алек Саттерфилд проиграл первый раунд.

* * *

   Процесс Ника Монтеры был горячей новостью. Его имя украшало первые полосы всех газет, а его лицо автоматически гарантировало подробный рассказ, и не только в местных пятичасовых новостях, но и по всем сетям, независимым станциям и кабельному телевидению. Си эн эн нарисовала его всесторонний портрет, включая интервью его домоправительницы, которая до последнего времени работала у него и горячо выступала в его защиту. «Упрямый человек, но сердце у него доброе», – сказала Эстела, и на глазах у нее выступили слезы, когда она показала его подарок – крест на тонкой золотой цепочке. Канал новостей показал светлую кошку, карабкавшуюся по огромному платану, который рос у него на участке.
   Одна из радиостанций пригласила известного психолога, чтобы тот объяснил причины необычайной притягательности Монтеры для женщин. Испаноязычное сообщество объединилось, поддерживая попавшего в беду соплеменника. Мужчины недоумевали по поводу его «роковой привлекательности». Женщины повсюду были очарованы им. Они нашли своего темного принца, мужчину, чье освобождение стало их личной мечтой и личной фантазией.
   По мере того как разбирательство по делу Монтеры продвигалось вперед и становилось ясно, что скорее всего его признают виновным, общественное мнение разделилось. Те, кто считал Монтеру виновным, громко требовали смертного приговора. В частности, религиозные группировки объявили его приспешником Сатаны, считая доказательством его греховности синие глаза и браслет в виде змеи. Поддерживавшие Монтеру призывали к справедливости, а если нет, то хотя бы к снисхождению. Суд вынужден был нанять телохранителей, чтобы защитить его от толпы, которая жаждала увидеть подсудимого и прикоснуться к нему.
   Ли могла наблюдать за всем этим на расстоянии. Как свидетелю ей запрещено было появляться в зале суда, кроме как для дачи показаний. При обычных обстоятельствах она оставалась бы в коридоре рядом с залом суда, но из за пристального внимания средств массовой информации ее держали в маленькой, похожей на камеру комнатке, где ее чувство изолированности нарастало день ото дня, час от часу, пока она ждала вызова. Трудно было не думать о худшем. Пола Купер предрекала, что справедливого суда над Ником не получится, и теперь эти мрачные предсказания, похоже, сбывались. Если его признают виновным и отправят в Сан Квентин – ждать исполнения смертного приговора, – что она почувствует? Что сможет сделать?
   Когда Ли возвращалась вечером домой, то прочитывала газетные отчеты о судебных заседаниях и ловила каждое слово в новостях, сознавая, что с ней происходит то, в чем обвинил ее Доусон, – она превращается в поклонницу Ника Монтеры. Выбора у нее не было. Сообщения средств массовой информации питали ее страхи, но другого источника узнать о ходе процессе она не имела. Ли не могла полагаться на рассказы Доусона и не хотела доверяться Алеку Саттерфилду, особенно после длительной беседы с ним.
   Ее личный внутренний конфликт, связанный с Ником, оставался неразрешимым. Этот человек по прежнему пугал и беспокоил ее, однако мысли о нем вытеснили из ее головы все остальное. Она пыталась их заблокировать только для того, чтобы ее стал преследовать один и тот же сон, который неизменно начинался с рисунка, сделанного Монтерой. Она прижата к стене, его рука на ее горле. Его прикосновение фатально, неотразимая сила вытягивает воздух из ее легких и сдавливает ее, лишая способности вырваться и убежать. Он подавлял ее. Он увлекал ее в темное, мрачное возбуждение. Она все время просыпалась задыхаясь.
   Ее реакции были обострены физическим желанием, которое должно было бы указать ей, насколько глубоко она увязла. Но Ли больше боялась за Ника, чем его самого. Может, потому, что он был осужденным, она не так страшилась признаться себе в своих фантазиях о близости с ним. Если бы Ник Монтера был свободным человеком, она побежала бы прочь без оглядки. Или хотя бы попыталась. Но он не был свободен. Ему грозила смерть, и Ли никуда не могла убежать от чувства ответственности или своей озабоченности его судьбой. Этот процесс значил для нее гораздо больше, чем очередная сенсация средств массовой информации, вызывающая огромное, но преходящее любопытство. Ник же был ее личным крестом, мужчиной, в невиновность которого она верила с самого начала, несмотря на все свидетельства против него, мужчиной, которого она могла спасти… если бы ей предоставили возможность говорить.
   Раньше Ли не хотела давать показания, но теперь, по иронии судьбы, когда шла третья неделя суда, она начала бояться, что ей так и не дадут слова. Обвинение уже вызывало своих экспертов, которые составили уничтожающий портрет Ника, представив его как ритуального убийцу. Ли следила за показаниями криминалистов по выпускам новостей и испытала жуткое разочарование, увидев, как они повредили Нику. Она не могла защитить его от этих нападений, но молча, мысленно, сердцем была рядом с ним.
   И защита, и обвинение по прежнему разыскивали Полу Купер, которая исчезла без следа. Ли затеяла свой собственный поиск, сначала раздобыв домашний номер телефона Полы через офис Доусона, а затем оставляя сообщения на ее автоответчике.
   Она надеялась, что Пола захочет довериться ей, если не доверяет закону или средствам массовой информации, но ответа не получила.
   Обвинение начало видеть во всем этом нечистую игру, а Ли подозревала, что Пола исчезла не по доброй воле. Больше невозможно было думать, что та уехала отдохнуть. Суд над Монтерой был главной новостью. Пола не могла не появиться на процессе. Кто то не хотел, чтобы Пола дала показания, по крайней мере так считала Ли.
   В один из последних дней, когда защита завершала свои выступления, Ли воспользовалась неожиданно представившейся возможностью. Судья объявил перерыв, когда Ли находилась в дамской комнате, и несколько женщин зрительниц были поглощены беседой о том, как разворачиваются события в зале суда. Ли в беседу не вступила, но когда все возвращались в зал, незаметно проскользнула вместе с ними.
   И теперь, стоя в самом дальнем углу помещения, Ли осознала, какой непозволительный поступок она совершила. Если ее заметит судья, ее дисквалифицируют как свидетеля. Могут даже посадить в тюрьму за неуважение к суду. С колотящимся сердцем изучая профиль Ника, она заставила себя обратить внимание на некоторые вещи, включая ее увлечение судом и им самим. Она полностью забросила работу над рукописью, избегала контактов с издательницей, ставя под угрозу их отношения. Ее отношения с Доусоном тоже дошли до того, что за последние недели они виделись всего дважды, и то один раз их встречу устроила Кейт, мать Ли, которая вдруг почему то обеспокоилась состоянием их помолвки.
   «Что же со мной происходит?» – подумала Ли. Серьезный нервный срыв? Или она превращается в одну из тех женщин, которые эмоционально привязываются к властному и опасному мужчине? Ник Монтера мог быть и тем, и другим, и всем вместе, если хотел, а еще он воплощал в себе суть фотографий, которые делал. Он заставлял вас заглянуть в темные уголки вашего воображения, хотели вы этого или нет.
   Резко стукнул молоток судьи, вырвав Ли из плена ее мыслей. Вперед вышел служащий суда, готовясь сделать объявление. Ли не следила за ходом заседания, но, повинуясь какому то шестому чувству, от которого стянуло кожу головы, она тихо пробралась к выходу, как будто угадала ближайшее будущее.
   За ней как раз закрылась дверь, когда разнесся усиленный микрофоном голос служащего:
   – Защита вызывает доктора Ли Раппапорт.

Глава 18

   Ник Монтера с нечеловеческой сосредоточенностью смотрел, как Ли Раппапорт приносит присягу. Она казалась холодной и собранной в черном вискозном костюме. Ему это не понравилось. Ему хотелось думать, что она страдает. Ему хотелось думать, что ее сердце болит под этим идеально сидящем на ней, сшитом на заказ жакетом и что вся эта дурно пахнущая история хорошенько ее встряхнула.
   «Пострадай, малышка…» У него пересохло в горле, пока он смотрел, как она занимает свидетельское место. Двигалась она грациозно, сдержанно, напомнив ему свечу, длинную, изящную свечу в хрустальной люстре. «Я прошу не много, Ли. Пострадай совсем чуть чуть, чтобы я увидел, что небезразличен тебе».
   Когда она села, Алек Саттерфилд встал и подошел к свидетельскому месту. Ник посоветовал своему адвокату, как разговаривать с врачом, и если Саттерфилд проиграет и на этот раз, Ник собирался уволить его, даже если это означало, что ему придется защищать себя самому.
   – Доктор Раппапорт, – начал адвокат, поправляя золотой перстень печатку на мизинце, – пожалуйста, расскажите суду о своем образовании и научной деятельности.
   Ли коротко описала академическую подготовку, полученную в Калифорнийском и Стэнфордеком университетах, свой клинический опыт, включая обширную научную деятельность и опубликованные работы, а также рассказала о психологическом тесте, который разработала вместе с Карлом Джонсоном.
   – Очень хорошо, доктор. А теперь не могли бы вы поподробнее рассказать о вашем тесте? Кажется, он называется «Руководство по арт терапии Джонсона – Раппапорт».
   – Да, конечно, – кивнула Ли и принялась описывать основное содержание своей методики, стараясь сделать это просто и доступно для присяжных.
   Она являла собой образец профессионала. В ее блестяще выстроенной линии поведения оказался только один маленький прокол. Ник улыбнулся, когда она рассеянно затеребила золотое колечко серьгу. В один прекрасный день он отберет у нее эти серьги и предложит поиграть чем нибудь другим… если проживет достаточно долго.