Страница:
– Они говорят, что он полезен мне, но я ненавижу его. Верно, я не могу есть мясо и салат, – а кому может пойти на пользу больничный салат? – но почему не грибной или не куриный суп? И конечно, все это не домашнее.
Она сказала, что по-прежнему хочет переехать в частную клинику, о которой говорил ей Робби Джилл, и она надеется, что ее невестка Дженет скоро вернется домой, в Суррей.
– Мы с ней не любим друг друга, – призналась, вздохнув, Доротея. – Так жаль!
– Хм-м… – пробормотал я. – Когда вы совсем поправитесь, вы вернетесь в свой дом?
В ее глазах блеснули слезы.
– Там умер Пол.
И Валентин, подумал я.
– Томас… я вспоминала разные вещи. – В голосе ее звучало некоторое беспокойство. – В ту ночь, когда на меня напали…
– Да? – спросил я, когда она замолчала. – Что вы вспомнили?
– Пол кричал.
– Да, вы говорили мне.
– Там был еще другой человек.
Я пододвинул стул для посетителей к ее кровати и сел, успокаивающе держа ее за руку, не желая тревожить ее и подавляя собственные назойливые думы. Я мягко сказал:
– Вы помните, как он выглядел?
– Я его не знаю. Он и Пол были там, когда я пришла от Моны… Понимаете, мы с ней смотрели телевизор, но программа не понравилась нам, и я рано ушла домой… Я вошла через кухонную дверь и была так удивлена и… рада, конечно… увидев Пола. Но он был таким странным, дорогой, и почти испуганным, но он не мог быть испуган. Почему он должен был испугаться?
– Быть может, потому, что вы пришли домой, когда он и другой человек обыскивали ваш дом.
– Да, дорогой, Пол закричал, где альбом Валентина с фотографиями, но я, конечно, сказала, что у него никогда не было альбома, что он просто хранил несколько старых снимков в коробке от конфет, в той же самой, что и я, но Пол не поверил мне, он все твердил об альбоме.
– А у Валентина был когда-либо альбом? – спросил я.
– Нет, я уверена, что не было. У нас никогда не было большой семьи, чтобы фотографировать ее, и нам в отличие от некоторых людей никогда не казалось, что событие не произошло, если от него не осталось снимка. У Валентина были десятки фотографий лошадей, но, понимаете, это были лошади, это была его жизнь. Всегда лошади. У него никогда не было детей, его Кэти не могла иметь детей, понимаете. Быть может, он собрал бы больше снимков, если бы у него были дети. Я хранила фотографии в коробке в своей спальне. Фотографии всех нас, очень старые. Фотографии Пола…
Снова потекли слезы, и я не сказал ей, что не смог найти в ее комнате эти несколько трогательных памяток. Но я отдам ей взамен коробку с фотографиями, принадлежавшую Валентину.
– Пол не сказал, зачем ему нужен был фотоальбом? – спросил я.
– Я думаю, нет, дорогой. Все случилось так быстро, и другой человек был так сердит и тоже кричал, и Пол сказал мне – так страшно, дорогой, но он сказал: «Отвечай ему, где альбом, у него нож».
Я быстро спросил:
– Вы уверены в этом?
– Я думала, что это сон.
– А теперь?
– Теперь… я думаю, что он, должно быть, сказал это. Я словно слышу голос Пола… Ох, мой милый маленький мальчик!..
Я обнимал ее, пока она плакала.
– Этот другой человек ударил меня, – сказала она, всхлипывая. – Ударил по голове… и Пол кричал: «Скажи ему, скажи ему»… и я увидела… у него действительно был нож, у этого человека… по крайней мере, он держал что-то блестящее, но это на самом деле был не нож, он продевал пальцы в него… грязные ногти… Это было ужасно… И Пол закричал: «Прекрати… не делай этого…» И я очнулась в больнице и не знала, что случилось, но прошлой ночью… Ох, дорогой, когда я проснулась этим утром и подумала о Поле, я вроде бы вспомнила.
– Да, – сказал я, потом помедлил, собирая вместе все, что знал. – Милая Доротея, – промолвил я, – я думаю, что Пол спас вашу жизнь.
– Ох! Ох! – Она все еще плакала, но теперь это были слезы светлой гордости за сына, а не тяжкой скорби.
– Я думаю, – продолжал я, – что Пол настолько ужаснулся, увидев, что на вас нападают с ножом, что предотвратил смертельный удар. Робби Джилл счел, что нападение на вас выглядело как прерванное убийство. Он сказал, что люди, которые наносят такие ужасные ножевые раны, обычно не владеют собой и просто не могут остановиться. Я думаю, Пол остановил его.
– Ох, Томас!
– Но я боюсь, – с сожалением сказал я, – это означает, что Пол знал человека, который напал на вас, и не сообщил об этом в полицию. Фактически Пол делал вид, что во время нападения на вас находился в Суррее.
– Ох, дорогой!
– И к тому же Пол всячески старался не допустить ни меня, ни Робби Джилла, ни кого-либо еще поговорить с вами, пока не удостоверился, что вы ничего не помните о нападении.
Радость Доротеи несколько померкла, но все же не исчезла совсем.
– Он немного изменился, – продолжал я. – Я думаю, в какой-то момент он едва не рассказал мне что-то, но я не знаю, что именно. Однако я верю, что он чувствовал раскаяние в том, что случилось с вами.
– Ох, Томас, я надеюсь, что это так.
– Я уверен в этом, – сказал я, вкладывая в слова больше оптимизма, нежели испытывал.
Она некоторое время молча размышляла, а потом промолвила:
– Иногда Пол громко высказывал вслух свои мнения, как будто больше не мог держать их при себе.
– И что же?
– Он сказал… я не хотела говорить это вам, Томас, но на другой день, когда он был здесь со мной, он высказался так: «Почему он вообще должен сделать этот фильм?» Он был зол. Он сказал: «На тебя никто не напал бы, если бы он не раскопал все это». Конечно, я спросила его, что вы раскопали, и он ответил: «Это все было в „Барабанном бое“, но ты должна забыть все, что я сказал, и если с ним что-то случится, это будет целиком его вина». Он сказал… мне действительно жаль… но он сказал, что был бы рад, если бы вас порезали на кусочки, как меня… Это было так на него не похоже, действительно не похоже.
– Я выставил его из вашего дома, – напомнил я ей. – Ему не очень-то понравилось, как я обошелся с ним.
– Нет, но… что-то тревожило его, я в этом уверена.
Я встал и подошел к окну, глядя на безукоризненно правильные ряды окон в здании напротив и на засаженный низкорослыми кустами садик внизу. Два человека в белом медленно шли по дорожке, беседуя. Статисты, играющие докторов, автоматически подумал я и осознал, что часто смотрю даже на реальную жизнь как на кино.
Я вернулся к кровати и обратился к Доротее:
– Пол спрашивал вас об альбоме, пока вы находились здесь, в больнице?
– Думаю, нет, дорогой. Хотя все было так сумбурно. – Она помолчала. – Он сказал что-то о том, что вы забрали книги Валентина, и я не стала ему говорить, что вы не забирали их. Я не хотела спорить. Я чувствовала себя слишком усталой.
– Я нашел одну фотографию среди бумаг Валентина, которые передал мне ваш милый юный друг Билл Робинсон. Но я не думаю, что ради этой фотографии стоило причинять такой страшный вред вашему дому и вам самой. Если я покажу вам этот снимок, – спросил я, – вы скажете мне, кто изображен на нем?
– Конечно, дорогой, если смогу.
Я вынул из кармана фотографию «банды» и передал ее Доротее.
– Мне нужны очки для чтения, – сказала Доротея, щурясь. – Они в красном футляре на столике.
Я передал ей очки, и она посмотрела на снимок без особой реакции.
– Нет ли на этом снимке человека, который напал на вас? – спросил я.
– Ох нет, никого из них я не узнаю. Он был намного старше. Все эти люди так молоды. О! – воскликнула она. – Это же Пол! Этот, с краю, разве это не Пол? Каким он был молодым! И таким красивым. – Она уронила фотографию на одеяло. – Я не знаю остальных. Если бы Пол был здесь…
Вздохнув, я убрал фото обратно в карман и достал страничку из блокнота, который постоянно носил с собой.
– Я не хочу расстраивать вас, но, если я нарисую нож, вы сможете сказать мне, может ли это быть тот нож, с которым напали на вас?
– Я не хочу видеть его.
– Пожалуйста, Доротея.
– Пол был убит ножом, – всхлипнула она.
– Милая Доротея, – сказал я чуть погодя, – если это поможет отыскать убийцу Пола, вы посмотрите на мой рисунок?
Она покачала головой. Я положил рисунок возле ее руки, и долгую минуту спустя она взяла его.
– Как ужасно! – сказала она, глядя на него. – Я никогда не видела такого ножа. – Ее голос был совершенно спокойным. – Ничего похожего на тот.
Это было изображение американского армейского ножа, найденного на Хите. Я перевернул лист и нарисовал страшный «Армадилло»: зазубренное лезвие и все прочее.
Доротея посмотрела на него, побелела и не сказала ничего.
– Мне так жаль… – беспомощно сказал я.
Я думал о невероятном потрясении, охватившем Пола, когда он вошел в дом Доротеи и увидел «Армадилло», лежащий на кухонном столе. Когда он увидел, что я сижу там живой.
Он выскочил из дома и умчался прочь, и теперь бесполезно предполагать, что, если бы мы остановили его, если бы мы усадили его и заставили говорить, он мог бы остаться в живых. Я подумал, что Пол стал опасен для своего сообщника, он был готов сломаться, был готов сознаться. У самоуверенного, напыщенного, неприятного Пола сдали нервы, и это стоило ему жизни.
Мой водитель, рядом с которым на переднем сиденье устроился «черный пояс», доставил меня в Оксфордшир, время от времени сверяясь с моими письменными указаниями. Я сидел сзади, вновь разглядывая фотографию «банды» и вспоминая то, что говорили о ней Люси и Доротея.
«Они такие молодые».
Молодые.
Джексон Уэллс, Ридли Уэллс, Пол Паннир на этой фотографии были, по крайней мере, на двадцать шесть лет моложе, чем эти же люди, встреченные мною в жизни. Соня умерла двадцать шесть лет назад, а на этой фотографии она была юной и прелестной.
Скажем, снимок был сделан двадцать семь лет назад – тогда Джексону Уэллсу на нем около двадцати трех, а все остальные были еще моложе. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, но не более. Соня умерла в двадцать один год. Мне было четыре года, когда она умерла, я не слышал тогда о ней, и я вернулся сюда в тридцать лет и захотел узнать, почему она умерла, и сказал, что могу попытаться. И, сказав это, я запустил цепную реакцию, которая привела Доротею в больницу, Пола в могилу, а мне принесла нож в ребро… и все, что еще могло случиться. Я не знал, что в этой бутылке есть джинн, но если джинна выпустили наружу, его уже нельзя загнать обратно.
Мой водитель отыскал ферму «Бой-ива» и доставил меня к двери Джексона Уэллса. На звонок в дверь снова открыла Люси, и ее синие глаза расширились от изумления.
– Я сказала, – промолвила она, – что вы не рассердитесь, если я вернусь домой на денек, ведь так? Вы приехали, чтобы притащить меня обратно за хвостик?
– Нет, – улыбнулся я. – На самом деле я хотел поговорить с твоим отцом.
– Ой, конечно. Проходите. Я покачал головой.
– Я хотел бы, чтобы он вышел сюда.
– О! Ну хорошо, я спрошу его.
Слегка сбитая с толку, она скрылась в доме и вскоре вернулась вместе со своим белокурым, сутулым, продубленным солнцем и ветрами, рассудительным родителем – словом, таким же, каким я увидел его здесь неделю назад.
– Входите, – сказал он, делая широкий гостеприимный жест.
– Пойдемте погуляем. Он пожал плечами.
– Если вам так хочется.
Он вышел из дома, а Люси, не знавшая, что и подумать, осталась стоять на пороге. Джексон окинул взглядом двух молодых людей, сидящих в моей машине, и спросил:
– Друзья?
– Шофер и телохранитель, – ответил я. – Кинокомпания настояла.
– О…
Мы пересекли двор и дошли до ворот высотой в пять перекладин, которые неделю назад подпирал глухой Уэллс-старший.
– Люси проделала хорошую работу, – произнес я. – Она рассказала вам?
– Ей нравится беседовать с Нэшем Рурком.
– Они подружились, – согласился я.
– Я велел ей быть осторожнее. Я улыбнулся.
– Вы хорошо научили ее. – И подумал: «Слишком хорошо». Потом спросил: – Она упоминала о фотографии?
Он посмотрел на меня так, словно не знал, что ему ответить: «да» или «нет», но наконец сказал:
– О какой фотографии?
– Об этой. – Я достал ее из кармана и протянул ему. Он коротко взглянул на лицевую сторону, потом на обратную и без выражения посмотрел мне в глаза.
– Люси говорит, что надпись на обратной стороне сделана вашей рукой, – заметил я, забирая из его рук снимок.
– Что из этого?
– Я не полицейский, – сказал я, – и не привез с собой орудия пыток.
Он засмеялся, но общая осторожность, проявлявшаяся в нем на прошлой неделе, перешла во вполне определенную подозрительность.
– На прошлой неделе, – напомнил я, – вы сказали мне, что никто не знает, почему умерла Соня.
– Это так. – Его синие глаза, как обычно, лучились невинностью.
Я покачал головой.
– Все, кто на этом фото, – произнес я, – знают, почему умерла Соня.
Он застыл в неподвижности, но потом выдавил улыбку и придал лицу насмешливое выражение.
– Соня есть на этом фото. Ваши слова – бессмыслица.
– Соня знала, – возразил я.
– Вы хотите сказать, что она убила себя? – Судя по его виду, он почти надеялся, что я именно так и думаю.
– На самом деле нет. Она не намеревалась умирать. Никто не намеревался убить ее. Она умерла случайно.
– Вы не знаете об этом абсолютно ничего.
Я знал об этом слишком много. Я не хотел причинять никому вреда и не хотел, чтобы меня убили, но смерть Пола Паннира нельзя было просто проигнорировать, и пока убийца гуляет на свободе, я вынужден буду носить дельта-гипс.
– Вы все выглядите на этой фотографии такими молодыми, – сказал я. – Золотая девочка, золотые мальчики, все улыбаются, у всех впереди светлая жизнь. Вы все тогда были детьми, как вы говорили мне. Вы все играли в жизнь, все было игрой. – Я назвал по именам легкомысленную «банду» на снимке. – Это вы и Соня и ваш младший брат Ридли. Это Пол Паннир, племянник кузнеца. Это Родди Висборо, сын сестры Сони, то есть Соня была его тетей. А это ваш жокей П. Фальмут, известный под кличкой Свин. – Я сделал паузу. – Вы были самым старшим – вам двадцать два или двадцать три года. Ридли, Полу, Родди и Свину было восемнадцать, девятнадцать или двадцать лет, когда умерла Соня, а ей был только двадцать один год.
Джексон Уэллс спросил без выражения:
– Откуда вы узнали?
– Из сообщений газет. И из простых расчетов. Это почти не имеет значения. А имеет значение только то, что все вы были еще юны… и вам, как многим людям в ваши годы, казалось, что юность вечна, что осторожность – это для стариков, а ответственность – глупое слово. Вы поехали в Йорк, а остальные затеяли игру.. И я думаю, что вся «банда», исключая вас, была там, когда Соня умерла.
– Нет, – резко сказал он. – «Банда» тут ни при чем. Вы имеете в виду, что затевалось насилие? Этого не было.
– Я знаю. Вскрытие показало, что в половые сношения перед смертью она не вступала. Все газеты указывали на это.
– И что же?
Я осторожно произнес:
– Я полагаю, что один из этих парней каким-то образом задушил ее, не намереваясь причинить ей вред, и все они были так испуганы, что попытались представить это самоубийством и повесили ее. А потом они просто… убежали.
– Нет, – одними губами вымолвил Джексон.
– Я думаю, – продолжал я, – что сначала вы действительно не знали, что произошло. Когда вы говорили с полицией, когда вас пытались заставить сознаться, вы спокойно отрицали все их обвинения, потому что были невиновны. Вы действительно не знали в тот момент, повесилась ли она сама или нет, хотя вы знали – и сказали, – что это было не в ее духе. Я полагаю, что некоторое время это все действительно оставалось для вас загадкой, но все же очевидно, что вы не были психически сломлены происшедшим. Ни один из газетных репортажей – а я уже прочел их немало – не сообщает об убитом горем молодом муже.
– Ну… я…
– К тому времени, – предположил я, – вы знали, что у нее были любовники. Не призрачные любовники. Настоящие. «Банда». Все по случаю. Шутка. Игра. Я полагаю, что она никогда не думала о любовном акте как о чем-то большем, нежели просто мимолетное удовольствие, вроде мороженого. Таких людей много, но газеты рассказывают не о них, а о страсти и ревности. Когда Соня умерла, ваша игра в женитьбу была уже позади. Вы говорили мне об этом. Вы могли испытать потрясение и сожаление из-за ее смерти, но вы были молоды и здоровы и наделены жизнерадостной натурой, и ваша скорбь была краткой.
– Вы не можете этого знать…
– Разве до сих пор я был не прав?
– Ну…
– Скажите мне, что случилось потом, – попросил я. – Если вы расскажете мне, я обещаю не вводить ничего из этого в фильм. Я поведаю зрителям выдуманную историю, далекую от реальной. Но лучше будет, если я узнаю правду, потому что, как я и раньше говорил вам, я могу открыть ваши самые горькие тайны просто случайно, по неведению. Поэтому расскажите мне… и вам не надо будет бояться того, что вы увидите на экране.
Джексон Уэллс оглядел свой увитый плющом дом, неприбранный двор, заросшую подъездную дорожку и, несомненно, подумал о своей чудесной жизни со второй женой, о своей гордости за Люси.
– Вы правы. – Он тяжело вздохнул. – Они все были там, и я много недель не мог ничего узнать.
Я просто стоял и ждал. Он сделал первый нелегкий шаг; он уже не остановится на этом пути.
– А потом все начало раскрываться, – наконец продолжил он. – Они поклялись друг другу не говорить никому ни слова. Никогда. Но это было слишком тяжело для них. Свин сбежал в Австралию, и теперь на моих клячах ездил только Дерек Карсингтон, но это уже не имело особого значения, владельцы разбегались от меня, как от чумы, а потом Ридли… – Он помолчал. – Ридли напился, что было не редкостью даже в те дни, и начал болтать. Ридли отвратителен мне, но Люси считает, что он смешной. Она не думала бы так, если бы он запустил лапы под ее юбку… но я велел ей всегда носить джинсы. Нелегко в наши дни быть девушкой, она так непохожа на Соню – та любила ходить в юбках до колена и почти всегда без лифчика, и с зеленым «ежиком» на голове. И почему, черт побери, я рассказываю вам все это?
Я подумал, что оплакивать Соню двадцать шесть лет спустя слишком поздно, но, может быть, никогда не поздно сделать это так.
– Она любила шутки, – сказал он. – Всегда была не прочь посмеяться.
– Да.
– Ридли рассказал мне, что они сделали. – Боль этого давнего разоблачения прорезалась в его беззаботном голосе. – Я едва не убил его. Я порол его. Бил его. Хлестал его жокейским кнутом. Всем, что попадалось мне под руку. Я избил его до потери сознания.
– Это было горе, – отозвался я.
– Гнев.
– Схожие чувства.
Джексон невидящими глазами смотрел в прошлое.
– Я пришел к Валентину, чтобы спросить его, что мне делать, – произнес он. – Валентин всем нам был как отец. Такого хорошего отца не было ни у кого из нас. Валентин любил Соню как дочь.
Я ничего не сказал. В любви Валентина к Соне не было ничего отцовского.
– Что сказал Валентин? – спросил я.
– Он уже знал! Пол рассказал ему. Пол сломался так же, как и Ридли. Пол рассказал своему дяде все. Валентин сказал, что все они могут жить с тем, что совершили, или пойти в полицию… и он не может выбрать за них.
– Валентин знал, что Родди Висборо был там?
– Я говорил ему, – прямо сказал Джексон. – Соня была тетей Родди. И какого бы рода сексуальную оргию они ни затевали – я имею в виду, конечно, что ничего подобного не было, забудьте, что я это сказал, – Родди не мог быть втянут в это. Они сказали, что это было невозможно. Она была его тетей!
– Вы все хорошо знали Валентина, – промолвил я.
– Да, конечно. Его старая кузница была неподалеку от моего двора, чуть дальше по дороге. Он всегда работал там с лошадьми, и мы заглядывали к нему, все мы. Как я сказал, он был нам вроде отца. Лучше, чем отец. Но все пошло прахом. Я ушел из тренеров, Пол оставил Ньюмаркет и уехал куда-то с отцом и матерью, а Родди занялся показательными скачками… Он хотел быть помощником тренера, но его не взяли на эту работу. А Свин, как я сказал, удрал за границу. А потом переехал и Валентин. В старой кузне прохудилась крыша, и не было возможности починить ее, поэтому он снес ее и продал землю под застройку. Я был там в тот день, когда он смотрел, как строители сгребают хлам, скопившийся за время работы кузницы, чтобы засыпать им старый колодец, находившийся на заднем дворе, потому что он мог представлять опасность для детей, и тогда я сказал, что ничего не будет так, как было прежде. И, конечно, я оказался прав.
– Но для вас все обернулось к лучшему.
– Да, это так. – Он не мог надолго согнать с лица улыбку. – Валентин стал Великим Старцем скачек, а Родди Висборо выиграл достаточно серебряных кубков на своих головоломных трюках. Ридли по-прежнему слоняется без дела, и я время от времени помогаю ему, а Пол женился… – Он умолк, не зная, что сказать дальше.
– А Пол убит, – прямо продолжил я. Джексон молчал.
– Вы знаете, кто убил его? – спросил я.
– Нет. – Он уставился на меня. – Вы знаете? Я не ответил открыто. Я сказал:
– Говорил ли кто-нибудь из них Валентину или вам, кто из них четверых задушил Соню?
– Это получилось случайно.
– У кого получилось?
– Она разрешила им положить руки на ее горло. Она смеялась, они все согласились с этим. Это был некий кайф, но не от наркотиков.
– От возбуждения, – сказал я. Его синие глаза расширились.
– Они все намеревались… за этим они и собрались… все они с ней… по очереди, и она хотела этого… Она держала пари, что они все не смогут этого, когда все грумы уедут на вторую утреннюю тренировку и через час должны будут вернуться обратно, и чтобы все они смотрели и подбадривали друг друга, в том стойле, которое для них было вместо постели… и все они были сумасшедшими, и она тоже… и Свин обхватил ладонями ее шею и поцеловал ее… и нажал… и она задохнулась… Он зашел слишком далеко… и ее лицо потемнело… ее кожа стала темной, и к тому времени, когда они осознали… они не смогли вернуть ее… – Голос его прервался, и немного погодя он выговорил: – Вы не удивлены, не так ли?
– Я не вставлю это в фильм.
– Я был так зол, – сказал он. – Как они могли! Как могла она позволить им? Ведь не было наркотиков…
– Вы знаете, – спросил я, – что от такого удушения почти всегда умирали только мужчины?
– О, Боже!.. Они хотели проверить, действует ли это на женщин.
Абсолютная бессмысленность этого до немоты потрясла нас обоих.
Я перевел дыхание и сказал:
– В «Барабанном бое» говорилось, что я не смогу раскрыть загадку смерти Сони, но я это сделал. Теперь мне остается найти того, кто убил Пола Паннира.
Джексон с силой оттолкнулся от ворот и шагнул ко мне, крича:
– Оставьте это! Оставьте всех нас в покое! Не снимайте этот мерзкий фильм!
Его крик заставил моего каратиста мигом выскочить из машины. Джексон смотрел с удивлением и тревогой, даже когда я успокаивающе помахал рукой, дабы «черный пояс» усмирил свои рефлексы.
Я сказал Джексону:
– Мой телохранитель – словно сторожевой пес. Не обращайте внимания. Кинокомпания настояла на его присутствии, потому что помимо вас есть и другие желающие остановить съемки этого фильма.
– Держу пари, что одна из них – эта сука Одри, ехидная сестричка Сони.
– И она тоже, – согласился я.
В дверях дома появилась Люси и позвала отца:
– Папа, тебе звонит дядя Ридли.
– Скажи ему, что я подойду через минуту. Когда она исчезла, я сказал:
– Ваш брат сегодня утром снимался в фильме, ездил верхом. Он будет недоволен моим присутствием.
– Почему?
– Он вам скажет.
– Я желал бы, чтобы вы никогда не приезжали, – горько сказал он и зашагал к своему дому, к своей спасительной гавани, к своим нормальным прелестным жене и дочери.
Я отправился обратно в Ньюмаркет, зная, что вел себя опрометчиво, но не жалел об этом. Я знал, кто убил Пола Паннира, но доказательства – это нечто большее, чем просто догадки. Полиции нужны доказательства, но я, по крайней мере, мог направить ее в нужную сторону.
Я думал об одной отдельной газетной вырезке, которую я обнаружил в папке, ныне лежавшей в сейфе О'Хары.
Валентин написал эту статью для колонки случайных сплетен. Газета вышла шесть недель спустя после смерти Сони, и об этой смерти там не упоминалось.
Там говорилось вот что:
«Ньюмаркетские источники сообщают, что жокей П.Г.Фальмут (19 лет), известный знакомым как Свин, уехал в Австралию, оформив разрешение на работу и надеясь обосноваться там. Родившийся и выросший в Корнуэлле, неподалеку от города, название которого совпадает с его фамилией, Свин Фальмут переехал в Ньюмаркет два года назад. Его притягательные личные качества и умение побеждать скоро снискали ему множество друзей. Несомненно, набравшись жокейского опыта, он мог бы добиться процветания в Англии, но мы желаем ему больших успехов в его новом заморском предприятии».
Вместе с заметкой была опубликована фотография улыбчивого, ясноглазого, добродушного с виду молодого человека в жокейском шлеме и рубашке, но заголовок статейки окатил меня ледяным ливнем понимания.
«Уход корнузлльского парня», – гласил он.
ГЛАВА 16
Она сказала, что по-прежнему хочет переехать в частную клинику, о которой говорил ей Робби Джилл, и она надеется, что ее невестка Дженет скоро вернется домой, в Суррей.
– Мы с ней не любим друг друга, – призналась, вздохнув, Доротея. – Так жаль!
– Хм-м… – пробормотал я. – Когда вы совсем поправитесь, вы вернетесь в свой дом?
В ее глазах блеснули слезы.
– Там умер Пол.
И Валентин, подумал я.
– Томас… я вспоминала разные вещи. – В голосе ее звучало некоторое беспокойство. – В ту ночь, когда на меня напали…
– Да? – спросил я, когда она замолчала. – Что вы вспомнили?
– Пол кричал.
– Да, вы говорили мне.
– Там был еще другой человек.
Я пододвинул стул для посетителей к ее кровати и сел, успокаивающе держа ее за руку, не желая тревожить ее и подавляя собственные назойливые думы. Я мягко сказал:
– Вы помните, как он выглядел?
– Я его не знаю. Он и Пол были там, когда я пришла от Моны… Понимаете, мы с ней смотрели телевизор, но программа не понравилась нам, и я рано ушла домой… Я вошла через кухонную дверь и была так удивлена и… рада, конечно… увидев Пола. Но он был таким странным, дорогой, и почти испуганным, но он не мог быть испуган. Почему он должен был испугаться?
– Быть может, потому, что вы пришли домой, когда он и другой человек обыскивали ваш дом.
– Да, дорогой, Пол закричал, где альбом Валентина с фотографиями, но я, конечно, сказала, что у него никогда не было альбома, что он просто хранил несколько старых снимков в коробке от конфет, в той же самой, что и я, но Пол не поверил мне, он все твердил об альбоме.
– А у Валентина был когда-либо альбом? – спросил я.
– Нет, я уверена, что не было. У нас никогда не было большой семьи, чтобы фотографировать ее, и нам в отличие от некоторых людей никогда не казалось, что событие не произошло, если от него не осталось снимка. У Валентина были десятки фотографий лошадей, но, понимаете, это были лошади, это была его жизнь. Всегда лошади. У него никогда не было детей, его Кэти не могла иметь детей, понимаете. Быть может, он собрал бы больше снимков, если бы у него были дети. Я хранила фотографии в коробке в своей спальне. Фотографии всех нас, очень старые. Фотографии Пола…
Снова потекли слезы, и я не сказал ей, что не смог найти в ее комнате эти несколько трогательных памяток. Но я отдам ей взамен коробку с фотографиями, принадлежавшую Валентину.
– Пол не сказал, зачем ему нужен был фотоальбом? – спросил я.
– Я думаю, нет, дорогой. Все случилось так быстро, и другой человек был так сердит и тоже кричал, и Пол сказал мне – так страшно, дорогой, но он сказал: «Отвечай ему, где альбом, у него нож».
Я быстро спросил:
– Вы уверены в этом?
– Я думала, что это сон.
– А теперь?
– Теперь… я думаю, что он, должно быть, сказал это. Я словно слышу голос Пола… Ох, мой милый маленький мальчик!..
Я обнимал ее, пока она плакала.
– Этот другой человек ударил меня, – сказала она, всхлипывая. – Ударил по голове… и Пол кричал: «Скажи ему, скажи ему»… и я увидела… у него действительно был нож, у этого человека… по крайней мере, он держал что-то блестящее, но это на самом деле был не нож, он продевал пальцы в него… грязные ногти… Это было ужасно… И Пол закричал: «Прекрати… не делай этого…» И я очнулась в больнице и не знала, что случилось, но прошлой ночью… Ох, дорогой, когда я проснулась этим утром и подумала о Поле, я вроде бы вспомнила.
– Да, – сказал я, потом помедлил, собирая вместе все, что знал. – Милая Доротея, – промолвил я, – я думаю, что Пол спас вашу жизнь.
– Ох! Ох! – Она все еще плакала, но теперь это были слезы светлой гордости за сына, а не тяжкой скорби.
– Я думаю, – продолжал я, – что Пол настолько ужаснулся, увидев, что на вас нападают с ножом, что предотвратил смертельный удар. Робби Джилл счел, что нападение на вас выглядело как прерванное убийство. Он сказал, что люди, которые наносят такие ужасные ножевые раны, обычно не владеют собой и просто не могут остановиться. Я думаю, Пол остановил его.
– Ох, Томас!
– Но я боюсь, – с сожалением сказал я, – это означает, что Пол знал человека, который напал на вас, и не сообщил об этом в полицию. Фактически Пол делал вид, что во время нападения на вас находился в Суррее.
– Ох, дорогой!
– И к тому же Пол всячески старался не допустить ни меня, ни Робби Джилла, ни кого-либо еще поговорить с вами, пока не удостоверился, что вы ничего не помните о нападении.
Радость Доротеи несколько померкла, но все же не исчезла совсем.
– Он немного изменился, – продолжал я. – Я думаю, в какой-то момент он едва не рассказал мне что-то, но я не знаю, что именно. Однако я верю, что он чувствовал раскаяние в том, что случилось с вами.
– Ох, Томас, я надеюсь, что это так.
– Я уверен в этом, – сказал я, вкладывая в слова больше оптимизма, нежели испытывал.
Она некоторое время молча размышляла, а потом промолвила:
– Иногда Пол громко высказывал вслух свои мнения, как будто больше не мог держать их при себе.
– И что же?
– Он сказал… я не хотела говорить это вам, Томас, но на другой день, когда он был здесь со мной, он высказался так: «Почему он вообще должен сделать этот фильм?» Он был зол. Он сказал: «На тебя никто не напал бы, если бы он не раскопал все это». Конечно, я спросила его, что вы раскопали, и он ответил: «Это все было в „Барабанном бое“, но ты должна забыть все, что я сказал, и если с ним что-то случится, это будет целиком его вина». Он сказал… мне действительно жаль… но он сказал, что был бы рад, если бы вас порезали на кусочки, как меня… Это было так на него не похоже, действительно не похоже.
– Я выставил его из вашего дома, – напомнил я ей. – Ему не очень-то понравилось, как я обошелся с ним.
– Нет, но… что-то тревожило его, я в этом уверена.
Я встал и подошел к окну, глядя на безукоризненно правильные ряды окон в здании напротив и на засаженный низкорослыми кустами садик внизу. Два человека в белом медленно шли по дорожке, беседуя. Статисты, играющие докторов, автоматически подумал я и осознал, что часто смотрю даже на реальную жизнь как на кино.
Я вернулся к кровати и обратился к Доротее:
– Пол спрашивал вас об альбоме, пока вы находились здесь, в больнице?
– Думаю, нет, дорогой. Хотя все было так сумбурно. – Она помолчала. – Он сказал что-то о том, что вы забрали книги Валентина, и я не стала ему говорить, что вы не забирали их. Я не хотела спорить. Я чувствовала себя слишком усталой.
– Я нашел одну фотографию среди бумаг Валентина, которые передал мне ваш милый юный друг Билл Робинсон. Но я не думаю, что ради этой фотографии стоило причинять такой страшный вред вашему дому и вам самой. Если я покажу вам этот снимок, – спросил я, – вы скажете мне, кто изображен на нем?
– Конечно, дорогой, если смогу.
Я вынул из кармана фотографию «банды» и передал ее Доротее.
– Мне нужны очки для чтения, – сказала Доротея, щурясь. – Они в красном футляре на столике.
Я передал ей очки, и она посмотрела на снимок без особой реакции.
– Нет ли на этом снимке человека, который напал на вас? – спросил я.
– Ох нет, никого из них я не узнаю. Он был намного старше. Все эти люди так молоды. О! – воскликнула она. – Это же Пол! Этот, с краю, разве это не Пол? Каким он был молодым! И таким красивым. – Она уронила фотографию на одеяло. – Я не знаю остальных. Если бы Пол был здесь…
Вздохнув, я убрал фото обратно в карман и достал страничку из блокнота, который постоянно носил с собой.
– Я не хочу расстраивать вас, но, если я нарисую нож, вы сможете сказать мне, может ли это быть тот нож, с которым напали на вас?
– Я не хочу видеть его.
– Пожалуйста, Доротея.
– Пол был убит ножом, – всхлипнула она.
– Милая Доротея, – сказал я чуть погодя, – если это поможет отыскать убийцу Пола, вы посмотрите на мой рисунок?
Она покачала головой. Я положил рисунок возле ее руки, и долгую минуту спустя она взяла его.
– Как ужасно! – сказала она, глядя на него. – Я никогда не видела такого ножа. – Ее голос был совершенно спокойным. – Ничего похожего на тот.
Это было изображение американского армейского ножа, найденного на Хите. Я перевернул лист и нарисовал страшный «Армадилло»: зазубренное лезвие и все прочее.
Доротея посмотрела на него, побелела и не сказала ничего.
– Мне так жаль… – беспомощно сказал я.
Я думал о невероятном потрясении, охватившем Пола, когда он вошел в дом Доротеи и увидел «Армадилло», лежащий на кухонном столе. Когда он увидел, что я сижу там живой.
Он выскочил из дома и умчался прочь, и теперь бесполезно предполагать, что, если бы мы остановили его, если бы мы усадили его и заставили говорить, он мог бы остаться в живых. Я подумал, что Пол стал опасен для своего сообщника, он был готов сломаться, был готов сознаться. У самоуверенного, напыщенного, неприятного Пола сдали нервы, и это стоило ему жизни.
Мой водитель, рядом с которым на переднем сиденье устроился «черный пояс», доставил меня в Оксфордшир, время от времени сверяясь с моими письменными указаниями. Я сидел сзади, вновь разглядывая фотографию «банды» и вспоминая то, что говорили о ней Люси и Доротея.
«Они такие молодые».
Молодые.
Джексон Уэллс, Ридли Уэллс, Пол Паннир на этой фотографии были, по крайней мере, на двадцать шесть лет моложе, чем эти же люди, встреченные мною в жизни. Соня умерла двадцать шесть лет назад, а на этой фотографии она была юной и прелестной.
Скажем, снимок был сделан двадцать семь лет назад – тогда Джексону Уэллсу на нем около двадцати трех, а все остальные были еще моложе. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, но не более. Соня умерла в двадцать один год. Мне было четыре года, когда она умерла, я не слышал тогда о ней, и я вернулся сюда в тридцать лет и захотел узнать, почему она умерла, и сказал, что могу попытаться. И, сказав это, я запустил цепную реакцию, которая привела Доротею в больницу, Пола в могилу, а мне принесла нож в ребро… и все, что еще могло случиться. Я не знал, что в этой бутылке есть джинн, но если джинна выпустили наружу, его уже нельзя загнать обратно.
Мой водитель отыскал ферму «Бой-ива» и доставил меня к двери Джексона Уэллса. На звонок в дверь снова открыла Люси, и ее синие глаза расширились от изумления.
– Я сказала, – промолвила она, – что вы не рассердитесь, если я вернусь домой на денек, ведь так? Вы приехали, чтобы притащить меня обратно за хвостик?
– Нет, – улыбнулся я. – На самом деле я хотел поговорить с твоим отцом.
– Ой, конечно. Проходите. Я покачал головой.
– Я хотел бы, чтобы он вышел сюда.
– О! Ну хорошо, я спрошу его.
Слегка сбитая с толку, она скрылась в доме и вскоре вернулась вместе со своим белокурым, сутулым, продубленным солнцем и ветрами, рассудительным родителем – словом, таким же, каким я увидел его здесь неделю назад.
– Входите, – сказал он, делая широкий гостеприимный жест.
– Пойдемте погуляем. Он пожал плечами.
– Если вам так хочется.
Он вышел из дома, а Люси, не знавшая, что и подумать, осталась стоять на пороге. Джексон окинул взглядом двух молодых людей, сидящих в моей машине, и спросил:
– Друзья?
– Шофер и телохранитель, – ответил я. – Кинокомпания настояла.
– О…
Мы пересекли двор и дошли до ворот высотой в пять перекладин, которые неделю назад подпирал глухой Уэллс-старший.
– Люси проделала хорошую работу, – произнес я. – Она рассказала вам?
– Ей нравится беседовать с Нэшем Рурком.
– Они подружились, – согласился я.
– Я велел ей быть осторожнее. Я улыбнулся.
– Вы хорошо научили ее. – И подумал: «Слишком хорошо». Потом спросил: – Она упоминала о фотографии?
Он посмотрел на меня так, словно не знал, что ему ответить: «да» или «нет», но наконец сказал:
– О какой фотографии?
– Об этой. – Я достал ее из кармана и протянул ему. Он коротко взглянул на лицевую сторону, потом на обратную и без выражения посмотрел мне в глаза.
– Люси говорит, что надпись на обратной стороне сделана вашей рукой, – заметил я, забирая из его рук снимок.
– Что из этого?
– Я не полицейский, – сказал я, – и не привез с собой орудия пыток.
Он засмеялся, но общая осторожность, проявлявшаяся в нем на прошлой неделе, перешла во вполне определенную подозрительность.
– На прошлой неделе, – напомнил я, – вы сказали мне, что никто не знает, почему умерла Соня.
– Это так. – Его синие глаза, как обычно, лучились невинностью.
Я покачал головой.
– Все, кто на этом фото, – произнес я, – знают, почему умерла Соня.
Он застыл в неподвижности, но потом выдавил улыбку и придал лицу насмешливое выражение.
– Соня есть на этом фото. Ваши слова – бессмыслица.
– Соня знала, – возразил я.
– Вы хотите сказать, что она убила себя? – Судя по его виду, он почти надеялся, что я именно так и думаю.
– На самом деле нет. Она не намеревалась умирать. Никто не намеревался убить ее. Она умерла случайно.
– Вы не знаете об этом абсолютно ничего.
Я знал об этом слишком много. Я не хотел причинять никому вреда и не хотел, чтобы меня убили, но смерть Пола Паннира нельзя было просто проигнорировать, и пока убийца гуляет на свободе, я вынужден буду носить дельта-гипс.
– Вы все выглядите на этой фотографии такими молодыми, – сказал я. – Золотая девочка, золотые мальчики, все улыбаются, у всех впереди светлая жизнь. Вы все тогда были детьми, как вы говорили мне. Вы все играли в жизнь, все было игрой. – Я назвал по именам легкомысленную «банду» на снимке. – Это вы и Соня и ваш младший брат Ридли. Это Пол Паннир, племянник кузнеца. Это Родди Висборо, сын сестры Сони, то есть Соня была его тетей. А это ваш жокей П. Фальмут, известный под кличкой Свин. – Я сделал паузу. – Вы были самым старшим – вам двадцать два или двадцать три года. Ридли, Полу, Родди и Свину было восемнадцать, девятнадцать или двадцать лет, когда умерла Соня, а ей был только двадцать один год.
Джексон Уэллс спросил без выражения:
– Откуда вы узнали?
– Из сообщений газет. И из простых расчетов. Это почти не имеет значения. А имеет значение только то, что все вы были еще юны… и вам, как многим людям в ваши годы, казалось, что юность вечна, что осторожность – это для стариков, а ответственность – глупое слово. Вы поехали в Йорк, а остальные затеяли игру.. И я думаю, что вся «банда», исключая вас, была там, когда Соня умерла.
– Нет, – резко сказал он. – «Банда» тут ни при чем. Вы имеете в виду, что затевалось насилие? Этого не было.
– Я знаю. Вскрытие показало, что в половые сношения перед смертью она не вступала. Все газеты указывали на это.
– И что же?
Я осторожно произнес:
– Я полагаю, что один из этих парней каким-то образом задушил ее, не намереваясь причинить ей вред, и все они были так испуганы, что попытались представить это самоубийством и повесили ее. А потом они просто… убежали.
– Нет, – одними губами вымолвил Джексон.
– Я думаю, – продолжал я, – что сначала вы действительно не знали, что произошло. Когда вы говорили с полицией, когда вас пытались заставить сознаться, вы спокойно отрицали все их обвинения, потому что были невиновны. Вы действительно не знали в тот момент, повесилась ли она сама или нет, хотя вы знали – и сказали, – что это было не в ее духе. Я полагаю, что некоторое время это все действительно оставалось для вас загадкой, но все же очевидно, что вы не были психически сломлены происшедшим. Ни один из газетных репортажей – а я уже прочел их немало – не сообщает об убитом горем молодом муже.
– Ну… я…
– К тому времени, – предположил я, – вы знали, что у нее были любовники. Не призрачные любовники. Настоящие. «Банда». Все по случаю. Шутка. Игра. Я полагаю, что она никогда не думала о любовном акте как о чем-то большем, нежели просто мимолетное удовольствие, вроде мороженого. Таких людей много, но газеты рассказывают не о них, а о страсти и ревности. Когда Соня умерла, ваша игра в женитьбу была уже позади. Вы говорили мне об этом. Вы могли испытать потрясение и сожаление из-за ее смерти, но вы были молоды и здоровы и наделены жизнерадостной натурой, и ваша скорбь была краткой.
– Вы не можете этого знать…
– Разве до сих пор я был не прав?
– Ну…
– Скажите мне, что случилось потом, – попросил я. – Если вы расскажете мне, я обещаю не вводить ничего из этого в фильм. Я поведаю зрителям выдуманную историю, далекую от реальной. Но лучше будет, если я узнаю правду, потому что, как я и раньше говорил вам, я могу открыть ваши самые горькие тайны просто случайно, по неведению. Поэтому расскажите мне… и вам не надо будет бояться того, что вы увидите на экране.
Джексон Уэллс оглядел свой увитый плющом дом, неприбранный двор, заросшую подъездную дорожку и, несомненно, подумал о своей чудесной жизни со второй женой, о своей гордости за Люси.
– Вы правы. – Он тяжело вздохнул. – Они все были там, и я много недель не мог ничего узнать.
Я просто стоял и ждал. Он сделал первый нелегкий шаг; он уже не остановится на этом пути.
– А потом все начало раскрываться, – наконец продолжил он. – Они поклялись друг другу не говорить никому ни слова. Никогда. Но это было слишком тяжело для них. Свин сбежал в Австралию, и теперь на моих клячах ездил только Дерек Карсингтон, но это уже не имело особого значения, владельцы разбегались от меня, как от чумы, а потом Ридли… – Он помолчал. – Ридли напился, что было не редкостью даже в те дни, и начал болтать. Ридли отвратителен мне, но Люси считает, что он смешной. Она не думала бы так, если бы он запустил лапы под ее юбку… но я велел ей всегда носить джинсы. Нелегко в наши дни быть девушкой, она так непохожа на Соню – та любила ходить в юбках до колена и почти всегда без лифчика, и с зеленым «ежиком» на голове. И почему, черт побери, я рассказываю вам все это?
Я подумал, что оплакивать Соню двадцать шесть лет спустя слишком поздно, но, может быть, никогда не поздно сделать это так.
– Она любила шутки, – сказал он. – Всегда была не прочь посмеяться.
– Да.
– Ридли рассказал мне, что они сделали. – Боль этого давнего разоблачения прорезалась в его беззаботном голосе. – Я едва не убил его. Я порол его. Бил его. Хлестал его жокейским кнутом. Всем, что попадалось мне под руку. Я избил его до потери сознания.
– Это было горе, – отозвался я.
– Гнев.
– Схожие чувства.
Джексон невидящими глазами смотрел в прошлое.
– Я пришел к Валентину, чтобы спросить его, что мне делать, – произнес он. – Валентин всем нам был как отец. Такого хорошего отца не было ни у кого из нас. Валентин любил Соню как дочь.
Я ничего не сказал. В любви Валентина к Соне не было ничего отцовского.
– Что сказал Валентин? – спросил я.
– Он уже знал! Пол рассказал ему. Пол сломался так же, как и Ридли. Пол рассказал своему дяде все. Валентин сказал, что все они могут жить с тем, что совершили, или пойти в полицию… и он не может выбрать за них.
– Валентин знал, что Родди Висборо был там?
– Я говорил ему, – прямо сказал Джексон. – Соня была тетей Родди. И какого бы рода сексуальную оргию они ни затевали – я имею в виду, конечно, что ничего подобного не было, забудьте, что я это сказал, – Родди не мог быть втянут в это. Они сказали, что это было невозможно. Она была его тетей!
– Вы все хорошо знали Валентина, – промолвил я.
– Да, конечно. Его старая кузница была неподалеку от моего двора, чуть дальше по дороге. Он всегда работал там с лошадьми, и мы заглядывали к нему, все мы. Как я сказал, он был нам вроде отца. Лучше, чем отец. Но все пошло прахом. Я ушел из тренеров, Пол оставил Ньюмаркет и уехал куда-то с отцом и матерью, а Родди занялся показательными скачками… Он хотел быть помощником тренера, но его не взяли на эту работу. А Свин, как я сказал, удрал за границу. А потом переехал и Валентин. В старой кузне прохудилась крыша, и не было возможности починить ее, поэтому он снес ее и продал землю под застройку. Я был там в тот день, когда он смотрел, как строители сгребают хлам, скопившийся за время работы кузницы, чтобы засыпать им старый колодец, находившийся на заднем дворе, потому что он мог представлять опасность для детей, и тогда я сказал, что ничего не будет так, как было прежде. И, конечно, я оказался прав.
– Но для вас все обернулось к лучшему.
– Да, это так. – Он не мог надолго согнать с лица улыбку. – Валентин стал Великим Старцем скачек, а Родди Висборо выиграл достаточно серебряных кубков на своих головоломных трюках. Ридли по-прежнему слоняется без дела, и я время от времени помогаю ему, а Пол женился… – Он умолк, не зная, что сказать дальше.
– А Пол убит, – прямо продолжил я. Джексон молчал.
– Вы знаете, кто убил его? – спросил я.
– Нет. – Он уставился на меня. – Вы знаете? Я не ответил открыто. Я сказал:
– Говорил ли кто-нибудь из них Валентину или вам, кто из них четверых задушил Соню?
– Это получилось случайно.
– У кого получилось?
– Она разрешила им положить руки на ее горло. Она смеялась, они все согласились с этим. Это был некий кайф, но не от наркотиков.
– От возбуждения, – сказал я. Его синие глаза расширились.
– Они все намеревались… за этим они и собрались… все они с ней… по очереди, и она хотела этого… Она держала пари, что они все не смогут этого, когда все грумы уедут на вторую утреннюю тренировку и через час должны будут вернуться обратно, и чтобы все они смотрели и подбадривали друг друга, в том стойле, которое для них было вместо постели… и все они были сумасшедшими, и она тоже… и Свин обхватил ладонями ее шею и поцеловал ее… и нажал… и она задохнулась… Он зашел слишком далеко… и ее лицо потемнело… ее кожа стала темной, и к тому времени, когда они осознали… они не смогли вернуть ее… – Голос его прервался, и немного погодя он выговорил: – Вы не удивлены, не так ли?
– Я не вставлю это в фильм.
– Я был так зол, – сказал он. – Как они могли! Как могла она позволить им? Ведь не было наркотиков…
– Вы знаете, – спросил я, – что от такого удушения почти всегда умирали только мужчины?
– О, Боже!.. Они хотели проверить, действует ли это на женщин.
Абсолютная бессмысленность этого до немоты потрясла нас обоих.
Я перевел дыхание и сказал:
– В «Барабанном бое» говорилось, что я не смогу раскрыть загадку смерти Сони, но я это сделал. Теперь мне остается найти того, кто убил Пола Паннира.
Джексон с силой оттолкнулся от ворот и шагнул ко мне, крича:
– Оставьте это! Оставьте всех нас в покое! Не снимайте этот мерзкий фильм!
Его крик заставил моего каратиста мигом выскочить из машины. Джексон смотрел с удивлением и тревогой, даже когда я успокаивающе помахал рукой, дабы «черный пояс» усмирил свои рефлексы.
Я сказал Джексону:
– Мой телохранитель – словно сторожевой пес. Не обращайте внимания. Кинокомпания настояла на его присутствии, потому что помимо вас есть и другие желающие остановить съемки этого фильма.
– Держу пари, что одна из них – эта сука Одри, ехидная сестричка Сони.
– И она тоже, – согласился я.
В дверях дома появилась Люси и позвала отца:
– Папа, тебе звонит дядя Ридли.
– Скажи ему, что я подойду через минуту. Когда она исчезла, я сказал:
– Ваш брат сегодня утром снимался в фильме, ездил верхом. Он будет недоволен моим присутствием.
– Почему?
– Он вам скажет.
– Я желал бы, чтобы вы никогда не приезжали, – горько сказал он и зашагал к своему дому, к своей спасительной гавани, к своим нормальным прелестным жене и дочери.
Я отправился обратно в Ньюмаркет, зная, что вел себя опрометчиво, но не жалел об этом. Я знал, кто убил Пола Паннира, но доказательства – это нечто большее, чем просто догадки. Полиции нужны доказательства, но я, по крайней мере, мог направить ее в нужную сторону.
Я думал об одной отдельной газетной вырезке, которую я обнаружил в папке, ныне лежавшей в сейфе О'Хары.
Валентин написал эту статью для колонки случайных сплетен. Газета вышла шесть недель спустя после смерти Сони, и об этой смерти там не упоминалось.
Там говорилось вот что:
«Ньюмаркетские источники сообщают, что жокей П.Г.Фальмут (19 лет), известный знакомым как Свин, уехал в Австралию, оформив разрешение на работу и надеясь обосноваться там. Родившийся и выросший в Корнуэлле, неподалеку от города, название которого совпадает с его фамилией, Свин Фальмут переехал в Ньюмаркет два года назад. Его притягательные личные качества и умение побеждать скоро снискали ему множество друзей. Несомненно, набравшись жокейского опыта, он мог бы добиться процветания в Англии, но мы желаем ему больших успехов в его новом заморском предприятии».
Вместе с заметкой была опубликована фотография улыбчивого, ясноглазого, добродушного с виду молодого человека в жокейском шлеме и рубашке, но заголовок статейки окатил меня ледяным ливнем понимания.
«Уход корнузлльского парня», – гласил он.
ГЛАВА 16
Мы снимали сцену повешения на следующее утро, в понедельник, в поделенном на части пустом стойле, смонтированном в доме наверху.
Монкрифф перекинул через скрещение балок веревку и сам повис на ней, проверяя прочность декорации, но благодаря монолитным шлакоблокам и мощным железным скобам, скрепляющим новые стены со старым полом, сооружение даже не дрогнуло, к зримому облегчению постановочного отдела. Устланные соломой бетонные плиты пола глушили гулкое эхо шагов, выдающее пустоту под ногами, погубившее ощущение реальности множества голливудских «дворцов», выстроенных, казалось бы, точно до последней балясины.
Монкрифф перекинул через скрещение балок веревку и сам повис на ней, проверяя прочность декорации, но благодаря монолитным шлакоблокам и мощным железным скобам, скрепляющим новые стены со старым полом, сооружение даже не дрогнуло, к зримому облегчению постановочного отдела. Устланные соломой бетонные плиты пола глушили гулкое эхо шагов, выдающее пустоту под ногами, погубившее ощущение реальности множества голливудских «дворцов», выстроенных, казалось бы, точно до последней балясины.