Фрэнсис Дик. Игра без козырей

   — Должен сказать, — проговорил он, — вы замечательно ведете машину. Никогда бы не подумал, что можно так прекрасно ездить, действуя только одной рукой.
   — Мощный мотор облегчает управление. Прошлой весной я объехал на ней всю Европу... Там хорошие дороги.
   Мы поговорили о машинах и отпусках, затем о театрах и книгах. И он вел себя как обыкновенный человек. Темы Сибери мы оба осторожно избегали. Мне хотелось привезти его туда в хорошем настроении. Споры, если они возникнут, можно оставить на возвращение. Вроде бы он тоже решил так.
   Состояние скаковой дорожки в Сибери повергло его в мрачное молчание. Мы прошли весь выгоревший участок вместе с капитаном Оксоном, который вышагивал с важным видом и с подчеркнутой вежливостью обращался к лорду Хегборну. Я подумал, что капитан — дурак. Ему бы кинуться на грудь старшему стюарду и молить о немедленной помощи.
   Капитана Оксона я раньше не встречал, но он сразу же узнал меня. Стройный, внешне приятный человек лет пятидесяти, с длинным заостренным подбородком и слезящимися глазами, сейчас он встал в позу обиженного упрямца, которая больше походила на детский каприз, чем на выражение настоящей силы. «Несостоявшийся полковник, — безжалостно подумал я, — и неудивительно».
   — Понимаю, что это не мое дело, — начал я, — но, по-моему, бульдозер снимет поврежденную почву за несколько часов. Разве не так? Уже нет времени класть новый грунт, но можно засыпать поврежденные места тоннами опилок. Вы же все равно заказываете опилки, чтобы покрыть ими дорогу, просто придется заказать на несколько тонн больше. И тогда скачки могут состояться.
   — Мы не можем позволить себе такой расход. — Оксон с раздражением посмотрел на меня.
   — Вы не можете позволить себе еще раз в последний момент отменить соревнования, — поправил я его.
   — На случай отмены соревнований у нас есть страховка.
   — Сомневаюсь, чтобы страховая компания в данном случае оплатила вам убытки, — возразил я. — Они заявят, что скачки могли бы состояться, если бы вы приложили больше усилий.
   — Сегодня понедельник, — проговорил лорд Хегборн, размышляя вслух. — Скачки должны состояться в пятницу. Предположим, мы вызовем завтра бульдозер. Опилки успеют разбросать в среду и четверг. Да, это звучит здраво.
   — Но стоимость... — начал капитан Оксон.
   — Думаю, что деньги должны быть найдены, — перебил его лорд Хегборн. — Передайте мистеру Фотертону, когда он приедет сюда, что я санкционирую расходы. Счет будет оплачен тем или иным путем. Но, на мой взгляд, нет причины, которая помешала бы нам принять меры.
   У меня вертелось на языке замечание, что если бы Оксон вызвал бульдозер в первый же день, он сэкономил бы на оплате бесполезного недельного труда шести землекопов. Но битва уже была выиграна, и я благородно сдержался, хотя и продолжал считать Оксона дураком. Обычная традиция поручать управление ипподромами отставным армейским и морским офицерам чаще всего срабатывала, но в данном случае это было явно не так.
   Втроем мы молча возвращались к трибунам. Лорд Хегборн сжал губы, увидев их запущенный вид. А я думал о том, как жалко, что за Сибери отвечает директор, чье сердце и дом далеко отсюда, на процветающих скаковых дорожках Бристоля. Если бы мне поручили заботу о Сибери, то я еще год назад заметил бы, что доходы падают, что Сибери нужен новый директор-распорядитель, заинтересованный в судьбе ипподрома, более того, чьи средства существования зависят от того, будет ли ипподром открыт и дальше. Ошибки, проволочки, неразбериха ложно понимаемая субординация, неудачи управляющих ипподромом послужили бесценным подарком для Крея, который давно готовился захватить земли Сибери.
   Мистер Фотертон, конечно, был встревожен, но ничего не сделал, чтобы спасти положение. Он только поделился с Чарлзом своими заботами на одном из заседаний стюардов. А Чарлз, не зная, как отвлечь мои мысли от простреленного живота и, вероятно, искренне обеспокоенный судьбой Сибери, подбросил факты мне. Разумеется, свойственным только ему, своеобразным способом.
   Случайность попыток спасти Сибери ужасала. Я всерьез задумался, владеет ли Фотертон большим пакетом акций и насколько он сам заинтересован в продаже земель ипподрома. Я решил, что надо тщательно ознакомиться со списком акционеров.
   Капитан Оксон и лорд Хегборн обошли трибуны и направились через ворота к дороге, где через три сотни ярдов располагался блок конюшен со столовой и квартирой капитана Оксона наверху. Я следовал за ними.
   По предложению лорда Хегборна капитан Оксон позвонил в местную фирму проката строительной техники и заказал на завтрашнее утро бульдозер. Его поведение стало еще более взвинченным, а отношение ко мне — еще более подозрительным, когда он предложил нам сандвичи с ветчиной и маринованными овощами, а я отказался, хотя истекал слюной от вожделения. Капитан Оксон не знал, что я всего лишь две недели назад выписался из больницы и мне предстояло ждать еще не менее двух недель, прежде чем свежий хлеб, ветчина, горчица и всевозможные маринады вернутся в мое меню. Крайне прискорбно.
   После сандвичей лорд Хегборн решил совершить инспекцию помещений, и мы втроем обошли блок конюшен, общежитие конюхов, столовую, кухню и кабинеты административных служащих. Везде одна и та же картина постепенного ветшания, только несколько деревянных боксов для лошадей сверкали свежей краской — прежние трели, и пришлось построить новые. Больше нигде следов покраски или подновления мы не заметили.
   Потом мы снова вернулись к ипподрому, прошли через главные ворота, миновали длинный ряд трибун, весовую, столовые, бары, гардеробы, построенные на противоположной от мест для зрителей стороне трибун. В одном конце располагались кабинет директора ипподрома, комната прессы и комната стюардов, в другом — пункт первой помощи и склад. Вдоль всего здания по центру шел широкий коридор, куда выходили вторые двери большинства комнат и лестницы трибун. Мы осмотрели все, даже спустились в бойлерную и помещение, где хранилось топливо. А я ностальгически заглянул в весовую и раздевалку.
   В огромном здании стоял промозглый холод, пахло сыростью и пылью. Ничто здесь не выглядело новым. Образцовый пример мерзости запустения. Тоскливый вид местных сооружений вместе с повторявшимися несчастьями на скаковых дорожках уменьшали энтузиазм у желающих спасать ипподром.
   Капитан Оксон сказал, что главной причиной всеобщего обветшания служит морской воздух, потому что ипподром расположен в полумиле от берега — и, по сути, он был прав. Морской воздух свободно гулял по ипподрому.
   В конце концов мы вернулись к воротам, где стояла моя машина и, прежде чем уехать, еще раз посмотрели на трибуны, которые в это промозглое ноябрьское утро казались еще более заброшенными, разрушенными и пустыми, а начавшийся моросящий дождь затянул их тонкой, пропитанной солью пеленой.
   — Что можно сделать? — спросил лорд Хегборн, когда мы проезжали мимо рядов бунгало по дороге домой.
   — Не знаю, — покачал я головой.
   — Мертвое место.
   Я не стал спорить. Мне тоже казалось, что время упущено и Сибери не спасти. Назначенные на пятницу и субботу соревнования состоятся, но собранных денег не хватит, чтобы покрыть расходы. Ни одна компания не может выдержать бесконечные убытки. Сибери мог бы закрыть образовавшуюся брешь, взяв деньги из резервного фонда, но, изучив балансовые отчеты за несколько лет, я знал, что в этом фонде всего несколько тысяч фунтов стерлингов. Дело уже давно шло к упадку. Банкротство поджидало за ближайшим углом. Может быть, лучше, реально взглянув на ситуацию, признать, что у Сибери нет будущего, и продать землю по самой высокой цене какую только предложат? В конце концов, многие мечтают о равнинной земле на берегу моря. И почему бы акционерам не получить вознаграждение за долгую лояльность и мизерные дивиденды и не продать акции, за которые они когда-то платили по фунту, за восемь фунтов? Многие обрадуются, если Сибери пойдет с молотка, и никто не почувствует утраты. Сейчас лучше думать о людях, которые выиграют от продажи земли, а сам ипподром уже не спасти.
   Спокойное течение моих мыслей вдруг прервалось, будто от резкого нажатия на тормоза. Я понял, что, должно быть, так смотрят на проблему и директор-распорядитель ипподрома мистер Фотертон, и управляющий Ок-сон, и многие стюарды. Это объясняет, почему они так удивительно мало делают, чтобы спасти Сибери. Они легко воспринимают поражение и считают его не только безвредным, но даже полезным, выгодным. Ведь то же случилось с другими ипподромами, даже такими крупными, как Херст-парк и Бирмингем. Почему же это не может произойти с Сибери?
   Какое имеет значение, что еще одни соревнования пополнят список ушедших в прошлое? Какое имеет значение, что занятые люди, вроде старшего инспектора Корниша из Данстейбла, не смогут посмотреть скачки потому, что ипподром от них расположен очень далеко? Какое имеет значение, что люди, проводившие отпуск в Сибери, теперь поедут на другой курорт, а владельцы гостиниц обанкротятся?
   «Владельцам скакунов, — подумал я, — надо бы стеной встать на защиту Сибери, потому что нет лучше ипподрома для их лошадей». Но они, конечно, не встанут. Их трудно убедить, даже если в прошлом они сами участвовали в соревнованиях, что там лучшие скаковые дорожки. Они видят только обшарпанные трибуны, а не прекрасно расположенные и хорошо построенные препятствия, которые словно приглашают лошадей прыгать. Они не понимают, какое удовольствие для их лошадей скакать по пружинящей под копытами земле или подойти к препятствию по плавно изогнутой дуге дорожки, которая идеальна для толчка даже на скорости. На многих других ипподромах лошади сбиваются и теряют ритм, потому что на дистанции там много резких поворотов и углов. Ничего подобного не случается в Сибери. Строитель этого ипподрома свою задачу выполнил блестяще, а регулярные визиты главного инспектора ипподромов позволили сохранить его работу. Быстрые, красивые, безопасные скачки — вот что такое Сибери.
   Надо что-то сделать, опередив Крея.
   С одной стороны — Крей, с другой — инертность распорядителей скачек... В порыве злости я нажал на акселератор, и машина понеслась по холмам, будто птица. Теперь я нечасто ездил с такой скоростью, мне еще не хватало второй руки на руле. Взлетев на очередной холм, я вспомнил о нервах своего пассажира и позволил стрелке спидометра застыть на пятидесяти.
   — У меня такое же чувство, — сказал лорд Хегборн. Я удивленно взглянул на него.
   — Ситуация приводит в ярость, — кивнул он. — Такой прекрасный ипподром, и ничего не сделаешь.
   — Его можно спасти, — возразил я.
   — Как?
   — Новым подходом... — Я остановился.
   — Продолжайте, — попросил он.
   Но я не мог найти слова, чтобы вежливо объяснить ему, что прежде всего придется выгнать всех распорядителей Сибери. Многие из них, возможно, его личные друзья или сослуживцы.
   — Предположим, — проговорил он через несколько минут, — вам предоставлена полная свобода действий. Что бы вы сделали?
   — Полную свободу получить невозможно. Всегда есть только половина свободы. Один высказывает хорошие предложения, другой их топит. В результате не делается ничего.
   — Нет, Сид, я имел в виду лично вас. Что бы сделали вы?
   — Я? — Мне не удалось сдержать усмешку. — От того, что я сделал бы, Национальный охотничий комитет упал бы в обморок, будто девственница викторианской эпохи.
   — Я хотел бы знать.
   — Серьезно?
   Он кивнул, словно умел быть только серьезным.
   — Ну что ж, очень хорошо. — Я вздохнул. — Я украл бы любые хорошие идеи, которыми привлекают публику на ипподромы, и применил их в Сибери все скопом.
   — Например?
   — Я взял бы все деньги резервного фонда и предложил их как приз для больших скачек. Я сделал бы все, чтобы в этих скачках участвовали лучшие лошади. Потом я лично объехал бы всех тренеров, объяснил ситуацию и попросил поддержки. Я поехал бы к спонсорам скачек за Большой золотой кубок и выклянчил у них призы в пятьсот фунтов стерлингов для каждого заезда в этот день. Я организовал бы кампанию спасения Сибери, чтобы ее обсуждали по телевидению и в спортивных газетных колонках. Я постарался бы заинтересовать людей и вовлечь их в эту кампанию. Я превратил бы помощь Сибери в вопрос престижа. Я устраивал бы в Сибери все самое необычное. Например, попросил бы кого-нибудь вроде «Битлз» приехать и вручать призы. Я объявил бы, что в этот день будут бесплатная стоянка для машин и бесплатные программы с перечнем заездов, участников и так далее. В этот день я развесил бы на трибунах флаги и расставил кадки с цветами, чтобы скрыть облезшую краску и обветшалый вид. Я добился бы, чтобы каждый служащий считал своим долгом приветливо встречать зрителей. Я настоял бы, чтобы фирма, обслуживающая бары и ресторан, использовала все свое воображение. Я наметил бы эти соревнования на начало апреля и молил бы бога, чтобы день был солнечным. Для начала хватило бы и этого.
   — И потом? — Лорд Хегборн не выразил никакого отношения к моим планам.
   — Видимо, заем. В банке или у частных лиц. Но сначала надо показать, что Сибери, как и раньше, может успешно работать. Никто не придет и не предложит ссуду умирающему предприятию. Возрождение должно начаться раньше, чем будут получены деньги, если вы понимаете, что я имею в виду.
   — Понимаю, — медленно протянул он, — но...
   — Да, планы всегда упираются в «но». В Сибери никто не собирается утруждать себя.
   Мы долго ехали молча.
   — Соревнования в пятницу и субботу... — заговорил он.
   — Будет жаль, если их придется отменить в последнюю минуту из-за неожиданной аварии. Агентство Ханта Рэднора могло бы организовать охрану ипподрома. Патрули безопасности или что-то в таком духе.
   — Слишком дорого, — быстро ответил Хегборн. — И вы еще не доказали, что в этом действительно есть необходимость. На мой взгляд, беды Сибери — просто полоса несчастных случаев.
   — Но патрули безопасности могли бы предотвратить еще один такой случай.
   — Не знаю. Надо подумать. — Он переменил тему разговора и до самого Лондона говорил о других скачках и других ипподромах.

Глава 10

   Во вторник утром Долли нехотя подвинула ко мне телефон, и я попросил телефонистку соединить меня с отделом пропавших лиц.
   — Сэмми? Сид Холли из отдела скачек. Ты занят?
   — Последнюю несовершеннолетнюю только что извлекли из Гретны. Ну, выкладывай... Кто потерялся?
   — Человек по фамилии Смит.
   По проводу через три этажа проскочило слабое ругательство. Я засмеялся.
   — Я думаю, он действительно Смит. Водитель по профессии. Последний год работал на цистерне в «Интерсоут кемикл». Ушел от них в прошлую среду, бросил жилье и не оставил нового адреса.
   Я рассказал также об аварии, о предполагаемом сотрясении мозга и о ночных пирушках.
   — А тебе не кажется, что его с дальним прицелом посадили за руль цистерны год назад? Тогда вряд ли Смит — настоящая фамилия. В этом случае наша задача становится гораздо сложнее.
   — Не знаю. Но больше похоже, что он устроился в «Интерсоут кемикл» с честными намерениями, а потом ему предложили кругленькую сумму за особые услуги.
   — Хорошо. Попробую сначала вашу версию. Вероятно, поступая в «Интерсоут кемикл», он сослался на прежние места, где работал. Они могут знать, есть ли у него другая профессия. Или я прослежу его прошлое через профсоюз. И его жена тоже могла где-то работать. Я перезвоню тебе.
   — Спасибо.
   — Не забудь вернуть мне стол, когда шеф купит тебе мебельный антиквариат с золотой крышкой.
   — Боюсь, тебе придется долго ждать, — улыбнулся я. Значит, в ящике лежал завтрак Сэмми.
   На столе я увидел тоненькую папку с делом Эндрюса, которую рассыльный Джонс раскопал в архиве. Я оглядел комнату.
   — Где Чико?
   — Помогает букмекеру переезжать в новый дом, — ответила Долли.
   — Что он делает? — вытаращил я глаза.
   — Вот именно — что! День давно был назначен. Букмекер перевозит сейф и хочет, чтобы Чико сидел на сейфе в мебельном фургоне. «Только Чико, — сказал он, — никого другого мне не надо». Заказчик, который платит, всегда прав, и Чико пошел сидеть на сейфе.
   — Проклятие.
   — Он оставил тебе пленку, — добавила Долли, потянувшись к ящику.
   — Тогда беру свое проклятие назад.
   Долли улыбнулась и передала мне пленку. Я вставил ее в магнитофон и надел наушники.
   «Когда я истоптал ноги до самых лодыжек, — раздался бодрый голос Чико, — мне удалось раскопать, что ваш директор ипподрома, устраивая скачки, делал все, чтобы отпугнуть приличных участников, и был со всеми ужасно груб. Это самое плохое, что за ним числится. Говорят, что за год до самоубийства его все любили. Потом, как сказал каждый, с кем я разговаривал, он постепенно становился все хуже и хуже и наконец совсем чокнулся. Он так грубо обращался со служащими ипподрома, что половина из них не выдержала и ушла. Практически все местные торговцы при одном упоминании его имени плевались. Дополню рассказ, когда увижу тебя, но ничего похожего на Сибери тут нет — ни несчастных случаев, ни аварий, ничего в таком роде».
   Вздохнув, я стер запись и вернул чистую пленку Долли Затем открыл папку с делом Эндрюса и стал изучать ее содержимое.
   Мистер Мервин Бринтон из Рединга обратился в агентство за личной охраной, поскольку у него были основания предполагать, что он может подвергнуться нападению. Он не захотел сказать, почему на него могут напасть, и отказался от расследования, которое могло бы провести агентство. Все, что ему было нужно, — это телохранитель. Есть очень большая доля вероятности, говорилось в отчете, что Бринтон попытался кого-то шантажировать, и это срикошетило. В конце концов Бринтон сказал, что у него есть некое письмо, и он боится, что на него нападут, чтобы украсть этот документ. После долгих уговоров — дескать, не может же Бринтон содержать телохранителей всю оставшуюся жизнь — Чико Бернсу удалось убедить клиента, чтобы тот сообщил шантажисту, будто письмо лежит в отделе скачек в особом ящике стола. На самом деле письма в агентстве не было, и никто из сотрудников его не видел. Тем не менее Томас Эндрюс пришел или был послан, чтобы украсть письмо, но ему помешал Дж. С. Холли, которого он ранил выстрелом. После этого Эндрюс исчез. Два дня спустя позвонил Бринтон и сообщил, что телохранитель ему больше не требуется. И поскольку клиент отменил заказ, агентство дело закрыло.
   Дальше шел отчет полиции о расследовании покушения на Холли.
   Скучная мелкая история. Я представил напуганного маленького человека, игравшего не в своей лиге.
   Бринтон.
   Фамилия директора-распорядителя ипподрома в Данстейбле тоже была Бринтон.
   Я сидел, уставясь в тонкую папку. Бринтон не очень распространенная фамилия. Но, вероятно, связи между ними нет. Бринтон из Данстейбла умер года на два раньше, чем Бринтон из Рединга обратился в агентство. Единственную связь можно усмотреть лишь в том, что и Бринтон из Данстейбла, и Томас Эндрюс зарабатывали на жизнь на ипподромах, хотя и по-разному. Немного. Или вообще ничего. Крохотная зацепка.
   Я отправился домой, взял машину и поехал в Рединг.
   Пожилой мужчина, седой и очень нервный, приоткрыл дверь, накинув цепочку, и в щель спросил:
   — Да?
   — Мистер Бринтон?
   — Кто вы такой?
   — Я из агентства Ханта Рэднора. Был бы очень благодарен, если бы вы согласились пару минут поговорить со мной.
   Он колебался, пожевывая верхнюю губу, которую украшали неаккуратные седые усы. Встревоженные карие глаза обшарили меня с головы до ног, потом он перевел взгляд на белую машину, стоявшую возле кустов.
   — Я послал чек, — наконец сказал он.
   — С оплатой все в порядке, — заверил я его.
   — Я не хочу никаких неприятностей... Это не моя вина, что стреляли в человека. — Последние слова прозвучали не очень уверенно.
   — О, никто и не винит вас. Человек этот поправился и сейчас снова работает.
   — Очень рад. — Он с облегчением вздохнул и потянул дверь на себя, чтобы снять цепочку.
   Я последовал за ним в гостиную. Комната давно не проветривалась, и застоявшийся воздух казался густым от неприятного запаха. Мебель здесь была громоздкая, старомодная, покрытая коричневым лаком. Такая мебель в детстве представлялась мне недостижимой вершиной благосостояния по сравнению с нашими столом и шкафом из клееной фанеры. На стенах — застекленные витрины с тропическими бабочками, столешницы маленьких столиков покрыты резным орнаментом, похоже, сделанным на Яве или на Борнео. Вероятно, этот человек молодость провел за границей, а уйдя на пенсию, вернулся домой. Из солнечных жарких стран — в пригородную респектабельность Рединга.
   — Жена пошла за покупками. — Мистер Бринтон все еще нервничал. — Она скоро вернется. — Он с надеждой посмотрел через тюлевую занавеску в окно, но миссис Бринтон не догадалась прийти пораньше, чтобы поддержать мужа.
   — Я только хотел уточнить, мистер Бринтон, — начал я, — не связывают ли вас случайно родственные отношения с мистером Уильямом Бринтоном, бывшим управляющим ипподромом в Данстейбле?
   Он долго страдальчески смотрел на меня, а потом, к моему ужасу, сел на диван и заплакал. Он закрывал глаза руками, и слезы капали сквозь пальцы на твидовые брюки.
   — Прошу вас... мистер Бринтон... простите, — неловко бормотал я.
   Он хлюпал носом и кашлял, потом вытащил платок и принялся вытирать глаза. Постепенно приступ горя прошел, и он неразборчиво прохрипел:
   — Как вы узнали? Я же говорил, что не хочу никаких вопросов...
   — Совершенно случайно. Никто не будет задавать вопросов, обещаю вам. Может быть, вы сами хотите рассказать? Тогда вопросы вообще не понадобятся.
   — Полиция... — Он всхлипнул и недоверчиво посмотрел на меня. — Они уже приходили, но я отказался говорить, и они ушли.
   — Все, что вы скажете, останется строго между нами.
   — Я был таким дураком... Мне в самом деле хочется кому-то рассказать.
   Я представил страшное напряжение, чувство вины, которые давили на него столько времени, и его рыдания показались мне не только понятными, но и неизбежными.
   — Понимаете, все из-за письма. — Он тихо высморкался. — Письма, которое Уильям начал писать мне, но так никогда и не отправил... Я нашел его в сундуке с разными вещами, которые остались после того, как он покончил с собой. Я жил тогда в Сараваке на Борнео, и вдруг получаю телеграмму. Вы знаете, это страшный удар... Единственный брат, и поступил... так ужасно. Он был младше меня на семь лет, мы не были особенно близки, только в детстве. Теперь я так жалею... но уже поздно. Как бы то ни было, вернувшись в Англию, я забрал оставшиеся после него вещи, привез сюда и поставил на чердак. Книги о скачках, седла и все такое. Понимаете, я не знал, что с ними делать. Мне они совсем ни к чему. Но... мне казалось... я считал... нельзя же просто их сжечь. Прошло много месяцев, прежде чем я взялся разбирать его вещи, и тогда-то нашел письмо.
   Мистер Бринтон почти шепотом закончил последнюю фразу и виновато поглядел на меня.
   — Мы с Китти очень быстро поняли, что моя пенсия не так велика, как хотелось бы. В Англии все ужасно дорого. Налоги... Мы решили продать дом, хотя только что его купили и родные Китти живут рядом. И... я подумал... может быть, сумею вместо дома продать письмо.
   — И вместо денег получили угрозы, — заметил я.
   — Да. Понимаете, само письмо мне подсказало идею... — Он пожевал усы.
   — А сейчас письма у вас нет. — Я не спрашивал, а констатировал факт, словно точно знал, а не просто догадался. — Когда первый раз вам угрожали по телефону, вы считали, что еще сможете продать письмо, если агентство Рэднора обеспечит вашу безопасность. Но потом вас сильно запугали, и вы отдали письмо. После этого вы отказались от телохранителя, потому что угрозы прекратились.
   — Я отдал им письмо, — кивнул он, — потому что стреляли в человека. Я никогда не думал, что такое может случиться. Я был в ужасе. Какой-то кошмар. Я не понимал, что это так опасно. Всего лишь продать письмо... Господи, лучше бы я никогда не находил его. Лучше бы Уильям никогда не писал его.
   То же самое подумал и я, вспоминая, как пуля Эндрюса продырявила мне живот.
   — О чем шла речь в письме? — спросил я.
   — Опять начнутся неприятности. — Мистер Бринтон испуганно и нерешительно смотрел на меня. — Они снова придут сюда.
   — Они же не узнают, что вы рассказали мне, — успокоил я его. — Никто им не скажет.
   — Да, надеюсь, не узнают.
   Он смотрел на меня, раздумывая, рассказать или нет. Быть маленьким не всегда плохо, есть и преимущество: никто тебя не боится. Если бы я был крупным властным человеком, он бы никогда не рискнул. Мистер Бринтон смотрел на меня, и понемногу лицо его смягчилось, он расслабился и отбросил последние сомнения.
   — Я знаю письмо наизусть, — сказал он. — Если хотите, я напишу. Это легче, чем пересказывать.
   Я сидел и ждал, пока он, достав старомодную самопишущую ручку и большой блокнот, старательно выполнял свою задачу. Письмо брата словно лежало перед ним на столе, и он смотрел на невидимые строчки с заметным волнением, но было ли оно вызвано страхом, угрызениями совести или печалью, трудно сказать. Исписав целую страницу, он оторвал листок и трясущейся рукой протянул мне.
   Я прочел написанное, потом перечитал еще раз. «Из-за этих коротких отчаянных фраз, — подумал я, — я чуть было не познакомился со святым Петром».