Фрэнсис Дик. Миллионы Стрэттон-парка

   Тоби хотел двинуться опять, но я велел ему не шевелиться, и через некоторое время.мы услышали голоса – и со стороны скаковой дорожки, извне, и снизу. Меня звали по имени.
   – Скажи им, что мы здесь, – попросил я Тоби, и он изо всех сил крикнул:
   – Мы здесь. Мы здесь, наверху.
   После короткой паузы кто-то выкрикнул:
   – Где?
   – Скажи им, рядом с ложей распорядителей. Тоби прокричал эту информацию и получил в ответ еще один вопрос:
   – Отец с тобой?
   – Да.
   – Он может говорить?
   – Да. – Тоби посмотрел на меня и уже по собственной инициативе сообщил: – Он не может шевелиться. На него упала крыша.
   – Оставайся там.
   – О'кей? – сказал я Тоби. – Я же говорил, что к нам придут.
   Мы слушали стуки и лязганье металла, деловитые переговоры, но все это происходило где-то далеко и за пределами здания. Тоби всего трясло, не от холода, потому что нас все еще согревало солнце, а от все сильнее сказывавшегося шока.
   – Уже скоро, – сказал я.
   – А что они делают?
   – Скорее всего строят какие-нибудь леса.
   К нам добрались со стороны скаковой дорожки, где, как выяснилось, армированный бетон платформ для зрителей опирался на стальные балки и выдержал встряску почти без ущерба. Со стороны разбитых окон комнаты стюардов неожиданно появился пожарный в большой крепкой каске и ярко-желтой куртке.
   – Есть кто живой? – весело окликнул он нас.
   – Да, – радостно вскочил Тоби, но я резко оборвал его, велев сидеть смирно.
   – Но, папа…
   – Сиди смирно.
   – Оставайся на месте, юноша. Не успеешь оглянуться, мы тебя вытащим, – сказал ему пожарный, исчезнув так же быстро, как появился. Он вернулся с помощником и притащил мостик, по которому Тоби без труда перебрался к окну, и действительно, не успели мы оглянуться, как пожарный подхватил мальчика и вытащил его через окно, подальше от опасности. Как только Тоби не стало рядом, я почувствовал необыкновенную слабость. От облегчения меня проняла дрожь. Казалось, куда-то испарились все мои силы.
   Через несколько секунд в окно влез помощник первого пожарного, прошел по мостку ко мне и остановился на самом его конце, в нескольких футах от меня.
   – Ли Моррис? – спросил он.
   «Доктор Ливингстон», – решил я.
   – Да, – подтвердил я.
   – Потерпите, еще недолго.
   Так оно и было, до нас добрались спасатели со специальным снаряжением, домкратами, рычагами, канатами, режущим инструментом и мини-краном, и свое дело они знали, но место, где я лежал, оказалось в очень неустойчивом состоянии, и в какой-то момент обрушилась еще одна часть комнаты прессы, пробившая потолок и пронесшаяся в нескольких миллиметрах от моих ног, скользнула по полу, на котором я лежал, и унеслась в пятиэтажную дыру, в которой прежде была лестница. Слышно было, как она ударялась об искореженные стены, пока не грохнулась о землю и с глухим стуком рассыпалась на куски.
   Пожарные старались вовсю, устанавливали домкраты где только можно, от пола до потолка.
   Работали трое, они перемещались с величайшей осторожностью, избегая делать лишние движения, продумывая каждый свой шаг. Один из них, как медленно дошло до меня, по-видимому, снимал видеокамерой, подумать только! Стрекотание приближалось и удалялось. Я повернул голову и увидел направленные мне прямо в лицо линзы, мне это показалось очень неприятным, но я ничего не мог с этим поделать. Пришел еще один человек, и тоже в желтом, тоже с канатом, привязанным к поясу, и тоже с камерой. Не слишком ли много, подумалось мне. Он попросил первых трех доложить о ходе работ, и на его желтой груди я прочитал «полиция», выведенное жирными черными буквами.
   Здание заскрипело.
   Спасатели замерли на своих местах и стали ждать. Скрип не повторился, и они снова зашевелились, делая удивительно размеренные движения, ругаясь, работая увлеченно и смело, прозаично рискуя собой.
   Я блаженно лежал на животе и думал, что, если и приходит конец моей жизни, я могу сказать, что прожил ее неплохо. Но, по всей видимости, пожарные не намеревались допустить, чтобы наступил мой конец. Они принесли с собой специальные ремни, которые протянули под моей грудью, закрепив их на руках и на плечах с таким расчетом, чтобы я не соскользнул в зияющую брешь а потом миллиметр за миллиметром отвалили здоровенные глыбы кирпича и штукатурки, немного освободив меня от мешавших двигаться обломков, затем отодвинули расколовшиеся балки. Наконец, потянув за ремни, им удалось протащить меня фута на два по накренившемуся полу к порогу комнаты стюардов. По их словам, пол там был надежнее.
   От меня им было очень мало толку, помочь им я ничем не мог. Я так долго пролежал зажатым со всех сторон, что мускулы почти не слушались. Ноги закололо так, будто с них сняли жгут, но это была ерунда. Хуже были порезы от вонзившихся в тело щепок.
   В оконном проеме показался человек в зеленом флюоресцирующем костюме, он вступил на спасательный мостик и, показывая рукой на черные буквы на куртке, сказал, что он врач.
   Доктор Ливингстон? Нет, доктор Джонс. А, хорошо.
   Он склонился к моей голове, которую я попытался приподнять.
   – Можете сжать мне руку? – спросил он.
   Я пожал ему руку и поспешил любезно сообщить, что я не очень пострадал.
   – Прекрасно.
   Он ушел.
   Только много позже, просматривая одну из видеозаписей, я понял, что он не очень мне поверил, так как за исключением воротничка и коротких рукавов рубашка на мне была багровая от запекшейся крови и вся в клочьях, как и кожа под ней. Во всяком случае, когда он вернулся, то явно не рассчитывал, что я уйду с ним на своих ногах, и притащил с собой нечто такое, что напоминало мне санки, только не плоские, как обыкновенные носилки, с которых легко скатиться, а с поднятыми бортиками, чтобы легче было тащить.
   Так или иначе, с грехом пополам я заполз лицом вниз на носилки, при этом один пожарный отжимал последнее бревно с моих ног, двое пожарных тянули меня за ремни, а я сам подталкивал себя, опираясь на ладони. Когда мой центр тяжести более или менее переместился на спасательный мостик и верхняя часть тела получила надежную опору, зловещее поскрипывание возобновилось, но на этот раз гораздо серьезнее, все сооружение задрожало.
   Стоявший у меня в ногах пожарный выдохнул: «Боже!» – и вспрыгнул на мостик, стремительно протиснувшись мимо меня. Словно заранее подготовившись, он вместе с другими, позабыв об осмотрительных движениях, ухватился за бортик моих носилок-салазок и резко выдернул меня, как тяжелую висюльку, по направлению к окну.
   Все здание содрогнулось, стены забило мелкой дрожью. Остатки комнаты прессы – намного больше ее половины – запрокинулись, вздыбившись высоко над крышей, и сорвались вниз, сминая на своем пути сохранившиеся части потолка как раз над тем местом, где я только что лежал, под их тяжестью вся зависавшая над колодцем лестничная площадка вывернулась со своего места в стенах и с ревом и диким скрежетом нырнула в пропасть. В воздухе замелькали песок, пыль, целые кирпичи, куски штукатурки, осколки стекла. Как будто в трансе, я оглянулся через плечо и увидел, как тайное убежище Тоби, ящик для зонтов, перевернулся вверх основанием и в мгновение ока исчез из виду.
   Полкомнаты распорядителей опустился, и теперь спасательный мостик торчал из окна, опираясь только на подоконник. Мои ноги ниже колен болтались над пустотой.
   Невероятно, но факт, полицейский, находившийся теперь по другую сторону окна, продолжал снимать.
   Я вцепился в боковины носилок, инстинктивно сжимая их от обыкновенного животного страха перед падением. Пожарные закрепили ремни у меня на плечах, подняли носилки и одним рывком очутились на солнце, где нас ждало спасение; мы представляли собой горстку людей, невероятно грязных, оглушенных, надрывно кашлявших от пыли, но живых.
   Но и теперь все было далеко не просто. Бетонные платформы для зрителей были только на четырех этажах, на целый этаж не доставая до комнаты стюардов, и для того, чтобы поднять снаряжение на последние девять-десять футов, потребовалось хитроумно свинтить множество стоек и распорок. Внизу, у ограждения вдоль скаковых дорожек, где в дни бегов толпа приветствует победителей, асфальт и газоны были уставлены автомобилями – пожарными, полицейскими машинами, каретами «скорой помощи» и, что было хуже всего, автобусами телевидения.
   Я сказал, что было бы много проще, если бы я просто встал и сам сошел вниз, но на меня никто не обращал внимания. Откуда-то вынырнул врач и заговорил о внутренних повреждениях, о том, что не позволит мне сделать самому же себе хуже, и получилось, что я, помимо своей воли, оказался забинтованным в двух или трех местах, накрыт одеялом, привязан к носилкам широкими лямками, после чего меня медленно, как драгоценную ношу, ступенька за ступенькой опустили на землю, а потом оттащили туда, где ждали спасательные машины.
   Там, где носилки поставили на землю, стояли, выстроившись в ряд пятеро мальчиков, до смерти перепуганных и натянутых как струна.
   Я сказал:
   – Со мной все в порядке, ребята, – но они, по-видимому, не поверили.
   Я обратился к врачу:
   – Это мои дети. Скажите им, что со мной все о'кей.
   Он посмотрел на меня, потом на их юные, насмерть перепуганные личики.
   – Ваш отец, – проговорил он с доброй долей здравого смысла, – большой и сильный человек, и с ним ничего особенного. У него несколько ушибов, синяков, порезов, мы заклеим их пластырями. Вам не о чем беспокоиться.
   Они разобрали слово «врач» у него на яркой зеленой куртке и решили пока поверить ему на слово.
   – Мы отвезем его в больницу, – сказал человек в зеленом, показывая на стоявшую тут же «скорую помощь», – но он скоро вернется к вам.
   Рядом с ребятами вырос Роджер и сказал, что они с женой присмотрят за ними.
   – Не беспокойтесь, – успокоил он меня. Санитары стали засовывать меня ногами вперед в «скорую помощь». Я сказал Кристоферу:
   – Хотите, чтобы мама приехала и забрала вас домой?
   Он покачал головой:
   – Мы хотим остаться в автобусе.
   Остальные молча закивали.
   – Я ей позвоню, – сказал я.
   Тоби очень настойчиво попросил:
   – Нет, папа. Мы хотим остаться в автобусе. – Я заметил, что он все еще был очень сильно возбужден. Правильным будет все, что поможет ему успокоиться.
   – Тогда играйте в необитаемый остров, – сказал я.
   Они все закивали, явно обрадованный Тоби тоже.
   Доктор, писавший записку, чтобы передать ее с санитарами в больницу, спросил:
   – Что значит играть в необитаемый остров?
   – Это значит проявить немного самостоятельности.
   Не переставая писать, он улыбнулся.
   – «Повелитель мух»?
   – Я никогда не разрешал им заходить так далеко.
   Он передал записку одному из санитаров и снова посмотрел на мальчиков.
   – Отличные ребятишки.
   – Я присмотрю за ними, – повторил Роджер. – С удовольствием.
   – Я вам позвоню, – сказал я. – И спасибо. Санитары торопливо захлопнули за мной дверцы, и, как мне стало потом известно, миссис Гарднер испекла для мальчиков фруктовый пирог, и они ели до тех пор, пока у них не стало сил смотреть на следующий кусок.
   Так как я считался незначительной жертвой несчастного случая, в больничном отделении неотложной помощи не видели причин бросить все и заниматься мной, но местная пресса считала наоборот, что я самое важное событие и самая интересная новость, которой нужно заниматься вплотную. Насколько я мог себе представить, на всех волнах и частотах разносились слова «террористы взорвали бомбу на ипподроме». Я вымолил у полузамотанной, полувзвинченной сестры поговорить по телефону с женой.
   – Какого черта там у вас происходит? – раздраженно спросила она. – Только что мне звонила какая-то паршивая газетенка и спрашивала, знаю ли я, что мой муж с детьми взорвался? Представляешь?
   – Аманда…
   – Теперь мне ясно, что ты не взорвался.
   – Какая газета?
   – Какое это имеет значение? Почем я помню.
   – Я пожалуюсь. Ну ладно, ты выслушай меня. Какой-то недоброжелатель подложил взрывчатку в здание ипподрома Стрэттон-Парк, и действительно трибуны немного пострадали…
   Она не дослушала:
   – Мальчики. Что с ними?
   – Ничего. Все в полном порядке. Вблизи был только Тоби, и пожарный вынес его оттуда. Уверяю тебя, ни одного не поцарапало.
   – Ты где сейчас находишься?
   – Ребята с управляющим ипподромом и его женой…
   – Они не с тобой? Почему же это они не с тобой?
   – Я… мм. Я очень скоро вернусь к ним. Здесь в местной больнице, немножко подштопают мне пару царапин, и я тут же поеду к ним. Кристофер тебе позвонит.
   Каждый вечер мальчики разговаривали с матерью по мобильному телефону из автобуса, такой у нас установился порядок во время экспедиций.
   Я как мог постарался успокоить и заверить ее, что ничего худого с ребятами не произошло. Аманда пришла к заключению, что во всем виноват я, это я подверг опасности их жизни. Я в спор не вступал. Я только спросил ее, хочет ли она, чтобы дети приехали домой?
   – Что? Нет, я этого не говорила. Ты же знаешь, сколько у меня дел запланировано на этот уик-энд. Лучше пусть побудут с тобой. Только ты будь повнимательнее, и больше ничего.
   – Ладно.
   – И что я должна сказать, если будет звонить еще какая-нибудь газета?
   – Скажи, что разговаривала со мной, и все в порядке. Ты могла бы подробности увидеть по телевидению. Здесь были телекамеры на ипподроме.
   – Ли, будь повнимательнее.
   – Ладно.
   – И больше не звони сегодня вечером. Мы с Джеми будем ночевать у Шелли. Ты забыл, что у нее сегодня день рождения?
   Шелли была сестра Аманды.
   – Хорошо, – ответил я.
   Мы попрощались – мы никогда не забывали о вежливости.
   Наконец все мои раны, порезы и царапины, количество которых я старался преуменьшить, были выявлены, замазаны, заклеены или перевязаны. Пыль и копоть отмыты, самые крупные щепки извлечены щипцами или пинцетами, где нужно – под местной анестезией поставлены скобы.
   – Когда анестезия отойдет, будет здорово больно, – весело сообщила мне особа, занимавшаяся моей починкой. – Некоторые из ранок на самом деле очень глубокие. Вы уверены, что не хотите остаться здесь на ночь? Я уверена, мы найдем для вас койку.
   – Благодарю вас, – сказал я, – но лучше не надо.
   – Тогда полежите несколько дней на животе. Через неделю приезжайте, и мы снимем скобы. К этому времени у вас все пройдет.
   – Огромное спасибо, – проговорил я.
   – Продолжайте принимать антибиотики.
   Больница каким-то образом сподобилась найти для меня машину «скорой помощи», и меня отвезли обратно к дому Роджера Гарднера. С помощью костылей, прихваченных в больнице, и в синей больничной то ли пижаме, то ли халате я сам доковылял до дверей.
   С чувством благодарности я увидел, что автобус перегнали и поставили перед расчищенным гаражом. Пятеро обитателей автобуса сидели в гостиной Гарднеров и смотрели телевизор.
   – Папочка! – вскочив, закричали они, но тотчас же, узрев мое приспособление для старых и немощных, неуверенно умолкли.
   – Да, – сказал я, – смеяться над этим не будем, о'кей? Мне на спину и на ноги свалилась целая куча кирпичей и целый потолок, меня немного поцарапало, но все теперь зашито и заклеено. Мне порезало в нескольких местах спину, исполосовало все ноги, и здорово досталось моему заду, так что для меня проблема сесть или лечь, и мы не будем над этим потешаться.
   Нечего и говорить, что именно это они и сделали, в значительной мере от радости и чувства облегчения, и это было замечательно.
   Миссис Гарднер сочувственно посмотрела на меня.
   – Я могу вам чем-то помочь? – спросила она. – Горячего чая?
   – Тройную порцию виски.
   Милое лицо нашей хозяйки посветлело. Она щедрой рукой налила мне живительной влаги и сказала, что Роджер весь день провел на трибунах, его совершенно задергали полиция и репортеры, не говоря уже о стрэттоновской семейке, нахлынувшей туда во взбешенном состоянии.
   По-видимому, ребята и миссис Гарднер с нетерпением ждали программу новостей, которая началась почти сразу после моего прихода, и главным событием дня был террористический акт на ипподроме Стрэттон-Парк. На экране замелькали снятые с разных точек кадры, показывающие здание ипподрома с тыла, откуда наиболее впечатляюще выглядели разрушения. Пять секунд интервью раскрыли глубокомысленные соображения Конрада («потрясен, глубоко возмущен»). За кадром, на котором было видно, как меня стаскивают вниз по ступеням (к счастью, узнать меня было невозможно), прозвучали слова: «К счастью, легко пострадал только один человек».
   – Ведь это ты, папочка, – взбудораженно воскликнул Нил.
   Всеобщее оживление вызвали кадры, на которых рука об руку с пожарным шествовал Тоби. Затем последовали десять секунд с Роджером – полковником Гарднером, заявившим как управляющий ипподромом, «что семья Стрэттонов обещает не отменять назначенных на понедельник скачек». «Важно не поддаться тактике террористов». Репортаж завершался кадрами, показывающими шерстяные шапочки с плакатами у ворот ипподрома и вызывающими у зрителей чувство беспокойства и настороженности. «И совершенно напрасно», – подумал я.
   Когда новости переключились на хитросплетение политических событий, я сказал миссис Гарднер, что пойду переоденусь, и, налегая на костыли, поплелся к автобусу, куда забрался уже без их помощи и где, несмотря на то, что пришел переодеться, распластался на длинном диванчике, являвшемся одновременно моей койкой; меня трясло и било, так что пришлось признаться самому себе, что я получил повреждений гораздо больше того, что мне хотелось бы.
   Через некоторое время дверь на улицу тихонько отворилась, я думал, что это кто-то из ребят, но оказалось, это пришел Роджер.
   Он сел на такой же длинный диванчик напротив и выглядел как выжатый лимон.
   – Ну как, живы? – спросил он.
   – А как же, – ответил я, не в силах пошевелиться.
   – Жена сказала, вы совершенно посерели.
   – Да я бы не сказал, что и вы слишком розовый.
   Он улыбнулся и потер двумя пальцами кончик носа – худощавый, собранный, подтянутый солдат, позволивший себе показать, что устал после долгого дня маневров.
   – Полиция и блюстители безопасности набросились, как свора гончих. С ними занимался Оливер – я ему сейчас же велел приехать, – ведь он умеет замечательно расправляться с ними. Он вынудил их тут же согласиться, что мы можем спокойно проводить бега в понедельник. Он настоящий волшебник-златоуст. – Он помолчал. – Полицейские поехали в больницу, чтобы снять ваши показания. Неужели у них не нашлось койки, чтобы вы в вашем состоянии остались там на ночь?
   – Я не хотел оставаться.
   – Но ведь я сказал вам, что мы присмотрим за ребятами.
   – Знаю. Один или двое, это еще куда ни шло, но пятеро…
   – Они очень легкие дети, – не согласился он.
   – Сегодня они подавлены. Мне лучше было приехать.
   Он не стал пререкаться, но, вероятно, не будучи готовым обсуждать то, что больше всего его занимало, спросил, кто из них есть кто.
   – Чтобы мне знать, – сказал он.
   – Кристофер, высокий, светловолосый, ему четырнадцать. Как всегда бывает, старший ребенок присматривает за младшими. Тоби, тот, который был сегодня со мной на трибунах, этому двенадцать. Эдуарду десять. Это тихенький. Когда бы вы ни потеряли его, будьте уверены, сидит где-нибудь с книжкой. Ну и Элан…
   – Веснушчатый, улыбчивый, – кивнул Роджер.
   – Веснушчатый и улыбчивый, – согласился я, – и никакого чувства опасности. Ему девять. Бросается вперед очертя голову и потом хнычет.
   – И Нил, – продолжил Роджер. – Малыш Нил, который все-все видит.
   – Ему семь. И Джеми, младенец. Десять месяцев.
   – У нас две дочери, – сообщил мне Роджер. – Обе уже взрослые. Живут сами по себе, у обеих не хватает времени выйти замуж.
   Он замолчал. Я тоже. Лирическое отступление кончилось, дальше вставали серьезные вопросы. Роджер почувствовал это, но ничего не сказал.
   Я заметил:
   – Вчера трибуны убирали.
   Роджер вздохнул:
   – Убирали. И они были чистыми. Никакой взрывчатки. И уж точно никакого деткорда на стенке лестницы. Я сам прошел всюду, все проверил. Я постоянно делаю обход здания.
   – Но только не утром в пятницу на Страстной неделе.
   – Вчера ближе к вечеру. Часов в пять. Обошли все с бригадиром рабочих.
   – Убивать людей не собирались, – прикинул я.
   – Нет, – согласился он. – Собирались разрушить только главную трибуну, выбрался один из немногих дней в году, когда среди недели нигде в Британии не проводится скачек. Определенно не для того, чтобы поубивать людей.
   – Я так думаю, у вас ведь есть ночной сторож, – предположил я.
   – Да, есть, – он устало покачал головой. – Он делает обходы с собакой. Говорит, что ничего не слышал. Не слышал, чтобы кто-то буравил стены. Не видел на трибунах никаких огней. Он последний раз отметился в семь утра и ушел домой.
   – Полиция допросила его?
   – Полиция его допросила. Я говорил с ним. Конрад расспрашивал его. Беднягу вытащили из постели, и он никак не мог стряхнуть с себя сон, когда его допрашивали да еще когда обрушились с обвинениями. Он и вообще-то не блещет сообразительностью, а тут только моргал глазами и выглядел настоящим идиотом. Конрад винит меня в том, что я нанял такого тупицу.
   – Обвинения будут сыпаться как конфетти.
   Он кивнул:
   – Так оно и есть. Сыплются со всех сторон. Почти во всем ищут мою вину.
   – Кто из Стрэттонов приехал?
   – Лучше спросите, кто не приехал, – вздохнул он. – Все, кто был на собрании акционеров, кроме Ребекки, плюс жена Конрада Виктория, плюс жена Кита, Имоджин, пьяная в доску, плюс лоботряс Джек, сын Ханны, плюс пирожок-ни-с-чем, жена Айвэна, Долли. Марджори бросала хлесткие обвинения. Конрад перед ней стушевался. Она затмила даже полицию. Ей хотелось знать, как это вы, особенно вы, не помешали трибунам взлететь на воздух, раз ваш малютка-сын поднял тревогу и бросился к вам с рассказом.
   – Голубушка Марджори!
   – Кто-то напел ей, что вы чуть не погибли, и она сказала, что так вам и надо. – Он покачал головой. – Иногда мне приходит в голову, что вся эта семейка полоумная.
   – Там, у вас над головой, на полке в шкафчике виски и стаканы, – сказал я.
   Он расцвел и налил два стакана, хотя не преминул бросить:
   – Легче от этого не станет.
   Потом поставил один стакан на столик с ящичками в голове моего диванчика.
   – Послушайте, где это вы раздобыли такой великолепный автобус? В жизни не видел ничего подобного. Когда я перегнал его с ребятами сюда, они мне все здесь показали. Они, кажется, искренне верят в то, что вы сами все сделали собственными руками. По-моему, вам помогал конструктор яхт.
   – И то, и другое правильно.
   Он в два приема, по-армейски проглотил виски и поставил стакан.
   – Уложить мальчиков у себя мы не сможем, не хватит места, но накормить сумеем.
   – Спасибо, Роджер. Честное слово, я очень признателен. Но в этом автобусе припасено еды на батальон, и мой батальон уже знает, как готовить самим.
   Хотя он и заверял меня в противном, но я видел, что мои слова явно сняли камень с его души. Он определенно устал еще больше, чем я.
   Я попросил его:
   – Вы можете оказать мне любезность?
   – Если сумею.
   – Не говорите ничего определенного о том, где я сегодня. Скажем, если будут интересоваться полиция или Стрэттоны.
   – Где-то влево от Марса, устроит?
   – Как-нибудь будет день, – сказал я, – и отплачу.
   Правда жизни, как сказал бы Тоби, напомнила о себе на следующее же утро.
   Устроившись кое-как в джипе Роджера, я добрался с ним до его конторы около парадного круга. Пятеро мальчишек остались мыть автобус стиральным порошком, который они растворяли в ведрах и плескали на машину, чтобы потом растирать щетками с длинной ручкой и губками, поливая все водой из садового шланга, подсоединенного к колонке у дома Гарднеров.
   Обычно такой гигантский водяной фейерверк заканчивался тем, что ребятишки промокали насквозь, а наш мамонт-автобус оставался полугрязным (мальчикам до смерти нравилась клоунада с водой в цирке). Я порекомендовал миссис Гарднер зайти в дом и закрыть глаза и окна, и после того, как первое ведро пены промахнулось мимо ветрового стекла и вылилось все на Элана, она взглянула на меня испуганными глазами и воспользовалась моим советом.
   – Вас не беспокоит, что они до костей промокнут? – спросил Роджер, когда мы удалились от места потенциального потопа.
   – В них столько накопилось сжатого пара, что неплохо избавиться от него, – сказал я.
   – Вы необыкновенный отец.
   – Я этого не чувствую.
   – Как ваши раны?
   – Не спрашивайте, жуть!
   Он хохотнул и, остановившись у дверей конторы, подал мне костыли. Я бы предпочел обходиться без них, но, казалось, сила у меня осталась только в руках.
   Еще не было и половины девятого и Роджер едва успел отпереть дверь в контору, как по асфальтовой дороге к нам прибыла первая партия неприятностей. Роджер посмотрел через плечо на подъехавшую машину и в сердцах выругался: «У, педераст!» – он узнал, кто это приехал. «Сволочь Кит».
   Сволочь Кит прибыл не один. Сволочь Кит привез с собой Ханну, а Ханна, как обнаружилось, притащила сына Джека. Эта троица вылезла из машины Кита и решительно направилась к конторе Роджера.
   Роджер открыл дверь и коротко бросил мне: «Быстро сюда!»