Фрэнсис Дик. Миллионы Стрэттон-парка

   Так быстро, как только позволяли костыли, я поспешил за ним и встал у дальнего края его стола, там, где на спинке стула висел мой пиджак, который я повесил утром предшествующего дня. Целую вечность назад.
   Кит, Ханна и Джек ввалились в дверь, лица у них были совершенно разъяренными. Мое присутствие подействовало на Кита, как красная тряпка на быка, а если бы Ханна видела собственную физиономию, то она вряд ли бы ей понравилась. Джек, юнец с отвислыми губами, как две капли воды походил на деда: он был отталкивающе красив и злобен.
   Кит проговорил:
   – Гарднер, уберите отсюда этого мерзавца! И вы уволены. Вы некомпетентны. Теперь я буду заниматься ипподромом, а вы можете убираться. А что до вас… – он с ненавистью воззрился на меня, – то ваши щенки не имели права находиться вблизи трибун, а если вы думаете подать на нас в суд за собственную глупость, за то, что дали взорвать себя, то лучше выбросьте это из головы…
   А ведь я об этом и не подумал.
   – Вы навели меня на мысль, – опрометчиво брякнул я.
   Роджер сделал предупреждающее движение, чтобы я не распалялся и не раздувал стычки, но поздно. На собрании акционеров я уже видел, как быстро расходится у Кита злость, и теперь вспомнил, с каким самодовольством и благодушием тогда подумал, что против тридцатипятилетнего сына Мадлен он просто старая галоша и с ним ему никак не справиться.
   С того момента кое-что изменилось. Теперь я не мог стоять, не опираясь на костыли. К тому же их было трое против одного.

ГЛАВА 7

   Роджер чуть слышно выругался:
   – Вот черт!
   В том же тоне я пробормотал сквозь зубы:
   – Выйдите отсюда.
   – Нет.
   – Да. Подумайте о работе.
   Роджер никуда не вышел.
   Кит пинком ноги захлопнул дверь в контору, и, несмотря на то, что он секунду-другую, казалось, стоял в нерешительности, Ханна не колебалась и не раздумывала. Для нее я был ненавистным символом всего того ожесточения, которое она вынашивала и растравляла на протяжении сорока лет. Кит, который должен был бы сглаживать и смягчать в ней чувство обиды с самого детства, несомненно, распалял его. Справиться со своей ненавистью было выше сил для Ханны. Кинжал в спину… я читал это в ее глазах.
   Она приближалась ко мне тем же кошачьим шагом, какой я заметил у Ребекки, и всем своим весом вдавила меня в стену, стараясь в то же время вцепиться похожими на когти, острыми ногтями мне в лицо.
   Роджер попытался вежливо остановить ее:
   – Мисс Стрэттон…
   Ослепленная ненавистью кошка остановиться не могла.
   С каким бы удовольствием я пнул ее под ложечку и пощечиной привел в чувство, но запретительные табу вздыбились в моем подсознании, может быть, это было другое, может быть, я просто не мог сбить с ног эту женщину, потому что Кит избивал мою мать. Мою мать, мать Ханны. В голове у меня все смешалось. Так или иначе, я попытался просто схватить мою несчастную сестру за запястья и невольно отпустил костыли, благодаря чему Кит получил возможность, которой без зазрения совести воспользовался.
   Он выдернул костыли из-под моих рук, отпихнул Ханну и со всей силой всадил в меня жесткую хромированную трубку с резиновым наконечником. Скажу прямо, мне пришлось плохо. Особенно больно досталось скрепленным скобами ранам.
   Роджер держал Кита за руку, чтобы он не смог ударить меня еще раз, я не выпускал рук Ханны и старался увернуться, чтобы ее плевки не попадали мне в лицо. В общем, утро выдалось не очень удачное.
   Но стало еще хуже.
   Кит набросился с костылем на Роджера, тот уклонился от удара. Кит замахнулся трубкой на меня и снова попал в цель. Ханна бешено извивалась, чтобы освободиться от моей хватки, Кит наставил костыль мне в живот, и тут мои ноги не выдержали и предали меня, сложившись в коленях и потянув меня к полу.
   Ханна вырвала руки и двинула меня ногой. Ее сын, который даже не знал меня, вмешался в драку и с такой же злостью поддал мне два раза и тоже ногой, однако не подумал, какие это может иметь последствия для него самого.
   Когда он пытался ткнуть меня в третий раз, я изловчился и, схватив его ногу, резко повернул ее, от неожиданности и боли он взвыл и, потеряв равновесие, трахнулся головой о пол, при виде чего Ханна разразилась леденящими душу воплями. Да, ему здорово не повезло. Я дотянулся до него и с удовольствием заехал ему в рожу, а потом добавил, расквасив ему морду о пол. Ханна налетела на меня, и я понял, что у ее туфель острые мысы и стальные шпильки вместо каблуков.
   Каким-то шестым чувством я улавливал, что Роджер старается унять драку, но для этого ему понадобился бы пистолет.
   Кит с размаху врезал мне ботинком и продолжал бить меня без разбору. От его зверских ударов у меня содрогались все внутренности. Роджер, нужно отдать ему должное, делал все, что мог, чтобы оттащить его от меня, и приблизительно в этот момент дверь с улицы отворилась, принеся нам долгожданную передышку.
   – Что это? – проблеял мужской голос. – Что здесь происходит?
   Вошедший в раж Кит, стряхивая державшие его руки Роджера, кинул:
   – Уходи отсюда, Айвэн. Не суй нос в чужие дела.
   Как мне кажется, тот, наверное, так бы и сделал, если бы вслед за ним не вошел человек, с которым не так-то просто разделаться.
   Повелительный голос Марджори перекрыл шум битвы.
   – Кит! Ханна! Вы что, с ума посходили? Вы что делаете? Полковник, вызовите полицию. Вызывайте полицию сию минуту.
   Угроза сработала немедленно. Ханна перестала пинать меня ногой и вопить. Кит, тяжело отдуваясь, отступил назад. Джек отполз на карачках. Роджер поставил костыли рядом со мной и протянул руку, чтобы помочь мне встать. Это дело оказалось намного труднее, чем он предполагал, тем не менее воспитанная военной службой стойкость взяла свое, и я поднялся на ноги. Оперевшись на руки, я подхватил костыли, прислонился к стене и тут увидел, что приехали не только Айвэн с Марджори, но и Конрад с Дартом.
   За короткий момент тишины Марджори оценила обстановку, заметила неутихающую ярость в движениях Ханны, неудовлетворенную звериную жестокость Кита и угрюмое желание отомстить на физиономии с расквашенным носом у Джека. Она бросила взгляд на Роджера и закончила обозрение поля битвы, оглядев меня с головы до ног и остановив свой взор на моем лице.
   – Позор, – с укором произнесла она. – Дерутся, как животные. Нужно же голову иметь на плечах.
   – Его не должно быть здесь, – хрипло выдохнул Кит и, не переводя дыхание, соврал: – Он меня ударил. Это он начал.
   – Он сломал мне нос, – заскулил Джек.
   – Только не говорите мне, что он напал сразу на вас троих, – съехидничал Дарт. – Так вам и надо.
   – А ты заткнись, – вне себя от злости бросила ему Ханна.
   Высказался и Конрад:
   – Дыма без огня не бывает. Он что-то такое сделал, из-за чего все это началось. Я имею в виду, что в этом не приходится сомневаться.
   От важности он раздулся, перед нами был судья, взвешивающий улики и доказательства, столп правосудия, воплощение царственного величия.
   – Ну-с, мистер Моррис, так почему вы нанесли моему брату удар и напали на его семью? Что вы можете сказать в свое оправдание?
   «Подсудимому, – подумал я, – время защищаться». Я прочистил горло. Одолевала страшная слабость. Но я еще был недостаточно зол, чтобы поддаться ей и не позволить им насладиться моей слабостью.
   Когда я убедился, что голос у меня достаточно окреп и я в силах не квакать, а говорить, я начал:
   – Я не наносил вашему брату ударов. Я ничего не сделал. Они же попытались побить меня за то, что я есть то, что я есть.
   – Какая-то ерунда, – произнес Конрад. – На людей не налетают только за то, что они есть то, что они есть.
   – Скажи это евреям, – вставил Дарт.
   Они все были шокированы, но не слишком. Марджори Биншем сказала:
   – Выйдите все. Я здесь сама разберусь с мистером Моррисом. – Она повернулась к Роджеру. – И вы, полковник, тоже. Выходите.
   Конрад промычал:
   – Это же небезопасно…
   – Что за чушь! – оборвала его Марджори. – Выходите немедленно.
   Они повиновались и, посрамленные, стараясь не глядеть друг на друга, потянулись из комнаты.
   – Прикройте дверь, – приказала она, и выходивший последним Роджер закрыл за собой дверь.
   Она вела себя совершенно без суеты, никаких лишних движений, очень уравновешенно и уверенно. На ней было темно-синее пальто с торчащим из-под него белым круглым воротничком, как у священнослужителей, таким же, как в прошлый раз. И вообще она была такой же, как в прошлый раз – волнистые седые волосы, хрупкая фигурка, пронзительные ястребиные глаза.
   Она критически оглядела меня изучающим взглядом и сказала:
   – Вчера вы позволили взорвать себя, а сегодня дали топтать себя ногами. Что же это получается, а? Не очень умно.
   – Нет.
   – И отойдите от стены. Вы пачкаете ее кровью.
   – Я ее потом покрашу.
   – Почему у вас столько крови?
   Я рассказал ей о своих синяках, царапинах, ранах и ранках и скобах, поставленных медиками в больнице.
   – Похоже, – сказал я, – часть из них выскочила со своего места.
   – Понятно.
   На несколько мгновений она, казалось, пребывала в нерешительности, что совершенно не подходило ее облику сильного, с твердой волей человека. Потом она сказала:
   – Если желаете, я могу освободить вас от нашего соглашения.
   – О? – изумился я. – Нет, отчего же, соглашение остается в силе.
   – Я никак не ожидала, что вы так пострадаете.
   Я моментально оценил ситуацию. Пострадал я или нет, серьезно или несущественно, было некоторым образом неважно. Я постарался забыть об этом. Нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом.
   – Вы знаете, – спросил я, – кто подложил взрывчатку?
   – Понятия не имею.
   – Кто из Стрэттонов был бы способен на это?
   – Никто.
   – А как насчет Форсайта?
   Ее лицо мгновенно сделалось жестким.
   – Как бы там ни было, – отрезала она, – Форсайт никакой не эксперт по взрывам.
   – Может быть, у него были причины нанять кого-то?
   Помолчав, она проговорила:
   – Не думаю.
   У меня вспотел лоб. Инстинктивно я поднял руку, чтобы вытереть его, и закачался, отчего пришлось ухватиться за костыль, чтобы восстановить равновесие и не шлепнуться на пол. Тело обожгло болью, раны саднили с удвоенной силой. Я стоял, не двигаясь, не шевелясь, глубоко дышал, тяжелый момент миновал, я мог оставаться на ногах.
   – Сядьте, – приказала Марджори.
   – Это может оказаться еще хуже.
   Она уставилась на меня. Я улыбнулся.
   – Моим детям это кажется очень смешным.
   – Но это совсем не смешно.
   – Не очень.
   Медленно, с расстановкой, она произнесла:
   – Вы будете предъявлять Киту обвинение в нанесении телесных повреждений? И Ханне?
   Я покачал головой.
   – Почему нет? Они же избивали вас ногами. Я сама видела.
   – И вы так скажете на суде?
   Она заколебалась. Она пригрозила тогда полицией, чтобы только припугнуть, не более того, чтобы только прекратить драку.
   Я подумал о договоре, заключенном моей матерью с лордом Стрэттоном, желавшим замять то, что случилось, и не предавать гласности склонность Кита к насилию. Ее молчание оказалось для меня очень прибыльным. Инстинкт подсказывал мне поступить так же, как моя мать.
   Я сказал:
   – Будет время, я расквитаюсь с Китом, но так, чтобы не сталкивать вас с вашей семьей, тем более публично. Это будет наше личное дело, только между ним и мной.
   Нетрудно было заметить, с каким облегчением и с какой церемонностью – и очень к месту – она проговорила:
   – Желаю вам самого доброго.
   За окном послышалась сирена полицейской машины, скорее сообщавшей о прибытии, нежели требовавшей поторопиться.
   В общем, полиция все равно приехала. Видно было, что Марджори отнюдь не в восторге, а я так устал, что уже ни на что не реагировал. Тут открылась дверь, впустив в комнату гораздо больше людей, чем могло в ней уместиться.
   Кит пытался завладеть вниманием блюстителя закона и убедить его, что я нанес его внуку серьезные телесные повреждения.
   – Джеку, – спокойно заметил Роджер, – не следовало бы бить ногами лежачего.
   – Ну а вы можете выметаться отсюда, – прошипел Кит. – Я говорил вам. Вы уволены.
   – Не делайте из себя посмешища, – вспыхнула Марджори. – Полковник, вы не уволены. Вы нам нужны. Пожалуйста, останьтесь здесь. Решение об увольнении может быть принято только большинством голосов членов Совета директоров, и такого большинства не получится.
   – Ничего, Марджори, – прохрипел трясущийся от унижения Кит. – Скоро я и от тебя избавлюсь.
   – Послушай, Кит… – начал Конрад.
   – И ты тоже заткнись, – с ненавистью произнес Кит. – Трибуны взорвал ты сам или твой шантажист-архитектор.
   В комнате воцарилось мертвое молчание, у потрясенных Стрэттонов отвисла челюсть. Воспользовавшись паузой, полицейский с важным видом раскрыл свою записную книжку, куда уже была занесена заранее подготовленная повестка дня, и спросил, кто из членов семьи обычно ездит на зеленой, шестилетней давности «Гранаде» с проржавевшим левым передним крылом.
   – А при чем это здесь? – удивился Дарт.
   Не отвечая на его вопрос, полицейский повторил свой.
   – Ну я, – сказал Дарт. – Что из этого?
   – Не въезжали ли вы за рулем этого автомобиля через главные ворота ипподрома вчера в восемь двадцать утра и не вынудили ли вы мистера Гарольда Квеста отпрыгнуть с дороги, чтобы избежать серьезных телесных повреждений, и не сделали ли вы непристойного жеста, когда он стал возмущаться?
   Дарт чуть было не расхохотался, но благоразумие вовремя взяло верх, и он удержался.
   – Нет, я этого не делал.
   – Не делали чего, сэр? Не въезжали в главные ворота? Не заставляли мистера Квеста отпрыгивать с дороги? Не делали непристойного жеста?
   Дарт беззаботным тоном произнес:
   – В восемь двадцать вчерашнего утра я не въезжал никуда, я вообще в это время не ехал на машине.
   Полицейский вежливо задал неизбежный в таких случаях вопрос.
   – Я был у себя в ванной, раз вас это так интересует, – пояснил Дарт, оставив присутствующим домысливать, чем таким он занимался у себя в ванной.
   Я решил задать вопрос:
   – Мистер Квест – это такой высокий человек с бородой, в вязаной шапочке и с плакатом «Права лошадей прежде всего»?
   Полицейский подтвердил, что да, это он.
   – Он подходит под ваше описание, да, сэр.
   – Тот самый человек! – воскликнула Марджори.
   – Скотина, – откомментировал Конрад.
   – Этот человек выскакивает перед вашим автомобилем, – сказала Марджори возмущенно. – Не сомневайтесь, он в конце концов добьется своей цели.
   – Какой цели, мадам?
   – Быть сбитым, конечно. Театрально упасть при малейшем прикосновении, пострадать за дело. С такими людьми нужно ухо держать востро.
   Я спросил:
   – Вы уверены, что мистер Квест сам вчера был у ворот в восемь двадцать утра?
   – Он говорит, что был, – ответил полицейский.
   – В Страстную пятницу? В день, когда никто не ходит на ипподром?
   – Говорит, что был там.
   Мне надоел этот разговор. Не было никаких сил. Дарт со своим автомобилем столько раз въезжал и выезжал с ипподрома через эти ворота, что любому пикетчику не составляло труда описать машину вплоть до наклейки на помятом заднем бампере: «Если вы можете это прочитать, сбросьте скорость». Дарт досадил Большой бороде в тот день, когда я был с ним. Большая Борода, Гарольд Квест, чувствовал, что просто должен поднять шум. Где же лежит правда?
   – А вы, мистер Моррис… – зашелестели листочки записной книжки, полицейский смотрел в записи. – Нам сказали, что вы должны быть задержаны в больнице, но когда мы приехали допросить вас, нам сказали, что вы сами выписались из больницы. Вас официально не выпускали.
   – Какие странные слова! – вырвалось у меня.
   – Что?
   – Задержать, выпустить. Как в тюрьме.
   – Мы не могли найти вас, – стал оправдываться полицейский. – Получалось, что никто не знает, где вы.
   – Ну ладно, теперь я здесь.
   – И… э… мистер Джек Стрэттон утверждает, что приблизительно в восемь пятьдесят сегодня утром вы напали на него и сломали ему нос.
   – Джек Стрэттон ничего подобного не утверждает, – непререкаемым тоном проговорила Марджори. – Джек, скажи.
   Хмурый юнец, прижимавший к лицу носовой платок, не пропустил мимо ушей звеневшего в голосе Марджори недовольства и промямлил что-то вроде того, что, наверное, наткнулся на дверь. Невзирая на возмущенные протесты Кита и Ханны, полицейский послушно вычеркнул пометку в своей записной книжке. Он сказал, что его начальство хочет выяснить у меня, где находилась взрывчатка «перед взрывом от детонации». Где, спрашивали они, можно будет меня найти?
   – Когда? – спросил я.
   – Сегодня утром, сэр.
   – В таком случае… наверное, здесь.
   Посмотрев на часы, Конрад объявил, что вызвал эксперта-взрывника и инспектора из местного совета для консультации, как лучше снести старые трибуны и расчистить площадку для новых.
   Разозленный Кит сказал:
   – Ты не имеешь права делать это. Этот ипподром такой же твой, как и мой, и я хочу продать его, и, если мы продадим его строительной компании, она будет разбирать трибуны, и нам это ничего не будет стоить. Мы не перестраиваем.
   Испепеляя его взглядом, Марджори сказала, что нужно получить заключение экспертов, можно ли восстановить трибуны в том виде, как они были, и покроет ли страховка, которая имеется на ипподром, какие-либо другие расходы.
   – Прибавьте страховку к прибыли от продажи, и все мы выиграем, – упрямо твердил Кит.
   Полицейским все это было неинтересно, и они перебрались в стоявший на улице у входа автомобиль, где, по всей видимости, вступили в переговоры с начальством по своему радиотелефону.
   Я с сомнением задал Роджеру вопрос:
   – А можно восстановить трибуны?
   Он ответил с известной мерой осторожности:
   – Об этом рано говорить.
   – Конечно, можно, – безапелляционно заявила Марджори. – Все можно восстановить, если только решиться.
   «Это будет ошибкой, – подумал я, – фатальной ошибкой для будущего ипподрома Стрэттон-Парк».
   Семья продолжала препираться. Они все приехали в такую рань определенно с целью помешать принятию одностороннего решения. Они выкатились из конторы сцепившейся сворой, каждый боялся оставить других, чтобы те не сумели сделать по-своему. Роджер с досадой посмотрел им вслед.
   – Вот так ведутся дела! И ни Оливеру, ни мне не платили после смерти лорда Стрэттона. Он сам подписывал чеки. После него право подписи осталось только у миссис Биншем. Прошлую среду, когда мы с ней обходили ипподром, я объяснил ей это, она сказала, что ей все понятно, но когда я вчера напомнил ей еще раз – тогда, когда она приехала сюда после взрыва, она сказала, чтобы я не приставал к ней в такой момент. – Он тяжело вздохнул. – Все это очень хорошо, но мы уже больше двух месяцев ничего не получаем.
   – Кто платит обслуживающему персоналу ипподрома? – поинтересовался я.
   – Я. Так установил лорд Стрэттон. Кит против. Говорит, это лазейка для махинаций. Судит по себе, конечно. Но так или иначе, единственно, кому я не могу выписывать зарплату, это Оливеру и самому себе.
   – Вы подготовили чеки?
   – Моя секретарша подготовила.
   – Тогда давайте их мне.
   – Вам?
   – Она подпишет при мне эти чеки.
   Не спрашивая, как, он просто открыл ящик стола, вынул конверт и подал мне.
   – Суньте его мне в пиджак, – сказал я.
   Он глянул на мои костыли, покачал головой и положил конверт в мой пиджак.
   – Что, – спросил я, – трибуны полностью разрушены?
   – Лучше взгляните своими глазами. Кстати, имейте в виду, никого близко не подпускают. Полиция оцепила все вокруг.
   Из окна конторы не было видно, чтобы трибуны сильно пострадали. Видны были только боковая стена, крыша и часть трибун.
   – Лучше было бы посмотреть на дыры без Стрэттонов, – сказал я.
   Роджер почти расплылся в улыбке.
   – Да никто из них и не решится оторваться от других родственничков.
   – Я тоже так подумал.
   – У вас идет кровь. Нужно в больницу.
   – Марджори сказала, что я пачкаю стену, – кивнул я. – По-моему, сейчас уже прекратилось.
   – Но… – Он не договорил.
   – Я туда съезжу для текущего ремонта, – успокоил я его. – Только Бог его знает, когда. Там так долго приходится ждать.
   Он не очень уверенно произнес:
   – Может, быстрее было бы с нашим доктором на ипподроме? Я мог бы попросить за вас, если хотите. Он очень любезный человек.
   – Да, – коротко согласился я.
   Роджер взялся за телефонную трубку и сообщил доктору, что скачки состоятся, как и планировалось, в понедельник. Кстати, не мог бы он оказать любезность и подштопать тут одного пострадавшего? Когда? Желательно сию минуту. Большое спасибо.
   – Ну, так что, пошли? – сказал он, кладя трубку. – Идти-то вы сможете?
   Я смог, хотя и черепашьим шагом. Полицейские снова запротестовали по поводу моего повторного исчезновения.
   – Вернемся через часок или чуть позже, – успокоил их Роджер.
   Стрэттонов не было видно нигде, хотя их машины стояли на месте. Роджер направился к главным воротам,» и мистер Гарольд Квест не стал кидаться нам под колеса.
   Врач оказался тот же самый, который оказывал помощь пострадавшим около препятствия во время скачек, очень деловой и очень выдержанный. Увидев, что его просят сделать, он сначала отказался.
   – Врачи общего профиля больше этим не занимаются, – сообщил он Роджеру. – Они направляют людей в больницу. Ему место в больнице. Глупо терпеть такую боль.
   – То болит, то проходит, – сказал я. – А если бы мы оказались в пустыне Сахаре?
   – Суиндон не Сахара.
   – Вся жизнь пустыня.
   Он недовольно проворчал что-то и заклеил меня чем-то вроде липкой ленты.
   – Я с вами раньше не встречался? – спросил он озадаченно, залепляя мою последнюю рану.
   Я рассказал про березовый забор.
   – А, человек с детьми! – он сокрушенно покачал головой. – Боюсь, они насмотрелись жутких вещей.
   Роджер поблагодарил его за оказанную мне услугу, я тоже. Врач сказал Роджеру, что руководство скачек получило жалобу от Ребекки Стрэттон, в которой она выражает сомнение в его компетентности как профессионального врача ипподрома. Они требуют доложить полное обоснование его решения отстранить ее от участия в скачках из-за сотрясения мозга.
   – Вот сука, – с чувством выразился Роджер.
   Доктор с тревогой посмотрел в мою сторону.
   – Все в порядке, – успокоил его Роджер. – Можете говорить свободно.
   – Вы давно его знаете?
   – Достаточно долго. Кроме того, это Стрэттоны разбередили его раны.
   «Адские муки, – подумал я, – хоть как-то зависеть от Стрэттонов, быть у них на службе». Роджер поистине жил на краю пропасти – расстаться с работой означало для него расстаться со своим домом.
   Он осторожно доехал до здания ипподрома, воздержавшись от замечаний по поводу того, что я прижимаю руку к лицу и что у меня постоянно клонится вперед голова. Насколько он понимал, как бы я ни решал свои проблемы, это было моим личным делом. Он вызывал у меня сильное чувство дружбы и благодарности.
   Большая борода шагнул наперерез джипу. «Интересно, – подумал я, – действительно ли его зовут Квест, или он это придумал». Спрашивать об этом было не совсем к месту. Он решительно преградил нам путь, и, к моему удивлению, Роджер ловко подал машину от него назад, развернул джип и поехал по дороге в другую сторону.
   – Мне только что пришло в голову, – рассудительно произнес он, – что если мы заедем через задние ворота, то не только избежим разговора с этим маньяком, но и сможем заскочить к вам в автобус и вы переоденетесь.
   – У меня там уже ничего чистого не осталось. Он с сомнением смерил меня взглядом.
   – Мои не очень-то подойдут, будут маловаты.
   – Ничего. Все о'кей.
   У меня был выбор между поношенными джинсами и брюками. Я остановился на джинсах и рубашке в крупную клетку, какие любят лесорубы, а запачканные кровью вещи, которые надевал утром, кинул в ящик для грязного белья, набитый вымокшей одеждой малышни.
   Мальчики уже перестали поливать водой автобус и друг друга. Автобус, несомненно, стал чище. Мальчики должны были быть сухими, – только вот куда они все запропастились? Я снова кое-как спустился из автобуса на асфальт и увидел, что Роджер, как всегда сдержанный и не показывающий своих чувств, с интересом обходит мое чудище, оглядывая его со всех сторон.
   – В свое время это был автобус для перевозки туристов на дальние расстояния, – пояснил я, хотя он ничего не спрашивал. – Я купил его, когда компания заменяла свои видавшие виды развалюхи на современные стеклянные чудо-машины.
   – Как… То есть я не понимаю, как вы обходитесь с отхожим местом?
   Армейское выражение вызвало у меня улыбку.
   – Под автобусом имелось огромное пустое пространство для чемоданов. Часть его я занял баками для воды и отходов. У местных администраций всегда имеются цистерны для откачки выгребных ям. А есть еще стоянки для мелких судов, судовые мастерские, где без труда сделают то, что тебе нужно, если знаешь, как попросить.
   – Потрясающе.
   Он похлопал по кофейной поверхности, как ни странно, хорошо отмытой и приятно поблескивающей свежей краской, – я понимал, что он таким образом дает себе небольшую передышку, прежде чем снова погрузиться в неприятную действительность.
   Он вздохнул:
   – Ну что ж, по-моему, это шедевр.