Страница:
— Рад познакомиться, — выдавил он, и это явилось чуть ли не единственной в его жизни попыткой завязать светскую беседу. Он переключился на меня:
— Ты попал в небольшую переделку, судя по газетам.
— Можно и так сказать, — усмехнулся я. — Что ты сейчас строишь?
— Заходи и посмотри.
Мы пересекли маленькую контору и открыли внутреннюю дверь, которая вела непосредственно на верфь. Мы прошли через эту дверь, и Джосси громко вскрикнула от неожиданности, увидев громадный ангар, отлого спускавшийся к самой воде. Внутри на стапелях стояло два небольших остова из стеклопластика, а рядышком в центре — два больших с пятифутовыми килями.
— Какого они размера? — поинтересовалась Джосси. — Тридцать семь футов в длину.
— А кажутся больше.
— На воде этого не будет. Это самые большие шлюпы, какие мы делаем в настоящее время. — Джонни повел нас вокруг одного из них, с гордостью демонстрируя изящество конструкции корпуса. — Он великолепно ведет себя в неспокойных водах. Устойчив и легок в управлении, чего и добивается большинство людей.
— Не гоночная яхта? — спросил я.
Он покачал головой.
— Это прогулочные лодки. Океанские гоночные яхты требуют специальных навыков. Наша мастерская недостаточно большая, она не рассчитана на суда такого класса. И в любом случае, мне нравятся прогулочные. Ковровое покрытие в салоне, полировка — переборки гладкие, как шелк.
Джосси медленно спустилась по бетонному наклонному полу, заглядывая в недостроенные яхты с неподдельным интересом. Я вытащил из внутреннего кармана конверт с увеличенными фотографиями и показал их Джонни: три снимка парусника и одна карточка человека, снятого не в фокусе.
— Это парусник, где меня держали похитители. Можешь сказать что-нибудь о нем по фотографиям?
Он рассматривал снимки, склонив голову набок.
— Возможно, если ты оставишь их мне. Я проверю по каталогам и поспрашиваю ребят в Каусе. Были в нем какие-нибудь отличительные особенности, которые тебе запомнились?
Я объяснил, что не имел возможности как следует разглядывать яхту, за исключением парусного отсека.
— Мне кажется, яхта совершенно новая. Или, во всяком случае, за ней хорошо ухаживают. И она отплыла из Англии где-то вечером в четверг, семнадцатого марта.
Он перетасовал снимки, чтобы посмотреть на фотографию моряка.
— Его зовут Аластер Ярдли, — сказал я. — Имя я написал на обороте.
Он родом из Бристоля и нанимался одно время палубным матросом на испытательные рейсы океанских гоночных яхт. Ярдли был шкипером этого парусника.
Он примерно наших лет.
— Как срочно тебе нужна информация?
— Чем быстрее, тем лучше.
— Ладно. Позвоню знакомым парням. Если найду что-то стоящее, завтра дам тебе знать.
— Великолепно.
Он сунул снимки в конверт, взгляд его упал на Джосси.
— Скаковая кобылка, — сказал он. — Породистая.
— Нечего глазеть.
— Мне нравятся женщины в теле, дружище. С большой грудью и не слишком умные.
— Скукотища.
— Когда я прихожу домой, я хочу горячего чая и пообниматься, если есть настроение, а не препираться по поводу женского равноправия.
Я бы не возражал против Джосси, когда возвращаюсь домой, подумал я.
Девушка поднялась по цементному скату, широко шагая своими длинными ногами, и остановилась около нас.
— У меня есть одна подруга, чей приятель настойчиво приглашает ее покататься на яхте, — сказала Джосси. — Она говорит, что не против промокнуть, замерзнуть, проголодаться, натерпеться страха или помучиться морской болезнью. Но ей не хочется страдать от всего этого одновременно.
Джонни покосился в мою сторону.
— Ну, с таким приятелем ей бы ничего не угрожало. Его укачивает еще на причале.
Джосси кивнула.
— Слабак.
— Спасибо, — сказал я. — Приезжайте в гости.
Мы вышли через контору и сели в такси. Джонни помахал нам на прощание.
— Зайдем еще к каким-нибудь старым друзьям? — спросила Джосси.
— Не сегодня. Если я начну обходить тетушек, мы останемся тут навсегда. Навещаешь одну, навещай всех, чтобы никого не обидеть.
Тем не менее по просьбе Джосси мы проехали мимо пансиона, где мы когда-то жили с матерью. Вдоль всего фасада тянулась новая застекленная терраса, и на месте сада располагалась автостоянка. Кадки с цветами, маркизы от солнца и колышущаяся вывеска, гласившая «Свободные места».
— Смело, — промолвила Джосси, явно растроганная. — Вы так не считаете?
Я расплатился с таксистом, и мы пешком спустились к морю. Над головой с пронзительными криками носились чайки, и маленький белый город сладко спал после обеда на солнечном склоне холма.
— Прелестный городок, — сказала Джосси. — И я понимаю, почему вы уехали. — Казалось, она была готова лениво бродить без особой цели до конца дня, как и я.
Мы снова пересекли пролив на пароме и не спеша продолжили путь на север, остановившись на закате около паба, чтобы выпить коктейль и съесть по куску клеклого пирога со свининой. Наконец, проездив в общей сложности двенадцать часов, мы подкатили к широко раскинувшемуся, внушительному Эксвуд-хаусу.
— Вон та машина, — сказала Джосси, с неприязнью указывая на неприметную «Вольво», припаркованную чуть дальше, — принадлежит мерзкой Лиде.
Свет фонаря над входной дверью осветил недовольное лицо девушки. Я улыбнулся, и она обратила свое негодование на меня.
— Вам хорошо говорить. Вам нечего бояться, что Лида переедет в ваш дом.
— А вы можете переехать оттуда, — мягко заметил я.
— И куда же?
— В мой коттедж, например.
— Черт возьми!
— Можете тщательно осмотреть его, — продолжал я, — на предмет чистоты, сухой гнили и пауков.
Она наградила меня самым сердитым из своих взглядов.
— Дворецкий, повар и горничные?
— Шесть ливрейных лакеев и камеристка.
— Я заеду на чай и сандвичи с огурцом. Надеюсь, у вас есть сандвичи с огурцом?
— Конечно.
— Тонкие, без корочек?
— Естественно.
Я видел, что по-настоящему удивил ее. Она не знала, что ответить. Хотя было совершенно ясно, что она не собирается с восторгом падать в мои объятия. Мне многое хотелось бы ей сказать, но я не представлял как: о привязанности, утешении и о будущем.
— В следующее воскресенье, — сказала она. — В половине четвертого.
На чай.
— Я выстрою штат прислуги.
Она пожелала выйти из машины, и я обошел вокруг, чтобы открыть ей дверь. Ее глаза казались огромными.
— Вы серьезно? — спросила она.
— О, да. От вас будет зависеть... решение.
— После чая?
Я покачал головой.
— В любое время.
Выражение ее лица постепенно смягчилось, сделавшись непривычно нежным. Я поцеловал ее, потом поцеловал снова, уже увереннее.
— Думаю, мне лучше пойти домой, — растерянно пробормотала она, отворачиваясь.
— Джосси...
— Что?
Я проглотил комок в горле и покачал головой.
— Приходите на чай, — беспомощно сказал я. — Приходите на чай.
Глава 16
— Ты попал в небольшую переделку, судя по газетам.
— Можно и так сказать, — усмехнулся я. — Что ты сейчас строишь?
— Заходи и посмотри.
Мы пересекли маленькую контору и открыли внутреннюю дверь, которая вела непосредственно на верфь. Мы прошли через эту дверь, и Джосси громко вскрикнула от неожиданности, увидев громадный ангар, отлого спускавшийся к самой воде. Внутри на стапелях стояло два небольших остова из стеклопластика, а рядышком в центре — два больших с пятифутовыми килями.
— Какого они размера? — поинтересовалась Джосси. — Тридцать семь футов в длину.
— А кажутся больше.
— На воде этого не будет. Это самые большие шлюпы, какие мы делаем в настоящее время. — Джонни повел нас вокруг одного из них, с гордостью демонстрируя изящество конструкции корпуса. — Он великолепно ведет себя в неспокойных водах. Устойчив и легок в управлении, чего и добивается большинство людей.
— Не гоночная яхта? — спросил я.
Он покачал головой.
— Это прогулочные лодки. Океанские гоночные яхты требуют специальных навыков. Наша мастерская недостаточно большая, она не рассчитана на суда такого класса. И в любом случае, мне нравятся прогулочные. Ковровое покрытие в салоне, полировка — переборки гладкие, как шелк.
Джосси медленно спустилась по бетонному наклонному полу, заглядывая в недостроенные яхты с неподдельным интересом. Я вытащил из внутреннего кармана конверт с увеличенными фотографиями и показал их Джонни: три снимка парусника и одна карточка человека, снятого не в фокусе.
— Это парусник, где меня держали похитители. Можешь сказать что-нибудь о нем по фотографиям?
Он рассматривал снимки, склонив голову набок.
— Возможно, если ты оставишь их мне. Я проверю по каталогам и поспрашиваю ребят в Каусе. Были в нем какие-нибудь отличительные особенности, которые тебе запомнились?
Я объяснил, что не имел возможности как следует разглядывать яхту, за исключением парусного отсека.
— Мне кажется, яхта совершенно новая. Или, во всяком случае, за ней хорошо ухаживают. И она отплыла из Англии где-то вечером в четверг, семнадцатого марта.
Он перетасовал снимки, чтобы посмотреть на фотографию моряка.
— Его зовут Аластер Ярдли, — сказал я. — Имя я написал на обороте.
Он родом из Бристоля и нанимался одно время палубным матросом на испытательные рейсы океанских гоночных яхт. Ярдли был шкипером этого парусника.
Он примерно наших лет.
— Как срочно тебе нужна информация?
— Чем быстрее, тем лучше.
— Ладно. Позвоню знакомым парням. Если найду что-то стоящее, завтра дам тебе знать.
— Великолепно.
Он сунул снимки в конверт, взгляд его упал на Джосси.
— Скаковая кобылка, — сказал он. — Породистая.
— Нечего глазеть.
— Мне нравятся женщины в теле, дружище. С большой грудью и не слишком умные.
— Скукотища.
— Когда я прихожу домой, я хочу горячего чая и пообниматься, если есть настроение, а не препираться по поводу женского равноправия.
Я бы не возражал против Джосси, когда возвращаюсь домой, подумал я.
Девушка поднялась по цементному скату, широко шагая своими длинными ногами, и остановилась около нас.
— У меня есть одна подруга, чей приятель настойчиво приглашает ее покататься на яхте, — сказала Джосси. — Она говорит, что не против промокнуть, замерзнуть, проголодаться, натерпеться страха или помучиться морской болезнью. Но ей не хочется страдать от всего этого одновременно.
Джонни покосился в мою сторону.
— Ну, с таким приятелем ей бы ничего не угрожало. Его укачивает еще на причале.
Джосси кивнула.
— Слабак.
— Спасибо, — сказал я. — Приезжайте в гости.
Мы вышли через контору и сели в такси. Джонни помахал нам на прощание.
— Зайдем еще к каким-нибудь старым друзьям? — спросила Джосси.
— Не сегодня. Если я начну обходить тетушек, мы останемся тут навсегда. Навещаешь одну, навещай всех, чтобы никого не обидеть.
Тем не менее по просьбе Джосси мы проехали мимо пансиона, где мы когда-то жили с матерью. Вдоль всего фасада тянулась новая застекленная терраса, и на месте сада располагалась автостоянка. Кадки с цветами, маркизы от солнца и колышущаяся вывеска, гласившая «Свободные места».
— Смело, — промолвила Джосси, явно растроганная. — Вы так не считаете?
Я расплатился с таксистом, и мы пешком спустились к морю. Над головой с пронзительными криками носились чайки, и маленький белый город сладко спал после обеда на солнечном склоне холма.
— Прелестный городок, — сказала Джосси. — И я понимаю, почему вы уехали. — Казалось, она была готова лениво бродить без особой цели до конца дня, как и я.
Мы снова пересекли пролив на пароме и не спеша продолжили путь на север, остановившись на закате около паба, чтобы выпить коктейль и съесть по куску клеклого пирога со свининой. Наконец, проездив в общей сложности двенадцать часов, мы подкатили к широко раскинувшемуся, внушительному Эксвуд-хаусу.
— Вон та машина, — сказала Джосси, с неприязнью указывая на неприметную «Вольво», припаркованную чуть дальше, — принадлежит мерзкой Лиде.
Свет фонаря над входной дверью осветил недовольное лицо девушки. Я улыбнулся, и она обратила свое негодование на меня.
— Вам хорошо говорить. Вам нечего бояться, что Лида переедет в ваш дом.
— А вы можете переехать оттуда, — мягко заметил я.
— И куда же?
— В мой коттедж, например.
— Черт возьми!
— Можете тщательно осмотреть его, — продолжал я, — на предмет чистоты, сухой гнили и пауков.
Она наградила меня самым сердитым из своих взглядов.
— Дворецкий, повар и горничные?
— Шесть ливрейных лакеев и камеристка.
— Я заеду на чай и сандвичи с огурцом. Надеюсь, у вас есть сандвичи с огурцом?
— Конечно.
— Тонкие, без корочек?
— Естественно.
Я видел, что по-настоящему удивил ее. Она не знала, что ответить. Хотя было совершенно ясно, что она не собирается с восторгом падать в мои объятия. Мне многое хотелось бы ей сказать, но я не представлял как: о привязанности, утешении и о будущем.
— В следующее воскресенье, — сказала она. — В половине четвертого.
На чай.
— Я выстрою штат прислуги.
Она пожелала выйти из машины, и я обошел вокруг, чтобы открыть ей дверь. Ее глаза казались огромными.
— Вы серьезно? — спросила она.
— О, да. От вас будет зависеть... решение.
— После чая?
Я покачал головой.
— В любое время.
Выражение ее лица постепенно смягчилось, сделавшись непривычно нежным. Я поцеловал ее, потом поцеловал снова, уже увереннее.
— Думаю, мне лучше пойти домой, — растерянно пробормотала она, отворачиваясь.
— Джосси...
— Что?
Я проглотил комок в горле и покачал головой.
— Приходите на чай, — беспомощно сказал я. — Приходите на чай.
Глава 16
Еще одна ночь обошлась без тревоги незапланированных экскурсий. В понедельник утром я прибыл в контору, исполненный благих намерений хорошо поработать. Угрюмый Питер, как всегда по понедельникам, страдал от меланхолии, у Бесс были месячные, а Дебби переживала из-за ссоры со своим женихом, продавцом болтов и гаек: по моим понятиям, жизнь нашей конторы шла своим чередом.
Тревор явился в мой кабинет с отеческой заботой на лице и как будто успокоился, увидев, что сегодня я меньше похож на привидение, чем в пятницу.
— Вы все-таки отдохнул, Ро, — заметил он с облегчением.
— Я выступал на скачках и возил девушку к морю.
— Господи! Во всяком случае, это вам, кажется, пошло на пользу. Куда лучше, чем просиживать время за работой.
— Да... — сказал я. — Тревор, я заходил в контору утром в субботу, на пару часов.
Его чело вновь слегка омрачилось. Он ждал продолжения с таким видом, с каким пациент обычно ожидает услышать плохие новости от своего врача, и я почувствовал огромное сожаление, что должен сообщить их ему.
— Денби Крест, — сказал я.
— Ро... — Он развел руками, повернув ладони вниз, — красноречивый жест искреннего родительского огорчения из-за непокорного сына, который не верит старшим на слово.
— Ничего не могу поделать, — сказал я. — Знаю, что он ваш клиент и друг, но, если он незаконно присвоил пятьдесят тысяч фунтов, а вы посмотрели сквозь пальцы на воровство, это касается нас обоих. Касается этой конторы, партнерских отношений и нашего будущего. Вы обязаны это понимать. Мы не можем просто не заметить такую вещь и притвориться, что ничего не произошло.
— Ро, поверьте мне, все будет в порядке. Я покачал головой.
— Тревор, вы должны позвонить Денби Кресту и попросить прийти сюда сегодня, чтобы обсудить дальнейшие действия.
— Нет.
— Да, — безапелляционно сказал я. — Я не играю в такие игры. Я половина фирмы, и ничем незаконным она заниматься не будет.
— Вы слишком непреклонны, — в нем боролись грусть и гнев. У меня мелькнула шальная мысль, что именно эти два чувства пробуждают в вашей душе сожаление, когда вы стреляете в кролика.
— Пусть приходит к четырем часам, — сказал я.
— Вы не можете так грубо обращаться с ним.
— Последствия могут быть еще хуже, — проронил я. И хотя я говорил без всякого выражения, он прекрасно понял, что это угроза. Гнев одержал верх над грустью.
— Хорошо, Ро, — сердито сказал он. — Очень хорошо.
Он покинул мой кабинет без тени дружеского участия, с каким вошел, и меня охватило чувство одиночества и потери. Я подумал подавленно, что сам лично мог бы простить Тревору любой проступок, но закон не простит. Я жил ради закона, как по внутреннему убеждению, так и по собственному выбору.
Если мой друг нарушил закон, должен ли я ради него попрать справедливость; или я должен предать друга во имя законности? В теории я не испытывал никаких сомнений и затруднений. На деле я колебался. Решительно нет ничего веселого в том, чтобы навлечь на кого-то несчастье, крах и судебное преследование. Насколько упростилось бы дело, если бы нечестивец по своей воле чистосердечно исповедовался в прегрешениях, а не вынуждал друга доносить на него: сентиментальное разрешение проблемы, саркастически подумал я, какое случается только в слезливых фильмах. Я опасался, что мне не удастся отделаться так легко.
Пессимистические размышления прервал телефонный звонок Хилари. Когда я ответил, в ее голосе явно послышалось облегчение.
— В чем дело? — спросил я. — Ни в чем. Я только... — Она замялась.
— Что только?
— На самом деле я только хотела убедиться, что ты на месте.
— Хилари!
— Наверное, звучит глупо сейчас, когда мы оба знаем, что ты на месте. Но мне просто хотелось удостовериться. В конце концов, ты не выбрал бы меня на роль скалы, если бы считал, что находишься в полной безопасности.
— Хм, — пробормотал я, улыбаясь в трубку. — Проповеди в камне.
Она засмеялась.
— Просто будь осторожнее, Ро.
— Слушаюсь, мэм.
Я положил трубку, восхищаясь ее добротой. И почти тотчас телефон зазвонил снова.
— Рональд?
— Да, Мойра?
Телефонная связь донесла до моих ушей ее судорожный вздох.
— Слава тебе Господи! Я вчера весь день пробовала дозвониться до вас, и никто не отвечал.
— Меня весь день не было дома.
— Да, но я-то этого не знала. То есть мне мерещились Бог весть какие ужасы, вроде того, что вас опять похитили, и все из-за меня.
— Мне очень жаль.
— О, теперь, когда я знаю, что у вас все благополучно, это не имеет значения. У меня стояла перед глазами страшная картина, будто вы снова в ловушке и вас нужно спасать. Я так переживала, и все из-за Бинни.
— А что с Бинни?
— Мне кажется, он по-настоящему сошел с ума, — сказала она. — Он болен. Я приехала вчера утром в его конюшни, чтобы посмотреть, как чувствует себя Гобелен после скачек, и он не пустил меня во двор. Бинни, я имею в виду. Все ворота оказались заперты на замки и обмотаны цепями. Это ненормально. Он вышел и стоял по ту сторону ворот загона, где находится Гобелен, размахивал руками и твердил, чтобы я уходила. Я серьезно думаю, что это ненормально.
— Безусловно.
— Я сказала ему, что из-за его фокусов с уздечкой мог произойти несчастный случай, а он закричал, что не делал этого, и я ничего не смогу доказать, и что бы с вами ни приключилось, виновата я одна, так как настаивала, чтобы вы скакали на Гобелене. — Она остановилась перевести дыхание. Он выглядел таким... ну, таким опасным. А я никогда не считала его опасным, только дураком. Вам это может показаться глупостью, но я здорово испугалась.
— Мне это не кажется глупостью, — честно признал я.
— А потом меня вдруг осенило, как откровение, — сказала она, — что именно Бинни устроил ваше похищение раньше, оба раза, и готов повторить то же самое или сделать еще что-нибудь похуже...
— Мойра...
— Да, но ведь вы его не видели. А потом у вас никто не подходил к телефону. Я знаю, вы решите, что это глупость, но я ужасно беспокоилась.
— Я очень благодарен... — начал я.
— Понимаете, Бинни думал, что вам нипочем не выиграть Золотой кубок, — выпалила она. — И в ту самую секунду, когда вы победили, я заявила ему, что отныне вы всегда будете работать с Гобеленом, и он рассвирепел, невероятно рассвирепел. Вы не поверите. Поэтому он, конечно, сейчас же похитил вас, чтобы убрать с дороги, и я была бы вынуждена пригласить кого-то другого, а потом вы сбежали и собирались скакать в Аскоте, поэтому он похитил вас снова, и впал в неистовство, когда я не позволила выпустить Гобелена в Аскоте с другим наездником. И я подняла такой шум в прессе, что ему пришлось вас освободить, а затем придумать что-то еще, вроде перерезанной уздечки, а теперь мне кажется, будто он настолько не в себе, что даже не осознает своих поступков. В смысле, он, наверное, думает, что, если похитит вас или даже убьет, я буду должна отдать другому жокею скачку за Золотой кубок фирмы «Уитбред» в следующую субботу, и, если честно, я думаю, он не в своем уме и действительно страшно опасен со своей навязчивой идеен. Поэтому, поймите правильно, я не на шутку встревожилась.
— Я хорошо вас понимаю, — сказал я. — И я вам от души признателен, за заботу.
— Но что вы намерены делать? — простонала она.
— С Бинни? Послушайте, Мойра, пожалуйста, послушайте.
— Да, — сказала она, немного успокоившись. — Я слушаю.
— Решительно ничего не предпринимайте.
— Но, Рональд, — запротестовала она.
— Послушайте. Уверен, вы совершенно правы и Бинни опасен в своем нынешнем состоянии помешательства. Но все, что сделаете вы или я, только ухудшит положение. Пусть остынет. Дайте ему несколько дней. Потом пошлите трейлер для перевозки лошадей, если возможно, с полицейским эскортом. Можно нанять полицейских выполнить частное поручение такого рода. Просто обратитесь в местный участок и предложите оплатить их время. Заберите Гобелена и передайте его другому тренеру.
— Рональд!
— Вы можете зайти слишком далеко в своей преданности, — сказал я.
— Бинни сотворил чудо с лошадью, согласен, но вы ничем ему не обязаны. Если бы не ваш острый ум, он бы использовал скакуна в своих личных интересах, чтобы заработать, и у вас бы не было оснований радоваться.
— Но по поводу вашего похищения... — начала она.
— Нет, Мойра, — перебил я. — Это не он. Бинни тут ни при чем. Не сомневаюсь, он обрадовался, что так получилось, но он ничего не делал.
Она изумилась.
— Конечно, делал.
— Нет.
— Почему же нет?
— По многим сложным причинам. Но прежде всего он не стал бы похищать меня сразу после Золотого кубка. У него просто не было в этомнеобходимости.
Если он хотел помешать мне скакать на Гобелене, ему удобнее было бы убрать меня перед следующей скачкой, почти через три недели.
— О, — усомнилась она.
— Первое похищение было тщательно подготовлено, — объяснил я. — У Бинни скорее всего просто не хватило бы времени организовать его между розыгрышем Золотого кубка и моментом, когда меня схватили, что произошло примерно через час после заезда.
— Вы уверены?
— Да. Мойра, вполне уверен. А когда он на самом деле попытался обеспечить мне проигрыш, он использовал прямые и простые методы, а не сложную комбинацию вроде похищения. Он предложил мне взятку и подрезал повод. Что больше отвечает его характеру. Он всегда был дураком, а сейчас стал опасным дураком, но он не похититель.
— Надо же, — сказала она разочарованно, — а я-то была абсолютно убеждена.
Она немного повеселела и попросила поработать с Гобеленом для скачки за Золотой кубок фирмы «Уитбред». Я ответил, что с удовольствием. Она тотчас умерила мой пыл, передав высказывание одного своего знакомого журналиста в том смысле, что Гобелен принадлежит к числу скакунов, предпочитающих лидировать, и любитель, который просто сидит мешком в седле и ничего не делает, как нельзя лучше подходит такой лошади.
Усмехаясь про себя, я положил трубку. Знакомый журналист не ошибся, но какая разница.
Остаток утра я провел, пытаясь расчистить завалы накопившейся почты, но так и не сумел сосредоточиться. Плодом двухчасового чтения писем и перекладывания их с места на место явились три стопки, помеченные «просрочено», «срочно» и «если не принять меры сегодня, будут неприятности».
Дебби, вздернув благочестивый нос, свысока наблюдала за моими тщетными усилиями направить свои способности в нужное русло и чопорно заметила, что я недоиспользую ее возможности. Недоиспользую... О боги! Откуда взялся этот канцелярский жаргон?
— Вы имеете в виду, я даю вам мало работы?
— Я так и сказала.
В обеденный перерыв я остался в конторе один и сидел, безучастно уставившись в пространство. Снова зазвонил телефон.
Это оказался Джонни Фредерик с кучей новостей.
— Не возражаешь, если я пошлю тебе счет за телефон? — спросил он.
— Я, наверное, потратил фунтов тридцать. Проговорил все утро.
— Я пришлю чек.
— Отлично. Ладно, приятель, навостри ушки. Яхта, на которой ты прокатился, построена в Лаймингтоне и отплыла оттуда ночью семнадцатого марта.
Она была новенькая, только со стапелей, еще не успела полностью пройти испытания, нигде не регистрировалась и не имела названия. Ее строили на первоклассной судоверфи «Голденуэйв Марин» для клиента по имени Артур Робинсон.
— Как?
— Артур Робинсон. По крайней мере он так назвался. У мистера Робинсона есть только одна примечательная особенность, а именно та, что он заплатил за яхту наличными. Он выжидательно замолчал.
— Сколько?
— Двести тысяч фунтов.
— Ничего себе!
— Обрати внимание, — сказал Джонни, — «Голденуэйв» в основном живет за счет такого рода сделок. Они делают хорошие деньги на малых судах золотой серии примерно за миллион для арабов. — За наличные?
— Думаю, почти всегда. Артур Робинсон обычно выкладывал наличные денежки по частям, делал очередные взносы вовремя, по мере того как двигалось строительство яхты, но всегда ассигнациями. Едва ли «Голденуэйв Марин» интересно знать, заплачены налоги с этих денег или нет. Их такие вещи не касаются.
— Безусловно, — согласился я. — Дальше.
— Утром в четверг, семнадцатого марта, Артур Робинсон позвонил в «Голденуэйв» и сообщил, что хочет пригласить вечером друзей на яхту и устроить вечеринку и не будут ли они так любезны убедиться, что топливные баки и цистерны с водой наполнены и все в полном порядке. Что люди из «Голденуэйв» и сделали.
— Без возражений?
— Конечно. Кто станет спорить с двумястами тысячами соверенов? Как бы то ни было, яхта стояла на якоре в глубоководном коридоре, ее как следует подготовили к приему владельца и подогнали к берегу шлюпку, чтобы хозяин мог на ней добраться до судна.
— Черную резиновую лодку?
— Я не уточнял. Ночного сторожа предупредили, что появится компания.
Ему полагалось впустить этих людей, помочь, чем можно, и проводить. Сегодня утром я вытащил его из постели, чтобы расспросить поподробнее. Ему это не слишком понравилось, но он довольно хорошо помнит тот вечер, так как яхта ночью отплыла и, естественно, больше не возвращалась.
— Что он рассказал?
— Сказал, что было две группы людей. Одна приехала на старом белом фургоне, который показался ему не подходящим для владельца такой прекрасной яхты. Он-то думал увидеть «роллс». — Джонни хихикнул. — Первыми явились члены команды, их оказалось трое. Они выгрузили припасы и сделали два рейса на судно. Потом белый фургон привез еще нескольких человек, один из них лежал. Ночному сторожу сказали, что он мертвецки пьян. Полагаю, это и был ты.
Потом первая троица и пьяный отбыли на корабль, а остальные уехали на старом фургоне, тем все и кончилось. Ночной сторож решил, что вечеринка не задалась, сделал запись о погрузке в своем журнале и успокоился. Утром яхты и след простыл.
— В полицию не сообщали?
— Владелец забрал свою собственность, за которую полностью расплатился. Все равно в «Голденуэйв» рассчитывали, что на следующей неделе Робинсон получит яхту в свое распоряжение, так что они не поднимали шума.
— Ты волшебник, — сказал я.
— Хочешь послушать об Аластере Ярдли?
— У тебя еще не все?
— Далеко не все. Похоже, Ярдли довольно хорошо знают. Судоверфи рекомендуют его людям, которые хотят перегнать свои яхты, скажем, на Бермуды или в Карибское море, но не имеют постоянной команды, а также не хотят лично плыть за океан. Он сам набирает команду и сам платит ей. Он не мошенник.
У него хорошая репутация. Хотя он жесткий человек. И его услуги обходятся недешево. Если он согласился помочь устроить тебе веселую жизнь, не сомневайся, мистеру Артуру Робинсону пришлось раскошелиться на кругленькую сумму. Но можешь сам спросить, если хочешь.
— О чем ты?
У Джонни были основания торжествовать.
— Мне чертовски повезло, приятель. Обрати внимание, я справлялся о нем на шести верфях, но он сейчас в Англии, чтобы забрать очередную яхту, и готов поговорить с тобой, если перезвонишь ему, не откладывая в долгий ящик.
— Поверить не могу!
— Вот телефон. — Он продиктовал номер, и я записал его. — Позвони ему до двух. Если хочешь, можешь поговорить еще с управляющим «Голденуэйв».
Он обещал помочь, чем сможет. Пиши номер.
— Ты сотворил чудеса, — сказал я ошеломленно. У меня дух захватило от его успехов.
— На нас просто свалилась удача, приятель. Сегодня утром я первым делом повез твои фотографии в Каус и порасспрашивал всех вокруг, и в третьей мастерской, куда я заглянул, нашелся парень, работавший в прошлом году на «Голденуэйв». Он сказал, что яхта вроде похожа на их Золотую шестьдесят пятую модель, так что я им позвонил, и дата отплытия положила конец сомнениям.
— Не знаю, как благодарить тебя.
— Откровенно говоря, приятель, меня это слегка взбодрило, а то последнее время что-то маловато развлечений. Я прекрасно провел утро, это факт.
— Я позвоню тебе. Расскажу, чем дело кончилось.
— Здорово. Жду с нетерпением. Надеюсь, еще увидимся.
Он повесил трубку. Со странным, тянущим ощущением в желудке я набрал первый из номеров, которые Джонни дал мне. Судоверфь. Могу я поговорить с Аластером Ярдли? Подождите, ответили на коммутаторе. Я подождал.
— Алло?
Знакомый голос. Решительный, самоуверенный, вызывающий.
— Это Рональд Бриттен, — представился я. В ответ последовало молчание, потом он протянул:
— Да-а.
— Мне передали, что ты согласен поговорить со мной.
— Да. — Он умолк. — Сегодня утром звонил твой друг, Джон Фредерик, шлюпочный мастер. Он уверяет, меня здорово провели с тобой.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне сказали, что ты шантажист.
— Кто?
— Ага. — Он вздохнул. — Да тот тип, Артур Робинсон, он уверял, что ты сделал несколько компрометирующих фотографий его жены и пытаешься ее шантажировать, и он хотел преподать тебе урок.
— О, — невыразительно отозвался я и подумал, что это многое объясняет.
— Твой друг Фредерик уверен, что все это чушь. Говорит, меня надули.
Думаю, так и есть. Все ребята здесь на верфи знают, как ты выиграл скачки, а потом исчез. Мне только что рассказали. Похоже, об этом писали все газеты. Но я-то их, конечно, не видел.
— Как долго, — спросил я, — ты был обязан держать меня на яхте?
— Он велел позвонить ему вечером в понедельник, четвертого апреля.
Тогда он и объяснил бы, где и каким образом освободить тебя. Но, естественно, ты прыгнул за борт во вторник, на неделю раньше. Ума не приложу, как ты ухитрился выкрутить рычаг... Я позвонил ему в тот вечер, и он так сильно разозлился, что не мог из себя ни слова выдавить. Ну, потом-то он заявил, что не заплатит мне за возню с тобой, а я ответил, что если не заплатит, то не видать ему яхты как своих ушей. Я просто приведу ее в какой-нибудь порт и брошу, и помоги ему Бог разыскать ее. И я сказал, что он может перевести деньги в банк Пальмы, где у меня есть счет. Когда я их получу, то сделаю, что он хотел, то есть пригоню яхту на Антибы и передам агентам по продаже судов.
— Агентам?
— Ага. Удивительное дело. Он ведь только что ее купил. Зачем продавать ее?
— М-да... — подал я голос. — Помнишь номер его телефона?
— Нет. Ей-Богу, выбросил его, как только отделался от яхты.
— На Антибах?
— Точно.
— Ты встречался с ним? — спросил я. — Ага. В тот вечер в Лаймингтоне. Он велел не разговаривать с тобой и не слушать, потому что ты начнешь врать мне, и позаботиться, чтобы ты не догадался, где мы находимся, и чтобы на тебе не было ни царапины, и смотреть в оба, так как ты скользкий, как уж. — Ярдли секунду помолчал. — Насчет этого он оказался прав, если поразмыслить.
Тревор явился в мой кабинет с отеческой заботой на лице и как будто успокоился, увидев, что сегодня я меньше похож на привидение, чем в пятницу.
— Вы все-таки отдохнул, Ро, — заметил он с облегчением.
— Я выступал на скачках и возил девушку к морю.
— Господи! Во всяком случае, это вам, кажется, пошло на пользу. Куда лучше, чем просиживать время за работой.
— Да... — сказал я. — Тревор, я заходил в контору утром в субботу, на пару часов.
Его чело вновь слегка омрачилось. Он ждал продолжения с таким видом, с каким пациент обычно ожидает услышать плохие новости от своего врача, и я почувствовал огромное сожаление, что должен сообщить их ему.
— Денби Крест, — сказал я.
— Ро... — Он развел руками, повернув ладони вниз, — красноречивый жест искреннего родительского огорчения из-за непокорного сына, который не верит старшим на слово.
— Ничего не могу поделать, — сказал я. — Знаю, что он ваш клиент и друг, но, если он незаконно присвоил пятьдесят тысяч фунтов, а вы посмотрели сквозь пальцы на воровство, это касается нас обоих. Касается этой конторы, партнерских отношений и нашего будущего. Вы обязаны это понимать. Мы не можем просто не заметить такую вещь и притвориться, что ничего не произошло.
— Ро, поверьте мне, все будет в порядке. Я покачал головой.
— Тревор, вы должны позвонить Денби Кресту и попросить прийти сюда сегодня, чтобы обсудить дальнейшие действия.
— Нет.
— Да, — безапелляционно сказал я. — Я не играю в такие игры. Я половина фирмы, и ничем незаконным она заниматься не будет.
— Вы слишком непреклонны, — в нем боролись грусть и гнев. У меня мелькнула шальная мысль, что именно эти два чувства пробуждают в вашей душе сожаление, когда вы стреляете в кролика.
— Пусть приходит к четырем часам, — сказал я.
— Вы не можете так грубо обращаться с ним.
— Последствия могут быть еще хуже, — проронил я. И хотя я говорил без всякого выражения, он прекрасно понял, что это угроза. Гнев одержал верх над грустью.
— Хорошо, Ро, — сердито сказал он. — Очень хорошо.
Он покинул мой кабинет без тени дружеского участия, с каким вошел, и меня охватило чувство одиночества и потери. Я подумал подавленно, что сам лично мог бы простить Тревору любой проступок, но закон не простит. Я жил ради закона, как по внутреннему убеждению, так и по собственному выбору.
Если мой друг нарушил закон, должен ли я ради него попрать справедливость; или я должен предать друга во имя законности? В теории я не испытывал никаких сомнений и затруднений. На деле я колебался. Решительно нет ничего веселого в том, чтобы навлечь на кого-то несчастье, крах и судебное преследование. Насколько упростилось бы дело, если бы нечестивец по своей воле чистосердечно исповедовался в прегрешениях, а не вынуждал друга доносить на него: сентиментальное разрешение проблемы, саркастически подумал я, какое случается только в слезливых фильмах. Я опасался, что мне не удастся отделаться так легко.
Пессимистические размышления прервал телефонный звонок Хилари. Когда я ответил, в ее голосе явно послышалось облегчение.
— В чем дело? — спросил я. — Ни в чем. Я только... — Она замялась.
— Что только?
— На самом деле я только хотела убедиться, что ты на месте.
— Хилари!
— Наверное, звучит глупо сейчас, когда мы оба знаем, что ты на месте. Но мне просто хотелось удостовериться. В конце концов, ты не выбрал бы меня на роль скалы, если бы считал, что находишься в полной безопасности.
— Хм, — пробормотал я, улыбаясь в трубку. — Проповеди в камне.
Она засмеялась.
— Просто будь осторожнее, Ро.
— Слушаюсь, мэм.
Я положил трубку, восхищаясь ее добротой. И почти тотчас телефон зазвонил снова.
— Рональд?
— Да, Мойра?
Телефонная связь донесла до моих ушей ее судорожный вздох.
— Слава тебе Господи! Я вчера весь день пробовала дозвониться до вас, и никто не отвечал.
— Меня весь день не было дома.
— Да, но я-то этого не знала. То есть мне мерещились Бог весть какие ужасы, вроде того, что вас опять похитили, и все из-за меня.
— Мне очень жаль.
— О, теперь, когда я знаю, что у вас все благополучно, это не имеет значения. У меня стояла перед глазами страшная картина, будто вы снова в ловушке и вас нужно спасать. Я так переживала, и все из-за Бинни.
— А что с Бинни?
— Мне кажется, он по-настоящему сошел с ума, — сказала она. — Он болен. Я приехала вчера утром в его конюшни, чтобы посмотреть, как чувствует себя Гобелен после скачек, и он не пустил меня во двор. Бинни, я имею в виду. Все ворота оказались заперты на замки и обмотаны цепями. Это ненормально. Он вышел и стоял по ту сторону ворот загона, где находится Гобелен, размахивал руками и твердил, чтобы я уходила. Я серьезно думаю, что это ненормально.
— Безусловно.
— Я сказала ему, что из-за его фокусов с уздечкой мог произойти несчастный случай, а он закричал, что не делал этого, и я ничего не смогу доказать, и что бы с вами ни приключилось, виновата я одна, так как настаивала, чтобы вы скакали на Гобелене. — Она остановилась перевести дыхание. Он выглядел таким... ну, таким опасным. А я никогда не считала его опасным, только дураком. Вам это может показаться глупостью, но я здорово испугалась.
— Мне это не кажется глупостью, — честно признал я.
— А потом меня вдруг осенило, как откровение, — сказала она, — что именно Бинни устроил ваше похищение раньше, оба раза, и готов повторить то же самое или сделать еще что-нибудь похуже...
— Мойра...
— Да, но ведь вы его не видели. А потом у вас никто не подходил к телефону. Я знаю, вы решите, что это глупость, но я ужасно беспокоилась.
— Я очень благодарен... — начал я.
— Понимаете, Бинни думал, что вам нипочем не выиграть Золотой кубок, — выпалила она. — И в ту самую секунду, когда вы победили, я заявила ему, что отныне вы всегда будете работать с Гобеленом, и он рассвирепел, невероятно рассвирепел. Вы не поверите. Поэтому он, конечно, сейчас же похитил вас, чтобы убрать с дороги, и я была бы вынуждена пригласить кого-то другого, а потом вы сбежали и собирались скакать в Аскоте, поэтому он похитил вас снова, и впал в неистовство, когда я не позволила выпустить Гобелена в Аскоте с другим наездником. И я подняла такой шум в прессе, что ему пришлось вас освободить, а затем придумать что-то еще, вроде перерезанной уздечки, а теперь мне кажется, будто он настолько не в себе, что даже не осознает своих поступков. В смысле, он, наверное, думает, что, если похитит вас или даже убьет, я буду должна отдать другому жокею скачку за Золотой кубок фирмы «Уитбред» в следующую субботу, и, если честно, я думаю, он не в своем уме и действительно страшно опасен со своей навязчивой идеен. Поэтому, поймите правильно, я не на шутку встревожилась.
— Я хорошо вас понимаю, — сказал я. — И я вам от души признателен, за заботу.
— Но что вы намерены делать? — простонала она.
— С Бинни? Послушайте, Мойра, пожалуйста, послушайте.
— Да, — сказала она, немного успокоившись. — Я слушаю.
— Решительно ничего не предпринимайте.
— Но, Рональд, — запротестовала она.
— Послушайте. Уверен, вы совершенно правы и Бинни опасен в своем нынешнем состоянии помешательства. Но все, что сделаете вы или я, только ухудшит положение. Пусть остынет. Дайте ему несколько дней. Потом пошлите трейлер для перевозки лошадей, если возможно, с полицейским эскортом. Можно нанять полицейских выполнить частное поручение такого рода. Просто обратитесь в местный участок и предложите оплатить их время. Заберите Гобелена и передайте его другому тренеру.
— Рональд!
— Вы можете зайти слишком далеко в своей преданности, — сказал я.
— Бинни сотворил чудо с лошадью, согласен, но вы ничем ему не обязаны. Если бы не ваш острый ум, он бы использовал скакуна в своих личных интересах, чтобы заработать, и у вас бы не было оснований радоваться.
— Но по поводу вашего похищения... — начала она.
— Нет, Мойра, — перебил я. — Это не он. Бинни тут ни при чем. Не сомневаюсь, он обрадовался, что так получилось, но он ничего не делал.
Она изумилась.
— Конечно, делал.
— Нет.
— Почему же нет?
— По многим сложным причинам. Но прежде всего он не стал бы похищать меня сразу после Золотого кубка. У него просто не было в этомнеобходимости.
Если он хотел помешать мне скакать на Гобелене, ему удобнее было бы убрать меня перед следующей скачкой, почти через три недели.
— О, — усомнилась она.
— Первое похищение было тщательно подготовлено, — объяснил я. — У Бинни скорее всего просто не хватило бы времени организовать его между розыгрышем Золотого кубка и моментом, когда меня схватили, что произошло примерно через час после заезда.
— Вы уверены?
— Да. Мойра, вполне уверен. А когда он на самом деле попытался обеспечить мне проигрыш, он использовал прямые и простые методы, а не сложную комбинацию вроде похищения. Он предложил мне взятку и подрезал повод. Что больше отвечает его характеру. Он всегда был дураком, а сейчас стал опасным дураком, но он не похититель.
— Надо же, — сказала она разочарованно, — а я-то была абсолютно убеждена.
Она немного повеселела и попросила поработать с Гобеленом для скачки за Золотой кубок фирмы «Уитбред». Я ответил, что с удовольствием. Она тотчас умерила мой пыл, передав высказывание одного своего знакомого журналиста в том смысле, что Гобелен принадлежит к числу скакунов, предпочитающих лидировать, и любитель, который просто сидит мешком в седле и ничего не делает, как нельзя лучше подходит такой лошади.
Усмехаясь про себя, я положил трубку. Знакомый журналист не ошибся, но какая разница.
Остаток утра я провел, пытаясь расчистить завалы накопившейся почты, но так и не сумел сосредоточиться. Плодом двухчасового чтения писем и перекладывания их с места на место явились три стопки, помеченные «просрочено», «срочно» и «если не принять меры сегодня, будут неприятности».
Дебби, вздернув благочестивый нос, свысока наблюдала за моими тщетными усилиями направить свои способности в нужное русло и чопорно заметила, что я недоиспользую ее возможности. Недоиспользую... О боги! Откуда взялся этот канцелярский жаргон?
— Вы имеете в виду, я даю вам мало работы?
— Я так и сказала.
В обеденный перерыв я остался в конторе один и сидел, безучастно уставившись в пространство. Снова зазвонил телефон.
Это оказался Джонни Фредерик с кучей новостей.
— Не возражаешь, если я пошлю тебе счет за телефон? — спросил он.
— Я, наверное, потратил фунтов тридцать. Проговорил все утро.
— Я пришлю чек.
— Отлично. Ладно, приятель, навостри ушки. Яхта, на которой ты прокатился, построена в Лаймингтоне и отплыла оттуда ночью семнадцатого марта.
Она была новенькая, только со стапелей, еще не успела полностью пройти испытания, нигде не регистрировалась и не имела названия. Ее строили на первоклассной судоверфи «Голденуэйв Марин» для клиента по имени Артур Робинсон.
— Как?
— Артур Робинсон. По крайней мере он так назвался. У мистера Робинсона есть только одна примечательная особенность, а именно та, что он заплатил за яхту наличными. Он выжидательно замолчал.
— Сколько?
— Двести тысяч фунтов.
— Ничего себе!
— Обрати внимание, — сказал Джонни, — «Голденуэйв» в основном живет за счет такого рода сделок. Они делают хорошие деньги на малых судах золотой серии примерно за миллион для арабов. — За наличные?
— Думаю, почти всегда. Артур Робинсон обычно выкладывал наличные денежки по частям, делал очередные взносы вовремя, по мере того как двигалось строительство яхты, но всегда ассигнациями. Едва ли «Голденуэйв Марин» интересно знать, заплачены налоги с этих денег или нет. Их такие вещи не касаются.
— Безусловно, — согласился я. — Дальше.
— Утром в четверг, семнадцатого марта, Артур Робинсон позвонил в «Голденуэйв» и сообщил, что хочет пригласить вечером друзей на яхту и устроить вечеринку и не будут ли они так любезны убедиться, что топливные баки и цистерны с водой наполнены и все в полном порядке. Что люди из «Голденуэйв» и сделали.
— Без возражений?
— Конечно. Кто станет спорить с двумястами тысячами соверенов? Как бы то ни было, яхта стояла на якоре в глубоководном коридоре, ее как следует подготовили к приему владельца и подогнали к берегу шлюпку, чтобы хозяин мог на ней добраться до судна.
— Черную резиновую лодку?
— Я не уточнял. Ночного сторожа предупредили, что появится компания.
Ему полагалось впустить этих людей, помочь, чем можно, и проводить. Сегодня утром я вытащил его из постели, чтобы расспросить поподробнее. Ему это не слишком понравилось, но он довольно хорошо помнит тот вечер, так как яхта ночью отплыла и, естественно, больше не возвращалась.
— Что он рассказал?
— Сказал, что было две группы людей. Одна приехала на старом белом фургоне, который показался ему не подходящим для владельца такой прекрасной яхты. Он-то думал увидеть «роллс». — Джонни хихикнул. — Первыми явились члены команды, их оказалось трое. Они выгрузили припасы и сделали два рейса на судно. Потом белый фургон привез еще нескольких человек, один из них лежал. Ночному сторожу сказали, что он мертвецки пьян. Полагаю, это и был ты.
Потом первая троица и пьяный отбыли на корабль, а остальные уехали на старом фургоне, тем все и кончилось. Ночной сторож решил, что вечеринка не задалась, сделал запись о погрузке в своем журнале и успокоился. Утром яхты и след простыл.
— В полицию не сообщали?
— Владелец забрал свою собственность, за которую полностью расплатился. Все равно в «Голденуэйв» рассчитывали, что на следующей неделе Робинсон получит яхту в свое распоряжение, так что они не поднимали шума.
— Ты волшебник, — сказал я.
— Хочешь послушать об Аластере Ярдли?
— У тебя еще не все?
— Далеко не все. Похоже, Ярдли довольно хорошо знают. Судоверфи рекомендуют его людям, которые хотят перегнать свои яхты, скажем, на Бермуды или в Карибское море, но не имеют постоянной команды, а также не хотят лично плыть за океан. Он сам набирает команду и сам платит ей. Он не мошенник.
У него хорошая репутация. Хотя он жесткий человек. И его услуги обходятся недешево. Если он согласился помочь устроить тебе веселую жизнь, не сомневайся, мистеру Артуру Робинсону пришлось раскошелиться на кругленькую сумму. Но можешь сам спросить, если хочешь.
— О чем ты?
У Джонни были основания торжествовать.
— Мне чертовски повезло, приятель. Обрати внимание, я справлялся о нем на шести верфях, но он сейчас в Англии, чтобы забрать очередную яхту, и готов поговорить с тобой, если перезвонишь ему, не откладывая в долгий ящик.
— Поверить не могу!
— Вот телефон. — Он продиктовал номер, и я записал его. — Позвони ему до двух. Если хочешь, можешь поговорить еще с управляющим «Голденуэйв».
Он обещал помочь, чем сможет. Пиши номер.
— Ты сотворил чудеса, — сказал я ошеломленно. У меня дух захватило от его успехов.
— На нас просто свалилась удача, приятель. Сегодня утром я первым делом повез твои фотографии в Каус и порасспрашивал всех вокруг, и в третьей мастерской, куда я заглянул, нашелся парень, работавший в прошлом году на «Голденуэйв». Он сказал, что яхта вроде похожа на их Золотую шестьдесят пятую модель, так что я им позвонил, и дата отплытия положила конец сомнениям.
— Не знаю, как благодарить тебя.
— Откровенно говоря, приятель, меня это слегка взбодрило, а то последнее время что-то маловато развлечений. Я прекрасно провел утро, это факт.
— Я позвоню тебе. Расскажу, чем дело кончилось.
— Здорово. Жду с нетерпением. Надеюсь, еще увидимся.
Он повесил трубку. Со странным, тянущим ощущением в желудке я набрал первый из номеров, которые Джонни дал мне. Судоверфь. Могу я поговорить с Аластером Ярдли? Подождите, ответили на коммутаторе. Я подождал.
— Алло?
Знакомый голос. Решительный, самоуверенный, вызывающий.
— Это Рональд Бриттен, — представился я. В ответ последовало молчание, потом он протянул:
— Да-а.
— Мне передали, что ты согласен поговорить со мной.
— Да. — Он умолк. — Сегодня утром звонил твой друг, Джон Фредерик, шлюпочный мастер. Он уверяет, меня здорово провели с тобой.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне сказали, что ты шантажист.
— Кто?
— Ага. — Он вздохнул. — Да тот тип, Артур Робинсон, он уверял, что ты сделал несколько компрометирующих фотографий его жены и пытаешься ее шантажировать, и он хотел преподать тебе урок.
— О, — невыразительно отозвался я и подумал, что это многое объясняет.
— Твой друг Фредерик уверен, что все это чушь. Говорит, меня надули.
Думаю, так и есть. Все ребята здесь на верфи знают, как ты выиграл скачки, а потом исчез. Мне только что рассказали. Похоже, об этом писали все газеты. Но я-то их, конечно, не видел.
— Как долго, — спросил я, — ты был обязан держать меня на яхте?
— Он велел позвонить ему вечером в понедельник, четвертого апреля.
Тогда он и объяснил бы, где и каким образом освободить тебя. Но, естественно, ты прыгнул за борт во вторник, на неделю раньше. Ума не приложу, как ты ухитрился выкрутить рычаг... Я позвонил ему в тот вечер, и он так сильно разозлился, что не мог из себя ни слова выдавить. Ну, потом-то он заявил, что не заплатит мне за возню с тобой, а я ответил, что если не заплатит, то не видать ему яхты как своих ушей. Я просто приведу ее в какой-нибудь порт и брошу, и помоги ему Бог разыскать ее. И я сказал, что он может перевести деньги в банк Пальмы, где у меня есть счет. Когда я их получу, то сделаю, что он хотел, то есть пригоню яхту на Антибы и передам агентам по продаже судов.
— Агентам?
— Ага. Удивительное дело. Он ведь только что ее купил. Зачем продавать ее?
— М-да... — подал я голос. — Помнишь номер его телефона?
— Нет. Ей-Богу, выбросил его, как только отделался от яхты.
— На Антибах?
— Точно.
— Ты встречался с ним? — спросил я. — Ага. В тот вечер в Лаймингтоне. Он велел не разговаривать с тобой и не слушать, потому что ты начнешь врать мне, и позаботиться, чтобы ты не догадался, где мы находимся, и чтобы на тебе не было ни царапины, и смотреть в оба, так как ты скользкий, как уж. — Ярдли секунду помолчал. — Насчет этого он оказался прав, если поразмыслить.